Ремейк. Глава 3. Побег

В слякотный ноябрьский день, из окна совминовского дома на Фрунзенской набережной, выпали на асфальт две коробки с видеокассетами. Дети, игравшие во дворе, подбежали к разбившимся коробкам и стали собирать рассыпавшиеся кассеты. Из открытого окна на третьем этаже показался молодой человек. Оглядевшись, он вылез на подоконник, уцепился за водосточную трубу и стал медленно и неловко спускаться. Одет верхолаз более чем странно: модный кожаный плащ «Marlboro Classics», поверх майки. Спортивное трико и мокасины Loake на босу ногу.

На уровне второго этажа молодой человек посмотрел вниз и кричит детям: «Забирайте все! Забирайте и уматывайте, пока я не передумал!» Детей не нужно долго упрашивать: они расхватали кассеты и тут же скрылись за гаражами во дворе. Водосточная труба угрожающе заскрипела. Человек бросил её и спрыгнул сначала на защитную сетку между первым и вторым этажом, а затем на асфальт. Приземление оказалось неловким, на «четыре кости».

Вскочив на ноги, молодой человек побежал, отряхивая руки и периодически хлюпая по подмерзшим лужам. Миновав двор через арку, он бежит в сторону набережной. Оказавшись на проезжей части, странный молодой человек едва не попадает под такси. Машина резко затормозила, и не успел водила как следует выругаться, как нежданный пассажир уже забрался на переднее сиденье. На длинных волосах, стриженой бороде и даже кончике типично семитского носа, блестят капельки влаги.

— Ты что, ослеп, придурок?! Я в парк! Вылазь, вылазь говорю! — возмущается водила.
— Давай, шеф, гони в Домодедово, —  перебивает его пассажир и бросает пару мятых фиолетовых четвертаков под счетчик, —  не спи, поехали! Приедем —добавлю.
— Ну, как скажешь, — бормочет водила, — другое дело, конечно, долетим как здрасьте, а чё не по сезону оделся? Встречаешь или сам? В Магадан? Сейчас все в Магадан летят, на заработки, — не унимается водила, переключая скрежещущие передачи, — я, вот, служил в Магадане. На плавмастерской. Чуть не спился, веришь? Руки-то золотые, все наливают…
— Стой, вот здесь, тормозни на секунду, —  перебивает словоохотливого водилу пассажир, —  и не вздумай уехать! Пассажир выскакивает перед магазином «Обувь» и вскоре возвращается с маленьким свертком. — Поехали!

— В Домодедово?
— Куда ж ещё? Поехали, поехали, шевели рычагами! — Пассажир достает из пакета носки и надевает на белые от холода ноги, вынимает из кармана пачку «Мальборо», — огоньку дай, шеф.
Водила протягивает спички и уже с уважением спрашивает:
— Даёшь заграничную?
— Бери.
— Благодарствую.
— На здоровье.
Оба закуривают. Пассажир включает радио. Передают рапорт коллектива АЗЛК о досрочном выполнении 12-го пятилетнего плана к празднику Великого Октября…
   
В «Домодедово» у касс толпа. Пробиться сквозь нее не представляется возможным. К обладателю модного плаща подходит барыга кавказской наружности:
— Брат, куда лэтим?
— Куда подальше и побыстрее!
— На Петропавловск чэрэз час пятнадцать? Дальше некуда… Лэтим?
— Это же закрытый город?
— Уже нэт, открыли нэдавно.
— Тогда давай, сколько?
— Сэмьсот.
— Грабишь, сучара, — возмущается покупатель, отсчитывая четвертаки.
— Информация, культур-мультур обслуживания опять же, плюс срочность, плюс эта…, как её… конфэдэнциалнасть, о!
— Красиво тему задвигаешь, надо отметить. Силен, бродяга…
— Где бродяга видишь? Обижаешь, братишка… У меня прописка московский, жена блондинка! Паспорт давай.

Барыга раскрыл протянутый паспорт и читает:
— Инкерман Яков Соломонович, русский, — здесь он хмыкнул, ловко пересчитывая протянутые купюры, которые немедленно исчезают в его кармане, — сэйчас сообразим, шэф…, — двинулся, было, барыга в сторону служебного входа, но Инкерман ловит его за рукав:
— Стой, я отскочу на минуту, позвонить. Здесь встретимся и дай 2 копейки, а то у меня нет.
—  « Пожалуйста» мама не учила говорить?
— Не выё****йся…
— Рубль, — невозмутимо заявляет барыга.
— Вах, красавец! — отмечает Инкерман, меняя рубль на монету, и добавляет, — будущее за простейшими формами жизни…
— Кто тебе простейший, а? — Кричит барыга вслед исчезающему Инкерману.

У таксофонов на бесконечной глухой стене, тоже много людей. Инкерман безошибочно двинулся к провинциального вида девушке с наивными ямочками на щеках и комсомольской жизнеутверждающей улыбкой:
— Девушка, милая, смерть как надо позвонить, срочно! На рейс опаздываю! Вы уж простите меня, — разливает елей Инкерман, с грустными, как у бассет хаунда глазами, настойчиво перехватив трубку из рук закончившего разговор дедка с кудлатыми бровями и сердитым взглядом.

Дедок пытается не дать трубку Инкерману и восстановить социальную справедливость.
— Да, да, пожалуйста, — смущенно соглашается девушка и краснеет.
Инкерман состроил страшную гримасу деду, который собрался было вмешаться в разговор, говорит тихонько, но жестко:
— Вянь, папаша! Стой и не дёргайся, — набирая номер, — лучше отвали нахер, старый пень.
Дедок аж рот открыл от возмущения, но,  взглянув на часы подхватил свои чемоданы и заспешил, оглядываясь:
— Сволота, сопляк! Подонки жидовские, повылезали из всех щелей! —  напутствует Инкермана дедушка с безопасного расстояния.
— Старый вертухай… — бормочет Инкерман себе под нос.

Люди в очереди озираются с любопытством. Инкерман торопливо набирает номер. Ответа долго нет. Воленс-ноленс, ему приходится поглядывать на девушку и загадочно ей улыбаться, мимически демонстрируя удивление, нетерпение и смирение. Наконец из трубки доносится ленивый женский голос с характерной южной интонацией:

— Алле-ё,
— Ты что, спишь? Посмотри времени сколько!
— А сколько?
— Обед подают уже!  Гарик дома?
— Да, бреется. А где обедаем?
— Постимся! Зови быстро, бегом! Давай, шевелись, жопу в горсть!
Гарик зевая:
— Не поверишь — кофе не попил ещё. Здорово, брат, как дела?
— Лучше всех, но никто не завидует. Мало времени, брат. Меня посетил с утра майор Рушайлин, помнишь такого?
—  Помню, конечно, в баню к нам заходил.  Эстетствующий  мусорок такой…
— Да, б***ь, поклонник муз, и еще человек десять. Выгребли у меня всё, ну ты понимаешь.  Просьба будет: забери у Гундоса все мои нулевки с переводами, а у Роберта чистых 100 коробок, что я не забрал и только «Басф». Смотри, другие не бери! Еще Пилот мне должен два «Грюнда» завтра притаранить. Все забери, отдай лавэ, зашхерь — разбашляемся потом. И предупреди там всех, особенно Милку и Клима — пусть не температурят, не ищут — сам позвоню. Они завтра из Горького приезжают, ты в курсе?

— Да, брат, а тебя отпустили?
— Ну конечно — сам отпустился: налил эстету грёбаному «Наполеон», дал сигару, поиграл ноктюрны Шопена, по его личной просьбе: «Отведи душу», —  говорит, —  «а то года четыре за пилу будешь держаться двумя руками».
— А ты?
—  Слабал душевно, как в последний раз — гад аж прослезился. Попросился я переодеться в спальню. Там выбросил в окно 2 коробки с поревом  и сам спустился по трубе. Всё! Встал теперь на лыжи.
— А куда порнуху дел? Ну, когда выбросил…
— Крикнул детям во дворе, чтобы разбирали на халяву.
— А дети что?
— Растащили всё и разбежались, не тормози! Обнимаю, брат, пока. Спешу, не до тёрок.
— Ну, ты даешь! А ты не зря ли соскочил, может перетёрли бы с мусорами, занесли-отметились, порешали, как обычно, а? Ты что, брат, на измене?
— Не развели бы. Поймёшь потом почему. Пока, чао.
 
Инкерман вешает трубку и очаровательно улыбается девушке, выражая бесконечную благодарность. Девушка краснеет снова.
— Признателен безмерно.
— Ну что вы…
Инкерман раскланялся и решительно двинулся сквозь толпу.
«Жаль, нет времени на комсомолку», — поймал себя на мысли, что смотрит на свои модные часы не для того, чтобы узнать время, а чтобы не обернуться.