de omnibus dubitandum 109. 369

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.369. ТРАГЕДИЯ…

    Приснилась Даша. Подошла к двери и открыла. Стоит, не входит. Она полураздета, в одеяле. Словно чего-то ждет. В коридоре совсем темно, и что-то там есть, опасное, – будто бы тетя Катя или кучер. Я показываю – иди скорей! Мне мучительно хочется, чтобы Даша скорей вошла – и сейчас же на ключ запремся. Но Даше, должно быть, стыдно.

    Одеяло на ней лоскутное. «Куплю ей одеяло, как у тетки, стеганное цветочками, розовое!» – подумал я. А Даша стоит и манит: скорей идите! Мне стыдно, что я раздетый, и захватывающе приятно, до щекотки, что Даша хочет войти ко мне… И я полетел, как птица. Такая радость!..

    Стоит ударить ногой, подпрыгнуть, – и вот я легко летаю, плыву, как воздушный шар. Полетел к Волокитину и сел у дома. Виден наш сад с абрикосами. Хочется крикнуть Даше: «Смотри, летаю…!» – как вдруг выбегает Волокитин, в одной рубашке, и прямо бежит, где Даша. Я хочу полететь на помощь, но ноги мои увязли. А там – орут!.. Волокитин орет ужасно. Это его бьет кучер?… Может совсем убить!.. И я просыпаюсь в страхе.

    Кто-то орет ужасно, звериным воем. Кричат голоса, свистки. Драка на улице?… За дверью кричала Даша:

    – Андрюшичка, Андрюшичка!.. Господи, убили кого-то там… в фортку слыхала, кричат – убили!..

    «Конторщика убил кучер?!» – подумал я, и меня затрепало лихорадкой.

    – Андрюшичка … я боюсь, пустите… ради Бога, Андрюшичка! Как я ее пущу… раздетый?

    – Погоди, сейчас…

    Я совал руки в куртку, схватил шинель. Даша, в одной юбчонке, стояла и дрожала. Было часа четыре, в комнате уже рассветало.

    – Кого-то там убили, у Пахомовых… Кричат как, слышите?… На улице кричали. Кричали из столовой: «Даша!.. Даша!..»

    – Беги, Даша, – сказал я ей, а зубы мои скакали, – тетка еще застанет…

    – Туда еще погонят, боюсь!.. Но она все же побежала.

    Пробило внизу – четыре. Я оделся и вышел в залу. Наши, все в одеялах, глядели в окна.

    – Да что случилось?… – спросил я крестившуюся тетку. Но она только отмахнулась. Даша побежала одеваться, – должно быть, ее погнали за вестями. У Пахомовых в окошках горели лампы и, видно было, ходили люди. На мостовой толпились. Гришка кричал с дороги, сияя бляхой:

    – Враз, обеих!.. – хлопнул он себя в голову. – Колуном. Так рядком и лежат в кровати, как уснумши!..

    – Господи!.. – перекрестилась тетка.

    – Кого же убили, тетя?… – дернул я ее за руку. Желтое ее лицо позеленело, она на меня ощерилась:

    – Ну, убили!.. Пахомовых убили…

    – И «молодую»… – сказала сестра, прочитавшая все романы. – Убил Костюшка…

    – И молодую?! – в ужасе вскрикнул я. – Костюшка?!

    – Я так и знала, что должна быть драма, трагедия… – говорила с собою сестра.

    – И все отлично знали, что старик с «молодой» живет… Какой ужас!..

    – Ве-ра!.. Аль на фа па дир! – сказала тетка, подумала и заплевалась.

    Я выбежал на мостовую. У ворот было трудно протолкаться, весь двор сбежался. Рассказывал что-то Гришка, но его позвали:

    – Еноткина пристав требует!..

    – Григорий, тебя!.. на допрос велели, к приставу! – тревожно-радостно закричали люди.

    – Ступай трепаться!..

    – Сейчас, докурю маленько!.. – сказал Гришка, затягиваясь и сплевывая спешно.

    – Заканителют. На меня первым делом выбег, дежурил я… Гляжу, бегет человек с колуном через дорогу, в одних исподних… кричит: «Грех убил, берите меня в часть!..». Ну, я его зацапал… он мне колуном всю поддевку кровью измазал… вон она, весь подол… Смотрю – Костюшка-сопляк, так!.. «Обеих, – говорит, – наказал!..» – И давай креститься, а потом завы-ыл, не дай Бог. Да сейчас!.. Иду, докуриваю…

    – Так и надо! – кругом галдели, – снохача!.. Манюшку жалко, бабенка была ласковая…

    – И ей поделом, дуре… на что польстилась!..

    – А… человека нету?… Надо и в ее положение…

    – Про мертвую-то так!.. – укорила скорнячиха, – чего уж теперь зря болтать, за все теперь отквитались.

    – И ничего не отквитались! Их теперь там, за такие дела, прямо… черту в лапы угодили!..

    – Вот те и со-рок тыщ! Счастья не принесли…

    – Как так, не принесли? Какую птичку-то прихватил… – весело говорили скорняки.

    – По заре-то свежо-то как… Спать, что ль, пойти?… Не пускают туда-то?…

    – Пристав прибыл, воспретил, а то пускали. Тащить уж начали, городовой с сапогами захватил, дал по шее щеточнику!.. Говорит – на помин души!..

    – Сказывали, покрестился сперва на икону, лампадочка горела… А они не чуют, лежат рядышком под одеялом, на его кровати! Вон, Митрий видал. Митрий, ты как видал?…

    – Очень хорошо видал, – сказал Митрий, бараночник. – Кручу баранки, гляжу… человек кричит: «Уби-ил!..». Не своим голосом, а как в ведро. Думаю, пьяные подрались, пой-тить посмотреть. Выхожу к воротам, – Григорья наш возится с каким-то мужчиной, у мужчины колун в руке, ржавый словно. Значит, кровь на нем, по заре-то… Я смотрю, а они все мотаются. Рубаха на мужчине белая, залита будто краской. А они все волочутся, друг дружку тянут. Энтот кричит – в часть веди, а Григорий его не желает уводить, – не имею право с убийства отойтить!.. Свисток подал. Сейчас за городовым, пристава разбудили… А мы глядеть побегли. В сенях его работник Алешка плачет. Я, говорит, и знать не знаю, спал – не слыхал. На дознание его! Пришел, говорит, Костюшка, в одиннадцатом часу, с машины (с поезда - Л.С.). А те уж спали. Пахомов работник ему предупреждает: «Не ходи кверху, они теперь спят обязательно вместе, а тебе не советую!..». Ну, чтобы греха не вышло. А то как он сразу вшел бы да захватил, уж тут не миновать. Ну, он будто ничего, только покрестился, пошептался. Стал он его чаем поить, самовар поставил. А Костюшка просвирки повыклал, образочки всякие, и все крестился. Чайку попил, а сам бле-е-дный. И все на потолок смотрел, кухня-то у них как раз под горницей, где они лежат. Ляксей спать лег, а Костюшка молиться стал, – грех ихний замаливать!.. Чудной он…

    А потом неизвестно. Городовой нас пропустил – поглядите! Лежат рядком, волосы только из-под одеялки, а над ними лампадка коптит. Меду хорошего две бутылки на столе, мятные пряники. Тут Степка, сукин кот, допил одну бутылку, пряники тоже расхватали, на память. Пристав всех и погнал. Протоколы пишут.