Счастье моё, где ты? Часть вторая

18+

Продолжение

---Глава 11. Мой любимый лежит в крови---

Любовь была всегда, первооснова всего, и это меня оправдывает. (Я нуждаюсь в оправдании перед собой?) Принимая Сергея как своё седьмое небо, я ощущаю покой, эйфорию, защищённость, радость от его прикосновений, тревогу из-за его отсутствий, восхищение, узнавание, слияние, расхождение, иной раз отчуждение для последующего сближения. Самые разнообразные чувства я испытываю в твоём присутствии, мой дорогой. Я даже боязливо порою сержусь с потайной мыслью, а вдруг и я вправду на тебя рассержусь или ты меня за что-то осудишь. Когда тебя нет, ты в моих мыслях и чувствах несмотря ни на что. Надеюсь, что так будет всегда. Если уйдёт твоя любовь, что останется? Тоска и скука, останется альтернатива любви — старость, преддверие смерти, край кромки перед адовой пропастью. Я верю, что есть люди, которые и в девяносто лет не доходят до стадии душевного омертвления. Дело, наверное, в созидательном начале. Отчего согрешивший и покаявшийся дороже богу, ежели не грешивший никогда? Бог оправдывает человека действующего, активного, творческого, того, кто борется с тленом и небытиём. Человека любящего.
 
Года два мы были счастливы — я и Сергей. Теперь я работала у него на фирме менеджером, потом заместителем, курировала, в основном, продвижение товара, присутствовала на всех его важных встречах. Фирма занималась поставками из-за границы недорогих строительных материалов, кое-что производила самостоятельно, взаимодействуя со множеством мелких клиентов и поставщиков, в те времена я совсем позабыла, что я историк, и вообще всё забыла, к счастью, дочь-школьница хлопот не доставляла, да и родители помогли. Как географ глобус пропил, так и моя история, казалось, навсегда убежала из моей головы. Я старалась, и менеджером была вполне продуктивным. Сергей оказался стабильным и жизнерадостным человеком, немного переутомлённым. Семья, работа. Я стала для него — мне хотелось верить  - отдушиной, нежданным счастьем, надёжным помощником. Безоглядно влюблённая женщина. За всё время моей работы в офис два раза заходила его жена Евгения, и как-то он заезжал на работу вместе с сыном и дочерью. Катя и Алёша. В обоих случаях скользил по мне незнакомым холодным взглядом, я покрывалась мурашками. Как я смогла появиться в его жизни, его жена была младше меня на два года? Не спрашивайте, это страсть, химия, и, может быть, я верила, любовь навсегда. Что будет дальше, иногда я просто мучилась неизвестностью. Но мы опять встречались наедине, и там я никаких вопросов я не поднимала.

Напои меня водой твоей любви,
Чистой, как слеза младенца.
Прилети ко мне стрелой, восхитительной стрелой
В сердце, в сердце.

("Бригада С")

Что я знала о Сергее? Однажды дождливым и тёмным осенним утром я пришла в офис рано, как всегда, первая. Щелчком включила электричество, нажала кнопку камина. Переобулась, причесалась у зеркала. При таком освещении я сияю молодостью и красотой, старение происходит скачками, я осознала это позже. Вдруг что-то теряешь, и все сэкономленные годы проступают в лице, фигуре, походке.

Прошла в кабинет директора, чтобы взять папку с документами и закричала. Сергей, раскинувшись, лежал на полу без движения, в области затылка по волосам растеклась кровь. Я подбежала к нему, он не реагировал. Аптечка? Там ничего, кроме зелёнки, я прокляла за беспечность офис-менеджера Инну (ИННовна наша). Позвонила врачу Ивану, знакомому Сергея. Никто не взял трубку. Попробовала привести Сергея в чувство. Серёжа, да что же это! Безуспешно. Скорая? Как долго! Дозваниваясь по мобильному до скорой, я выбежала в коридор, где не было ни души, никто не успел прийти, вышла на сумрачную улицу и устремилась к охране, к аптечке, где должен быть нашатырный спирт. Долго. Волнуюсь, вдруг я напрасно оставила Сергея, но что же делать? Минут семь шла спешным шагом по заводской территории, где мы снимали офис, потом бежала, кроваво-красный кирпич, мелькающие двери, асфальт с мокрыми чёрными пятнами, листья, жухлые листья летят мне навстречу, дождя, к счастью, нет, мой любимый лежит в крови, скорая сказала: «Ждите!» Охранник не на месте, всё заперто, стеклянная его будка пуста, мертва. Нет, пожалуйста, только не смерть! Я бегом вернулась в офис.

Сергей сидел за столом как ни в чём не бывало. Словно меня посетил осенний глюк, и не было последнего получаса. Я прильнула к нему в наклоне, с благодарностью судьбе, счастливо, судорожно, обняла, серые у корней, светлеющие сантиметров через пять, волосы были причёсаны иначе, закрывая рану. «Я только что видела тебя в крови! Без сознания!» «Забудь! Я позвоню.» - Он встал и ушёл, чуть нетвёрдо. «Ты куда?» «Я вызвал такси».

Отменив скорую, я медленно вышла с заводской территории, добрела до аптеки, купила нашатырный спирт, жгут, шприцы, обезболивающее в ампулах — пополнить аптечку. Как мало у меня прав на него, и сидеть у его кровати, когда он болен, тоже нет такого права. Ты жив, огромное облегчение, кошмар рассеялся. И вдруг я лишилась сил. Пришла ИННовна, как всегда неспешная и спокойная, и за это я ей была благодарна, стала ИННовна на вахту, а я пошла отпаивать себя кофе из маленькой жёлтой чашечки, в которую и корвалолу можно плеснуть после кофетерапии, я даже немного поспала в кресле. Звонки, документы, потом наступил вечер того дня, после которого уже никогда не будет прежнего фокуса зрения, времени, в котором реальность виделась безоблачной. Надо ли говорить, что тогда я ещё не поняла: уже случился надлом, но мне он был незаметен.

Вдруг на фирме начались перебои с заказами, не хватало средств на продвижение, но пока мы держались. И тут после моих расспросов выяснилась причина нападения — долги, разумеется. Оказывается, у Сергея завёлся совсем небольшой долг, и пусть он был просрочен, но подобного странного и жёсткого нападения со стороны своего хорошего знакомого, с которым пришлось встретиться тем ранним утром, Сергей никак не ожидал. Его оптимизм, как и мой, часто терпел сокрушительные удары. Внезапное озверение с виду приличного человека тогда было внове для нас обоих. Он тут же забыл об инциденте, но проблемы от этого не исчезли.


---Глава 12. Ощущая серое небо на уровне горла---

Вечная память и вечная слава тому летнему воскресенью. Я дома одна, все уехали на курорт. Родители по старинке отдыхали только в России, и дочь мою брали с собой. Сегодня, Сергей уже не в первый раз собирается войти в эту недостойную дверь - затёртую, старую, облагораживаемую в тот период лишь его роскошным силуэтом в проёме, силуэтом высокого и сильного мужчины - но я не уверена, что он сможет ко мне выбраться, хотя знаю, этот день прописан у него в календаре заранее, примерно за месяц до события. Я улыбаюсь, всё в тебе, дорогой, необыкновенно и восхитительно, и эта предусмотрительность тоже. Я по-летнему в тёмном облегающем топе и шёлковой разноцветной юбке заканчиваю тушить курицу, накануне замаринованную и сдобренную многими специями, строго по рецепту. Приедет — не приедет. Поэтому даже не пытаюсь принарядиться. Уже уверена, что не приедет, потому что у меня и случая не было напомнить, а он не переспрашивал. Стараюсь не тревожиться и не огорчаться.

Он приехал раньше, чем я ожидала, примерно в десять утра. Мы вместе принимали ванну, обнимались, пили вино, заедая принесёнными им фруктами, обедали скромно той самой курицей. Всё остальное было совсем не скромно — не запомнить невозможно. Много позже ты сказал: «Тебя забудешь». И тебя, милый. Где-то в районе двух часов дня я случайно упомянула бывшего мужа, Сергей вспылил: «Зачем я здесь? Я ухожу». Почти ушёл, я метнулась следом, обнимать как солдатка, баба деревенская, что не отпускает на войну: «Ты что? Куда ты?» («Ой, куда ты, паренёк, ой куда ты? Не ходил бы ты Ванёк во солдаты! В Красной армии штыки, чай, найдутся, без тебя большевики обойдутся.» Большевики вспомнились неспроста, потом мне это стало понятно, когда их возвратное наступление оказалось фатальным. Но и в период нашей любви, совпавший с кратким периодом свободы, между рабством и рабством, их присутствие беспрестанно ощущалось.) В то воскресенье любимый вернулся ко мне в большую комнату уже после выхода в тесную прихожую, передумал из-за моих страстных объятий. Остался до глубокой ночи.

Мы спали, ты осторожно убирал руку от моей головы, чтобы снова и снова обнять. Нетерпеливо раздевая, шутливо обвинял меня в том, что я бесконечно тебя хочу. Да, это верно, во всех смыслах слова, мне хотелось тебя присвоить. Я, слабая, меньше тебя в два раза, наверное, проявляла жажду и желание, становилась сильной и энергичной в стремлении слиться с тобой, стать незаменимой, не контролировать, нет, я мало интересовалась внешними событиями твоей жизни, которыми ты и сам не щедро делился, было другое, я хотела создать нашу единую энергетическую и ментальную оболочку, чувствовать и осуществлять те твои желания и потребности, которые ты и сам не осознавал. Понять и дать то, что тебе нужно, а ты и так мне дал много, очень много, сам того не зная. Такова любовь... Но я мало говорила, особенно о себе, словно запечатан был мой рот, и слишком тих голос.

...Сломали и починили наш древний диван, он давно дышал на ладан. Говорили немного о разном, деловом, будничном. Шептали. Светлая моя, сокровище. Солнышко. За что мне ты, моё счастье? Это я. Это обо мне. Как я люблю тебя. Это ты. О тебе.

Нечасто нам выпадали такие совместные дни, а этот был последним.

С тобой я поняла, что такое сартровские совершенные мгновения, полнота бытия. Чем была твоя любовь, которая потом давала мне надежду и силы жить дальше? Память о ней уводила меня в сады воображения, туда, где я со спины целую тебя в сердце, а ты оборачиваешься и даришь мне восторженный, яркий, как прожектор взгляд. И моя ответная волна чувств - я потрясена тем, что могу сделать тебя настолько счастливым. В самые страшные мои минуты при воспоминании о нашей любви глаза мои становятся мягкими и туманными. Для чего нам быть счастливыми? Чтобы раньше времени не сойти с дистанции, стремиться к блаженству, которое удалось познать прежде. Пусть в конце тоннеля сияет давний свет. Чьи-то любящие далёкие руки, плод воображения, след любви, хвост кометы, уносят тебя от бытовухи, мерзости. Здесь, в этой любви, которой нет больше нигде, только в твоей душе, можно мысленно ссориться, мириться и дискутировать. Можно плакать и тосковать, и всё же верить в будущее, которое когда-нибудь сведёт сердца, предназначенные друг другу. Потом, много времени спустя, узнаёшь: прежнего не будет. Но если отречься от любви, как иначе переживать серость, а порою ужас происходящего в реальности?

Но, возвращаясь в те годы, помню, как фирме становилось всё тяжелее, количество конкурентов резко возросло, поскольку возможностей для развития бизнеса было не так много, рынки контролировались международными корпорациями, «дочками» от государевых людей и отстёгивающими им же «приёмышами», полулегальными фирмами с деньгами СНГ, малый и средний бизнес России совершал маркетинговые и финансовые акробатические этюды, но даже это не спасало.

Чтобы выжить, Сергей продал половину фирмы давнему знакомому, которых у него были сотни, этот оказался с нужными связями. Новый деловой партнёр меня невзлюбил, счёл конкуренткой, да и не только, наше заветное счастье его возмущало. Нравственность? Маловероятно. Стремление давить, ощутить своё могущество, свою власть плюс личностное неприятие. Георгия Борисовича раздражали моя эмоциональность, абсолютная преданность Сергею, полная погружённость в дела фирмы и осведомлённость в деталях. Нас было двое, а он один. Я терпела его провокации, иногда вступая в полемику, но мне не везло, всё, что раньше приносило успех, теперь оборачивалось неудачей. Сергей смотрел в мою сторону всё холоднее.

Однажды я заметила нового офис-менеджера вместо ИННоновны, счастливо уплывшей в декрет с трёхмесячным плодом, да и понятно, с нашими стрессами, дожидаясь узаконенного декрета, благополучного рождения можно и не дождаться. Новой сотрудницей оказалась высокая полногрудая брюнетка, молодая, не замужем, как и я, что выяснилось в лёгкой, ни к чему не обязывающей беседе, и вдруг я увидела взгляд Сергея, со свойственной ему, как он думал, скрытностью, на самом деле очевидно для всех восхищённый, направленный в ту сторону. Как-то прибыв на работу позже обычного, я заметила их вместе за чашкой чая. В этот же вечер Сергей отвёз Камиллу домой. Вспылив, ощущая серое небо где-то на уровне горла, я написала заявление об уходе, уверенная, что он меня остановит. Он не остановил. Я поняла, что совершила ошибку. Надев длинное просторное пальто цвета кофе с молоком и роскошные сапоги на шпильках, обтягивающие ногу как перчатка, я пришла в контору и попросила Сергея взять меня обратно. Он, не дав приблизиться, сказал, что счёл моё заявление предательством, а предательство не прощается. Да, у него с личной жизнью всё в порядке. Я сидела в кресле и наблюдала, потрясённая, как внутри меня и даже снаружи рушится мой мир.  Оборачиваясь на дверной щелчок, я  видела как «Личная жизнь» в синей обтягивающей водолазке, которую не рекомендуется носить женщинам с такой грудью, пару раз заглянула в дверь. Я могу оставить кабинет. Конец связи. Прощай, рай, кино разноцветное, надвигается на меня черно-белая хроника моей жизни с её перемежающимися кошмарами. «У меня жёлтые глаза.» Вот-вот.

«Дед Мороз умер, я знал разных женщин, бывал не тверез.
Где эта девочка, где? Ведь иначе вся жизнь не всерьез.
Листья сгорят, праздник кончится, дети вернутся домой.»

(«Конец фильма»)


---Глава 13. Ничего и Низачем---

Как я пережила это крушение? Как будто на меня обрушились все холодные ливни будущего. Все Ничего и Низачем. Плюс Никогда. Словно я глубокая старуха, сижу на маленькой скамейке вблизи грязного асфальта и продаю собранные летом и позже тщательно высушенные грибочки, и ничего впереди. Я вспомнила, как маленькой девочкой выходила на пригорок провожать бегущие поезда. Где-то там совсем другая жизнь, там терра инкогнита. Составы, а на вагонах надписи «Цемент», «Бумага» - помните, да? - но теперь на составах, стучащих в моей голове, лишь надпись «Никогда». Вот такой бесконечный груз. Никогда. Монотонный длинный поезд, идущий по невыразительной местности, лишённой пейзажа, где виднеются только промышленные неубранные остовы столбов, осыпающиеся фундаменты. Остатки любви. Разруха. Голод плоти и духа. Голод по твоим словам, интонациям, объятиям, просто по твоему присутствию. По твоему голосу, плечу, куда можно уткнуться, твоим звонкам, твоим взглядам, улыбкам, смеху. Твоему вниманию и пониманию. Голод по синему зимнему небу, что сияет над тобой, и осенним листьям, которые попирает твоя нога. По дверному наличнику, возле которого ты в данный момент где-то стоишь. По чёрному креслу, в которое ты всегда садишься в своём кабинете. Глобально, всеобъемлюще. Настоящая ломка, во время которой непонятно, выживешь или нет?

Я воспитывала в себе надежду, иначе как мне было выстоять? Работу я вскоре нашла, но моё сердце в любую свободную минуту вприпрыжку бежало к заводской проходной, где парковалась машина Сергея. Я крепилась, чтобы не прийти туда и как нищенка не стоять у ворот. Я думала о смерти, но знала, что надо держаться. Однажды, сорвавшись, я орала в телефон той, что считала подругой: «Я покончу с собой!!!» Хорошая знакомая на это скучающе ответила: «Это всем безразлично». Вскоре она перестала мне быть даже хорошей знакомой, наверное, ей показались смешными мои несчастья, а я стала её презирать за отсутствие способности чувствовать и сочувствовать. Эмоциональный интеллект, как выяснилось, у многих практически на нуле. Я не умела контролировать свои эмоции, они не умели выдавить из себя даже слова сопереживания. Больше о своём намерении покончить с собой я не говорила никому. Януш Вишневский, «Одиночество в сети». Оба слова про меня, и одиночество, и сеть. Хочу ли я пройти путь главного героя? Задумавшись, я очнулась, вспомнила, что от корней, от бабок и прабабок, дедов и прадедов, православная христианка и навсегда запретила себе думать о самоубийстве. Закрываясь в ванной, тихо рыдая, я тихо же кричала: «Больно! Мне больно!» И на последнем издыхании, еле слышно: «Я этого не переживу».

Я стою на краю, на обрыве над рекой.
Не могу пошевелить ни рукой, ни головой.
Защемило в сердце мне, в голове замкнуло.
Мне осталось только петь
…………………………………………………………………...
Ты ушёл от меня, к рыжей женщине хромой.
Моя мама запретила возвращаться мне домой.
Моя левая нога с края соскользнула.
Мне осталось только петь
То, что ветром в голову надуло. 

(Чичерина)

И дочь. Собирая и пересчитывая свои активы, я думала: Да, у меня есть дочь.
У дочери тогда ещё были бабушка с дедушкой, иногда отец, поэтому всецело она мои мысли не занимала. Основное началось позже.

В свои пятьдесят лет я размышляю, отчего мы были так молоды? Отчего я тогда была так молода, так тяжело переживала любовное крушение? Мой муж был старше меня на шесть лет, а все считали, что лет на шестнадцать. Тот, что появился позже, рождённый раньше меня лет на десять, выглядел стариком рядом со мной. «Я буду стар, а ты, ты молода». Нереализованность? Несделанность самого главного? Отчаянное стремление Стать, а до этого не расслабляться? И диета, конечно, главное - диета. Физкультура и прогулки на свежем воздухе. Лишь Сергей выглядел мне ровесником.


---Глава 14. Доктор едет, едет сквозь снежную равнину---

Отец неожиданно умер от инфаркта на следующий день после моего тридцать восьмого дня рождения. А ему исполнилось ровно шестьдесят пять. Осталась недочитанной биография Льва Толстого, которую я забрала к себе на тумбочку ещё до похорон, освобождая большую комнату для скорбящих гостей, у меня щемило сердце, я не могла отвести от неё глаз. Смерть отца ударила по мне, по матери. Была семья, а теперь её нет. Но семнадцатилетняя моя красавица Еа словно слетела с катушек, как оконная гардина стала неожиданно провисать в разных местах, как дикая птица начала рваться из дома. Переходный возраст её прошёл без проблем, и безумием юности она наверстала. Я не могла отрешиться от ситуации и пустить всё на самотёк, подобно моей матери, которая после смерти отца стала замкнутой и эгоистичной — возможно, так выражалось её горе. То, что происходило с Еа, бабушку не интересовало. Она словно уже прошла свой земной путь, и просто дожидалась ухода, который по моему мнению должен был наступить ещё не скоро. Организму, может быть, предстоит жить ещё лет двадцать-двадцать пять, а душа уже её покинула, родственница отрешилась. Осталась лишь жёсткость, я бы сказала жестокость и полное к нам безразличие. Мне было с чем сравнивать, многие в нашей семье доживали до старости без изменения личности, но мать продемонстрировала другой случай. Я всегда любила и уважала свою семью, и расставание с ответной любовью матери, угасание моей протекало для меня очень драматично. Вот она, мать, в детстве укладывает меня спать, что-то нежно приговаривая, накрывая лёгким пледом с оленями, она же мною восхищается, когда я опять отлично окончила учебный год, вот они с отцом любовно разглядывают меня на фото в выпускном платье. Или это была лишь отцовская любовь, к которой она вполне равнодушно присоединялась, отсвечивала, бликовала светом своего мужа, что был направлен внутрь семьи, по крайней мере, в его последние годы? И кто эта женщина, у которой негодующе дрожат руки, когда она выговаривает мне из-за позднего вечернего прихода домой, словно я тот нерадивый подросток, которым никогда не была? Кто это будто стережёт мою Еа, чтобы неприязнённо отчитать её за липкую от варенья рукоятку ножа, за неубранную тот час же постель, за всякую мелочь, как будто мы назойливые квартирантки, обманом забравшиеся к ней в квартиру?

В школе Еа резко съехала, пришлось нанимать несколько репетиторов, а не пару, как я рассчитывала прежде. Нашла себе парня моя пепельнокудрая, белокожая и прекрасная - залюбуешься. Домой теперь приходила поздно. Честно говоря, я надеялась, что, окончив школу и поступив в институт, она выйдет замуж. Нет. За этим парнем пришёл второй. Да и это не беда, если бы не отчуждение между нами и непонятно откуда взявшийся взгляд исподлобья. Мало мне было нелюбви моей матери. В истерику моя девочка впадала совершенно неожиданно от самых безобидных фраз. В резкой обиде дочь хватала рюкзак и пыталась убежать в ночь, в никуда, туда, где, как я считала, её ждали наркотики, сутенёры, насильники, бандиты.

В подворотне нас ждет маньяк
Хочет нас посадить на крючок
Красавицы уже лишились своих чар
Машины в парк и все гангстеры спят
Остались только мы на растерзание-е
Парочка простых и молодых ребят

("Мумий Тролль") 

Я становилась у дверей, она штурмовала меня и выход. Я знала, что моя дочь такая же чувствительная, как я — главное её обнять, прижать к себе, погладить по голове — обычно она утихала, навзрыд плакала, и мы мирились. Шли учить уроки. Девочка, моя ласточка, как я люблю тебя. Я — твоя мать, понимаю твою боль, жизнь несправедлива, дед твой умер, отец безразличен, бабушка эгоистична, я невыносима со своим требованием соответствовать. Я, твоя мать, тебя обманула. Всё детство я тебе твердила, как мы все тебя любим — я, папа, бабушка, дедушка. Прости, я тоже не знала. Оказывается, я врала. Взросление оказалось болезненным. Ты не знаешь, моя дорогая, как я сама обманута. Я нелюбима. Никем. Существовал близкий семейный круг, а теперь его нет. Ещё недавно у меня был заботливый отец, внимательная мать. Ещё недавно меня любила ты — мы смотрели сказки, читали книги, разглядывали журналы мод. У меня был любимый человек. А теперь я одна.

В те времена я почти разучилась плакать. Садилась в кресло и смотрела в сторону окна сухими глазами, и на меня накатывала дрёма. Тоскливый сон в наклоне головы, вскрикивание во сне. Проснувшись, я видела в зеркале на своём лице несказанную печаль… У вас...было... страдание... Вспоминаю. Недавно. «Я вас пожалела, у вас было такое страдание на лице». Как-то очнувшись в метро ото сна, проехав свою остановку, я услышала эти слова. Рядом стояла девушка, подложившая под мою голову свой шарф. «Девушка-ангел, возьмите, благодарю вас очень» - я протянула ей вещь, она повернулась, чтобы уйти. Возвращаясь в реальность, я смотрела ей вслед. Фигурка выдвинулась в дверь, помелькав недолго в вагонных окнах, исчезла навсегда. Спасибо, ангел серого шарфа. Добрый дух зелёного пальто.

Если бы я знала тогда, какое страдание ждёт впереди. Предвидение неведомой души, сочувствие к будущему, о котором я всегда предпочитала не вопрошать.

...Иногда дочь моя Еа вырывалась и убегала — они с парнем шли в ночной клуб. Я унизительно клянчила по телефону её друга сообщить мне, где находится этот самый ночной клуб. Подходила к охраннику, совала деньги, смотрела влажными глазами и умоляла присмотреть. Моя дочь, моя Еа меня ненавидела. Папа иногда орал на неё по телефону, ему за этот знак внимания прощалось всё. Мне - ничего. Папа, оказывается, хотя бы платил ей алименты! Я делилась с ней всем, что у меня есть, но она меня ни о чём, оказывается, не просила. Ад. Нет, нет, ты меня любишь, моя Еа, все говорят, когда ссорятся, жестокие вещи, в забытьи, в бешенстве, в страстном протесте против сволочизма жизни, её жёстких рамок, душных стен, низкого потолка и несвободы. Прости меня, я тоже говорю порою, что в голову придёт. Прости…

Еа всё же поступила в институт на бесплатное отделение, хотя и с трудом, прошла в последний момент. После моих долгих нотаций о том, как она будет никому не нужна без высшего образования, пропадёт ни за полушку, будет торговать у метро сезонными фруктами, на голову ей не раз накакают голуби, и всё это окажется не к деньгам, а наоборот. Как быстро увянет её несомненная красота, тогда она поймёт, что такое рваные колготки — и это будет навсегда. Как никто её не будет уважать и ценить без лоска, который придаёт высшее учебное заведение, потому что навеки к ней прилипнут «ну» и «чё», издевательски вклинившиеся в её речь сегодня, а нормальные люди станут от неё шарахаться.

Я заставляла дочурку учиться, не отпуская своё внимание и на полдня. Бабушка иногда вступала в дискуссию, к счастью, на стороне высшего образования, и уже за эту помощь я была ей благодарна.

Но беда стала подбираться с другой стороны — моя несомненная красота пока ещё была при мне, слегка огорчая носогубными складками, с которыми я боролась при помощи лицевой гимнастики, ну и шея потеряла мраморность - у каждой женщины, как известно, свои слабые места. Но паспортные данные с прописанными в них датами рождения никто не отменял, и приближение к сорока годам удивительным образом отразилось на доходах — они снизились. Я задумалась о том, что часто меняю работу, и с каждым годом мне будет всё труднее её находить. Значит, надо попытаться открыть свой бизнес.

Тем временем Еа исполнилось 18 лет, она, торжествуя, злорадствуя из-за моего узаконенного бессилия и бравируя своей взрослостью, переехала к своему новому парню в квартиру, где он проживал со своей матерью. Я, не дозвонившись, виновато к ним заявлялась. «Тук-тук, где моя Еашечка? Я вам блинчики принесла». Обычно моя дочь просто не слышала телефонный гудок, очень уставала после учёбы и работы — так, по её мнению, должна была протекать настоящая жизнь — по возможности трудно, с преодолениями и неподдельными, искусно созданными препятствиями. Я переживала, как бы ей не подорвать своё здоровье — и это случилось. Еа себя загоняла — недосыпы, переутомление, хождения по морозу в лёгкой фасонистой одежде, частые разборки и ссоры с парнем. Она стала пропускать занятия. Потом парень сказал, что больше ему ничего от её не нужно, Еа вернулась домой и заболела.

Своё девятнадцатилетие  Еа встретила жёлтой, с огромными лимфоузлами во  многих частях тела. Она часто лежала с высокой температурой. Я была бы в обмороке, если бы ситуация не требовала от меня решительных действий. Стуча зубами от ужаса, мы с Еа сидели в очередях: терапевт, ревматолог, инфекционист, туболог, онколог и так далее. Анализы: гепатит, ВИЧ, герпес, бесконечные расставание с небольшими порциями крови. Бывший парень иногда заходил, они остались друзьями. Еа теперь не училась и не работала, повторяя мой путь обучения с длительными перерывами. Состояние стабилизировалось после нескольких курсов лечения, диагноз — мало известная вирусная инфекция. Еа постепенно приходила в себя, желтизна исчезала, лимфоузлы уменьшились, но антидепрессанты остались надолго и честно делились на двоих.

Доктор едет, едет сквозь снежную равнину.
Порошок целебный людям он везет.
Человек и кошка порошок тот примут
И печаль отступит, и тоска пройдет.

("Группа ноль")


---Глава 15. Смерть некрасива, зачем вы её искали?---

Прошло несколько месяцев, и очередной рецидив вверг меня в ужас. Рецидив? Рецидив чего? Рецидив от чего? Он начался так. Утром я ехала на работу, Еа должна была попасть к врачу. Вместе с толпой мы с дочерью спустились под землю. Толпа перед входом в метро никогда его не штурмовала, но слегка нажимала, ещё немного, и это было бы похоже на толчею, давку, меня он немного пугал, тревожный московский час пик, но, к счастью, дело до настоящей паники ни разу не доходило. Одной Ходынки любому народу должно быть достаточно на все века. И одного теракта тоже. Господи, за что караешь? По-лермонтовски: «За каждый светлый день иль сладкое мгновение слезами и тоской заплатишь ты судьбе». Слезами и тоской? Михаил Юрьевич, писали вы это изнеженным любимицам, а вы-то заплатили, и как рано...

Так вот. Я и Еа втиснулись в вагон, чтобы, притёршись и устроившись, стоя вертикально, без наклонных усилий, наконец, ощутить это бесконечное тудуф-тудуф и тук-тук от одного красивого холла метрополитена до другого. На очередной станции с мозаичными панно моя Еа вышла, чтобы пересесть в другой поезд, а я отправилась дальше. Внезапно вагон замер, голос в динамике попросил пассажиров не поддаваться панике. Мы и не поддавались, остановки на одну-две минуты случались и раньше. Но вагон продолжал неумолимо стоять. Я позвонила Еа, она взяла трубку и сообщила, что тоже под землёй, до места назначения доехать не может. Через полчаса мне удалось телефонировать матери, чтобы узнать: на той станции, где вышла Еа, произошёл теракт, видимо, сразу после того, как она пересела, покинула станцию . Мы ужаснулись, в вагоне всё сгущались духота и непонимание. Когда закончится? Что нам делать, сидящим и стоящим под землёй в продольной железной цистерне с окнами в тёмные и мокрые бетонные стены узкого тоннеля? Зазвенели нервные звонки близким, зазвучали всё новые подробности преступления, жестокой расправы террористов над безвинными, случайными людьми. Спокойствие, закройте глаза, дышите глубоко, мы здесь, мы живы. Не первый это теракт в Москве и как потом выяснилось, не последний. Десятки жертв. Хорошо, что в повседневном круге забот об этом не помнишь, Москва отвлекает, иначе как жить? Как жить с осознанием трупов на знакомых станциях? Кто-то в униформе их выносит, идёт уборка, ещё разбросана одежда. Одинокий ботинок упал на рельсы. Спите спокойно, дорогие наши москвичи и гости столицы. Живите, раненые, старайтесь из последних сил.

Ещё через полчаса мать сказала мне по телефону, что второй теракт совершён на той станции, где Еа должна была сделать следующую пересадку. Я судорожно стала набирать номер дочери, телефон кошмарно молчал. Моя девочка, моя Еа, где ты? А-а-а… Паника, которая мною овладела, громкий однотонный зуммер в голове вылился в бессвязную речь. Люди, и без того ужаснувшиеся, с дополнительным сострадательным сочувствием смотрели на меня. «Моя дочь! Я не могу ей дозвониться, ещё один подрыв, а её телефон не отвечает!» Я начала громко молиться, и дочитав до конца в юности выученную наизусть «Живый в помощи», догадалась снова позвонить матери и расспросить о точном времени терактов, и тогда поняла, что разговаривала с Еа уже после того, как был совершён второй.

Остальное - сон, черно-белый, тягучий. Кто-то, не в силах стоять, сел на пол. Кто-то уступал место. Кто-то громко требовал, чтобы освободили сиденья, заметив поникшие фигуры в ожидании обморока. Голоса звонкие и глухие, как струны были натянуты до невозможности, барабанные перепонки звенели и вибрировали.

...Поезд тронулся через час, и чуть позже мне удалось связаться с моей девочкой.

В тот день на работу я пришла со значительным опозданием, и до вечера находясь в шоковом состоянии, делала вид, что всё в порядке. В голове стоял мерный стук, да порою дрожь проходила по телу. Вы, те, кто взял на себя дурацкую ответственность за свою и чужую смерть, кем вы себя возомнили? Богами? Сверхлюдьми? Вы - гении злодейства? На самом деле вы - бессмысленные и жестокие игрушки в руках манипуляторов, своей смертью избежавшие ответственности. Отправляясь в никуда, что вы нашли в этих неинтересных, кричащих, гремящих, дымных секундах и какое вечное ничто за ними? Смерть некрасива, зачем вы её искали? Самоликвидаторы. Я смотрела на машину для резки бумаги — тупое, тоскливое, механическое изничтожение. Вечное бесчувствие. Всегдашная торжествующая нигилизация. Смерть смысла. Ни прочесть, ни написать, ни возвестить, ни проникнуться, ни прикоснуться, ни почувствовать — ничто для вас не имеет цены, ничего не нужно. Какую карму, какое проклятие вы, убийцы, навлекли на тех, кто вас любил! Или вас не любил никто? Не достигшие. Не дошедшие. Не нужные. Проклятые. Механически зажевывающие и механически зажёванные.

И наступил рецидив. Температурить Еа начала на следующий день, быстро добираясь до сорока градусов, как всегда. Я давала таблетки, обматывала уксусной простынью, укрывала, отпаивала. Стояла на коленях перед иконами, отмаливала. Ждали врача, продлевали больничный, принимали лекарства, пили травы — эхинацея обязательно, ромашка, чабрец, календула, зверобой. Ромашка, календула, зверобой, Боже правый, веди за собой, справедливый Господь, не дай нам упасть, Боже милостивый, спаси дочь, спаси мать. В Интернете сказали, что прекрасно помогает корень солодки, скифы раннего царства так лечили давно-давно, приоткрой глаза, возьми ложку, глотай же, глотай.

Спаси нас всех, Боже милостивый, страдальцы мы на своей земле. Россия, почему ты? Снова и снова? Всегда ты? Отчего самые кровопролитные сражения, выкашивание человеческой плоти до самого грунта происходит именно здесь? Именно тут, под нашим серым небом, под частым дождём и вечным снегом на глазах и без того грустной природы сегодня свершаются бесчисленные теракты, взрывы, пожары? Почему?

Катится автобус по вечернему городу.
Я гляжу в окно, я получаю информацию,
Пытаюсь докопаться до сути вопросов,
Рожденных бурной цивилизацией.

("ЧиЖ и Ко")

И моя Еа снова больна, как мне спасти тебя, родная, уберечь? «Да под стол спрячь, пусть не выходит,» - острила наша вдруг осознавшая себя крутой бабушка. Неуязвима. Я слаба, она сильна. Еа больна, она здорова. Мама? Мама, я не реагирую. Доченька, мне так страшно за тебя.


---Глава 16. Явление жениха святое или инфернальное?---

Бабушка наша оказалась твердокаменной, уйдя в свою новую жизнь с друзьями-пенсионарами и старалась держаться от нас подальше — непонятно, что за инфекция у внучки, а она старый человек, всё может с ней случиться. К ней порою заходили соседки, знакомые с поджатыми в нашу сторону губами, поглядывали косо на нас обеих. Бабушка решила нас отделить, продав свою двушку, выделив себе неплохую, хотя и совсем небольшую квартиру в Москве, а на оставшиеся плюс мною заработанные мы приобрели очень скромную однушку в ближнем Подмосковье, с той стороны столицы, где отсутствуют экологически кошмарные агломерации, надеясь на то, что свежий и чистый воздух поможет Еа.

Могло быть и хуже, я и не рассчитывала на такое великодушие со стороны своей вдруг отчуждённой, отношения наши с матерью совсем расстроились. Игорь, ещё один холодно отстранившийся, некоторую сумму на лечение нашей дочери всё же выделил. Тогда я купила себе очень маленький скромный автомобиль, иначе не смогла бы добираться до работы и возить Еа по врачам. Водить машину я не люблю и по сей день, всячески избегаю этой привилегии — стать Шофёром с большой буквы. Но если надо…

Чтобы развлечься, забыть о своих бедах, мы с Еа по выходным при обоюдном хорошем самочувствии объезжали небольшие окрестные городки — Коломна, Зарайск, Кашира, Ступино. Добрались и до Золотого кольца. При каждом удобном случае Еа старалась встречаться с друзьями в Москве, я её подвозила, а сама отправлялась по магазинам. Или в музей.

Зимним воскресным утром, отмеченном лёгкими полосками облаков на небе, мы с Еа выехали в Сергиев Посад, я вела. Еа только готовилась получить права, немного переживая из-за непрестижной машины, которую ей придётся водить, водить иногда, если я позволю. Я, как всегда, посоветовала ей больше заботиться о здоровье, а ни о чём-то ещё. Еа надулась и стала с кем-то переписываться и говорить по телефону, в то время, как я не торопилась, но поспешала, оттого и добраться нам удалось довольно быстро. И вот уже восстал перед нами святой посадский холм и его живописные окрестности.

Повязали платки, расправили свои длинные юбки, и пошли замаливать и отмаливать. Чёрные одухотворённые монахи, высокие и худые, пересекали монастырский двор. Посетители, с экскурсоводами и без, толпились на небольшой территории, стояли у памятников и памятных досок соборов. В Успенском храме я смотрела на руки свои и дочери, руки держали свечи, пламя трепетало, сквозняки так и норовили задуть наши слабые огоньки, оранжевые, почти прозрачные язычки, лижущие воздух Вселенной, видные в темноте собора, а на свету их и вовсе не разглядеть. Я жарко молилась о здравии, и дочь тоже, хотя и спокойнее и печальнее. Какие мы с ней всё же разные, достигнем ли гармонии в отношениях когда-нибудь? Я испугалась этих мыслей, но что угодно, лишь бы ты, моя душа и надежда, была здорова и счастлива.

Мы посмотрели всё, что можно посмотреть, войдя и в другие храмы, расставили свечи, набрали воды в источнике. И вышли через каменные великие своды на площадку, что чуть вдали от городских улиц, в их преддверии, в предвкушении весёлого воскресного Подмосковья. Сергиев Посад и похож, и не похож на всё иное, что есть вокруг Москвы. То, что мы увидели на выходе из Лавры, то похоже. И на зимнего Брейгеля тоже смахивает. Мы погуляли, перекусили на ходу блинами, и ушли от Лавры и Брейгеля в другие улицы. А здесь дома-то, и давние, купеческие, писательские, и дома просто новые, добротные. Хорошо скрипеть снегом, прогуливаясь под зимнем солнцем вдоль них. Свернули ещё куда-то, и вот открылась другая жизнь, другой Посад - отблеск Москвы антиквариатной, и ещё загадочнее, чем оригинал.

Засмотревшись на витрину с канделябрами, я и не заметила, как возник рядом с Еа высокий парень, немного похожий на тех монахов, что мы видели с утра. Я шепнула на ушко своей спутнице: «Что за мрачный Раскольников?» Еа вспыхнула: «Мама, это мой друг, он специально сегодня сюда приехал, чтобы встретиться со мной!» У меня вертелось на языке: «Отчего же встреча с тобой его так не радует?», но потом поняла, что юношу бледного со взором горящим не радует встреча со мной. Тёмное, негодующее пламя озаряло лицо нового знакомого. В., наверное, рассчитывал, что Еа будет одна. Потом я поняла, что дело не в этом, он был в курсе передвижений Еа, но негатив в отношении меня накопился ещё до нашей встречи. Пока они, юноши из хороших семей, блюли суровую дисциплину, посещали вуз и другие солидные учреждения, ходили в церкви, музеи и театры, и ещё неведомо куда, на знание чего мы не скопили денег, мы, незадачливые матери их будущих жён, беззаботно пили шампанское, тратили, толком не заработав, непозволительно экспериментировали с денежными средствами, посещали ночные клубы (я не посещала), питались по кафе, работали в рекламе. Разводились с мужьями, наконец! Влюблённая пара была прекрасна, по-молодому забавна в своём невысказанном и несправедливом негодовании. Контрастируя, хрупкая Еа и плечистый В. дополняли друг друга.

Мы вошли в лавку, атмосфера оказалась под стать: красота и полумрак. Я смотрела в зеркало, где за моей спиной В. и Еа судьбоносно держались за руки, не сводя глаз друг с друга, словно их уже кто-то благославил, здесь, среди церковной утвари и мерцающих свечей. Паникадило свисало с потолка, едва не задевая головы высокого юноши, Еа стояла среди икон. Явление жениха святое или инфернальное? Мне хотелось верить, что молитвы услышаны , и всё во благо. Грустно, но пусть печаль моя будет светла. Для них же с того дня всё было решено.

Я на всякий случай спросила у продавца, сколько будет стоить икона столетнего возраста, что вывезли мы из деревенского дома после смерти отцовых родителей, и можно ли сдать в их магазин винтажные сервизы. Но деньги на свадьбу не понадобились. В. и Еа поженились вскоре, не желая думать о пышной церемонии.

А в тот день они меня покинули под каким-то предлогом, и я осталась одна. Навсегда? Я шла по уже вечерним улицам. Мне было  сорок два.

Гоpдость полными вагонами золотыми погонами
С юга дyют молодые ветра
Hашла коса на камень идёт война на память лет -

("7Б")

О чём я думала, слегка ошеломлённая и совсем одинокая, когда брела в сумерках по Сергиеву Посаду в поисках подходящего кафе, чтобы перекусить, а потом, наконец, отправиться домой? Небуднично меня тревожило явление жениха, и я пробовала мысленно прикоснуться к старцу Сергию Радонежскому, пусть подскажет мне путь, решение. Старец, кажется, совсем не волновался из-за моих личных проблем, и я вспомнила о смирении князя, пришедшего просить благословения на бой и божественном смирении также облачённого властью Преподобного Сергия, игумена. И о том, как удивительно доверчива была всегда Москва, что после победы над Мамаем ни с того ни с сего позволила с собой расправиться Тохтамышу, могу представить эту горечь поражения после победы. Смирение, что же ещё мне пристало, ни на что невозможно повлиять, тёмное непроницаемое небо часто висело и над Сергием Радонежским, как и теперь, и не только я не могу этого изменить, но даже он не мог.

...А дочь моя уже осваивает новый дом и новую территорию, и новая семья встречает её за круглым столом с белой скатертью, подаются, наверное, солянка и запеканка грибная, только не болей, я тебя умоляю.

Пельмени в кафе были хороши, я едва не уснула, пригревшись у деревянной колонны, в зеркале напротив меня отражалась женщина с собранными в хвост светлыми волосами, из-за снятой шапки выбившимися вокруг раскрасневшегося лица, я не перевязала хвост в туалете, где мыла руки, и сейчас ругала себя за это, сегодня было воскресенье, а я сидела будничной и несчастной, из-за чего, из-за чего несчастной? Но выпив крепкий чай, приободрившись и поулыбавшись себе в зеркале, я отправилась домой. На дороге только встречные фары, одни они, и ничего больше не разглядеть.

Включила радио:

Но куда бы ты ни шел
До самого конца своих дней
Обещай, что будешь помнить одно -
Господу видней. 

("Аквариум")

Моя Еа не слушает русский рок, её жених, наверное, тоже, у них песни совсем иные. Какие? Несовершенные, те, что меня раздражают, или давние, те, что меня удивляют. Они оба отрицают меня, и, мне кажется, все беды, проблемы, ошибки и достижения нашего поколения. Потому что они не знают, что было раньше, до свободы. Им кажется, что свобода была всегда и всегда будет, оттого они её не ценят. А социальной защиты, они уверены, не было никогда, и они её не требуют, не требуют от молодости и от веры в чудо. Еа читает другие книги, ей нравятся другие спектакли, и даже платья и бижутерия ей тоже подходят совсем иные. Глобальное и последовательное отрицание именно меня. Я тихо улыбаюсь, улыбкой, никому не видимой. Теперь всегда одна... Что угодно, только будь здорова и счастлива, моя прекрасная Еа!


---Глава 17. Человек дела не откладывает оного в долгий ящик---

Наутро мне вспомнился анекдот. «Одна, одна, совсем одна». Дочь, не сочти предательством, это озорство меня посетило лишь потому, что ты в полном порядке, и я в любой момент могу тебе позвонить. Помните анекдот? Грузин схоронил жену и сидит вздыхает: «Один, совсем один», потом чуть спокойнее: «Один, совсем один», и, наконец, в радостной лезгинке: «Один, один, совсем один». Я решила стать, если не богатой, то финансово независимой. За что мне это положение бедной родственницы? Как жить несправедливо униженной? Менять работу, выпрашивать зарплату? Вежливо отчитавшись перед матерью по поводу дел Еа, да-да, мы продолжаем общаться с нашей бабушкой, я очистила сознание для иного. Мама, ты больше никогда не сделаешь мне больно.

Человек дела не откладывает оного в долгий ящик, и уже на следующий день мне удалось встретиться с юристом, чтобы он оформил индивидуальное предпринимательство, и всё завертелось. К тому времени я довольно тонко освоила сферу рекламного бизнеса, и у меня были знакомые директора, которые, как я надеялась, дадут мне заработать на самых первых порах. Реклама и туризм — учебники по бизнесу учили, что имено сюда можно войти с минимальным стартовым капиталом. Я уволилась. И ещё до того, как арендовала рабочую зону, решила оживить давние контакты.

И кто будет самым первым? Леда! Я вспомнила последнее посещение её офиса, проход через основной зал с сотрудниками, они выглядели спокойными, довольными, деловитыми, будь в конторе напряжение или неблагополучие, это витало бы в воздухе. Тогда Леда встретила прекрасным настроением и сияющим молочно-белым лицом, не виданным мною у неё прежде, ну да, особые процедуры плюс пара килограммов лишних, отметила я про себя. Секретарь подала кофе из автомата, конфеты в вазочке резной, салфетки с перламутровой каёмочкой, я окинула взглядом вполне приличный интерьер. Светлые тона, мы обе это любим. Мы болтали за чашкой кофе, и задержавшись, уходили последними. Я была ею довольна, всегда приятно, когда имеешь дело не с рабовладельцем, а с цивилизованным директором. Когда же это было? Полтора года назад, кажется. Вот так-то, время идёт. А о чём мы говорили? Кроме рекламы? О её личном, том самом, началу чего я была свидетелем.

Бартоломео Второй оказался Борисом, как выяснилось через минут десять нашего с Ледой разговора, его родители ещё несколько лет назад уехали за границу к дочери с мужем, а он остался жить у Леды, в её квартире, за которую она и по сей день выплачивает ипотеку, и живут они вместе уже четыре года. Ей, как и мне, за сорок, детьми, кажется, обзавестись уже не удастся, но она не расстраивается, судьба ей, как и всем нам что-то позволила, а в чём-то отказала. Обе мы про себя думаем: куда ты ушла, молодость? Кажется, она ушла совсем недалеко, за ближайший угол этого сетлого дома, и если встряхнуться и поухаживать за собой, охотно возвращается, иной раз в невиданном прежде сиянии. Потом снова блекнет.

Нет, это продолжение нашего разговора, Леда не ревнива, декрет и беременность не заставили бы её волноваться о том, что она потеряет любовь мужа. Но муж её зарабатывает не так много, и рождение ребёнка — роскошь, которую они не могут себе позволить. Борис работает, как и прежде, менеджером, где-то рядом с Бартоломео, что единственный, как оказалось. Леда - наёмный директор, разумеется, она не может взять Бориса к себе поближе, а у него самого дела на работе ни шатко ни валко, да и кто в стране чем особенным сегодня может похвастаться в смысле карьеры? Обе вздохнули. Мне было немного жаль её и себя, жизнь нынешняя протекала как-то скучновато и тяжело. Разговор зашёл и обо мне. Что я? Где я? С кем я? Леда подалась вперёд, направив в мою сторону свои волшебные колени.

Я чуть прослезилась из-за болезни Еа.
Она погрустнела.
- А Бартоломео? Ваши отношения?
- Наши отношения?
- Ну он женат, конечно, но, мне кажется, ваша близость была такой прекрасной.
Я рассмеялась.
Леда приподняла брови, их дуги вопросительно взлетели ещё выше.
- Что ты! Это иллюзия, фата моргана, сиреневый туман, ничего подобного и не было никогда. Женат и счастлив. Разумеется, мы иногда контактируем, даже встречаемся по делу, но не более того.
- А я думала...
Я отрицательно замахала руками, прикрыла глаза: как ты могла подумать...

Боже, сделай вид, что ты не заметил, прошу, а если кто спросит, не отвечай. Я вспомнила, что была даже немного влюблена в Бартоломео, и с ним откровенничала, когда расстроились наши отношения с Сергеем, плакалась в жилетку. Батоломео, ты мой нежный наперсник. Но ничего интимного, к счастью, не произошло, хотя мне показалось, что мы тогда были на грани. Так что я не врала.
 
Серёжа, как не нужна тебе моя верность, и я молчу, не звоню тебе никогда. Ты тоже. Куда, в какие эмпиреи отправляется ненужная любовь?

Цвета, те, которые мне не давались,
Я взял их под сердцем, они там валялись.
Так нет, не пылились, их просто не брали,
Цвета едкой боли, любовной печали,
Цвета, цвета крови бегущей по венам,
Цвета, цвета крови бегущей по венам,
Они так стонали, они так кричали,
Я чувствовал телом.

(Михей)


---Глава 18. Что может быть более важным, чем наш разрыв?---

Итак, я позвонила на фирму Леды, где мне сказали, что она отсутствует, и номер мобильника давней подруги оказался утерянным, хотя я была уверена, что он где-то записан, но ошиблась. Тогда я поехала к ней домой, но никого не застала. Позвонила Бартоломео. Бартоломео обещал поискать нашу общую знакомую, предмет всеобщего восхищения. Леда, ты где? Я между делом сообщила Бартоломео, что собираюсь открыть свою фирму, он отнёсся к этой идее сдержанно, честно говоря, иного и не ждала, лишь поулыбалась, зная, насколько завистлив Бартоломео. Бартоломео так и не перезвонил, и я снова телефонировала туроператору. Девушка в телефоне спокойно и холодно сообщила, что Леда, к сожалению, больна. Я, огорчившись, попросила номер её мобильного, назвавшись давней подругой, на что мне резонно ответили, что личные номера топ-менеджеров они не раздают. Я стала умолять: «Девушка, подождите, что значит больна, что случилось?» Диагнозы вымуштрованные сотрудницы тоже не разглашают. «Хорошо, когда ваш руководитель сможет выйти на работу, по вашему мнению?» «Я думаю, месяца через четыре,» - ответила сотрудница, видимо, наобум, но я ей поверила. Мало ли какие причины могут быть у человека для исчезновения. Секретарь добавила: «По всем не личным вопросам можете обратиться к заместителю, он временно исполняет обязанности директора.» Потом я пожалела, что не проявила настойчивости и не поговорила с заместителем, возможно, мне удалось бы что-нибудь узнать.

А сейчас меня занимало другое: где взять заказы, чтобы выжить на первых порах и наработать клиентуру?
 
Обманывала я себя ли нет? Так уж необходима была эта встреча, так ли реальна надежда? Это к тому, что всё же, подумав и подготовившись, я решила встретиться с Сергеем. Конечно, это был самообман. Исходила я из того, что либо он обо мне напрочь забыл, и тогда почему бы нам не вступить в партнёрские отношения, либо он ничего не забыл, и ему будет приятно со мной видеться, хотя бы и по делу. Либо… Да, голова моя при мысли о нём по-прежнему шла кругом.  Реальность оказалось иной.

На ловца и зверь бежит, в этот раз прибежала ИННовна в супермаркет возле моего крыльца. Я была рада видеть бывшую свою подчинённую, оказалось, её родители проживают неподалёку. У ИННовны всё хорошо: двое детей, муж в автосервисе, работа недалеко от дома, только родители постарели и требуют внимания. Её короткие каштановые волосы блестели, лицо улыбалось, пуховик на располневшей фигуре сидел как пуховик. Такой и я была бы, будь счастлива в браке. Но на мне прямая шубка, волосы лежат идеально, необязательные в эру мобильников дорогие наручные часы обрамляют запястье. Сейчас часы стали предметом роскоши, для того чтобы не рыться всякий раз в сумке в поисках сотового. Раньше, выходя из дому, я вспоминала считалку: «Часы, ключи, деньги». Теперь иначе: «Банк-карты, кэш, мобильник, ключи». Часы можно и пропустить.

Я искренне обрадовалась, и пережив период обязательных вопросов-ответов, быстро приступила к делу: не знает ли ИННовна, как дела в бывшей конторе? Как директор, зам, новый секретарь? ИННовна оказалась в курсе благодаря подруге, которая по-прежнему работала в бухгалтерии. Дела там идут всё так же, ни шатко, ни валко, но заместитель и секретарь давно другие. Я решила, что весть эта добрая, и мы расстались.

ИННовна пошла наполнять доверху корзинку на колёсах, а я быстро накидала в свою железную конструкцию трёхдневный рацион и ещё немного: хлеб, кефир, овощи, бананы, ракушки вместо макарон, полкило говяжьей печени. Хороший кофе, коричневый сахар. Поколебавшись, ругая себя, добавила печенье с корицей, прелестные крендельки в коричневой пудре. Решила, что отвезу крендельки в офис на случай приёма гостей. Позже выяснилось, что при моём росте от идеального веса до ожирения 1 степени разница в 21 килограмм примерно. Потом я этот путь прошла, чтобы, одумавшись, с трудом, словно в гору, откатить колесницу с килограммами обратно. Иногда она весело прикатывала снова, и часть килограммов задержались навсегда. А началось всё с выпечки, с которой так сладко и долго в часы неподвижных раздумий пьются чай и кофе. Да и потом, если все в курсе, что тебе за сорок, думалось мне, то какая разница, чего уж там. Разница оказалась в здоровье, подвижности. В гораздо больших средствах, выделяемых на гардероб, наконец!

Но в те дни, романтично забыв о том, что бизнесвумен должна быть абсолютно рациональной, я всё же навестила Сергея.

Случилось это так. Я позвонила, и сообщила, что у меня к нему нетелефонный разговор. Сергей помолчал и ответил охрипшим голосом: «Ну приходи завтра после восьми вечера.» Я обрадовалась, что не будет никого, и мы сможем спокойно обсудить мои начинания.

В том, что не будет никого, я ошиблась. В кабинете сидел невиданный мною прежде сотрудник в эффектном чёрном костюме и ярком галстуке.  Менеджер по продажам, определила я. Сергей стоял у стола с телефоном возле уха в неброском сером пиджаке, таких же брюках и галстуке в полоску, без этого, позже вошедшего в обиход, расхристанного вида с расстёгнутыми вверху сорочки пуговками. Все злоупотребляющие этим имиджем не осознают, что между аккуратно небритыми актёрами в глянце и ими, тоже часто в глянце, отчего-то существует большая разница.
 
Сергей почти не изменился, я тоже. Секретаря, опять брюнетку, я встретила одетой, уже в дверях. Она была пониже Камиллы, и, кажется, ещё моложе. Когда она вышла, а Сергей наговорился по телефону, я, кивнув вслед ушедшей, спросила: «Кармела?» Сергей машинально поправил: «Сандра». Менеджер посмотрел на меня с симпатией и рассмеялся. Сергей, кажется, слегка разозлился, но сохраняя спокойствие, повернулся к сотруднику: «Ну, чемпион месяца по продажам, - я улыбнулась, не ошиблась в должности симпатяги. - Думаю, что вас могу отпустить, а нам с коллегой, - поклон в мой адрес, - следует обсудить нечто, надеюсь, важное».

Когда эффектный менеджер вышел, Сергей на меня напустился: «Ты заметила, что всегда флиртуешь с мужчинами?» «Раньше ты не возражал, если это приносит прибыль». Так. Начало неудачное. О боже, когда я научусь придерживать язык? Нужно исправлять ситуацию. Я сказала как можно мягче: «Извини, мне и в самом деле нужно обсудить нечто важное.» Он вдруг вышел из себя: «Важное? Что может быть более важнее, чем наш разрыв? Ты не должна была приходить. Я женат, и у меня двое детей, и так будет вечно, понимаешь? Я никогда не буду легкомысленным, свободным, счастливым, наконец. Я всегда буду исполнять свой долг!» «А эти девушки?» «Какие?» «Не лицемерь. Ты хотел бы навсегда остаться с одной из них, хотя бы с Сандрой?» Он помолчал, потом игриво добавил: «Но если ты пришла, поцелуй меня хотя бы.» Я задумалась. Разве не этого я желала? Но тогда мы не сможем обсудить открытие моей фирмы, у нас банально не хватит времени! Я помолчала, прошептала: «Не сейчас», и решила приступить к делу: «Я открыла рекламное агентство». Сергей стал ироничен: «Я не удивлён, сейчас все так делают.» «Ты намекаешь на скрытую безработицу? Она часто имеет гендерную подоплёку.» «Я намекаю на то, что никто не хочет работать по найму, кому-то кажется, что иметь собственный бизнес легко и выгодно». «Моя дочь выходит замуж, у меня много сил, энергии, знаний, опыта, почему я не могу себя реализовать?» Но дальше я продолжить не смогла, рот мой был зажат поцелуем. Мы устроились в темноте на диване. Не об этом ли я мечтала? Потом Сергей мне сказал: «Пойдём, я отвезу тебя домой.» «Я сейчас живу в Подмосковье, и у меня есть машина». «А вот это по-настоящему приятное известие. Приедешь как-нибудь на дачу? А о фирме забудь, я и палец о палец не ударю, никогда не поддерживаю нелепые начинания». Я молча ушла. Что мне здесь делать, чего ждать?

Мне кажется, мы крепко влипли
Мне кажется, потухло солнце
Прости меня, моя любовь
Тихо. Не слышно ни часов, ни чаек
Послушно сердце выключаем
И ты в песке, как будто в бронзе
Прости меня, моя любовь.

(Земфира)


---Глава 19. Но никто не знает точный маршрут---

Помощь пришла оттуда, откуда не ждали. В отчаянии я написала всем мало-мальским знакомым о том, что готова взять на себя рекламные заказы, разместить их в прессе, организовать наружную рекламу и тому подобное. И откликнулась знакомая художница Элла, мы познакомились на вернисаже ещё в те времена, когда я была замужем, пили в одной компании сангрию и закусывали недорогим сыром «Эдам», а позже виделись несколько раз по случаю. Её трое детей, наверное, тоже выросли. Элла очень продвинулась за минувшие годы, что и было ознаменовано намечающейся персональной выставкой, так что мои рекламные услуги оказались очень кстати.
А муж Эллы Костя привёл знакомого маркетолога известной парикмахерской сети, которая тоже отстегнула мне небольшой, но стабильный заказ. Так что я, уверив в вечной преданности группу парикмахерских, вприпрыжку побежала снимать маленький недорогой офис.
 
Так я вошла в рекламный бизнес, который мне приносил столь мало прибыли, что вскоре я задумалась о расширении, и даже наняла бизнес-консультанта, который посоветовал открыть небольшую туристическую фирму классического типа, поскольку  денег на развитие рекламного направления у меня нет, но в наличии широкий круг разнообразных знакомств. Поэтому рядом с менеджером по рекламе в небольшом офисе вскоре я посадила менеджера по туризму. И некая небольшая фирма занималась бухгалтерией моей компании.

Но никто не знает точный маршрут
Под ногами то снег, то песок
Если смотришь на север, то сзади юг
Запад слева, а справа восток

(«Серьга»)

Поэтому чувства удовлетворения у меня не возникло. Всё это было слишком мелко. Для чего-то посерьёзнее нужны были деньги, но их появление следовало обеспечить, день и ночь я думала о том, каким образом.

Позвонил Бартоломео, и сообщил, что Леда и в самом деле исчезла, возможно, они с Борисом уехали на лечение за границу. «Лечение чего?» «Не знаю, выяснить не удалось.» «Спасибо, я что-то беспокоюсь.» «Думаю, не стоит». Бартоломео уже занял кресло заместителя в своей конторе, и освоил бархатные нотки, украсив ими и без того красивый низкий голос.

 Как-то меня вместе с фотоаппаратом (пришлось освоить смежную специальность фотографа) пригласили на презентацию в новую мужскую парикмахерскую той самой сети, что наняла меня как рекламиста. В качестве модели в кресле восседал мужчина, седовласый и импозантный. «У,» - несколько раз представился он. «Да, да, я запомнила. - Отвечала я несколько рассеянно. - А меня зовут Е». Мы вышли вместе. У., юрист, был пока не у дел. Отдыхает в ожидании нового проекта. От него недавно ушла неблагодарная красавица, его мобильник разрывался от звонков взрослого сына коварной, который просил У. ни в коем случае не позволять матери бросать У., потому что они разводились уже не раз и снова сходились. Мать молодого человека вернулась в свою квартиру, а парень с женой теперь не знают, где им жить.
 
"Любовь всей моей жизни, невероятно хороша," - прокомментировал У., демонстрируя фото своего предмета на экране телефона. Брови вразлёт, на пол-лба, высокие скулы, истощённые плечи, отлично уложенная короткая стрижка. «Да, в струе, такой типаж сейчас в моде.» Но меня волновала одна мысль: когда удобно будет попрощаться? Впрочем, другая мысль останавливала от бегства: кем приходится У. владельцам сети парикмахерских и знакомому маркетологу? У седовласого господина были, кажется, планы на вечер. «Но ты, Е, - Когда мы перешли на «ты»? - моложе и свежее.» Он свернул руку крендельком, и я, иронично улыбаясь, на неё оперлась.

Что было вечером, не помню, но утренний кофе я пила вместе с У. В его квартире. Ветчина? Нет. Колбаса? Исключено. Кефир, увы, прокис, расслоился. Яблоко? Да, можно. Сливочное масло, уместившееся на острие ножа, я равномерно распределяю по тонкому, небольшому хлебному тосту. Раз уж такая беда с кефиром. И долька лимона не помешает. Сахар? Упаси нас бог. Знает ли У., что сахар у человечества диагносцирован археологами вместе  с кариесом? Мы говорим сахар — подразумеваем кариес. И наоборот. Я, наверное, скучна. Умолкаю. У.  глубоко, безмолвно задумался над этой информацией. Это лучше, иначе сейчас опять пойдёт речь о моей неподдельной, уникальной сексуальности, и о том, что хорошо бы открыть нечто вроде притона, У. это вежливо назвал «Секс по телефону». Потому что от моего голоса у моего нового любовника просто поднимается настроение, ну я понимаю. Я всё же необычайно прекрасна и сексапильна. Вчера вечером я пыталась вместе с У. обсудить диверсификацию своего бизнеса, и вот какие направления мне были предложены.

Возвращаюсь мысленно к идиоме «острие ножа». Всё же темы разговоров нового знакомого попахивают мафиозными связями. Я прислушалась к себе. Нет, пока у меня нет ощущения опасности. Смотрю на У. С виду вполне респектабелен, и куда это его всё время заносит, в какие аидовы царства? Может быть, дело во мне? Надо было выждать, несколько раз встретиться с новым ухажёром на нейтральной территории. Но я уже поступала так, как поступают все порядочные женщины. Стоит ли напоминать, что я сижу распарованной не долгими, унылыми годами, а бесцветными и беспамятными десятилетиями? Я вдруг сверкнула на У. очами. А не явление ли проституции тому виной, коим интересуются персонажи, подобные У.? Не оттуда ли моё горькое одиночество? Пряча глаза — чтобы не поссориться сразу — я быстро попрощалась и ушла.


---Глава 20. Смерть грешницы, она же праведница---
 
Я помню тот день, это было в самой недорогой и пустой гостинице Подмосковья, прибыв инкогнито и не собираясь устанавливать в этот раз деловые контакты, я решила сэкономить. Поездка в маленький, но интересный городок мне понадобилась, чтобы познакомиться поближе с местным рынком недвижимости, впоследствии взять кредит в банке и построить небольшую гостиницу или отреставрировать имеющуюся. Я была преисполнена самых благих намерений:  останусь не только предприимчивой, но и безукоризненно честной, порядочной с сотрудниками партнёрами и клиентами, и поставила в честь данного обета три больших свечи в местной церкви, дабы милосердный бог мне это позволил, а тень Ивана Грозного, осеняющая и поныне эти места странным, неразгаданным светом, не навредила.

Я стояла у окна, за которым растекалась белёсая хмарь и среди старых кирпичей бликовали новыми окнами окрестные здания, когда в мобильном раздался телефонный звонок. Звонил Бартоломео.

Этот разговор протекал так:
- Привет, как жизнь?
- Здравствуй, друг, ты где? Что-то случилось? Среди бела дня? Твой звонок как шампанское, а я не пью с утра.
- Да-да, это важно. Сейчас ты поймёшь. Вести о Леде.
Я облегчённо вздохнула: нашлась!
- Я с ней разговаривал позавчера.
Я перебила радостной скороговоркой:
- Наконец-то! Отдыхает? Устала?
- Ей сделали химиотерапию, и она облысела. Рак.
- Рак? Как такое могло случиться? Почему же мне никто ничего сказал? У меня есть знакомые врачи, очень хорошие! Это ужасно! И деньги! На ней ёщё ипотека висит!
- Финансы мы не обсуждали. Она очень обрадовалась, что ты проявляешь такую заботу и такой интерес.
- Это нестрашно, что облысела, облысение часто случается при химиотерапии. Я знаю женщину, у которой после химиотерапии волосы выросли лучше прежнего! И что же она сказала? И где она? Когда её можно проведать?
- Она недавно вернулась на лечение в Москву, но посетить ты её не сможешь. Вчера вечером позвонил Борис и сообщил, что она умерла.
Потрясённая, я переспросила:
- Умерла?
Я помолчала. Села на жёсткий, неудобный стул, в голове лопались серые воздушные шары.
Таким же серым голосом я сказала:
- Извини. Созвонимся позже.

Полчаса я провела то сидя, то вскакивая, прогуливаюсь два шага к окну, два шага обратно, и, наконец, снова смогла формулировать свои мысли. Прощай, Леда, женщина с золотыми волосами, смерть твоя кажется мне странной. На нас наползает неведомое, оно враждебно и необычайно жестоко. Так можно распрощаться не только с женщинами с золотыми волосами, но и городами-сказками. И всей европейской цивилизацией.

...Мы пристрастимся к дауншифтингу как Поль Гоген, и все умрём, не дожив до старости, не оставив потомства, если не от дизентерии с малярией, то от проказы. А тот, кто будет сопротивляться, умрёт от респектабельного рака. Если от нас так загадочно будут уходить женщины с золотыми волосами. Особенно обидно России, которая от дауншифтинга 20 века толком не успела отрешиться, и снова ступай в грязь и нищету!

...И каждая человеческая жизнь бесценна, бесценна, бесценна! Рухнула Вселенная, мир, запах этой женщины, цвет глаз, сияние и аромат её души отдалились от нас на звёздные расстояния. Я всплакнула. Круг сужается, ряды редеют, мы становимся всё более одинокими. Нас некому любить. Нам не с кем разговаривать. Да поболтать даже не с кем, господи! Я поулыбалась совсем неуместно. «Я слишком сама любила Смеяться, когда нельзя!» Не спорь, Леда, не знаю, где ты, но и ты жила слегка по-цветаевски, и я часто  тоже. Мы грешницы, и всё же праведницы. Смерть грешницы, она же праведница. Как когда-то вдвоём с одноклассницей мы хохотали на кухне! На поминках её бабушки, преподавателя со стажем, после неловкости моей подруги, которая, разносивши, нечаянно пролила борщ за шиворот учительнице русского языка. А ведь она искренне горевала по бабуле и к преподающей даме ненависти не испытывала.

«Вечный огонь, лампы дневные
Тёмный пpолет, шиpе глаза
Кpепкий настой, плачьте, pодные
Угол, свеча, стол, обpаза...
Под pyки в степь, стаи летят
Может, пpостят...»

(Янка Дягилева)

Мы с Бартоломео, конечно, посетили похороны и были на поминках в кафе, и, вне всякого сомнения, поинтересовались финансовой стороной вопроса, и пожертвовали, сколько могли. Присутствовали безутешные родственники, Борис был пьян, но сумел нам сообщить, что квартиру поделят между наследниками и соответственно разделят ипотеку, банк обещал пойти навстречу. Денег нет, все ушли на лечение. Остались долги, но он как-нибудь справится. Коллеги во главе с новым директором сохраняли непроницаемые лица. Поразила открытая радость неведомой мне восточной красавицы, которая пульсировала как темная медуза в паре со жгучим же  брюнетом, по слухам, членом криминальной группировки из некоей ближней страны, будущим директором туроператорской фирмы, той самой, что ранее заведовала Леда. Как потом выяснилось, нынешний вариант директора московского оказался временным. Пара оживляла приглушённую скорбь поминального стола этим ярким павлиньим одеянием хохочущих злорадствующих представителей биоты, которые за что-то мстят человеку, и мстят самому животному царству, и даже вселенной растений. Надо ли говорить, что эта торжествующая радость ничего общего не имела с моим скорбным смехом сквозь слёзы наедине с собой? Я стала внимательно разглядывать дружную пару, словно изучая представителей другого вида. Лицо женщины — красиво разукрашенная маска, лицо мужчины просто маска. Мне пришло в голову, что, наверное, общечеловеческое им глубоко чуждо. Может быть, им близки царство вирусов, интересны бактерии, простые вещества? Может быть.. Или хотя бы что-то, кто-то им близок? Нарисованное лицо женщины напоминает строение некого микроорганизма или бесстрастного насекомого, мужчина  воскрес из ледников, оставив там всё человечное. Глубокая дегуманизация. Подобное открытое пренебрежение к чужой утрате тогда было для меня внове, раньше я присутствовала на других поминках.

Продолжение следует...