Матрос Кошка. Геннадий Гусаченко

Вы, конечно, сразу вспомнили ловкого смельчака, участника обороны Севастополя в Крымской войне 1854–1855 годов, одного из героев «Севастопольских рассказов» Л. Н. Толстого.
Однако речь в данном случае пойдёт о другом матросе Кошке, защитнике Севастополя
в 1941 году, не менее храбром, чем его старинный тёзка.
Настоящая его фамилия — Кошкин Пётр Егорович.
Бывшего краснофлотца, матроса из боцманской команды крейсера «Червона Украина», весёлого, неунывающего, отчаянно смелого Петра Кошкина друзья-морпехи называли
матросом Кошкой.
На долю этого участника Великой Отечественной войны, человека большого мужества, отваги и несгибаемой воли, выпало испытать на себе злодеяния фашистов, перед которыми бледнеют ужасы библейского ада.
…В сентябре 1985-го я сидел в купе поезда Москва — Симферополь и в ожидании отправления просматривал газеты, купленные по пути на вокзал в киоске «Союзпечать».
Дверь с шумом сдвинулась, впуская белого, как болотный лунь, мужчину преклонного возраста. Он торопливо и слегка прихрамывая вошёл с саквояжем в левой руке и с
тростью в правой. Вежливо поклонился вместо обычного «здрасьте», сел за столик напротив меня, отдышался, протянул руку для знакомства.
— Пётр Егорович… Пенсионер,— просто представился он.
Лицо открытое, доброжелательное, с живыми проницательными глазами.
Я назвал себя и поинтересовался:
— На отдых к морю? Не поздновато ли? Хотя сейчас в Крыму бархатный сезон…
«Поезд Москва — Симферополь отправляется…» — донеслось со стороны вокзала.
Мой попутчик вынул из жилета карманные часы, взглянул на них.
— Чуть не опоздал… Пять минут оставалось до отправления, когда на такси прикатил на площадь…
Столицу хотелось посмотреть, знаете ли… В кино только и видел её.
Когда к Москве подъезжали, в вагоне радио заиграло: «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» У меня мурашки по телу побежали. Три дня здесь прожил… Но успел побывать в Мавзолее Ленина, в «Третьяковке», в Русском музее, в соборе
Василия Блаженного и ещё в других исторических местах…
К морю, спрашиваете, еду? Нет… Морем меня не удивишь…
Наплавался вот так,— провёл попутчик ребром ладони по шее.
Попутчик показался мне интересным человеком. Мы разговорились…
— Я на сейнере почти всю жизнь матросом в рыбацкие путины ходил…—продолжил он.— Моряки матросом Кошкой звали. Из-за фамилии, думаю… Кошкин я. Возле моря
живу… На берегу бухты Нагаево, в Магадане.
Срочную на Черноморском флоте служил… Матросом в боцманской команде на крейсере «Червона Украина». Братишки-морячки чаще, чем по имени, матросом Кошкой звали…
А как началась война, добровольцев стали набирать в морскую пехоту.
Я, понятно, в числе первых записался. Драться хотелось… А на крейсере до фашиста не дотянешься. Только снарядами…
— На каком фронте воевали?
— На каком фронте? — усмехнувшись, переспросил он.— На Севастопольском.
Только тогда его фронтом не называли. Голландку с себя долой, в тельнике, в бескозырке, в полный рост — и в атаку. Много там наших братков полегло…
Все камни Севастополя кровью морпехов политы…
Ранило меня тяжело на Графской пристани — осколок мины пятку оторвал на правой ноге. Сознание потерял, так и в плен попал… Не возьму в толк, почему не пристрелили меня…
Долго рассказывать, как всю войну возили в скотских вагонах, плотно набитых людьми, по разным концлагерям.
Прошёл Бухенвальд, Освенцим, Майданек, Треблинку, Равенсбрюк…
Охрана смеялась и на небо пальцем тыкала: «Выход отсюда только через трубу крематория…»
Мне повезло — не сожгли.
Немцам требовались рабы для строительства оборонительных сооружений, железных дорог, подземных заводов, тоннелей, для работы в цехах, в портах, на аэродромах… И много ещё где под ударами палок, под дулами автоматов гнули спину голодные, босые, больные военнопленные… И я в их числе. Вы читали «Божественную комедию» Данте Алигьери?
— Да… И что?
— А то, молодой человек, что девять кругов ада, по которым прошёл Вергилий, в сравнении с гитлеровскими лагерями смерти показались бы ему лёгкой прогулкой по
преисподней… Самый зловещий из них — Маутхаузен.
Неподалёку от австрийского города Линца.
Кормили узников жидкой баландой из гнилой брюквы. Били железными прутьями… Просто так… Ради собственного удовольствия.
К ночи заставляли нагими ложиться на бетонный пол, залитый водой из брандспойта, покрытый льдом. Окна в бараке эсэсовцы зимой открывали настежь, а летом запечатывали наглухо, чтобы узники задыхались от жары и духоты.
Пётр Егорович спокойно, как о чём-то обыденном, говорил об ужасах концлагеря. Отвернувшись к окну, смотрел на пробегавшие мимо перелески в багряно-жёлтом уборе, на поля с видневшимися на них тракторами, автомобилями, на речки, блестевшие под осенним солнцем в обрамлении кустистых берегов.
На миг взглянул в мою сторону, и я заметил, что лучистые глаза его наполнились слезами.
Я слушал его, сжавшись в комок от волнения, и хотя от страшных подробностей рассказа волосы дыбились на голове, не мог представить и толики страданий, испытанных этим убелённым сединой человеком.
Как-то не вязались с кошмаром концлагеря его дорогой элегантный костюм, блестящие туфли, белоснежный воротничок сорочки, галстук в полоску и с заколкой в виде золотого якорька, серебряная цепочка часов, золотые запонки с опалами…
— Понимаю…— повернув ко мне строгое, без прежнего радушия, лицо, сухо сказал мой попутчик.
— Вам, как журналисту, в блокнот яркий эпизод надо… Как наши братишки, обвязавшись гранатами, под танки бросались... Как в штыковую шли один против десятерых фашистов. Как Берлин они штурмовали…
А у меня что? Почти четыре года вой сирен, пулемётные очереди немецких часовых, ежедневная гибель сотен человек от голода, болезней и казней. Что вам интересного в том, например, как в барак каждое утро входил белобрысый  эсэсовский офицер с охраной из автоматчиков с лающими овчарками и в сопровождении услужливых надсмотрщиков?
Эсэсовец проходил вдоль строя узников, еле стоявших на ногах, и начинал «чистку»… Натягивал на руку перчатку со свинчаткой в ней и бил в лицо всякого, на ком задерживал взгляд выпученных поросячьих глаз.
Если человек удержался на ногах после удара, у него был шанс в этот день таскать носилки с кирпичами босиком по острым камням…
Если падал, его, ещё живого, волокли за ноги к печам крематория.
Мне стоило невероятного терпения, превозмогая боль в стопе, прыгать на пальцах, не подавать вида, что не в состоянии работать…
Я присыпал рану землёй, глиной…
Почему не бросился на того эсэсовца, не впился зубами ему в горло? Была такая мысль…
Многие, не выдержав мучений, так и делали. Бросались на охранника, но тот успевал выстрелить раньше, чем узник сделает шаг к нему.
Я надеялся, что скоро придут наши, дадут в руки оружие, и ещё поквитаюсь с врагами… Не довелось…
Пришли американцы. Освободили…
Помытарился, прежде чем вернулся на Родину… Потом в наших фильтрационных лагерях
следователи всё допытывались, как в плен попал, не стал ли я агентом фашистов. Показываю им стопу без пятки, а они мне:
«А может, ты на стройке у немцев ногу повредил…»
Кошкин промокнул глаза сложенным вчетверо аккуратно выглаженным носовым платком. Пахнуло дорогим парфюмом.
Он виновато улыбнулся, смущённый проявленной слабостью.
Лицо его уже не было хмурым, светилось прежней добротой, молодым задором и лукавством в хитро прищуренных глазах.
— Хотите правду? Начистоту…
— Да…
— К фашистам у меня нет претензий…
— Вот как?! Не понял…
— Я в том смысле, что враг — он и есть враг. Что с него взять?
Пощады от него не жди, как от злого голодного волка… Понять его нельзя, но его можно убить.
Но горько мне и обидно, что соотечественники, наши граждане, не признают во мне участника Великой Отечественной войны.
Я для всех — бывший военнопленный. Некоторые из них, за всю войну не нюхавшие пороха… артиллеристы дальнобойных орудий, например… механики из обслуги самолётов… снабженцы армии… очень многие бьют себя в грудь, фронтовыми заслугами похваляются.
Про тех, кто в плену был, говорят: «Мы Берлин брали, а они фашистам снаряды
подносили!»
Хотел бы я, чтобы такой фронтовик без сознания в плен попал… Что он потом сказал бы о себе?
Грустная нотка в голосе Петра Егоровича Кошкина уже не чувствовалась, когда он, вдруг что-то вспомнив, пристукнул ладонью по столику:
— А хотите, интересный случай расскажу? Из мирной жизни. Можете в блокнот записать.
— Конечно.
— Однажды в Охотском море вели мы промысел минтая.
К борту нашего сейнера танкер подошёл, чтобы солярой заправить. Пока горючее перекачивали из него, к нам по трапу поднялись на сейнер несколько человек на замену ушедшим в отпуск. Попутным рейсом на танкере прибыли… В одном из новичков узнал я… кого бы вы думали?
Подручного эсэсовцев в лагере Маутхаузен. Он самолично убил многих узников. Мотористом к нам пожаловал…
В море решил спрятаться от правосудия.
— И что же?
— Ну, я доложил капитану… Арестовали Хвилю. Под такой фамилией скрывался гад.
Тем же танкером на берег отправили запертым в трюме. Судили предателя-убийцу Верховным судом и к «вышке» приговорили.
Но сколько ещё таких «хвилей» разбежалось по земле, бродят где-то…
А в Севастополь я еду, чтобы пройтись по местам, где принял свой последний бой,
возложить цветы у памятника морским пехотинцам, бывшим морякам крейсера «Червона Украина», по-дружески называвшим меня матросом Кошкой. Да… И на сейнере, бывало, тоже кричали: «Матрос Кошка! Подай швартовый конец!»
Мы расстались с ним на белокаменном вокзале Симферополя. Понимая, что больше не увидимся, Пётр Егорович отечески похлопал меня по плечу, прищурил зеленоватые, с
лукавинкой, глаза, улыбнулся, бодрым голосом проговорил:
— Не вешай нос, журналист, у тебя всё впереди. Встретишь ещё настоящих участников войны, увешанных орденами… Бывай здоров, парень!
Он крепко пожал мне руку, подхватил саквояж и, постукивая тростью по асфальту перрона, пошёл на автобусную остановку.
Я пристально смотрел ему вслед, мысленно представляя его матросом Кошкой... В широченных матросских брюках клёш, в чёрном бушлате, перепоясанном пулемётной лентой, с гранатой у пояса, в бескозырке и с винтовкой за спиной. Словно почувствовав мой взгляд, он обернулся, крикнул:
— Жить будем! — и зашагал дальше.
— Будем жить! — крикнул я в ответ.
И подумал: «Мы благодаря вам победили фашизм — злейшего врага человечества. И вы будете вечно жить в памяти потомков, в наших сердцах».
Будем жить!

Источник: Альманах «Новый Енисейский литератор» № 2/2020 (72)