de omnibus dubitandum 111. 113

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.113. О, Я С ВАМИ ЕЩЕ ПОБЕГАЮ…

    Я углубился в мысли. Она посмотрела с любопытством.

    – Вы сочиняете?… Это очень трудно?

    – Пустяки! Впрочем, зависит от настроения. Но когда около тебя любимое существо, мысли слетают роем!.. – говорил я дрожащим голосом. – Вы, Зинаида… не глядите. Я вам сейчас… Вы устали, дорогая?… присядем, если хотите, под эту липу…
И я вспомнил:

А садись под липу,
Будешь очень рад!..

    – И вы сейчас сочините?… Ну, посмотрим. Она побежала, подхватив меня под руку.

    – Какая же вы бегунья!.. Как девочка, честное слово…

    – О, я с вами еще побегаю!.. – крикнула она, падая на скамейку и увлекая меня. И вдруг, поцеловала!

    Я даже вздрогнул.

    – Нет, нет… – зашептала она, смеясь, – немножко рано. Вы меня поцелуете, когда стемнеет, да?

    – А если долго не стемнеет?…

    – И тогда поцелуете. Стемнеет, и мы повторим то… помните, у забора?…

    И она стиснула мне руку.

    – У, мальчишка… совсем увлекли меня!.. Ну, стихи?… Стихи у меня были с утра готовы, когда я ее увидел. Но я все думал. Она пожимала мои пальцы, играла ими.

    – Кажется, я могу… Вот, что-то… Дайте мне вашу руку, и я сейчас сочиню стихи!..

    – Она у вас.

    Я стал целовать руку, пахнувшую как будто ландышами. Как это кстати!..

    – Как ваша прелестная ручка пахнет ландышами! – воскликнул я. – У меня кружится голова…

    Правда, голова у меня кружилась. Маленькая ее ножка царапала по песку носочком.

    – Как вы, однако, ловко умеете целовать руки!.. Кто вам давал уроки?
Оставьте, не поверю.

    – Совсем ландышами, ландышами… – шептал я, целуя уже выше кисти.

    – Вы угадали. Я всегда мою руки ландышевой водой. Это очень гигиенично, – сказала она. – Слышите, птичка…?

    Над нами, в липе, посвистывала какая-то пичужка. Мимо прошел худой и бледный молодой человек и болезненно посмотрел на нас.

    – Он нам завидует, как вы думаете? – спросила она и засмеялась нарочно громко.

    А я все разглядывал пичужку, вспоминая свои стихи.

    – Пойдемте туда, поглуше. Да, а стихи-то что же?…

    – Вот, что-то у меня вышло…

О, если б ландыш скромный, нежный
Я мог найти один для вас,
Как вы… чудесно белоснежный,
Я услыхал бы Неба глас:
Любовь тебе открыла рай,
В душе твоей душистый май!

    – Вы?! – воскликнула она, крепко сжимая руку. – Да вы совсем поэт!..

    – Немножко… – сказал я скромно, замирая от похвалы. – Это ваши душистые руки дают мне силу!

    – Идемте. Идемте к Чертову оврагу... Она подхватила под руку и потянула.

    – Правда, как хорошо? Когда любишь, может быть, впервые?…

    Я не помнил себя от счастья. Я хотел бы остановиться в аллее и целовать ее маленькие ножки. Но она все бежала. Волосы ее щекотали мои щеки.

    – Постойте, – сказала она, – мы почти одного роста с вами? Давайте меряться…
Она стала ко мне лицом, вплотную. Я почувствовал даже ее ноги.

    – Ну, что же… мои губы чуть-чуть повыше, на полвершоч-ка… – шептала она, и я слышал ее ароматное дыханье. – Вы… чего это побледнели?… Ми-лый… – шепнула она и поцеловала в губы.

    – Догоняйте!.. – повернулась она и побежала.

    Я видел, как волосы ее взметнулись, разлетелись, как завертелась над каблучками юбка. Я сейчас же поймал ее за локоть.

    – Кажется…? Постойте… – зашептала она, дыша. – Слышите?… Не дышите, тише!.. Что вы такой… дышучий?…

    Она затопотала.

    Позывки степного жаворонка – неожиданно высокие для такой птицы и довольно благозвучные трельки наподобие "чррри", "чурррит", "дзирр", словно целовали свою подружку. В темно-зеленых елях, на поляне, к Кубани, бузина еще мерцала грузно, осыпалась. Но пахла сильно. Я обнял Зинаиду, осторожно…

    – Ми-лый… – шепнула она, – увидят…?

    Я быстро отдернул руку, но было совсем пустынно. Прямо, за рекой, красно садилось солнце. Молодые клены розовели.

    – Скорей, идемте, где темно… – сказала она нервно. – Здесь очень солнце, вредно моим глазам. Да, свет мне вреден, потому я и не снимаю пенсне. Так вот…

    Странно, как у нас с вами вышло! Мы все уже сказали в письмах!.. Теперь, что же у нас с вами… дальше? Нет, постойте… сперва скажите, что вы во мне нашли?…

    – Я в вас нашел… идеал! – страстно воскликнул я. – Я мечтал, что вот, я встречу когда-нибудь… женщину, лучезарную женщину… как… я не знаю!.. Ваш нежный голос, ваши движения, ваши чудные волосы, ваши глаза… О, снимите пенсне… дайте мне ваши глаза… лучезарные глаза, как небо!.. – умоляюще шептал я.

    Она отстранила мою руку. – Успеете, это будет там… – сказала она стыдливо. – Ну, как это вы сказали… «лучезарную женщину, как…» кто же?… Держите меня крепче, прижмите к себе… крепче!.. Нет, оставьте пенсне, потом!..

    И она сама прижала меня к себе, охватив голову.

    – Какой горя-чий. Почему вы такой… жаркий? Так волнуетесь? Почему это? боитесь… женщины? а? Ну, так – как кто же?…

    – Я не знаю… что-то волшебное, нежное, как, в «Первой любви» Тургенева… вы читали?…

    – Конечно. Чудесная девушка… или там… женщина…

    – Она любила его отца, и поселила в душе Володи страшные муки ада!.. Он не спал ночи, целовал ее в мыслях… И со мной, то же… явились вы, и я полюбил вас безумно, с того вечера… помните, за забором, Мика?…

    – И… живая интересней для вас, конечно? И не будет «ада»? Вас я не буду мучить, как ваша Зинаида. Дайте скорее ваши губы…

    Она сама нашла мои губы и даже надкусила.

    – Ах, сладкий какой… мальчи-шка!.. – сказала она нежно и потрясла за плечи. – Не надо «ада», правда?…

    – Нет… – сказал я тихо. – Но… может быть, вы читали, на мостике Чертова оврага стихи? Теперь их нет… Как вы смотрите?… «Эдип» написал, что «ад», а «Сенека»…

    – И вы читали?! – воскликнула она и засмеялась. – Это же когда еще Кузик написал! Один знакомый студент, мы его зовем – Кузик! – И она пропела:

И не верь «Эдипу»,
Что любовь есть ад!
А присядь под ли-пу
И целуй-ка Ли-пу…
Будешь о-чень рад!..

    – Это самое?…

    – Но там не было – «и целуй-ка Липу!» – сказал я.

    – Это мы уж потом присочинили. И даже больше…

    – Это тот студент, с бородой? Я его видел у вас…

    – Ревнуете? – спросила она, смеясь. – Он тоже в меня влюблен, и очень даже…

    – А вы? Ради Бога, скажите правду… я так измучен!.. Вы… его любите?… Ради Бога, умоляю вас!.. – воскликнул я, падая перед нею на колени.

    – Отку-да вы вообразили?! Успокойтесь, встаньте… увидеть могут!.. – прошептала она, оглядываясь. – Боже, вы плачете?! Ну, что вам… какой-то пустяк! Просто, знакомый наш… И она подняла меня. Она сама вытерла мне глаза платочком, сказала мило: «Какой бяка!». Я отвернулся, ломая руки от возбужденья, от стыда, от боли.

    – Но я же видел! вы ездили в Горячеключевскую!.. – сказал я, подавляя слезы.

    – Видел вас на извозчике. Он обнимал за талию…

    – Однако, какой вы сыщик! Успокойтесь, милый… – потрепала она ласково по руке, – не раздирайте сердца. Сейчас я люблю то-лько одного… Андрю-шеч-ку!..