В общем-то обыкновенная история

 Пашка крался за ней от самой школы. Уже несколько дней он выслеживал Лизу и на переменах, и по дороге домой. Он прятался за выступами стен на улице, за колоннами в школьной рекреации.  Лиза училась в десятом классе. Он – пока еще только в восьмом. Но это не мешало ему любить Лизу. Лиза была самая красивая девочка школы. И самая умная. Она вела все школьные концерты и праздничные программы.
По пути из школы он каждый день теперь забегал в магазинчик рядом с домом и смотрел ей вслед из окна, заставленного полками с разными шоколадками и жвачками.  Хозяйка лавочки, тетя Света (вообще-то по настоящему ее звали Асмик, но этого в их затерянном Правдинске никто не мог выговорить), работавшая в своем магазине кассиром, думала, что он разглядывает эти сласти. Ей и в голову не приходило, что Пашка даже не замечает их.
 Каждый раз, как он заходил, она напрягалась и не спускала с него глаз. А Пашка стоял у витрины несколько минут, пока Лиза не сворачивала в свой двор. Тогда Пашка выскакивал из магазинчика и бежал вдогонку уходящей девочке. И не слышал, как продавщица Катя, она же уборщица, после его ухода, по многозначительному кивку хозяйки подходила к витрине, пересчитывала красиво разложенные упаковки и с недоумением говорила: «И чего ради он здесь выстаивает? Или он видом конфет наедается? Только дверь и полы пачкает каждый раз». И каждый раз Асмик отвечала с неодобрительным видом: «Он, наверное, из бедной армянской семьи. У нас, армян, знаешь, когда в семье денег раньше не было, то, когда чай садились пить, сахар над столом подвешивали и пили чай вприглядку. А если кто из детей не мог взгляд от сахара оторвать, отец ему ложкой по лбу бил, мол, слишком сладкий чай пьет, кариес будет». И сама смеялась над своим анекдотом. На что Катя с трудом выдавливала из себя заискивающий смешок, настолько ей уже надоел этот анекдот, поначалу вызвавший вполне искренний смех.
 Но Пашка всего этого не знал. Он продолжал свою охоту за Лизой, не замечая ничего вокруг. Он успевал добежать до поворота, куда сворачивала Лиза, и увидеть, как она, проходя по детской площадке, присаживается на качели и, несколько раз качнувшись, торопливо идет в свой подъезд. Пашка вздыхал, шел на качели, раскачивался на них так, что мелкие в песочнице восхищенно замирали, а их мамаши в один голос кричали ему, что нечего тут хулиганить, уже большой мальчик, а не понимает, что так делать нельзя. Пашка спрыгивал с разогнавшихся качелей и понуро брел в свой подъезд.
Это история тянулась уже больше недели, повторяясь в каждой детали. И однажды Пашка вдруг почувствовал кроме азарта тайной слежки резкую досаду. Он ходит за ней по пятам, а она ничего не замечает! Досада оказалась настолько сильной, что Пашка, неожиданно для самого себя, выбежав во двор вслед за Лизой, зачем-то поднял с дорожки кусок асфальта и кинул его в Лизу. Кусок ударил ее по капюшону и девочка в недоумении оглянулась вокруг. Ей не было больно. Она просто не поняла, что это или кто толкнул ее в спину. На детской площадке и в беседке было, как всегда, много детей и их родителей, но все были заняты своими делами и на нее никто не смотрел. Лиза пожала плечом и уже направилась к качелям, но увидела Пашку и спросила его: «Ой, Павлуша, ты не видел, случайно, кто это меня сейчас толкнул?» Пашку обломало такое обращение. Было бы тупо признаться ей, что это он. И Пашка соврал, что не видел, и вообще ему некогда по сторонам глазеть.
Несколько дней Пашка выдерживал характер и не выслеживал Лизу. А потом история повторилась. И снова Лиза удивленно спросила: «Павлуша, это ты меня стукнул?» «Больно надо», - ответствовал Пашка, подумал и добавил, - «это, наверное, ворона на тебя что-нибудь уронила. Они сейчас гнезда строят, ну и не удержала в клюве. Вон, смотри, сколько их тут разлеталось». И он махнул рукой в сторону тополей, где с громким карканьем гоношились вороны. «Да, наверное, ты прав», - согласилась Лиза. И тогда Пашка осмелел и предложил: «Давай я тебе портфель помогу нести». Лиза улыбнулась, опустив свои невероятно длинные ресницы, и отказалась: «Спасибо, Павлуша, я уже почти пришла домой». Пашка, окрыленный ее улыбкой, стал вырывать у нее из рук сумку: «Давай, давай. Мне не трудно». Лиза усмехнулась и отдала сумку: «Хорошо, если хочешь». И Пашка понес ее сумку к ее подъезду. Около двери он протянул Лизе свой портфель, перепутав от волнения руки. Они посмеялись над этим недоразумением и Лиза вошла в темную парадную.
- Лиза, постой. Можно спросить тебя?
- Да, конечно. А что?
- Почему ты меня Павлушей называешь?
- А как? Ты же Павел? Только пока маленький. Значит, Павлуша. Ты же не Павлик, как Морозов, и не Павка, как Корчагин. Значит, Павлуша.
- Вообще-то меня все или по фамилии, Озеров, или Пашкой зовут.
- Пашка – это не красиво. Грубо очень. Тебе больше подходит Павлуша. И мама моя тебя так называет. Ну, ладно, пока. Или еще вопросы будут?
Пашка набрал в грудь воздух и рубанул: «Будут. Ты выйдешь за меня замуж?»
Лиза внимательно посмотрела на взъерошенного мальчика и очень серьезно ответила: «Да. Только не сейчас. Нам для начала надо школу и институт окончить. Если не передумаешь, я за тебя выйду замуж через пять лет». Не дожидаясь ответа, Лиза кивнула Пашке и ушла.
Пашка постоял у захлопнувшейся перед его носом двери, почесал темечко, сплюнул на землю в цементный вазон с хилыми маргаритками. «Ну, и дура», - решил он и больше не выслеживал девочку.

Прошло десять лет.
Пашка с трудом и изрядно потрепанными нервами родителей окончил девять классов школы, поступил в строительный колледж, получил профессию техника-геодезиста, отслужил в армии срочную службу, потом еще пять лет по контракту и теперь вернулся домой, совершенно не понимая ни зачем вернулся, ни, чем ему заниматься дальше. Тянуть сержантскую лямку больше не хотелось. Профессиональные навыки утрачены еще до их обретения – в армию Пашка попал сразу после колледжа и не в стройбат, а в саперный батальон. И теперь в свои законные двадцать пять лет Пашка пришел к выводу, что жизнь его прошла по наклонной и зашла в тупик.
 В день приезда его и мать, и отец радостно хлопотали вокруг него, Лера, младшая сестра, выскочившая замуж за Пашкиного приятеля по колледжу сразу после школы, примчалась к родителям со своим годовалым отпрыском расцеловать братика и умчалась варить борщ мужу, оставив отпрыска под присмотр бабушки. Теперь шел уже третий день Пашкиного пребывания под отчим кровом. Родители с утра уходили на работу, Лера каждый день звонила утром, днем и вечером, узнать, как там ее бутусик, солнышко, мамина радость, лапочка, карапузик себя без мамочки чувствует, произносила: «Паш, выручай, сегодня, ну, никак, не могу прибежать. Присмотри еще денек за Славиком. По гроб жизни обязана буду», - и не переведя дыхания, продолжала, - «Ну, всё братик. Спасибо. Чмоки-чмоки. Покаааа». И Пашка слушал гудки отбоя. Потом разогревал кашку племяша, приготовленную матерью, кормил Славика и шел с ним гулять до обеда. В обед прибегала мама, кормила их обоих и снова убегала в свою контору, а Пашка укладывал мелкого спать и садился за комп, играть в танчики. Вечером родители, вернувшиеся с работы, кричали ему из коридора: «Паш, иди ужинать», он, не отрывая взгляд от монитора, кричал в ответ: «Не хочу» и на этом их общение заканчивалось. Родители ужинали, занимались внуком, укладывались спать, пожелав сыну спокойной ночи опять-таки из коридора. Пашка, опять-таки не отрывая глаз от боя, желал им приятных сновидений и просиживал до четырех часов.  Ни мыслей, ни желаний у него не возникало. Жизнь вяло текла мимо.

Каждый день его ожидало всё то же самое. Он кормил Славика и шел с ним во двор. Ковырялся с малышами в песочнице, катал племянника на качелях с облупившейся краской и подвязанной куском кабеля доской, совал мальца в коляску-велосипед и возил его по кривым аллейкам двора. Идти куда-нибудь по улицам родного городишки совсем не хотелось. Он уже побывал в больших городах и здесь ему было совсем не интересно. После Питера, Москвы, Севастополя и Стамбула Правдинск не привлекал ничем.
 Пашка возил коляску и думал: «Еще пару дней покантуюсь и свалю отсюда. Деньги еще есть, на пару месяцев хватит, а там уже и на работу устроюсь куда-нибудь. Да, хоть в охрану. В Москве лучше. И климат, и платят нормально.  Надо только столичную прописку иметь постоянную. Прописка, конечно, проблематична, но как-то же люди устраиваются. Ну, а если не получится в Москве, тогда в Питер, в торговый флот подамся. Еще и лучше. С ребятами знакомыми свяжусь вечером и, как только ответят положительно, свалю отсюда на фиг. Хватит уже нянем нянькаться!»

 Едва эта мысль сформировалась в его голове, Пашка облегченно рассмеялся и побежал по корявой дорожке. Коляска опрокинулась. Славик выпал и заревел неожиданным басом. Пашка в недоумении наклонился над малышом, чтобы поднять и осмотреть племянника. Может и впрямь зашибся мальчонка? И тут услышал укоризненный голос: «Как такому растяпе доверили ребенка? Это же не отец, а сыноубийца какой-то!» «А я и не отец вовсе», - ответил Пашка, поднял с земли племянника за капюшон, сунул его снова в коляску и, не оглядываясь на суровую мамашу, выехал со двора. Славик продолжал реветь, но Пашка решил не обращать на его вопли внимания и только сильнее разгонялся.
 В этом забеге Пашка не заметил, как выбежал на центральную улицу городка и оказался около своей бывшей школы. В это время как раз прозвенел звонок и на улицу с криками и смехом высыпала толпа школьников. Славик отвлекся от своего горя и Пашка остановился передохнуть, а заодно вытереть грязный нос и мокрые щеки малыша.
 - Павлуша?! Ты?! Какими судьбами?
Пашка поднял голову и увидел Лизу. А она продолжала: «Это твой сын? Какой хорошенький! Я и не знала, что ты женился. Хотя, я твоих почти не встречаю. Вот надо же! Живем в одном дворе в маленьком городе и никогда не встречаемся! И тебя тоже не видела уже лет пять. Издали как-то видела, когда ты из армии пришел и всё. Ты где сейчас?»  «В Правдинске», - буркнул растерявшийся Пашка.
- Да? А чем занимаешься?
- Ничем. С ребенком гуляю.
- Слушай, ты домой сейчас? Или ты где-то в другом месте сейчас живешь? У жены, наверное? А то я бы тебя хоть иногда встречала. Ты себе не представляешь, как я рада тебя видеть! Помнишь, ты на мне жениться хотел? А сам женился на другой… А я тебе верила, между прочим…
Лиза весело болтала, смеялась, забрала у Пашки пачку бумажных платочков и стала бережно обтирать личико Славика. Славик потянулся к ней ручками и засмеялся, когда она вынула его из коляски. Лиза ловко перехватила малыша, скинула в коляску сумку: «Помнишь, ты мой портфель хотел нести? Вот теперь вези до самого дома. А мы пока на ручках покатаемся. И как зовут его? Это же мальчик?»
«Мальчик. Славик его зовут» - ответил Пашка, а сам мучительно думал, как ей объяснить, что это не его сын, что он не женат, что он живет теперь здесь как в гостях, а где он не в гостях, он и сам не знает, и что, после того, как он предлагал ей жениться, он больше никогда и ни на ком не хотел жениться. Даже в армии, где все мечтают о семейной жизни. Но разве это расскажешь в двух словах? А она не дает ему даже одного слова вставить.
«А ты чего такой задумчивый, Павлуша? Или боишься, что жене скажут, как ты меня провожаешь? Она ревнивая, да?» - болтала без умолку Лиза.
И Пашка разозлился на нее. Как тогда. В детстве. Но теперь он решил высказаться вслух: «Ты всегда столько болтаешь? Или для меня стараешься?»
Лиза остановилась, серьезно посмотрела на Пашку, совсем как тогда, в детстве, и спокойно проговорила: «Я в школе работаю. Учителем. У меня рефлекс – нельзя допускать пауз. Пауза смерти подобна. Урок гарантированно сорван будет. Вот и получается – ты молчишь и мне приходится говорить. А теперь я буду молчать, а ты говорить. Ну, я слушаю».
«Не запрягла еще, чтобы понукать», - буркнул Пашка, - «Давай сюда ребенка». Пашка протянул руки к Славику. Но Славик обхватил ручками шею Лизы и спрятал лицо на ее плече.
 Лиза остановилась и, глядя прямо в Пашкины глаза, очень серьезно спросила: «У тебя проблемы? Чем я могу тебе помочь?»
Пашка хотел было снова ей нагрубить, но почему-то виновато опустил голову и молча двинулся к дому. Лиза тоже шла молча. И только Славик что-то лопотал на своем тарабарском наречии. Около Лизиного подъезда они остановились. Она молча передала малыша Пашке, забрала из коляски сумку и помахала рукой: «Пока-пока! Если что, заходи, гостем будешь. Квартиру, наверное, помнишь? Номер 7. Пока». И она скрылась в темном проеме.
Тонкая фигурка в белоснежной водолазке и темно-синих джинсах. Как тогда. В школьные годы Только теперь, вместо двух строгих косичек на фоне идеально прямой спины, у нее была красиво уложенная ассиметричная стрижка, мягкими локонами закрывающая статную шею. И Пашке мучительно захотелось поднять эти локоны и поцеловать ее в ложбинку на шее, над едва заметно выступающим седьмым позвонком.
Ее силуэт таял в сумраке подъезда.
- Постой! Я тебе должен много чего сказать.
Она повернула светлое лицо.
- Да? Я слушаю.
- Не сейчас.
- А когда?
- Вечером. Когда я без шкета буду. Ты выйдешь во двор?
- Во сколько?
- В восемь. Устроит?
- Хорошо.

Ровно в восемь Пашка стоял у ее подъезда. Она вышла без опоздания. И они пошли по темным улицам к мосту через реку. Они шли молча. Она не задавала вопросы. Он собирался с мыслями. У него не было ответа на главный вопрос: «Зачем он хочет рассказать ей о своих проблемах и затруднениях?» Но когда они вышли на мост и вода засеребрилась под их ногами, он заговорил. Он говорил путано, перескакивая с темы на тему, жалуясь на свою никчемность и выражая уверенность в том, что, не сваляй он в детстве дурака, окончи он нормально школу, он не оказался бы в этом тупике. А теперь он не знает, что ему делать. И никто не способен ему помочь. Только она. Если выйдет за него замуж.
Лиза молчала, опустив голову и облокотившись на парапет моста. Когда он замолк в ожидании ответа, Лиза внимательно посмотрела на него и сказала: «Ты же совсем не знаешь меня.  Детство кончилось, Павлуша»
- Я знаю. Того, что я знаю о тебе, достаточно, чтобы сделать это предложение.
- И ты ни слова не сказал о любви.
- Зачем? Это же очевидно. И ты мне обещала.
- Ты опоздал на пять лет.
- Это ничего не меняет.
- А если я уже замужем?
- Разведись.
- Ты серьезно?
- Абсолютно. Или это всё плохо кончится.
- Расслабься. Я не замужем. Мы развелись два года назад после одного месяца брака. Я во сне назвала его Павлуша.
- А как его зовут?
- Дима. Мы вместе учились. Но это не важно. Он остался в Кёниге, а я вернулась домой.
- «Вот и славно. Трам-пам-пам». Ты не ответила мне.
- Я старше тебя на два года.   
- А это точно не имеет никакого значения. Ты согласна?
- Я же обещала уже тебе.
- Завтра утром идем в загс. А теперь – спать. Поздно уже. Дома, наверное, волнуются. Надо их обрадовать.
- Павлуша, ты совсем не хочешь меня поцеловать?
- Хочу. Но не буду. Сначала пойдем в загс.
- Пашка, дурак, ты издеваешься?
- Ну, слава Богу! Наконец-то заговорила по-человечески. А то я думал, что ты заколдована. Вся такая правильная, до невозможности. Но целоваться пока не будем, а то я передумаю жениться.
- Что? Ну ты и гад. А я-то, дура, поверила. Губы раскатала. Вали отсюда, придурок. И откуда только такие берутся?
- А ты – мегера, оказывается…
- Сам – козел. Убить мало. Такие воспоминания угробил!
- Не злись. Может еще и поженимся. Просто мне сейчас было очень нужно разобраться в себе. Если бы не ты, я бы так и не понял, что же мне надо. Давай мириться. Дай я тебя поцелую.
- Ну, уж нет! Ни за что. Это ж надо так приколоться. И как это я повелась? Знаю же тебя с пеленок! Ну, никогда человеком не был, даже в детстве. Всё. Отпустило. Пошли домой. Мне завтра к первому уроку в школу.
И мирно беседуя о своих дальнейших планах, они пошли к дому.  Им обоим было легко и весело. Около ее подъезда Пашка неожиданно наклонился, обнял ее и поцеловал. Он не попал в губы. Поцелуй пришелся в левый глаз. Лиза засмеялась, ударила Пашку по лбу и сказала: «Даже дураки должны взрослеть. Детство кончилось. Пока, дон Жуан. Спокойной ночи!» и легкой тенью исчезла во мраке подъезда. Навсегда. Из его жизни.
Утром он позвонил сестре: «Совесть есть? Когда сыном займешься? Я сегодня уезжаю. Днем» и повесил трубку. Сказал родителям за завтраком на прощание: «Долгие проводы – долгие слезы. А мне пора уже делом заняться. Здесь работы нет. Поеду в Москву, там попытаюсь устроиться. Звонить буду часто. И иногда приезжать. Я люблю вас».
И через два дня уже гулял по Красной площади в полной уверенности, что скоро в его жизни всё будет хорошо.
А кто на его месте не питал бы иллюзий в 25-то лет?
И всё бы и было у него хорошо, если бы через полгода не начались пандемия, карантин и все ужасы с ними связанные…
Он-то на это дело не повелся... Но кризис его мнения не спросил.