Пожар

               
     Я выглянул в открытое окно. Во дворе резвились сестра и брат. Они поджигали бумажки и кидали их по ветру. Бумажки летели красиво, виден был только огонёк, взмывающий вверх или зигзагами петляюший в разные стороны. Диким голосом я закричал:
- Прекратить! И вон на улицу!

     Мой голос был таким страшным, что у меня самого холодные мурашки пробежали по коже. Испугав их, не мурашек, конечно, я вновь нырнул с головой в замечательную историю… Там одноногий бадит на деревяшке устраивал бунт на корабле, чтобы стать пиратом, поднять весёлый роджер и овладеть сокровищами на острове.

     Когда я взглянул второй раз в окно, погреб уже пылал, а негодяев-поджигателей нигде не было видно. Они даже не кричали.


     Я не успел подумать, как это красиво горит, схватил с лавки полное ведро, метнулся во двор, выплеснул ведро в огонь, вода зашипела и белым облачком улетела к небу. Но огонь не думал затухать, хотя я вмиг вычерпал из кадушки, все двенадцать вёдер. Казалось, что огню доставляет удовольствие расправляться с водой – пшик и всё!

     Горел, конечно, не сам погреб плотно набитый снегом, на котором, как всегда, стояла пара вёдер с молоком, вечерним и утрешним, да крынка со сливками, которые надо было отнести на сборный пункт в качестве налога, а больше там ничего и не было, пылала надстройка над погребом в форме шалаша крытого сеном. Всё это было похоже на пионерский костёр при открытии лагеря. Но тогда мне такое сравнение не могло прийти в голову, колхозные дети не ездили в пионерские лагеря, свежего воздуха хватало и в деревне.

     Наш костёр пылал между двумя хатами, нашей и Соловьёвой. Соловей был также одноногий, но ходил, и довольно ловко, с одним костылём, а не на деревяшке, как пират.

     Соловей был хуже пирата… Он был «сексот»! А уж хуже этого ничего не бывает! Мы не знали, что это слово означает секретный сотрудник, но знали, что гнуснее этого нет ничего на свете. Его боялись все. Он был заведующим избой-читальней и любил беседовать с ребятами:
- Ну, о чём говорят у вас отец с матерью по вечерам?
Мы знали, что ответить:
- Отец в бригаде, это, если летом, а если зимой, то в ЭмТэЭсе, трактор ремонтирует, а мать в сельсовете…

     Я бегал с ведром к кадушке, и больше всего боялся, чтобы не загорелся соловьиный дом. Что тогда будет! В момент вычерпав воду из кадушки, я ринулся в огород. В огороде был колодец и поливать грядки было удобно и легко, не надо было гнуться под коромыслом, неся сразу три ведра из какого-либо колодца за полкилометра от дома, а зимой надо было поить скотину дважды в день, утром и вечером. И вот – счастье! Колодец под боком!

     Я метнулся к колодцу и остановился, поражённый увиденным. По всей дорожке от колодца к дому стояли бабы, они передавали из рук в руки вёдра с водой, и первая баба, обогнув застывшего меня, вылила своё ведро в огонь, обернувшись, подхватила новое и отправила его туда же, в самую верхушку огня, и огонь, кажется, засмущался, и уже две-три бабы с маху метали воду в огонь. А у колодца две бабы лицом друг к другу бешено крутили ручку барабана так, что в две секунды ведро уже выливалось в подставленное пустое, и оно начинало свой полёт к огню… Да, это было красиво!

     В три минуты всё было кончено. Даже каркас шалаша не успел задымиться. Тётка Нюра Дроздова толкнула меня в плечо:
- А дети где?
И в самом деле их не было видно. Я обежал все пирамиды из кизяков – нет! Зашёл в избу, заглянул на печь и под кровати – нет! Я снова выскочил во двор. А в хлеву? Наш хлев был хитро устроен, под сенями, и животным всегда там было тепло, даже в самую лютую стужу. Я забежал туда, в хлеву было темно. Я крикнул, надо думать, таким же диким голосом:
- Вы где?
И они заревели в голос. Слава Богу!

     И уже к дому бежала мать, кто-то из пацанов успел слетать в сельсовет.
- Спасибо бабы! А дети?
- Не волнуйся, Гавриловна! Все целы!

     В появлении баб с вёдрами не было ничего мистического. Они возвращались из полеводческой бригады после вечернего полива. Чудо было в том, что они появились у нашего огорода вовремя.