Что прошло... 12. Пакетик с рисовой крупой

Проникшая в Нелькин мозг и прочно там обосновавшаяся мать вдруг вспомнила про неё.

- Опоздаешь хоть на минуту – пеняй на себя!

Нелька кое-как отёрла о траву ноги, поплелась к выходу. «Интересно, сколько времени сейчас… хотя… какая теперь разница… всё равно…»

Уже издалека она поняла, что у них гости. Все окна на втором этаже были ярко освещены.  «Праздник!» - сказал бы дед. Первый этаж, напротив, был погружён во мрак, и от этого казалось, что второй парит в вечернем майском небе, как воздушный корабль. Из приоткрытого окна большой комнаты слышались непривычно весёлые голоса и  громкий незнакомый смех.

Ура! Это спасение. Когда к ним кто-то приходил, мать преображалась – становилась той чудесной феей из детства. Доброй, нежной, весёлой. А ещё появилась надежда, что можно будет незаметно проскользнуть в свою комнатушку и там переодеться.

- Нелечка пришла! Устала, девонька моя! Давай скорее мой ручки и садись, смотри, какие вкусности нам принесли!

Стол в комнате был раздвинут и заставлен угощениями, хрусталём, пузатыми бутылками с заморскими этикетками. Комната  от всего этого и от знакомых и незнакомых расфуфыренных тёток, набившихся в неё, стала совсем тесной, так что Нелька с трудом протиснулась на свободный стул. Час расплаты был отсрочен. (А может быть, как-то можно будет и вовсе его избежать…)

Коллеги мамы – работали на одной кафедре – устраивали время от времени посиделки друг у дружки: немножко выпивали, кто-то из них покуривал. Травили анекдоты… глупые какие-то… Вдохновенно и подолгу  обсуждали общих знакомых. Отсутствующих.

Нелька, не оправившаяся ещё от пережитого – перед глазами стояли рожи трёх упырей, - с затаённым страхом грядущей расправы, с ужасом понимала к тому же, что вот-вот наступит неотвратимый момент, когда мать со слащавой улыбкой скажет:

- Ну, Нелечка, а теперь почитай нам что-нибудь из нового.

«Только не это… только не это…» - молилась она про себя.

- Ну что, Нелёночек? Почитаешь нам что-нибудь? Из нового? Давай, давай. Не ломайся.

Язык стал деревянным. Сердце покрылось ледяной корочкой.  Нелька беспомощно озиралась по сторонам, как бы ища у тёток защиты. «Ну скажите ж вы ей, что не хотите слушать никаких стихов… ну зачем вам стихи… ну вы же и правда не хотите…»

Полупьяные,  разноцветные, густо замазанные тушью и тенями глаза смотрели на неё со всех сторон с деланым интересом. Пауза  наливалась свинцом, становилась всё невыносимее. В голове кувыркались обрывки стихов – своих и чужих  –  Нелька никак не могла выбрать что-то и связать воедино…  и вдруг как-то совершенно неожиданно для себя, помимо своей воли проскандировала:

Если б люди
и со-баки
поме-нялись
бы гла-зами –
может быть,
тогда мне легче
стало б жить
среди людей.

Они, кажется, ждали продолжения.


- Всё.

- Какая прелесть! Браво! – проверещала тётя Нина.
- Браво, браво! Какая же умница! Только почему так гру-устно?- надула губы тётя Надя.
- И совсем без ри-ифмы? – проканючила  тётя Эля.

Оказывается, взрослые бывают глупее детей.

- Рифма ещё не стихи... Извините.

Нелька  рванула к двери, едва сдерживая слёзы. Проход был слишком узкий – она задела рюмку с шоколадным ликёром. Мать хотела подхватить рюмку, но не успела - ликёр пролился ей на руку, на скатерть и на юбку. В следующую секунду она всей шоколадной пятернёй залепила Нельке оглушительную пощёчину.

- Тет-тёха нескладная!  Кулёма!

Позор ошпарил Нельку . Обида  накрыла  девятибальной  волной.  Но странное дело – стыдно было не столько за себя, сколько  за мать.  Нелька очень боялась, что и мать, и её подружки поймут именно это – что за мать стыдно. И ещё её было ужасно жалко.

Нельке представилась вдруг  та девятилетняя Люсенька, про которую рассказывала бабушка.

Шла война, и было очень голодно. Однажды Люсенька осталась дома одна. Тогда она  втихаря достала из буфета пакетик с рисовой крупой, отсыпала маленькую горсточку и сварила на спиртовке в кастрюлечке для кукол.  Ела полусырой рис прямо руками, жадно, торопливо…  За этим занятием и застала её внезапно вернувшаяся бабушка.  Рассердилась и отлупила  как следует.

- Луплю, а сама плачу, плачу, - вновь утирала слёзы бабушка.

Не ту ли детскую обиду, разросшуюся в  душе чертополохом  и не находящую иного выхода, вымещала теперь мать.

***
Жалость исчезла, когда ночью уже, проводив гостей, мать опять появилась в дверном  проёме Нелькиной комнатушки.

- Ну так! А что с одеждой? В подоле решила принести?

- В каком подоле?  Что принести?

- Ну ты дурочку-то не строй из себя! По каким подворотням шлялась? С кем валялась? Вырастила шлюху бабушка любимая! Сами с Анютой всю жизнь с кем попало – теперь вот… полюбуйтесь! Ягодки-то впереди ещё!

Щёлкнул замочек Анютиной двери – она заперлась изнутри. От греха подальше.  И, как это случилось утром,  отключился звук. Мать продолжала открывать рот и размахивать руками в абсолютной тишине.

- Ты чё, совсем офонарела?  Чё орёшь-то , весь дом перебудила! -  в коридор вышел разбуженный руганью отчим. -  Поди во двор,  под  дождём  постой – может, остынешь.


Теперь только Нелька услышала, что на улице и вправду  вовсю шумел, шуршал, шелестел весёлый майский ливень. В форточку мощным потоком вливался шальной майский воздух, пахнущий тополиными почками.

И ей стало плевать на все злоключения минувшего дня.
 
- Завтра встаёшь в семь ноль-ноль. Вылизываешь всю квартиру. Я-зы-ком.  Отстирываешь скатерть и свои  портки.  Перемываешь  тщательнейшим  образом  всю посуду… Остальное напишу.  И чтобы всё было «от и до»! – это уже шипя,  сквозь стиснутые зубы.

Дождь лил всю ночь. Успокаивал, убаюкивал, утешал. Сквозняк утолял боль – как в детстве, когда бабушка тихонечко дула на содранную в кровь коленку.  И очень скоро стали казаться смешными все злые и непонятные слова, стали  малюсенькими  все обиды,  все страхи – как в перевёрнутом бинокле.  Нелька  засыпала.  Ей снилось, что кто-то большой-пребольшой, добрый-предобрый  бережно уложил её в колыбель, подвешенную прямо к небу, и плавно раскачивает.  Всё выше, выше…  от звезды к звезде…
       Как-нибудь чуть выше
      колыбель качнётся –
      и тогда обратно
      вряд ли уж вернётся.

***
Она встала в семь ноль-ноль. Вылизала языком всю квартиру. Отстирала скатерть и «портки». Перемыла посуду, оставшуюся после вчерашних гостей.  К двум часам отправилась в школу, придумывая по дороге, что соврать про вчерашний прогул. Всё это под пристальным взглядом матери,  прочно обосновавшейся в укромном уголке её мозга.

Мало-помалу горы грязной посуды погребали под собой золотую вуалехвостку,  русалок в  старом пруду,  говорящих воронов,  девочку с рождественской ёлкой в огоньке спички,  столетних старушек с их попугаем и серой кошкой…   Лафертовская  маковница напоминала о себе всё реже. Вдребезги разбился стеклянный человечек со своей стеклянной трубкой.

«Я, действительно, идиотка.  Дура  малахольная, кулёма, раззява, хабалка, тетёха нескладная.  И все мои фантазии – глупая блажь».

В скором времени Нелька привыкла к своей новой жизни и почти не тяготилась ею. А потом ей даже стало удаваться иногда расправлять смиренно сложенные под панцирем прозрачные крылышки.  Когда никто не видел.

«Вот и ты…» - сказала ей однажды в Люберцах старая Колдунья.

        Продолжение следует



#  Иллюстрация Димы Дмитриева  "Небеса обещают"