БЕСЫ

Часть 1.

                «В этом зерцале они смотрели себя непрестанно
                И находили гнуснейши и страшилищны паче
                … нежели тот преужасный пес Кервер,
                Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лая»

  1.
  Пустой дом, как будто заброшенный, старой постройки. Какие-то люди, все говорят, один главный и вроде бы знакомый мужик из цеха что-то настойчиво предлагает, всё кругом гудит, не могу отойти, отвязаться. Надо что-то сделать, надо повернуть голову. Но снова люди, лестница на второй этаж, пустые окрашенные синей краской комнаты. Мужик не отстает, все говорит и говорит. Невыносимо. И все тело тянет, не могу стоять на лестнице, не могу ему ответить. Всё гудит. Снова поворачиваюсь. Лицом в прохладу подушки. Дом отступил. Но всё тело гудит, нет терпения, надо вытянуться или перевернуться. Дом за мутным стеклом, людей уже нет. Но всё гудит, что это?
  О, черт! Нет!.. Сознание возвращается и вплывает боль. Невыносимая боль всплывает в голове, как огромный колокол.  Надо открыть глаза, но страшно. Черт! Нет! Нет! Как же так... Протягиваю руку, вслепую повожу вокруг. Всё. Это утро.
  Нет. Только не открывать глаза, только не открывать, и не шевелиться. С каждым ударом сердца ускоряется пробуждение, и она растёт – эта ужасная боль в голове, как огромный колокол внутри. Надо уснуть, надо переспать это нестерпимое время. Надо. Но, черт! Как же так, опять?
  Вчера. Да, на работе, кабинет Иваныча, они уже разлили по стаканам, переругивались и ржали. Черт, как больно! Потом не могли поместиться вшестером в жигу. Потом ресторан. Водка. Я же ничего не ел. Кажется, что-то было, что-то безобразное. Не могу уснуть. Уже не уснуть. Лежать нельзя. Я знаю, это мука, не пройдет, надо встать. Надо встать и под душ.

  Чуть смотрю одним глазом и опять провожу рукой вокруг, приподнимаюсь на локоть. Нет. Снова ложусь. Надо встать. Поднимаюсь выше, теперь встать. Расправляю руки в стороны, все плывет. Аккуратно ступаю, широко расставляя ноги, осторожно встаю в ванну, держусь за штангу душа. Сейчас, сейчас. Вода, теплая, надо погорячее, люблю горячий душ, это жизнь, это смывает боль. Я стою и держусь за штангу.
  Голова, как шар раскаленной лавы. Поток горячей воды из душа как будто бы выравнивает напряжение на границе, чудом удерживает этот шар на какие-то микро-ньютоны силы, не давая ему лопнуть. Чую - одно неосторожное движение или мысль, и голова взорвется. Разорвется, забрызгав всю ванную комнату кроваво-черными вчерашними безобразиями и пропитанными водкой мозгами.
  Сознание понемногу распрямляется. Как скомканный лист бумаги в воде. Все еще смертельно ужасно. Начинает работать отлаженная годами программа реанимации. Душ сделал свое дело. Спасение есть. Нужно только еще чуть усилий.
  Кухня. Осторожно ставлю чайник. Холодильник. Отлично, есть котлета и остатки вчерашнего салата. Котлету в микроволновку, кусок черного хлеба помазать - что тут есть – горчица, хренодер, всё пойдет. Чайник закипает, котлета уже шипит и стреляет. Сейчас, дорогой, сейчас. Еще немного. Вот она, початая бутылка водки. Не в холодильнике, нет. В дальнем углу кухонной тумбы. Неприкосновенный запас, шанс на спасение. Все еще глядя одним глазом наливаю рюмку, насаживаю кусок горячей котлеты на вилку. Теперь давай. Это ужасно, но надо проглотить этот яд. Сосредоточился. Хлоп!
  Выжди, пока уйдет спазм. Теперь котлету. Кусок хлеба с горчицей. Сиди, жди.  Минута, вторая. Так, так. А ну ка. Еще не рассвет, но как будто уже можно открыть второй глаз. Так, закинуть салатику, но не пировать. Теперь надо принять вторую дозу.   Уже с большей уверенностью наполняю рюмку, втыкаю котлету. Давай, Шура, за твоё здоровье. Хлоп!
  Сейчас закусить, отпить горячего чаю и посидеть, почувствовать баланс сил внутри. Жизнь возвращается и наливается ощущениями. Тут очень важно не увлекаться. Я это твердо знаю. Иначе продолжение банкета обернется второй серией этого кино. Если нужно, то еще полрюмки. И всё. Категорически. Сладкий чай, и спать.
  Вот теперь прохлада подушки, и никакого бреда, никакого старого дома. Пытаюсь вспомнить того мужика, но нет. Растаял. Да и черт с ним. Боль не ушла совсем, но расплылась, превратилась в ватную усталость. Никто не разговаривает, шесть утра, к черту работу, никуда не пойду. Проваливаюсь, чуть кружится голова, но сейчас это пройдет…

  2.
  В конторе послеобеденная медленная тишина. Директора еще нет. И нет дел важнее вчерашних.
  - А, Шура, живой! Ну, ты вчера выступал!
  - Иваныч, что это было?  Я ни черта не помню. Что за веселье, с чего все началось?
  - Ха-а-а! Вир-видерхолен-дизен-текст-нохенмаль***! Да как всегда, ничто не предвещало. Худошеин с Хохлом вернулись с обеда, притащили литр. Как только у шефа закончилось совещание, они сразу к нам с Санычем в кабинет, и разлили по стаканам. А тут как раз и ты проявился.
  -  Ну?
  - Потом Касьянка подтянулся. Закусывать не чем. Решили ехать в «Двуречье». А мы же все «худенькие», Кривошеин с Хохлом сели на заднее сиденье, и всё - места в жиге больше нет. Касьян пришел уже веселый, шутки шутил, потом завалился в багажник, поржали и поехали. У ресторана народ курил, все знакомые. Когда мы подъехали и Касьян вылез из багажника, был большой успех и аплодисменты. Ну, а дальше все по плану. Хохол к музыкантам, «очарована-околдована» до конца вечера, базар про работу, ты выступал стоя, называл всех плебеями. Кривошеин, как всегда, обещал набить тебе лицо.
  - Пижоны! Мы с тобой всю работу тянем. А они только по церквям ездят, да заборы новые строят. Хотят, наверное, заранее знать, где калитка в Царствие Небесное.
  - Вот, Саня! А я тебе о чем всегда толкую? Короче, давай-ка по вчерашнему заказу. Мужик уже звонил, торопит с доставкой. Деньги при встрече баксами. Они, москвичи, так и работают, без всяких там глупостей и документов. Товар-деньги-навар. Когда твои токаря в цехе наш заказ сделают?
  - Да чего там делать-то? Сегодня должны закончить, завтра заберу. Пара картонных коробок под завязку. Завтра буду готовую продукцию вывозить. В «КамАЗе» места много, спрячу. На проходной меня и не смотрят никогда, девки на охране все знакомые.
  - Ясен пень. В Москву как отправить и с мужиком встретиться, бабки забрать? Я не могу, у меня плановые отгрузки и целый отдел бездельников, всё на мне.  Директор не посылает никуда. Никаких командировок не предвидится. Как я поеду?  Надо тебе ехать. Поговори с шефом, вы ж старые кореша. Придумай тему в Москву поехать - за книжками, там, или за новой гитарой. Он тебя любит, всегда отпустит.
  - Да какие кореша, когда это было?  Теперь он – директор, а я не пойми кто. Проводник идей предпринимательства в закрытую промзону гиганта старой советской индустрии.
  - Ты несущее крыло нашего бизнеса, Саня!
  - Да, да!  Несущее. Через проходную.

__________________________
*** Wir wiederholen Sie diesen text noch einmal (нем.) – шутка, присказка.

  3.
  - Здоров, Начальник! Можно?
  - Привет, Саш, заходи. Дверь прикрой, садись. Я тут разложу по конвертам «секретные материалы». Посиди минутку. Как у тебя дела в цехе? Я слышал, технолог цеха на тебя что-то катит. Ты скажи. Ко мне сейчас Главный зайдет, мы эту проблему быстро решим.
  - Да не, все по плану. Технолог бубнит постоянно, но при мне не высказывается. Догадывается, что не все чисто с арендой, и с материалами, и что рабочие в рабочее время на меня охотно шабашат. Ворчит, пенсионер. Но куда ему против ветра перемен?
  - Это точно. Ха-ха! Только в пенсию.
  - Слушай, у меня проблемка есть одна, надо бы срочно к сестре в Москву как-то  вырваться.
  - Что-то случилось?
  - Не так, чтобы случилось. Ну, в общем да, случилось. Муж её, помнишь, я рассказывал, бизнесом занялся, очкарик.  Купил себе для охраны газовый пистолет. Крутил-вертел в руках дома, да и выстрелил случайно себе в руку. Кристаллы газа попали под кожу, началось воспаление, чуть не гангрена. Лекарств нужных там у них в больнице, конечно, нет - всё своё несите. Нужен антибиотик, редкий, импортный – Клафоран. А у меня же подружка в аптеке, заказал ей, привезли. Вот, надо срочно как-то в Москву переправить.
  - О, Саша, слушай, отлично! Ты когда можешь поехать?
  - Да хоть завтра.
  - Ну, вот и хорошо.  А мне нужно посылку отцу Нектарию отправить.  Самому некогда сейчас поехать, а я бы с радостью. Да ведь ты же у него и не бывал еще. А мы там такой дом строим для прихожан, для тех, кто на излечение приезжает. Они же подолгу у Нектария живут, и взрослые мужики, и мамы с детьми. Спят в храме, на полу.  А мы прямо рядом с храмом дом двухэтажный ставим, из нашей оцилиндровки. Уже под крышу подвели.
  -  Нет, не бывал.
  - Ну вот, и съезди. На службе у батюшки побываешь, и дело сделаешь. Мы тут сделку по сырью удачно провернули. Деньжищи заработали. А батюшка икону заказал. Надо денег ему отправить.
  - Слушай, а ты обещал людям премию, может…
  - Саша, ну что людям эта премия? Бабы накупят барахла разного, мужики пропьют.  Мы им работу даем, офис, автобус бесплатный. Прошу всех прийти в храм на службу по выходным, да хотя бы по праздникам – никто не приходит. А ты им – премию. Откуда им премия? Откуда деньги вообще берутся? Вот ты подумай – мы строим дом для прихожан, покупаем икону, и у нас отличная сделка. Чувствуешь связь? Ведь ты же сам – потратил время, деньги, купил лекарство, хочешь бросить дела и поехать к сестре, хочешь помочь. Это важнее, чем какая-то выгода. Ты же это понимаешь. Мы с тобой это понимаем. А наши мужики здоровые – все от начальников до строителей – кто дом строит у Нектария, этого не понимают. Они просто строят, просто работают за зарплату. А ты увидишь, там работают и другие. Не за зарплату, а на послушании. Ты сам поймешь насколько это разные люди. Поезжай. Я сейчас пошлю кого-нибудь купить тебе билет. На вокзале тебя встретит Фоменко, вы же знакомы? Он тебя до места и увезет.

  4.
  - Это не Жизель! – авторитетно ворчал Иваныч, ощупывая занявшие весь багажник жигуля перетянутые скотчем коробки. - Шура, тебя там запрут в этом православном санатории на неделю добровольно-принудительных работ. А Фоменко тебя с коробками увидит на вокзале и сдаст шефу с поличным и наличными.
  - Да, Фоменке по барабану, что я там привез кроме конверта от начальника. У него же узкая специализация – артист разговорного жанра, наливай да пей!  Лан, пойду, зайду в бухгалтерию за командировочными. А потом еще, до поезда, мне нужно на дачу сгонять, тёщу забрать и домой увезти.
   В бухгалтерии царила своими невероятными формами в обтягивающем леопардовом платье наидобрейшая Марина Ивановна.
  - Санечка, зашел-таки! Вот тебе твои командировочные. Но скажи ка мне, милый друг, как так получается, что у тебя в цехе опять сделали из двух тонн материала почти три с половиной тонны изделий? Ты их из воздуха, что ли, лепишь?
  - Из сэкономленных материалов. Использую скрытые резервы и новые технологии. Опять же – энтузиазм работников цеха! Когда к людям  подходишь мягше, а на вещи смотришь ширше…
  - Ты у меня получишь! Мягше-ширше! Мне надо материал правильно списывать. А то придет налоговая, я им что – твои байки про энтузиазм рассказывать буду?  Чтоб на неделе сдал мне нормальный отчет по материалам. И хватит меня лапать, не заслужил еще! Придешь с правильным отчетом, тогда и будешь лапать.  Забирай деньги и вали отсюда.
  - МаринВанна, я заслужу!  Вот только сгоняю в столицу, и сразу налажу учет. Кладовщице вдую, как следует, чтоб не хлопала ушами по щекам.
  - Кладовщице-то ты вдуешь, тут сомнений ни у кого нет. А бардак у тебя с материалами каждый месяц. Пшел вон! И без гостинца из Москвы не возвращайся!

  Еще издалека, подъезжая по грунтовке к дачному участку, вижу невероятную по своей беспощадной предсказуемости картину. Горизонтально вряд расположены все приличествующие случаю объекты и движущиеся субъекты. В проеме забора - гигантский грязный трактор Беларусь с прицепом, наваливший кучу посреди культурных грядок. Сама жирная коричневая куча привезенного богатства с желтой щетиной торчащей соломы. Жизнерадостное существо неопределенного вида и возраста, того же цвета, с такими же вкраплениями соломы в кудрявой шевелюре и прилипшей к сапогам глине, старательно сующее две бутылки магарыча в голенища сапог. И самое яркое и подвижное пятно – тёща,  восторженно кудахча обегающая вокруг кучи, жестикулируя руками.
  - Саша, да ты только посмотри! – её радости, казалось, не было предела, - Какой навоз привезли - одно авно! одно авно!!
  Кудрявый  повелитель трактора лукаво подмигнул мне и косолапо с двумя поллитрами за голенищами поплелся к кабине. Традиционно голубой «белорус» уже не угадывался в этом цвете, как и некогда синие джинсы возницы. Все было одного неопределенного цвета – цвета ржавчины и весенней пашни. И лицо парня, и его кудрявая шевелюра. Только светились белки глаз на смуглом лице. И, как мне показалось, два маленьких красных рожка торчком из рыжих кудрей, как у мультяшного домовенка.
  Ковбой проник в своего железного коня, растворился в нем за мутным стеклом кабины, крякнул дизелем, обдав картину будущего урожая черным дымом, и, не разбирая пути, прямо через колхозное поле рванул в сторону дороги, швыряя колесами вверх и в стороны комья земли.
  - Куда торопишься-то? - теща, возбужденная удачной покупкой, явно не хотела уезжать в город.
  - Мне на поезд, в командировку еду. Изделия отвезти, да еще шеф в Радонеж к батюшке с посылкой отправляет.
  - Тоже мне, командировка. Не надоело тебе возиться со своими технологиями? Директор твой все деньги в церковь отдает, блаженный ей-богу. Чего там нашел? Я, вон, в церкви перекреститься даже не могу, рука не подымается. А и вы туда же. Да за зарплату мизерную пашете. Ребята, вон, молодежь – ларек поставят, год поторгуют пивом да жвачкой, глядишь – уже и магазин открывают. Да с водкой самопальной - по деревням ездят, деньги мешками привозят. И живут, как люди. Жен по заграницам каждый год возят.
  Ну что тут можно ответить, когда суть работы на производстве не так изящна, как идея изготовления водки из технического спирта и последующей бойкой реализации этого дешевого напитка в небогатой деньгами сельской местности. Остается пожать плечами и смириться с любимой тещиной фразой: зять - ни дать, ни взять.

  5. 
  Чтобы как-то исключить возможные разговоры, знакомства и братания с будущими попутчиками я водрузил свои пару коробок на самую верхнюю полку вместо рулона своего же матраца, постелился и залег с книжкой. Полсуток вынужденного безделья, ночь в поезде. Можно быть уверенным, что между отправлением и прибытием поезда на конечную станцию от тебя ничего не зависит, ничего не требуется. Можно отключиться от всего и погрузиться в свои мысли, или в чтение, а лучше в сон.
   Дверь купе отъехала в сторону с грохотом и окриком: «Валера!». Две молодухи самого делового вида мгновенно заполнили собой до того пустое и холодное купе.
  - Галя, заноси сумки! Где этот дурень? …Валера!!!
  Следом в купе проник Валера, главный член этой ячейки общества, судя по всему, брат и муж двух этих громогласных баб.  Он с выражением важности своей добычи внес в купе, держа под мышками, как бомбардировщик дополнительные баки с горючим, две большие пластиковые бомбы с пивом.
  - Валера! Где тебя черти носят? Где сумка с едой, паразит?
  - Кто паразит? Я паразит??
  - Да вон она, Галя, на подушке стоит, - вступилась вторая.
  - Дак чо, на подушке-то? Грязная ведь сумка, по земле таскалась. Этот охламон на ей же спать будет.
  - Кто охламон? Я охламон??
  Бабы раскладывали по всем свободным местам содержимое сумок, перекладывали и сортировали. Достали и выложили на стол гору еды, отчего в купе сразу стало душно от запахов разносолов и жареной курицы. Валера сидел в углу и таращился на перрон сквозь мутное стекло окна, шевелил губами и щурился щеками, как бы настраивая зрение. Что можно увидеть сквозь вагонное стекло на перроне вокзала? Но Валера смотрел, не отрываясь, как бы инстинктивно понимая, что в этой позе он вместе со своими пивными баками менее заметен и как бы неуязвим для своих хозяек.
  Поезд тронулся, и суета попутчиков постепенно растворилась в стуке колес, превратилась в шуршание еды, завернутой в фольгу и вощеную бумагу, в монотонный разговор двух женщин. Моя книжка и мерное покачивание вагона быстро сморили меня. Я то проваливался в сладкие видения, то, просыпаясь, слышал отрывки разговора.
  - Галя, ты видела, парень то на верхней полке, что спит, на какого-то артиста похож.
  Галя помотала головой. Нет, говорит, не похож.
  - Валера! Ну, куда ты льёшь-то, козёл!
  - Кто козёл?  Я козёл?? …Кто не похож?  Я не похож??
  В конце концов, Валеру укатали спать, а я еще долго сквозь тонкий сон слышал бесконечный разговор двух близких женщин обо всем, что переживают они в своей непрерывной борьбе за зарплату на работе, за достаток в семьях, за здоровье детей, и за драгоценного своего мужа и брата. Того самого Валеру, которого несправедливо лишили водительских прав, а потом еще и уволили из автоколонны. И всего то – за пьянку.

  6.
  Утром на перроне вокзала меня встретил у вагона Владимир Георгиевич. И какой-то дядька, похожий по описанию на нашего «левого» заказчика. Я обнялся с Георгичем, попросил подождать минутку, ничуть не смущаясь, обменялся с мужиком товаром на конверт, мельком глянув его содержимое. Чем честнее ты выглядишь, тем меньше к тебе вопросов. И с сознанием выполненной работы я двинулся за Георгичем к его машине – к началу моей беззаботной экскурсии.
  Машиной оказалась чудо-тарантайка - народный автомобиль «Ока», очевидно подаренный нашим директором. Фоменко служил старостой при храме отца Нектария, исполнял мирскую работу и поручения батюшки. Был он крупный солидный дядька почтенного возраста с седой шевелюрой, с такими же богатыми усами, ни дать не взять – отставной казачий атаман. Он смиренно поместился на переднем сидении за рулем, предложил мне паковаться так же. И мы потихоньку тронулись, пропуская настойчиво сигналящие машины.
  Выехали на трассу. Георгич все так же не спеша в крайне правом ряду пилил по дороге. Мимо проносились большие черные джипы с улюлюкающими молодыми парнями и торчащими из окон флагами каких-то футбольных команд.
  - Беснуется молодежь. И не знают, не понимают, кто их изнутри бередит. А они кричат кричалки хором, целыми стадионами. А что в этих кричалках? Какой может быть странный смысл заложен, никто и не догадывается. И гонят на своих черных машинах, и гонят, и не знают, куда едут и куда в итоге приедут?
  - Да ладно, Георгич. Что уж ты так мрачно? Всему свое время. Перебесятся и станут нормальными взрослыми людьми. Мы вот тоже сейчас куда-то едем. А куда и зачем, лично я не совсем понимаю.
  - Мы-то доедем, нас в храме ждут. А вот они куда угодят, еще не известно.
  Вдогонку опять раздался нетерпеливый трубный клаксон. В заднее стекло «окушки» на нас смотрели два широко расставленных горящих глаза, и между ними железный оскал решетки радиатора большого черного монстра. Громадина внедорожника, густо рыча, нависала над нашей машинкой и требовала дать дорогу.
  - Парни сегодня покуражатся, а завтра разбредутся по своим офисам и станут обычными клерками, будут звонить, писать, бумажки перекладывать. Они же почти все – простые пацаны, все где-то работают.
  - Ну, может быть не все. Кто-то за рулем этой дорогущей колесницы, вряд ли сам заработал, скорее родители балуют. Ему и работать незачем. Можно всю жизнь куролесить, развлекаться, да кататься на этой бесовской тачке. А бесы – они такие, любят они красиво пожить, погарцевать в дорогом да шикарном. Пацаны покатаются, покричат, повеселятся сегодня. Да и разойдутся по домам. А бес из этого своего шикарного танка нет-нет, да и вселится в кого из них. А это уже беда пострашней.

   Храм стоял на самом берегу речки, на высоком берегу с обрывистым местами склоном. Старый храм. Не реставрированный, не тронутый руками современных строителей. Пооблезлый побелкой и штукатуркой, под которыми угадывалась, что ни есть, а настоящая древняя монолитная кладка, которую не брали ни время, ни динамит большевиков. Сбоку, чуть ниже по склону, к храму лепился двухэтажный сруб, уже подведенный под крышу.
   - Вот ваша с Божьей помощью стройка, дом для прихожан. Этим летом должны уже закончить, к зиме чтоб в тепле и условиях жили.
   - А сейчас как же?
   - Сейчас пока все в храме, да сам увидишь. Днем, понятно, все при деле. Вечером на службу, да тут же и спать. Зайдем к Батюшке поздороваться.
    Вошли в небольшую комнату, кабинет она, или келья. Отец Нектарий сидел за столом боком к окну, другим боком к нам, что-то листал. Я видал его раньше, суровый дядька. Даже не повернулся в нашу сторону. Георгич поздоровался. Я, не зная толком, как к Батюшке обращаться, что-то тоже пробормотал и остался стоять при входе. Георгич с конвертом подошел, они коротко обмолвились. Староста кивнул и мы вышли. Я вздохнул.
 
  7.
  Пустой двухэтажный дом, сруб под крышей, внутри еще никакой отделки. Какие-то люди, мужики и бабы деловито, но не спеша, с благостными улыбками на лицах ходят туда-сюда, что-то исполняют, так привычно и без суеты, как будто за делами и поручениями коротают время. Георгич ведет меня по дому, я следую за ним, не могу уйти, прервать этот обход. Кругом гулкий стук молотков. Встречаются люди, здороваются, лестница на второй этаж, пустые комнаты, бревенчатые стены. Георгич все рассказывает, что и как тут будет по замыслу Батюшки.
  Меня мутит, не могу стоять на лестнице, перил еще нет, не на что облокотиться. Не могу смотреть на все это строительство, видеть этих мужиков, странно работающих, неопрятных, давно небритых с рыжими жидкими пучками бесконтрольно отпущенных бород, странно одетых – лишь бы что-то было – штаны, рубахи и куртки-душегрейки неведомого покроя, как с паперти. Это вовсе не рабочие-строители в форменной робе. Но и не бомжи с опухшими лицами и обреченностью во взгляде.
  У этих людей чистые светлые лица. И улыбаются они так странно, как никто в мирской суете, в городе. В их лицах какое-то уверенное умиротворение. Такое бывает, наверное, у пациентов в больнице, нетяжелых, хронических. Которых уже принял врач, успокоил неопасным диагнозом, назначил им лекарства и пообещал три недели беззаботного стационара в компании таких же выздоравливающих – с режимом дня, кашей на завтрак, глотанием пилюль из рук медсестры, газетами в тихий час и телевизором по вечерам в общем зале.
Да ну нет, совсем не то, другие эти лица, и глаза другие.
  - Проголодался, поди-ка? Сейчас нас покормят, - и Георгич начал спускаться вниз, в цокольный полуподвальный этаж, где была организована кухня-столовая, длинный стол и лавки, пара газовых плит с огромными кастрюлями и чайниками.
  И действительно, с утра во рту не было ничего кроме чая в вагоне поезда. Я почувствовал жуткий аппетит и представил себе, как по книжкам, вкусную монастырскую еду, ароматный хлеб только из печи, разносолы и наливочки, уху из свежей рыбы. Да будь там хоть что, слопаю охотно.
  Вошли, сели за стол. В дальнем конце стола деловито с шутками обедали, бойко гремели алюминиевыми ложками по таким же глубоким тарелкам несколько мужиков. Бетонные стены полуподвала сочили конденсат. Клеенка на столе изрядно порезана ножами. Посередине блюдо с толсто нарубленными ломтями черного хлеба. В стеклянной банке разномастные ложки и гнутые вилки.
  Тётка, исполняющая роль кухарки, поставила передо мной большую железную миску, полную щей. Я тайком вытер ложку порезанной на салфетки оберточной бумагой. Огромная миска этого супа, прямо сказать, не дурманила ароматом приправ. В супе щедро плавали большие куски недоваренной капусты и картошки, по-моему, не хватало соли. Попросить ложку сметаны в эти щи тут бы не повернулся язык. Я взял ломоть черного сыроватого хлеба. И попытался есть. Насколько я был прожорлив в те годы и насколько голоден с утра, пища никак не лезла в горло. С трудом я проглотил половину щей и посмотрел на Георгича.
  - Доедай, неудобно оставлять. Сейчас еще рожки будут! - угадывая мое настроение, вполголоса пробубнил староста. Ну, макароны, моя любимая еда, хоть с этим повезло.
  Макароны, а точнее вареные рожки подали щедро в такой же большой миске, чуть теплые, слипшиеся, политые сверху постным маслом. Есть это было нельзя, я давился, как мог. Стакан полусладкого травяного чая был наградой в окончание этой трапезы. Подумалось, что сегодня я наглядно увидел и понял смысл фразы «набить брюхо».
  Брюхо не заставило долго ждать с ответом. Так бывает, когда ты чувствуешь себя лишним, чужим, буквально физически ощущаешь свою инородность в каком-то месте. Но мы стараемся изо всех сил, соблюдаем приличия и делаем вид. Брюхо честнее. Реакция отторжения началась бурно и сразу.
  - Георгич, а где здесь мужской туалет?
  - Мужского нет. Есть деревянный. Иди левее, там тропка к реке, не ошибешься.
  Я вышел наружу, накрапал дождик. Поторапливаясь, подгоняемый бурлящим вулканом внутри, я затрусил по тропинке вниз. От первых же капель глинистая тропка стала скользкой. Вот уже за поворотом показался желанный архитектурный шедевр – дощатый сортир. Нога скользнула по утоптанной, но уже маслянистой глине, и я плюхнулся. Весь бок – локоть, джинсы – всё в грязи. Ну, что за напасть!
  - Ладно, ладно, этот день пройдет, всё это когда-нибудь закончится, - уговаривал я себя спустя несколько минут, отмывая руками грязь с одежды, стоя одним ботинком на неверной коряге, торчащей из илистого дна у края воды. Коряга безнадежно утопала. Широко шагнув, неловко отпрыгнул от воды, забрызгал жидкой грязью только что отмытую штанину. Стряхнул брызги ладонью. Ну, вот и всё, справился с очередной нелепицей. Присмотрел бревнышко чуть поодаль в зарослях лопуха. Относительно сухое. Сел, закурил. Правая штанина и рукав куртки были мокрые, в ботинке хлюпала вода.
  Случаются такие моменты, когда ты вдруг останавливаешься и начинаешь думать сначала. Так, где я? Почему я? За что и как меня сюда занесло? Идти наверх не хотелось. Там повсюду эти непонятные люди, эти странные мужики с блаженными лицами. От какого же ужаса им пришлось сбежать в эту церковную коммуну, чтобы тут добровольно жить и работать много месяцев, с аппетитом и прибаутками есть эту еду? Что за страх был в этих глазах, если они видят всё вот это, окружающее, и счастливо светятся?
  Хотелось остаться здесь, под бережком, и переждать какое-то время, до тех пор, когда уже можно будет уйти. Куда уйти - непонятно. Просто уйти по дороге, спросить, где станция, доехать до Москвы, на вокзал, где есть буфет, пиво и какие-нибудь чебуреки. Купить любой билет - плацкарту, дождаться поезда и покатить домой.
  Зазвонил колокол. Время к вечеру, может на службу зовут. Какие тут порядки, я ж не знаю. Надо бы не потеряться, не отстать от Георгича. Хлюпая мокрым ботинком почапал вверх по тропинке. Наверху увидел все ту же картину – храм, недостроенный дом, пару мужиков. Но больше почти никого. Заметил тётку, которая явно спешила, семенила по дощатому настилу к главному входу. Остановилась, поправила платок, перекрестилась и вошла внутрь. Потом те двое мужиков вышли из полуподвальной столовой, и, вытирая руки об одежду, тоже направились в храм.
  Надо поспешать. В голове сложилась связка – моя поездка, Георгич, строгий батюшка, мой директор и моя работа в фирме. А я вроде бы как в командировке. И вести себя надо как подобает. Надо идти в храм. Директор недаром мне напутствовал, что самое важное в моей поездке – это побывать на службе у батюшки Нектария, это счастье и редкая удача.

  8.
  В вышине, под сводами храма гулко тонули звуки. Я тихо вошел, притворил массивную дверь, от волнения почти не дышал, боялся неверным шагом или шорохом нарушить эту торжественную тишину. Батюшка нараспев читал молитву, певчие вторили ему стройно, усиливая и раскладывая молитву на густые басы и нежные женские голоса. Все прихожане с застывшим трепетным вниманием слушали, шепотом и вполголоса повторяли слова молитвы. Их взгляды были направлены к алтарю, и в них было нечто такое, что не просто внимание. Нет. Скорее – светлая вера и очень большая надежда! Надежда на что? Они смотрели, не отрывая взгляда, как смотрят обреченные на единственного спасителя, единственную их надежду.
  Георгич обернулся и знаком подозвал встать рядом. Я неловко, стесняясь, шепча неуместные тут свои «простите-извините», протиснулся сквозь пару рядов. Но никто даже не обратил внимания. Все чуть расступались, не отрывая взгляда и внимания от главного.
  Я, не зная молитв и не понимая сути и значения этой вечерней службы, просто стоял, иногда, вместе со всеми крестился и склонял голову в поклоне. Я стеснялся своих действий, мне казалось, что все видят мою неловкость и нелепость моего поведения. Искоса наблюдал за происходящим вокруг себя, но не заметил ни малейшего к себе интереса со стороны присутствующих, ни единого взгляда в мою сторону. Всё было сосредоточено на чем-то главном, ради чего все эти люди здесь, пришли после трудного дня, внимают молитве и как будто чего-то ждут, самого важного, ради чего всё это.
  Тут вдруг тишину с молитвой нараспев - неожиданно резанул крик, какой-то дикий, неестественный. То ли плач, то ли вой. Я взглянул на молящихся, на Георгича, но никто и виду не подал, все стояли и молились, как ни в чем не бывало. Я, конечно, слышал, что к отцу Нектарию едут со всей страны необычные больные люди с некими психическими отклонениями, как говорят - бесноватые, от которых отказались врачи-психиатры и медицина в целом. По определению Церкви в этих несчастных вселились бесы. В тела обычных ни в чем неповинных простых людей вселяются эти исчадия Ада. И жизнь этих людей превращается в бесконечную муку, страдания для них самих и их близких, кто не бросил, не отвернулся. Они и находят единственный приют в тех редких церковных приходах, где священники имеют право и силу бороться с этим злом и изгонять бесов. Таков и отец Нектарий.
  Я слышал про это, но никогда не верил, что это всё серьёзно. Так думал и сейчас. Да мало ли психов ходит вокруг? Что, всех считать бесноватыми? А некоторые вообще от запаха ладана в церкви в обморок падают, или руку, как теща, поднять не могут, чтоб перекреститься.
  Ну да, приезжают к батюшке Нектарию поправить что-то в душе разные люди, которых жизнь расшатала или совсем подкосила. Вот они, все тут. Мужички, что с зеленым змием не совладали. И только в этой общине в совместной работе и поддержке находят силы избавиться от злого недуга. Очень правильно. Да и батюшка строг, иначе не скажешь. Тут и женщины с детьми и со своими житейскими проблемами, кто от побоев мужа сбежал, у кого ребенок хворый, а доктора не помогают. Да мало ли таких, кому нужна вера и поддержка.
  - Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя! – пение хора и движения губ прихожан слились в едином звуке, заполнившем холодные стены храма, и храм на минуту запел весь целиком, как большой колокол, внутри которого звучала молитва.
  И внутри которого от этой божественной гармонии разрывало на части нечто черное и враждебное.
  Снова раздался нечеловеческий вопль, и снова. Послышался хриплый рык. Кто-то упал на плиты пола и корчился в странных конвульсиях. Мне не было видно всей этой сцены целиком, выглядывать с любопытным видом, я чувствовал, было неуместно. Но мне удалось разглядеть одного из строителей, что бился в жестком припадке, рядом стоял его товарищ и пытался сдерживать судороги.
  Я глянул на Георгича, но тот даже не повернул головы, а твердо глядя перед собой произносил слова молитвы и осенял себя крестным знамением. Все стоящие на службе от малых детей и до взрослых мужиков – все сосредоточенно молились.
  Отец Нектарий, не прерывая молитвы, размахивая кадилом, двинулся вдоль молящихся. Стоящие с краю сторонились от стен, уступали ему дорогу. И тут началось самое невероятное, то, что я счел бы досужим вымыслом или враками фантазеров, если бы не видел происходящее сам, своими глазами.
Батюшка со словами молитвы и кадилом двигался вокруг молящихся.
  Некоторые из тех, что оказывались поблизости, даже женщины, начинали кривляться и изрыгать страшные звуки. Я стоял рядом со старостой, по другую руку от меня были мама с дочкой лет семи-восьми. Мамаша чуть склонилась, обняла дочку, прижала ее к себе обеими руками так, как будто кто-то собирался её отнять. Батюшка подходил все ближе. Девочку начало трясти, она билась в маминых объятиях, лицо её, как казалось, разрывали ужасные гримасы. И тут из нее вырвался – сначала крик, потом страшный голос, похожий на хрип большого пса, как если бы тот вдруг попытался заговорить словами. Кто-то изнутри рвался наружу и сыпал проклятиями. Увиденное никак не вязалось с реальностью. Не могло тельце этой худенькой девочки, её горло извлекать такие грубые звуки, этот хрип, страшные неразборчивые слова, похожие на ругательства.
  Георгич потянул меня за локоть. Видимо я стоял ошарашенный и не мог оторвать взгляд от страшной сцены.
  - Крестись! Не знаешь молитвы – крестись!
  Что было дальше, я не помню отчетливо. Всё застыло в моем стеклянном взгляде, гулом под сводами храма. Хотелось уйти, выйти на воздух, но я не мог.

  Вечерняя служба закончилась, но никто не расходился. Батюшка отпустил певчих и ушел куда-то внутрь. Георгич занялся распоряжениями, я вышел на улицу, отошел подальше, за оградку храма и закурил. В голове по-прежнему гудел огромный как храм колокол. И та девочка.
  Она успокоилась и повисла на руках у мамы. Потом подняла свое милое личико и что-то тихо стала говорить. Мама плакала.
  Ничего себе, командировка выдалась. Я постепенно приходил в сознание, увидел темноту ночи, редкие огни соседнего села. Почувствовал холод и беспокойство от незнакомого места. Неохотно вернулся в храм. Но там оказалось спокойно и тепло. Все присутствующие – кто стоял, кто сидел на полу вдоль стен. Скоро вышел батюшка. Все опять собрались перед алтарем.
  - Сейчас будет повечерие, - объяснил мне Фоменко. – Ты где был?  Не уходи никуда, или мне скажись, если нужда какая. И не кури возле храма! Что ты, чертяка! Не место тут курить, никто тут не курит.
  Батюшка на клиросе стал на колени, вполоборота к нам, лицом к нужной иконе. Некоторые тоже опустились на колени, кто-то остался стоять. Георгич на мой вопросительный взгляд просто махнул, типа стой так, турист, не всем это дано – молиться на коленях.
  Где-то далеко заполночь батюшка закончил молитву, поблагодарил всех. Фоменко привычно начал распоряжаться. Откуда-то вытащили матрасы, шерстяные одеяла и подушки, разложили на полу вдоль стен. Прямо так, в одежде, в чем были стали укладываться спать.
  - Господи! Георгич, что это было?
  Староста тихо вполголоса, уже зевая, рассказал, что все эти люди приезжают и живут здесь по нескольку месяцев, до тех пор, пока батюшка молитвами и силой своего духа не заморит и не выживет из них бесов. А как это понять – так ты сам все видел.
  - Георгич, ты прости за глупый вопрос. Откуда они берутся, как вселяются в простых людей, почему в детей безгрешных? Что это за выбор такой или жребий?
  - Вот именно, вселяются. Незаметно вселяются. А почему и на кого выбор этот падает, так то не наш промысел, не для наших умов понимание. Да только соблазнов много вокруг, и рядятся они, бесы, красиво. Посмотришь, и глаз не оторвать. А кабы понял, кто перед тобой гарцует в шикарном обряде, так и бежал бы со страху.
  - Но куда же они потом деваются, эти выселенные бесы? Не в храме же остаются, им тут нельзя.
  - Вот ты и подумай сам – куда? И не живи во грехе, - на том замолчал и скоро захрапел.
  Утром, едва рассвело, я тихо сказался полусонному старосте, выбрался из храма и бежал в город.
 
  Пару лет спустя я ушел из предприятия, в котором работал в те времена, первые годы лихих перемен в стране. И как-то однажды повстречался с приятелем, бывшим коллегой по той фирме. Вместе ехали в поезде, сидели в вагоне-ресторане, взяли графинчик, было время поговорить, я всё спрашивал, и он охотно рассказывал, что да как там было за последнее время  на моей старой работе. Он рассказал, как директор наш – друг мой бывший - совсем с головой ушел в церковь, общался только людьми православными, церковными. Их же самих укорял в недостойном поведении, несоблюдении постов и прочих грехах. С обычным народом, с работниками своей фирмы почти не общался, в кабинет не впускал, говорил через губу, как с недостойными. А потом вообще переселился в подмосковный Радонеж, поближе к отцу Нектарию, купил дом в ближнем селе, там и пропадал постоянно.
  Дом для прихожан около храма конечно достроили. Удобства создали, быт наладили, никто на полу в храме уже не ночевал. Да только поговаривали, что излечение от бесов у батюшки потом как-то не пошло. Приезжие обживались в доме, мало по малу создавали себе уют, и жили месяцами. А службу, бывало, прогуливали. Да и сами службы в храме стали проходить как-то спокойно, буднично. Прекратились крики и ужасные сцены. Отстояли службу, подошли ко кресту, да и по комнатам по своим.
  А сам батюшка Нектарий вскоре уехал куда-то под Саров. Может быть перевели. Может быть и сам пожелал. Служит там, в глуши по-прежнему строго, всё так же суров. Кто-то из наших бывших строителей приезжал к нему.  Он узнал, приветил.
  Владимира Георгиевича, нашего атамана-старосту, давно никто не видал, и телефона не осталось, а жаль.

ЧАСТЬ 2.

  1.
  Прошло много лет. Всё переменилось настолько, что мне казалось, я прожил несколько разных жизней, очень непохожих одна на другую. Иногда, вспоминая события тех лет, я нередко удивлялся своим воспоминаниям. Не верилось, что многое из пережитого происходило именно со мной. А не с кем-то другим, совсем на меня не похожим – молодым веселым парнем, потом взрослым мужиком со странными на сегодняшний взгляд чудачествами.
  А тем ранним утром я вышел на дорогу, едва светало в сыром густом тумане. Меня подобрал пустой рейсовый автобус, довез до станции. Автобус медленно двигался сквозь плотный туман, по бокам едва проглядывали очертания домов и деревьев. Было ощущение, что я побывал в какой-то другой реальности, и вот сейчас неким тайным путем через эту полумглу выбираюсь обратно в свой мир. Я чувствовал, что вырвался, сбежал. И как будто, не один. Едва видимые очертания пары каких-то полуночных личностей в тумане около остановки. Подумал, местные загулявшие выпивохи. Сейчас подойду, стрельнут закурить.
  Подошел ближе – никого.
  Потом я ехал в полупустой громыхающей электричке, постоянно щупая, проверяя рукой сложенный пополам конверт в застегнутом внутреннем кармане куртки с выручкой за левую сделку.
 
  А потом, в том же ключе, были несколько лет вороватого бизнеса девяностых, блуд, и пьянство, развод с женой и новые интрижки, новая работа и хорошие доходы. Иногда сам не без гордости изумлялся, как ловко я проворачивал дела, как виртуозно охмурял клиентов, как любил похвастать перед приятелями своими фокусами. Ну и конечно, купил большой черный внедорожник, подъезжал прямо к входу, небрежно парковался и вальяжно выходил, поигрывая брелоком сигнализации. Даже походка изменилась.
  Заходил в ресторан, панибратски подзывал официанта и не глядя меню делал заказ. Центральный ресторан города постепенно наполнялся гулом разговоров, потом включался разноцветными огнями танцевальный подиум, и мощная ритмичная музыка накрывала разноголосый гомон. Подогретая публика, повинуясь ритму, заполняла танцпол. Кто-то, увидев только что вошедших в зал знакомых, пробивая радостным воплем музыку, громко кричал и махал руками. Но никто не обращал внимания, все были поглощены главным действом, общим отрывом и пьяным экстазом.
  В какой-то момент во мне просыпалась дикая вседозволенность, я нахально обнимал незнакомых мне дам, грубо шутил и дерзил всем вокруг. Начинал распускать руки. Мой друг держал меня, старался загладить назревающий конфликт, силой уводил меня из зала. Я бился и рвался назад. В конце концов, меня усаживали в такси, и друг вез меня домой к моим родителям. По дороге я грязно ругался, обзывал друга и задирал таксиста. Потом заботливая мама укладывала меня на диван, гладила по голове, пыталась успокоить. А мой пьяный гнев сменялся истерикой, я смеялся и рыдал, пока усталость и валерьянка не гасили эту агонию. У мамы в глазах стояли слезы.
  Постепенно начал отдаляться от всех. Всё раздражало. Уезжал, оставался один, запирался на даче. Куда приятнее разговаривать с самим собой, со своим вторым «я», чем с надоевшими друзьями или чудаковатыми соседями по дачному поселку. Или, хуже того, разными прохвостами, которым всегда от тебя что-то надо, хотя и приврать то толком не умеют, светят физиономией, как пятиконечные звезды.
  Снова женился. Календарные праздники в семейном кругу с обязательными застольями, тостами за здравие и обжорством вскоре стали в тягость. Против этого я придумал замечательную традицию проводить все эти праздники в поездках, за границей. Вроде бы, как подарок самому себе и супруге к празднику. Долгие перелеты утомительны, и мы зачастили в Европу. Часа три в самолете, аренда машины, и ты на воле. Появились любимые местечки – чудесные своей природой предгорья Альп, северная Италия.

  Не люблю я итальянцев, пижоны они все. И в моде они впереди планеты всей, и кухня у них самая тонкая и пикантная. А уж подают себя как, ну прямо все должны плакать от счастья и хлопать в ладоши. Мода – вообще глупость, увлечение для одноклеточных существ. Ну, кухня еще туда-сюда. Но зачем уж так петушиться?
  Официант, длинный сухощавый в черном лоснящемся костюме и белой рубашке, переломился пополам в неимоверном почтении, излучая всю свою благожелательность. Как бы одновременно с нами радуясь тому невероятному счастью, что мы в его восхитительной стране, в его ресторане, и сейчас мы переживем главное событие всей нашей жизни, отведав блюда их фантастической итальянской кухни.
  Супруга, недолго изучая меню, сделала свой обычный выбор.
  - Мне, пожалуйста, ризотто с белыми грибами и белое сухое вино, желательно местное.
  - Си, сеньора, си! – прекрасный типа выбор, сеньора. Официант чуть не подпрыгнул от восторга. Потом развернул свой длинный переломленный скелет в мою сторону. И застыл в своем привычном ожидании ежедневного чуда.
  Редкий подарок! Я был бы - не я, если бы упустил такую возможность поглумиться. Всем своим видом изображая скуку, я лениво перелистывал страницы меню. Дошел до конца. Потом захлопнул надоевшую толстую папку и небрежно бросил на стол.
  - А мне пиво и баварские сосиски.
  Костюм еще не разогнулся, но сразу сошел с лица. Как будто он вот прямо сейчас узнал, что болен раком, или услышал от меня, что я переспал с его женой. Так с вытянутым и без того лицом он и отвалил. Он обслуживал нас, неизменно улыбаясь моей жене, но старательно избегая смотреть на меня. Вертелся у соседних столиков, предпочитая стоять ко мне спиной.
  - Послушай, дорогая, я очень тебе благодарен за этот тихий Новый Год, этот полупустой отель. Здесь нет никого и ничего, что могло бы меня нервировать. Но я смотрел в интернете погоду – тут, в Молвено, обещают дожди еще дня на три. Видишь, та туча сидит на вершине горы уже который день, и улетать не хочет. И так почти везде в этом районе. Весь снег растаял, лыжники по барам сидят-бухают. А в Испании солнце. Может, махнем туда? За пару дней докатим, остановимся еще где-нибудь по дороге, где понравится. Давай доедем до Севильи, мы же давно туда хотели попасть, а все не по пути. Ну что тут под дождем сидеть?
  - Да, как скажешь. Конечно, поехали!
  Мы встали из-за стола, я почти нечаянно, но довольно громко уронил на стол бокал с остатками вина. Официант неподалеку вздрогнул спиной. Но головы не повернул.

  2.
  Оранжевое солнце метило оранжевыми каплями апельсинов зеленые холмы. Испания катилась навстречу скоростным шоссе. Мы наливались ощущением вечного праздника. Хотелось пить этот воздух, этот солнечный апельсиновый сок.
  Как из-под земли выросла придорожная фруктовая лавка. Смуглый фермер взял с моей ладони три монеты и загрузил нам целый мешок апельсинов. Чудо-апельсинов! Свежие сочные плоды легко расставались с коркой, мы буквально захлебывались соком. Корки бросали под ноги, под сидения, на коврик. Мы мчались в Севилью.
  Переехав мост через реку, мы томознули, поняв, что въехали уже почти в центр. Улица Рейес Католикос – показал навигатор. Медленно продвигаясь вперед искали, куда бы пристать. Вот свободное место для парковки, не гадая въехали и осмотрелись. Отель «Беккер». От входа в нашу сторону тут же выдвинулся человек. Пригласил нас войти внутрь к стойке регистрации и предложил отогнать наше авто в подземный паркинг отеля. Мы охотно согласились, но остались у входа посмотреть, как длинный швейцар в своем строгом костюме будет залазить в наш маленький автомобильчик, переполненный апельсиновыми корками.
  На нашу просьбу дать номер потише прозвучал странный ответ, смысл которого мы поняли уже потом.
  - Не беспокойтесь. Они пошумят не больше часа, в девять вечера всё закончится.
  Мы пропустили это мимо ушей, мы были голодны и переполнены жаждой новых впечатлений. Бросили сумки и двинули в город. Наугад, куда ноги приведут, чтоб где-то осесть и выпить. С нашей улицы свернули в узкую Сантас Патронас, потом на улицу Сарагоса. Тут перед нами открылась дверь какого-то бара, зашли и сели. По стенам располагались полки уставленные бутылками. Оказалось, это дегустационный зал. Официант у витрины в позе матадора раскинул руки, как бы приглашая на поединок с этой винной крепостью.
  - У нас пять сортов хереса! – и не без намека добавил, что один из них слегка галлюциногенный.
  Я тут же проглотил пяток порций разного цвета, крепости и вкуса. Принесли на терелочках вкусный хамон и треугольнички сыра. Тут был козий сыр, и, кажется, овечий. Еще после серии дринков я определил также козлиный и ослиный. Тот, который якобы галлюциногенный сорт хереса пришелся особенно по вкусу, я поднял вверх большой палец, идальго метнулся еще за парой бокалов.
  Напившись концентрированного солнечного эликсира, мы вышли на улицу. Начинало смеркаться, улицы заиграли гирляндами. С Сарагосы свернули в улочку Мадрид и вышли на площадь Нуэва, потом направо по проспекту Конститусьон до фонтана Хиспалис, прошли квартал по проспекту Рома и свернули влево на улицу Палос де Фронтера.
  И тут я увидел Его.

  Я встал посреди улицы, ноги вросли в брусчатку. Ко мне плавно гарцуя на красивом арабском скакуне приближался Он. Расшитый золотом бурнус, этот берберский плащ с капюшоном венчал арабский тюрбан. Из-под шелка с золотыми узорами на меня с улыбкой смотрел темноликий чернобровый красавец.

  Я понемногу обрел подвижность и отступил. Он приблизился, конь стал. Никто не кричал, не изрыгал проклятия. Наоборот, кажется, играла музыка. Он улыбался мне и как бы приглашал.
  Я продолжал отступать по улице. Всадник медленно двигался за мной.
  Позади него появилась целая свита таких же расписных мавров на скакунах, за ними угадывался большой черный внедорожник, который тащил на прицепе огромную карету, на крыше которой восседали празднично разодетые мелкие чертенята. Они веселились, играли в дудки и разбрасывали вокруг конфеты. Да-да, они разбрасывали конфеты и блестки по сторонам своего шествия. Я хотел было свернуть с дороги, но на тротуарах начал собираться народ, люди стояли плотной стеной. Они тянули руки с мешками и шляпами, раскрывали зонтики, переворачивали их и ловили конфеты.
  Всадник что-то кричал мне сквозь всеобщий гомон на непонятном языке, протягивал руку. Но я в ужасе пятился, отступал, потом просто быстро пошел прочь вдоль улицы и толпы. Колонна всадников ускорилась и не отставала. Я побежал. Ноги путались в серпантине и прочей мишуре, кажется, я споткнулся и упал. Вокруг меня появились люди в форме, все что-то говорили мне, помогли подняться и укрыться в каком-то фургоне.
 Потом все стихло.


  - Voy a ir a la cafeter;a a buscar el Desayuno y el caf; para nosotros. Y para este turista, tambi;n traer; caf;. Es hora de despertarlo, es una estaci;n de polic;a, no un hotel. De el hotel Becker ya ha llamado, su esposa est; esperando y preocupado.*

  Пустая комната, какие-то люди говорят на непонятном языке. Всё гудит, возвращается сознание и всплывает дикая головная боль. С каждым ударом сердца боль усиливается, надо бы встать и под душ.
  Что это? Где я? Кажется, вчера было что-то ужасное. Не могу понять.

  - Es hora de poner fin a estas marchas disfrazadas el 5 de enero. Cada a;o, uno de los turistas borrachos tiene una mierda en la cabeza.**


___________________________________________
Прим.1*
«Я пойду в кафе за завтраком и кофе для нас. И для этого туриста я тоже принесу кофе. Пора разбудить его, это полицейский участок, а не отель. Из отеля Беккер уже звонили, его жена ждет и беспокоится.» (перевод с испанского.)

Прим.2**
«Пора прекратить эти костюмированные марши 5 января. Каждый год, у кого-то из пьяных туристов возникает чертовщина в голове.» (перевод с испанского)