МАЯК

               
                Глава первая
               
Прикоснись губами, к моим глазам
Вложи свои персты в мои раны.
И пусть вечность станет нашей,
И тогда мы сможем вечно любить

Фреди Меркури


...этот серый «комочек» появился в семье отставного подполковника Бориса Сосновского, примерно, за год до того, как в мир иной «ушла» его жена Лена. С ней он прожил больше тридцати лет. За его августейшую натуру, которая, как бы выпирала из–под  серого, короткошерстного манто, прозвали кота царственной кличкой "Цезарь", на которую он охотно откликался.
"Цезарь" был котом неизвестной породы: кто–то из знакомых говорил, что он русский голубой, а кто–то говорил, что он представитель туманного Альбиона – «британец».
"Цезарь" как обычно свернувшись,  калачиком, лежал рядом с Борисом на деревянной лавочке, и терпеливо ждал, когда хозяин завершит ежедневный ритуал общения с духом Елены, которая внезапно ушла в небытие два года назад.
Каждое утро в стужу дождь или летний зной, Сосновский, как на дежурство заходил на кладбище, которое было в пяти минутах ходьбы от дома, и там свершал таинственный ритуал: он стелил, на лавочку коврик, садился напротив могилы, и срок минут, молча, смотрел на портрет жены, которая, словно живая, улыбалась ему с надгробного камня.
Елена, умерла быстро. Как говорят в народе: – «сгорела – словно свеча». За три месяца с того момента, как ей был поставлен диагноз: жестокая и безжалостная болезнь уничтожила её, превратив из статной, красивой женщины, в полуживого мертвеца с высохшим лицом воскового цвета и худющими до костей руками. Некогда стройная, обаятельная дама, была для друзей и многих знакомых эталоном красоты и любви. Не смотря на свои пятьдесят лет, Елена Николаевна выглядела намного моложе. Эти факторы внешнего очарования были в дальневосточном военном гарнизоне предметом бесконечной бабской зависти. Смертельная болезнь за считанные дни изменила её внешность до неузнаваемости.
В последние часы – перед смертью хозяйки Цезарь, будто чувствовал, что теряет близкого друга. Ни на шаг кот не отходил от неё. Забыв о еде, о кошках, и своей царственности "Цезарь", смиренно ложился рядом с Леной, и с удивительной стойкостью терпел, как теряющая жизненные силы рука, ложится на его атласную «шубку». Цезарь ушел лишь тогда, когда её сердце остановилось. Как показалось Борису, кот ушел навсегда. За хлопотами похорон и поминок, Сосновский совсем не заметил его пропажи. Кота не было ровно сорок дней. Где носила нелегкая судьба это животное, Сосновскому было не ведомо.
Как–то утром открыв двери, чтобы забрать с почтового ящика квитанции, Сосновский с удивлением обнаружил на коврике под дверями грязно – серый комок шерсти. Потрепанный исхудавший "Цезарь" лежал под ногами, свернувшись клубком, и почти не подавал признаков жизни. Бережно подняв животное на руки, и, не смотря на его затрапезный вид, Борис нежно прижал «блудного сына» к своей груди, как прижимают больного ребенка. Безнадежный вид питомца, вызвал приступ жалости, и на глаза отставного подполковника, накатили крупные слезы сентиментальности. Воспаленными глазами "Цезарь", взглянул на хозяина, и жалобно мяукнув, прижался к груди, еще сильнее вызывая к себе сочувствие. В этот миг сердце бывалого десантника, сжималось, будто невидимый дух сдавливал его сильной рукой. Перекрывая дыхание, неприятный ком подкатил к горлу, и здоровый мужик прижался щекой к взлохмаченной шерсти животного. Сосновский, бережно положил своего питомца на коврик и, поставив рядом кошачью миску, налил «бродяге» холодного молока. Почуяв его запах, "Цезарь" встрепенулся. Через силу он опустив мордочку в миску, лизнул угощение. Словно раздумывая, он чавкал обессиленной челюстью, как будто решал: есть или не есть. Набравшись решительности, он вновь опустил морду в миску, и уже более уверенно приступил к трапезе, давая Сосновскому надежду на своё воскрешение. Борис Анатольевич, присев на корточки смотрел на оживающего  кота, и от умиления не мог сдержать слез. Они против его воли, почему–то текли по щекам, и он ничего не мог с этим поделать. На душе было тоскливо и одиноко. То ли от неожиданного появления полуживого "Цезаря", то ли от того, что сегодня был сороковой день, как он похоронил жену. Сердце Бориса невероятным образом скукожилось, а боль защемила под ложечкой, и он ощутил, что без ста грамм коньяка, он уже никак обойтись не сможет.
-Ну, ты тут питайся,- сказал он коту, - а я пойду брат, лекарство приму. Уж больно ты меня сегодня растрогал.
Борис достал из бара бутылку коньяка. Налив себе в бокал граммов сто, он одним глотком выпил ничем не закусывая. Обжигающий напиток с приятным вкусом дубовой бочки, провалился в желудок и наполняющим теплом, распространился по всем внутренностям. Проникнув в кровь, алкоголь, подкрался к сердечной мышце, и  Сосновский почувствовал, как в его душу вернулось умиротворение, и крохотная искра надежды. Анатольевич, глубоко выдохнув, выгнал из себя остатки хандры, и ту тянущую боль, которая все эти дни доставала его организм. Стало намного легче. Лекарство подействовало. Вместе с вернувшимся питомцем, в сердце вновь вернулось желание жить. Подав хозяину пример стойкости духа, "Цезарь", долакал молоко, и окончательно придя в себя, влез  по привычке на стиральную машину, где свернулся в клубок.
–Ну, что блудный сын, будем жить,– сказал ему Сосновский, поглаживая кота по худющей спине. – Ничего брат, вытянем... Мы ведь с тобой настоящие мужики, а мужики просто так не сдаются...
Сосновский всполоснул лицо водой, которое пощипывало от слез, и, вытерев полотенцем, уже посвежевший, и воспрянувший духом, вновь обратился к дремавшему "Цезарю":
– Ладно, брат, ты пока спи, а мне пора на кладбище – меня Леночка ждет,– сказал Сосновский коту. – Я только помяну её, и скоро вернусь.
Взяв в руку букет белых хризантем, которые были любимыми цветами покойной жены. В другую руку сумку с водкой и поминальной закуской, Сосновский уже хотел было выйти из дома, как вдруг...
...из ванной донесся жалобный и протяжный кошачий голос "Цезаря". Борис обернулся, и, переведя взгляд на звук, увидел, как в коридор, из ванной комнаты шатаясь, выполз кот. Повинуясь каким–то природным инстинктам, или неведомым кошачьим чувствам, он, преодолев недуг, выполз в коридор. Воспаленными, широко открытыми, как у филина глазами, он посмотрел на Сосновского, словно что–то хотел и вновь промяукал. Сердце матерого десантника ёкнуло. Какая–то грусть, холодной змеёй вновь вползла ему в душу, и Сосновский не смог остаться безучастным к пожеланиям члена семьи. Он поставил сумку с провиантом на пол, и присев на корточки, обратился к коту, словно это был совсем не зверь, а маленький, беззащитный человечек.
–Ну, что братишка, ты решил со мной на кладбище прогуляться,– спросил Борис. – В гости к своей хозяйке хочешь?...
Кот ответил жалобным мяу, подтвердил свое желание и замер, глядя на Сосновского глазами, наполненными кошачьей надежды. Сосновский, разжалобленный кошачьим мяуканьем, подхватил, серый комок шерсти на руки, и нежно поглаживая, засунул себе за пазуху.
Так с тех пор и повелось: Борис и "Цезарь" настолько сдружились, что больше не могли и дня прожить друг без друга.
С того дня, как Сосновский овдовел, прошло уже два года. Оклемавшийся "Цезарь", через пару месяцев после своего возвращения, как по волшебству превратился в матерого и упитанного серо–голубого котищу с большими глазами оливкового цвета. С момента своего воскрешения, он, напрочь забыв, кошачьи инстинкты, и настолько привязался к своему хозяину, что превратился в настоящую «собачонку». Всей своей кошачьей сущностью "Цезарь" был обязан Сосновскому за свою жизнь, и за это, он настолько полюбил Бориса, что порой создавалось впечатление, что кот овладел даром телепатии, и теперь мог читать его мысли.
Перед тем, как Сосновский собирался куда–то идти, кот занимал место на тумбочке перед дверью, и кошачьим голосом начинал противно мяукать, оповещая весь дом о своём желании приобщиться к путешествиям, которые каждый день начинались с посещения кладбища. И Сосновский брал его с собой, представляя, как кот по каким-то неведомым и незримым каналам находит контакт с его Леной.
–Ну, что "Цезарь" – пригрелся... Давай брат поднимайся, нам идти пора, – говорил Сосновский и почесывая кота за ухом.–Пошли - рыба нас ждать не будет...
Его рука нежно гладила "Цезаря" по голове, а тот, перевернувшись на спину, вытягивался, и теряя над собой контроль, включал внутренний моторчик, и заводил знакомую мурчащую мелодию.
–Ну, все – все хватит! Пора идти, а то мы брат, с тобой весь клев прозеваем...
И Цезарь его понимал. Он, ласково мяукнув, спрыгивал с лавочки и, задрав хвост трубой, следовал за Сосновским по знакомому ему маршруту на расстоянии нескольких шагов. А потом придя на место он вальяжно разваливался на коряге, которую во время весеннего паводка принесло в заводь, и уже оттуда приступал к наблюдению за ярким поплавком, ожидая, когда хозяин сделает подсечку, и угостит его первой пойманной рыбкой.
Сосновский обожал такое уединение. Обожал тихий омут, где в соитии с природой протекали часы его жизни. Обожал смотреть на бегущую темную воду, и обожал вспоминать о тех временах, когда рядом с ним была его боевая подруга.
Познакомились они, когда Сосновский был еще молод и красив, как Аполлон Бельведерский. Его - лейтенанта ВДВ забросила нелегкая судьба десантника в Амурскую область. Там в тринадцатой десантно – штурмовой бригаде, которая базировалась в городке Магдагачи, началась его настоящая и суровая мужская жизнь.
И вот яркий, красный поплавок начинал нырять, и уже через мгновение на крючке появлялась та первая рыбка, которая по заведенной традиции предназначалась для Цезаря. Сосновскому трудно было смириться с одиночеством. Оно тяготило его, создавая дефицит общения и внутреннего дискомфорта. Цезарь – это была та отдушина, и та живая душа, ради которой он продолжал полноценно жить, не теряя при этом надежды.
Прошло уже два года, как он остался один. Надо было что–то менять в своей судьбе, но его отшельнический образ жизни, лишал его возможности изменить его судьбу. Рутина бытия засасывала и лишала Сосновского душевного полета и желания жить насыщенной жизнью. Чтобы разорвать этот порочный круг, нужен был какой-то дерзкий поступок, который мог бы зажечь в нем тот огонь, который сможет вырвать его из омута вечной скорби.

                Глава вторая
                Нежданная встреча
День уже близился к вечеру. Наевшись «от пуза» свежих пескарей, Цезарь, как настоящая августейшая особа блаженно дремал на бревне, подставляя свою серенькую спинку последним лучам солнца. Борис, удовлетворившись проведенным временем и уловом, не торопясь, сматывал снасти, предвкушая сытый ужин и те сто грамм коньяка, которые были для него лекарством. Мысль об изменении своей судьбы уже давно поселилась в голове, но выработанные годами привычки, взращенные на благодатной почве меланхолии, душили все его благие начинания.
–Эй, Цезарь, а ну давай домой,– сказал Сосновский, обращаясь к спящему коту.– Хватит спать ленивец! Рота подъем!
Кот услышав голос Бориса, открыл глаза, зевнул во всю ширину своей зубастой пасти, выгнувшись дугой, поцарапал когтями бревно, и только после этих физических упражнений, одобрительно мяукал, как бы сообщая хозяину, что готов к возвращению домой.
–Ну что - пошли...
Кот спрыгнул со ствола, и горделиво задрав, хвост трубой, двинулся следом за Сосновским, прогулочным шагом, то отставая от него, то обгоняя.
Обратный путь домой традиционно проходил мимо гаражного кооператива, который тыльной стороной бетонного забора выходил к берегу реки. Сочетание зарослей ивы, полыни с песчаными карьерами, были идеальным местом для несанкционированной свалки бытовых отходов. Такие места были излюбленным местом местных бомжей, которые промышляли здесь в поисках цветных металлов и прочих «полезных ископаемых», добываемых из куч бытового мусора.
А еще здесь на пустыре по вечерам собирались продвинутые малолетки: от тринадцати, до шестнадцати лет. Здесь была набита горными велосипедами экстремальная трасса, а старые руины бетонного узла, стали тем местом, где малолетние жители этого района, ковали свой характер и навыки в карточных баталиях. Здесь безусые юнцы свободно, курили, пили пиво, стреляли по банкам из пневматического оружия, и как все молодые особи мужского пола, познавали таинство любви со своими юными сверстницами.
Встреча отставного подполковника Сосновского и группой местной шпаны состоялась в тот момент, когда он возвращения домой. Вооруженные пневматическими пистолетами пацаны, резвились, расстреливая окна и фары стареньких «Жигулей» первой модели, которых днем выкатили из гаража, чтобы вывезти на свалку. Машина была уже в том состоянии, которое как обычно, мужики называют пограничным: или она вдохновит какого-то матерого фаната на реставрацию, или станет достоянием металлобазы, где будет подвергнута утилизации.
Сердце Сосновского в долю секунды пронзила острая боль, которая была сродни шилу. Нет – это не была физиологическая болезнь – это была та ностальгия, которая возникает нежданно – негаданно. Та страсть, и те первозданные чувства, которые соединившись воедино, дают в душе ту гремучую смесь, которая вдохновляет «больного» на отчаянный поступок.
Тут же на память пришло жаркое олимпийское лето восьмидесятого года. Борис Сосновский член ВЛКСМ, и выпускник десятого класса за рулем комбайна. День и ночь, сменяя друг друга, молотили они янтарный пшеничный колос, наполняя закрома великой страны отборным хлебом. Борис был одержим. Мечта в честном «бою» за урожай, заработать автомобиль, вела семейство Сосновских к победе. День и ночь – день и ночь выматываясь до последнего, шли они к своей победе. И победили! И когда в комбайн опорожнил последний бункер, гордо ликовали, предчувствуя, что силы в борьбе были потрачены не зря. И воздала Родина героям сполна! И стояли отец с сыном, на пьедестале, и для них простых хлеборобов играл торжественный марш. И было семейство Сосновских награждено новенькими, блестящими, и пахнущими свежей краской «Жигулями» первой модели цвета «Адриатика». И вспомнил Борис Сосновский тот венок победителя из колосьев пшеницы, и торжественный туш, и первого секретаря райкома КПСС, который под ликование односельчан вручал Борису ключи от вожделенной машины.
И вот, по прошествии стольких лет, он отставной подполковник Борис Сосновский,  встретился лицом к лицу с теми воспоминаниями, которые будоражат кровь, а душу заставляют дребезжать от ностальгии по прошедшему времени. И не мог Сосновский допустить, чтобы кто–то, вот так просто, вооружившись модным пневматическим оружием, стрелял не старенький беззащитный «Жигуленок», а в его бесценную память. В ту прекрасную эпоху, когда он был бесконечно молод, безгранично счастлив, и влюблен в стройную, сероглазую Белянчикову Леночку, которая стала его женой.
–Эй, орлы – а ну стоять! Что, это вы такое делаете, – спросил Сосновский.– Это же чужая машина...
–Это дядя, уже ничья машина! Её завтра – послезавтра сдадут на металлолом,– сказал один из пареньков, и как назло несколько раз подряд выстрелил из пневматического пистолета по фаре.
-Во, видал,- торжественно сказал тот, ликуя свою победу.
Пульки разбили стекло, и оно мелким крошевом осыпались на землю. Борису в тот миг, словно нанесли оскорбление. Он почувствовал, как внутри него закипает какой–то вулкан, и адреналин мгновенно брызнув в кровь, привел все мышцы в боевую готовность. От вспыхнувшей ярости Сосновский сжал кулаки, но внутренний голос сдержал его.
–Эй, щенки, а ну – ка брысь по норам,– сказал Борис, показывая свою решительность.
–Шел бы ты дядя, своей дорогой... Мы тебя не трогаем, и ты нас не трогай. А то я могу случайно тебе и в глаз попасть – больно будет. Побежишь жаловаться своей старушке.
–Я что–то неясно сказал,– ответил бывший десантник, чувствуя, как у него начинают чесаться руки...
–А кто ты такой, – спросил имени Юрка.
Распоясанный пацан лет шестнадцати, был явно старшим в этой малолетней компании и по ощущениям Сосновского числился неформальным лидером. Не обращая внимания на Сосновского, тот еще несколько раз выстрелил в другую фару, чем еще больше разволновал военного пенсионера.
–Тебе что шакаленок не ясно, что это моя машина,– сказал Борис и, поставив на капот пластиковое ведро с рыбой, встал перед ней, защищая рухлядь, от глумления вандалов.
–Вот когда ты её дядя, купишь, тогда и будет она твоей, а сейчас лучше отойди чтобы случайно мы тебе глаз не выбили,– снова ответил местный «вождь краснокожих», и засмеявшись, вызывающе продолжил стрелять по машине.
Внутри Сосновского вновь заклокотал «Везувий», и он набравшись решительности пошел в сторону молодого отморозка, стараясь, навести на него ужас от необратимости физической расправы.
–Тебе щенок, сказали ясно – отстань от машины. Вон на свалке сколько банок. Стреляй по ним!
–А мне «батя», по банкам не интересно,– ехидно ответил юнец. – Мне, интересно по этому ведру шмалять, как по эпохе «совка».
Юрка перебирая ногами словно танцуя, попятился назад от разгневанного пенсионера, предчувствуя, что ситуация выходит из –под контроля. Вступать с пожилым человеком в перепалку он не имел желания. Пацан знал, что здесь кругом рядом с кооперативом висели видеокамеры, которые могли бы зафиксировать этот конфликт не в его пользу.
Юрка Скуденков, был не настолько «отмороженным», чтобы из-за какой-то груды металлолома устраивать с пенсионером потасовку. Он хоть и вырос без отца, но имел то чувство меры, которое всегда останавливало его на самой грани нарушения закона. А за этой гранью уже был криминал, с которым он не хотел связываться.
–Я тебе сейчас голову отверну,– сказал Борис, напирая на парня.- А ну спрячь свой пистолет - щенок!
–Попробуй! У меня, между прочим, папа прокурор района, он тебя посадит, и ты будешь на зоне сидеть,- врал Юрка, для большего форса.
–Юрец, кончай! Чего ты споришь с этим старым пердуном.... Вдруг, этот маразматик тебя по голове камнем стукнет и ты окочуришься, – крикнул кто–то из парней, которые со стороны наблюдали за перепалкой.
–Да он тут же умрет, если захочет со мной тягаться,– сказал Юрец, провоцируя Сосновского на неадекватные действия. – У него, наверное, вся пенсия уходит на таблетки,– и засмеялся в лицо пенсионеру.
Не знал пацан, что за плечами бывшего подполковника ВДВ, была война в Афганистане, и в Чечне. И что, не смотря, на свои пятьдесят пять лет, этот старик, как назвали они Сосновского, был еще крепок, словно гриб боровик. Каждое утро, по армейской привычке в любую погоду и в любое время года, он пробегал три километра, а после бега принимал холодный душ, и только тогда выпивал большую кружку крепкого чая. Бывший десантник, мог одной левой поставить всю эту гопкомпанию на уши, но Борису, как более умному и взрослому, приходилось сдерживать эмоции. Он верил в то, что здравый смысл возобладает, и этот взбалмошный юнец послушает его добрый совет.
–Хочешь со мной потягаться,– спросил Борис, и на его лице заходили желваки, которые придавали ему решимости. – Может, попробуешь со мной подраться, или уже побежишь мамочке своей жаловаться, что тебя дедушка уму – разуму учит?
Эти слова тронул парня. Он вспылил. Теряя над собой контроль, юнец решительно направился к Борису, сделав пару шагов в его сторону.
Наблюдая за хозяином, Цезарь, как обычный кот сидел на краю дороги в траве, не привлекая к своей персоне никакого внимания, ругающихся людей. Он смотрел на происходящее без всякого кошачьего любопытства, разглядывая вокруг себя, порхающих мотыльков, скачущих кузнечиков и ползающих по дороге букашек и муравьев. Цезарь, словно чего-то ждал - ждал когда его друг будет нуждаться в его помощи. И этот момент наступил. Борис даже не заметил, когда один из малолетних хулиганов, лет двенадцати, тихо подкрался сзади и сделал вид, что завязывает шнурок за спиной пенсионера. Юрец этот намек понял и хотел было толкнуть Сосновского, чтобы тот перелетел через пацана, но Цезарь, хоть и был котом, но неизвестно каким образом разгадал коварный замысел шпаны, быстрее, чем отреагировал на эту ситуацию Сосновский. С диким кошачьим воем, он выпрыгнул из травы и вцепился когтями в руку юноши с такой силой, что тот почувствовал, как они вонзились ему в запястье. От такой неожиданности парень сильно испугался. Увидев как «бешеный кот» кусает его за руку, он, истошно заорав, замахал ей, стараясь освободиться. Но Цезарь мертвой хваткой держался за его рубашку и дико орал, как орут коты, в минуту «смертельной» схватки.
Не успел Сосновский даже сообразить, как шпана в страхе кинулась от своего предводителя в разные стороны.
-«Бешеный, бешеный, бешеный» - верещали малолетки, и, запрыгнув на велосипеды, скрылись из вида за углом гаражного кооператива.
Борис, ошарашенный произошедшим, почесал затылок, стараясь сообразить, что произошло, как вдруг за спиной услышал:
-Что поделать уважаемый – шпана – едрит её мадрит.... - Они здесь каждый вечер ошиваются – извращенцы хреновы...
Борис обернулся на голос, и увидел пожилого мужчину, который вальяжно шел к нему. Не спеша тот подошел к Сосновскому, и сказал, закуривая на ходу:
-Что отец, испугался?
Сосновский ухмыльнулся, и ответил незнакомцу:
-Было бы, чего бояться. Видал какой у меня есть защитник? Он один, какую хочешь шпану, разгонит...Дикий!
-А, так это ваш кот тут лютует? То-то они орали:«бешенный»,- сказал мужчина, не скрывая иронии. 
-А вы уважаемый кто,- спросил Сосновский, осматривая незнакомца.
-Да, я работаю тут в гаражном кооперативе. Так сказать на современный лад «секъюрити», а по-русски сторож. Вон моя сторожка за воротами, можете в гости зайти, чайку попьем, по душам поговорим.
-А величать как вас,- спросил Сосновский.
-А звать меня, Иваном.
Борис улыбнулся, и, протянув руку незнакомцу, сказал:
-А меня Борис Анатольевич Сосновский....Я военный пенсионер воздушно десантных войск. А это мой боевой кот, по кличке Цезарь. Мы с ним на рыбалку ходим вместе. Я ловлю, а он жрет! А как вас Ваня, по отчеству величать, а то мне неудобно как-то....
  –По отчеству Борис Анатольевич, меня все называют Ильичом.
-А, типа как Ленина,- спросил, Борис, слегка ёрничая.
-Типа мой папа был Илья... Так святого на Руси звать покровителя ВДВ...
-Ну, тогда вольно,- сказал Сосновский, и дружелюбно улыбнулся.
-А что это тут было,- спросил Ильич, закуривая. -Я слышал кто-то визжал. Потом дети кричали. Вышел посмотреть, а там только пятки сверкают.
-Да это местные пацаны «копейку» чужую из пневматики расстреливали. Мне её жалко стало. У меня ведь в восьмидесятом году, когда в Москве была Олимпиада, точно такая же машина была. Мы с отцом перед самой армией, на уборке урожая в олимпийском году тоже выиграли хлебную Олимпиаду. Как сейчас помню, первый секретарь райкома партии лично мне ключи вручал. Вот меня за сердце и щемануло!
-Да!- сказал охранник, и глубоко затянулся,- были времена....Эта машина Анатольевич, никому теперь не нужна. Отслужил конек – горбунок свой срок и теперь скорее всего пойдет на переплавку. На днях хозяин его на свалку утащит, - сказал сторож, затягиваясь сигаретой. –Он себе новый внедорожник купил - буржуйская рожа.
Какое-то странное ощущение возникло в груди у Сосновского, и ему в тот миг страсть, как захотелось сесть за руль этого старенького «Жигуленка», и помчатся туда, к Черному морю, где прошло самое счастливое время его жизни.
С внешней стороны машина выглядела не совсем «убитой». Ей вполне можно было дать вторую «жизнь», и этого времени хватило бы Борису, чтобы заполнить свободное время приятными заботами.
-А может быть Ваня, мне купить её,- спросил Сосновский,- малехо подшаманить и с девушками к морю?
Сторож улыбнулся, погладил машину по крыше и, выдержав паузу, сказал:
-Работы, конечно много, но и этого может вполне получится настоящая мечта пенсионера. Покатаешься на ней еще лет десять.
Сосновского еще сильнее обуяло внутреннее волнение, и он почувствовал, как у него зачесались ладони. В голове проскочили мысли, и он даже увидел образ «Жигулей», которые сияли, свежей краской и начищенным до зеркального блеска хромом бамперов и колесных колпаков.
-А чем черт не шутит- а!? Ну что Цезарь, рискнем здоровьем,- обратился он к коту. Подарим этому ведру второе рождение?
Кот посмотрел на хозяина, и мяукнул, будто что-то понял.
-Вот видал Ильич, даже кот меня поддерживает в деле праведном...
Сторож взял кота на руки, и, почесав за ушком, посадил его на крышу машины:
-Ну что Цезарь, твой хозяин решил на старости жизни нажить себе проблему, так что прими его выбор, и смирись с наступающими голодными днями...
Цезарь вновь промяукал, как бы соглашаясь с выбором своего хозяина.
-Мне Ильич, как-то надо узнать данные хозяина. Надо документы выкупить,- сказал Сосновский, и взяв кота с крыши, опустил его на землю.
-Так нет проблем. У меня в сторожке, в журнале записан его адрес и телефон. Подожди пару минут здесь, я сейчас, быстро смотаюсь и вернусь.
...и охранник ушел. Сосновский открыл машину и внимательно осмотрел предмет своего интереса. Унылый вид раритета глаз абсолютно не радовал. Работы по восстановлению было много, но это стоило того, чтобы стать её владельцем, и остаток своих дней провести в путешествиях. Предчувствие каких-то новых веяний в жизни пенсионера взволновало Сосновского, от чего даже его дыхание изменилось, став более глубоким и каким-то протяжным. Он, осматривая предстоящую покупку, ходил вокруг машины, а в голове старался подсчитать, в какую сумму ему обойдется её воскрешение.
Цезарь, прищурив глаза, сидел на крыше машины, и, сквозь щелочки наблюдал за Сосновским, стараясь понять, что такое вдруг случилось с его хозяином, от чего так быстро тот «сошел с ума». Растянувшись на крыше машины, Цезарь играючи шевелил хвостом и не мог отвести хитрых глаз с друга, который своим поведением как бы завораживал его. Создавалось ощущение, что Цезарю, внезапно стала понятна тайна всего произошедшего. Теперь с высоты крыши автомобиля он созерцал за движениями Сосновского, а шевелением хвоста, выражал ему свое категорическое неудовольствие. Цезарь ревностно чувствовал, что теперь его статус в доме у Бориса изменится в худшую сторону, а объектом первостепенной важности станет эта никому ненужная куча железа. Через кончики торчащих в разные стороны усов, он чувствовал, какое волнение обрушилось в тот миг на Бориса, и как его сердце учащенно забилось в груди, посылая вокруг себя невидимые глазу и неслышимые уху импульсы.
Через какое-то мгновение и ворот вышел сторож. Он держа в руках клочок бумаги, подошел к Сосновскому и, протянув его, сказал:
-Ну, вот Анатольевич, это телефон хозяина....звони, договаривайся, а я пока с напариком пригляжу за машиной. Только ты смотри не переплати. Цена этому ведру тысяч пятнадцать не более....
Сосновский взглянул на бумажку и, положив её в нагрудный карман, протянул руку и сказал:
-Спасибо Ильич. Сейчас приду домой и позвоню.
-Ну, давай,- ответил сторож, пожимая руку Сосновского. - Если у тебя какие вопросы будут, ты не стесняйся - обращайся. Я помогу тебе....
Борис подхватил ведро и удочки, и уже собрался уже идти домой, как Цезарь, лежавший в полудреме, вскочил с места, ловко спрыгнул на багажник, а с него на землю и, задрав хвост, оросил покупку вонючими кошачьими выделениями, которыми они обычно метят ареал своего обитания.
-О, глянь Анатольевич, твой кошак тебе покупку пометил,- сказа сторож и засмеялся.
-Это он из мести...Чувствует холера, что эта покупка удар по его кормовой базе, вот и ревнует.
-Мстительный....Гляди, чтобы он тебе в тапки тебе не нагадил. Это они умеют....
-Нагадит - я его мордой вытру, чтобы знал, как вещи хозяина портить,- ответил Сосновский. - Хотя за ним подобного заметно не было.
Кот семенил впереди Бориса, следуя по знакомому маршруту, и совсем не обращал внимания на своего хозяина, который шел сзади. Он еще не знал, да и не мог знать, что вся его кошачья жизнь, которая еще вчера была наполнена любовью, лаской и жирными пескарями, одномоментно рухнула. На смену беспечного и сытого существования, уже через пару дней придут такие времена, что замороженная сосиска из сои и мясных отходов, станет тем лакомством, о котором он будет грезить.