Вождь и поэт

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кабинет вождя. В центре стол из карельской березы с зелёным сукном. На столе электрическая лампа со стеклянным абажуром зелёного цвета. Против стола строгое кресло с прямой спинкой для посетителей. За столом сидит Вождь. Он пишет.

ВОЖДЬ (пишет, проговаривая вслух). Вы, дружочек, думаете, что мне нечем вам возразить? Жестоко ошибаетесь! Вы взялись за большую тему. И это правильно. Но, чтобы исчерпать её, необходима целая книга. И мы всё творим и пишем. А кто это читает? Вот и выходит, что все наши с вами потуги напрасны. Покажите мне хоть одного живого коммуниста, который прочел бы Марксов «Капитал». Безнадёжное занятие. А ведь прескучнейшая, я вам скажу, книга. Пока её освоят, она бесконечно устареет. А потому нечего и браться за писанину. Одна-две статейки о сегодняшнем моменте — ещё куда ни шло. Но не более того. Главное — радикальный метод. А его можно и в двух словах сформулировать. Например: мир — народам, земля — крестьянам, нам — всё. И ничего объяснять не надо. Цели должны быть понятны абсолютному большинству. Задача Вождя как раз в том и есть, чтобы как можно короче сформу- лировать цель и задачу, да так, как этого до него никто не делал. Хороший вождь — это такой вождь, который безошибочно стреляет лозунгом по текущему моменту. А потом всем во... (показывает рукой неприличный жест). И этому надо учиться, учиться и ещё раз учиться, потому что ничто так не подрывает авторитета вождя, как нечётко поставленная задача и неверно сформули- рованный лозунг. (Вождь залезает на стол, топает ногами, затаптывая листы бумаги.) Как видишь, это результат давнишних раздумий, мысли, выстраданные, побывавшие во множестве передряг, в ссылке, в тюрьме, при обыске. (Ложится на стол и продолжает писать лёжа.) А потому прислушайся к моему совету, никогда не стремись всё понять до конца, проникнуть, что называется, в самую суть явления; это ни к чему хорошему никого не приводило. На этом все наши горели и гореть будут. (Перестает писать ручка, Вождь сначала лижет кончик пера, затем трясёт, пока не начинает писать вновь.)

ВОЖДЬ. «Дорогой Нгуен Mайн Кампф! Ещё раз от всей души позволь поздравить тебя с юбилеем — второй годовщиной „Удержания Власти“ и пожелать тебе крепкого здоровья и твёрдости в мыслях... С уважением и любовью твой друг и соратник... Да, чуть не забыл. Со здоровьем у меня не всё в порядке. Последнее время что-то поташнивает. Видимо, эти стервецы-повара недоглядели. Или, поди, чего хуже. Ты же знаешь, с нашим братом не особенно церемонятся. Только недавно похоронили Будённера. Если мои опасения подтвердятся, я из них всю дурь-то повыбиваю! К чему я тебе это говорю? Настоятельно советую обратить внимание на поваров, врачей, охрану и прочую окружающую тебя дрянь. Прощупай их как следует и постарайся не совершать моих ошибок. Уж больно я доверчив. И, если со мной случится несчастье, ты уж проследи, чтобы приехали все наши, несмотря на мои с ними разногласия. Напомни им, что есть еще и высшие интересы. Мне заранее это делать не хочется, впрочем, это и не очень удобно». Интересно, догадается Нгуен, что это моё политическое завещание? «Береги себя. С любовью». Вот тут бы хорошо стишок приписать.
Входит Поэт.

ПОЭТ. Вызывали?

ВОЖДЬ. Нет, только подумал о том, что хорошо бы приписать стишок, а ты уже здесь!

ПОЭТ. Слушаюсь! (Разворачивает папку со стихами.) Вот тут у меня на всякий случай: дружеские, торжественные, революционные; далее: афоризмы, эпиграммы.

ВОЖДЬ. Нет, это не годится. Нужно что-нибудь эдакое, чтобы поставить Нгуена в тупик... Анекдот или частушечку, нет, пожалуй, лучше анекдот.

ПОЭТ. Обыкновенный или про основоположников?

ВОЖДЬ. Пожалуй, про основоположников будет лучше.

ПОЭТ. Нет, мне про основоположников нельзя. ВОЖДЬ. При мне можно. Я разрешаю.

ПОЭТ. Нет.

ВОЖДЬ. А я велю.

ПОЭТ. А я не знаю.

ВОЖДЬ. А я настаиваю.

ПОЭТ (бьется в истерике). Нет, ни за что не буду. Режь, убивай, пытай.

ВОЖДЬ. Это ты молодец. А теперь давай. ПОЭТ (успокоившись). Вот. (Достает из папки
лист и протягивает Вождю.)

ВОЖДЬ. «Сталин после смерти Ленина очень хотел, чтобы его называли „Ленин сегодня“. Особенно он добивался этого от старых коммунистов и Троцкого. Троцкий, который видел и хорошо знал Ленина, наотрез отказался признать в Сталине Ильича, не видя в них ни малейшего сходства. За это он был отправлен в ссылку. Тогда Сталин собрал коммунистов на съезд, на котором прямо поставил вопрос: „Похож или не похож?“ Большинство коммунистов хоть внешне и согласились со Сталиным, внутренне протестовали и про себя думали: „Ну какой же ты Ленин, едреныть!..“ Более двадцати лет Сталин безуспешно пытался переубедить коммунистов. В конце концов он умер и лёг в Мавзолей рядом с Лениным, куда каждые мог прийти, посмотреть и сравнить. Только через три года, благодаря Н. С. Хрущёву, удалось узнать, кто есть кто, вынести Сталина из Мавзолея и закопать рядом». Сам сочинил? Хе-хе.

ПОЭТ. Это народное.

ВОЖДЬ. А что здесь смешного? Всё как было, так и есть.

ПОЭТ. Вот и я говорю. А они смеются. Народ он всегда такой.

ВОЖДЬ. Какой такой?

ПОЭТ. Придурковатый.

ВОЖДЬ. Это верно... Кхе-кха-кхе. Ох! Снова у меня приступ. Что-то мне нездоровится.

ПОЭТ. Доктора позвать?

ВОЖДЬ. Ты что, забыл? С некоторых пор мы не признаем докторов и медицину. Они уже вторую неделю трудятся вместе со всеми, роют стратегические траншеи.

ПОЭТ. Простите, это у меня случайно вырвалось. По старинке. Знаете, как трудно распрощаться с прежним мышлением. Инерция-с, так сказать.

ВОЖДЬ. Это верно. Уже двадцать лет прошло, а мне до сих пор снится, как я партийную кассу доставлял из Саратова в Москву. Помнишь, ты мне ещё билет доставал на поезд, а Варвара деньги мне в штаны зашила. И мне до сих пор снится, будто просыпаюсь я от бабьего крика: «Скорее будите его, у него штаны расстегнуты?» Смотрю, лежу я без штанов, а вокруг рассыпаны все наши партийные деньги... Тут я в ужасе просыпаюсь, только уже на самом деле. Гляжу, всё на месте, только какие-то латыши рядом не спят. Оказалось, их послали для моего же спокойствия. Ох, что-то мне опять нехорошо. Солёненького хочется. У тебя случайно нет с собой огурца?

ПОЭТ. Есть. (Достает из авоськи соленый огурец.)

ВОЖДЬ. А сигаретки нет?

ПОЭТ. Виноват, не догадался. У меня папиросы. Ваши любимые «Герцеговина Флор».

ВОЖДЬ. Давай сюда папиросу. (Закуривает, тут же откусывает огурец, гасит папиросу.) Ох, не могу. Мутит меня. Не знаешь к чему? Да откуда тебе знать.

ПОЭТ. Как не знать, известно, к репрессиям. ВОЖДЬ. Неправда, я еще окончательно не
решил.

ПОЭТ. Да чего уж там. Все об этом говорят. У нас каждые пять лет одно и то же. Придумали бы что-нибудь новенькое, оригинальное, а то народ уже устал бояться.

ВОЖДЬ. Без тебя знаю, что делать. Цугундеру пожалуюсь, он из тебя смуту выбьет.

ПОЭТ. Ну и пожалуйста.

ВОЖДЬ. То есть как пожалуйста?

ПОЭТ. А вот так. На-до-е-ло.

ВОЖДЬ. Что надоело?

ПОЭТ. А всё надоело.

ВОЖДЬ. Что же делать?

ПОЭТ. Придумайте что-нибудь. Вы же Вождь. Родите что-нибудь.

ВОЖДЬ. Я уже забыл, как это делается.
ПОЭТ. Короче, если нет государственных дел,
то я пошёл, пока меня действительно не сдали Цугундеру.
ВОЖДЬ (берет со стола лист бумаги и протягивает Поэту). На, читай, скажешь, где править.

ПОЭТ. А может, я аккуратненько карандашиком?
ВОЖДЬ. Ты рехнулся? На моих рукописях не должно быть чужих правок. Вожди всегда пишут начисто. Или ты со мной в историю захотел? Так тебе уже отведено в ней место. Скромное, но твое. А стрелять или чего там я тебя не буду. Нечего делать из тебя мученика. А то ты, чего доброго, мою славу затмишь. Вот здесь читай.

ПОЭТ. «Одни говорят, что вопрос имеет значительные связи со своеобразными условиями обстановки в нашей стране. В этом определении есть доля правды, но оно не исчерпывает всей правды». Ничего не понятно, но здорово! «Подобные явления имеют место в других странах, но только у нас они достигают особенной остроты. Но если бы они находили своё применение только в своеобразной обстановке нашей действитель- ности, то тогда это было бы чисто национальным и только нашим явлением. Между тем мы знаем, что явление это интернациональное, имеющее корни во всём международном развитии...»

ВОЖДЬ (хватается за живот). Нехорошо.

ПОЭТ. А по-моему, наоборот, очень даже хорошо. Но если вам не нравится, то дело ваше.

ВОЖДЬ. Не-хо-ро-шо.

ПОЭТ. Вы, по-моему, слишком к себе требовательны.

ВОЖДЬ. Да нет, внутри нехорошо.

ПОЭТ. Может, ветеринара позвать?

ВОЖДЬ. Мы не признаем ветеринаров с тех пор, как пала моя конница. Похожу-ка я туда-сюда. Читай.

ПОЭТ. «Вот почему я полагаю, что это определение страдает односторонностью. Другие
говорят...»

ВОЖДЬ. Меня не волнует, что говорят другие. ПОЭТ. Это ваши слова.

ВОЖДЬ. Я в этом не вижу противоречия. Читай дальше.

ПОЭТ. «Итак, что же, в конце концов, это за
явление? Это есть теория и практика врагов нашей действительности вообще, теория и практика враждебных элементов в особенности, имеют исключительно боевой и исключительно вредный характер. И это совершенно правильно».

ВОЖДЬ. Сам знаю!

ПОЭТ. Это у вас написано.

ВОЖДЬ (снова хватаясь за живот). Что эти суки сделали!

ПОЭТ. «И особенность явления в наш период объясняется двумя причинами...» Какие суки?..

ВОЖДЬ. Не помню.

ПОЭТ. «Во-первых, тем, что воспользовались нашей мягкотелостью и попустительством отдельных руководителей в центре и на местах, во- вторых, пользуются поддержкой всего враждебного мира, перед которым мы вырыли огромную пропасть...»

ВОЖДЬ. Чем это от тебя пахнет? ПОЭТ. Как всегда...

ВОЖДЬ. Отойди.

ПОЭТ. Зачем?

ВОЖДЬ. Меня этот запах раздражает.

ПОЭТ. Давно ли? (Делает шаг в сторону.)

ВОЖДЬ. Еще отойди.

ПОЭТ.(делает два шага). Еще?

ВОЖДЬ. (нюхая воздух). Достаточно.

ПОЭТ. «...Усиленная борьба с этим негативным явлением, стало быть, нынешняя наша политика есть не продолжение нашей политики...»

ВОЖДЬ. Всё, довольно.

ПОЭТ (делая шаг в сторону... А поворот от старой политики ограничения и вытеснения к новой политике ликвидации как биологического вида...» Гениально. Тут нечего править. Ни добавишь, ни прибавишь. Только испортишь.

ВОЖДЬ. Правда?

ПОЭТ. Правда. Только о чём это?

ВОЖДЬ. Это о проблеме яслей и материнства. ПОЭТ. А-а!.. Что? Они-то чем виноваты?

ВОЖДЬ. Да надоели со своими просьбами. Всё дай да дай. А где я их возьму?

ПОЭТ. Мы теперь и их не признаём.

ВОЖДЬ. Ну, не совсем...

ПОЭТ. Нет, вы прямо скажите.

ВОЖДЬ. Ну некому у нас работать. Вон ты стихи пишешь и ни о чем думать не хочешь. На всём готовеньком. А кто тебе хлеб будет выращивать и вообще? И обо всём мне приходится думать.

ПОЭТ. Ну как знаете. Вы вождь, вам видней.

ВОЖДЬ. А ты опять, значит, как поэт самоустранился. Нет в тебе гражданской ответственности.

ПОЭТ. Я поэт!

ВОЖДЬ. Не слишком ли звучит гордо?

ПОЭТ. Я поэт!

ВОЖДЬ. Ну да...

ПОЭТ. Я поэт!!!

ВОЖДЬ. Ну хорошо. Хорошо. Можешь прочесть что-нибудь новенькое.

ПОЭТ. Про вас?

ВОЖДЬ. Только без лести. Ты знаешь, я этого не люблю.

ПОЭТ. Без лести? Пожалуйста:
Я лиру посвятил Тирану своему. Быть может, я умру, неведомый ему: Но я ему служил и этим я доволен.

ВОЖДЬ. Как ты меня назвал?

ПОЭТ. Тираном. Но вы же просили без лести. ВОЖДЬ. А впрочем, ничего, хорошие стихи.

ПОЭТ. Ну что, настоящий поэт?

ВОЖДЬ. А почему «неведомый ему»? Я же тебя знаю. Может, это не ты написал?

ПОЭТ. Ага, а вам хочется, чтобы я во всём прямо сознался и Цугундер влепил мне «десять лет расстрела»?

ВОЖДЬ. А не могут они мне быть каким-нибудь образом знакомы?

ПОЭТ. Это возможно. Они уже давно ходят в списках.

ВОЖДЬ. Прочти что-нибудь ещё. ПОЭТ. Ещё?

ВОЖДЬ. Ну да.

ПОЭТ. С удовольствием:
Рыбу любит всяк народ,
Белый — кильку, черный — шпрот.
Это я в пику америкосам. Как я им остро врезал?

ВОЖДЬ (корчится). Не смей больше говорить про рыбу. Мне даже мысль о ней противна!

ПОЭТ. Вы же её так любили!

ВОЖДЬ. А теперь воротит. Всё, молчи. Хватит. И в этом нет противоречия.

ПОЭТ. Когда моя жена была беременная, ей тоже было дурно от запаха рыбы.

ВОЖДЬ. Думай, что говоришь! Как ты смеешь сравнивать меня, Великого Вождя, со своей паршивой беременной женщиной? Я не посмотрю на то, что ты мой близкий друг. Возьму и сдам тебя Цугундеру. (Взгляд его останавливается.) Хочу ананасовый компот. Компот и соленый огурец. Скорее мне ананасовый компот и солёный огурец. (Топает ногами.) Что стоишь? (Поэт бежит к двери.) Ты куда бежишь?

ПОЭТ. За компотом.

ВОЖДЬ. Стой!

ПОЭТ. Есть!

ВОЖДЬ. Не хочу больше ананасового компота.(Садится в кресло.) Огурец тоже не хочу. Хочу, чтобы ты побыл со мной и никуда не уходил. Встань вон там и говори мне что-нибудь приятное.

ПОЭТ. Вы самый великий и гениальный.

ВОЖДЬ. Нет, не то. Это я из газет знаю.

ПОЭТ. Ну что вы хотите? Скажите сами, а я повторю.

ВОЖДЬ. Сам не догадываешься?

ПОЭТ. Нет.

ВОЖДЬ. Повторяй за мной: «Дорогой Вождь, как хорошо, что ты у нас есть».

ПОЭТ. Ничего в этом нет хорошего.

ВОЖДЬ. Повторяй, кому говорю!

ПОЭТ. Не буду. Это с некоторых пор противоречит моим убеждениям.

ВОЖДЬ. А вдруг я завтра возьму и помру? Тебя тогда совесть замучает.

ПОЭТ. Не возьмёшь.

ВОЖДЬ. Ну будь другом.

ПОЭТ. Хорошо, только в последний раз. Обещаете больше не приставать?

ВОЖДЬ. Обещаю.

ПОЭТ (с пафосом). Дорогой Вождь, как хорошо, что ты у нас есть!

ВОЖДЬ. Повтори ещё раз.

ПОЭТ. Мы же договорились на один раз. ВОЖДЬ. А тебе жалко?

ПОЭТ. Не жалко, а из принципа.

ВОЖДЬ. Тогда читай мне наизусть Конституцию.

ПОЭТ. Откуда?

ВОЖДЬ. Сначала.

ПОЭТ. В основе политического строя заложен принцип демократического деспотизма. Каждый гражданин является деспотом по отношению к другом деспоту.

ВОЖДЬ. Например.

ПОЭТ. Например: если один гражданин пропускает другого гражданина вперёд себя, он тем самым заставляет его подчиниться своей воле, то есть выполняет основной принцип демократического деспотизма. Все женщины подчиняются мужчинам, мелкие деспоты — деспотам более крупным, а те, в свою очередь, верховному, то есть тебе.

ВОЖДЬ. А знаешь, мне уже лучше.

ПОЭТ. Дальше читать?

ВОЖДЬ. Нет. Скажи мне, что чувствовала твоя жена?

ПОЭТ. Это вопрос сугубо интимный.

ВОЖДЬ. Да я тебя не о том спрашиваю. Не про тогда, а про когда она была беременной.

ПОЭТ. Мне как-то неловко.

ВОЖДЬ. У моего народа не должно быть от меня никаких секретов.

ПОЭТ. Я мало помню. Кажется, её тошнило.

ВОЖДЬ. И это всё? Я подозревал, что ты негодный муж.

ПОЭТ. Она тоже требовала солёного и ананасовый компот.

ВОЖДЬ. Неужели?

ПОЭТ. Вот именно.

ВОЖДЬ. Всё?

ПОЭТ. Хорошо, я скажу, если вам так хочется. ВОЖДЬ. Ну что ты меня пугаешь?

ПОЭТ. Я не пугаю. Я не могу выговорить. У неё пропали ме... ме... ме...

ВОЖДЬ. Что пропало ме...? Говори яснее. ПОЭТ. У неё пропало месячное кровотечение.

ВОЖДЬ. Ну и что?

ПОЭТ. Ничего.

ВОЖДЬ. А курить?

ПОЭТ. Не могла.

ВОЖДЬ. Совпадает.

ПОЭТ. Что совпадает?

ВОЖДЬ. А то: тошнит, курить не хочу, а хочу солёненького и ананасовый компот (Достает из ящика стола свечку и начинает её грызть.)

ПОЭТ. И свечку ела.

ВОЖДЬ (прячет свечку в стол). Кажется, я беременный.

ПОЭТ. Этого с нами не бывает.

ВОЖДЬ. Это с кем это с нами? Это с вами, может быть, и не бывает. А со мной может быть всё, что с вами не бывает. (Снимает телефонную трубку.) Секретариат? Дай мне срочно справку по беременности. Трубы, клетки, пуповина... Нет, это не то. Что там ещё? Токсикозы беременности?.. Читай. Так, помедленнее, я записываю: тошнота, рвота, слюнотечение, извращение вкуса, головные боли. Всё, я записал. (Вешает трубку.) Ну что я сказал!

ПОЭТ. А кто же тогда отец?

ВОЖДЬ. Я отец!

ПОЭТ. Это понятно. Ты нам всем Отец родной. А я спрашиваю про ребёнка. Кто отец ребёнка?

ВОЖДЬ. Ты рассуждаешь как какой-нибудь отщепенец. Я ему Мать, я же ему и Отец. Это вы не можете справиться вдвоем.

ПОЭТ. Как-то странно, надо посоветоваться с моей женой. Надо же что-то делать.

ВОЖДЬ. Во-первых, надо оповестить народ.

ПОЭТ. Мне это кажется несколько
преждевременным. Надо сначала окончательно убедиться. В таком вопросе торопиться не следует.

ВОЖДЬ. Но и промедление смерти подобно. Впрочем, ты прав, надо пока держать в тайне от людского сглазу. Знаешь, сколько у меня врагов и завистников?

ПОЭТ. Все.

ВОЖДЬ. Вот от всех в тайне и держи. (Снимает трубку.) Секретариат? Что там дальше про беременных? Пища беременных должна содержать достаточно витаминов... Хорошо. Сиди на месте. (Поэту, кладя трубку.) Бери мандат и беги за продуктами, смотри, чтобы было как надо.

ПОЭТ. Я помню. Молоко, фрукты, витамины, кружка Эсмарха... Беременные — моя слабость. Эх, залётные! (Берёт мандат.) Я скоро вернусь, папаша!

ВОЖДЬ (остается один, снова говорит по телефону). Только помедленнее. Я записываю: «Наружные половые органы следует ежедневно обмывать чуть теплой кипячёной водой с мылом... предварительно чисто вымытыми руками с коротко остриженными ногтями... движения подмывающей руки должны быть направлены от лобка (кладет трубку на стол) — «ягода-малина, ягода-малина» — к заднему проходу».
Возвращается Поэт с авоськой.

ПОЭТ (не обращая внимания на Вождя). Вот, отоварился. Полный рацион: мясо, творог, молоко, яйца.

ВОЖДЬ. Мыло принёс?

ПОЭТ. Мыло зачем?

ВОЖДЬ. Хочу попробовать. Никогда не ел мыла.

ПОЭТ. Нельзя!

ВОЖДЬ. Хочу, и всё!

ПОЭТ. Нельзя.

ВОЖДЬ. Хочу!

ПОЭТ. В туалете наверняка есть.

ВОЖДЬ. Оно там грязное.

ПОЭТ. Можно его обмыть.

ВОЖДЬ. Вот ты и обмой.

ПОЭТ. Хорошо, я его обмою. (Уходит за дверь.)

ВОЖДЬ (в трубку). У меня сейчас совещание. Я перезвоню. Подготовь мне все документы по беременности... А я говорю, прорабатывайте вопрос!

ПОЭТ (возвращаясь с мылом). Вот.

ВОЖДЬ. А оно не отравленное?

ПОЭТ. Да как будто обыкновенное.

ВОЖДЬ. Что значит «как будто»? Вечно у вас всё приблизительно. Пробуй.

ПОЭТ. Не буду.

ВОЖДЬ. А может, ты его сам отравил? Пробуй, кому сказал.

ПОЭТ. Тьфу, гадость. Нате.

ВОЖДЬ. Гадость, говоришь? Мне что-то расхотелось. Лучше покажи мне свою авоську. Ага. Я же тебе говорил, что меня от рыбы тошнит. (Берёт авоську и выбрасывает в корзину.) И что я теперь буду есть?

ПОЭТ. Всё выбросили.

ВОЖДЬ. Я есть хочу! Принеси мне молока. ПОЭТ. Давайте новый мандат, на беременную.

ВОЖДЬ. Я тебе давал.

ПОЭТ. У меня его забрали в обмен на то, что вы выбросили.

ВОЖДЬ. А то! Там же рыба была!

ПОЭТ. Так ведь рыба положена в рацион.

ВОЖДЬ. Кто распорядился?

ПОЭТ. Вы. Там стоит ваша подпись.

ВОЖДЬ. Подмахнул не глядя. Ты возьми её тихонечко вынь и выброси.

ПОЭТ. Нельзя. Это является нарушением принципа демократического деспотизма: все получают равное количество продуктов одинакового качества соответственно занимаемой должности. И по инструкции должны их полностью потреблять.

ВОЖДЬ. Потре... что?

ПОЭТ. Потре... тре... съедать.

ВОЖДЬ. А мою рыбу вынь по дороге и засунь в урну. Понял. Это тебе я сказал!

ПОЭТ. Как не понять. (Собирается уходить). Но, если поймают, я скажу, что вы велели. Я не собираюсь сидеть за порчу фондируемых продуктов. Я пошёл?

ВОЖДЬ. Нет, стой.

ПОЭТ. Что такое?

ВОЖДЬ. Ты не смеешь оставить меня в трудную для меня минуту. Лондон помнишь? Съезд, решаются важнейшие задачи партии. Я переутомился и ужасно страдал по ночам бессонницей.

ПОЭТ. Похудели, осунулись.

ВОЖДЬ. Значит, помнишь.

ПОЭТ. Я тогда подошёл во время заседания и говорю: «Хочешь, помогу?»

ВОЖДЬ. Нет, не так. Ты подошёл ко мне и говоришь: «Я вам могу чем-нибудь помочь?» — а вечером того же дня пришёл ко мне на квартиру.

ПОЭТ. Вы меня встретили в пижаме и тапочках, с мокрым полотенцем на голове.

ВОЖДЬ. Ну да, а у тебя под мышкой был твой новый роман «Отец».

ПОЭТ. А утром перед заседанием съезда вы меня отыскали и говорите: «Знаешь, батенька, очень своевременная оказалась книга. Этой книгой вы оказали рабочему классу всего мира неоценимую услугу».

ВОЖДЬ. Да. А помнишь племя, которое любило убивать президентов и делать перевороты? Я его переселил, а ты написал по этому случаю поэму и этим меня снова поддержал. В дни сомнений и тревог ты всегда был рядом. Скажи, друг-поэт, а может быть, ну его? Может, не мучиться? Скажи, зачем мне это нужно? И вообще, что там делают, чтобы избавиться от беременности?

ПОЭТ. Не знаю. Это было запрещено ещё предыдущим вождём.

ВОЖДЬ. Но в литературе-то осталось?

ПОЭТ. Цензура вырезала.

ВОЖДЬ. Не крути, я знаю, что ты всё про это знаешь. Вы, поэты, народ любопытный.

ПОЭТ. Хорошо, скажу: делают аборт.

ВОЖДЬ. А как это?

ПОЭТ. Не знаю. Ну точно не знаю. Говорят, сам не сделаешь, надо кого-то звать.

ВОЖДЬ. Кого звать?

ПОЭТ. Не помню. Слово какое-то нерусское. И стоило это, кажется, недёшево.

ВОЖДЬ. Ты же понимаешь, мне бы сделали бесплатно.

ПОЭТ. Бесплатно у нас могут только что-нибудь отрезать.

ВОЖДЬ. Но наверняка есть и другие средства.

ПОЭТ. Говорят, были какие-то таблетки. Их надо было съесть целую горсть, а потом сесть в горячую ванну. Так, чтобы почти кипяток. И всё выходит. Но я бы не советовал. Могут быть последствия. Это у вас ведь впервые?

ВОЖДЬ. Естественно!

ПОЭТ. То-то и оно. Вы можете больше потом никогда не родить. И вообще, в таком возрасте прерывать беременность очень опасно.

ВОЖДЬ. А ждать, девять месяцев мучиться...

ПОЭТ. Да, рожать тоже не сахар.

ВОЖДЬ. А нет такого, чтобы съел что-нибудь вкусненькое вечером, а к утру рассосалась.

ПОЭТ. Я не слыхал. Похоже, что нет.

ВОЖДЬ. Как же природа неловко устроена! Я всегда говорил: нельзя ждать милости от природы...

ПОЭТ. ...взять у неё силой — вот наша задача!

ВОЖДЬ. Тогда скажи мне как на духу: а были ли случаи, когда мужики рожали?

ПОЭТ. Нет, не слышал.

ВОЖДЬ. Стало быть, я первопроходец?

ПОЭТ. Я бы на вашем месте выражался точнее...

ВОЖДЬ (с пафосом). Стало быть, вот она моя новая историческая миссия! Если не было, тогда совсем другое дело! Тогда я непременно буду рожать, рожать и ещё раз рожать! Я переверну весь мир! Я совершу Великую Сексуальную революцию!

ПОЭТ. Вот это гениально!

ВОЖДЬ. Я научу всех вас рожать. Тогда женщины нам будут ни к чему. Мы их пошлём на тяжёлые физические работы до их полной ликвидации как тупиковой ветви биологического вида, сотворенного из ребра. Верну назад историческую справедливость. И тогда я навеки впишу свое имя в историю развития человечества!

ПОЭТ. А м-м?..

ВОЖДЬ. И твоё тоже!


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Прошло несколько месяцев. На сцене Вождь, он в полосатом трико. Внешне он ничуть не изменился, только, пожалуй, поправился. Лежа на столе он делает зарядку.

ВОЖДЬ. (поет) ...Закаляйся, если хочешь быть здоров, закаляйся... Дыхательные упражнения лежа: ноги согнуты. Руки медленно запрокидываются назад, глубокий вдох через нос, руки медленно вытягиваются вдоль туловища. Вдох через рот, выдох через нос. (Делает упражнение наоборот.) Дыхательное упражнение стоя на коленях. Руки вытянуты вперед, медленно отводятся в сторону, вдох, и медленно возвращаются назад в исходное положение — выдох.
Входит Поэт.

ПОЭТ. Да здравствует Вождь всех времен, племен и народов! Войти?

ВОЖДЬ. Входи.

ПОЭТ. Как самочувствие?

ВОЖДЬ. Самочувствие наше с сыночком хорошее. Иди сюда. Потрогай вот здесь. Шевелится?

ПОЭТ. Что-то я не чувствую.

ВОЖДЬ. Послушай тогда сердцебиение.

ПОЭТ. Учащенное.

ВОЖДЬ. Не здесь, а здесь.

ПОЭТ. В животе?

ВОЖДЬ. Интересно, какой он там?

ПОЭТ. Можно посмотреть. Я там кресло прикатил.

ВОЖДЬ. Кто-нибудь видел?

ПОЭТ. Нет, только человек с ружьем.

ВОЖДЬ. Если вдруг девочка — это никуда не годится. Придется переделывать.

ПОЭТ. Давай посмотрим.

ВОЖДЬ. Нет, погоди. Сперва я хочу сделать упражнения. А то ты меня растревожил, и я не смогу закончить. А знаешь, как это полезно. Спок рекомендует. Гимнастика во время беременности способствует благоприятному её течению, укорачивает продолжительность родов... Дыхательное упражнение стоя: руки медленно поднимаются до уровня плеч, вдох, руки медленно опускаются — выдох. Что слышно о моих подданных. Вдох — выдох.

ПОЭТ. Народ очень волнуется за ваше здоровье и очень интересуется, кого мы ждём: наследника или наследницу? Народ предпочитает наследника.

ВОЖДЬ. Это хорошо. Тут у меня с народом нет разногласий. Какие ещё новости?

ПОЭТ. Вот я и говорю, что сегодня, в крайнем случае завтра, мы должны дать им подтверждение.

ВОЖДЬ. Значит, ты для этого притащил гинекологическое кресло?

ПОЭТ. Для этого.

ВОЖДЬ. А если я не соглашусь?

ПОЭТ. Не знаю, как хотите. Я же, как поэт, выполняю теперь волю народа. А в остальном — воля ваша.

ВОЖДЬ. Ну хорошо, только не так сразу. Чуть погодя.

ПОЭТ. Как хотите, но боюсь, затягивать не стоит, этим вы можете приостановить всенародный почин.

ВОЖДЬ. Какой такой почин?

ПОЭТ. Общественные организации и профсоюзы выделили из своей среды добровольцев, желающих рожать детей по вашему примеру. По всей стране начался великий почин: даешь пацана за семь месяцев и двух в три года. А если будет наверняка известно, что мальчик, число энтузиастов значительно увеличится, потому как никто не хочет родить неперспективную в социальном плане девочку. Это ещё не всё. В каждой сотне есть добровольцы, готовые родить двойню. Госпланом уже запланированы тройни, одна на тысячу, единицам предложено родить по 4–5 младенцев за раз.

ВОЖДЬ. И что они?

ПОЭТ. Согласились!

ВОЖДЬ. Вот это молодцы. Надо обязательно учредить орден «Отец-герой» и давать его за особые заслуги.

ПОЭТ. В стране начались перебои с мылом и мелом.
ВОЖДЬ. Надо ввести карточки и выдавать только тем, кто следует моему революционному примеру... Послушай, а что бабы?
ПОЭТ. Тут могут быть сложности. Они сначала обрадовались. Мол, вот и хорошо, хоть теперь мужикам дело нашлось, но теперь потихоньку начали бунтовать: это наше, говорят, природное право.

ВОЖДЬ. А вы им сказали, что мы выше природы?

ПОЭТ. Они уперлись, никакие аргументы не принимают.

ВОЖДЬ. Значит, говорят, право? Так вот ты, поэт, и сообщи им, что мы их теперь этого права лишаем. Вот так-то! Упражнение для мышц тазового дна... Тьфу, как же ты меня расстроил. Значит, так: я рекомендую провести собрание работниц в поддержку нового моего мышления. Следует им объяснить, что так они матери и работницы, а так они останутся только работницами. Вот и выйдет им облегчение. И чтобы резолюцию собрания приняли единогласно. Надо же?! Мы стоим перед лицом Великой Сексуальной революции, которая призвана изменить весь мир, а эти... Я не позволю, чтобы отдельные отсталые элементы вставляли палки в колёса истории. Короче, предупреди их: или-или. Пускай до сего дня мы ж вместе, что называется, рука об руку. Но теперь их время ушло. Либо пусть притихнут и самоликвидируются из общественной жизни, или мы их сами ликвидируем как ненужную, вредную, я бы даже сказал, тупиковую ветвь в развитии человечества. Записал?

ПОЭТ. Нет.

ВОЖДЬ. Воспроизведёшь по памяти. И завтра чтобы было в печати. Но вести начни с...

ВОЖДЬ. Пятое упражнение: сближение колен при задержании руками этого движения... Тьфу, ты меня всё время сбиваешь. Я же сказал, ещё не время.

ПОЭТ. А когда же время?

ВОЖДЬ. А что деятели искусства?

ПОЭТ. С нами...

ВОЖДЬ. С вами!

ПОЭТ. С нами оказалось проще всего.

ВОЖДЬ. То есть вы все собрались последовать моему примеру.

ПОЭТ. И да и нет. То есть не всё так просто. Дело в том, что у деятелей искусства прибавилось множество дел. Надо пересмотреть всю прошлую культуру, изъять всё вредное и оставить только то, что нужно в настоящий момент. И надо начинать создавать новую культуру. Ведь в старой, куда ни сунься, везде эта так называемая любовь. Всё надо переписать заново.

ВОЖДЬ. Ну почему же всё. Возьмите, к примеру, Адама и Зевса. Это как раз то, что нам нужно. Пусть Адам пожалеет свое ребро.

ПОЭТ. А ведь действительно!

ВОЖДЬ. Толстого обязательно запретить. Уж очень он бабник. И Пушкина.

ПОЭТ. Из Пушкина как раз кое-что можно оставить:
«Родила царица в ночь не то сына, не то дочь;
не мышонка, не лягушку, а неведомую зверюшку».

ВОЖДЬ. Вот это правильно. Это у Пушкина надо оставить, а остальное — сжечь. Только не сразу, а постепенно, иначе финны нам предъявят претензии по экологии.

ПОЭТ. Я всегда поражался вашему умению точно выражать мысль.

ВОЖДЬ. И воплощать её в жизнь!

ПОЭТ. Именно это я и хотел добавить.

ВОЖДЬ. Надо уметь выражаться кратко. Надо
было сказать так: «Я всегда поражаюсь умению Вождя точно выражать и воплощать мысль. Вот чему надо учиться!» Но вы, поэты, всегда были многословны.

ПОЭТ. Вот бы так научиться!

ВОЖДЬ. Это от природы. Потому что мы, Вожди, само совершенство. Вот ты там сомневаешься вместе с народом, а я тебе так скажу: Вождь не может родить девочку. Вождь родил девочку — да то одно и то же, что гора родила мышь! Ты только подумай. Даже вашими куриными мозгами это можно понять. Итак, будет мальчик, и точка!

ПОЭТ. Значит, я вот так прямо и скажу.

ВОЖДЬ. А вдруг девочка?

ПОЭТ. Вы же сами сказали, что этого не может быть.

ВОЖДЬ. Это я теоретически сказал, а практически жизнь, знаешь, очень неожиданная штука. Всё-таки хорошо было бы убедиться.

ПОЭТ. Я никак не пойму: то так, то не так, то это, то не это. Я пойду, а вы позовите себе кого хотите и...

ВОЖДЬ. Нет.

ПОЭТ. Что нет?

ВОЖДЬ. Ты мне друг?

ПОЭТ. Ну.

ВОЖДЬ. Что «ну»?

ПОЭТ. Ну друг.

ВОЖДЬ. Значит, у меня нет от тебя никаких секретов.

ПОЭТ. Ну значит, нет.

ВОЖДЬ. Тогда я перед тобой откроюсь!

ПОЭТ (жмурясь). Нет, не сейчас, не так сразу!

ВОЖДЬ. Именно сейчас. Ты должен знать! Знаешь, как мне больно?

ПОЭТ. Что больно?

ВОЖДЬ. Вспоминать больно.

ПОЭТ. Говори, кто это, я его!..

ВОЖДЬ. Цыганка.

ПОЭТ. Какая цыганка?

ВОЖДЬ. Обыкновенная цыганка на вокзале.

ПОЭТ. Какая цыганка на вокзале?

ВОЖДЬ. Мне цыганка нагадала, что первым ребёнком у меня будет девочка.

ПОЭТ. Ух. Ну это совсем другое дело.

ВОЖДЬ. То есть как это другое дело?

ПОЭТ. Я думал, чего похуже. Смотрите проще.
Мы же цыган не признаем, а следовательно, гадания не имеют у нас законной силы.

ВОЖДЬ. Я это и сам знаю. И понять-то я понимаю, но всё-таки.

ПОЭТ. А может, у вас дитя на стороне?

ВОЖДЬ. Как ты смеешь такое говорить? Ты же знаешь, с кем я общаюсь, это же хорошо проверенные наши. И не смей даже об этом думать.

ПОЭТ. Так что, решено? Значит, завтра я объявляю на всю страну, что у нас будет мальчик?

ВОЖДЬ. Какой же ты всё-таки! Все вы интеллигенты таковы. Всё-таки посеял во мне сомнения. Лучше бы я с тобой не разговаривал. Ведь был же я уверен, а теперь. Предупреждали ведь меня — не связывайся с интеллигентами. Так нет, не послушался. Ладно, тащи сюда свое кресло!

ПОЭТ. Вот это правильно, вот это мудрое решение.

ВОЖДЬ. Вот бы отыскать ту цыганку и выяснить, что она имела в виду. Да где её теперь найдешь? Может, она ещё и жива, да пока довезут, так по дороге сдохнет. Ты у нас цыган давно видел?

ПОЭТ. Да уж лет десять как, с тех пор как ты победил.

ВОЖДЬ. Я подозревал, что ты мне именно так ответишь.

ВОЖДЬ (подходя к креслу). А ты уверен, что ты знаешь, как им пользоваться?

ПОЭТ. А почему опять я? Я думал, что вы сами знаете.

ВОЖДЬ. Как ты мог в этом усомниться? Чтобы я да не знал элементарных вещей? Значит, ты решил, что я что-то могу не знать!

ПОЭТ. Нет, как я мог? Я всегда был уверен, что вы всё знаете.

ВОЖДЬ. А всё-таки я вижу, что ты сомневаешься.

ПОЭТ. Клянусь!

ВОЖДЬ. Что говорить о других?

ПОЭТ. Ну клянусь же!

ВОЖДЬ. Так вот, я тебе докажу, что ты самый последний негодяй. Вот! (Садится в кресло наоборот, то есть головой вниз.) А-а-а-а. (Открывает рот.)

ПОЭТ (заглядывая в рот). Шире, ничего не видно.

ВОЖДЬ. Поверни меня к свету.

ПОЭТ. Вижу покраснение.

ВОЖДЬ. А-а.

ПОЭТ. Я что-то плохо вижу.

ВОЖДЬ. Надень, как его, ну зеркальце.

ПОЭТ. Похоже, что мальчик.

ВОЖДЬ. Точно мальчик?

ПОЭТ. Во всяком случае, на девочку не похоже.

ВОЖДЬ. Ну что я говорил! (Встает с кресла.) У меня не может быть девочки. Ещё Пушкин сказал, что только у женщин может родиться не пойми что. А у меня, у мужчины, тем более у Вождя, обязательно должен быть мальчик!

ПОЭТ. Может, кого ещё позвать, вдруг я ошибся?

ВОЖДЬ. Интеллигент проклятый, ты опять сомневаешься?

ПОЭТ. Ну так, чтобы быть окончательно уверенным?

ВОЖДЬ. Ну ты опять за своё. Но ты меня теперь не собьёшь! Я знаю, я всё знаю. Так есть и так будет. Знал, знаю и буду знать! Вот так-то, батенька!.. Эх, хороший был поэт Пушкин. Талант.

ПОЭТ. Что это с вами вдруг?

ВОЖДЬ. Это же он написал: «Октябрь уж наступил...»?

ПОЭТ. Кажется, он. Впрочем, не уверен. Может, и Маяковский.

ВОЖДЬ. Зря он не родился в наше время. Такому гению, как я, такому времени, как наше, нужен такой гений, как Пушкин.

ПОЭТ. А я?

ВОЖДЬ. Что ты?

ПОЭТ. Зачем вы меня обижаете?

ВОЖДЬ. На правду обижаться не рекомен- дуется. А то есть мнение, если будешь обижаться на правду, вообще из поэтов уволю и не посмотрю на то, что больше поэтов у нас в стране нет.

ПОЭТ. Чьё мнение?

ВОЖДЬ. Известно чьё. Моё мнение. Итак, на
чём мы остановились? Ага, значит, мальчик. И это хорошо, что родится мальчик. Во-первых, я докажу злонамеренным нашим согражданам и всему миру, что задуманная мною Великая Сексуальная революция — это не плод фантазии, а продукт диалектического мышления, во-вторых, родится преемник и мы воспитаем из него Вождя, верного продолжателя моего дела. Что называется, плоть от плоти, кровь от крови!

ПОЭТ. Я предвижу, он будет таким же гениальным.

ВОЖДЬ. Само собой разумеется. Только вот не надо заранее льстить.

ПОЭТ. Кто его знает. До самого конца никогда не знаешь наверняка. Сегодня мальчик, а завтра — бог его знает что. Моя жена обследовалась каждый месяц и пила какие-то травки, правда я не помню для чего. Но вам, я думаю, достаточно вашего непоколебимого сознания и уверенности в себе.

ВОЖДЬ. Ты думаешь?

ПОЭТ. Конечно.

ВОЖДЬ. Этого у меня как раз достаточно. А всё-таки сколько осталось дней?

ПОЭТ. Так точно сосчитать нельзя, но приблизительно месяца четыре.

ВОЖДЬ (хлопая в ладоши). И родится мальчик. Как я счастлив!

ПОЭТ. Представляю, какой он будет хорошенький.

ВОЖДЬ. Весь в отца. Посмотри, каким я был в детстве. (Показывает фотографию.) Он вырастет, у него тоже родится сын, моя копия, и мой образ будет жить вечно, не сходя с плакатов, портретов, рисунков художников. Это и есть вечность! Я буду вечно живым. Люди никогда не забудут, как я выгляжу.

ПОЭТ. Гениально. Об этом непременно надо будет написать. Это только вашему несравненному гению могло прийти в голову родить сына. Его даже назвать можно так же. И тогда даже ваше имя будет жить вечно.

ВОЖДЬ. А у мужчин бывает бесплодие?

ПОЭТ. То есть как?

ВОЖДЬ. Ну вот так, что не может быть ребёнка вообще.


ПОЭТ. Может, только в другом смысле.

ВОЖДЬ. В каком таком другом смысле?

ПОЭТ. Об этом говорить запрещено.

ВОЖДЬ. Говори, я приказываю!

ПОЭТ. Тогда мне ничего не остается делать, только подчиниться.

ВОЖДЬ. Говори!

ПОЭТ. Это в смысле, когда посредством женщины.

ВОЖДЬ. Ну, ты меня успокоил, а то я подумал, вот беда будет, если я где-нибудь на каком-нибудь поколении прервусь. (Берёт яблоко из вазы.) Это мне... а это ему, моему сыночку. И ни в чём себе не отказывай. А вот это тебе. (Протягивает рукопись.) Вот здесь завтрашние сводки о моей беременности, вот тут теория: «Три источника и три составные части беременности», это статья: «Мужики должны взять беременность в свои руки» — восемь предпосылок, шестнадцать причин и два следствия, вот это: «Великая Сексуальная революция неизбежна!»

ПОЭТ. Когда вы это всё написали?

ВОЖДЬ. Я стал очень плодовит: работаю, что называется, за двоих. Время великой революции неумолимо надвигается. Через каких-нибудь четыре месяца настанет новая эра человечества, которую оно ожидало с момента своего появления. Наша роль, то есть роль мужского пола, будет не только восстановлена как главенствующая, но и поднята на небывалую высоту. А противопо- ложный же пол? Ну что ж. Это жертвы. Так было, так будет. Лучшее выживает — худшее погибает. Революции без жертв не бывает. Должны быть издержки. Насилие, как уже говорилось неоднократно, — повивальная бабка революции. Кстати, ты уже договорился с повивальной бабкой?

ПОЭТ. Нет ещё. Они боятся. Мне ещё как-то верят, но, когда я намекаю, что я ваше доверенное лицо, отказываются наотрез.

ВОЖДЬ. Меня боятся? Да хочешь знать, я самый миролюбивый Вождь на свете.

ПОЭТ. Не вас. Они боятся принимать роды у мужского пола. Говорят, дело новое, незнакомое. Можно ошибиться.

ВОЖДЬ. Тогда не говори никому, что я мужчина.

ПОЭТ. Так все итак знают. Они ни за что не пойдут во дворец.

ВОЖДЬ. Может, нам заграничных позвать?

ПОЭТ. Как знаете, но я бы не советовал?

ВОЖДЬ. Это почему?

ПОЭТ. Чужим поверим? Мало ли кого они к нам пришлют.

ВОЖДЬ. А мы их потом повесим.

ПОЭТ. Снова оскандалимся.

ВОЖДЬ. И то верно. Тогда придумай, как нам незаметно проскользнуть к ней, чтобы никто не знал и не догадался. Или лучше сними где-нибудь в центре квартирку, запри там бабку, такую, чтобы с опытом, а я, как настанет срок, незаметно приду.

ПОЭТ. А как вам удастся прийти незаметно?

ВОЖДЬ. Ну скажем...

ПОЭТ. Вас же все знают в лицо.

ВОЖДЬ. Куплю себе женское платье, парик, напудрюсь, и айда. Да ты не волнуйся. Только тщательно проверь, чтобы не было смежных комнат. А лучше сними ещё все соседние квартиры. Вдруг я кричать буду. Постой, какое сегодня число.

ПОЭТ. Кажется, девятнадцатое.

ВОЖДЬ. Вот на девятнадцатое января и назначим. И запиши, что нужно купить. Ну эти, пелёнки, ползунки, короче, сам знаешь. Всё, иди. Ты мне сегодня не нужен. Или нет, постой. Не забудь купить детскую кровать. Иди... Нет, стой. Наверное, нужна будет кормилица? Нет, не нужна. Я сам справлюсь. Да, и не забудь предупредить старого еврея.

ПОЭТ. Какого ещё еврея?

ВОЖДЬ. Еврей у нас один. Чтобы перевёл куранты на новое время. Всё, уходи. (Поэт уходит, Вождь ходит по сцене и гладит себя по животу — сначала снизу вверх, потом вдоль.)

ВОЖДЬ. Я что-то никак не пойму. Похоже, плод-то лежит поперёк. Нет, кажется вдоль. Нет, всё-таки поперёк. Я так и знал. Ну ни на кого нельзя положиться во всём. Даже на собственного сына. Ну надо же такое выдумать! Взял и перевернулся. Ну что ты скажешь. (Гладит живот.) Сыно-о-о-к!


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Вождь сидит за столом. Он в женском сарафане. На столе установлен микрофон. Всё готово к торжественному объявлению наступления Дня Великой Сексуальной революции. Кабинет украшен гирляндами. В углу стоит люлька. Всё готово к новой жизни, к новой исторической эпохе. Грядёт, что называется, Новый Человек. Входит поэт в костюме и бабочке.

ПОЭТ. Доброе вам и счастливое утро!

ВОЖДЬ. Что это ты так вырядился?

ПОЭТ. То есть как чего? Сегодня же День Великой революции.

ВОЖДЬ. В День Великой революции положено быть в рабочей одежде, праздничную же надевают в годовщину. Порядок надо знать. Понял?

ПОЭТ. Понял.

ВОЖДЬ. То-то. Обращение к народу принес? ПОЭТ. Принёс.

ВОЖДЬ. Давай, я проверю. Никак речь-то идёт обо мне. «Уважаемые граждане!» Нет, так плохо. Лучше: «Дорогие господа! Революция, о которой мечтала вся лучшая, то есть мужская, половина человечества, которую мы готовили долгие девять месяцев под руководством Великого Вождя всех времён, племён и народов и при его личном участии, наконец свершилась. Ура, товарищи!..» А ничего. Списал небось?

ПОЭТ. Как можно?

ВОЖДЬ. Ну признайся, есть немножко?

ПОЭТ. Только самую малость. Что называется, работал с источниками.

ВОЖДЬ. У великих списывал или у так себе?

ПОЭТ. У великих.

ВОЖДЬ. У равных мне позаимствовать не грех. Сочтёмся. Ползунки, пелёнки при тебе?

ПОЭТ. Всё готово. Я баул оставил в коридоре.

ВОЖДЬ. Неси сюда.

ПОЭТ. Нельзя. Говорят, плохая примета.

ВОЖДЬ. Я же запретил верить в приметы. Неси.

ПОЭТ. А может?..

ВОЖДЬ. Ничего не знаю, неси.
(Поэт уходит и возвращается с баулом.)

ВОЖДЬ. Какие там могут быть приметы, когда решается судьба мира? А ползунки ничего, весёленькие. А это как называется?

ПОЭТ. Это подгузники.

ВОЖДЬ. А это зачем?

ПОЭТ. Это, чтобы...

ВОЖДЬ. Потом разберусь. А соска где?

ПОЭТ. Соска вот.

ВОЖДЬ. Скажи мне честно, с ними много мороки?

ПОЭТ. Много. Но только первое время.

ВОЖДЬ. Ну ладно, в случае чего, ты меня подменишь. Тебе одному и доверю свое чадо. Теперь садись сюда. Пока меня не будет, займи народ. Сначала, как договаривались, пусти музыку, потом ты читаешь своё, а там, глядишь, и я вернусь. Я постараюсь всё провернуть поскорее. (Надевает женский парик, завязывает голову полотенцем, как от зубной боли.) Если я вдруг задержусь, снова включай музыку. Смотри, чтобы народ не волновался. Если кто будет спрашивать по телефону, отвечай, что скоро буду. Нет, отвечай, что я пошёл рожать. (Надевает пальто, никак не может разобраться, на какую сторону застёжка.) Как они это носят?

ПОЭТ. У тупиковых застёжка на другую сторону.

ВОЖДЬ. Сам знаю. Если позвонит кто-нибудь из наших, то есть из генеральных секретарей, отвечай всё как есть, а если кто из их президентов или премьеров, говори, что я принимаю ванну. Ну как?

ПОЭТ. Восхитительно. Вас не узнать. Только будьте аккуратны. Вы сами приказали всех беременных женского пола отлавливать и арестовывать до выяснения связей.

ВОЖДЬ. Что же ты молчал? (Снимает парик и платье.)

ПОЭТ. А так вас ни одна повивальная бабка не примет.

ВОЖДЬ. Тьфу! Так что же мне делать? Я ведь в чисто практических вопросах совершенно беспомощен.

ПОЭТ. Оденетесь в подъезде.

ВОЖДЬ. Так мне же народ шагу ступить не даст.

ПОЭТ. А вы отправляйтесь в своей машине.

ВОЖДЬ. И то верно. (Одевается снова.) Всё, я пошёл.

ПОЭТ (прохаживаясь по кабинету). Ушёл. А в интересное время мне выпало жить. И вообще, как устроен мир? Почему именно мне было суждено познакомиться с Вождём на заре его деятельности. И сколько уже народу прошло, а я вот жив и рядом с ним. И мне доверена великая миссия говорить с народом и развлекать его. Я один наедине с народом. (Садится в кресло у микрофона, включаем музыку.) Неужели настал Великий день, Великий час. Только бы ничего не произошло. Какая-нибудь мелочь — и всё насмарку. Какие- нибудь мокрые носки, и Робеспьер не поведёт народ на улицу. (Достает папку с рукописями и ищет подходящую по случаю.) Неужели я дождался этого великого часа, того великого мгновения, когда свершится то, что было так мудро задумано. Задумано Им, а я при Нём. И теперь я буду вечно рядом как верный соратник Его великого и непобедимого дела! Я войду в историю как... как Иван при Марье. Музыка! Эх! Где стихи? (Роется.) «Вот оно стихотворение про великие дела: привели в музей старушку, она с Энгельсом жила». Нет, к черту стихи. Теперь они не имеют никакого значения. Пусть другие пишут, пусть другие читают. Мне это теперь без надобности. Вот я возьму и первым оповещу народ. Пусть народ узнает, и пусть народ запомнит! Однако как же это непросто. Странно, почему до сих пор нет новостей? А собственно, что может случиться? Нет, я верю своему вождю, да как я могу ему не верить. Уф! Жарко. Ну, решайся, ведь настал же час. Но всё-таки почему нет никаких новостей? Музыка кончилась... Странно, до сих пор нет никаких новостей. Хотя что может случиться? Думаю, ничего не случится, если я объявлю чуточку раньше. И народ успокою:
Дорогие сограждане! Революция, о которой мечтала вся мужская половина человечества, которую под руководством нашего великого Гения мы готовили долгие девять месяцев, наконец свершилась! Ура, товарищи! Ура! Да здравствует Великая Сексуальная революция! Ура! Да здравствует мудрый и гениальный Вождь, лично возглавивший нашу первую в мире революцию справедливости. Ура!
Внезапно возвращается Вождь. У него нормальный живот. Он мрачен.

ВОЖДЬ. Ты что разорался?

ПОЭТ. Такая радость!

ВОЖДЬ. Слезай, чёрт тебя дери! Кто тебе велел, болвану, до моего возвращения орать на всё страну?

ПОЭТ. Я думал...

ВОЖДЬ. Твоё дело — стихи писать, думать — моё дело!

ПОЭТ. Виноват, позабыл! Но могу ли я вас поздравить?

ВОЖДЬ. На здоровье. Только поздравлять не с чем.

ПОЭТ. То есть как не с чем?

ВОЖДЬ. А вот так!

ПОЭТ. Но ведь... (Показывает на живот.)

ВОЖДЬ. Ну что уставился? Надо было тогда лучше смотреться.

ПОЭТ. Я смотрел.

ВОЖДЬ. И что же ты видел, олух?

ПОЭТ. Что велели, то и видел.

ВОЖДЬ. Лучше бы я аборт сделал. Позор!

ПОЭТ. Так что же случилось? Ничего не родилось?

ВОЖДЬ. Уж лучше бы ничего или кошка. А то родилось женского пола. Я уже её отправил в детский дом. Там за ней присмотрят. Будет жить, но под чужой фамилией. Под твоей.

ПОЭТ. Не может быть! Я же отчетливо видел. Должно быть рассосалось.

ВОЖДЬ. Вредитель!

ПОЭТ. Нет, недоглядел. Обыкновенная халатность.

ВОЖДЬ. А ещё и растрезвонил на всю страну. А что если я тебя арестую и выясню путём пыток, с какой целью ты всё это затеял?

ПОЭТ. Видит Бог, я тут ни при чём!

ВОЖДЬ. Ага, уже к Богу обратился. Я из тебя правду-то достану!

ПОЭТ. А можно как-нибудь по-хорошему.

ВОЖДЬ. По-хорошему? Тогда скажи, что мне теперь делать?

ПОЭТ. Во-первых, можно сказать, что ребёнок умер. И эксперимент не удался полностью.

ВОЖДЬ. Это у меня умер? Это у меня не удался?

ПОЭТ. Тогда можно сказать, что родился здоровым и после умер. Вы еще молодой, у вас всё впереди.

ПОЭТ. И это после того, как мы почти всех баб перевели?

ВОЖДЬ. Вот это как раз я и собираюсь сделать. Ты свободен.

ПОЭТ. Я могу идти?

ВОЖДЬ. Я же тебе сказал: ты свободен.

ПОЭТ. Правда?

ВОЖДЬ. Иди же. (Садится к микрофону.)
Дорогие сограждане. Великая Сексуальная революция, о которой мечтало всё мужское человечество, свершилась. Ура! Сегодня мы заслуженно празднуем великую победу, хотя она омрачена столь же великим предательством со стороны наших бывших друзей и соратников и, прежде всего, нашего Поэта. Этот грязный шакал изменил делу Великой Сексуальной революции, организовал под боком контрреволюционный центр, состоявший из лиц обоего пола, ставивших задачу не допустить полного торжества Великой Революции. Используя самые недостойные методы борьбы, они втёрлись к нам в доверие, подкупили повивальную бабку, подмешали в еду ядовитые травки, в результате чего им удалось изменить пол новорожденного мальчика на противоположный. Поэтому к нашей великой радости примешана и великая скорбь. Но мы не падаем духом, мы смело смотрим вперед. Будущее за Великой Сексуальной революцией. И пусть эти жалкие подонки сейчас прячутся по домам, скрываясь от возмездия. Мы найдём их и со всей жестокостью будем судить по законам революционного времени. Смерть предателям великого дела Сексуальной революции! Ура!


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Прошло пять дет. В кабинете Вождя почти ничего не изменилось. Только теперь вместо кроватки в углу навалены игрушки: мяч, медведь, куклы. Вождь почти не изменился. Пожалуй, чуточку постарел и приобрёл несколько просветленный взор. Вечер, но за окном светло как днём от ярких вспышек иллюминации. Вождь стоит у окна, смотрит на ликующую толпу. Сегодня годовщина революции.

ГОЛОС С УЛИЦЫ. Да здравствует Великая Сексуальная революция. Ура!

ТОЛПА. Ура!

ГОЛОС. Да здравствует Вождь всех времён, племён и народов! Ура!

ТОЛПА. Ура!

ГОЛОС. Да здравствует нерушимый блок Великого Вождя с народом! Ура!

ТОЛПА. Ура!

ГОЛОС. Да здравствует Великий Вождь, вдохновитель и организатор всех наших побед!

ТОЛПА. Ура!

ВОЖДЬ. Какой замечательный у меня народ. Так и хочется выйти к ним и расцеловать каждого в губы. Тьфу! Но я этого не сделаю. Дела. Вот и на письмо Нгуена надо ответить. (За окном раздаются звуки бравурного марша.) «Дорогой Нгуен Майн Кампф! Благодарю тебя за сердечные поздравления и наилучшие пожелание мне лично и всему народу в связи с годовщиной Великой Сексуальной революции, которая столь победоносно началась и так триумфально завершилась! Пишу тебе письмо, полный внутреннего ликования по следующим поводам. Во-первых, разбита и рассеяна антиреволюционная группа уклонистов от главного дела революции. Пойман и осуждён подлец-Поэт. Жив ли он, нет, не знаю. Признаюсь, мне его нисколько не жалко. Значит ли это, однако, что борьба окончена и дальнейшее наступление Великой революции откладывается как излишняя вещь? Нет, не значит. Значит ли это, что у нас всё обстоит благополучно в смысле энтузиазма? Нет, не значит. Значит ли это, что у нас увеличилась рождаемость на основе идеологической позиции? Нет, не значит. Но более всего меня радует доченька. Моя Авророчка. Ты же знаешь, что ей сегодня исполнилось лет столько, сколько нашей революции. Она умненькая, взрослая и очень добрая девочка. Больше всего на свете любит своего папочку. Сейчас она живёт у меня и радует своими шалостями. Никогда не мог представить, что доченька ничуть не хуже сыночка. Очень развитая и одарённая девочка. Уже сочиняет стихи: „Комар, комар, не кусай меня никуда!“ Воспитываю я Аврошу как мальчика. Утром обливание холодной водой. Спит она не на кроватке, а на циновочке. Да смотри не проговорись, ни одна душа здесь не знает, что она живёт у меня». Доченька, Авроша, милая моя, иди к своему папочке. Иди ко мне на ручки. Садись поудобнее. Нет, это нельзя трогать. Это папа пишет письмо дяде Нгуену. Да, моя умница, да, моя крошка. Нет, это тоже нельзя. Это разобьется. Ну хорошо, хорошо. Папке не жалко. Бей. Папка себе другую чернильницу купит. Не хочешь больше сидеть? Тогда иди, побегай. (Делает движение, будто ссаживает ребенка с колен.) Дорогой Нгуен! Ты спрашиваешь, можно ли из девочки сделать мальчика? Да, мы все попали в аналогичную историю. Должно быть есть такой способ, только мы его пока не придумали. Конечно, можно взять и всех переименовать, но это, понимаешь, самый простой способ. Зато ты видишь, как я воспитываю Авророчку. Я не теряю надежды, что в один прекрасный момент всё обернётся к лучшему. А кормлю я её чем бог пошлет, потому что никто не знает, что она живёт у меня в кабинете. Кстати, никто и не подозревает, что она жива. В народе упорно ходят слухи, что её ликвидировали как дочь изменника делу революции, потому что она была сперва записана на его имя как Аврора Денисовна. Тьфу! Не верь никому. Аврора жива, здорова и сейчас будет есть пряник». На, ешь, Авророчка. «Дорогой Нгуен! Ты правильно сделал, что пустил в своём народе слух, будто я специально родил девочку, чтобы доказать, что мы, вожди, способны на всё и даже чуточку на большее. И сам ты последовал моему примеру. Это идеологически безупречно! Браво! Но ведь ты всегда был верным моим учеником. Вот доченька опять подошла ко мне». Авроша, пойди погуляй. Ну хочешь в игрушки поиграй. «А вчера Авророчка написала мне письмо, вернее, записку: „Па-пачка, атпустите меня к Лени надень раждение пожалуста. Ты мне вчера не ражрешил, зато меня тётя Лиза пригласила к Лени на день раждение“. Вот такая записка. Чудная. Кто эта Лена, кто эта тётя Лиза? Не знаю. Должно быть, из бывших, но что поделаешь. Отцовское сердце не выдержало. Я разрешил. На этом, дорогой Нгуен, разреши закончить. Домашние дела не позволяют посвятить тебе больше времени. Надеюсь, ты скоро навестишь нас с визитом. А пока надо собирать дочку в гости. Но помни, дорогой Нгуен. Самое главное в нашей жизни — это идея. Будем непреклонны перед лицом врага. И только вперёд. Рот-фронт!
Да, забыл тебе напомнить: что ты? Сам-то ты как? Почему не следуешь моему примеру и не задумываешься насчет второго? Давай-давай. Не годится тебе отставать. Глядишь — и родишь мальчика, а лет через двадцать, чего греха таить, может, и породнимся». Тьфу ты! Последнее надо зачеркнуть. Ох уж эти пережитки прошлого. «Твой!» (Заклеивает конверт.) Что-то меня в последнее время стала обременять служба. Авророчка, деточка, я иду к тебе! Ты зачем, дружочек, спряталась? А, вот ты где, знаешь, что папка тебя здесь не увидит. Давай играть в мяч! (Берёт мяч и бросает его в стену, мяч отскакивает от стены, Вождь его ловит, и снова бросает, и снова ловит.) Умница. Как ты здорово умеешь. Кто тебя научил? Девочки во дворе. Бесстыдница! Я же тебе не разрешал выходить.
Р-раз. А ты всё равно выходишь? Два. У тебя даже есть подружки? Т-ри. И что они тебе говорят?
Четыре. Что я самый добрый, мудрый и хороший? П-пять. И что у тебя два папы? Кто же второй? Ш- шесть. Всё, хватит. Папа твой устал.
Ну ещё раз. Самый последний. (Устало вздыхая, садится на пол.) Иди, милая, ко мне. Никого не слушай. Это злые дети говорят. Они тебе просто завидуют, что у тебя такой замечательный отец. Они хотят, чтобы и у них был такой же отец. Солнышко, радость моя. Как ты можешь такое говорить? Ну, посмотри на меня. Разве у тебя может быть другой отец? Разве у меня могла бы быть другая дочь? Что бы я без тебя делал? А? Как бы я мог жить без тебя? А ведь жил же. Думал, думал, боролся, побеждал. А всё, оказывается, пустое. Вот ты — вот ради чего стоило жить, страдать, бороться и не сдаваться.
Не слушай этих варваров. Что? Давай одеваться в гости? Ну, давай. (Встаёт, достает из стола свёрток.) Давай наденем вот это. (Разворачивает свёрток, там платье удивительной красоты, колготки, ленточки, туфельки, даже маленькая дамская сумочка.) Смотри, какое красивое платье. Это тебе папенька купил. А туфельки. Всё американское. Тебе правда нравится? Тебе это очень идёт. Нет, это, пожалуй, слишком красиво. Тебя, пожалуй, украдут. Нет, доченька, я тебя никуда не пущу. Ну не надо, не плачь. Разве можно папку оставить одного. Он будет скучать. Он затоскует, ему станет плохо. У него заболит сердце. И он умрёт. Ты вернёшься, а папки нет. И останешься ты одна. И некому тебя будет защищать от варваров. Ну, не плачь. Ты меня понимаешь. Нет, доченька, давай переодеваться снова. А это всё спрячем. Не плачь. Спрячем всё обратно в шкаф. Нет, с тобой я пойти не могу. Нет, нельзя. Всё будет в шкафу.
А я брошу всё и буду играть с тобой. Буду играть, играть, до самой своей смерти. Но только здесь. Ты куда? (Протягивает ей руки.) Куда ты меня ведёшь? А платье? Ты ведь должна выглядеть красиво. (Упирается, пытается вернуться назад.) Я сделаю всё, что ты захочешь, только никуда не пойдём. Ну куда же ты, куда? (Уходят вместе.)
За окном прекращается веселье. Гаснет свет.

КОНЕЦ

Москва. 1990 г.