Ушёл последний троллейбус нашей юности

Умер Булат Шалвович Окуджава. Умер не на родине, умер в Париже. Неисповедимы судьбы русских поэтов. Да, грузин Окуджава был русским поэтом, как украинец Гоголь был великим русским писателем, как шотландец Роберт Бёрнс стал общенациональным английским символом свободы, равенства, братства.

Я пишу эти строки с чувством особой скорбной памяти, потому что мне посчастливилось коротко, за поэтическим застольем, однажды познакомиться с Окуджавой, услышать его негромкий, такой проникновенный голос, узнать из его уст ещё непривычные, тайнопритягательные стихотворные напевы.

Это было в 60-ых годах. Я тогда жил и работал в столице Таджикистана Душанбе внештатным корреспондентом Всесоюзной радиостанции «Юность». Однажды мне позвонили друзья по филологическому факультету, местные русские поэты Эдуард Карпухин и Леонид Корнеев: «Старик, приходи вечером, будут Окуджава и Кашежева, погудим, стишата почитаем, прихвати маг, не пожалеешь…»

Мы собрались на холостяцкой тогда квартире Эдика Карпухина, уже напечатавшего две книжки стихов и пользующегося успехом у молодёжи.

Застенчивый Лёня Корнеев, слегка заикаясь, представил гостей.

Помню, что Булат Окуджава мне сразу понравился своей скромностью, желанием не выделяться и какой-то чисто грузинской, непосредственной теплотой общения. Было в нём что-то от старого Тифлиса, Пиросмани и Табидзе, где тонко переплетались лучшие традиционные корни русской и грузинской национальных культур, одинаково пленявших и Грибоедова, и Пушкина, и Шаляпина, и многих других представителей настоящей интеллигенции.

А вот Инна Кашежева мне не понравилась. Она много курила, как-то вычурно говорила с явной демонстрацией нам, провинциалам, своего столичного, московского, клубного превосходства. Может быть, во мне тогда говорила моя советская молодёжная закваска, не знаю.

Как бы то ни было, вечер удался. В медном тазу с ледяной водой купались розы. Были стихи, много доброго сухого вина, фруктов, были разговоры о надеждах на ожидаемое, доброе будущее, на счастье, которое обязательно сбудется.

Я сейчас не помню стихи Кашежевой. Но то, что говорил и пел Булат Окуджава, нас в раз покорило. Звучали стихи о «последнем троллейбусе, о том, как «грохочут сапоги» и что «шарик летит, а он голубой», и многое другое. Это был новый для нас, молодых, незнакомый мир мыслей и чувств, выстраданных и пережитых поколением, прошедшим Великую Отечественную, остро почувствовавшим необходимость перемен и пережившим трагедию крушения своих иллюзий.

Булат Окуджава тогда был персоной нон грата в своём Отечестве. Его шельмовали за якобы аполитичность, бездуховность. Моим друзьям из молодёжной секции Союза писателей Таджикистана, наверное, понадобилось немало мужества, чтобы настоять на решении хотя бы полуофициального приезда Булата Окуджавы в эту республику, в качестве творческого обмена.

Ночь пролетела незаметно. Половину её мы бродили по улицам весеннего, пахнущего ароматами цветенья роз, персиков и гранатов полуазиатского города.

Крутилась кассета в моём магнитофоне, и остался на ней наш разговор и тихий задушевный голос Булата Окуджавы: «До свидания, мальчики…»

Конечно, эта песня совсем о другом. Но тогда он прощался и с нами. Мы были для него действительно мальчики, в которых он хотел увидеть своё несбывшееся желание больших перемен в стране. Он их так и не дождался. И от этого больно болело его грузинско-русское сердце, его общечеловеческая душа. И то, что умер он на чужбине, для нас большая трагедия: не умеем мы ценить и уважать своих национальных гениев и пророков. Вспомним же о нём и поклонимся ему низко. Он был великий патриот своего непростого Отечества.

ГЛЕБ ДЕЙНИЧЕНКО.
Публикация в районной газете "Светлый путь"г.Своров Тульской области. Июнь, 1997 год.