Зинаида Гиппиус

«Петербургская Сапфо», «декадентская мадонна», поэтесса первого призыва, в творчестве которой, по словам Иннокентия Анненского, «вся 15-летняя история нашего лирического модернизма», - Зинаида Николаевна Гиппиус родилась в ноябре 1869 г.  в городе Белеве Тульской губернии в дворянской семье немецкого происхождения. Из-за слабого здоровья она не смогла окончить гимназии. Домашнее обучение стало для Зины единственно возможным путем к самореализации. Она никогда особо не увлекалась науками, но от природы была наделена энергичным умом и стремлением к духовной деятельности. Еще в ранней юности Гиппиус начала вести дневники и писать стихи – первыми ее опытами стали шуточные пародии на членов семьи.

Гиппиус живо интересовалась современной поэзией. Когда семья переехала в Тифлис, ей попался в руки петербургский журнал «Живописное обозрение» со статьей о Надсоне. Там, помимо прочего, упоминалось имя другого молодого поэта, друга Надсона, - Дмитрия Мережковского, и приводилось одно его стихотворение. Стихотворение Зине не понравилось, но имя почему-то запомнилось… На следующий год (это было весной 1888 года) Гиппиус и Мережковский познакомились  в Боржоме. Оба считали потом, что их встреча носила мистический характер и была предопределена свыше. 8 января 1889 года, Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский обвенчались в тифлисской церкви Михаила Архангела. Ей было 19 лет, ему – 23. По обоюдному желанию молодоженов, свадьбу сыграли очень скромную. Не было ни гостей, ни цветов, ни молебна, ни свадебного застолья. Вечером после венчания Мережковский ушел к себе в гостиницу, а Зина осталась дома. Так родился семейный союз, который продолжался потом более пятидесяти лет и сыграл важнейшую роль в истории русской культуры.

Сразу после свадьбы молодые перебрались в Петербург, на скромную квартиру, которую сняли для них родители Мережковского. Жили они так: у каждого отдельная спальня, собственный кабинет – и общая гостиная, где супруги встречались, читали друг другу написанное, обменивались мнениями, принимали гостей. Современники утверждали, что семейный союз Зинаиды Гиппиус и Дмитрия Мережковского был в первую очередь союзом духовным, и никогда не являлся по-настоящему супружеским. Телесную сторону брака отрицали оба. При этом у обоих случались влюбленности (в том числе и однополые), но они лишь укрепляли семью. У Зинаиды Николаевны было много увлечений – ей нравилось очаровывать мужчин и нравилось быть очарованной. Но никогда дело не шло дальше поцелуев. Гиппиус считала, что лишь в поцелуе влюбленные равны, а в том, что должно следовать дальше, кто-нибудь обязательно будет стоять над другим. А этого Гиппиус ни в коем случае не могла допустить. Для нее самым важным было равенство и союз душ – но не тел. Попытки перевести платонические отношения в сферу «земной» чувственности всегда встречали у Гиппиус решительный протест. Чувственная любовь была для нее любовью «рабской», лживой и оскорбительной.

Благодаря постоянному творческому влиянию жены, Мережковский оставил после себя множество произведений. Собственное наследие Гиппиус также необозримо: за сорок с лишним лет беспрерывного литературного труда она опубликовала двадцать пять книг: пять сборников стихов, шесть сборников рассказов, повести, несколько романов, пьес, критических эссе, два тома литературных воспоминаний «Живые лица», мемуары, дневники. («Петербургские дневники» Гиппиус, в которых день за днем описана жизнь революционного Петрограда в 1917-1919 гг. – потрясающий человеческий документ, не уступающий по силе воздействия «Окаянным дням» Бунина).

Семья жила практически только на гонорары – в основном за критические статьи, которые оба писали в большом количестве. Стихи Зинаиды Гиппиус, как и проза Дмитрия Мережковского, поначалу не находили издателей – так мало они вписывались в принятые тогда рамки «хорошей литературы», унаследованные от либеральной критики 1860-х годов. Однако постепенно с Запада приходит и приживается на русской почве  символизм. Гиппиус и Мережковский оказались у истоков его зарождения. Вместе с Николаем Минским, Иннокентием Анненским, Валерием Брюсовым, Федором Сологубом, Константином Бальмонтом они были названы «старшими символистами». Именно они приняли на себя главный удар критики, продолжавшей стоять на отживших позициях народничества. «Младшие символисты» поколения Александра Блока и Андрея Белого пришли на позиции, уже отвоеванные для них старшими собратьями по перу, и лишь углубили и расширили сферу завоеванного.

Квартира Мережковского и Гиппиус на углу Литейного проспекта и Пантелеймоновской улицы, в «доме Мурузи» стала центром литературно-художественной и религиозно-философской жизни Петербурга. Здесь Зинаида Николаевна устроила известнейший литературный салон, где собирались многие видные деятели культуры того времени. «Здесь воистину творили культуру. Все здесь когда-то учились», - писал Андрей Белый, один из постоянных гостей салона. Он же позже набросал в своих мемуарах сатирический, но, несомненно, цепко схваченный образ хозяйки салона: «Тут зажмурил глаза; из качалки - сверкало; 3.  Гиппиус точно оса в человеческий рост, коль не остов "пленительницы"  (перо  -  Обри Бердслея); ком вспученных красных волос (коль распустит -  до  пят)  укрывал очень маленькое и кривое какое-то личико;  пудра  и  блеск  от  лорнетки,  в которую вставился зеленоватый глаз; перебирала  граненые  бусы,  уставясь  в меня, пятя пламень губы, осыпался пудрою;  с  лобика,  точно  сияющий  глаз, свисал камень: на черной подвеске; с безгрудой груди тарахтел черный  крест; и ударила блесками пряжка с ботиночки; нога на ногу; шлейф белого  платья  в обтяжку  закинула;  прелесть  ее  костяного,  безбокого  остова   напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану. Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды "Прекрасной" и взял  пахнущую туберозою ручку под синими блесками спрятанных глаз; удлиненное личико, коль глядеть сбоку; и маленькое - с фасу: от вздерга под нос  подбородка;  совсем неправильный нос».

Гиппиус была не просто хозяйкой, собирающей в своем доме интересных людей, но вдохновительницей, подстрекательницей и горячей участницей всех случавшихся дискуссий, центр преломления разнородных мнений, суждений, позиций. Влияние Гиппиус на литературный процесс признавалось едва ли не всеми современниками. (Тот же Белый отмечал: «Символистами умалена роль поэзии Гиппиус: для начала века; разумею не идеологию, а  стихотворную  технику;  ведь  многие  размеры Блока  эпохи  "Нечаянной  радости"  ведут  происхождение  от  ранних  стихов Гиппиус). Постепенно знакомство с Гиппиус, посещение ее салона становится обязательным для начинающих литераторов символистского – и не только – толка. При ее активном содействии состоялся литературный дебют Александра Блока. Она вывела в люди начинающего Осипа Мандельштама. Ей принадлежит первая рецензия на стихи тогда еще никому не известного Сергея Есенина.

Критиком Гиппиус была знаменитейшим. Обычно она писала под мужскими псевдонимами, самый известный из которых – Антон Крайний, но все знали, кто скрывается за этими мужскими масками. Проницательная, дерзкая, в иронически-афористичном тоне Гиппиус писала обо всем, что заслуживало хоть малейшего внимания. Ее острого языка боялись, ее многие ненавидели, но к мнению Антона Крайнего прислушивались все. Стихи, которые она всегда подписывала своим именем, также были написаны от мужского лица. В этом была и доля эпатажа, и проявление ее действительно в чем-то мужской натуры, и игра. 

Подобно Жорж Санд, Гиппиус позволяла себе все, что запрещалось остальным. Носила мужские наряды – они эффектно подчеркивали ее бесспорную женственность. Обожала играть людьми, ставить над ними своеобразные эксперименты. Сначала привлекала их выражением глубокой заинтересованности, очаровывала своей несомненной красотой и обаянием, а затем – отталкивала надменностью, насмешливостью, холодным презрением. При незаурядном уме Зинаиды Николаевны это было несложно. Ее любимыми развлечениями было дерзить людям, конфузить их, ставить в неловкое положение и наблюдать за реакцией. Гиппиус сознательно провоцировала окружающих на отрицательные чувства в свой адрес. Ей нравилось, когда ее называли за глаза «ведьмой», – это подтверждало, что тот «демонический» образ, который она усиленно культивировала, успешно работает.

Огромное место в системе ценностей Зинаиды Гиппиус занимали проблемы духа и религии. Именно Гиппиус принадлежала идея знаменитых Религиозно-философских собраний, сыгравших значительную роль в русском религиозном возрождении начала XX века. На этих собраниях творческая интеллигенция вместе с представителями официальной церкви обсуждала вопросы веры. (Сообщают, что на первое собрание в 1901 г. она явилась в глухом черном просвечивающем платье на розовой подкладке, так что при каждом движении создавалось впечатление обнаженного тела; присутствующие на собрании церковные иерархи смущались и стыдливо отводили глаза). В 1903 году собрания были запрещены указом Святейшего Синода.

Самый выдающийся период творчества Гиппиус пришелся на эпоху между двумя революциями. В это время выходят сборники ее рассказов «Черное по белому» (1908), «Лунные муравьи» (1912), а так же романы «Чертова кукла» (1911) и «Роман Царевич» (1913). В Париже (где супруги жили в 1906-1908 гг.) Мережковские выпустили книгу «Царь и революция» - их обвинительный акт против деспотического режима. Тогда же Мережковские глубоко осознали неразрывную связь русской деспотии с церковью, а так же то, что к новому пониманию христианства нельзя иначе подойти, как только отрицая оба начала вместе. Но, размышляя о революции и церкви, Гиппиус продолжала говорить о том, что истинная революция возможна в России лишь в связи с революцией религиозной, точнее – в результате ее. Вне «революции в духе», убеждала она, социальное возрождение – миф, вымысел, игра воображения.

Подобно другим символистам, Гиппиус видела в революции великое духовное потрясение, способное очистить человека и создать новый мир духовной свободы. Поэтому Февральскую революцию Мережковские приняли с восторгом - самодержавие полностью дискредитировало себя, его ненавидели. Но когда свершился Октябрьский переворот, Зинаида Николаевна была в ужасе: она предвидела, что той России, которую она любила, в которой жила, - больше нет. Ее дневники тех лет полны страха, отвращения, злобы – и умнейших оценок происходящего, интереснейших зарисовок, ценнейших наблюдений. Мережковские с самого начала подчеркивали свое неприятие большевизма. Зинаида Николаевна открыто порвала со всеми, кто стал сотрудничать с новой властью, публично отругала Блока за его поэму «Двенадцать», рассорилась с Белым и Брюсовым. Новая власть и для Гиппиус, и для Мережковского была воплощением «царства Дьявола». В конце 1919 года им удалось вырваться из страны, нелегально перейдя польскую границу в районе Бобруйска. Это не было просто бегство. В одном из писем потом Гиппиус писала: «Многие из нас и Россию покинули не для спасения своей жизни (бежать было опаснее), а как раз для того, чтобы свидетельствовать о правде, говорить, кричать о ней…»  Свою жизнь в эмиграции Гиппиус воспринимала религиозно – как «посланничество», «служение», «сбережение культуры». Она так и говорила: «Мы не в изгнании, мы в послании». «Зарубежье, - настаивала она, - работает на будущее России».

Сначала Мережковские поселились в Минске, а в начале февраля 1920 года переехали в Варшаву. Здесь Гиппиус погрузилась в активную политическую деятельность среди русских эмигрантов, стала редактором литературного отдела газеты «Свобода», где печатала свои политические стихи. После того, как в октябре 1920 года между Польшей и Советской Россией было подписано перемирие, чета Мережковских обосновалась в Париже, где у них еще с дореволюционных времен осталась квартира. В эмиграции Гиппиус продолжала постоянно печататься – не только на русском, но и на немецком, французском, славянских языках. Пока оставались силы она была негласным лидером антибольшевистских литераторов, непримиримых к революции и ее последствиям. Она писала: «Наш побег из России оправдывается только ежеминутной борьбой против них (большевиков), за оставшихся». Никаких компромиссов, никаких форм сотрудничества, никаких уступок – только борьба и разоблачение  преступной и бесчеловечной власти в России.

После смерти мужа (в декабре 1941 г.) Зинаида Николаевна была немного не в себе. Сначала она с трудом восприняла его кончину,  хотела покончить с собой, выбросившись из окна. Затем вдруг успокоилась, говоря, что Дмитрий Сергеевич жив, даже разговаривала с ним. Уже после смерти была издана ее незавершенная книга воспоминаний «Дмитрий Мережковский» (1951). Сама Гиппиус умерла в сентябре 1945 года, в возрасте  76 лет.

***

НИКОГДА

Предутренний месяц на небе лежит.
Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.

На дерзостный лик я смотрю неустанно,
И он отвечает улыбкою странной.

И странное слово припомнилось мне,
Я все повторяю его в тишине…

Скользят мои сани легко, без следа,
А я все твержу: никогда, никогда!..

О, ты ль это, слово, знакомое слово?
Но ты мне не страшно, боюсь я иного...

Не страшен и месяца мертвенный свет...
Мне страшно, что страха в душе моей нет.

Лишь холод безгорестный сердце ласкает,
А месяц склоняется — и умирает.

1893

У ПОРОГА

На сердце непонятная тревога,
Предчувствий непонятный бред.
Гляжу вперед — и так темна дорога,
Что, может быть, совсем дороги нет.

Но словом прикоснуться не умею
К живущему во мне — и в тишине.
Я даже чувствовать его не смею:
Оно как сон. Оно как сон во сне.

О, непонятная моя тревога!
Она томительней день ото дня.
И знаю: скорбь, что ныне у порога,
Вся эта скорбь — не только для меня!

1913

НЕПРЕДВИДЕННОЕ

По слову Извечно-Сущего
Бессменен поток времен,

     Чую лишь ветер грядущего
     Нового мира звон.

С паденьем идет, с победою?
Оливу несет, иль меч?

     Лика его не ведаю,
     Знаю лишь ветер встреч.

Летят нездешними птицами
В кольцо бытия, вперед,

     Миги с закрытыми лицами...
     Как удержу их лет?

И в тесности, и в перекрестности, —
Хочу, не хочу ли я —

     Черную топь неизвестности
     Режет моя ладья.

1913

ЛЕТОМ
          
Хочу сказать... Но нету голоса.
На мне почти и тела нет.
Тугим узлом связались полосы
Часов и дней, недель и лет.

Какою силой онедвижена
Река земного бытия?
Чьим преступленьем так унижена
Душа свободная моя?

Как выносить невыносимое?
Как искупить кровавый грех,
Чтоб сократились эти дни мои,
Чтоб Он простил меня — и всех?

1919

РОДИНЕ

Не знаю, плакать иль молиться,
Дождаться дня, уйти ли в ночь,
Какою верой укрепиться,
Каким неверием помочь?
И пусть вины своей не знаем,
Она в тебе, она во мне;
И мы горим и не сгораем
В неочищающем огне.

 1920

Модернизм и постмодернизм  http://proza.ru/2010/11/27/375