Летописцы

               
     Капитан 1 ранга в отставке Анатолий Птичкин включил ноутбук и, подняв голову от экрана, задумчиво уставился в потолок комнаты, размышляя, как лучше, красочнее, правдоподобнее и убедительнее донести до потомков свою роль в процессах глобального военно-политического противостояния последних десятилетий, которые очень быстро погружаются в историю. По его мнению, уж кто-кто, а он-то к ним имеет самое непосредственное отношение. И вообще, не он ли и вовсе одно из действующих лиц ушедшего времени!?

     Мысль заняться этим у Птичкина возникла после того, как в интернете на его глаза попал мемуарный панегирик самому себе давнего товарища по службе – такого же отставника – сухопутного полковника Кротова. Но о Кротове – ниже.

     Для Птичкина осуществить задуманное было непросто: очень уж мелкой фигурой был он для эпических текстов. Взять хотя бы даже то обстоятельство, что и моряком-то он был не настоящим, а ряженым.  Спроси его, что такое бизань, брамсель или брашпиль, и он не пойдёт, а поплывёт по морю своих скудных морских познаний. Дело в том, что Птичкин срочную служил в артиллерии в таёжных лесах, военно-морских учебных заведений не оканчивал, а лжекапитаном – назовём вещи своими именами – стал, отучившись в сухопутном институте и заняв на какое-то очень непродолжительное время административную должность в одном из морских штабов. Иными словами, капитан 1 ранга Птичкин, которому по статусу его воинского звания положено командовать кораблями со сложным управлением, с большой военной мощью, то есть, атомными подводными лодками, крейсерами и авианосцами, права такого никогда не имел.

     Окончив обучение и получив назначение в морской штаб, сухопутный лейтенант Птичкин тут же переоделся в форму военного моряка. Благо принадлежность к тому или иному виду или роду войск офицеров его военно-учётной специальности была в прежние годы не столь строго регламентирована, как, наверное, сегодня. А примерить на себя форму морского офицера Птичкину уж очень хотелось: тут тебе и возможность пофорсить перед девушками в романтическом образе морского волка, и заходы в гавани дальних стран и даже такие, казалось бы мелочи, но придающие флёр мужественности, как тельняшка и морской кортик. В походах, если таковые для него и случались, он всегда был в роли пассажира. В корабельный состав никогда не входил. А принадлежность-то к нему и должна, в конечном счёте, определять – можно ли Птичкина считать настоящим капитаном 1 ранга. А таковым бывшего пушкаря сегодня и считали – кто теперь вспомнит историю его перевоплощения во флотоводца!?

     Оторвав взгляд от потолка, Птичкин задумчиво нажал на ноутбуке клавишу с литерой "я". Но так и не придумав ничего к этому моменту, снова уставился в потолок, не сняв пальца с клавиши, видимо, твёрдо решив начать своё предстоящее живописание с личного местоимения первого лица. Просидев ещё какое-то время в мучительных раздумьях, он, наконец, пришёл к заключению, что выигрышнее всего начать своё летописание с описания визита военной делегации в одну из заморских стран. Дело в том, что Птичкину в тот раз – уже капитану 3 ранга – была впервые поручена часть бумажной и организационной канители, всегда сопровождавшей подготовку подобных заграничных вояжей крупных военных чиновников. В общем вполне плодородная нива для фантазий о своей роли в налаживании военно-политических сношений, рассудил Птичкин.
 
     В итоге, спустя два месяца он вымучил историко-мемуарный очерк под названием «На верном направлении». Своё летописное творение предварил замечанием, что является не только его автором, но и военным экспертом, и политологом, и журналистом. Написанное разбил на «циклы», те – на «части». В общем вышло, на его взгляд, солидно.
 
     Красной нитью в повествовании проходила мысль о том, что основное бремя «многотрудной и кропотливой» работы по укреплению дружбы и сотрудничества с государством пребывания делегации лежала на Птичкине, хотя тот, правда, и пытался сохранять в своём изложении событий какой-то определённый субординационный пиетет к хозяевам, которых он тогда обслуживал. Но всё равно выходило так, будто генералы и адмиралы являлись в тот момент, собственно, всего лишь туристами, а серьёзные вещи, связанные с визитом, были за Птичкиным. Видимо, в подтверждение этой своей подспудной мысли насытил её неофициальными фотографиями членов делегации. Вот крупные военные чиновники в плавках на морском побережье, – разумеется, в обществе тоже полуголого капитана 3 ранга Птичкина. Вот осматривают исторические артефакты. Вот поднимают по какому-то поводу бокалы с алкоголем. И в каждом случае не без участия капитана 3 ранга – обстоятельство, на которое тот всякий раз не забывает указывать в подписях под снимками. Автор этих строк, обращает он внимание читателя, «чокается» с таким-то крупным начальником, Птичкин рядом, слева от начальника. Ведь как звучит! – генерал армии, начальник Генерального штаба, посол – и посреди них «ответственный за организацию и подготовку поездки» Птичкин.

     Особая подобострастность «растёкшегося по древу» Птичкина, чувствовалась при упоминании им имени генерала Глебова, одного из тех генералов, которых он обслуживал в ту так памятную для него заграничную поездку. О причине этого гадать не заставил. Сам же её и раскрыл, рассказав, что несколько позднее, в лихолетье для страны, стал его протеже. В то время Глебов, уже генерал запаса, по старой памяти облагодетельствовал отставного капитана 1 ранга, пригрев того на хлебном месте в своём аппарате. Видимо, потому Птичкин не жалел красок, наделяя своего благодетеля качествами, знаниями и способностями, которыми тот просто не мог обладать в силу своего образования и компетенций, но тем не менее, как поведал Птичкин, «щедро» делился ими не только с ним, но и с многотысячным коллективом предприятий целой отрасли, которую тот опекал. Правда, и здесь Птичкин не забыл подчеркнуть, что работал «вместе» с Глебовым, а отнюдь не одним из тысяч его клерков. По аналогии кремлёвская уборщица тоже могла бы сказать, что в течение двадцати лет работала вместе с российским самодержцем. Птичкин не сообщал, что отрасль именно в период кураторства отставным генералом находилась в упадке. Комплектующие, которые она должна была поставлять для отечественной военной техники, приходилось закупать в странах вероятного противника. Так что абсурдность славословий в адрес генерала была очевидной. К тому же Птичкин невольно заставлял читателя своего векописного творения задаваться также вопросом, а, собственно, каким образом и сам-то генерал попал в кресло крупного руководителя отрасли, по состоянию которой страна до сих пор находится далеко не в начале списка государств. В общем для внимательного и знающего человека написанное Птичкиным выглядело как надуманная история.
 
     Пазлы событий с его участием никак не складывались в эпическую картину, которую тот желал нарисовать. Да и возможно ли это было сделать из того, что имело значение лишь только для него самого!? Птичкин таким вопросом не задавался. В летописаниях прошлых времён всегда есть элементы описания заслуг князей, власть предержащих, у Птичкина – элементы описания своих собственных, придуманных заслуг.

     Ну, а теперь об упомянутом выше «летописце» Кротове. О нём мне рассказал его бывший сослуживец и мой бывший сосед по дому Костя Кныш, отставной подполковник. Как-то в морозный день, добираясь домой из области, я очень замёрз – решил согреться чашкой горячего чая в привокзальном кафе. Там его и увидел. С нашей последней встречи минуло, наверное, лет десять. Костя с той поры сильно поизносился. Его прежде гладкое лицо уже бороздили морщины. Их дополнял ансамбль из брылей, двойного подбородка, трёхдневной щетины и пивное брюшко. Веяло от него неухоженностью одинокого и пьющего человека. Жизнь, судя по всему, не баловала его, когда-то блестящего и востребованного военного журналиста. Я спешил и, обменявшись парой стандартных вежливостей, мы попрощались, договорившись созвониться и при первом же удобном случае встретиться, чтобы поговорить за жизнь.
 
     Удобный случай представился буквально через неделю. Встретились. Я рассказал о перипетиях в своей жизни. Его же история, которую поведал он, была похожа на рассказ отчаявшегося, разуверившегося и разочаровавшегося в жизни человека. И первопричиной этого его состояния был именно Кротов Особо талантливых тот рядом с собой не терпел – и Костя однажды оказался не без его участия за бортом военной журналистики.
 
     Вновь возбудившееся чувство ненависти и неприязни к нему Костя вылил мне, возмущённо разбирая статью Кротова, на которую случайно наткнулся буквально перед нашей встречей в интернете. Её, как мне показалось, можно было вполне назвать «летописным» памятником его визави самому себе. Костя, пользуясь спортивной терминологией, разложил Крота «на лопатки» и гипотетическому судье, на мой взгляд, пришлось бы зафиксировать туше.
 
     «Летопись» Кротова, как стал называть его опус с моей лёгкой руки и Костя, была одой предательству того, чему тот в своё время присягал. С этих слов Константин начал «гасить» своего бывшего начальника и коллегу. Кротов по его словам, был из числа полковников, приданных полку полковников без полков. Но полковником непростым – из головного армейского политоргана, не подчинявшегося даже министру обороны. Бездна возможностей в смутное время для карьерного роста людей его типа, а карьеристом он был отменным.
 
     Уже в самом конце эпохи исчезнувшего государства Кротов – человек чрезвычайно амбициозный – возглавил коллектив военных журналистов в информационном агентстве. Костя, словно человековед-профессионал, начал перечислять его личные качества, не найдя в конечном счёте ни одного положительного. Безапелляционность в отношениях с зависимыми от него людьми. Категоричность, – не допускающая по любому случаю иную, чем его, точку зрения. С неугодными или ненужными для его карьеры людьми расставался не церемонясь, со знанием человеческой психологии. Сантиментов в таких вопросах не знал. Психологически сильных людей старался до поры до времени не кошмарить, если чувствовал за ними надёжный «тыл», выжидая удобный момент для кадровой экзекуции. Вытеснив из своего окружения неугодного, забывал о нём навсегда, а успехи, достигнутые с его помощью, приписывал себе. Шёл к своим целям, ломая как-то по-будничному, словно ледокол, паковые льды, судьбы доверенных и доверившихся ему людей, не испытывая по этому поводу никаких сожалений.
 
     – Перед увольнением из армии, – продолжал Костя, – в переломные для судеб страны дни, загодя, будучи ещё в погонах, Кротов подрабатывал автором в одном из ведущих газетных изданий страны, позиционировавшего себя как ярого противника тогдашней государственности и являвшегося питомником информационной псевдодемократии. Готовя там для себя постоянное место, продемонстрировал своим будущим хозяевам, – кстати, главным среди них был известнейший олигарх-прохиндей, – что в неприятии прежнего политического режима в стране он пожёстче самих либералов, совершивших государственный переворот. На одном из партийных собраний Кротов предложил распустить парторганизацию управления, к которой был приписан. Служил партии – теперь был готов служить олигарху. А ведь должен был бы, как комиссары Гражданской или Великой Отечественной, положить жизнь за партийные идеалы, подняться на подавление переворотчиков. Но Кротов оказался лжекомиссаром, призвав партийцев самораспуститься и продемонстрировав удивительную способность «переобуваться в воздухе».  – Его предложение было, – по словам Кости, – входным билетом в сонм новой «либералистической» элиты, взявшей в полон коммунистическую страну, в которой он тоже принадлежал к элитному сословию. Способность Кротова менять свои убеждения, вечный поиск выгоды, авантюризм, заправленные решительностью характера, позволили ему занять в конце концов место в самом эпицентре информационной псевдодемократии – в том самом упоминавшемся выше издании. Там и создал на деньги олигарха военное приложение, дифирамбы которому, а по сути самому себе, по юбилейному случаю и стали поводом для «летописной» статьи Крота.
 
     – Своё предательское поведение тех лет, а я всё написанное им и сказанное с его делами рассматриваю именно так, – подчеркнул Константин, – Кротов облекает в высокопарные рассуждения, награждает издание, в котором подвизался, красочными эпитетами: гениальная идея, военно-информационный триумф, инновационное мышление. Считать открытие обычного средства массовой информации «равнозначным по силе прогресса научному открытию, фундаментальному изобретению, знаковому прорыву в общественном сознании»?! – Напыщенный идиот, – сказал по этому поводу ещё один бывший подчинённый Кротова.
 
     – Кротов просто невменяемый человек, – продолжил Костя. Лучше бы молчал. Будто до него не было центрального армейского печатного органа, окружных и дивизионных газет, военных журналов, наконец, военного радио!? Врёт как сивый мерин, рассказывая, будто силовые структуры были намертво закрыты для журналистов, исключая возможность «подобраться» к крупным военачальникам. Навскидку могу назвать тех, кого, не испытывая каких-либо проблем, интервьюировал лично я. Среди моих респондентов были маршалы и многозвёздные генералы. Скажем, начальник Генерального штаба, генеральный инспектор Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, главкомы Сухопутных войск, ВВС и ВМФ, высокопоставленные офицеры Генерального штаба, начальник Ракетных войск и артиллерии, начальник Главного политического управления. Звонил порученцу или адъютанту военачальника, представлялся, называл тему, согласовывал время встречи. Если кто и цензурировал, скажем, мои материалы, то это был сам Кротов.

     «Военно-информационный триумф», о котором он пишет, заключался, видимо, в том, что газета, в которой он осел, была, я бы сказал, газетой победившего политического авантюризма, поставившего крест на судьбе прежней страны. – Меня, – продолжал Костя, – удивили восторги Кротова по поводу популярности издания. Пишет, будто некие сотрудники Государственной думы, побывавшие в Вашингтоне, видели номера газеты на рабочем столе американского госсекретаря. Человек, видимо, совсем потерял способность понимать причинно-следственные связи. Ведь удивительного в том факте ничего не было. Кротов «сливал» на страницах своего издания информацию об армии и военно-промышленном комплексе страны. По сути публично вываливал на всеобщее обозрение армейское грязное бельё. Пиндосы, или янки, как хочешь их называй, никогда не жалели «зелёни» для того, чтобы знать всё о тогдашнем разложении обороны своего главного вероятного противника. Чего же нашим недругам не читать об этом с радостью и интересом, если их враг сам выкладывает свою военно-промышленную и моральную подноготную.
 
     В этом Кротов был, безусловно, эффективен. Иначе и не могло быть – имел опыт. При прежней власти накапливал и анализировал информацию о зарубежных армиях и странах. Изучал военно-техническое и морально-политическое состояние вероятного противника, чтобы бить его со знанием слабых сторон. Теперь собирал материалы о нас, интересные для врага. Я бы назвал его одним из организаторов информационного киллерства в отношении военных и военно-промышленного комплекса своей страны. Если применить в данном случае так любезное для наших псевдодемократов американское отношение к подобным вещам, то пришлось бы Кротову за свою деятельность, наверное, разделить судьбу небезызвестных Сноудена или Ассанжа. Кротов, правда, помельче калибром.

     – У него – продолжал Костя, – какое-то изменённое сознание. Пишет о некоем стремлении военных сотрудничать с газетой. В действительности же – заискивать перед её хозяевами. А как было не стремиться, если безжалостная лжедемократия, ряды которых пополнил Кротов, могла добиться лишения сопротивленца и звания, и должности, и средств к существованию. На себе это испытал. Не все, наверное, помнят, как тогда с офицеров в общественном транспорте срывали фуражки. Кротов своих бывших коллег добивал словом – оно ведь тоже оружие, да ещё какое! Жалеть их, разумеется, не стану, как и себя, я ведь тоже был одним из них: мало кто из нас решился положить конец политической вакханалии тех дней.
 
     Одним словом, пакостил Кротов. Вместе со своими хозяевами. Его бывший газетный шеф осознал, судя по всему, свои ошибки и лезет теперь из кожи вон, защищая достоинства канувшего не без его участия в Лету государства. Кротов же не меняется, но очень чутко реагирует на общественно-политическую конъюнктуру. Тут же сменил своё амплуа, когда к власти в стране пришёл собиратель России. Окопался в системе образования. Наводняет её своими псевдонаучными изысканиями. – Мой давний наставник, –продолжал Костя, – называл их блевотиной. Измени в них чуть акценты, переставь слова – и вот тебе новое слово в науке нового времени. Верни на прежнее место – и можно возвращаться учёным в прежнюю страну, имевшую совсем иную идеологию.

     - Стоит заметить, что Кротов в отличие от Птичкина – фальсификатор более высокого порядка. Он - пассионарий-злодей. Но обоих роднит одно: умение «переобуваться в воздухе». Честолюбивые, корыстные – им так не хочется уходить в мир иной, не оставив в его писаной истории хоть какой-нибудь след! Они могут лгать, извращать, придумывать то, чего вовсе не было, преувеличивать свои заслуги, если и впрямь имели какое-то касательство к происходившим событиям. Разумеется, не желая для себя славы Герострата. Но не желая уподобляться и летописцам древности, – бессребреникам, для выяснения имён которых за редким исключением приходится проводить научные изыскания.

     Костя замолчал и лихорадочно засобирался, будто испытывая чувство некой неловкости и вины, неудовлетворённости собой и одновременно облегчения. Мы попрощались.

23 февраля 2020 года