Шумерский эмбрион ч. 5

                ЧАСТЬ ПЯТАЯ: Лайма

     В состояние полной фрустрации Лайма*, не весть как покинув границы Португалии, промозглым насквозь четвергом 27 февраля 1975 года, очутилась, не абы, где, а в самом центре столицы Великобритании. Окатив с ног до головы «безликую выскочку» своим «фирменным джин-тоником из надменной чопорности и снисходительной пренебрежительностью к чужакам, Лондон не счёл нужным приподнять свой цилиндр едва завидя незнакомца, дабы прилюдно не замарать репутацию джентльмена».
-Этого не может быть! Это невозможно! - устрашающе восклицал голос сродни женскому, каждый раз, оставаясь наедине со своим телом.
Непрекращающиеся ни на минуту хаотичные движения по бурлящей столице, с восходом солнца следующего дня, привели её «наружность» к глубинному зову подземки. Спустившись в тьюб* на Олд-Стрите, она остановилась и огляделась по сторонам. Подъезжающий поезд был ничем не примечателен. По нелепой случайности взгляды машиниста и измученного белокурого мужчины встретились и в одночасье переплелись на мимолётное мгновение. После чего Лайма резко развернулась и стремительно выбежала обратно к отталкивающим, неприветливым и хмурым улицам. Спустя несколько минут, тот же самый состав, прибывающий на платформу Мургейт, вместо остановки, разогнавшись, сбивает на своём пути тупиковую призму и на полном ходу врезается в станционную стену. Самая ужасная технологическая катастрофа, сопровождаемая дьявольскими объятьями адского пекла, унесшая сорок три невинные души и покалечившая семьдесят четыре человеческих тела. Причины так и не удалось выяснить. Машинист поезда был признан психически здоровым.
Горькая доля скитальца предстала абсолютной никчёмностью по сравнению с пыткой, калечащей изнутри. Женская суть, замурованная в мужскую оболочку – бытие неподдающееся мирскому разумению.
- Начни кому-нибудь объяснять и тебя тут же упекут в клинику для душевнобольных, - терзала себя Лайма подобными размышлениями, - и как, в подобном обличие, я смогу продолжить поиски моих пропавших родителей? - «армия тлетворных вопросов осадила её мышление и загнала разум в тёмный угол».
Для «усиления остроты ощущений», в середине марта, Лайма впервые испытала на себе приступ фантомной боли. «Искушённая напасть», от которой нет ни лекарства, ни снадобья, ни противоядия - выкручивала наизнанку, заставляя прерывисто дышать, парализуя весь организм. В довершение к «дьявольской ломке» внутри тела «вспыхивало пожарище, пожирающее всё на своём пути». Приступы, периодично врывались в обессилевшее тело на несколько минут, хаотично один за другим, и так на протяжении четырёх, схожих с беспросветной дремучей чащей, мучительных дней. На пятые сутки, канув в бездне времени, «незваные гости» бесследно растворились, надолго оставив после себя, в назидание «влажными чёрно-карие агаты мученика».
Прошло сорок восемь часов, после окончания «первой экзекуции». Цвет белокурых волос поблек, краски лица потускнели, жизненные силы поиссякли – всё это сравнимо, ни с чем иным, как со стеной полуразрушенного дома, чудом уцелевшую после природного катаклизма, на которой, горьким напоминанием о былых временах, остались потрескавшаяся штукатурка и отслоившиеся рваные обои.
-Не уж-то «зараза отступила» и «дегустация возмездия закончена»? – молящим стоном, обратилась она к высшим силам.
Но во второй декаде апреля, а затем и мая, пытка повторилась. Лайме стало ясно – ежемесячные истязания – кара небесная, от которой ей нет и не будет спасения.
Наступило первый день лета. Панически боясь, что вот-вот со дня на день, наступят дни вероломного тиранства, Лайма, беспутно волочась по улицам, остановилась возле Собора Святого Павла.
*Лайма – в переводе с прибалтийского, как «Счастливая»
*Тьюб – разговорное название метро в Лондоне.
-Господь всемогущий, не суди меня! Подвергнуть испытанию женскую душу, облачённую в мужское тело, это ли не деяние, сродни сорокадневному искушению лукавым! - истошным возгласом, мутированным от страданий, взывал к небесам кающийся седовласый бродяга. Проходящие мимо прихожане, мельком оглядывались и окстились.
Утро понедельника ознаменовалось свирепым фантомным приступом. Находится в тесной ночлежке, среди бродяг, становилось не только опасно, но и невыносимо. Лайма покинула очередное временное пристанище в поисках «спасительного оазиса».
Она брела по улицам, крепко обхватив себя обеими руками, изо всех сил пытаясь сдерживать вероломную боль, как вдруг, 2 июня 1975 года впервые, за всю новейшую историю Лондона, выпал снег. Непостижимый, всеобъемлющий и околдовывающий.                Тихо ложась на бесцветные волосы, снежинки, не успевая таять, то оттеняли, то осветляли кудри, создавая уникальную экспозицию игры теней, «наполняя безжизненные нити, силой серебра и блеском белого золота». Лайма сложила руки лодочкой и вытянула их вперёд. Сродни «терракотовой статуи китайского война», она неподвижно стояла до тех пор, пока «небесный пассаж вертел на безымянном пальце левой руки кольцо Гигеса», изумляя окружающий мир своим обворожительным экспромтом. «Молочные перья» падая в дрожащие ладони, вопреки природе согревали их своим холодом, «приструняя, разбушевавшегося внутри человеческого тела, не ведающего жалости садиста».
Боль, как дикого степного скакуна, удалось обуздать, неистовый жар сошёл на нет, а «квазимодская гримаса» сменилась выравниванием линий, некогда привлекательного мужского профиля.
                -/-
Блуждая впотьмах, Лайма забрела на Уорвик Авеню. Присела за свободный столик, что «с нетерпением ожидал своего попутчика, с коим скоротать часок-другой», неподалёку у одного из открытых пабов. К ней подошел подобающе одетый, упитанный мужчина, на вид лет сорока восьми и без особых церемоний, ненавязчиво завёл диалог: «Вчерашний снегопад наделал не мало шума. По мне так ничего особенного, если бы не резко увеличившийся спрос на крепкое спиртное».
-Можете не беспокоиться сэр, в ближайшие полвека, подобное вряд ли повториться в этих краях, - уважительно прозвучало в ответ.
- Какое безупречное, если не сказать больше – исконно-английское произношение, припудренное женскими нотками, - подумал про себя «солидный» мужчина, и тут же поинтересовался: «Не сочтите меня невежей, но позвольте узнать, откуда Вы родом, сер? Давненько в наших краях я не слыхивал подобных «интонаций»».
- Думаю, что разочарую вас сэр, но ответ на заданный вопрос, для меня самого был и остаётся неразгаданным ребусом, - покашливая, словно фразы цеплялись за горло, произнесла Лайма.
-Эдмунд, - представился колоритный собеседник и протянул руку.
-Лайм, – на мгновенье запнувшись, прозвучало в ответ, сопровождаемое взаимным жестом.
-Ну что же? Вижу, вы не особо торопитесь. Так почему нам не пройти внутрь моего паба и не поговорить по душам? – предложил Эдмунд.
-С большим удовольствием, - ответила Лайма, искоса взглянув по сторонам.
…клоунада крайне завлекательное действо, с учётом того, если именно тебе отведена роль «скверного вина», то бишь главного посмешища…
-Да! Эта чёртова война поломала тысячи судеб!, - громогласно, тут же приковав к себе внимание посетителей, заявил Эдмунд, едва Лайм закончил повествование о своём прошлом, - Тем не менее мне любопытно узнать каковы Ваши планы на будущее, кроме, разумеется, поиска ваших родных?,- гораздо тише добавил «лондонский денди».
Обречённый взгляд собеседника не нуждался в объяснениях. С минуту что-то обдумав, сер Эдмунд выступил с деловым предложением: «Лайм, как Вы смотрите на то, если я возьму Вас к себе на работу?»
Истощённый мужчина молча убрал со лба убелённые сединой «ярко выраженные ртутные полоски» и впервые за последние три месяца, позволил себе улыбнулся.
— Значит по рукам! - с ещё более широкой и открытой улыбкой, отозвался Эдмунд, -Будете работать на моей «ненаглядной кормилице», которая пришвартовалась на северном берегу бассейна «Маленькой Венеции*», прямо напротив острова Браунингс, что в нескольких минутах ходьбы от Паддингтона. Речной воздух, физический и добросовестный труд, наплыв разношёрстной публики – это ли не лучшее лекарство от настигнувшей хвори и гнетущей напасти!? Уверен, благодаря твоим знаниям в области истории нашего королевства и неподражаемому красноречию, количество клиентуры резко возрастёт, - с этими словами, похлопав седоволосого «паренька» по плечу, сэр Эдмунд позволил себе откланяться.
                -/-
     -Я совсем забыла уточнить название судна, - приближаясь к оговорённому ранее месту, обеспокоилась Лайма.
Летнее зарево, улыбаясь всем напропалую, неприхотливо разбрасывало свои, лелеющие душу, огни света на фоне которых пепельный перелив её волос, торопливо наполнялся жизненной энергией едва соприкасаясь с «небесными воздаяниями».
Остановившись на северном берегу возле пристани, Лайма «прощупала» беглым взглядом все пришвартованные здесь суда и судёнышки, которых оказалось гораздо больше, нежели, чем она ожидала увидеть. С минуту поразмыслив, она спустилась на палубу, самого, как ей показалось уютной и «приветливой» лодки под незатейливым названием «Везунчик».
- Доброе утро, сэр, - прозвучал хриплый голос престарелого мужчины, - Вы здесь кого-то ищите?
-Простите меня за столь ранее вторжение, но я был бы крайне признателен, если Вы не откажете в помощи, подсказав, где мне найти судно, принадлежащие сэру Эдмунду? - подражая тону заправского моряка, произнесла Лайма, - Видите ли, незадолго, как накануне, во время обеда, сер Эдмунд, любезно предложил мне работу. Так уж вышло, что наш разговор, носил сугубо личный характер и я совсем позабыл узнать точное название судна…
— Значит ты и есть тот самый Лайм? - нахально перебив на полуслове, констатировал «старый морской волк», - Ну-ну. Эдмунд нисколько не шутил, рассказывая о твоём коренном англосаксонском произношении. Посмотрим на что ты годишься? И учти у меня особо не забалуешь! - словно в назидание добавил «грубиян», вместо вежливого приветствия, после чего ухмыльнувшись, хитро прищурив правый глаз.
Лайма слегка оторопела от такого «светского приёма», но, как говориться в таких случаях: «убраться восвояси, проявив трусость, было не в её манере».
-Эта посудина рассчитана на пятнадцать пассажирских мест. Внизу каюта капитана, то бишь моя, и  каюта юнги,- задиристо глядя на Лайму, продолжил «старый скряга»,- Последний, тот, что работал до тебя, не продержался и двух недель и капитулировал, как старая корабельная крыса, сославшись на качку,- при этом слове старик издал забавный на слух звук, схожий с  кряхтением, - Я бы с большим удовольствием полюбовался, довелось бы ему испытать на своей шкуре настоящую морскую болезнь!,- буркнул он нарочито.
-Раз уж вы знаете моё имя, то не сочтите за труд и подскажите, как мне к Вам обращаться, сэр, - подавив в себе вспыхнувшие порывы страха и смущения, спокойно молвила Лайма, перехватив инициативу общения.
-Капитан Кристиан! - с особой гордостью, гулко разнеслось по всей пристани, - Эдмунд просил передать, что твой заработок на первое время составит сорок два фунта стерлингов в неделю. Вдобавок к этому, тебе положена кормёжка и ночлег на «Везунчике».
*Маленькая Венеция - так называется (район Лондона) точка соединения внутригородского Риджентс-канала с каналом Гранд-Юнион, тянущимся до самого Бирмингема.
-Отменно, капитан Кристиан. Буду рада, - произнеся фразу от женского лица, впервые допустив серьёзную осечку, запнувшись на полу слове, оперативно исправилась, - Рад трудиться под Вашим началом, сэр, - немедля отчеканила Лайма.
Не придав никого значения «непростительной оплошности», услышав в голосе седоволосого «новобранца» неподдельную искренность и узрев в чёрно-карих глазах «рыжую искру молодецкого огня», капитан Кристиан, почуяв за версту добрый ветер перемен, тут же смекнул, что паренёк ещё сослужит ему добрую службу.
-Можешь называть меня просто – Капитан. Давай-ка присядем, и я расскажу о твоих основных обязанностях, - явно смягчившись в голосе, огласил сэр Кристиан.
                -/-
    Отведённая роль экскурсовода на «Везунчике» явно «пришлась Лайме по вкусу».
Весть о том, что у Эдмунда «на службе» появился непревзойдённый знаток Темзы, разлетевшись по окраинам реки «кричащими газетными заголовками», вскоре начала приносить весьма солидные дивиденды. Спустя три месяца для того, чтобы попасть на борт капитана Кристиана, необходимо было заблаговременно договориться о своём «визите».
Сам круиз теперь носил статус «завораживающе-спонтанного». Изначально, как только лодка пересекала границу Кэмденского шлюза, будто бы вскользь, Лайма делала ударение на место, которое, по её мнению, со временем займёт достойную нишу, как в духовной, так и в культурной жизни Лондона. Речь шла о «вылупившемся на свет Божий» в 1975 году Кэмден Лок Маркете*. После недвусмысленной презентации, абсолютно всем разношёрстным гостям, находящимся на борту, настолько не терпелось побывать на рынке эклектики, что они были готовы доплатить капитану сверх, лишь бы тот причалил к берегу, на каких-нибудь десять-пятнадцать минут. «Демонстративно жеманничая», сэр Кристиан «оказывая неслыханную милость», нехотя становился на якорь. После того, как последний «паломник» покидал судно, он одобрительно подмигивал в след своему «седовласому подельнику» в знак безупречно сыгранному театральному вступлению. Возвратившись с незабываемой прогулки по тесным торговым рядам, прикупив не один сувенир ручной работы, всех экскурсантов ждал, приготовленный по старинной морской рецептуре чёрный кофе капитана Кристиана. Аромат и изысканный вкус тонизирующего зелья, не только бодрил, но и придавая новых сил, дразнил «порцией послевкусия» и желанием подольше его сохранить.
Удобно разместившись на своих уютных местах, укрывшись клетчатыми шерстяными пледами, окружённые цветочными горшками с необычной компоновкой по всему периметру верхней палубы, неспеша смакуя напиток богов из молотых душистых зёрен, экскурсанты погружались в мир головокружительных историй, достоверных фактов, интересных предположений и не менее увлекательных гипотез. Голос Лаймы, под аккомпанемент всплесков Темзы и розы лондонских ветров, в такие моменты, был сравним с ангельским.
Каждой запланированной «швартовке» идя по фарватеру, будь то – пересечение трёх каналов: гранд юниона, Риджентса и Паддингтонского рукава, или тоннеля Мэйда Хилл, или моста Чарлберта с его неотъемлемым акведуком, Лайма придавала особое ударение, подчёркнутое весьма уместными интонациями в перемешку с энциклопедической страстью и завораживающим многоточием.
Сногсшибательное турне, своим новомодным колоритом и изысканной непредсказуемостью, поглощало зачарованных пилигримов целиком и полностью.
В момент, когда громогласно раздавался голос капитана Кристиана, возвещавший об окончание «путешествия», никто, из присутствующих на «Везунчике», не мог поверить своим ушам.
-Что за «таймшер»? Вы, не иначе, как дурачите нас? Не может быть, чтобы так быстро и незаметно пронеслось время! - в один голос заявляли они, при этом, то         *Кэмден Лок Маркет – первый блошиный рынок, царство альтернативной моды.
удивлённо тараща друг на друга глаза, то пытаясь разглядеть время на своих часах.
Лайма, при этой фразе, находясь в центре всеобщего внимания, подобострастно склонял голову пред «почтенными зрителями» и смиренно, под гимн слов благодарности и звучного рукоплескания, молча удалялся по направлению к своей каюте. Нехотя покидая палубу, то и дело озираясь, расстроенные галёрочники ступая по трапу, замедляли шаг в надежде, что их гид ещё раз «явит себя миру» и выйдет «на бис». Увы, такого прецедента не случилось ни разу.
Ряд важных персон, «вкусивших инопланетный магнетизм седовласого сказителя», дипломатично пытались разузнать у Эдмонда клио* Лаймы.
-Он явился из туманного прошлого, дабы изменить призрачное будущее, - подобая профессору богословия, отшучивался сэр Эдмунд, тем самым раздувая жаркое пламя из небылиц и фантазий, всё больше окутавшее ореолом «Мадридского двора» его нового «платинового самородка».
Сама Лайма, старалась держаться от людей на безопасном расстояние, укрываясь в тени влиятельного работодателя. Если же приступы гадкой ежемесячной напасти удавалось скрывать за глухой дверью своей каюты, при помощи льда (во время «экзекуций» она набирала в глубокую тарелку лёд из ледогенератора и погружала в неё ладони своих рук, держа их в холоде до тех пор, пока боль на утихнет), то страх, ненароком заговорить с кем бы то ни было от женского лица, был куда острее, нежели все остальные тягостные «недуги».
                -/-
     -Каково это, быть исключением из правил? – задавала себе один и тот же вопрос Лайма, петляя по району Мейда Вейл. Именно сюда, когда выпадала свободная минутка, её манил ребус бермудских переулков Лондона. Тот самый Мейда Вейл, в годы второй мировой войны, «выпала великая честь - примерить шикарное платье огромной коммуналки», исходя из чего «эхо недавнего показа мод, смутно отзывается и поныне». В этих каменных джунглях, череда волнений и ворох сомнений отступали на второй план, и таинственный седовласый мужчина, непринуждённо знакомясь с коренными жителями района, расспрашивал обо всём, что помогло бы ему «напасть на след» бесследно-пропавших родственников.
Результаты полугодового расследования не принесли желаемых результатов, кроме одной тонкой нити, которая вела к Риджентс-парку, где по обрывкам противоречивой информации и ряду домыслов случайных рассказчиков, живёт один старик, якобы имеющий прямое отношение к событиям, о которых упоминала Лайма в своих «причудливых допросах».
…навязчивая идея вкупе с замыленным взглядом, просто обожают накручивать бессмысленную круговерть…
Наблюдая за Лаймой во время экскурсий по водам священной реки, капитан Кристиан не переставал удивляться тому факту, что за всю свою, насыщенную различными событиями жизнь, ему ни разу не пришлось повстречать хотя бы приблизительно схожего человека, с таким, как тот, чьи волосы, по цвету схожие с белизной фарфора, так рьяно развиваются по ветру, как тот, чей  голос, с лёгкостью приникая в самые заброшенные «пропасти» человеческого разума, заставляет призадуматься о иных, высших материях, как тот, чей гипнотический взгляд, остановившись на тебе, видит всё насквозь вопреки любым «преградам», как тот, чей переменчивый характер настолько противоречив, что не остаётся ни чего иного, как смириться с ним. Лишь стоило капитану начать расспрашивать Лайму о чём-то личном, оставшись наедине, как «монолитная стена непреступного молчания вырастала между ними в мгновенье ока».
В такие «неловкие» моменты Лайма, если ей не хотелось отдохнуть, неминуемо отправлялась кормить птиц. Сэр Кристиан, по началу недоумевал, в чём собственно дело, но после приватного разговора с сэром Эдмундом, свыкся с текущим положением дел.   
*Клио - здесь, как биография о прошлом. 
В одну из таких отлучек, фривольно коротая свободные минуты неподалёку от Кемдэнского шлюза, бросая корм вечно желающим подкрепиться уткам, Лайма услышала за спиной монотонное старческое повествование, схожее с ворчливым занудством. Незнакомый хриплый голос привлёк её внимание, и она прислушалась.
- Их больше не вернуть, моих похищенных внучат. Моих любимых близняшек – юного джентльмена и несравненную мисс, - с горечью на устах звучало сродни старинному заклятию, - Нацисты забрали их без спроса, в ту самую дьявольскую ночь, в июле сорок четвёртого, ворвавшись в наш дом, расстреляв мою беззащитную жену. Мою любимую Маргарет. Мой сын Адам, воевал тогда на полях второго фронта. Он был далеко и не мог ничем помочь. Мы вернулись с Элис под утро, - глухой кашель прервал ужасную хронологию событий.
-Временно потеряв рассудок, она металась по дому в поисках своих деток, - продолжил пожилой человек, - Лайм! Лайма! - кричала она, так громко, как только могла, но никто не отзывался в ответ на её истошные крики. Я вошёл на кухню. Там, среди разбитой посуды, осколков стекла и беспорядка, окровавленная с ног до головы, лежала моя Маргарет, - его голос резко умолк.
Лайма слушала, затаив дыхание. После наступления прекращения ужасного повествования, она резко обернулась. Перед ней, на выцветшей и облезлой скамье, в гордом одиночестве, сидел совсем дряхлый джентльмен. По первому взгляду можно было безошибочно определить: он давным-давно разменял свой девятый десяток и всецело погружён в себя, полностью абстрагировавшись от окружающего мира.
-Сэр, - поклонившись, обратилась Лайма к пожилому джентльмену, - позвольте узнать, что случилось после той кошмарной ночи сорок четвёртого?
Старик ничуть не удивился вопросу незнакомца. Он даже не удосужился поднять глаза для того, чтобы разглядеть «наглеца» посмевшего прервать ход приевшихся мыслей.
-Спустя три дня, Элис добровольно записалась в санитарки красного креста и отправилась на фронт, в надежде найти своих близняшек. Отговаривать её было бесполезно. 17 августа, того же сорок четвёртого, погиб мой сын, во время боевых действий при высадки союзных войск на юге Франции. По иронии судьбы, в тот злосчастный четверг, осколки разорвавшегося снаряда, смертельно ранили и Элис. Она, как мне рассказали позже спешила на зов о помощи, сопровождаемый детским плачем, - вновь повисла мучительная пауза.
-А как же близняшки? - не в силах больше сдерживать волнение, почти выкрикнула Лайма.
-Ходили слухи, что деток отправили прямиком в Освенцим, где в те годы рьяно орудовал «ангел смерти*». Говорят, этого нелюдя прямо-таки трясло от одной только новости, что его «чудовищная копилка» вот-вот пополнится свежими экземплярами. Без новых «материалов», крайне необходимых для продолжения сатанинских опытов, он исходил слюной бешенства, - заключительную часть фразы, старик выговаривал с особой интонацией, наполненной неистовой ненавистью, руки его при этом затряслись, сопровождаемые сухим и продолжительным кашлем.
Лайму залихорадило. Ответ на сакральный вопрос был, как на ладони: так вот значит откуда эти многочисленные ожоги на её теле, которые она так тщательно маскировала от любопытных глаз, вот, почему каждый раз закрывая глаза, во время приступов неистовой боли – она видела огонь в отражение глаз своего родного брата близнеца, слёзы которого не в силах были затушить извергающуюся адскую лаву боли, вот, почему она вскакивала по ночам, когда ей во сне являлось чёрное ненасытное вороньё и начинало клевать сырое окровавленное мясо с остро наточенного эсесовского ножа. В эту секунду, она закрыла лицо руками и перед ней, словно при закрытом показе, на широком экране, без лишних титр, второстепенных голосов и ненужных комментариев,
*Ангел смерти - немецкий врач, проводивший медицинские опыты на узниках концлагеря Освенцим во время Второй мировой войны.
продемонстрировали тот ужасающий эпизод из её детства: на рассвете щёлкнули
скрипучие затворы железной двери и в камеру вошли три нациста.
Один из них, ехидно и мерзко улыбаясь, подошёл к испуганному мальчику, поднял его за шиворот, как слепого котёнка, и понёс к выходу. Девочка, сидевшая в сыром углу, сорвалась с места, с ясным осознанием, что терять ей в жизни ничего, кроме, как родного брата, и вцепилась зубами за ногу огромного верзилы. Тот, в ответ лягнул её начищенным чёрным сапогом. Девчушка отлетела в сторону, ударившись головой о холодную и сырую стену могильника, но быстро придя в себя, с новой силой «накинулась на свирепого зверя». Эсэсовцы отвратительно заржали в один голос, отшвырнули мальчишку в сторону и взамен, забрали его бесстрашную сестру.
Её принесли в комнату, чем-то напоминавшую операционную, привязали жгутами к стальной кровати, вставив в рот кляп и оставили одну. Спустя некоторое время, внутрь этой «медицинской палаты», вошёл мужчина в белом халате, лицо которого скрывала марлевая повязка. Его глаза «прожигали очередную жертву сатанинскими углями». Последовали зверские пытки раскалённым металлом, болезненные инъекции и принудительное питьё омерзительной жидкости, которая жгла подопытную всю изнутри. За миг, как окончательно потерять сознание, перед карими глазами девочки появилось, взявшееся из неоткуда, невесомое белое перо, которое своим плавным парением подействовало, как наркоз.  Дальше последовала яркая вспышка света и …бесконечная пропасть.
Лайма убрала ладони от пылающего лица. Память, почему-то сразу же напомнила о незнакомке, что совсем недавно держала в руке то самое белое перо, напротив её глаз. Это случилось чуть больше года тому назад, ровно перед тем, как гегемония беспросветной бездны внезапно прекратилась.
-Моё имя – Лайм, - представилась она, - Могу я предложить вам свою помощь и проводить вас, сэр.
-Что ж, - с минуту о чём-то подумав, ответил пожилой мужчина, - почему бы и нет? Я живу в десяти минут ходьбы отсюда и если вам будет так угодно, сер, то можете обращаться ко мне, по-дружески – Натаниэль.
Не мешкая, Лайма помогла Натаниэлю встать со скамьи, взяв его под левую руку.
-Моя трость. Чуть было не забыл тебя, проказница, - обратился он к деревянному посоху, как одушевлённому предмету.
Лайма бережно подняла трость и вручила её своему законному владельцу.
Так, нисколько не торопясь, сами того не ведая, они направились на встречу с терпеливо ожившими своей очереди, «волнительными событиями».
Двухкомнатная квартира Натаниэля, была вполне уютной несмотря на скромность, как по своим размерам, так и по обстановке. В ней созидательно разместились не только самые необходимые предметы домашнего обихода, но и пара винтажных мебельных экспонатов. Казалось, что ход времени замедлил здесь свой стремительный темп, если бы не коллекция фотографий, помещённых в деревянные рамки, аккуратно развешенные на солнечной стороне гостиной. 
- Иногда с грустью, иногда с ностальгией, я смотрю на них, и в памяти всплывают «живые кадры старого чёрно-белого кино», - не громко, начал свой диалог хозяин «фотогалереи», — Это мы с Маргарет. Это свадьба Адама и Элис. А вот, - глядя на одну из фотографий, он почему-то помрачнел, - Элис держит в руках моих любимых малюток-внучат. Здесь Адам в форме младшего капрала перед тем, как отчалить из военного порта Касабланки…
Лайма слушала его заворожённо, ни разу не перебив. Все эти образы, являлись для неё нечто большим, чем смутными воспоминаниями, они были немыми свидетелями того, что бессвязные эпизоды памяти, навязчивые кошмарные сны, болезненные воспоминания – это вовсе не её домыслы или выдумки, а реальные события, когда-то произошедшие с ней.
 На улице смеркалось.
-Натаниэль, если позволите, то я бы с огромным удовольствием, стал бы навещать вас, и мы могли бы чаще прогуливаться вместе. Что Вы к этому отнесётесь? – находясь в дверях, предложил любезный гость, убирая со лба ворох «белых» волос.
- Полностью принимаю ваше предложение, - одобрительно произнёс пожилой мужчина.
Лайма, шла по промозглым ночным улицам кемдэнского боро. Она не замечала ничего вокруг себя, зарываясь в бешенном круговороте внутренних переживаний, которые нагрянули сродни «оголтелым кочевым племенам».
- Всё верно, - её вдруг осенило: добровольно принеся себя в жертву, из-за любви к брату, моя душа заняла его плоть. Разве такое возможно?!, - адресуя вопрос в никуда, она продолжила размышления, - Другого «логического» ответа, я не вижу. Мы, каким-то необъяснимым образом поменялись телесными оболочками, но плата за рокировку судеб оказалась несоизмерима высока. И мало того, Натаниэль оказался мне никто иной, как родной дедушка. Вот так сюрприз.
Тут она остановилась, будто стреноженная, и оглядевшись по сторонам, поняла, что находится прямо по середине Макклесфилд-Бридж в гордом одиночестве и в некой сумбурной растерянности. Первая декада марта преподнесла лондонцам подарок в виде морозной ночи. Яркая луна, опоясанная жемчужным поясом из ослепительных звёзд, отразилась в амальгаме речной глади, и экзотический природный феномен «явил себя миру во всей красе». Лайма, сама того не ведая, сияла лучезарным светилом в эпицентре, излучаемым гало*.
Прошло буквально несколько секунд после того, как кристаллики льда растворились в сказочном воздухе, и магия дисперсии мерцающего мыльного пузыря царственно испарилась. Она всем телом ощутила необычайную неземную лёгкость, сравнимую с ничем иным, как с космической невесомостью.
Вернувшись под утро на, «Везунчик», Лайма подошла к капитану, важно курящему свою изжёванную венгерку* и положив руку ему на плечо, воодушевлённо отрапортовала: «Капитан, юнга Лайм прибыл на борт корабля и готов приступить к несению службы!»
-Чтоб тебя! - вздрогнув от неожиданности, выругался сэр Кристиан, - Его где-то носило всю ночь и вот теперь полюбуйтесь-ка, - придя в себя после «лёгкой контузии», добавил он. Далее, бурча под нос самому себе сумбурно-невнятные возмущения, владыка морей и океанов вразвалочку, направился в свою капитанскую каюту.
Вдыхая полной грудью, выпрямившись в весь рост, Лайма миновав череду перипетий, калечивших её изнутри, приняла себя такой, какой ей посчастливилось стать по несотворенной воле небес.
Сила живительного света сокрушила не только душевные мытарства, но и развеяла по ветру «орды изуверов» фантомной чумы. Тремя годами позже, посланники «чёрной дыры», подстёгиваемые одержимой жаждой мести, свирепствуя в своих беспробудных поисках «беглянки с молочными волосами», как не пытались, так и не смогли напасть на её след. Спасительное сияние, отражаясь в синеве небесной, укрывало Лайму от нависшей угрозы, направляя скопища торнадо по ложному пути. В апреле 1974 года, все сто сорок восемь «изуверов», поднятые воедино по жуткому вою «волчьей пасти», раздающемуся раз в пятьсот лет, обратили внимание на мужчину, больно схожему по описанию с «искомой жертвой». Как вдруг, на другом континенте, озарённым ярчайшим свечением, вспыхнуло нечто ослепительное. «Всадники тьмы», всей гурьбой, помчались к сигнальному огню, обнажив на скоку свои смертельные рубища.
*Гало - оптический феномен, светящееся кольцо вокруг источника света.
*Венгерка – вид курительной трубки
                -/-
… молодые ручьи вечно торопятся, не задумываясь о том, что мудрая река знает наперёд, как охладить их пыл, потому как спешке в жизненном марафоне не по силам изменить конечной точки маршрута…
-Натаниэль, а что, если нам отправиться на Баундари-Роуд? - неожиданно предложила Лайма, подстёгиваемая взбалмошным апрельским благоуханием 1985 года.
-Лайм, мне нужно понимать, с какой-такой стати, ты решил транспортировать мои «старые кости» на окраину города? - с нотами сарказма, отозвался «лондонский долгожитель».
-Я ненароком услышал, что там открылась галерея современного искусства Чарльза Саатчи, и поэтому решил, что тебе не помешало бы развеяться и заодно сменить
«наскучившие декорации», - парировала Лайма, жестом руки, указывая на совместно- проторенный годами маршрут.
Бескорыстная дружба, за прошедшие вёсны, неустанно крепла благодаря единению душевной близости, взаимного уважения и взаимопониманию по одному только взгляду.
Отрешившись от назойливого одиночества, Лайма обрела родственную душу, вместе с трепетной заботой и должной опекой над оной. Сэру Натаниэлю, в свою очередь, была дарована та самая «нужность», без которой просто невозможно полноценно сосуществовать с окружающим миром на закате прожитых лет. Благодаря появлению, на его размеренном и скупым на события жизненном пути, седовласого паренька, старик-долгожитель буквально воспрял духом, удивляя тем самым не только соседей, знакомых, но и столичных докторов.
К тому времени ушёл из жизни капитан Кристиан, и сэр Эдмунд назначил новым капитаном «Везунчика» - Лайму. Она безукоризненно справлялась со своими новыми обязанностями, зная «на зубок» все речные маршруты, успела обучиться морскому делу, овладела навыками ресторанного бизнеса, приняла на работу двух гидов и шеф-повара из Франции. Все они оказались компанейскими леди.
Прекрасно уживаясь на судне, дамы часто задались одним и те же вопросом: «Откуда их замечательный капитан, с цветом волос свинцовых белил, так ювелирно разбирается в женской психологии?» Иногда, сговорившись на перёд, они по-женски провоцировали Лайму на откровенные диалоги, но в результате общения, её подопечные, оставались «с носом», ещё более изумлённые и заинтригованные свои капитаном-загадкой.
Утром следующего дня, Лайма заехала за Натаниэлем на такси, и они отправились на        Баундари-Роуд. Выставка арт-галереи поразила своей необычайностью. Особенно долго, оба эстета провели у экспозиции произведений Сайя Твомбли*. Лайму поразила «глубина неоднозначного мышления» этого критикуемого, на тот момент, непризнанного гения,
мировым сообществом живописцев.
-Можно ли назвать безумием, рисунки несмышлёных карапузов, что так обожают «калякать» на стенах детских спален, гостиных и прихожих своё «нетленное видение прекрасного»? И в чём, собственно, разница между девственно-наивной фантазией крохи, запечатлённой где бы то ни было, исключающей назидания внешнего мира с созвучным «карикатуризмом» художника, изгнавшим тот самый внешний мир, из материй своего восприятия реальности?, - размышляла Лайма, покидая «просторы новомодного вернисажа».
По просьбе джентльмена почтенного возраста такси остановилось за два квартала до пункта назначения. По взаимной договорённости друзья решили пройтись пешком.
-В своих картинах, - философски рассуждая, начал мудрёный опытом старец, - Твомбли, как мне показалось, не побоялся обнажить себя и свою истинную суть…
-Я с огромным нетерпением ожидала этой минуты, - заметно повысив голос, исповедально, без какой-либо доли сожалений, обращаясь от женского лица, перебила его Лайма. Нарушая все свои неписанные каноны и запреты, срывая с себя «вековую печать
*Сай Твомбли - американский художник и скульптор-абстракционист.
проклятия», она добавила: «И вот, чувствую – дождалась. Прежде, чем отправить меня в клинику для душевнобольных, выслушай и постарайся понять. К запоздалой исповеди, что я сейчас поведаю, меня подтолкнула одна из его картин, в которой среди зарисовок надвигающегося взрыва эмоций, я прочла короткое послание на неведом языке».
Старик, напрягая усталые очи, вслушивался в каждое слово, и вот, когда «с последним щелчком энигмы, в шифровке отпечаталась точка», дабы скрыть невольную мужскую слезу, он еле слышно шепнул: «Обними меня, внучка, сделай милость».
                -/-
        Откровенное признание, окончательно и бесповоротно породнило женщину, томящуюся в «каменном мешке», со старцем, что низверг оковы повседневности, ибо последний, оказался куда более мудрее и проницательнее, нежели могла предположить первая.
1 мая 1985 года, в день празднования весны и цветов, лондонцы и гости столицы отмечали, как подобает, с всей присущей широтой и размахом. Атмосферой торжества и веселья было пропитано всё вокруг.
- У меня для тебя есть скромный сувенир, - указывая на свёрток бумаги во внутреннем кармане жакета, анонсировал джентльмен преклонного возраста.
-Весьма неожиданно с твоей стороны, - не скрывая удивления, обронила Лайма.
Она явно хотела, что-то добавить, но проплывающее мимо судно, накрыло «беспардонной волной громкой музыки и кричащим позвякиванием бокалов» весь Кемдэнский шлюз.
-Барабанная дробь миновала, значит самое время для торжественного оглашения победителя, - подражая голосу и манере известного телеведущего, насколько конечно это было возможно, отчеканил сэр Натаниэль.
После чего, он расторопно вынул бумажный свиток, и выбрав позу средневекового герольда, что казалось со стороны весьма забавным, прочёл завещание, согласно которому, всё его движимое и недвижимое имущество переходило Лайме. Закончив «оглашение верховного правителя», джентльмен почтенного возраста поспешил вручить сей «наказ законной наследнице».
Лайма смотрела на него так, как смотрят благодарные дети, для которых главным желанием остаётся одно: лишь бы их родители жили, как можно дольше в телесном здравии и душевной гармонии. Она сделала шаг навстречу и…бездыханная повалилась на землю.
Запах «бесстрашного кельтского рыцаря – Темзы», хранящий в своей беспросветной глубине самые удивительные отражения с поверхности земли, пронизывающий всё на своём пути, обрушился на город, одновременно с пятым по счёту «неизбежным погружением в неизвестность», по нелепому совпадению, возле той самой выцветшей и облезлой скамейки, где почти девять лет тому назад, Лайме посчастливилось «зацепиться за тонкую нить сказителя, которая привела её к одной из разгадок тайн, припасённых каверзным прошлым».