Точка 6. Начало бегства из детства

В жизни каждого человека раньше или позже наступает период, когда он по своей воле или по воле обстоятельств перестаёт считать себя ребёнком. Иногда это происходит гладко, как маленький ручеёк незаметно вливается в большую реку, а иногда большая река выходит из берегов и поглощает маленький ручеёк, который ещё долго мог бы оставаться самим собой.

Но и ручеёк не во всех случаях остаётся ручейком. Иногда он превращается просто в озерцо или в прудик, который был ручейком, но его по каким-то причинам перегородили плотиной или дамбой, чтобы сделать полноводнее и, по мнению окружающих, богаче, значимее.

Им так казалось, что значимость – самое важное в жизни резвящегося и совершенно неопытного ручейка. Его перекрывают запрудой, и вот уже мы видим не молодой и жизнерадостный, и даже беспечный ручеёк, а появляется на свет озерцо, которое быстро забывает, что когда-то, как соседние ручейки, резвилось и бегало, и звенело своей молодой беззаботной детской наивностью.

Оно забывает, что о чём-то мечтало в своём младенчестве, и с детских лет начинает думать, что быть полноводным и спокойным значительно правильнее, чем бегать и шуметь, раздражая окружающих своей ручейковой беззаботностью.

Конечно, случается, что большая река жизни во время весеннего половодья присоединяет к себе небольшое озерцо и наполняет его совершенно другим смыслом вечной жизни, но множество безымянных озёрец так и остались безвестными, никого не радующими, зарастающими травой и тиной. А потом и вовсе становящимися болотами или трясинами. А они когда-то в детстве были звенящими, радующими глаз и слух путника.

Мне кажется, что и в жизни людей возможно такое.

Бывают личности яркие и запоминающиеся с самого своего раннего детства, а встречаются тихие, спокойные и незаметные. К сожалению, бывают и наркоманы, алкоголики. Последние очень похожи на топкие болота, которые загнивают сами и очень часто затягивают неопытных молодых путников своими довольно красивыми полянками, цветущими среди ещё не погибших берёзонек …

Молодой путник на берегу такой топи видит красивый уголок планеты и не замечает явных признаков уже начавшейся смерти берёзок, неестественности ярких красок зелёной лужайки и всех цветущих на ней мелких красивых и слабых цветочков.

Неопытность толкает путника на лужайку и … медленная и мучительная смерть в объятиях всепоглощающей липучей трясины …

И чаще всего выбор дальнейшей жизни надо делать в самом начале возмужания, не подозревая, что решение принимается не на один шаг по дороге, а на весь путь земного существования до могильного холмика в конце …

Конечно, в этот момент желательно иметь рядом разумного и опытного наставника, который мог рассказать о предстоящем пути, но именно в это время оказывается, что молодой путник считает себя уже постигшим всё и вся, а потому не нуждающимся в чьих-то советах или в чьём-то житейском опыте.

Вот таким путешественником по собственной жизни оказался я в свои пятнадцать …

ж ж ж
Была весна, всё в Москве оживало и возрождалось после зимней дрёмы. Душа рвалась в лежащий передо мной свободный простор будущего!

Нет и не может быть неразрешимых задач или вопросов! Всё можно решить, и со всем можно справиться!

Я заканчиваю успешно восьмой класс, мой аттестат за эти годы учёбы позволит мне продолжать движение по дороге знаний. В тот год как раз придумали одиннадцатилетнее образование, и как говорится в песне тех дней: «… все дороги мне открыты, все просторы мне видны!»

Да, именно тогда ввели правило, что в девятый перейдут только «достойные» по оценке знаний и только они смогут стать впоследствии учёными и знаменитыми первооткрывателями ещё неузнанного и неоткрытого в науке и технике! И я был в числе «избранных».

А «арифметика» была простая: из шести восьмых классов двух школ будет собрано только два девятых.

Наша школа становится восьмилетней, а все «избранные» переходят в другую школу, в которой будут девятый, десятый и одиннадцатый классы.

У меня был аттестат «хорошиста» за седьмой класс, и восьмой я оканчивал тоже неплохо. Перспективы грезились радужные, и душа пела от счастья полноценной жизни. А уже тогда появился незаметный барьер между сословиями «высших» и «низших», которых уже в то время начинали считать недоумками, поскольку они на первом фильтре жизни отделились в слой недостойных лучшей жизни и годились только для обслуживания всплывших вверх нашего общества любимой страны.

Нет, разделение между слоями ещё не было ярко выраженным, однако, оно стало угадываться в интонациях и мимике будущих «патрициев».

Мне было приятно, что я проскочил через фильтр деления между «умными» и «не очень». Это придавало уверенность и вселяло надежду, что удастся стать тем, кем захочу. Нет, тогда я ещё не смог бы сказать, чего жду от образования, но знал точно, что оно должно у меня быть и не на среднем уровне. А имея высшее образование, всегда можно найти себе достойное дело и по-душе …

Но жизнь сложилась по другим лекалам …

Я успешно сдал все экзамены, и аттестат своими отметками должен был радовать мои глаза. Однако, на руки нам их не выдали, а сразу передали в ту школу, где мы должны были продолжить учёбу.

На улице буйствовал конец мая, впереди были каникулы, Манихино, велосипед, река Истра, грибы и ягоды в манихинских лесах …

И вдруг, всё в один день сломалось …

 ж ж ж
Я не помню, с чего всё началось, но в семье разразился скандал. И ругали меня. Ругали вдвоём, что само по себе было непривычно, да и ор перешёл по громкости все разумные пределы. Поскольку не помнится, чем я рассердил предков, причина была для меня обычной, но запомнилось окончание. Мой папа сказал, что в свои пятнадцать (как было мне в тот момент) он уже работал и не проедал хлеб своих родителей, не сидел у них на шее. Всё … Есть вещи, которые нельзя ни делать, ни говорить ни при каких условиях! Пусть я тогда был стократно неправ, но нельзя зависимого унижать его зависимостью! НИКОГДА! Всё сломалось …

Я принял решение, что достаточно я жил дитём – пора выходить, а точнее убегать из детства, в котором так сильно обижают! Я же тогда не понимал, как же сильно надо было обидеть родителей, чтобы они вынуждены были сказать мне то, что они в пылу скандала сказали! Но это я сегодня такой «умный» …

А тогда я принял решение, не подлежащее опротестованию. Я решил бежать из рабства детской зависимости.

В те годы я экономическую независимость, по моим представлениям, мог получить только в ремесленном училище, где одевали, кормили и ещё платили стипендию. Тогда казалось единственно возможным для меня бегство из детского рабства, как я это понимал, самым оптимальным решением всего круга вопросов моих пятнадцати.

Но сразу возникла проблема. Мой аттестат был уже передан в ту школу, где я должен был в сентябре начать учёбу в девятом классе. Я понимал, что без вмешательства родителей никто не отдаст мне документ об образовании, поскольку я уже включен в списки нового класса, и об этом доложено в министерство народного образования. Идти к родителям «на поклон» мне не хотелось, но документ об образовании для поступления в ремесленное училище был нужен. Как же это решить? И я нашёл выход. Я пришёл в свою школу и забрал в ней аттестат за седьмой класс. Его отдали без лишних вопросов.

Я выбрал то же самое ремесленное училище, в котором уже учился Юра Ви-няков. Но избрал себе профессию токаря по металлу: мне ещё на уроках труда понравился этот станок в нашей школьной мастерской …

И сегодня мне представляется, что вещи округлой формы приятнее в общении, чем все иные: фрезерный станок делает детали с углами, а токарный вытачивает круглые.

Был выбор, и я воспользовался своим правом стать токарем по металлу. Впервые мной было принято решение в собственной жизни без диктата со стороны взрослых наставников!

 ж ж ж
Совсем недавно моя супруга рассказала наблюдаемую ею историю воронёнка, который раньше времени выпал из гнезда и оказался на земле. Он активно требовал пищи, и его родители добросовестно кормили выпавшего из привычных условий своего ребёнка. Но ещё они зорко охраняли дитятю от посягательств на него со стороны, например, нашей собачки. Родители птенца самоотверженно бросались на собачку и её хозяйку, лишь бы увести их подальше от беззащитного своего чада. В это время птенец затихал, старался спрятаться среди травы, а потом и среди веток, на которые ему удалось всё же забраться. Стоило опасности отойти подальше, как снова начинался призывный крик маленькой вороны, а его родители снова поочерёдно продолжали кормить и охранять неумелого пока птенца.

В те дни мы с супругой больше всего боялись, что какая-нибудь сердобольная личность захочет помочь птичке и этим погубит её. Мы знаем, что касаться выпавших из гнезда птенцов категорически запрещают орнитологи, поскольку после вмешательства людей, птицы перестают заботиться об отнятых у них детях.


Целый месяц супруга рассказывала мне, как рос и становился настоящей птицей этот наследник вороньих традиций. Как его родители учили небольшими перелётами овладевать своими крылышками, как находить в окружающем пространстве пищу. Как прятаться при приближении опасности. И как хорошо, что не нашлось сердобольных врагов у птенца или бездомной кошки …

Было интересно наблюдать за тем, как взрослые птицы настойчиво побуждали молодого воронёнка тренировать свои крылья и делали они это часто против его воли. Они отлетали метров на десять-пятнадцать и начинали призывно звать своего ребёнка к себе. А ребёнок своим детским голосом отвечал им, что боится. Он растопыривал крылья, потом снова их складывал и начинал клянчить у родителей что-нибудь в раскрытый клювик. Птенец беспомощно сообщал родителям, что он хочет кушать, но те делали вид, что не слышат и важно прогуливались вдоль бака с едой для птичек (мусорный бак). А голод усиливался, и усиливался призывный плач птенчика. Но родители невозмутимо прогуливались по своей кормушке. Немного подождав, родители снова начинали воспитывать ленивого наследника, пока тот, видимо, набравшись сил и чувства голода в достаточном количестве, подпрыгивал вверх и перелетал к родителям.

В следующие дни расстояния между птенцом и его родителями увеличивалось. И сидели они уже не на мусорном баке, а на заборе. И вновь звали своего «ленивца» к себе. Птенец охотнее откликался, но всё же с большой опаской летел к забору. Вот так птички учили вдвоём своего ребёнка на глазах у моей супруги и нашей пуделишки…

Настойчивость, с которой две взрослые птицы воспитывали маленькую ворону, может быть классическим примером для многих. Терпение и забота, с которыми эти вороны заботились о безопасности и, в тоже время, о прокорме, ещё не умеющего летать и находить себе пищу птенца, вызывают не только умиление, но и заслуженное уважение к педагогическому таланту.

Этот случай очень ярко напомнил мне год моего пятнадцатилетия. Я тогда был очень похож на ещё не умеющего летать, и даже самостоятельно кушать, птенца. А две взрослые птицы мне напомнили моих родителей. Да, они понимали, что «перегнули палку» и старались загладить свою педагогическую ошибку и этим успокоить совесть. А главное, они старались восстановить наши добрые отношения. Наверное, я тогда уже всё это и сам понимал, но собственная гордыня, подогреваемая праведным, как мне казалось, гневом, не позволяла протянуть родителям руку.

Легко понять, как было в те годы трудно получить путёвку в пионерлагерь на Чёрном море, которую давало только министерство, тем более, что уже в прошлом году я побывал в этом лагере. Однако, я вновь оказался в Евпатории.

Более того, перед началом занятий в училище одному из моих родителей всё же пришлось съездить туда, чтобы своим заявлением подтвердить согласие на мою учёбу. Родители были против моего решения, но всё же мама безропотно поехала со мной и подтвердила официально своё согласие на мою учёбу.

Вот так и завершилось моё детство, хотя сам я этого не осознавал. Да, из детства убежал, но это не сделало меня ни на один день взрослее. Конечно, я начал получать стипендию, но мама отказалась забирать её в семейный бюджет, и остальные дела бытовой жизни продолжались, как это всегда было и раньше: из гнезда-то я вырвался, а летать и добывать свой корм не умел …

ж ж ж
В «ремеслухе» была довольно сильная программа обучения. Вот предметы той программы: политзанятие, черчение, электротехника, металловедение, физика, обработка металлов резанием и многое другое …

В нашей группе было двадцать пять человек. Конечно, по многим из них «плакала тюрьма», но они были ещё "малолетки", а для колонии ещё не хватало нужного количества нарушений. В ремесленном училище было правило: группы формировались два раза в год (весной и осенью) и набирались только по гендерному признаку: мужские отдельно от женских.

Наше училище было образовано на базе чугунолитейного завода. При поступлении мы давали подписку отработать по окончании учёбы не менее трёх лет на этом заводе. Всем выдавалась форменная одежда по подобию армейской и на ноги кирзовые рабочие ботинки (мне достались ботинки на три номера больше, чем было надо).

ж ж ж
С этими ботинками вспоминается три случая, которые могли стоить мне жизни или, по меньшей мере, неприятностей со здоровьем.

Надо понимать, что это были огромные бутсы, и размер их мало о чём говорил. Цифра размера – это только длина стопы от конца пятки до кончика большого пальца. Но есть ещё и другие параметры, которые в моём случае никого не интересовали. Короче говоря, когда я зашнуровал свои бутсы, стянув шнурками края ботинка (они сошлись вплотную, и стягивать их дальше уже не было смысла), я спокойно вынул свои ноги из «модельной» обуви и с небольшим усилием загнал ступни обратно.

Сегодня я понимаю, что можно было использовать портянки или обмотки, но я даже не знал о существовании таких «предметов нижней одежды». Конечно, в фильмах я видел эти предметы мужского туалета, но применительно к себе – просто не мог представить!

Да, в них было свободно, но бутсы можно было элементарно потерять, если не помнить об их наличии.

Так вот, первый раз, когда мне пришлось столкнуться с «проблемой большого ботинка», случился, когда я, опаздывая на электричку, бежал к ней, и на моём пути оказалась не очень высокая лестница в несколько ступеней. Я «сиганул» вниз через них и уже в полёте понял, что мой правый ботинок повернулся вокруг ноги примерно на шестьдесят градусов …

Приземление было ужасным. Всем своим пусть небольшим, но всё же весом, я приземлился на ступню, которая была подвёрнута на девяносто градусов по отношению к ноге. Удар по всем связкам и мышцам ступни был неподдающимся описанию, а боль была такая, что я готов был встать «на четыре лапы», поджав одну из них, и дальше бежать на трёх, как подбитая собачка! Но электричка уже готова была закрыть двери, и мне некогда было исполнять шаржи на собачек, они-то ни в чём не были виноваты!

В электричку я успел, но на всю жизнь запомнил всю «прелесть» того полёта …

Нет, больших травм удалось избежать: сказалась огромная тренированность всех ножных мышц и связок от занятий велосипедом. А, может быть, уже тогда меня хранила та Сила, Которая помогла мне пройти по жизни к той электричке?

Второй раз случился уже ближе к концу учёбы в «ремеслухе».

Я должен был пересесть с одного трамвая на другой, и опять опаздывал. Именно поэтому поспешил. Я бежал навстречу стоящему на остановке трамваю и попытался «влететь» в переднюю дверь. Но когда я ставил ногу на ступеньку, забыл, что надо сделать поправку на длинный ботинок. Всей своей силой наступил передней частью ботинка на угол, а ноги-то внутри не было! Нога сорвалась со ступени, и вся сила удара пришлась на голень опять правой ноги. Тот шрам до сих пор живёт на ноге и сегодня уже иногда создаёт мне проблемы.

В памяти живёт и третий случай. Дело было зимой. Везде лежал снег. Утро, но на улице ещё темно. В транспорте был час пик. Мне надо было пересесть с трамвая на автобус. На автобусной остановке была огромная толпа, но и в подошедшем автобусе свободного места тоже не было, даже на ступеньках. Ни один новый пассажир не смог влезть. Вдруг, мне удалось в последний момент втиснуть свою ногу между чужих на нижней ступеньке. А в это время автобус поехал …

Руками я не успел ни за что схватиться, а нога-то была уже внутри! И опять правая.

Это был старый автобус. Двери сделаны из четырёх узких складывающихся внутрь полос, образуя на месте складывания острый угол. Когда автобус поехал, а мне не удалось руками ни за что схватиться, я выпал из него. Но в мою ногу, точнее внутрь правого ботинка около пятки, воткнулся нижний угол открытой двери и потащил за собой. Дверь «впиявилась» в мою пятку с внутренней стороны, ботинок крепко держался на двери, а автобус тащил меня вдоль тротуара.

Мне повезло тогда: дорога поднималась в гору на мост, и автобус не мог ехать быстро. Пока я был «на буксире», меня всё время затаскивало под дверь и днище автобуса. Я вынужден был руками, упираясь в его бок, сопротивляться изо всех сил, чтобы не дать затянуть себя под днище. Метров триста он тащил меня за собой, пока, наконец-то не порвались шнурки, и я освободился и от ботинка, и автобуса.

Отцепившись, я встал на ноги. Мои брюки задрались вверх и превратились в футбольные трусы (по внешнему виду). Было очень трудно раскрутить их обратно, чтобы они стали опять брюками. Мой ботинок валялся впереди метрах в пятидесяти в сугробе. Нога болела всё сильнее. Поэтому я, даже не вытряхнув из ботинка грязный сугробный снег, который набился внутрь, засунул ногу в свою бутцу и «похромал» обратно на трамвай, чтобы вернуться домой.
Когда я шёл уже от трамвая к дому, я еле наступал на пальцы правой ноги. Боль была неимоверная. Добравшись до дома, я вызвал себе «Скорую», рассказав про травмированную ногу. Сняв потом с ноги свою бутцу, я понял, что ещё раз я не смог бы натянуть свой огромный башмак снова на больную ногу – так она распухла. Ботинок был полон крови, и она всё ещё капала с пятки.

Странно, но хирург на «Скорой» довольно быстро приехал. Мне сделали укол, обработали рану на пятке и выдали больничный лист. Собственно, он был мне нужнее всякой другой помощи: чтобы не было прогула на заводе, где в то время я проходил практику …

Конечно, тогда я ещё не был достаточно подготовлен, чтобы хотя бы задаться вопросом: Кто спас меня, Кому я обязан своим избавлением от боли и проблем? Пройдёт ещё не одно десятилетие, прежде, чем я начну размышлять на такие темы …

ж ж ж
Кроме выдачи форменной одежды и обуви нас, учащихся «ремеслухи», утром и в обед водили через Ленинградское шоссе в столовую завода, где весьма прилично кормили (по моим тогдашним понятиям). А также нам выплачивалась на первом году обучения стипендия – целых тридцать рублей! На втором году обучения, когда мы уже переходили для практики на завод, всё, что мы зарабатывали, делилось на три части: одна часть - государству, одна - за форму и обучение, а третью часть отдавали нам на руки (как в системе тюремно исправительных колоний). И в мои пятнадцать-шестнадцать лет это было весьма здорово!

При таком раскладе я уже не чувствовал себя сидящим "на шее у родителей", и — это было главным!!!

Получаемые деньги я, как и отец, отдавал маме, поскольку она была для меня в это время ХОЗЯЙКОЙ в доме.

Очень долго мне не удавалось уговорить маму забирать мою зарплату в семейный бюджет, но когда наши разговоры на эту тему стали «искрить», мама согласилась, и я начал ощущать хоть какую-то «взрослость» своей детской, по сути, жизни.

ж ж ж
Как я уже сказал выше, у нас в группе было сначала двадцать пять человек. Ребята группы избрали меня комсоргом (видимо, за мою говорливость и смелость суждений на политзанятиях). А старостой группы Администрация училища назначила самого физически сильного и крупного учащегося — Анциферова. Из всей группы только мы двое поступили в ШРМ (Школа Рабочей Молодёжи) для одновременного окончания учёбы в «ремеслухе» и получения аттестата за среднюю школу (ШРМ тогда были ещё десятилетками).

Учиться в «ремеслухе» мне очень нравилось: все предметы были хорошо преподаваемые. Красочные плакаты, понятные схемы, доступные объяснения, частые экскурсии на настоящий завод, где нам показывали, как плавят металлический хлам в вагранках, из песчаной смеси делают замысловатые формы. Потом в эти формы разливают жидкий, нагретый до тысячи двухсот градусов металл, и в итоге получаются новые вещи! А как красиво сыплются во все стороны искры при работе с расплавленным металлом!

Но больше всего мне запомнился такой эпизод. Уже солидный рабочий, который занимался разливом чугуна, показал вот что. Расплавленный в вагранке (печка для переплавки чугунного металлолома), жидкий чугун тонкой струйкой выливается по жёлобу в специальное ведро-переноску с четырьмя длинными ручками, за которые рабочие поднимают это тяжеленное ведро и несут его к стоящим поодаль готовым песчаным опокам (форма будущей детали, выполненная из песчаной смеси), где и переливают этот жидкий расплавленный чугун в готовые формы.

Так вот, этот рабочий ГОЛОЙ ладонью у всех нас на глазах перебил льющуюся из вагранки струю расплавленного металла! Во все стороны рассыпались ярко красные искры, как при электросварке или, как во время салюта! Красотища!!! А рабочий подошёл к нам и показал свою ладонь. Я, как Фома неверующий, схватил его руку и стал рассматривать её со всех сторон, ища повреждения и ожоги … Но ничего не было! Конечно, это была крепкая мужская ручища: заскорузлая, грубая, мозолистая, но полностью ничем не повреждённая!

И рабочий объяснил суть увиденного. Главное в том, чтобы не бояться. Если человек испугается, то у него сразу увлажнятся ладони, и раскалённый металл моментально прилипнет к руке … Просто не надо бояться!

Среди нас не нашлось смельчаков, которые захотели бы повторить такое. Тогда я, по-видимому, впервые осознал себя, как человека, может быть разумного, но всё же трусоватого …

Много раз потом в своей жизни я вспоминал этот показательный пример своей трусливой рассудительности …

 ж ж ж
Когда я перечислял предметы, изучаемые в училище, видимо, не случайно на первом месте оказались, так называемые, политзанятие и черчение.

Черчение вёл директор училища, а преподавателем политзанятия был его друг и ярый сталинист … Ещё не было двадцатого съезда КПСС, осудившего культ личности Сталина, но в то время я довольно часто разговаривал со своим папой, в частности, и о его службе в военкомате … И я уже знал, как Сталин уничтожил бОльшую часть нашей резидентуры за рубежом. И многое другое, что отец рассказал мне тогда о "Великом Кормчем".

Сегодня я часто вспоминаю эти беседы с папой и сильно жалею, что так мало общался с таким интересным человеком, каким был он …

Но нельзя повернуть время вспять.

Можно легко представить себе, во что превращались наши уроки на политзанятии, когда я начинал спорить с преподавателем о роли Сталина в жизни нашего народа и государства (а в то время я ещё не знал ни одной книги Виктора Суворова, особенно его "Аквариум"!) …

А с директором нашего училища — уже другая «песня». Когда пришло время сдавать выпускные экзамены, произошла накладка: экзамены ШРМ совпали с выпускной практикой в «ремеслухе». Я ходил к директору училища с заявлением о предоставлении мне полагающегося освобождения от практики на время выпускных экзаменов… В итоге, понятное дело, освобождения я не получил, а в дипломе об окончании училища у меня появились две четвёрки - по политзанятию и черчению. Остальные все предметы были сданы на пятёрки. Разряд токаря был присвоен высший. А вот в ШРМ во всём аттестате за среднюю школу все тройки, кроме английского (четвёрка).

 ж ж ж
Кроме уже сказанного, надо вспомнить мою комсомольскую деятельность. Группа наша была лучшей в училище. Наша волейбольная команда заняла второе место в Москве среди Ремесленных Училищ (я был в составе нашей команды), и по настольному теннису наша команда заняла тоже второе место в Москве, а меня тренер по настольному теннису в Лужниках даже пригласил выступать за сборную Москвы. А я не пошёл …

В части комсомольской деятельности можно для характеристики моей активности вспомнить такую фамилию Быковский (не путать с диссидентом). Это был ужасно противный тип: хам, хулиган, пьянь, не уважающая никого на свете. Комсомольской организации нашей группы удалось добиться отчисления его из училища (чего история училища никогда до этого не знала).

 ж ж ж
Можно вспомнить в том периоде моей жизни и мою учёбу в ШРМ. В девятом классе я учился вполне нормально. А вот в десятом … После встречи Нового тысяча девятьсот шестьдесят второго Года мама уехала в Борисоглебск (не помню почему), и мы с отцом остались вдвоём.

Не могу похвастаться тем, что родители сильно интересовались моей жизнью. "Эпохальное" решение не отменялось, и я жил, как мне хотелось думать, весьма верно и продуманно. Моё решение пятнадцатилетнего пацана не подлежало отмене или пересмотру. Просто совпали два события: отъезд мамы и зимние каникулы в ШРМ.

Когда началась третья четверть, мы с Сер-овым (он тоже учился к тому времени в моём классе) мимо родной школы ШРМ проезжали в кинотеатр "Салют", а наука — может подождать …

К концу четвёртой четверти меня начала разыскивать классная руководительница и довольно убедительно уговаривала вернуться в школу и сдать все «хвосты», чтобы получить доступ к выпускным и нормально, как все, закончить школу.

В третьей и четвёртой четверти новый материал уже не проходили, а шла активная подготовка к выпускным, и все преподаватели со спокойной совестью вывели мне оценки по первому полугодию, снизив все отметки на один балл за мою строптивость (или, правильнее, за разгильдяйство).

Но … был "Пипин Короткий"… Так окрестили нашего математика в честь исторического образа по аналогии, видимо. Вот он упёрся всеми "копытами" — пока я ему сам лично не сдам зачёт по пройденному материалу, никаких допусков к экзамену не будет. Не поддался он ничьим уговорам, даже директора школы … Оставалось согласиться с его условиями.

А условие он мне выставил вот какое: ровно через неделю я ему во время урока в классе при всех должен вывести на доске доказательство бинома Ньютона. В те годы этот Бином был в школьной программе десятого класса. И ЧТОБЫ НИ ЕДИНОЙ ПОДСКАЗКИ!!! А я ведь ещё и в «ремеслухе» должен был что-то делать. В общем, засел я за учебник ...

Надо отметить, что тогда математика мне нравилась, и вывод этой формулы мне пришёлся по душе. Удалось ухватить суть рассуждений Ньютона, и я с удовольствием даже раз пятнадцать успел дома, исписав штук двадцать тетрадей, понять и выучить этот самый бином.

Когда пришёл назначенный день "моей казни", я был совершенно спокоен и даже ни на секунду не сомневался, что смогу успешно вывести на доске весь ход доказательства бинома.

Когда пришёл "Пипин", я сидел в классе и не знал, стоит ли мне напоминать о себе. Но математик, видимо уже заранее чувствуя себя победителем, сказал, что он всему классу будет рассказывать устный материал, а наши классные доски (их было две) он отдаёт в полное моё распоряжение - недоросли и бездельника. И улыбнувшись мне, как видимо, улыбается удав кролику перед тем, как тот полезет к нему в пасть, сделал мне театральный пригласительный жест ...

И "начался бой быков" (в моём понимании) или "избиение младенцев" (в его).

Одна доска была у нас, как во всех классах, а вот вторая доска стояла вдоль стены, в которой находилась входная дверь в класс. Росточка я был небольшого, но до верха доски всё же доставал. И начал излагать эту самую формулу, доказывающую правоту Ньютона. Я находился за спиной учителя, но меня это не смущало, и я стучал мелом по доске, как будто кому-то "морзянил" о прекрасном, очень интересном биноме Ньютона.

К середине урока я заполнил всю первую доску своими каракулями. Я остановился и повернулся к могучей спине учителя, ожидая, когда в его речи появится пауза, чтобы спросить, что делать дальше.

Видимо, услышав прекращение моей "морзянки", преподаватель резко повернулся ко мне, ожидая увидеть, что я изучаю шпаргалку. Но я спокойно показал на исписанную каракулями, доску и обратился с вопросом, что дальше делать: стереть хотя бы первую половину и продолжить на ней, или перейти ко второй доске, находящуюся рядом с учениками, которые потенциально имели возможность мне что-то подсказать? Мне их подсказки не были нужны, и я не очень-то хотел идти ко второй доске.

Учитель быстро просмотрел то, что я успел изложить, но в выводе бинома я ещё не дошёл даже и до середины. И он отправил меня ко второй доске.

Я спокойно продолжил выводить "мелким бисером" бином, но и эта доска кончилась раньше, чем это было нужно мне для окончательного вывода уравнения. Оставалось совсем немного, тем обиднее было мне, поскольку основной вывод негде было записать.

Я обернулся к учителю в растерянности, ибо для главного вывода места-то и не хватило! Но учитель читал то, что я успел изложить на первой доске. Затем он просмотрел всё на второй доске и тогда он сказал, что дальше всё понятно, поскольку основное доказательство я изложил верно. Он в этот момент был какой-то странный: грустный, ссутулившийся. Казалось ещё минута, и он заплачет.

Я стоял и думал, неужели он так не хочет допускать меня к экзамену на аттестат зрелости и поэтому готов расплакаться из-за того, что я победил, не совершив ошибку в сложном выводе бинома?

А он ещё постоял немного молча и тихо, глядя мне в глаза сказал: "Женя, ну и дурак же ты ..." Махнул рукой, забрал классный журнал и вышел из класса ... В это время как раз прозвучал звонок на перемену.

 ж ж ж
Потом были выпускные экзамены, выпускной бал в ресторане спортивной арены Лужников, поход из Лужников через Красную площадь до самого дома под руку с девушкой из нашего подъезда (оказалось, что я ей очень нравился, но она училась в соседнем классе и никак не смогла со мной познакомиться раньше).

Потом мы несколько раз встречались с ней в лифте, и было понятно, что мы не забыли тот выпускной бал и прогулку по ночной Москве, но и напоминать о несостоявшемся тоже обоюдно не хотели ...

ж ж ж
Я вспомнил о двух годах моей жизни. Конечно, память пока хранит больше событий, но всё-таки нужно думать и о продолжении. Хочется только ещё немного рассказать о завершении «ремеслухи».

Как я уже говорил выше, на втором году учёбы мы были направлены на завод для знакомства с будущим местом нашей деятельности, и я был определён в инструментальный цех. Мне там очень понравилось, и какое-то время я трудился настоящим токарем на настоящем токарном станке!

Конечно, работу мне давали самую ерундовую — я готов был к более серьёзным и ответственным заданиям, но понимал, что ремесленника сразу ставить на важную работу нельзя. Я стал применять свои знания в токарном деле: передовые методы обработки металла, применял новые формы резцов для скоростной и силовой обработки … В общем, был «головной болью» для мастера нашего участка.

Однако эта «головная боль» для мастера быстро закончилась: понадобился молодой токарь в помощники токарю училища, который работал в самом здании училища, и меня направили к нему. В небольшой комнате было два токарных станка, один из которых отдали мне, а второй станок был у старого рабочего. Вот так я и проходил свою практику, числясь в штате чугунолитейного завода.

Работа была, конечно, разнообразная, но совершенно несложная. Негде было применить свои весьма неплохие знания (без шуток, поскольку теория резания металлов давалась нам весьма квалифицировано).

Но к концу моей практики мне "улыбнулось счастье": в нашем цехе в училище на одном из токарных станков сломался ходовой винт. Это стержень длиной примерно два метра и толщиной примерно пять-шесть сантиметров. Почти на всю длину на нём нарезана трапецеидальная резьба (очень прочная и глубокая). Нарезание такой резьбы является очень точной и трудоёмкой работой с соблюдением многих углов и размеров. После завершения токарной обработки этот вал подлежит закалке и затем шлифовке. У каждой станочной работы имеется оценочная характеристика изготовления детали в зависимости от сложности обработки и допусков по размерам. Короче говоря, делать этот вал должен был токарь седьмого разряда (высшая степень в квалификационной сетке токарей). С таким разрядом, в то время, человек получал звание и должность мастера токарного дела. А из училища нас могли выпустить с разрядом не выше пятого (по новой тарификационной сетке это было бы третьим).

Начальство решило зачесть мне этот вал, как выпускную работу. Для этой работы меня поставили на станок старого токаря (станок был длиннее и новее, а потому - точнее). Сам этот рабочий, сославшись на плохое зрение, отказался выполнять эту работу. Довольно часто у него дрожали руки, хотя пьяным я его ни разу не видел. Примерно неделю я провозился с заданием, но вал я всё же выточил точно и без ошибок! И мне зачли эту работу, как выпускную.

Из училища меня выпустили с повышенным разрядом (по старой сетке — с пятым).

ж ж ж
И закончить этот период моей жизни я хочу описанием моего трудоустройства.

Я был распределён на чугунолитейный завод. Конечно, сделав такую сложную деталь, я считал себя просто мастером токарного дела, но когда я пришёл в цех, в который меня направили из отдела кадров завода, мне даже не дали станок, хотя свободные станки были! Нас таких "безлошадников" собралось примерно пять человек.

Сегодня я прекрасно понимаю, что молодой специалист на каждом новом месте должен сначала зарекомендовать себя и войти в коллектив, но тогда мне было только семнадцать, за спиной была выполненная работа СЕДЬМОГО разряда! А меня заставляют убирать стружку, мыть окна, бегать в магазин за водкой ...

В училище я неплохо изучил правила техники безопасности, поэтому и уговорил остальных "безлошадников" выполнять всю работу строго по инструкциям техники безопасности. Много лет спустя, я узнал, что такую форму борьбы за свои права применяли японские рабочие, но я САМ придумал такое противодействие произволу начальства!

Как же это было в жизни? Мастер приказывает кому-то из нас отнести к какому-то станку чугунную заготовку, а мы говорим, что мы ещё малолетки и таскать тяжести более пяти килограмм по технике безопасности не имеем права ... А если надо мыть стёкла в цеху (а они там высотой под двадцать метров), то мы отвечаем, что по технике безопасности приставная лестница не должна быть выше двух метров и не должна быть, в любом случае, составной ...

Короче говоря, мастер уже начинал нервно дёргаться, стоило только произнести фразу со словами «а вот по технике безопасности ...», он, не дослушав, махал рукой и убегал в другой конец цеха. Я много раз говорил ему, что мы взяты на работу токарями, а не разнорабочими, и поэтому он обязан поставить нас к станкам, тем более, что пустые станки есть, но он только отмахивался: «Как же, дам я вам ломать технику!»

Решение проблемы нашлось как бы само собой. Я пошёл в комитет комсомола завода при конструкторском бюро «Ильюшина», там мне выписали путёвку комсомола, по которой чугунолитейному заводу предлагали по призыву комсомола перенаправить меня на работу в военное производство (КБ «Ильюшина» тогда было "почтовым ящиком").

И вот так я попал на работу на завод им. Ильюшина. Но самое интересное в том, что я пришёл на завод по путёвке комсомола, как вольноопределяющийся, и уже не должен был отрабатывать три года по моей подписке в ремесленном.

Вот так начались моя трудовая и самостоятельная жизни.

ж ж ж
Из этого периода мне запомнились ещё два разговора.

Когда я уже учился на втором курсе ремеслухи, к нам в гости приехала тётя Клава из Куйбышева. Она была заслуженным терапевтом СССР, прошла всю войну врачом и хорошо разбиралась в медицине. А вот в современной молодёжи – не очень. У неё не было своих детей, и рассуждала она о молодёжи теоретически и безапелляционно.

Однажды по телевизору показывали концерт учащихся Трудовых Резервов (это были, как раз, представительницы наших ремесленных училищ). И вдруг, тётя начала очень энергично восхищаться всеми этими симпатично одетыми девушками и высказалась в том смысле, что ВСЕМ девушкам просто необходимо идти на учёбу в «РЕМЕСЛЕННЫЕ УЧИЛИЩА, ЧТОБЫ БЫТЬ ТАКИМИ ЖЕ КРАСИВЫМИ И УСПЕШНЫМИ ЛЮДЬМИ!»

Но я же учился в ремесленном и мог составить собственное мнение о ремесленницах! Все они были из трудных семей и с уже сложившимися определёнными взглядами и принципами. Многие из них были просто отравлены ненавистью к людям. И говорить о том, что всем девушкам надо массовым порядком идти в ремесленные училища – абсурд!

Учитывая, что наша тётушка не терпела возражений, можно себе представить, какой шум поднялся у нас тогда!

Под давлением западной культуры ценности морали нашего государства обесценились и превратились в свою противоположность. Сегодня уже нецензурщина, разврат перекрывают собой красоту литературных, музыкальных произведений и бытовых отношений в обществе.

Грязь подменяет чистоту, а правда заменяется ложью, как у Высоцкого в знаменитой его песне о Правде и Лжи. Как впрочем, и идеи христианских ценностей заменяются сегодня повсеместно в мире обманом, некомпетентностью и прямым извращением библейских истин Иисуса Христа со стороны врага всех верующих христиан …

ж ж ж
Был в тот приезд тётушки ещё один разговор с ней, запомнившийся мне.

Мы пошли погулять с ней в соседний парк «Дубки», и разговор как-то незаметно перешёл к медицине. И заслуженный терапевт нашего государства предложила мне рассказать моё понимание работы человеческого организма. Довольно долго я излагал свои представления о работе всех человеческих органов и их взаимосвязях между собой. Тётушка очень внимательно слушала меня, не перебивая и не отвлекая дополнительными вопросами. А я вещал медику о медицине свои дилетантские представления, пользуясь присутствием терпеливого слушателя.

Не могу оценивать правильность рассказа семнадцатилетнего паренька, но по окончании моего повествования, тётушка спросила, где я получил такие обширные знания по медицине. А я и сам не знал тогда и не знаю сегодня, где можно было «начерпать» знания, если об Интернете ещё и его создатели не помышляли!

Тётя Клава сказала, что мои медицинские познания весьма обширные, и было бы совсем не плохо, если бы я связал свою жизнь с медициной. Однако, я тогда видел себя только металлистом и ни о каком медицинском образовании не помышлял.

Но в тот момент я был очень горд тем, что Заслуженный врач России так высоко оценила мои знания. Потом её столь высокая оценка часто придавала мне силы при решении каких-то сложных для меня медицинских ситуаций и помогала выбраться из той или иной возникшей проблемы.

Наверное, рассказ выглядит немного хвастливым, но я в те годы был достаточно самоуверенным. А без этой самоуверенности во мне не развилась бы уверенность в себе, которая помогла прожить и армию, и всю остальную мою жизнь до осознания основ Христианства.

ж ж ж
В этом месте повествования можно было бы перейти к следующей части моего жизнеописания. Но рассказ будет неполным, если не озвучить ещё одну важную в моей жизни тему тех лет.

Тему можно назвать «мои представления о любви».

В те годы говорить об этом было не принято. Нет, конечно, о любви детей к родителям или родителей к своим наследникам – это было нормальным. Тем более о любви к бутербродам или к пирожным … Но я имею в виду любовь к девушке.

Об этой теме в те годы говорили только с самыми близкими и самыми доверенными друзьями. И то – почти шёпотом.

Вот о таком чувстве между людьми я и хочу сегодня вспомнить. Тогда это занимало очень много времени в моих внутренних рассуждениях.

Я прекрасно понимаю, насколько сложно и невозможно на простом русском языке рассказать о своём миропонимании того периода моей истории. И всё же попробую обрисовать себя того, ещё несложившегося, только-только строящегося человека. Без понятий о Высшей Сути всего сущего во мне и вне меня …

Я хорошо помню, что уже к своим семнадцати имел внутри себя строгую и жёсткую структуру рассуждений на тему интимных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. И до сих пор убеждён, что существуют и сегодня вопросы, о которых человек не имеет права говорить с кем бы то ни было. Это я и считаю интимными темами для двоих.

Да, сегодня в нашем обществе запреты того времени сняли и говорят обо всём и обо всех. Говорят не смущаясь и не стесняясь. А таких, как я, обвиняют в ханжестве. Не хочу полемизировать на эти темы, но убеждён, что существует противоположное понятие – беспринципность и сексуальная распущенность. Люди, у кого отсутствует моральная принципиальность, быстрее других вспоминают о ханжах. Как результат этого расслабления, например, однополые браки и все остальные «прелести» сегодняшнего мира.

И как я понимаю, это ещё не последняя стадия распущенности. Да, я хотел бы видеть и слышать только то, что доступно детям до шестнадцати, по крайней мере, на уровне закона. Но прекрасно понимаю слабость своих позиций …

А как результат, сегодня уже исчезает отношение к женщине, «как к идеалу красоты и любви». Уничтожается прекрасное и неповторимое.

Всё больше в отношения влезает деловитость и расчёт, всё дальше и безвозвратно уходят нежность и ласка.

А взамен женщины уже не хотят иметь детей, соревнуются с мужчинами в искусстве рукопашного боя, в потреблении алкоголя, никотина, наркотиков … А слово любовь всё чаще используется, как отношения в постели, причём не имеет значение гендерные различия или их отсутствие.

В свои семнадцать я о подобном даже подумать не мог! Именно поэтому я должен рассказать о том, как в те годы я смотрел на всё, что называлось интимной стороной человеческой жизни.

Не лишне будет здесь напомнить, что в те годы я был абсолютно невежественным в вопросах христианства и считал веру в Бога слабостью безграмотности. Я не нападал на последователей Иисуса Христа, но был убеждён в их неверном взгляде на окружающий мир. Ничего не зная о христианстве, тем не менее, позволял себе опровергать всё, что не касалось материального бытия. Не я один был таким, но мыслящее существо потому и считается мыслящим, что старается ОСМЫСЛИТЬ даже то, что ему неизвестно. Более того: неизвестное нуждается в изучении и в осмыслении.

Но что было, то было, и в свои семнадцать, шестнадцать, пятнадцать я жил самоуверенным гордецом, считающим, что жизнь человеческая зависит только от самого человека и от того, что сам человек в окружающем мире сумеет добиться и построить для себя и для тех, кого он любит и для кого существует!

И уже в свои четырнадцать я осознавал любовь к женщине, как то, что делает эти отношения нерушимыми и в этом смысле вечными. Просто любовь должна быть истинной и настоящей. Но если встретишь такое же ответное чувство, то это будет чувство вдвойне и навсегда!

Дети в такой семье всегда окружены заботой родителей. Родители всегда уважают друг друга и своих детей. У них никогда не появляется даже мимолётная мысль, что жизнь не сложилась и в браке им не повезло. И только в таком случае образуется нормальный земной союз двоих, который станет семьёй крепкой и прекрасной!

Но то, что я рассказал, это только внешняя оболочка, моё понимание, как должен осознавать себя любящий или влюблённый. А что же является самой любовью? Так я рассуждал и был уверен в своей правоте в те далёкие свои семнадцать, а потом в восемнадцать и девятнадцать … И в армию ушёл с этой же убеждённостью.

В армии все три года службы мы рассуждали и спорили о любви, любимых, о чистоте отношений и честности влюблённых.

Именно в армии сформировалось понимание, что есть любовь, но есть влюблённость. И эти два понятия далеки друг от друга, как ощущение многодневного голода далеко от желания скушать что-то «вкусненькое». Нет, человек не голоден и мог бы ещё несколько часов не вспоминать о еде. Однако, увидел «вкусняшку», унюхал аромат приятной пищи, начал вырабатываться желудочный сок, и человек уже думает, что голоден. Рефлексы перехлёстывают все остальные чувства, и человек кидается на пищу, как будто бы его не кормили неделю!

Проходит пятнадцать минут, рефлексы успокаиваются, на еду и смотреть-то нет никакого желания …

Этим характеризуется разница между голодом и его противоположностью - насыщенностью. О таком эффекте не принято сегодня говорить, скорее всего, по политическим соображениям, но я многих встречал, кто не может забыть своё состояние голодания, пережитое много лет назад. Люди, оставшиеся на долгие дни и годы без достойной или хотя бы необходимой пищи, потом на всю жизнь не могут забыть это голодание и всегда испытывают желание что-то съесть. Они не могут позволить себе оставить, а тем более, выбросить недоеденное. Именно такое состояние у меня появилось в годы службы в армии, но были и те, кто голодал долгие годы военного и послевоенного лихолетья. Нас объединяла страсть поглощения пищи. Это не было рефлекторное – было страстью!

И если желанию «съесть вкусненькое» можно противопоставить силу воли, то противостоять голодной страсти почти невозможно. Но человек может многое и даже к страсти голода он привыкает, в конце концов, и говорит своё решительное «НЕТ!»

Уже в двенадцать лет началось формирование моего понимания представления о любви. И на тот период до самой армии и много лет позже я считал, что бывает «девочка нравится». Таких девочек может быть вокруг очень много. Но может быть «девочка так сильно нравиться, что других уже глаза не видят. Одна на всём свете!» А это уже страсть. Да, началось это осмысление в пятом классе, но долго ещё во мне укреплялось это сознание земной любви неверующего во Христа человека.

Было огромное количество фильмов, книг, песен, в которых говорилось наравне с другими важными событиями сюжета и о любви. Каждая песня тех лет рассказывала о любви между молодыми людьми. Их переживания, их страдания при безответной любви, счастье при взаимности всё это создавало образ чистой и на все годы любви. Каждая песня, звучащая из патефонов, радиоприёмников, проигрывателей, телевизоров и с экранов кинотеатров рассказывали о большой и прекрасной любви. Чистой и вечной! Да, были и несчастные влюблённые, но это лишь укрепляло мысль о необходимости быть таким возлюбленным, чтобы быть достойным своей любви. Песни шутливые, серьёзные, трагические в основной своей массе восхваляли любовь крепкую, надёжную и чистую. Любовь нечестная, предательская, неискренняя высмеивалась в подавляющем числе песен того времени.

И надо помнить, что к массовому слушателю допускались лишь высоко музыкальные произведения. Мелодичные, легко запоминающиеся. Даже предположить, что музыка или текст будет нарушать какие-то нормы, вызывало неприязнь и отторжение.

Сегодня сняли все запреты, ну, и где же новые красивые тексты и мелодии? Где запоминающиеся музыкальные доступные всему народу, а не избранным, песни?!

В наши уши не допускались пошлость и халтура, а в итоге складывался фундамент правильного и чистого ощущения и осознания тонкого чувства любви, которое постепенно перерастает или перерастёт в любовь Божью, Христианскую.

В те годы моё понимание любви было для молодого человека, каким я был, самым главным качеством у всего человечества. Отношение к любви и влюблённым было тем критерием всех межличностных отношений, которые характеризовали людей вокруг.

Дело доходило до того, что я считал людьми почти неполноценными тех, кто не любил или не понимал это понятие так же, как и я. Ясное дело, что об этом долгие годы мог говорить лишь с самыми близкими друзьями, а их, к счастью, было немного.

Конечно, этот критерий отбора был только моим, и я не стремился навязать его ещё кому-то вокруг, но тем сильнее было моё негативное отношение к людям, не проявлявшим такого же трепетного отношения к любви. Нет, ни в коем случае нельзя думать, что я как-то менял отношение к моим условным противникам – они просто становились для меня людьми более низкого представления о главном в жизни человека, и автоматически вызывали к себе в моих глазах сострадание, как больные тяжёлым недугом, нуждающиеся в длительном и заботливом отношении к себе.

Да, я сочувствовал тем, кто не носил в себе это, как мне казалось, огромное и укрепляющее, дающее силу, чувство. Тогда мне казалось, что любви можно научить или поделиться этим состоянием души. Как в голодное время делят с другом горбушку хлеба.

С таким убеждением я ушёл в армию. И вернулся из неё. Но рассказывать о службе ещё не наступило время. А в этой реперной точке своих воспоминаний я просто объясняю своё состояние внутреннего моего человека, который был ещё молодым, абсолютно неопытным птенцом, но считал себя уже достаточно повзрослевшим, поскольку сумел убежать из детства. Тогда я думал, что взрослость определяется лишь годами и месяцами прожитыми без вмешательства старших. А по своей сути был ещё маленьким ребёнком в розовых очках детского мировосприятия, думающим, что он уже всё в этом мире знает и всему научился. Ведь я – токарь по металлу третьего разряда!

Да, меня научили хорошей профессии, но это же не значило, что я изучил жизнь и всё понял в ней, а главное, нашёл ответ на самый важный вопрос своего бытия: ЗАЧЕМ Я ПРИШЁЛ В ЭТОТ МИР?

Долгие годы я укреплял себя в представлении о любви, как фундаменте человеческого состояния души. Пока не понял великой Любви Иисуса Христа. Но до тех славных дней ещё очень много страниц реперных точек …

ж ж ж
А пока я возвращаюсь в КБ имени Ильюшина, куда пришёл по путёвке комсомола токарем по металлу.

Это был огромный завод, расположенный на нескольких территориях Москвы, и на одной из них мне определили быть токарем. Работа была разнообразной, и станок мне дали сразу, и не приходилось делать детали большими партиями. Тогда же я поступил на подготовительные курсы в пищевой институт, поскольку понимал, что моему поколению никак нельзя без высшего образования.

Вместе со мной через проходную ходила на работу девушка. Так получилось, что она одновременно со мной пришла на завод, но поскольку не имела никакой специальности, то её взяли в мой цех (или, правильнее, в «отдел нормалей») штамповщицей. Вот так я познакомился со своей будущей женой Галей.

Был конец шестьдесят второго года, у меня были радужные надежды. Всё было прекрасно и удивительно!

О той поре можно многое вспоминать. События стоят перед глазами, как будто не было этих десятилетий прошедшей жизни, но мне кажется, что это будет слишком скучной детализацией моей жизни. Поэтому хочу рассказать здесь несколько памятных моментов того времени, но многое вспоминать уже не хочется.

О том периоде можно написать целую книгу, но сегодня у меня другая задача, и касаться побочных тем я могу только в самом небольшом объёме.

И снова о моей работе. Естественно, что на новом месте я вначале всё сравнивал с чугунолитейным заводом и работой разнорабочим с дипломом токаря третьего разряда, где мне страшно не нравилось быть посыльным за бутылками водки вместо работы токарем по металлу.

На новом же месте мне сразу дали станок, и я был единственным токарем в нашем отделе нормалей. Там были ещё несколько револьверных станков, два станка токарных полуавтомата, резьбонакатный и штук шесть штамповочных.

С Галей я постепенно познакомился довольно близко, можно сказать, что мы стали друзьями. Я иногда покупал билеты в разные театры и на концерты. Конечно, в отделе мы тоже всё свободное время, например, после обеда, пока ещё не закончился перерыв, проводили вместе, скрывшись в каком-то укромном уголке между стеллажами, где активно рассказывали друг другу свои биографии.

Потом начались провожания её домой, и так я всё чаще бывал в доме у Гали.

ж ж ж
В этом месте вспоминается случай, когда я чуть было не убил человека.

Мне уже установили новый станок. Тот, на котором я начал свою работу, вывезли, а мне поставили новый. Он был небольшим, но главное его отличие от других токарно-винторезных станков было в том, что он включался не механически через фрикционную муфту, как это было у большинства собратьев, а электрически. Специальный рычаг имел три положения: в верхнем включались высокие обороты, например, тысяча двести пятьдесят, а в нижнем – пятьдесят пять. В среднем положении рычага станок был выключен.

Настройка необходимых оборотов делалась внутри передней бабки (так называется та часть станка, в которой находятся все шестерни привода шпинделя, как в автомобиле – коробка передач).

В тот день я пришёл на работу, но Гали на рабочем месте не было. А я вечером ушёл от неё в половине первого ночи – торопился успеть на метро. Вечером с ней всё было в порядке, а утром её уже не было на работе!

Я бросился к начальству, но никто не знал, что же случилось. Конечно, по своей неопытности я не проверил многие варианты, а пошёл к начальнику своего отдела нормалей с письменным заявлением дать мне с обеда отпуск за свой счёт, чтобы съездить домой к Гале и выяснить, что же произошло.

Мне не дали этой возможности, а приказали идти работать. Взбешённый я вернулся к станку. Слева от меня за тумбочкой с инструментом стоял рабочий нашего отдела. Я ему рассказал о своём происшествии. Он выслушал и пошёл на своё рабочее место, а я … включил свой станок … Раздался грохот метала, посыпались чугунные осколки каких-то частей станка …

Вот что получилось. Мне тогда дали задание разрезать длинный металлический прут на небольшие стержни, чтобы их можно было использовать в револьверных станках. Это простейшее задание, но надо помнить, что длинный прут, проходящий сквозь шпиндель моего станка очень далеко вылезает снаружи, и отрезать от него можно только на небольших оборотах вращения шпинделя. А у меня и было установлено всего пятьдесят пять оборотов. Но это ведь в нижнем положении рычага включения, а я дёрнул рычаг вверх. Включил тысячу двести пятьдесят оборотов в минуту!

Прут согнулся около внешнего конца шпинделя и начал колошматить по всему, что попадалось на его пути! Если бы тот рабочий, с которым я разговаривал, не успел до моего включения станка отойти, то согнувшийся стержень ударил бы его прямо по голове. Я потом всё измерил.

На станке был разбит кожух гитары (так называется устройство, в котором меняется набор шестерён для настройки параметров, нарезаемой резцом, резьбы).

За эту аварию мне объявили строгий выговор по цеху, а я был счастлив, что в своей жизни очередной раз не попал в тюрьму.

А что же Галя?

Она перед самой проходной подвернула ногу (в то время Галя всегда ходила на тонких и очень высоких каблуках), а на асфальте оказалась небольшая ямка. Гале помогли добраться до медпункта, а оттуда на «Скорой» отвезли в больницу имени Боткина в рентгеновский кабинет. Вот и вся история моего очередного спасения на моём жизненном пути.

ж ж ж
Мне вспоминается ещё случай из производственных отношений в моей работе. В то время моя зарплата была постоянно около семидесяти пяти рублей. Хотя я был оформлен на сдельную оплату труда. Так считалось. Это означало, что каждую работу мне начальство должно было оформлять нарядом, но каждый наряд должен был оформить технолог, мастер, и это самый минимум. А ко мне очень часто обращались без нарядов. Работа моя в результате была незаметной. Для мастера. А деньги-то начислял мне он.

Однажды Иван Иванович (так звали моего мастера) сказал, что я и своих семидесяти пяти не вырабатываю, и ему приходится откуда-то выискивать деньги для моей зарплаты. Меня это взорвало: я никогда и нигде не бывал нахлебником! Терпеть не мог жизнь за чужой счёт.

Однако, я не стал хамить, а просто сказал, что теперь ни одной работы не буду выполнять без оформления наряда. И началось …

Ко мне подходили с ерундовыми просьбами, но я объяснял, что без наряда ничего делать не буду. А наряд выписывал Иван Иванович, и ему это было дополнительной «головной болью». В наряде указывалась стоимость произведённой работы, а это каждый раз должен был обосновать технолог. Цифры оплаты не с потолка вписывались.

Мне удалось выдержать свой характер, и ровно месяц я собирал свои наряды, как показатель работы. В тот раз мы подсчитали мой заработок, и он оказался сто двадцать рублей. Иван Иванович своим глазам не поверил, хотя каждый наряд подписывал своей рукой! Трижды он пересчитал мою работу, но от факта не отвертишься. Тогда он почти плача, обратился ко мне, сказав, что револьверщицам надо платить хорошую зарплату, иначе они все разбегутся. А фонд заработной платы невелик, и его перерасход для мастера – смерть. Я был удовлетворён. Не желая подставлять по сути хорошего и доброго человека, только сказал, что согласен и дальше получать свои семьдесят пять, но разговоров о том, что я их не вырабатываю – не потерплю.

ж ж ж
В КБ Ильюшина я проработал чуть больше полутора лет. И увольняться оттуда не собирался. Но … Я уже говорил, что пошёл на подготовительные курсы для поступления в институт.  Естественно, по вечерам мне надо было ездить на занятия. Так оно и было.

Токарь в нашем отделе я был один, и выходить во вторую смену, рассуждая по справедливости, не было никакой необходимости. Но вдруг, начальство решает, что я должен быть всегда под надзором своего мастера, который работал посменно. Что я должен был делать? Я написал заявление на увольнение и начал срочно искать себе новое место приложения трудового потенциала.

Были задействованы все ресурсы. В том числе и домашние. Мой папа обратился к своему давнему приятелю, с которым он ещё перед войной приехал из родного Куйбышева (сегодня Самара), Виктору Тимофеевичу Любушкину с просьбой помочь моей беде. Конечно, земляк земляку не стал отказывать и согласился взять меня в свою лабораторию.

Но произошла накладка. Мне предоставили право работать всегда в одну смену, и поскольку в моём заявлении была указана причина увольнения «невозможность работы в одну смену», а мне теперь её предоставили, увольняться по указанной причине я уже не мог.

А меня уже ждали на новом месте! И я написал новое заявление, в котором причиной для увольнения указал просто: «по собственному желанию». Отнёс заявление начальнику своего цеха и начал ждать полагающиеся две недели до увольнения.

Это уже были вторые две недели. Но я терпеливо ждал. Когда оставалось два дня до конца отработки, я зашёл к начальнику цеха и спросил у его секретаря про своё заявление, но услышал, что никакого заявления у начальника нет, и я должен идти на своё рабочее место. Как говорят сегодня, я был в шоке. Но ничего доказать я не мог. Моего заявления не было. Его просто не стали регистрировать, и я в очередной раз проявил себя «лопухом» в обстоятельствах своей жизни.

Я «создал» третье заявление, но в этот раз я уже написал два одинаковых и отнёс к секретарю своё творение, а на втором взял роспись с датой приёма моего заявления. И пошёл отрабатывать ещё очередные две недели …

И снова за три дня до окончания срока своего заявления пришёл к секретарю начальника, которая сразу доложила ему, и тот позвал меня к себе. В этот раз сам начальник объяснил мне, что он только сегодня получил моё заявление и поэтому мне надо будет отработать ещё две недели. Якобы это полагается по закону. Я не стал спорить. О копии заявления не вспоминал, а просто поехал на главную территорию нашего завода и уселся перед дверью заместителя директора завода по кадрам. Когда он принял меня, я ему спокойно рассказал всю историю моего увольнения, сделав акцент на том, что не собирался уходить с завода, но меня совершенно бессмысленно заставили работать в две смены, а мне надо учиться. Зам директора выслушал мою историю уже с шестью отработанными неделями, снял телефонную трубку и в довольно грубой форме приказал начальнику моего цеха оформить, как полагается по закону, моё увольнение.

Я снова пришёл в кабинет начальника своего цеха, где без единого слова получил все необходимые для оформления увольнения, бумаги.

Мой мастер очень жалел, что мы расстаёмся. Мне тоже было жаль, но не надо было заставлять меня работать во вторую смену без всякой для этого причины.

ж ж ж
Вот так я и оказался теперь уже в пищевом институте в лаборатории Виктора Тимофеевича Любушкина. Лаборатория между сотрудниками называлась промперкуку. На доступном русском это означало: Промышленная Переработка Кукурузы.

В те годы кукурузе было уделено властью огромное внимание, и Любушкину выделялись большие финансы для создания технологии по переработке этого, по истине, замечательного продукта! В подвале было создано настоящее мини производство по переработке кукурузы в разные сорта крупы и муки. Цикл был полный и автоматизированный. Это производство обслуживали несколько рабочих, в чью бригаду я был принят на работу. Дело в том, что в подвале стоял небольшой токарно-винторезный станок, а настоящего токаря у них не было. Вот я и появился. Но главное моё достоинство было в том, что я не потреблял спиртное. А Любушкин именно по этому признаку и собрал тогда всю нашу бригаду.

Основная лаборатория находилась над нашим подвалом или точнее, мини-заводом. Там были расположены все химики, которые проводили свои исследования и открытия. А на третьем, кажется, этаже инженеры и чертёжники. У них было порядка шести кульманов (чертёжная доска на специальном устройстве, позволяющем создавать чертежи).

А ещё на первом этаже находилось помещение, в котором была расположена небольшая фотостудия. И электронный настольный микроскоп.

Это был чешский микроскоп фирмы «Тэсла». В то время в Москве было всего восемь таких микроскопов. У Любушкина был ещё вакуумный напылитель для усиления контраста образцов исследования и устройство «микросрез» для создания этих самых образцов.

Фотолабораторией и электронным микроскопом тогда командовал Эдик. Он был профессиональным фотографом. В промперкуку он работал временно, поскольку ожидал, когда его пригласят штатным фотокорреспондентом в какую-то столичную газету. Но оборудование в фотостудии у него было весьма профессиональным. Были и узкоплёночные, и студийные фотоаппараты для работы со стеклянными пластинами, и всевозможные приспособления для студийной фотографии. Было несколько фотоувеличителей с приспособлениями для обработки фотоматериалов.

На почве фотографии мы с Эдиком довольно быстро подружились, поскольку оба любили это занятие. Эдик был всего на несколько лет старше меня. Пока он ожидал своё приглашение, стал иногда давать мне работу фотокорреспондента на разные конференции. Посмотрев мои выполненные работы, Эдик успел до своего ухода оформить меня в малотиражку «Пищевик» внештатным фотокорреспондентом, и мне даже оформили личное удостоверение для возможности работы на разных мероприятиях без лишних вопросов со стороны организаторов.

Ну, а пока я работал в подвале и довольно часто по основной своей специальности токаря. И не только.

ж ж ж
Из того периода вспоминается курьёзный случай.

Любушкин для организации воздухопроводов приобрёл два вида пластмассовых труб. Одни были белые, а другие чёрного цвета.

Однажды наш зав кафедрой улёгся в больницу, чтобы на себе проверить действие кукурузного масла, изобретённого им, а вся наша подвальная бригада осталась без своего начальника. И это оказалось смертельным событием для всех пластмассовых труб. И для белых, и для чёрных.

А получилось вот что. Как-то я взял кусок трубы и в режиме «самохода», когда резец автоматически срезает стружку, начал эту самую стружку сматывать в клубок, как это делают с нитками, чтобы на станке было поменьше мусора. Стружка неторопливо снималась с резца, не обрываясь, а я только наматывал её. Получился довольно большой клубок. Когда я снял с клубка несколько верхних слоёв, в руках у меня была прекрасная мочалка! Причём из чёрных труб она была значительно мягче. И её можно было использовать в бане. Зато белой хорошо было мыть посуду.

Любушкин в тот раз привёз пятьдесят метров этих самых труб. На мини заводе был использован … один метр, а вот всё остальное мы переработали в клубки для мочалок, которые довольно быстро разошлись по всему институту. К возвращению шефа (так за глаза мы его называли) из больницы, все сорок девять метров пластмассовых труб были в виде клубков двух цветов. Четыре клубка мы оставили для Виктора Тимофеевича.

Но надо вспомнить, что в те годы мочалки в продаже были только из проволоки. Годились они лишь для сковородок и то – очень быстро ржавели.

Себе я оставил два клубка, так мне их хватило (не считая трёх лет армейской службы) лет на десять. Ну, а как же шеф?

Вообще-то он был человек крупный по габаритам и, как все толстяки, весьма добрый и покладистый. Он позвал меня, как токаря кафедры и стал рассказывать, делиться великими планами о создании нового воздухопровода. Причём в его гениальном плане была задумка выполнить этот воздухопровод двух цветов: будет весьма наглядно, и студентам будет понятно, что и куда подходит …

Надо отдать должное моему терпению: я-то лучше всех понимал, что студентам не придётся любоваться разноцветными трубопроводами. Жаль, конечно, но реальная действительность всегда строже и суровее несбыточных фантазий и надежд. Я же знал, что других таких же труб не будет – эти–то достались нам по великому блату шефа с какого-то экспериментального завода. В то время пластмассовые изделия только начали входить в производство.

Я долго стоял и слушал фантазии шефа. Ну, пусть в последний раз помечтает – жалко расставаться с мечтой, которая так долго вынашивалась на больничной койке во время обследования на себе действия кукурузного масла …

На мне тогда был надет большой лаборантский халат с огромными карманами. В них могли поместиться несколько фотоаппаратов и ещё осталось бы место для вспышки. Короче говоря, когда я отправился к Любушкину, в мои карманы были засунуты четыре клубка, предназначавшиеся для нашего любимого командира. Я стоял в кабинете шефа и всё не находил никак момента, чтобы вручить ему презент.

Довольно долго звучал рассказ о наглядном трубопроводе. Но, наконец, Виктор Тимофеевич заметил моё нерешительное молчание.

Те, кто смотрел семнадцать мгновений весны, должен помнить героя Визбора – Бормана. Мой шеф был чем-то на него похож. Вдруг, он замолчал и воззрился на токаря кафедры, который обычно не страдал молчаливостью, а тут стоит с растопыренными карманами и … молчит.

Я понял, что наступила моя очередь. Довольно долго я выуживал из глубоких карманов клубки. Наконец, на столе перед ним оказались все четыре клубка. Они были чёрные и белые, но они не были трубопроводами! Они не были мечтой. Они убили мечту двухнедельного обследования кукурузного масла!

Представьте на секунду лицо Бормана из фильма, которому Штирлиц сообщает, что Гитлер является сотрудником разведки русских! Вот, именно такое лицо было у моего шефа. Нижняя челюсть отвалилась (у него я заметил здоровые красивые зубы), и он в таком виде застыл. Пользуясь молчанием, для меня совершенно неожиданным, я начал быстро показывать, как из этих черных и белых клубков сделать аккуратные мочалки для бани и для посуды. В этом тоже нужна была определённая сноровка.

Шеф всё понял, забрал себе клубки и больше никогда мне их не вспоминал. Он был очень хорошим человеком. Не то, что фашист Борман …

ж ж ж
Из тех лет моего «детства» можно здесь вспомнить мою работу с электронным микроскопом, поскольку для того времени это было весьма редким ещё делом.

Эдик ушёл, и на меня была переложена работа фотографа и сотрудника электронной лаборатории. До этого микроскоп и дополнительное оборудование к нему (прибор микросрез для создания исследуемых образцов и вакуумный напылитель для усиления контраста объектов изучения) просто стояло, поскольку купить-то купили, а ставка для обслуживающего персонала выделена не была. И вместе с фотооборудованием была передана мне.

При микроскопе была огромная книга-инструкция для обслуживающего персонала. Инструкция была очень подробная, но переводил её чешский переводчик, у которого русский язык, видимо, не был любимым. Выразилось это в том, что слова-то все русские, а смысла – никакого. Я начал переводить для себя с русского на русский. Хорошо, что никто не подгонял и не торопил меня с освоением микроскопа.

Месяца полтора я изучал эту книгу. И дома, и на работе. Но всё же я её одолел!

Вспоминается такой случай. Был уже вечер. Сотрудники разошлись по домам, и только я продолжал начатую ещё утром профилактическую разборку всего микроскопа.

Вдруг, открывается дверь и входит Виктор Тимофеевич. Он видит такую картину: микроскопа на столе нет. Зато на всех поверхностях лежат электрические катушки разных размеров. Всего деталей набралось порядка трёхсот штук. Но микроскопа-то нет!

Любушкин долго молчал, потом еле выдавил из себя: «А ты соберёшь это?». В ответ я совершенно спокойно сказал, что конечно, даже не стоит сомневаться! Любушкин ушёл из лаборатории какой-то тяжёлой и неуверенной поступью. На какой-то миг мне стало его очень жалко …

Я думаю, что ночью он спал очень плохо, если вообще спал.

Но когда утром рано шеф вошёл в мою лабораторию, микроскоп уже работал!

ж ж ж
Для нормальной работы микроскопа необходимо, чтобы в нём был создан абсолютный вакуум. Для этого существовали два насоса: один за стеной на лестнице, а второй уже в самом микроскопе. Так вот, сквозь стену шли вакуумные шланги из специальной резины, которые нуждались в периодической замене. А в те годы их можно было заменить только при техническом обслуживании специалистами завода. Надо было вызывать чехов.

Я пошёл к шефу и объяснил ситуацию: «Микроскоп не обслуживался со дня приобретения, а в итоге детали приходят в негодность, и пройдёт ещё немного времени, и тогда его уже не восстановить». После моей переборки микроскопа Виктор Тимофеевич изменил отношение ко мне. Он пошёл в деканат и через ректора института получил разрешение на техническое обслуживание микроскопа.

Мне выписали необходимые доверенности, и я поехал в чешское посольство, через которое и оформил вызов двух специалистов для обслуживания микроскопа.

Представители завода «Тесла» тогда проживали в гостинице «Пекин» и каждый день приезжали на работу в мою лабораторию. С собой они привозили две картонные коробки, в каждой по шесть бутылок чешского пива.

В этом месте хочется остановиться и поподробнее рассказать об этом напитке.

Сегодня пиво считается довольно сильным алкогольным напитком. А в те годы пиво было безалкогольным. В него не добавляли спирт и всю остальную гадость, которой сегодня так активно травят граждан нашей страны.

В те годы можно было выпить десять литров пива и будет ощущаться лишь тяжесть в животе, но никак не в голове. Тогда от старого кефира скорее получалось опьянение, нежели от пива, а тем более от чешского. Это пиво считалось лучшим в мире. Хотя на печень и в те времена оно действовало. Чем было оно темнее, тем было вкуснее, но и по печени «ударяло» сильнее …

Так вот, эти два чеха привозили две коробки пива и лишь потому, что они совершенно по-разному относились к температуре, которая должна была быть у пива. У каждого был свой небольшой градусник, которым они замеряли любимый напиток. Один был уверен, что температура должна быть двенадцать градусов, а второй спорил с ним – двенадцать целых и пять десятых по Цельсию! И ещё главный показатель: на пене в кружке должен лежать «пятак» (пять копеек, была тогда в ходу такая монета). И не должен тонуть. Но в этом вопросе они были единодушны. Сперва мне казалось, что это просто такая шутка у наших зарубежных друзей, но потом я понял – никаких шуток!

Ребята заменили не только вакуумные шланги, но и ещё некоторые детали в разных узлах микроскопа. На все работы у них ушло пять рабочих дней.

Зато денег за их работу пищевой институт выплатил столько, что до конца года (а оставалось ещё месяца четыре) не было уже ни копейки!

После этой профилактики ко мне иногда приезжали представители Академии Наук со своими образцами, чтобы сделать фотографии с них. Дело в том, что обычно такие микроскопы давали тридцать тысяч увеличения, а наш позволял увеличивать до тридцати трёх тысяч. Видимо в каких-то случаях это было важно.

Но пришёл декабрь, и меня призвали в армию.

ж ж ж
А как же Галя?

Осенью шестьдесят четвёртого мы с ней поженились. Тогда я знал, что влюблён в неё, а она меня совершенно не любила. В этом я был твёрдо убеждён. Её отношение к себе объяснял тем, что не всем людям даётся это прекрасное чувство. Гале просто не повезло в этом вопросе. Тогда мы были очень хорошими друзьями, но это нельзя было назвать любовью. Любовью взаимной. Я дня, часа не мог существовать без неё, а она просто относилась ко мне лучше, чем к другим. Но я был уверен, что прожив со мной какое-то время, в её внутреннем мире всё встанет на свои места. Поскольку нельзя жить с любящим человеком, видеть его заботу, доброту и не полюбить – просто невозможно! Я тогда был убеждён, что любви, как и всем человеческим премудростям, можно научить и научиться. Дело просто во времени и в терпении учителя.

Да, я тогда был наивным и, по сути, ещё незрелым, неопытным цыплёнком, думающим, что всё во взрослой жизни я уже знаю и давно пора бежать из своего неуютного младенчества, в котором никто не признаёт мою взрослость, никто не считает меня нормальным, ответственным за свои поступки, человеком.

Сегодня в такой оценке самого себя я увидел бы главный признак если не младенчества, то зелёную презелёную молодость.

ж ж ж
Я специально не касаюсь вопросов своей семейной жизни. То, что я пишу, касается только тех реперных воспоминаний, которые так или иначе демонстрируют, как складывалась моя судьба из этих самых реперных точек, как из маленьких кирпичиков складывается огромный «домина». «Домина», называемый моей, и только моей, жизни. Я не Паустовский, чтобы в одной книге, пусть и очень большой, описывать через свою жизнь судьбу всей страны. Меня просто мучает вопрос «почему так всё случилось?» И главный – зачем?

Название этой части моего описания озаглавлено: «Начало бегства из детства». Почему бегство? Почему начало?

Если бы я в свои пятнадцать не разругался с родителями, то пошёл бы, как все, в девятый класс, потом в десятый и одиннадцатый. Закончил бы среднюю школу, как многие. После чего обязательно поступил в какой-то институт, и жизнь пошла бы по законам развития интеллигентской судьбы молодого человека того времени. В армию меня не призвали бы, поскольку по здоровью я в мирное время не годен для службы в строевых частях.

Говоря «птичьим языком», я ещё несколько лет не задумываясь о своей жизни, продолжал бы младенческую жизнь в родительском гнезде. Спокойно развивался, спокойно взрослел. А главное, не торопясь набирал силу в своих «крылышках». Многое не случилось бы того, что случилось. Именно это мне и хочется продемонстрировать в этих страницах своего жизнеописания и, может быть, найти в результате ответ на возникшие вопросы.

Но я «побежал» из своей малолетней безответственности, выпорхнул из родительского гнёздышка, опёрся на абсолютно неокрепшие «крылышки» своей молодости, совершенно не представляя, что ждёт и к чему готовиться. Хотелось доказать другим, а главное, себе самому, что я уже способен жить по законам мужского бытия. Отвечать не только за себя, но и за всех, на кого распространяется моё высокое звание мужчины – защитника Отчизны! Так во время Великой Отечественной войны десятилетние пацаны убегали на фронт, чтобы лично уничтожать фашистов и всех врагов нашей страны.

Я был уверен, что с любыми проблемами можно справиться или, в крайнем случае, просто выбрать другой путь. Однако оказалось, что я уже подбежал к выходу из своего младенчества и всеми силами стараюсь открыть дверь, которую открывать тогда ещё не подошло время. Казалось, что я принимаю решения не своей реальной жизни, а просто ищу ответ в очередной задачке из пособия по математике. И только.

Ещё продолжалось (но не в моей реальной жизни, там-то всё, как мне казалось, было по-взрослому), задержалось «младенческое» состояние в недоразвитом, по сути, моём сознании. Мне почему-то никто не сказал, что из своего младенчества я побежал в пятнадцать, когда принял решение не оглядываться и не считаться с мнением родителей.

Я довольно легко научился возражать родителям, но принимать ответственные жизненные решения ещё не умел.

Я был просто уверен в своей правоте. И когда резал трубы на мочалки, и когда разбирал сложнейший микроскоп на составные детали. Живя в семье родителей, я уверился, что в жизни моей семьи, если и возникнут возражения, то они будут слабее, чем родительские. Я в этом настолько убедил себя, что даже не задумывался о слабости моего мировоззрения.

Уже четыре года своей жизни я жил, как взрослый, собственными решениями. А всё ещё рассуждал, как мальчик и даже не соответствовал понятию молодой человек или юноша. Моё сознание затормозилось в развитии и дало огромный крен в сторону инфантильности. Но самое ужасное было в том, что сам-то я этого не замечал!

ж ж ж
Вот в таком состоянии я поехал служить в Армии своего государства. Но об этом – в следующей части воспоминаний.


Рецензии