Счастливая Женька. Начало 24

ГЛАВА 24.
— У тебя странный голос, — задумчиво проговорила Женька, разговаривая с мужем по телефону. Сама она покосилась на бутылку вина, которую только что открыла, но не успела налить, так как позвонил Гарик из Армавира. Там он проходил медкомиссию в военном госпитале. Именно в этом городе предстояло ему нести службу в недалеком будущем. А Жене с дочкой переехать и устраиваться тут. Только в начале декабря Гарику пришел ответ из военкомата. Кроме медицинского осмотра, требовалось сдать нормативы по физической подготовке и собрать кучу документов. Все надлежащим образом заполнить и подать в указанные сроки. Ещё хорошо, что отец, Алексей Игоревич, лично знал не только главного врача, но и командира батальона, в чьё расположение поступал его сын — Игорь Алексеевич Коновалов.
Женьке было не по себе. С одной стороны, ей хотелось поддержать мужа. Она понимала, что ему совсем непросто. И что он там совсем один. Но с другой стороны, что-то мешало ей это делать по-настоящему, с любовью и теплотой. Женя догадалась: его голос. Они были женаты уже второй год. И за это время она хорошо изучила его манеру поведения. Такой голос с вальяжными и размеренными интонациями, с детализацией и застреванием на незначительных фактах и событиях, появлялся у него, когда он был слегка под шафе. Совсем чуть-чуть. Женьке это состояние было хорошо знакомо. Небольшая и легкая разминка перед стартом. Утренняя пробежка по берегу лесного озерца накануне серьёзного марафона. Этакий аперитив в ожидании настоящей пирушки. Положив трубку, Женя задумалась. Неужели Гарик её обманывает? Не может быть! Слишком много поставлено на карту. Женя, налив себе вина, постаралась сопоставить отдельные факты. Гарик в Армавире уже вторую неделю. Он редко брал трубку, когда она звонила. Чаще перезванивал сам через какое-то время. И детально рассказывал жене о своей занятости и необходимости осуществления разнообразных медицинских процедур. Допивая вино, Женька почти решила ехать утром в Армавир. Вспомнив о, минимум, одиннадцати пациентах, записанных назавтра, и мрачное выражение лица своей начальницы, Женя от этой идеи отказалась. Она прекрасно знала это выражение. Ничего хорошего оно не сулило. По крайней мере, для Женьки точно. Рисковать было нельзя. Отношения и так были очень натянутые. А если говорить напрямую, отношения были ни к черту. Женя несколько раз её сильно подводила, элементарно, не выходя на работу. И очень даже просто. К тому же, была дважды застигнута за кражей спирта. То есть не совсем кражей, а использованием этого препарата не по назначению, а сугубо в личных целях, то бишь, употреблением в рабочее время. В первый раз, Женька здорово испугалась, так сказать, задним числом. Её даже слегка потряхивало. Боялась, что останется без работы. Но тогда пронесло, и она успокоилась. До такой степени, что ровно через три недели повторила этот финт с этиловым запашком. И опять была уличена. Но и на этот раз её не уволили. Женя была хороший работник, профессиональный и трудолюбивый, а её работодатель — Ирина Анатольевна, умная женщина. Кто же вышвыривает курицу, несущую драгоценные яйца, только из-за того, что она стала слегка прихрамывать? К тому же накануне Алексей Игоревич продал ей великолепную итальянскую стоматологическую установку с отличной скидкой. Без Женьки эта покупка вряд ли бы состоялась. Тем более по такой цене. Но Женя была ненадежна. И это тоже Ирина Анатольевна, не без сожаления, понимала. Как и то, что на голом энтузиазме и чувстве вины её лучший стоматолог — Евгения, с диагнозом «алкоголизм», долго не продержится. Ирина устроила ей показательный разнос при медсестре, и довольно чувствительно оштрафовала. И четко дала понять, что третьего раза, по крайней мере, пока она здесь хозяйка, не будет.
Гарик некоторое время смотрел на перламутрово-черный дисплей телефона, в котором криво отражалась его небритая физиономия. На душе было тошно и муторно. Его почти физически ломало от вранья, в котором опять тонула его жизнь. Он врал постоянно. Всегда, сколько помнил себя. Врал с самого детства. Часто для этого ему и особых причин не требовалось. По крайней мере, видимых и осознаваемых. Например, он хорошо помнил, как семилетним мальчишкой рассказывал пацанам, что у него дома полным-полно вкуснейших шоколадных конфет. — Каких хочешь! Ну просто завались!
И очень правдоподобно живописал, какие они на вкус, и как называются. На просьбы детей вынести немного, неизменно отвечал: «Не могу…Мамка не разрешает». Никаких конфет, разумеется, и в помине не было. Но зачем он это делал, Гарик и сам не знал. Возможно,повышал таким образом собственную значимость, греясь в жиденьких лучах мимолетной славы. А может он самозабвенно врал просто так, фигурально выражаясь, из любви к искусству. Но только делал Гарик это регулярно: в школе, дома, в училище, на службе. С большей или меньшей степенью достоверности и виртуозности. Иногда это было необходимо, но чаще все-таки нет. И раньше это его не слишком беспокоило. Но что-то изменилось, когда он познакомился с Женькой. Её обманывать почему-то было сложно и нериятно. Да в этом, до самого последнего времени, и не было необходимости. Хотя Жене он не врал совсем не поэтому. Это было все равно, что водить за нос самого себя.Внушать себе чувства, которых не испытываешь. Или пытаться убедить себя в том, чего в реальности нет. При одной лишь мысли об этом Гарик испытывал жуткий дискомфорт. Но в Армавире случилось то, чего никогда не должно было произойти. Это была катастрофа. И даже гораздо хуже. Нет, сначала всё шло отлично. Он снял номер в привокзальной гостинице. Затем принял душ, разобрал сумку и приготовил вещи, в которых намеревался идти утром по делам. Ещё раз тщательно проверил документы. Опять мысленно напомнил себе те инстанции, куда необходимо зайти. Позвонил Жене и отцу. Замечательно поговорили. В отличном расположении духа, Гарик спустился в кафе, чтобы перекусить. Через тридцать минут опомнился в каком-то баре, пьяным в стельку. На следующий день он не пошел ни в госпиталь, ни куда-то ещё. Весь день он тянул пиво у себя в номере, а вечером снова пошел в бар. Так продолжалось несколько дней. Ни отцу, ни, тем более, Жене, он ничего не сказал. Одна ложь накладывалась на другую. И росла изо дня в день, от звонка к звонку, как снежный ком. Она засасывала, как вязкая, с удушающим гнилостным запахом трясина. Приступы удушья стали регулярным, чуть ли не самым обыденным делом. Он избавлялся от них с помощью спиртного. Гарик ненавидел себя с каждым днем все больше. Чем яростнее ненавидел, тем сильнее задыхался и тем больше пил. Замкнутый круг. Спал, не раздеваясь, в кресле у телевизора. Лёжа приступы были сильнее. Гарик боялся задохнуться во сне. Хотя в то же время мечтал о смерти. Если бы архангел вдруг спустился с неба и предложил ему одно из двух: рассказать правду или умереть, он незамедлительно бы выбрал смерть. Даже на секунду бы не задумался. Деньги, которые у него были, таяли на глазах. Закрывая глаза, он представлял лицо отца. Отец, криво усмехаясь, молча, покачивал головой. «Ничего другого я и не ожидал», — как бы говорил он. Ему на смену выплывали глаза его жены. Серебристо-серый грустный взгляд был направлен прямо на него. Эти глаза не упрекали и не обвиняли, но с болью и тревогой заглядывали ему прямо в сердце.
Ещё через несколько дней Жене позвонил отец Гарика. Сообщил, что необходимо увидеться. Договорились, что он подъедет вечером к ней на работу. При встрече, он едва кивнул, и указал головой в сторону бистро. Помешивая кофе, она смотрела на Алексея Игоревича и едва узнавала его. Сказать, что он расстроен, было бы неправильно. Это даже близко не передавало бы состояния, в котором находился этот человек. Он выглядел старым, больным и уставшим. Будто придавленным чем-то невидимым, но очень тяжелым. Что больше нет ни сил, ни желания держать. Женя, каменным изваянием выпрямилась за столиком, и медленно отодвинула чашку.
— Что с Гариком? — тихо спросила она. В этот же момент ей стало казаться, что спина утратила подвижность и медленно, но вполне ощутимо наливается расплавленным чугуном. Алексей Игоревич, глядя в окно, долго молчал. Декабрь выдался бесснежным и морозным. К вечеру, после дневной оттепели, неожиданно завьюжило. Ветки деревьев, линии электропередач, бездвижные машины, оказались в ледяном панцире. Одна такая ветка, закованная в сверкающий тысячами огнями ледяной плен, находилась у самого окна. Она грустно махала заледеневшей лапой им через стекло, как бы заранее прощаясь с ними. А заодно и с бестолковым, гневливым ветром, то и дело треплющем её и многочисленных сестер на холодной и колючей декабрьской улице.
— Мертвая красота, — пробормотал Алексей Игоревич, — Смерть иногда тоже желает быть нарядной и торжественной. Женя вцепилась обеими руками в край стола:
— Алексей Игоревич! — взмолилась она, пожалуйста, скажите, что с Гариком! Имя мужа она уже почти выкрикнула, — Он жив? — она испугалась, что если немедленно не услышит хоть что-нибудь, то может потерять сознание. Алексей Игоревич, вздрогнул и повернулся к ней:
— Господи, девочка, что ты себе надумала?! Разумеется, твой благоверный жив, хотя возможно и не совсем здоров. Ну, это уж, как водится. Всенепременно, — Алексей Игоревич горько усмехнулся. — В общем, Женя, дело обстоит следующим образом: Игорь никуда не ходил. Я так понимаю, что он, как только приехал в Армавир, отзвонился нам и ушел в запой. Где и прибывает по настоящее время, — Алексей Игоревич отвел взгляд, — Я думаю, ты понимаешь хотя бы теперь за кого ты вышла замуж? Мой сын — алкоголик, и это факт от которого никуда не деться. Господи,что мы только не предпринимали, чтобы вытащить его из этого болота. Реабилитационные центры, психотерапевты, наркологи... Мать возила его к колдунам. И по святым местам…Он жил в монастыре пару раз…Ничего… Ровным счетом… Но в этот раз действительно перебор, Женя.. Я умываю руки. Отец Гарика, посмотрел на две чашки нетронутого кофе и положил на стол купюру:
— Я хочу сказать, что главное не в том, что он подвел меня, это не так уж и важно. И даже не в том, что я просил за него. И уж, конечно, не в той сумме, что я дал ему на первое время. И которую он сейчас благополучно пропивает. Дело не в этом. А в том, что для этого человека, которого я не хочу называть больше сыном, офицерская честь стала пустым звуком. Я поручился за него, дал слово офицера, — Алексей Игоревич судорожно глотнул, — А мне звонит командир батальона и спрашивает, где же мой сын. В госпитале его тоже ни разу не видели, — из-за стола грузно вышел очень уставший, пожилой человек.
— Мой тебе совет, девочка, беги от него пока это возможно. Пока ты сама не застряла в этом болоте. Двадцать лет я безуспешно стараюсь вытащить его. Уверяю тебя, что если будет стоять выбор, протянуть руку тебе или за бутылкой, он выберет последнее. Точнее он и выбирать-то не станет, это очевидно.
Женя собиралась тоже встать, но не могла. Ноги отказывались, к тому же очень хотелось курить. Она привычным движением поправила волосы и глухо ответила:
— Поздно бежать, Алексей Игоревич, да и некуда, — растерянно глянув на свекра,она добавила:
— Видите ли, я сама в этом болоте. По самые уши.Значит,вместе будем карабкаться. Другого пути нет. Вернее есть, конечно, но туда успеем. Алексей Игоревич, внимательно глядя на неё, опять сел. Покачал головой и медленно сказал:
— Что ж, раз так… Я не думал, вернее, Людмила мне говорила что-то такое… — он долго молчал, глядя в темное окно. Наконец вздохнул и произнес:
— Что тут скажешь, Женя, я устал, понимаешь? Я не знаю, как вам помочь… И, честно говоря, уже не хочу. Я не могу больше видеть Игоря в этом состоянии… И все-таки подумай.Ты ведь погибнешь с ним. Возможно, лучшее, что ты можешь сделать, — это подать на развод. И чем быстрее, тем лучше.
Гарик ответил на звонок, когда она набрала его уже в третий раз. Поздно вечером. Голос был слабый и отрешенный, как у приговоренного к расстрелу. Женька, набрав в грудь воздуха, как перед стартом, задала вопрос:
— Это правда? — и тут же уточнила, — Правда, что ты никуда не ходил? И ничего не делал? Женя затаила дыхание, а Гарик, наоборот, шумно выдохнул:
— Правда… Женя, прости меня, я… Она перебила:
— Гарик, возвращайся… Будем что-то думать. Это не самое страшное... Мы все исправим… Господи, я сегодня так испугалась за тебя, — Женя заплакала.
— Зачем ты сидишь там, в чужом городе, как бездомный пес? У тебя есть семья. И она тебя любит и ждет. Гарик, я дочку от мамы забрала, слышишь? Как мы с тобой и собирались. Хватит ей там, нагостилась. Да и матери тяжело уже. Ты знаешь, Анечка сразу по комнатам пробежала, тебя везде искала. Стоит расстроенная, а потом спрашивает: «А Гарик скоро приедет? С ним весело, он прикольный». — У тебя есть деньги? Выезжай завтра же утром, ты слышишь меня, Гарик? Почему ты молчишь?
В Армавире, в неприбранном, прокуренном номере вокзальной гостиницы, зарывшись лицом в одеяло, беззвучно рыдал 38-летний бывший майор вооруженных сил Российской Федерации — Коновалов Игорь.
Несмотря на тяжелый, но такой важный разговор с мужем, душевное состояние Жени улучшилось. Гарик вернется, и они что-нибудь придумают. Обязательно. Главное, они будут вместе. Позвонил Дима, его голос, казалось,был воплощением безрадостной и наполненной лишениями жизни. Он попросил Женю найти его фотографии 3х4.
— Нужно опять на служебное удостоверение, у меня должны были остаться в нашем портфеле с документами. Женя заволновалась:
— У тебя все хорошо, сынок? А как Лиза? Выслушав неразборчивый ответ, Женя сказала:
— Я найду фотографии и завтра привезу.
— Не стоит, мам. Я сам заеду к тебе утром. Женя натужно засмеялась:
— А что такое? Лиза по-прежнему не желает видеть родственников мужа? Ну что ж поделаешь, любить нас она действительно не обязана. Дима вдруг резко прервал мать:
— Да она вообще не может любить, понимаешь? Ни-ко-го. Дима замолчал, и по его волнению чувствовалось, что он жалеет о своей нечаянной откровенности.
— Ладно, забудь, это я так, вырвалось. Найди фотки, ок? Я заеду до работы.
Женя в раздумье постояла с телефоном в руке. Она сразу же нашла фотографии, они были в Димкиной папке. У него, единственного в семье, был порядок с его бумагами. Женя долго вглядывалась в цветное фото сына. Серьезное, интеллигентное лицо подающего большие надежды аспиранта. Чудесные, и выразительные глаза. Женька подумала, что никогда не обращала особого внимания какой грустный взгляд у её сына. Наверное, поэтому так часто при взгляде на Диму, у неё мучительно щемило сердце. Порой такая бесконечная и необъяснимая жалость к сыну разливалась в груди, что Жене хотелось прижать его к себе навсегда и не отпускать ни на шаг.Ну почему у него такой взгляд? — думала она, гладя рукой фотографию. Глубоко несчастного и одинокого человека.
— Бедный мой сыночек, — шептала Женя. В своей комнате громко вскрикнула во сне и что-то быстро проговорила дочка. Женя вздрогнула всем телом и уронила портфель с документами. Какие-то бумаги выпали. Ближе всего к ней лежал зеленый картонный прямоугольник. — Чья-то визитка, — переворачивая её лицевой стороной, догадалась Женя. «Анонимные Алкоголики. г. Ставрополь». И номер телефона. А сверху, в углу, Володиной рукой было написано: «Жека, не будь дурой, позвони!» И смешная рожица, показывающая язык бутылке. Утирая слезы, Женя даже вспомнила, что эту визитку он положил ей на комод перед отъездом из Ставрополя. «Это опять случится, Женя — услышала она голос Володи, — И ты, и я это знаем. Позвони им, они классные ребята, честное слово!» Женя, включая в спальне ночник, посмотрела на их с Гариком фотографию на тумбочке. Это фото было сделано в день регистрации брака, незнакомым человеком, по их просьбе. Больше обратиться было не кому. Поскольку у них даже свидетелей не было.Стояла поздняя осень, с утра шел вялотекущий и нудный дождь. Но они радостно и смущенно улыбались, глядя в объектив и тесно прижавшись друг к другу под зонтиком. Женя положила визитку на тумбочку, возле фотографии и, обращаясь к Гарику, торжественно сказала: «Ну вот мы и приплыли, мой дорогой…»
Спустя несколько месяцев, Женя много раз вспоминала и анализировала тот период. Без особого, впрочем, успеха. Все как-то так сразу навалилось. Яркими, болезненными вспышками мелькали в памяти отдельные фрагменты. Они никак не выстраивались, не упорядочивались и не приводили к логической развязке. В них не было логики. Вообще никакой. Сумбур и неразбериха, вот чем были заполнены те дни. Женя не сразу разобралась, что этим были наполнены не дни, а её голова.
Гарик приехал за три дня до Нового 2011 года. Разбитый и безучастный ко всему. С серым цветом лица и потухшим взглядом. Больше всего пугало именно такое его состояние. У него был вид человека, который разочаровался абсолютно во всем. И окончательно понял всю бесполезность и смехотворность любых действий и усилий. Он довольно легко согласился с Женей, что нужно идти на группу АА. В основном, из-за того, что ему было все равно. И, главное, сложнее было бы объяснять, почему не хочет. А он не хочет, не может, и не видит смысла!
А потом случились новогодние праздники и дни рождения (её и Ани). Женя доказала, что сорок лет, не повод отказываться от веселья. Отмечали с размахом. Да так, что с разницей в три дня пришлось капаться обоим. Была приглашена безотказная медсестра Катя, дабы остановить этот нескончаемый поток больших и малых радостей, которые сами по себе, без обильных, часто круглосуточных возлияний, представляли невеликую ценность.В частности, конкретно для этой, отдельно взятой семьи.
В начале длинной третьей четверти учебного года, одиннадцатилетняя Аня неудачно прыгнула на уроке физкультуры и сломала ногу. А Гарик снова оказался без работы. И опять Женя видела безмерно уставшего от жизни человека с печатью отрешенности и неприкаянности на лице. Как-то вечером она позвонила по номеру, указанному на визитке. В тот же вечер они пошли на собрание группы анонимных алкоголиков. Вернее поехали в Ставрополь. В Михайловске групп не было. Целый час с ошарашенным видом слушали людей. Ровным счетом ничего не поняли, но остались довольны. Главным образом, от того, что утром не мучились от похмелья, так как спать легли трезвыми. Им сказали, что ходить нужно каждый день. У Жени это не всегда получалось из-за работы. Гарик сосредоточенно и упрямо ходил ежедневно.
Как-то вечером застали Диму. Ребята были в Аниной комнате, и как в прежние времена очень уютно себя чувствовали, занимаясь каждый своим делом. Аня, у которой ещё не сняли гипс с ноги, рисовала, Димка был за компьютером. Нехотя объяснил матери, что пришел навестить сестру. Хотя Женя ни о чем не спрашивала. Прислонившись к дверному косяку, она с улыбкой смотрела на детей.
— О, мам, не шевелись, я сделаю твой набросок, в коридоре хорошее освещение, — сказала с кровати Аннушка. Женя махнула полотенцем в сторону дочери:
— Не сейчас, Аня… Сынок, поужинаешь с нами? — Женя заметно нервничала. После того, как они с Гариком стали жить вместе, сын не задерживался у неё больше пяти минут.
— И не только поужинает, но и позавтракает, — пообещала Аня, — Потому как будет ночевать здесь, Лизка его выгнала. Димка развернулся к ней и пообещал сломать вторую ногу, если она не замолчит. Затем глянул настороженным взглядом на мать. Опять неохотно, через силу проговорил:
— Все нормально, никто ни с кем не ссорился. Мелкая грела ухо во время телефонного разговора, и все неправильно поняла. Он снова грозно посмотрел на Аню:
— К завтрашнему дню, ухо, которым ты подслушивала, станет размером с лопух, — убедительно заверил он девочку. Аня, встревожено глянув на мать, инстинктивно поднесла руку к левому уху. Затем искусственно рассмеялась:
— Ну конечно, так я и поверила. Мне что, пять лет? Дима, не мигая, смотрел на неё в упор:
— А язык твой станет ярко фиолетовый, — мрачно продолжил он, — Это всегда бывает с мелкими трещотками, которые слышат звон, да не имеют понятия, где он. Небесно-голубая лазурь Аниных глаз перешла в свинцово-муаровый. Цвет грозового неба. Как и в природе, явление неизменно прекрасное и завораживающее, но не вполне безопасное. Запущенный девочкой тапок с грохотом стукнулся о дверь, за которую успел выскочить её брат.
Ночью в этой квартире безмятежно спала только младшая Аня. Димка ворочался в старом раскладном кресле уже третий час. Спать он не мог. Сигареты тоже не приносили облегчения. Хуже того, были противны. Но он курил, чтобы хоть чем-то занять руки и голову. Он чистый  уже шестнадцать недель. С тех пор, как узнал, что Лиза беременна. Так они решили. Вернее, так решила Лиза и довела до его сведения. Как что-то само собой разумеющееся. Он знал, что это разумно и правильно, и был согласен, с этим. Но хотелось, чтобы с ним советовались,чтоб к его мнению прислушивались. Дима наивно верил, что все решения, касающиеся их семьи, они будут принимать вместе. И, желательно, в ходе совместного обсуждения, а не готовых приказов, отдаваемых ультимативно, как бессловесному исполнителю.Но не это было самым трудным. И даже не то, что с тех пор, как они поженились, Лиза очень изменилась. А может, она и раньше была такой, а это он, влюбленный дурак, ничего не замечал? Обозленная, мелочно-придирчивая, всегда недовольная. Димка приходил к выводу, что она его не любит. И возможно, никогда не любила. Несомненно, дело именно в этом. Ведь с этой кодлой из своего тату-салона, она абсолютно другая. Димка несколько раз, приходя к ней на работу, заставал там этих чертовых волосатиков с козлиными бородками, тоннелями в ушах и маслянисто-похотливыми глазками. Он вспомнил, как Лиза звонко хохотала, слушая конопатого гнусавого типа с рыжими бакенбардами. В своей кожаной жилетке, одетой прямо на голое тело, он был недалеко от Лизы. Пожалуй, даже близко. Слишком близко. Впервые в жизни, Димка точно почувствовал,где находится его сердце. Так сильно оно колотилось. С ним его жена давно так не смеялась. Он не ревновал, нет. Потому что точно знал, что Лиза ничего не будет делать исподтишка. Это противно её натуре и идет вразрез с её принципами. Но Димка снова почувствовал это муторное, до отвращения знакомое чувство собственной ненужности и отверженности. Он всегда лишний… Всегда мешает… Изгой и отщепенец. Дима окончательно понял это, когда смотрел в тот вечер на Лизу. На её дивные ноги, причудливо изогнутую линию бедра, запрокинутое, смеющееся лицо, обращенное к чужому мужчине... — Не мо-я, не мо-я, — бешено выстукивало Димкино сердце. Этот тип с дурацкими бакенами, хрипло рассказывая что-то, склонился над Лизой, упираясь кулаком в подлокотник её рабочего кресла. Димка видел его рыжие волосы, курчавившиеся на шее и подмышками. А потом Лиза заметила Диму… И все её краски потухли. И улыбка стекла с лица. Будто нерадивый ученик провел по классной доске грязной меловой тряпкой. — Ну и прекрасно, — решил для себя Дима. Все оказалось на своих местах. И стало легко и просто. Его уже было не очень-то и просто удивить. Тем более, накануне, жена ему выкрикнула прямо в лицо: «Мне не нужен ни ты, ни твой ребенок!» И что теперь делать? А можно ли вообще с этим что-нибудь сделать? У Димки не было ответа. Вернее, был, но он пока никак не мог додумать его до конца. Всегда что-то мешало. Но не Лиза, нет. Лиза больше не являлась проблемой. Да и их семейные взаимоотношения тоже. Самой большой проблемой в его жизни был он сам. Так всегда было. И так всегда будет, пока он не додумает то, что требуется до конца…Четыре месяца он воздерживался от любой дури. Потому что так решила Лиза. А он не мог, да и не хотел спорить. Она была сильная, а он нет. Она так и сказала:
«Это не для тебя, под кайфом ты делаешься ещё слабее. Стафф  честно показывает, кто ты есть на самом деле, а тебя даже от мульки  развозит. Противно». Так вот главное заключалось в том, что он был полностью согласен с этим. Поэтому даже обижаться на неё не мог. Он до сих пор удивлялся, как такая девушка, как Лиза могла его выбрать. Лично он бы себя не выбрал. Ни за что. У него не было ни малейших иллюзий насчет собственной персоны. Он от них избавился ещё в детстве. Вернее, ему помогли. И таких помощников хватало. Просто Лиза стала ещё одним доказательством его никчемности. В череде предыдущих других. Вот и все. Она ещё неплохо продержалась. По сравнению с остальными. И если бы не её беременность, возможно, так шло бы и дальше. Но узнав о ребенке, Лиза вдруг испугалась, что не сможет быть хорошей матерью. А будет во всем напоминать свою: в трезвом состоянии раздражительную и злобную мегеру, а в подпитии, вульгарно-омерзительную дрянь.Этот страх, агрессию и неуверенность Лиза, разумеется, обрушивала на Диму. Так как считала его непосредственным виновником создавшегося положения. — На что мы жить будем? — кричала Лиза, — Ты подумал? У меня только все наладилось, — стонала она, — Что же делать теперь? — Даже если ты останешься жить на своей нищебродской, тупой работе или в шесть раз чаще прыгать в свой кафельный прямоугольник, заполненный водой, мы лучше жить не станем!Дима поморщился. Отношение Лизы к его работе было давно известно, но в последнее время насмешки участились. И стали принимать более изощренную форму.
Дима устал. Он уже не искал способы примирения. И больше не мечтал о том времени, когда у них было все хорошо. И любви своей жены он уже тоже не искал. Невозможно отыскать то, чего не существует.Очень непросто найти черную кошку в темном помещении, особенно если её там нет. Его жена, в принципе, не в состоянии была любить. И вины её в том нет. Это чувство ей было незнакомо. При всем желании, она не могла делиться тем, чего не имела сама. А у Димы уже не хватало на это жизненных ресурсов.Подобно забытому на даче растению в кадке, любовь высохла и умерла. Ведь отношения — это движение навстречу. В одностороннем порядке дойти трудно. Не каждому по силам. Димка быстро выдохся и опустил руки.
На его состояние больше обратил внимание Гарик. Они тоже плохо спали в ту ночь. Женя лишь заметила, что Дима похудел и сильно нервничает. Гарик с сомнением покачал головой:
— Парню двадцать лет, Женя…Я не знаю, конечно, но в этом возрасте, после ссоры с женой, не идут к родителям. Что хочешь мне говори, но это странно… Женя привстала на локте:
— А куда ему идти, ты видишь, какая она? Живут почти год, а мы ни разу у них не были…
— Да причем тут она, вообще, Женя?! Не о Лизе речь… Он какой-то потерянный… И… безразличный что ли, понимаешь, о чем я? Неживой какой-то, будто ему восемьдесят, а не двадцать… Женя села на кровати:
— Ты думаешь? А я так радовалась, что он женился, наркоту оставил… К нам пришел, хотя раньше, если ты был здесь, он этого не делал. Женя пыталась разглядеть в темноте лицо Гарика:
— Я понимаю, у тебя взгляд свежий, незамыленный, в отличие от моего. Но Дима всегда был замкнутым и необщительным ребенком. И проблемы с адаптацией у него были тоже всегда. Димка и в лагере не остался до конца смены ни разу. Не получалось. То заболеет немедленно по приезду какой-то страшной ангиной. То как-то раз, я справку по эпидокружению забыла, и он пролежал в изоляторе три дня. И его там всего обсыпало. Чесался, как сумасшедший. Меня попросили немедленно забрать его. А потом выяснилось, что это была крапивница на нервной почве. И дома все тут же прошло. Из спортивного лагеря вообще убежал с приятелем. Когда спрашивала почему, отвечал только: «Там ужасно».
Гарик долго молчал, затем произнес:
— Трудно ему будет в жизни. Слишком хрупкий он для нашего грубого реального мира.
— Ему уже очень трудно, разве ты не видишь? — тихо ответила Женя, — И всегда было трудно... Бедный мой ребенок. Знаешь, мне всегда было его так жалко, что и передать нельзя. Не знаю даже почему… Просто жалко и все. Без видимой причины. Иногда прямо до слез. С Аней не так. Дочь не вызывает такую щемящую жалость. Хотя, казалось бы, девочка же. Вроде должно быть наоборот.
Вскоре об этом событии и ночном разговоре забыли. А может и не совсем забыли, а просто их немного потеснили другие обстоятельства, более эмоционально насыщенные и яркие.Например, вторник 1 февраля 2011 года. В четыре утра позвонил Димка и каким-то ошалевшим от волнения голосом крикнул, что у него родился сын. Женя спросонья не могла ничего понять. По всем расчетам, в том числе и медицинским, ребенок должен был появиться на свет где-то в начале апреля. Как же так?
— Семимесячный, — радостно орал в трубку Димка. Ничего страшного, — заверил он мать, — Сейчас ещё и не таких выхаживают. Он пока в кувезе находится, в отделении для недоношенных, потому что вес у него килограмм шестьсот пятьдесят грамм.Представляешь?!
Димка все это произносил очень торжественно, явно гордясь сыном:
— Мам, не переживай! Альберт — мужик!
— Кто? — давясь от волнения и смеха, переспросила Женя, — Как вы его назвали?
— Моего сына зовут Альберт, — повторил Дима, — Это я его так назвал, Лиза сказала, что ей все равно…
— Как это все равно?! — возмутилась Женька, — Как это возможно, она мать или кто? Голос у Димки тут же стал чужим:
— Не знаю я, как это возможно, — устало выдохнул сын, — Просто так есть, и все.
Вечером собрались небольшим, но уютным кругом: Женя с Гариком, Алексей Игоревич с Людмилой, Туся с Сергеем, Зинаида Евгеньевна и Дима с Аннушкой. Как правило, несанкционированные и стихийные мероприятия бывают самые веселые, душевные и запоминающиеся. Специально никого не приглашали. Ничего отмечать не собирались, пока Лиза с малышом в роддоме. Но тут приехала радостно-восторженная Зинаида Евгеньевна. Затем позвонил отец Гарика и сообщил, что они с Людмилой прикупили кое-что для новорожденного. И если Женя не против, хотели бы завезти, тем более, что они недалеко от её дома. «Кое-что» еле уместилось в четыре огромных пакета. А узнавшая одна из первых об этой новости Туся,сейчас же объявила, что пусть Женька с Гариком, как хотят, но вечером они непременно будут. Так и собралась разношерстная, оживленная компания, с цветами, шампанским и подарками.
Вспоминая тот день, Женька сожалела лишь об одном. О тех словах, что сказала тогда Гарику. Он в тот вечер, как обычно, собирался на группу. Женя, которая в запарке бегала от раковины к столу, а от плиты к холодильнику, удивленно на него глянула:
— Ты куда? Да ладно, какая группа… Ведь такое событие! Гарик, сегодня день рождения нашего внука! Я понимаю, у нас нет с тобой общих детей, но это первый малыш, который родился в нашей семье с тех пор, как мы вместе, — Женя подошла, обняла Гарика и заглянула ему в глаза, — Не оставляй меня одну сегодня, прошу тебя…
Женя хорошо запомнила и тот день, и проведенный с друзьями и родственниками чудесный вечер. Но одиннадцать дней их с Гариком запоя, последовавших непосредственно за этим, сохранились в Женькиной памяти лишь бессвязными, мучительно-отвратными вспышками.
Наиболее мерзким было то, что она во избежание увольнения, преподнесла на работе чудовищную легенду о смерти брата Ярослава. Придуманную ею лично от начала и до конца. Женька в этот момент находилась в каком-то оглушенном состоянии, в условиях дичайшего алкогольного плена, распластанная в тисках зависимости и безысходности. С одной стороны, ей необходимо было выходить на работу, так как подаренные Ириной Анатольевной три дня мгновенно истекли. И невозможность осуществления этого по причине своего заболевания. Вот тогда и пришла ей в голову эта дикая мысль. Женя выслушивала сочувственные, но весьма заезженные фразы. Они начинались с сокрушенного прицокивания:«такой молодой…», «как же так…», и«еще жить бы да жить…». И ещё люди осторожно старались выяснить, что же все-таки произошло: «…а что же он, болел?» А заканчивалось все неизменным пожеланием царствия небесного. Женьку интересовал только отсроченный выход на работу и больше ничего. Из-за этого отвечала она печальным голосом, но короткими и весьма туманными фразами. На что-то большее её уже не хватало. Женя не знала, что приходящая уборщица у неё на работе знакома с её матерью. И сердобольная эта женщина, взяла да и позвонила Зинаиде Евгеньевне. Исключительно из добрых побуждений, чтобы выразить соболезнование по поводу безвременно ушедшего сына Ярослава. Который, между нами говоря, в это самое время, в полнейшем здравии и благополучии, как физическом, так и душевном, отдыхал с новой пассией в Черногории.
Если Гарик, ещё мог сохранять хотя бы какую-то видимость активности, то Женя вела уже полурастительное существование. Она в этот период напоминала героиню советского документального фильма «Женский алкоголизм: болезнь или распущенность». Женя ещё больше похудела, так как ничего не ела. Организм ничего уже не принимал. Даже алкоголь. Женька плохо ориентировалась во времени и пространстве, у неё непрерывно дрожали руки, и она с трудом разговаривала. За Аней, как мог, присматривал Гарик. Он готовил еду и даже помогал иногда с уроками. Зинаида Евгеньевна после инцидента с фиктивной смертью всякое общение с дочерью прекратила. Женина мать пришла,безоговорочно, хоть и к грустному, но логическому, в общем-то, выводу, который заключался в абсолютной невменяемости её дочери. И полной её несостоятельности, как матери. На этом основании она потребовала, чтобы Аня снова жила у неё. В чем ей было негромко, но категорически отказано. Женя по состоянию здоровья в переговорах не участвовала. Зинаида Евгеньевна, исполненная праведным гневом, стояла в дверях, намереваясь войти. Снег с её шарфа быстро таял и уже в виде жидкой консистенции истекал на половик. Гарик, бледный и нетрезвый, в квартиру тещу не пускал. Стоял намертво. За его спиной полыхнули иссиня-черные глаза её внучки. Женщина, увидев девочку, неожиданно заголосила так, что Гарик и Аня одновременно вздрогнули:
— Ой, Господи, дите, ты мое бедное, разнесчастное! — Зинаида Евгеньевна шмыгнула носом и сделала ещё одну безуспешную попытку войти. — Аннушка, внученька, собирайся, поедем до бабы. Гарик, удерживая дверь, процедил сквозь зубы:
— Зинаида Евгеньевна, прекратите немедленно, Аня останется здесь, с матерью. Зинаида Евгеньевна на минутку ослабила хватку и совершенно другим, насмешливым тоном проговорила:
— Да что ты говоришь! Это где же здесь? Там где моя чокнутая дочь с сожителем не просыхают уже неделю? И с какой же матерью это бедное дите останется? — интонация Зинаиды Евгеньевны ничего хорошего не обещала. — С матерью, которая хоронит живых родственников? — она неожиданно рванулась за дверь и крикнула: «Анечка, детка, одевайся! Я тебя жду». Гарик вверенную позицию удержал, ценой знатного дверного толчка в бедро:
— Перестаньте, Зинаида Евгеньевна, я вам сказал, девочка никуда не идет!
И ещё, насчет сожителя, — Гарик потер ушибленное место, не выпуская из поля зрения, дверь, — Вам прекрасно известно, что мы в законном браке, для чего вы устраиваете этот спектакль? Да ещё перед ребенком?! Отдышавшись, его теща с презрением выдохнула:
— Послушай, ты! Мне на тебя наплевать сто раз, кто ты и что ты, ясно? Но моя дочь уже пропила мозги настолько, что объявляет умершим родного брата! Только, чтобы не останавливать своё пьянство… Это даже для неё чересчур…Доходит, нет? — Зинаида Евгеньевна, с удивлением, посмотрела на внучку, которая и не думала одеваться, — Но и это бы ладно, хотите спиваться, ваше дело, но тут моя внучка! Она здесь причем? — Зинаида Евгеньевна уже дышала со свистом. Аня подняла на неё глаза и тихо сказала:
— Я здесь останусь, бабушка, — развернулась и ушла к себе.
Зинаида Евгеньевна,медленно отступая, покачала головой:
— И ребенка застращали, сволочи! Ладно, я на вас управу найду!Поворачиваясь к лестнице, она громко объявила:
— Я в суд буду обращаться, понятно тебе? И на этот раз добьюсь лишения её родительских прав, — дыхание стало хриплым и прерывистым, но Зинаида Евгеньевна не останавливалась. Где-то на уровне первого этажа, все ещё доносилось её зычное и выразительное:
— Алкаши чертовы! Житья от вас, проклятых, нет! Да чтоб вы повыздыхали по всему свету, окаянные.
Гарик вздохнул и закрылся на два оборота. Глядя на дверь в упор несколько секунд, подумал и накинул цепочку.
Женя с Гариком начали приходить в себя, когда Лизу с малышом уже выписали. Димка разглядывал красное морщинистое личико и пытался осознать свои чувства. Наиболее четко прослеживался страх. Ребенок был такой крохотный, что даже не мог нормально плакать. Он часто кряхтел с зажмуренными глазами и намертво стиснутыми пальчиками. Иногда пищал и судорожно тряс кулачками, с побелевшими малюсенькими ноготочками. Дима смотрел на него и не мог представить, что имеется безопасный способ, чтобы взять такую кроху на руки. Димка и подойти-то вначале боялся. Мешал все тот же страх, а вдруг он не дышит? Кстати говоря, страх вовсе не беспочвенный. Дыхание у малыша было неровное, слишком частое и поверхностное. Глядя на него, Дима и сам начинал задыхаться. Лиза выглядела измученной, но от сочувствия приходила в ярость. Дима её раздражал одним своим видом. В квартире становилось тесно. Если он заходил в комнату, Лиза демонстративно выходила. Он за все хватался, чтобы быть нужным, но чаще всего получалось медленно и скверно. Лиза, наблюдая за его деятельностью, презрительно молчала. Димка ругал себя за инициативу. А больше всего за отпуск. Какой же он дурак! Еще гордился собой, что так удачно подгадал. Пошел в отпуск,аккурат, в день их выписки. Для того, чтобы была возможность помочь этот месяц жене. — Идиот малахольный, — грыз себя Димка, — Кому я тут нужен со своей дурацкой помощью. Первый за долгое время скандал разразился, когда Лиза перестала кормить грудью. В доме появилась искусственная смесь, хотя молоко у неё было. Димка возмутился, когда увидел, пропитанную грудным молоком тканевую прокладку.
— Ты же сказала, что нет молока… — растерянно проговорил он. Лиза раздраженно ответила:
— Не берет он грудь, что я могу сделать? Насильно его кормить?! — Лиза начала кричать, — Что ты понимаешь в этом? Соску берет, а грудь нет, ясно тебе?
— Медсестра же говорила сцеживаться… — он не успел договорить. — Да пошел ты вместе с этой медсестрой! — взвизгнула Лиза, — Вот и сцеживайся, если хочешь, с этой коровой… — она матерно выругалась. — Ты хоть знаешь, как это больно! — Лиза с ожесточением швырнула марлей об стену. Молочные ручейки живо брызнули и побежали вдоль голубой стены, по зеркалу, по Димкиной щеке. Лиза, оттолкнув его, убежала в комнату. Он почувствовал, исходящий от неё запах влажной кожи, теплого молока и чего-то едва ощутимого, но желанного и манящего.
Его коллега Гриша, которому Димка, в минуту откровенности, рассказал о семейных трудностях, заверил его, что это временно.
— Ничего, старик! Это послеродовая депрессия, так бывает, — Гриша закурил и добавил, — Это пройдет… Моя знаешь, как после вторых родов бесилась, о,словами не передать! А потом ничего, успокоилась вроде. Диме стало немного легче. Гришке можно было верить, как — никак двое пацанов у человека.
Гарик опять начал посещать собрания анонимных алкоголиков. Все время звал Женю с собой.
— Ты пойми, — говорил он, — Ничего не получится, если я один буду в сообществе. Только оба, поддерживая друг друга, мы начнем выздоравливать. Но Женя, потеряв очередную работу, впала в уныние. Ничего не хотела. К внуку приходили всего дважды. Атмосфера в том доме была напряженная. Им были слишком явно не рады, чтобы не замечать этого. Оставаться дольше не имело смысла. Женя с Гариком поднялись, чтобы уходить. Дима вышел их проводить. Он исхудал и был странно возбужден. Извинялся за Лизу, объясняя, что малышу пока опасны контакты с внешним миром. Женя провела рукой по ввалившейся щеке сына:
— Что с тобой, сынок? Ты болен? — слабым голосом задала вопрос Женя. Димка засуетился, произвел одновременно кучу движений. Замотал головой, шеей и руками. Затем, не глядя на мать, исказив рот нервной, страшной гримасой, означающей, видимо, улыбку, произнес:
— А что с нами со всеми, мам? Ты разве не знаешь? — он вдруг повернулся и глянул на неё щемящим и грустным взглядом умирающей собаки. Тем самым взглядом с той фотографии и продолжил:
— Мы пропащие… Все мы: я, ты, он, Димка махнул в сторону курившего недалеко Гарика. И Лиза тоже… И если не случится чуда, то и Аня, конечно… У неё нет другого выхода. Вернее, может и есть, но в нашей семье, она его просто не увидит. Димка неожиданно засмеялся и Женя вздрогнула. Сын помолчал и закончил:
— Мы все обречены… И все мы это знаем. Только вы молчите и делаете вид, что все в порядке и стараетесь улыбаться в нужных местах. А я уже нет… Не могу больше… И не хочу… Противно… Женя взяла его за руку:
— Да что ты, сынок! Что-то поздновато для юношеского максимализма, — натужно пошутила Женя. — Все наладится, увидишь… — сделав паузу, выдавила она из себя. Дима, непроизвольно качнувшись всем телом сразу в обе стороны, глянул на неё, улыбнулся и кивнул:
— Конечно, мам… Слушай, нам Альберта купать, а мне еще череду заварить нужно, — Дима поцеловал мать в лоб сухими губами, — Пока, Гарик! — крикнул он, и направился к дому, не оглядываясь, без конца поправляя челку, одергивая куртку и вздрагивая плечами.
В ту же ночь Жене приснился сон. Она стоит на берегу то ли озера, то ли моря, неизвестно, так как линия горизонта расплывается в тумане. Очень холодно. Она кутается и прячет лицо от сильного ветра. Вдруг справа от неё послышался всплеск. Женя видит, как Дима,заходит в ледяную воду. Она пытается кричать ему, но голоса нет. Женя бежит за ним и зовет его, но он не слышит, хотя находится очень близко. Кое-где вода покрыта льдом. Но он сосредоточенно идет дальше, кромсает лед, проваливаясь в воду. Вдруг он оборачивается и смотрит прямо на неё. На его лице радостная улыбка:
— Мама, — громко и страшно шепчет он, — Ты видишь, я могу, — он опять легко и беззаботно смеется, — Я думал, что не сумею, но ты видишь, мам? Он что-то говорит ещё, но Женя не может разобрать больше ни слова. Она вглядывается в его смеющееся лицо и холодеет от ужаса. Дима смотрит на неё плотно закрытыми глазами, а в его открытом рту нет ни одного зуба.

Продолжение следует...