Одиссея бухгалтера Пинхасова

   В небольшой комнатушке, отделённой от председательского кабинета тонкой перегородкой, сидел Исаич – колхозный бухгалтер. Левой рукой он ловко перебрасывал костяшки деревянных счётов, а правой, убористым почерком записывал только ему понятные цифири в толстый амбарный гроссбух. Во всей деревне не нашлось бы человека, способного разобраться в предназначении этих знаков. Именно поэтому и считали односельчане Моисея Исаевича Пинхасова человеком загадочным, но пользующимся непререкаемым авторитетом всезнайки и грамотея.
Исаич, так звали бухгалтера колхозники, был пожилым человеком невысокого роста, с несколько несуразной узкоплечей фигурой. Ничем примечательным он не отличался от других, но всё же, имел непревзойдённый талант возвысить свою натуру над окружающими. Высокий лоб его перечёркивали глубокие морщины, придавая лицу видимость мудрости и собственной значимости. Любимой поговоркой Пинхасова была: «Не можешь работать головой – работай руками!» Бухгалтер слыл человеком грамотным и начитанным, однако от всех добропорядочных людей его отличало наличие куриного инстинкта – грести всё под себя.
   До пенсии Моисей Исаевич работал ревизором в районной конторе потребительского союза. Человеком Пинхасов был дотошным, и финансовые проверки сельских магазинов он осуществлял с присущей ему скрупулёзностью. Все продавцы и заведующие сельпо района знали ещё одну «примечательную» черту ревизора – любовь к подаркам и изысканному застолью. Проверки, как правило, заканчивались положительно, без особых нареканий, хотя в некоторых актах по согласованию с продавцами он всё-таки для проформы указывал на частичные недостатки, но были они настолько несущественны, что проверяемые спокойно переносили упреки начальства, выраженные в устных нареканиях. Подарки от благодарных ревизуемых тонкими, но неиссякающими ручейками стекались в тёплое семейное гнёздышко Пинхасовых, однако не всё вечно в нашем подлунном мире.
Жена Моисея Исаевича умерла, детишек они не нажили, и теперь всё свободное время он коротал в своём деревенском домишке, состоящем из маленькой кухоньки и двух комнатёнок, в которых стоял стол с двумя расшатанными стульями, диван с засаленными подлокотниками и комод с маленьким телевизором. Вся эта мебель досталась ему от прежних хозяев, обменявших с доплатой этот домик на городскую пинхасовскую квартиру. Одевался бухгалтер скромно. Чёрный костюм, купленный много лет назад в городской комиссионке, выцвел и приобрёл рыжеватый, не поддающийся описанию цвет, неглаженые брюки вытянулись на коленках и висели пузырями, придавая ногам неестественную кривизну.
После смерти жены Пинхасов распродал всё нажитое в супружестве имущество и стал вести аскетический, почти нищенский образ жизни. Поначалу он ещё питался в городской столовой, занимающей весь первый этаж жилого дома, но потом, видимо из соображений экономии, перешёл на более скромную, простую еду. Его ежедневный рацион состоял из чёрного хлеба, трёх-четырёх картофелин, приправленных постным маслом и сладкого чая. Да и квартиру он обменял на деревенский домик из-за дороговизны коммунальных услуг.
В первый же месяц проживания в деревне его по рекомендации продавщицы местного сельпо пригласили на работу в колхоз. Бухгалтерский учёт вёл Моисей Исаевич со знанием дела. Он не имел навыков работы на компьютере и не признавал компьютерные программы, вполне справляясь с работой по старинке, с помощью калькулятора и счётов. Конторские работники недоумевали, как можно так быстро производить расчёты на таком допотопном приспособлении под названием «счёты», которые бухгалтер всегда держал на своём рабочем столе.
Поначалу Мария Васильевна, пожилая женщина, проживающая с дочерью и внучкой по соседству, подкармливала бухгалтера. Каждое утро она сама или внучка приносили ему кринку молока и сдобную булочку, но и они стали заходить всё реже и реже, видя неприветливое отношение Пинхасова. Правда, поначалу старик посадил в огороде несколько грядок с мелочью: свёклой, морковью, редиской. Но на следующий год отказался и от этой, обременительной для него заботы. Только два раза в месяц, в дни получки и аванса, он заходил в местный магазинчик, чтобы купить какой-нибудь самой дешёвой крупы, растительного масла, сахара и соли, да по утрам заглядывал на пекарню за буханкой хлеба.
По деревне только и разговоров бабьих было о скаредности старого бухгалтера. Старушки, собираясь поутру в сельпо, судачили, «перемывая косточки» Моисею Исаевичу:
– Ездила в восквесенье в говод да к сватье зашла чаю попить, – делилась с собравшимися покупательницами одна из баб, – ужо она-то мне поведала, какими деньжищами квутил Исаич в говоде! Почитай, все сельские магазины под ним были. Даже сам пведседатель вайпотвебсоюза к нему с поклоном заходил… А вот ещё говавивала…
– Да какой там! Мелешь и сама не знаешь, чего мелешь, – перебила её Нюрка-продавщица, пародируя картавящую собеседницу, – я, почитай, со школы в этом магазине работаю, Пинхасов при мне приезжал много раз с ревизией. Нормальный мужчина, обходительный, повеселиться любил, пошутить. Дело, правда, своё справлял докучливо, каждую баночку, каждую крупинку в руках подержит, всё взвесит, всё в реестрик занесёт, все уголки в магазине и подсобке обнюхает. А сядет акты проверки писать, соберёт нас и тихо так, наставительно скажет: «Вы, бабоньки, добровольно недостающую сумму внесите, чтобы не подводить себя под уголовную статью, а я прикрою вас, как могу. Сами ведь понимаете, – говорил, – дело-то подсудное. Мы за доброту его сунем «втихаря» бутылочку коньяка, да пару-тройку баночек икры в портфель, а он и сделает вид, что не заметил. Зарплата-то какая у ревизора была – сущие копейки, откуда тут миллионщиком стать. А вот когда жена померла, так он сразу и съехал с катушек, «не выпить – не попеть», как говорится. Любил её, наверное…
– Ага, так мы и поверили, – возразила продавщице сухощавая старушка, размашисто крестясь. – Вот сейчас работает бухгалтером, зарплату имеет неплохую, да плюс ещё пенсия, небось, не чета нашей колхозной. А ходит в чём: пиджачишка задрипанный, ботиночки – вот-вот жрать запросят. Деньги-то куды деват? Тут батюшка на часовенку собирал, зашёл в контору, да тот отмахнулся – не верующий, мол, я.
Так и жили они: Пинхасов – сам по себе, колхозники – сами по себе. Моисей Исаевич пребывал в неведении, не доходили до него деревенские слухи. Друзей не было, с соседями не общался, хотя и уважали его в деревне, но только за то, что дело своё он делал добросовестно, со знанием.
Так и дальше работал бы Моисей Исаевич Пинхасов на благо коллективного хозяйства, но пришли иные времена. Предприятие развалилось. Колхозную землю паями нарезали да раздали. Одни, вновь испечённые фермеры, сами стали свой надел обрабатывать, другие – пошли по более лёгкому пути, продав землю приезжим дельцам. Бывший колхозный бухгалтер всё реже появлялся на людях, проводя все дни в своей обветшалой лачуге. Как-то резко постарел, сгорбился. Видно, работа придавала ему повышенное чувство ответственности, сопричастности к общему делу, но де;ла этого не стало, и старик сник.
Обнаружили его бездыханное тело соседи, вызвали участкового и местного фельдшера, которые и составили акт о кончине. Стали описывать имущество, и нашли в комоде завёрнутый в старое нижнее бельё большой почтовый конверт. Участковый вынул из него десяток сберегательных книжек на предъявителя и лист пожелтевшей бумаги, свёрнутый вчетверо. Развернув листок, участковый вслух прочёл, чётко, по-военному произнося слова:
– Министру финансов Российской Федерации! Заявление! Прошу все мои накопления передать детскому дому номер семь, Первомайского района, – далее столбиком перечислялись номера сберкнижек и хранившаяся на них сумма.
– Вот это неожиданный поворот, – почесав затылок, в недоумении, произнёс один из понятых, – столько денег скопил, недоедал, ходил, как оборванец… и всё детскому дому…
– Да уж! – многозначительно завторил ему в ответ участковый, складывая находку в портфель. – Что теперь проку с этих накоплений, бумага, да и только. Жил, как Кощей Бессмертный, чах над золотом. А на поверку оказалось – всё зря. Вот и смекайте: жить надо здесь и сейчас и деньги тратить на себя, на детей. Сегодня надо – завтра накопления могут «сгореть», обесцениться, превратиться в макулатуру, как эти.
Понятые молча вышли на улицу. Участковый запер дверь на замок и наклеил белый листок с надписью «Опечатано».