Русская Одиссея продолжения глав 28

                ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ

                ТАЁЖНЫМИ РЕКАМИ



                Глава первая
                НА НОВУЮ РОДИНУ

     При полном безветрии заплывала русская флотилия в таинственную Ангару. Мужики изумлённо качали головами, глядя, как из огромного озера они попадают в полноводную реку. Никонор Новгородец сказал по этому поводу Еремею Студёному:

- Такое великое чудо есть и в новгородской земле — из необъятного Нево[1] струится широкая река Нева.

- Не думаю, Нева коротка, — погладил окладистую бороду помор. — Ангара всем нос утрёт. Плыть по ней, бают, долго-долго.

- Главное, добраться до лесных чащоб, — беспокойно поглядывал по сторонам Никонор. — Сам видишь: кругом перелески и поля. Ежели табунщики увязались за нами, могут выскочить тут.

- Небо не за нас, — посуровел Еремей, всматриваясь вперёд, — навстречь грозовые тучи, и ветер подымается. Придётся вскоре сворачивать к правому берегу и пережидать...

    Тёмно-лиловые густые облака заполонили северный горизонт. До путешественников, причаливших к суше, стали доноситься отдалённые удары грома. Не дожидаясь разгула стихии, народ сноровисто закреплял у берега плоты, стаскивал в расставляемые палатки ценный скарб.

    Подготовившись к буйству непогоды, воеводы сошлись на прибрежном лугу и дали команду дружине встать в строй сотня за сотней. К этому подтолкнули две причины. Первая: необходимо было произвести смотр и счёт своих отрядов после кровавых и суматошных дней, выявить увечных соратников, не готовых далее нести все тяготы. Вторая была в том, что к сотникам подступили с просьбой освобождённые из неволи мастера золотых дел. Один из них, Ослябя Золотник — седой, жилистый старик высокого роста в монгольском поношенном чапане, поклонился и сказал:

- Наказали мне кудесники металла донести вам общее наше
--------
[1] Нево – древнерусское название Ладожского озера.
желание. Поредела в боях ростовская вольница, и негоже нам в столь трудное время держаться за девичьи юбки, да и табунов лошадей теперича больше не пасти. К тому же на вольных хлебах и мясе мы окрепли, после скудных рабских похлёбок. Просимся к умельцам в сотню Фёдора. Вместе аккурат наберётся сто воев.

    Иван Алексеевич, посмотрев на ободряющие взгляды Никонора Новгородца и Фёдора Книги, нехотя ответил мастерам:

- Ладно, быть, по-вашему. Ныне у Книги и Новгородца будут полные сотни, а к Огоньку, в обоз, прибавим увечных, кои уже не смогут вынести боевых лишений. Давайте-ка все на сбор — там виднее...

    Под глухие удары грома сошлись и выстроились на луговине сторонники. Сотники, сосредоточенно подсчитав всех, поднялись на бугор, на котором уже стоял вожак. Фёдор посетовал:

- Даже с десятью «жемчужинами» дружина едва дотягивает до трёх сотен человек, а до Руси ой как далеко.

- Больше не сунемся в губительные степи! — твёрдо пообещал народу Алексеевич. — Токмо лесными тропами и реками пробираться будем.

    Затем речь держал Книга, который вдруг сам стал мрачнее тучи:
- У нас есть для жизни многое, но нет более любимого княжества и родни. И не будет!

    С разных сторон послышался людской ропот:
- Ты что мелешь?!
- Белены объелся!

    Фёдор уверенно поднял руку и, перебивая всех, пояснил:
- Вы вспомните мятеж и сожженный флот, разгром Батыева стойбища и взятые там сокровища, вспомните про тыщу убиенных табунщиков в землях Мунгалии и Бурятии. На Родине нас станут искать и ловить лютые вороги.

    Эти простые истины ошеломили ростовчан. А оглушительный грохот расколовшегося тёмного неба с ослепительной вспышкой молнии лишь яснее отразили отчаяние на лицах и ужас от незавидного их положения. Бывшие изгоями на востоке, они осознали, наконец, и свою гонимую участь в ростовском княжестве. У молодцев опустились руки и потухли взоры, а что было говорить о стариках и особенно о девушках, которые заревели и заголосили:

- Почто у нас горька судьбинушка!
- Не увидеть более ни родню, ни близких!
- Негде бедную головушку приклонить...

    Воеводы молчали, не зная, что сказать. Дождь полил как из ведра, а пришибленный тяжкой думой народ и не пошевелился, чтобы скрыться в палатках, продолжая стоять в глубоком унынии. После следующего раскатистого грозового удара Фёдора Книгу будто озарило, и он возвестил:

- Новгородские полночные земли в глухих чащобах могут стать нашим убежищем. Поднимаются в тех лесах новые городки. Там мы обретём покой и тишину. Туда не доберутся поганые. Даст Бог, обустроимся — подадим весточку родным в Ростов Великий.
    Обрадованные люди в едином порыве подбежали к толмачу и, подхватив его, начали подбрасывать, крича при этом:
- На вольную новгородчину!
- На новую Родину!


                Глава вторая
                ОБЕЩАНИЕ ХОРОНА

    Шёл третий день плавания дружины по величавой Ангаре. Река, изящно изгибаясь в широком русле, легко несла плоты русских путешественников мимо заливных лугов и скромных перелесков. А впереди их поджидали уже другие красоты. К северу речную долину постепенно обволакивало зелёное море лесов. Великая тайга была готова вот-вот захватить в свои дремучие объятия и голубую Ангару, и её случайный караван, но неожиданно с задних судов набатно закричали:

- Табунщики!
- На хвосте нукеры!
    На последнем плоту, словно предчувствуя беду, находились Иван Алексеевич с Фёдором Книгой и группой ремесленников. Они видели, как на левый берег выскочили монгольские всадники на взмыленных конях. Степняки, оказавшись напротив крайнего судна, выпустили стрелы и яростно загорланили:
- Урус! Урус!

    Две стрелы лишь на излёте попали в плот, не причинив хозяевам никакого вреда. Алексеевич, щурясь от яркого солнца, приложив ладонь к бровям, удивлённо воскликнул:

- Браты! Никак сам Хорон и с ним Акинф!
    Эта неприятная весть облетела встревоженную флотилию и возмутила мужиков:
- Мало им нашей кровушки!
- Пожалуй, опоздали нехристи и иудушка Дородный...

     Лиственницы, сосны и ели всё чаще вставали на пути верховых преследователей, мешая им в погоне, а дальше и вовсе хвойная стена загородила коням дорогу. В отчаяньи от бесплодных усилий, Хорон спрыгнул с лошади и швырнул свой шлем на землю. Он спустился к реке и, зайдя в воду по колено, в бессильной злобе замахнулся кривым клинком и громко что-то закричал. Ему в ответ русские весело смеялись, а проницательный Фёдор, помрачнев, перевёл стенания тысячника:

- Мунгал обещает, что из-под земли достанет Большого Ивана и его людей. Хорон клянётся вечно синим небом уничтожить нас и вернуть драгоценности Ори-Фуджинь.

     На плоту наступило тяжёлое молчание, только с берега по-прежнему слышались грозные проклятия. Ростовчане посуровели, они знали тысячника как человека прямого и храброго, который держит свои обещания. Лишь Балагур прервал оцепенение и обратился к вожаку, подмигивая:

- Давай и вправду вернём ханше её сундук, раз Хорон так просит?
- И то, други, — живо откликнулся Иван на очередную шалость оружейника. — Всё одно ценные каменья и золотые монеты лежат теперича в разных мешках, да на разных плотах. А сундук родимый — вот он!

    И с этими словами под смех очевидцев Алексеевич подопнул здоровый кованый сундук, который опрокинулся, и из него выпала тигровая шуба и другие вещи Ивана. Максим Балагур с Антоном Лихим весело подхватили бывшее вместилище сокровищ и, закрыв его, столкнули в воду, в сторону кочевников.

- Акинф! Держи кладовую! — задорно заголосил Максим, приметив на берегу тучную фигуру. — А то твой воевода того и гляди заплачет!

    Под улюлюканье мастеровых солидный сундук, мерно покачиваясь на слабой волне, стал приближаться к западному берегу Ангары. Его зацепило за ветви старой лиственницы, упавшей в реку. Сейчас же подоспевший Акинф полез на четвереньках по большому стволу к ларю. С удаляющегося плота ещё доносились обидные для предателя слова:

- Вор! Передай Батыге — пусть снова копит для нас золото!
    Пока ростовские удальцы заливались и отводили душу, Алексеевич тихо сказал Книге:

- Хорон с «бешеными» не отстанут от нас и где-нибудь могут настичь. Тысячник слов на ветер не бросает.
- Мы зря взяли большие ценности у мунгал, — простодушно ответил Фёдор, обхватив голову руками. — Хоть обратно отдавай!

- Всё, что дружина сотворила в Азии — правильно, — убеждал друга Иван. — Поделом поганым, а сокровища отдавать и не подумаем.

     Истошные вопли степняков затихли за речным поворотом. Хвойные леса поглотили и Ангару, и странствующую вольницу. Мужики с наслаждением оглядывали неисчислимое множество кедров и лиственниц, сосен и елей. Люди видели в них надёжных защитников от неуёмных кочевников. Тревоги постепенно покидали изгнанников, оставляя в памяти только яркие события и горечь потерь...


                Третья глава
                ТУНГУСЫ — ТАЁЖНАЯ ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

    Ростовчане упорно продвигались по неизведанному водному пути, сквозь таёжные дебри, всё дальше и дальше на северо-запад. Речной караван, ведомый опытными плотогонами, без особых помех скользил по загадочной Ангаре.

    Через несколько дней плаванья, в жаркий полдень, было замечено на побережье первое поселение тунгусов. Сначала русские увидели на реке лодку-долблёнку с двумя рыбаками. Это были черноволосые смуглые мужчины среднего роста, у которых вся одежда состояла из пояса с бахромой. Они, что-то крича, быстро развернули своё судёнышко и стали резво грести в сторону берега, где расположилось небольшое стойбище.

    Из чумов[2] к воде выскочило полтора десятка полуголых охотников с короткими копьями. Сзади, у берестяных жилищ, заметались женщины с детьми, крича от ужаса. Если на тунгусках были хотя бы широкие набедренные повязки, то подростки и малыши бегали голышом. Посёлок, как растревоженный улей, возбуждённо гудел, не зная, что ожидать от высоких чужестранцев, плывущих по Ангаре. Видимо, ничего хорошего с юга никогда не ждали. Только Агда с переднего плота остановил намечающееся бегство тунгусов в густой лес. Даур своим располагающим видом и спокойной доходчивой речью убеждал аборигенов. Ему, порой, не хватало слов, но он находил красноречивые жесты. Жители с некоторым недоверием внимали пожилому охотнику, сошедшему с плота. Наконец, как-то объяснившись с тунгусами, Агда повернулся к русским, готовым к высадке на берег и, отыскав глазами Фёдора Книгу, заявил:

- Уходите дальше по реке и вставайте другим берегом на ночлег. Я едва уговорил тунгусов даже на это — уж больно они недоверчивы.
--------
[2] Чум – переносное жилище у народов Севера. Конический остов из шестов сверху покрывали берестой или оленьими шкурами.


- Что ж, быть по ихнему, — кивнул Алексеевич после объяснений. — Мы гости здесь, будем уважать хозяев.

     И поплыли деревянные громады мимо обжитого берега Ангары, мимо любопытствующих жителей, утлых рыбачьих долблёнок и островерхих чумов. Лишь один плот причалил у селения, которое время от времени заволакивало сизой мглой:
дымокурами[3] спасались от наседавших комариных туч. У одиноко стоящего кедра сошлись для переговоров Иван, Фёдор, Агда и несколько тунгусов. Путешественники старались убедить аборигенов в своих мирных целях, и те постепенно успокоились. От них выступил старейшина Учама — сморщенный старичок с седыми косами. Он рассказал Агде и заинтересованно вникающему Книге об их нелёгкой жизни:

- Раньше, в мои молодые годы, наши жилища можно было увидеть по реке до самого Священного озера. Но уже много лет как сюда почти каждую зиму приезжают по застывшей Ангаре ненасытные монголы. В самых верховьях всё сожжено и разграблено. А здесь, как река замерзает — юрты переносим подальше от берега, вглубь тайги.
    Ещё долго даур и русский толмач вели беседу со старейшиной. Уговоры и подарки подействовали, и Книга вечером доложил предводителям:

- Я заручился согласием тунгуса, что дружину будет сопровождать хороший проводник — рыбак Кежма. А плыть по реке ещё нам не меньше месяца, и то лишь до порогов, что в низовьях Ангары. Через них плоты не пройдут. Дальше идти пешими до самого устья.
    С толмачом никто не спорил, только Никонор заключил:
- Чему быть — того не миновать...

    Когда на ангарскую тайгу спустились вечерние сумерки, два друга, — Иван и Фёдор, отгоняя ветками назойливых комаров, обходили сторожевые посты. Зоркий глаз Алексеевича заметил в сторонке небольшой костёр, около которого сидел, задумавшись, охотник Агда. Подошли.

- Дружище, — прервал одиночество даура русский переводчик. — Почто как сыч один, али не рад нашему братству?

    Агда, очнувшись от своих дум, замотал головой:
- Нет, воеводы. Я счастлив, что помог вам разгромить Батыево кочевье и освободить русских. В боях с монголами я мстил за родных.
--------

[3] Дымокуры – обычно несколько сухих брёвен. Они располагались так, чтобы их концы соединялись. Внутри разводили костёр и подкидывали мох – деревья тлели.
Теперь размышляю о своей дальнейшей участи. Куда мне податься сейчас: то ли вернуться на Родину, к истокам Амура, то ли пойти с вами...

    Иван, услышав пересказ Фёдора, искренне обрадовался. Поднял с пенька охотника и посоветовал:

- Будь с ростовской вольницей. На Руси места хватит всем. Найдём там такие дивные и укромные края, как на Амуре иль Ангаре. Срубим тебе дом, и мы ещё станем соседями. Ты крепок телом и не так стар — встретишь вдовицу и заживёшь безбедно. Ведь все в дружине имеют равную долю в нашей казне.

    Приземистый даур, глядя снизу, вверх на великана, твёрдо сказал:
- Я иду с вами не из-за золота. Русских становится всё меньше, а «бешеные», как я думаю, не теряют надежду где-то догнать дружину. Мой меч и меткая стрела, возможно, пригодятся. Я потерял и семью, и родню. Сохраняя ненависть к нашим общим поработителям, хочу биться против них в ваших рядах.

    Черные глаза Агды наполнились слезами. Он отвернулся в волнении и решительно затоптал костерок.
- Вот и ладно, — облегчённо вздохнул Книга. — Топчи своё одиночество. На Руси дружно живут много пришлых людей...

    Прошла тёмная ночь. Наступило тёплое солнечное утро. Отдыхающий лагерь странствующих ростовчан медленно отходил ото сна. Многие из них долго отсыпались. Лишь заунывное гудение комаров и трели лесных птиц нарушали покой русских героев.
    Алексеевич и Книга встали непривычно рано и отправились на Ангару купаться. Зашли в реку, весело фыркая от прохладной воды. Невдалеке, с двух долблёнок, три мужика из ремесленной сотни и Агда выбирали сети, поставленные с вечера.

    Вдруг где-то ниже по течению послышался отчаянный вопль. Сразу после него завыли и запричитали в несколько голосов тунгусы. Иван, встревожившись, крикнул седому Ослябе, плывущему в лодке с напарником:

- Отец! Тебе не видать, что там у них стряслось?
- Нет, Алексеевич! — стоя отвечал старик, силясь хоть что-то разобрать в утренней туманной дымке. — Давай вызнаем?

- Добро! — откликнулся из воды Фёдор. — Ежели там беда — поможем.
    Оба приятеля, быстро достигнув лодок, ухватились за них и поплыли: одной рукой держась за корму, а другой шумно загребая. Спустившись по реке на пару поприщ, русские заметили на противоположном берегу от их лагеря копошащихся тунгусов. Подъехав ближе, увидели неприглядное зрелище: в воде лежало два лосиных трупа с торчащими сверху копьями, а на прибрежном песке стояли четверо охотников, склоняя головы над бездыханным телом своего сородича. Кровь обильно истекала и из груди молодого тунгуса, и из поверженных зверей, окрашивая в багровый цвет речную воду.

    Прибывшие чужестранцы высказали свои соболезнования товарищам погибшего и приняли деятельное участие в разделке лосиных туш, а также в дальнейшей перевозке этого мяса на лодках к селению. Алексеевич, Книга и Агда шли пешком, скорбным путём по тропе. Они помогали охотникам нести носилки с Ивулем — так звали несчастного. Даур, вызнав, как же случилась утренняя трагедия, передал русским:

- В середине лета местные мужчины обычно подстерегают сохатых у реки, потому как те любят полакомиться водорослями. И нынче охота было удалась, но раненый матёрый самец уже из последних сил набросился

рогами на Ивуля. Как жаль, он всего месяц назад женился на красавице Илаге.
    Когда процессия достигла стойбища, весть о несчастье подняла на ноги всех, от мала до велика. Не успели ещё донести тело Ивуля до его чума, как одну беду догнала вторая — закололась ножом в сердце вдова Илага. Жена не вынесла смерти мужа и от безысходности захотела уйти из этого мира вместе с любимым. Вой и причитания в селении достигли апогея. Тунгусы не хотели так просто примириться с потерей семейной пары. Но то, каким образом они попытались этого добиться, ввело русских в оторопь. Сначала покойников тепло одели. Ивуля в несколько коротких распашных кафтанчиков из козьих шкур и в такой же нагрудник, на ноги одели ноговицы[4] и унты. Илагу облачили в длинный женский кафтан из оленьей кожи, украшенный бахромой и бисерной вышивкой. А вот дальше случилось невероятное: родственники буквально облепили умерших и стали им вдувать воздух и в рот, и в нос. Так продолжалось довольно долго. Удивлённый Фёдор обратился за разъяснениями к Агде:

- Неужто они хотят вернуть покойников к жизни?!
- Ты догадлив. Родня и одела их с мыслью согреть и оживить во что бы то ни стало. Но всё напрасно.

- Да, они успокаиваются, — закивал Иван, заметив, как тунгусы начали отходить от плача и вставать с земли. — Им придётся смириться с неизбежным.
           - Родственники соберут оружие, лыжи, разную утварь и понесут это
--------
[4] Ноговицы – отдельные меховые штанины, сшитые сзади. Вязками прикрепляются сверху к поясу, а снизу к лодышкам.
вместе с усопшими, — сказал даур. — Хоронят тунгусы своих так же, как и гольды: в отдельной роще на помостах, выдолбят гроб из бревна. Только жену-самоубийцу похоронят сидя и всю её оставшуюся одежду сожгут, чтобы смерть не перешла на кого-либо из живых.
- Чудно, — почесал затылок Алексеевич, — но то не наше дело. Пойдём к своим — я вижу, в нас более не нуждаются.