Шумерский эмбрион ч. 7

                ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ: Фируз

     - Интересно, сколько времени им понадобиться для того, чтобы осознать необратимые последствия переплетений эпох, запечатлённые на моих холстах? - при закрытых глазах, на арабском языке, весьма отчётливо заклокотал голос седовласого «философа».
- Макариос, откройте глаза! Откройте, сделайте милость! - едва не молясь, нашептывал сконфуженный директор детского дома.
Под звуки исцеляющей ворожбы, веки, обрамлённые тонкими морщинами, неспеша приоткрылись, и два голубых аквамарина, бесподобно сияющие на фоне смуглого цвета кожи, устремили свой взор ввысь.
— Это невозможно…ваши глаза! – едва запнувшись, воочию наблюдая «аудиенцию с метаморфозой», резанул ошеломлённый директор.
Недоумённо, уставившись в переполненный зрителями зал, «начинающий артист из массовки, с шевелюрой наскоро покрытой белой пудрой, вытолканный из-за кулис астральной сцены на современные театральные подмостки, неказисто развёл руки и    по-арабски спросил: «Значит, все вы пришли посмотреть на мои картины, не так ли?»
-Макариос, что с тобой?! Мы не понимаем тебя. Ты обещал нам подарок, так сыграй же скорее», - сдержанно обратились к нему воспитанники и воспитанницы.
-Дети, уверен, что наш Макариос, обязательно сдержит своё слово, но в другой раз, - авторитетно перебил их директор,- Сейчас, как вы видите ему нездоровиться, засим я провожу его в свой кабинет, а вы,- он указал в сторону старшего воспитателя,- продолжайте праздник».
Медленно, они удалились с импровизируемой сцены.
…время – это судья кристальной честности, обладающий весомым недостатком – ему приносит особое удовольствие изредка повременить с оглашением неминуемого приговора…
События, последующие за «сорванным сольным концертом кифары», били, что говориться, «ключом». Благодаря экстренно найденному переводчику, удалось выяснить неподтверждённые, но вместе с тем крайне важные факты: мужчина, которого афиняне знали под именем Макариос, теперь представлялся всем не иначе, как Фируз*, рассказывая один и тот же отрывок из «вымышленной» биография: он не помнит где родился, но точно знает, что его отчий дом бережёт от невзгод Королевство Марокко, в городе Касабланка, на улицах возле центрального рынка. Его марокканский диалект был тому явным подтверждением. Повседневное чтение молитв во время утреннего, полуденного, предвечернего, вечернего и ночного намаза, говорили о нём, как о мусульманине, который с упоением верен своей религии. Ко всему прочему, «незнакомец», круглосуточно находясь под пристальным наблюдением, еженощно бурно разговаривал во сне, а под утро вскакивал, весь промокший до нитки от пота. На вопрос: «Что случилось?», он отвечал, ставшей философской, но так и неразгаданной иноземной фразой: «Мои картины. Они зовут меня. Нужно, как можно скорее вернуться к ним».
Директору детского дома, всё-таки удалось преодолеть «гору административных барьеров» и найти верный способ, благодаря которому Фируз, 29 июня 1995 года, покинул пределы Греции.
Высоко в небе, паря над землёй, удобно расположившись в пассажирском кресле самолёта, Фируз погрузился в глубокий сон.
-Горящие иероглифы на моих ладонях, не могу вспомнить откуда они и какова их символика?
-Напоминания из прошлых жизней. Самое страшном пожарище, что не под силу затушить простым смертным. Его языки пламени – это первородное зло, вздох насилия,
 безмерная жажды крови, равнодушие бессердечности, хищная пасть ненависти,
*Фируз – в переводе, как «Счастливый».
пагубная сила душегубства, предательство священной клятвы. Всё то, что помогает ему являть себя каждый раз с новой и новой силой. Тебе приходиться держать его «мёртвой хваткой» за горло, чтобы усмирить, - отвечал ему женский голос, как наяву.
-Не знаю, говорил ли я раньше, но мне кажется, что в этот раз, мои ладони как будто вот-вот расплавятся.
- Потерпи. Осталось совсем немного. Ему придётся приклониться и тогда, ты разомкнёшь их, а я залечу твои раны.
- Но ведь он, со временем, окрепнет вновь?
- Окрепнет.
- И тогда…
-Ты справишься.
- Проснитесь, - разбудил его любезный голос стюарда, - Мы давно приземлись. Не хотелось тревожить столь глубокий сон, но вы остались единственным пассажиром на борту нашего лайнера. Прошу Вас, выход находится прямо и направо.
Фируз оглянулся вокруг и понял, что персонал авиакомпании не шутит. Покидая воздушное судно, находясь всё ещё под впечатлением от целебного провидения, он почувствовал, что его состояние значительно улучшилось, потому как проснувшись, его тело ни капли не вспотело.
                -/-
   Оставив позади себя стены аэропорта, Фируз, первым делом, обратился к местным таксистам с просьбой отвезти его к одному из старейшин города и заодно оказать содействие в обмене драхм, которых было не так уж много, на дирхамы. Водители, в свою очередь многозначительно переглянувшись, удивились тому, откуда мужчина, белый, как лунь, с ярко выраженными голубыми глазами, так искусно владеет их непростым диалектом. После затянувшейся «минуты молчания», один из них, как бы невзначай, поинтересовался: «Уважаемый, в нашем городе проживает много почтенных людей. С кем именно Вы хотели бы повстречаться?»
- Со старейшиной, что долгие свои годы, да пошлют небеса ему доброго здравия, проживает в черте Хабуса*, - не раздумывая, ответил ему Фируз.
-Но к нему не так-то просто попасть, - добавил кто-то из стоящих рядом.
-На всё воля Всевышнего, поэтому я готов ждать столько, сколько потребуется.
По дороге к «пункту назначения», водитель такси поведал о страшной засухе, которая поглотила обширные территории Северной Африки, в том числе и земли Марокко в 1995 году. Ужасающие последствия «этой испепеляющей, всё живое, напасти» приведёт к огромному падежу скота, небывалому неурожаю плодов и растений, скоропостижной гибели невинных жертв от мала до велика, вспышкам инфекционных заболеваний, страшному горю и страданиям. Фируз, слушая его, был явно подавлен «смертельным маскарадом», достигшим своей широтой и размахом подобных масштабов.
- Дальше нужно идти пешком, - притормозив у обочины, произнёс водитель такси.
-Тут многое изменилось, с тех пор как…, - слегка запнувшись, не закончив до конца свою мысль, осёкся Фируз.
-Здесь недалеко, - с помощью жестикуляций, водитель указал правильное направление, -Увидите дом, возле которого толпятся люди, значит Вы на месте.
Оказавшись в районе Хабуса, ярком представителе Касабланки - города портов и ярмарок, что расположился в километре от центра, Фируз ощутил на себе силу африканского солнцепёка. Следую по узким улочкам, обрамлённым опрятными домами, он одновременно испытывал двоякое чувство, что было так ново: питающая разум неописуемо-сказочная атмосфера востока и обезвоживающая организм пустынная жажда.
Спустя пятнадцать минут тягостных блужданий, он наконец-то нашёл дом, где жил
*Хабус - район Касабланки, построенный в 30-х годах прошлого века французами.
старейшина. Заняв очередь, утомлённый путник укрылся в тени, где ему пришлось провести три с половиной часа перед тем, как быть принятым. Войдя в скромную, но уютно- прибранную комнату, низким поклоном он отдал дань уважения, сидящему за круглым столом пожилому мужчине.
-Здравствуй, чужестранец. Что привело тебя ко мне? - после недолгого затишья, с пробелами между слов, обратился к нему старейшина.
Ответом на вопрос стала довольно-таки противоречивая история.
- Во время второй мировой войны, - в пол голоса начал «седовласый скиталец», - войска второго фронта высаживались в портах Касабланки и вели здесь, как военные действия, так и активную подготовку к переброске в Европу, но речь пойдёт не об этом. В самом начале 1944 года, один французский капитан, за день до своего отплытия, влюбится в местную девушку, которую случайно встретит на безлюдной улочке. Предание гласит: девушка, одетая в чёрную паранджу, наклонилась чтобы убрать с дороги небольшой камень, мешавший проходу. Чачван, прятавший лицо девушки от посторонних взглядов, по нелепой случайности отцепился, но она успела прижать его к лицу. В этот судьбоносный момент, офицер, о котором прежде шла речь, проходя мимо, решил ей помочь и наклонившись увидит её глаза, которые своей красотой, сразили юношу «на повал». Испугавшись голубоглазого иноземца, она было поспешила покинуть «место встречи». На камень, что так и оставался лежать не тронутым, с неба спустилось странное белое перо и замерло в ожидание продолжения своего пике. Капитан сходу схватил «находку» и помчался за беглянкой. Быстро нагнав её, вежливо попросив остановиться, он произнёс на ломаном арабском: «Если оно покинет тебя, то ждать меня не имеет смысла. Если останется – значит, я обязательно вернусь и ты - станешь моей женой». После чего, положив белое перо в девичью ладонь, сжав её в кулачок, он украдкой ещё раз заглянул в её бесподобные глаза и стремительно скрылся из вида.
Старейшина, внимательно слушая «чужестранца», по-доброму нахмурился.
- В августе того же года, влюблённого французского офицера смертельно пронзит на сквозь осколок вражеского снаряда, - продолжил Фируз, - а мифическое белое перо таинственным образом исчезнет из дома, где бережно хранилось долгие недели.
- Так что же привело тебя ко мне, чужестранец? - повторил свой вопрос старейшина, перед этим поразмыслив какое-то время.
-Не знаю, как сказать, но…я – белое перо, возвратившееся, после утомительных странствий и скитаний, в родной дом и желающее воздать должное покинутому очагу за годы своего отсутствия, дабы успеть завершить то, чему суждено было прерваться.
-Каким образом?
-Думаю, мои картины расскажут об этом куда более доходчивее, нежели я сам.
-Раз так, то на всё воля Всевышнего! - вознеся руки к небу, почтительно произнёс старейшина, - Пойдём к столу, ведь ты вероятно устал с дороги? Попробуешь марокканский тажин*, что утолит твой голод и выпьешь зелёного чая, что избавит тебя от жажды.
Так началась новая глава в истории жизни «седовласого скитальца».   
                -/-
       Благодаря помощи старейшины он поселился на торговой улочке, что тесно соседствовала с центральным рынком города. Основная часть денег была сразу же потрачена на оплату его скромного жилища. Остатки средств ушли на покупку красок, кистей и двух холстов. Из найденных досок ему удалось смастерить нечто похожее на мольберт, который был тщательно выкрашен в белый цвет. Не теряя драгоценного времени, он принялся за дело, черпая вдохновение из видений «вырванных из неистового пространства». Спустя трое суток, «беспробудной» работы, Фируз, возле крыльца своего дома, выставил белый мольберт, на котором «красовалось» дебютное творение
*Тажин – национальное блюдо из мяса и овощей.
новоиспечённого художника. Эта «немая импровизация» привлекла к себе внимание, как местных жителей с их многочисленной детворой, скопившихся вокруг того, о ком по городу уже начали ходить всевозможные слухи, так и одной из групп иностранных туристов, проходящей мимо «экспозиции, рождённой на задворках позабытой выставки».
-Что это за сюжет?, - поинтересовался один из туристов, спустя какое-то время, после того, как его вкрадчивый взгляд переместился со смуглого мужчины, из-под «бумажных» волос которого, дурманящим взором, сияли два аквамарина, на, прячущейся от жгучих лучей солнца, холст.
Сопровождающий группу гид помог вопрошающему с переводом.
- «Проклятие людей росы», о котором, урывками, перешёптываются немногословные, но всё помнящие митреумы, - спокойно ответил Фируз.
- Вы не могли бы расшифровать? - ещё более заинтригованной, раздалась заморская речь.
- Та резня, в мае 1827 года, в замке Франгокастелло. Мерзкое предательство. Сотни тел, сброшенных в ров со стен замка и их нетленные души, смиренно влачащие подобие земного бытия. Теперь, их неприкаянному забвению улыбнулся луч свободы, - вдумчиво пояснил художник.
- Стало быть, запечатлев это событие, Вы таким образом им попытались помочь? - глядя на переводчика, уточнил другой любопытный из группы.
- Что за вопрос?! Ведь ответ очевиден, - парировал ему сказитель.
- И сколько Вы за неё просите? - поинтересовался затеявший беседу.
- Для того, чтобы продолжать заниматься своим ремеслом, что мне по душе, понадобиться не менее девятисот дирхам, - после чего, о чём-то поразмыслив, невзначай добавил,- Как только картина выполнит своё предназначение, «люди росы» простят этому миру предательство, а их неприкаянные тени перестанут «маршировать у стен каменоломни».
- Мне необходимо некоторое время на раздумье, - задумавшись турист ретировался, продолжив своё поверхностно-увлекательное знакомство с Касабланкой.
- Кому нужны твои полотна, когда в стране самая страшная засуха за все те годы, что на моей памяти?! - раздосадовано выкрикнули несколько голосов из толпы зевак.
- Он не вернётся, помяни наше слово, - донеслось следом.
Мал по малу массовка неторопливо разбрелась по своим насущным делам, оставив Фируза наедине со своим «первенцем».
На заутренней следующего дня, едва отварив ветхую входную дверь, перед глазами седовласого художника стоял запыхавшийся турист.
- Я вернулся, чтобы купить её или …что?! Она уже продана? - растерянно-боязливой скороговоркой донеслось от покупателя.
Ничего не разобрав из выше сказанного, Фируз широко распахнул дверь и протиснул через неё, на «встречу новому дню», свой белый мольберт с вожделенным холстом.
Взволнованный путешественник, не скрывая радости, протянул ему деньги, пересчитав которые, Фируз понял, что держит в руках гораздо большую сумму, нежели назначенную намедни, и попытался вернуть лишнее. Попытка оказалась тщетной.
В конце концов, кое-как упаковав картину, обе стороны, довольные, каждая по-своему, распрощались дружеским рукопожатием. Весть о «Белом мольберте», так нарекли Фируза его многочисленные соседи, быстрее ветра разлетелась по всей городской округе.
…оказывается, все шедевры живописи томятся в коллекции люцифера, те же, кто отверг его «гостеприимство», обрекли себя на суровую погибель: с камнем на шее, они облюбовали илистое дно реки попрания …
Тем же вечером, не откладывая на потом, «окрылённой новым горизонтом, маратель полотен» приступил к работе над вторым своим творением, которое отняло у него намного больше времени, нежели дебют. Восемь суток к ряду, отрываясь от своего «несмышлёного детища» только по крайней нужде, он не покладая рук трудился над «новейшим ребусом» изобразительного искусства.
«Фата-моргана* млечной влаги» явит себя у знакомого крыльца на «деревянных плечах» белого мольберта в самый разгар дневного солнцепёка середины седьмого месяца.
-Фируз, объясни нам, простым смертным, что здесь изображено? – обратились к нему все пытливые соседи и их близкие, собравшиеся вокруг. 
Он задумчиво пробежался по разношерстным ликам и выдержав короткую паузу, поведал о «втором вещем сне»: «Огонь возрождался во мне по ночам. Переменчивая лессировка его ареала сказаний на моих ладонях, вечно отражалась красками, о существование которых я не имел ни малейшего представления, что уж тут говорить о том, как запечатлеть эти «переливы» на холсте. И вот однажды, пламя замерло, со своей вопиющей сдержанностью, неподвластное хаосу жизни, и я узрел эпизод, что все вы сейчас видите перед своими глазами. Эти козы, с человеческими лицами вынуждены пастись на ветвях деревьях, потому как не в их власти спуститься на грешную землю, ибо огненная гремучая змея пожирает все до единого ростки цветов, которым не суждено благоухать. Эти странные птицы с четырьмя огромными крылами, с жадностью клюющие на лету живительный град, что сыпется с небес, отбирают влагу, не позволяя остыть поверхности «пустоши». И наконец, это неподражаемый иллюминированный свет на заднем плане, что слывёт в людской молве, ничем иным, как северным сиянием», готовый вот-вот исчезнуть навсегда.
Слушатели, очарованные мифическим повествованием, граничащим с мистикой, устремили взгляды в само «сердце холста». Не слыханная доселе тишина накрыла своей утончённостью узкую торговую улочку. Солнце, слегка сдвинувшись с мёртвой точки, остановилось под определённым углом и «игра красок обнажила отчётливый плеск живительной влаги, внутри неодушевлённых недр картины».
От нежданно увиденного, словно в унисон, над покрытыми головами, раздался продолжительный выдох, которой по неволе, спугнул «фейерверк иллюминации». 
Не пройдёт и двух дней, как «дышащую светом картину» купит весьма почтенный мусульманин, специально приехавший из Рабата*, по делам государственной важности. Он долго будет стоять у полотна и внимательно вглядываться в него, пытаясь узреть «ускользающее свечение редчайшего алмаза, что не разглядеть под рентгеновским излучением». Затем, демонстративно вынет из своего портфеля больше тысячи дирхам и протянет их Фирузу. Тому, в свою очередь, ничего не останется, как махнуть головой в знак согласия и благодарности. Помощники почтенного господина обернут «диковину» в чистую накрахмаленную простынь и без лишних слов, вальяжно покинут границы старого крыльца «Белого мольберта».
Тем же вечером, вернувшись с рынка, прикупив всё самое необходимое для дальнейшего взращивания своего ремесла, Фируз, не смотря на непомерную усталость, пригласит всех желающих к своему накрытому столу, дабы отметить столь долгожданный и светлый день в своей жизни.
- Фируз, - обратился к нему один из гостей после того, как наевшись и утолив жажду, вечерний гул сменился тихой и спокойной полуночной беседой - а почему, я никогда не видел, чтобы ты уделял время музыке? Или она тебе не по душе? Ведь на празднике пустынной симфонии*, например, так много вдохновения, новизны и парящей фантазии?
Прежде, чем ответить, «Белый мольберт» призадумался.
- До сего момента, я не задавался подобным вопросом, потому как совершенно ничего не смыслю в музыке. Не сочти меня невеждой, друг мой, но я говорю правду. Музыка лишь отвлекает меня от моей «мазни», мешает сосредоточится на воспоминаниях, что из моих ведений и по-своему чужда моему разуму, - договорив это глубокое умозаключение, Фируз как-то странно улыбнулся, будто сгримасничал, и все приглашённые, внимательно слушающие, в один голос засмеялись.
*Фата-моргана – сложное оптическое явление, состоящее из нескольких форм миражей.
*Рабат – столица Марокко.
Той ночью он долго не мог заснуть, то и дело ворочаясь с боку на бок. Его тревожило, какое-то странное, неизведанное ране по своей природе, чувство глубокой неопределённости.
                -/-
Бессонная Мара*, вскоре принесла свои созревшие плоды. Потаённые вызревания «огненных сновидений» перестали рождаться на свет, превратившись в сумрачные блики «недоношенных младенцев». Огонь, который так рьяно пылал внутри, при этом ни капли обжигая тело, обратился пеплом золы.
- Пора приниматься за работу, - подтрунивая над самим собой, выставляя «невинно-девственный» холст на «видавший виды» мольберт, Фируз приступил к своему новому творению.
Он и не заметил, как потемнело за окном. В тот день, руки отказывались от послушания своего владыки, мысли то и дело бессвязно блуждали, постоянно путаясь, краски блекли, не успев коснуться «плоти», кисти падали на пол, «ныряя в самую гущу пыльного пола», трескотня шумных торговцев раздражала сознание, как никогда до этого. Результат, при тусклом лунном свете, оказался плачевным: невнятный силуэт, без чёткого очертания и души.
- На всё воля Всевышнего, - решил белокурый художник, - завтра будет новый день и … он то заставит всех этих «непослушных гулён» навести здесь порядок.
Но не на завтрашний день, не через неделю, не через месяц ситуация в художественной мастерской не спешила улучшиться.
Знакомые и соседи, заметив, что Фируз всё реже и реже стал выходить на улицу, начали волноваться за него. По вечерам, они группами навещали его скромное жилище, но все скомканные разговоры сводились к одному результату, «Белый мольберт» демонстративно отворачивался от своих гостей, невнятно бормоча себе под нос о какой-то «пропащей» картине, что вот-вот должна появиться на свет и тогда маховик времени вернётся в прежнее русло. Чуя неладное, жители обратились за советом к тому самому старейшине, что помог Фирузу обустроиться на «новом» месте.
- Пришло время, когда белому перу нужно отдохнуть, иначе оно выцветет на солнце и не сможет боле летать над бурлящим потоком разума, - внимательно выслушав их, изрёк старейшина.
Глубокая мысль мудрого старца, послужила хорошим подспорьем для дальнейших действий. Договорившись между собой, соседи и все те, кто остался не равнодушным к дальнейшей судьбе «голубоглазого седого художника», решили не бросать его в столь затруднительной жизненной ситуации. На протяжении последующего года, навещая Фирузу, каждый помогал кто, чем мог, будь то еда, вода, одежда, физическая помощь в быту или же моральная человеческая поддержка.
К тому времени, маленькая комнатушка была буквально захламлена апокрифичными картинами «поблекшего живописца».
- Фируз, почему бы тебе не попробовать продать их? - как-то поинтересовался один из навещавших его.
Не поворачиваясь к вопрошающему, сгорбившись в три погибели, но при этом продолжая смешивать остатки красок, «белокурый отшельник» ответил так: «Мне до боли стыдно выставлять их на показ, чего уж там говорить о продаже».
Время шло. Настал момент, когда все деньги, вырученные за первые две картины, окончательно закончились, а число тех, кто время от времени наведывался в гости к «Белому мольберту», сократилось до минимума. Долг за оплату жилья неукоснительно рос. «Отверженному творцу» приходилось отказывать себе во всём, вплоть до стакана воды, которой вместо того, чтобы утолить непомерную жажду, он использовал для «поддержания жизни в жилах быстросохнущих красок».                *Мара - ночной демон в скандинавской мифологии.
Нередки бывали случаи, когда вместо воды, надрезая себе пальцы, он выдавливал кровь, лишь бы продолжать «жалкое царапанье» на окроплённом холсте. Глядя на его руки, можно было сравнить их с островками обнажённо-терзаемой земли в пустыни, что
потрескалась от всеядной жары, а безжалостно-нагрянувший суховей истязает да
уродует «эти клочки суши» день ото дня, не взирая на не стихающую мольбу о пощаде.
И вот однажды, холодной январской ночью 1997 года, измученный лишениями и страданиями, гонимый безвременной опалой «мишуры», Фируз, не в силах сделать даже пары шагов, чтобы добраться до своей старой кровати, улёгся прямо на полу и отключился. Он погрузился в глубокий сон, в котором, нежданно негаданно, появившись
из кромешной тьмы, с ним, ласково и нежно начала беседу, слепящая взор, белая искра, вспыхнувшая из золы давно потухшего костра.
-Видения, которые ты лицезрел ранее и древний язык, на котором я разговариваю с тобой, не мираж или галлюцинации, а позабытое современностью придание. Грядёт новая эра, в которой нет места духовным чувствам. Сила науки, власть цифр и дробей, объединившись в нерушимый союз, изгонят из захваченных ими владений все «слабости» людские. Совсем скоро наши души, как перекати-поле, обретут формы безликих и невзрачных шаров, что будут искать себе пристанища долгие лета, гонимые очерствевшим сознанием. Но до тех пор, пока колесо времени крутится в нужном направление, мы обязаны бороться. Твоё третье видение, найдёт тебя само и быть может, отсрочит наступление «эпохи бездушия с безразличием». Именно ему суждено через тьму возродить свет.
Последние слова искры разбудили Фирузу. Он поднялся с пола, вышел на улицу и прячась от солнца, прихватив с собой кисти и краски. Стряхнув с себя въевшуюся пыль безнадёжности, он отправился на поиски работы.
                -/-
    «Белый мольберт» подрабатывал везде, где только могли пригодиться его умение, мастерство и талант. Реставрация картин, художественное оформление кафе и ресторанов, раскрашивание уличных стен, помощь дизайнерам в подборе правильных ракурсов и композиций цветов во время ремонтов квартир или апартаментов, даже преподавание уроков «новейшего» рисования для всех желающих - всё это, лишь малая доля «свежего веяния», с радостью поглотившего воскрешающую силу «порхания белого пера». Отличительной чертой, которая заставляла большинство смотреть на него с неким предостережением, являлся нестандартный подход к прописным истинам. Мышления и видения Фирузы шли в обход всем закостеневшим канонам и жанрам изобразительного искусства.
- Как забавно перемещаются цвета и бестактно пульсируют краски, если наблюдать за ними через бокал с чистой питьевой водой,- размышлял он вслух, добавляя при этом, - или ещё импозантнее, когда любуешься, разглядывая их «строптивую палитру», стоя вверх ногами.
Подобное инакомыслие обволакивая, возрождало дарование, ненароком появившееся на свет, за много лет раньше предначертанного срока.
Особой строкой, периода созерцания, стало знакомство с мечетью Хасана II. Той незабываемой встрече суждено было произойти именно на закате небесного светила, когда блики мозаики, вперемешку с подсветкой грандиозного здания, едва касаясь уходящих солнечных лучей, эпизодично отражались в волнах Атлантического океана.
- Мне жизненно необходимо попасть во внутрь обители, что так величаво возвышается над пеленой океанских вод, - с трепетным содроганием в голосе, произнёс Фируз.
Последующие сутки, совершая намазы, заворожённый сотворением Всевышнего, мужчина с броными волосами и горящими аквамаринами, как не пытался, но так и не смог вдоволь налюбоваться благолепием созвучного мерцания мрамора в обнимку с ониксом, изящно-филигранными надписями тончайшей арабской вязью, исполинским возвышением минарета, неподражаемым владычеством розового гранита колон. Благодаря «аудиенции с нетленным миром», дарованной свыше, незримые нити судьбы, вплели заветную страницу с золотым теснением в книгу памяти. Страница, перелистнув которую единожды, обладает неимоверным стремлением к желанию возродиться к её первым строкам.
Вернувшись домой, расстелив на полу свой, изношенный и затёртый, саджжада*, Фируз продолжил молиться, восхваляя Всевышнего за его безграничную милость и бесценные дары, что были посланы для него свыше.
— Значит, как бы оно ни было, дремавшие традиции открыли свои затуманенные очи и теперь явно дают понять, что я двигаюсь в правильном направление, - поднявшись на ноги, после намаза, резюмировал исцелённый рукотворец. – Осталось найти источник, где бы я смог хорошенько ими насытиться, чтобы чётко запечатлеть все грани «пустынного оазиса».
                -/-
          Бескрайнее течение океана жизни, что незримо плещется день за днём и год за годом, своим поражающим многообразием, позволяет познавать разуму вечно новое и животрепещущее, оттачивая навыки, нивелируя способности и расширяя кругозор.      
В неиссякаемых поисках «голоса извне», Фируз черпал вдохновение кругом и всюду. Возле того самого запылённого крыльца, на потрескавшихся изнеможённых стенах, спустя долгих восемь лет, «болтались», сродни неприкаянным, картины для продажи. Сказать по правде, ценник, как таковой отсутствовал, но если какой-то из экспонатов приглянулся кому бы то ни было, то его могли снять с ржавого гвоздика и забрать, без лишних слов. Понурая консервная банка, что брезгливо дребезжала, спотыкаясь об входную дверь, иногда наполнялась «благодарностью» истинных ценителей искусства. Для «Белого мольберта», освобождённые от тяжкой ноши ржавые гвозди на выставочной стене, являлись ничем иным, как посылом к дальнейшему творению своих, рвущихся к неизведанным просторам, «птенцов альбиносов».
Казалось бы, в стремительно развивающейся Касабланке не осталось ни одного дворика улочки или закоулка, где бы не появился Фируз, за годы «вечного поиска своего вожделения», но ведь тем и парадоксальнее городские агломерации, что проживи в них хоть сотню тысяч жизней, найдётся потаённое убежище, куда тебе не довелось заглянуть ни разу. Таким сокровенным местом для «белой чайки» предстал храм Успения Пресвятой Богородицы (Успенский храм), что расположился в округе Маарифа, в районе Аифа, на улице Блида, дом 13.
Обратив свой голубоглазый взор на золотое сияние куполов, разбудившее в душе художника жгучие желание творить здесь и сейчас, пред вдохновлённым Фирузой, сродни сновидению, стремительно пронёсся табун ослепительно-хаотично вспыхивающих искр. Он замер, любуясь новоявленной диковиной, поднимающей пыль столбом.
- Не желаете ли испить освещённой водицы? Она обладает живительной силой, что способна пробудить проведение, - на знакомом диалекте, обратился к «зачарованному путнику» искренне улыбающийся священник и протянул ему кружку, наполненную до краёв кристальной чистой и прохладной влагой.
- С большим удовольствием, - взяв обеими руками «грааль», Фируз неспеша пригубил содержимое.
Утолив жажду, Фируз поклонился в знак благодарности церковнослужителю и начал было что-то говорить, но в этот момент, громогласно пронизывая слух, раздался колокольный звон. Священник перекрестился, а «седовласый мужчина», не с того, не с сего, оторопел.
- С вами всё в порядке? -  своим вопросом, служитель Божий вернул «побледневший монумент к жизни». – Я шёл на службу и обратил внимание, как Вы стоите на самом солнцепёке и не отводите глаз от свода куполов. Если хотите, то мне бы не составило
*Саджжада – молитвенный коврик.
большого труда проводить Вас внутрь нашего храма. Уверен, Вам здесь понравиться, - жестом приглашая войти внутрь, приветливо предложил слуга Божий, на арабском языке.
Вопреки всем внутренним посылам и зову судьбы, Фируз вежливо отказался от гостеприимного предложения, пообещав обязательно наведаться в другой раз.
- Как объяснить ту метаморфозу, что со мной приключилась? - возвращаясь домой, задавался он одним и тем же вопросом, нахально похитившим «покой обыденности».
…весьма забавно находиться в подвешенном состояние, сравнимым с подброшенным птенцом, что повис на краю чужого гнезда, уцепившись за надломленную ветку слабым клювом…
Всю последующую неделю, Фирузу предстояло работать в одном из строящихся новомодных ресторанов, коие то и дело открывались неподалёку от торгово-транспортного порта вдоль набережной Корниш. Хозяин заведения наведывался в свои «пенаты» по несколько раз на дню и лично контролировал ход отделочных работ.
- Фируз, - незадолго до торжественного открытия заведения, громогласно обратился он к молчаливому «ремесленнику», - Мне не раз доводилось видеть плоды твоего умения. На сей раз, ты видимо превзошёл самого себя. Не знаю каким образом тебе удалось соединить все эти пёстрые отделочные материалы со сложной цветовой гаммой, но результат превзошёл все мои ожидания. Этому небесному блеску могут позавидовать сами небеса! – хлопая в придачу в ладоши, восторгался работодатель.
И действительно, шикарный банкетный зал ошеломлял своим филигранным созвучием пульсации красок в тандеме с гармоничным интерьером и новомодным дизайном. Однако всеобщее внимание занимал неопровержимый и вместе с тем слегка шокирующий факт: визитёр, попадая внутрь роскоши палитры в сочетание с обволакивающим комфортом, отчётливо, подобно клише мэтра, недоумевал, как заблудший луч света, единожды угодивший в «западню совершенства идиллий линий», оставался в одном пространстве, ни капли не померкнув и ни на грамм не растворившись? Виною тому служила, сложнейшая в своём роде, геометрия отражающих световых плоскостей, возведённая седовласым зодчим, в которой, отталкиваясь от одной поверхности к другой, «смиренному узнику», всё время приходилось возвращаться на исходную позицию. Сотворить столь живописное чудо за непомерно короткий срок, вряд ли кому-то удавалось ранее.
Семь призрачных ночей подряд, Фируз, укрываясь от дребезжания городской суеты, обретал покой в объятиях мира грёз, фантазий и видений. Самое тихое и безлюдное место старого парка, приютившего в своей опочивальне «белого альбатроса», приоткрыло дверцу в «эру непознанного, но в месте с тем соблазнительно-общительного будущего».
- Тебе ведь не жаждется узнать магию укрощения дикого света? - обратилась к нему, меняющая на лету свой цвет, как хамелеон, с ярко красного на седовато-побелевший, мистическая искра, явившаяся накануне вечером, перед возвращением усталого ремесленника домой, – Можешь не отвечать. Последнюю догадку найдёшь под сводами… - не успев договорить, она неимоверно-стремительно растворилась в поглотившем её живописном фьорде, ослепляющим своим белоснежно-мягким отражением венца совершенства.
С той поры пройдёт короткий срок, и укромное пристанище на торговой улочке, близ центрального рынка, служившие неприступным оплотом для художественной мастерской, на протяжение не полных десяти лет, выдворит своего постояльца на встречу к неминуемым «потрясениям».
Очертание дома №13 на улице Блида, топорщилось перед закрытыми глазами Фирузы, лишь только стоило их сомкнуть. Краски темнеют со временем, несомненно, омрачая своей предсказуемо-тяжкой переменой кристально честного смотрителя. Благо есть одно «но», которое благодаря «неповторимому глотку небесного сока», той самой яркой вспышки, единожды сверкнувшей белой молнией, даёт единственную и заветную возможность, пронести сквозь лета блаженство насыщения первородным светом.
На закате третьего дня, преодолев все нравственные барьеры, уверенно войдя в храм, он полностью окунулся в атмосферу вечерней службы. Молитва лилась плавно, подобно колыбельной. Учтивый гость подобающе вслушивался в её убаюкивающие пение, опустив свой почтительный взор вниз. Невесомость, уловив верный шанс, тут же поглотила его затуманенное сознание. То ли случайно, то ли нет, один из прихожан задел рукой Фирузу, нарушив состояние приобретённого душевного равновесия. Окинув обходительным взглядом осветлённое пространство, он остановился на женщине среднего возраста, молящейся у иконы одного из святых. Мерцания огней горящих свеч стеснительно озарили её лик. Фируз никогда до этого не встречал женщин подобной красоты. Ему сразу стал понятен недавний «намёк» белой искры.
Придя в Успенский храм на следующий день, он дождался пока священник освободиться и начав общение с поклона, предложил следующее: «Помните, Вы дали мне испить целебной воды? Взамен, я хотел бы безвозмездно посодействовать этому святому месту?»
- И в чём будет заключаться Ваше содействие, позвольте полюбопытствовать? - не чуть не удивившись, поддержав беседу своим вопросом, ответил тот.
-Если Вы позволите, то мои невесть какие навыки в работе с красками и определённый опыт в реставрации картин могут сослужить добрую службу как написанным на стенах этого храма изображениям святых, так и иконам, коих не так уж и мало.
 Священнослужитель с должным вниманием выслушал Фируза, поразмыслил и рассудительно произнёс: «Не вижу для этого ни каких преград. Приходите завтра, рано утром, дабы получить возможность продемонстрировать свои навыки».
Едва первые лучи марокканского солнца озарили столь дивный край, предвещая наступление нового дня, Фируз с нетерпением, стоя у дверей церкви, кротко ожидал момента прикосновения к тонким граням нетронутого ранее искусства.
— Вот, одна написанная, сравнительно недавно, икона, - молвил батюшка после того, как они оба вошли в небольшое отдельно помещение, - На мой взгляд, она раньше времени поблекла. Вы бы могли вернуть ей первоначальное свечение?
Приблизившись плотную, Фируз долго и пристально рассматривал сей образ.
-Думаю, у меня уйдёт на это гораздо больше времени, чем я ожидал, - наконец заключил новоиспечённый реставратор церковной утвари, - Видите ли, тонко процарапанные линии не совсем глубоки, поэтому темпера* не утонула в них до нужной глубины, толщина покрытия сусальным золотом поверх других слоёв, несколько преувеличена, а вот заключительный штрих защитной олифой, наоборот недостаточен, исходя из чего, можно предположить, что искаженные отражения света, заставили состариться этот образ раньше времени. Есть ещё пара недочётов, но о них я смогу рассказать немного позднее, после подробного изучения.
-Вполне возможно, что вы оказались правы, - предположил священно служитель, слушая существенные доводы испытуемого, - Уверен, с Божьей помощью, вам под силу сие деяние. Можете взять икону и приступить к благому делу.
Целых три недели, не покладая рук, трудясь с затаённым дыханием, «белоглавый художник» корпел над восстановлением лучезарных ликов святых. Закончив реставрацию поздним субботним вечером, он поспешил к священнослужителю, дабы тот оценил плоды его стараний.
-Видно нечто важное привело вас ко мне в сей полночный час? – полусонным голосом, отворяя входную дверь ворот Успенского храма, вглядываясь в силуэт «непрошенного гостя», пробурчал батюшка.
- Она готова. Прошу, взгляните, - приглушенным голосом, отозвался Фируз, протягивая дрожащими руками бумажный свиток.                *Темпера – водоразбавляемые краски, приготовляемые на основе сухих порошковых пигментов.
- Судя по всему придётся Вас впустить, - приняв содержимое свитка, соблаговолил священник. – Проходите внутрь.
Ночная тишина умиротворённо царила в стенах церкви. Всего одна тускловатая лампадка безмятежно колыхалась, освещая собой намоленное место.
Священник бережно распаковал листы бумаг, после чего вынул из них икону и поднёс её поближе к зареву святого огня. Он долго не мог оторвать свой взор, прикованный к свечению, излучаемый от образов, изображённых на ней.
-Нужно больше света. Помогите зажечь свечи, а я, пожалуй, принесу свободный аналой*, - прервав своё неловкое затишье, обратился священник с просьбой к скромно стоявшему в стороне «возмутителю спокойствия».
-Помимо навыков и опыта, Вы, несомненно, обладаете даром свыше. Ваша работа явное тому подтверждение. На своём веку я поведал не мало, но подобного рода одухотворение, воочию, мне посчастливилось увидеть впервые. Этот святый образ, - указывая на икону, что была положена на раскладной деревянной подставке в окружение горящих церковных свечей, - буквально дышит светом, поглощая его и возвращая обратно сторицей.
Выслушав откровение батюшки, растроганный до глубины души, Фируз, отведя взор в сторону, кулуарно улыбнулся. В тот самый миг, он почему-то вспомнил о своём, видавшим виды, белом мольберте, о том, как на его обветшалых плечах, незатейливо щебеча, бурно красовались, перед тем, как угодить в ловушку к ржавым гвоздям и сердитому солнцепёку, «вылупившиеся птенцы», такие безгрешные и от того такие непостижимые.
-Наступает время праздничной воскресной службы. Предлагаю Вам поприсутствовать на ней, а по окончание, мы подробно обсудим, как Вы недавно выразились: «Ваше дальнейшее содействие», нашему храму, - не хотя, нарушив «полёт фантазий замечтавшегося ремесленника», донёсся голос батюшки.
Без лишних слов, обрадованный личным приглашением, Фируз покорно согласился остаться. Выбрав самое укромное место, он с упоением ожидал начала церковного служения. Постепенно храм наполнялся прихожанами, которые зажигали и ставили свечи, молились Богу и всем святым, писали записки, как за здравие, так и за упокой, смиренно ожидая литургии.
Внутреннее состоянием Фируза резко изменилось, как только в храме появилась та самая женщина, которую ему посчастливилось повстречать три с половиною недели тому назад. Видимо этому суждено было случиться: по воле судьбы, она остановилась именно около отреставрированной иконы, склонилась над ней, прочтя короткую молитву и всю последующую далее службу не отходила от «сокровенного пристанища» ни на пядь.
                -/-
-Батюшка благословите, - дождавшись священника на улице, после окончания праздничного богослужения, смиренно склонилась прихожанка.
Священнослужитель с радостью благословил женщину.
-Позвольте, я отвлеку Вас всего на несколько секунд. Для меня это крайне важно, - волнительным женским тоном прозвучало её обращение.
-Отчего же не позволить? Слушаю тебя, раба Божия.
-Всю сегодняшнюю службу, мне довелось молиться у одной иконы. Не знаю, как объяснить, но уверенна Вы правильно поймёте меня: лики святых на ней, в отличии от других образов, будто собственноручно излучают небесное тепло. Тепло и целебный свет, - тут она на короткое мгновение погрузилась в себя. – Я впервые прочувствовала подобное действие на себе и буквально воспряла духом, за что так Вам благодарна.
-Благодарить нужно Господа Бога, ведь на всё Его воля, - назидательно ответил ей батюшка, - Что же касаемо иконы, то она на самом деле единственная в своём роде и если позволите, то я вас представлю своему сподвижнику, которой внёс существенный вклад в работе по восстановлению и обновлению тех самых образов. Вон он как раз выходит из дверей храма. Почтенный, подойдите к нам пожалуйста, - на марокканском
*Аналой – подставка для икон с покатым верхом.
диалекте, приглашая Фируза для знакомства, добавил батюшка. Издали, разглядев «знакомый» женский платок, покрывающий голову, каждый последующий шаг, приближающего мужчины, давался ему всё тяжелее. Остановившись на почтенном расстояние от женщины, Фируз вопросительно взглянул на священника.
- Эта женщина по достоинству оценила Вашу работу и желает, лично, Вас поблагодарить, - затем повернувшись к прихожанке, священник на русском языке пояснил: «Он не знает нашего наречия, поэтому, если возникнут трудности, я готов помочь с переводом».
- Уверена, что помощь не понадобиться. За годы, прожитые здесь, я достаточно хорошо обучилась арабскому, - не мешкая, протянув руку незнакомцу, женщина поспешила представиться: «Елизавета».
Ответный жест Фируза был сопровождён глубоким молчание.
Елизавета, стараясь разглядеть подошедшего незнакомца, никак не могла взять в толк, где раньше она могла видеть эти, остающиеся невыцветшими на солнце, белые, как первый снег, волосы. Бросив все попытки вспомнить, чувствуя некую неловкость момента, она не замедлила вернуться к сути своего разговора: «Примите искренние слова восхищения. Не знаю, как Вам это удалось, но икона получилась - божественной».
Едва заметный поклон и вновь вопиющее молчание.
-Вижу сегодня, Вы не особо общительны. Так тому и быть, но надеюсь в скором будущем, Вас не затруднит, по крайней мере, назвать своё имя», - с этими словами, явно взволнованная, попрощавшись с обоими мужчинами, Елизавета покинула территорию храма.
- Кто эта женщина? – нарушив свой внезапно нагрянувший обет молчания, дождавшись, пока та скроется из виду, поинтересовался Фируз, с видом незаинтересованного лица.
- Вдова одного русского инженера, жизнь которого скоропостижно оборвалась три месяца назад. Теперь она ждёт официального разрешения от властей, чтобы ей позволили вернуться на родину, забрав с собой прах покойного. А пока ей… - принялся пояснять священник.
-Я вспомнил о срочной работе. Простите, но мне нужно поторапливаться, - не дав закончить фразу, протараторил резко взвинченный «деятель искусств».
-А как же наш разговор? – попытался остановить его святой отец.
-Оставим его до лучших времён, - доносилось уже издалека.
                -/-
Далее круговерть событий развивалась куда более стремительнее, чем предполагалось. Эмоции, раздуваемые пылким разумом, в симбиозе с внутренним трепетом и телесным содроганием, толкали к приближению «заветной цели». Будоражащие отблески куполов, совокупи с бесподобным сиянием женской красоты, подсказывали единственно-верный путь, ведущий к приближению к элементарной разгадке о том, как заставить двигаться стреноженный луч по «замкнутой восьмёрке манежа». И вот, вымышленный смутными видениями эмбрион, погружённый, как оказалось, в летаргический сон, проявил признаки жизни. Остаётся дождаться первых всходов, разбросанных всуе и потому наспех забытых, семян, которые не заставили себя долго ждать. Они явились Фирузу по дороге к дому, ненароком услышанные в бурлящей толпе, провокационным возгласом, навеянные людскими пороками - «порочная бесконечность», в которой кроется вожделенное кровосмешение мужчины и женщины, что в сокровенном порыве дерзнули позабыть о нерушимой клятве, без которой род людской угаснет, а грех взойдёт на престол.
Ворвавшись, аки вепрь, в свою душную мастерскую, он захлопнул входную дверь, закрыл все окна, зажёг свечу и вытащил из «стаи вымазанных птиц, одинокую белую голубку». Водрузив чистое полотно на старый мольберт, он начал грунтовать свой знаковый по счёту, инопланетный, холст. Творя, он импровизировал, соединяя воедино восковую и масляную пастель, жонглируя шаловливой и необузданной потехой строптивых светотеней, смешивая привычные цвета до неузнаваемой степени преображения.
Сюжет картины, сродни затасканной шутки придворного скомороха, изнывал прерывистой пульсацией крови в изувеченных телах мужчины и женщины, что предстали в оборванных нательных повязках. Сцена, навивавшая одновременно необъемлемую коллаборацию чувств из былых переживаний в купе «с разбушевавшейся перспективой». Повествование про то, как непосильно сдирать куски опостылевшего амплуа с изувеченной кожи, ломаясь под гнётом нестерпимой боли, что несёт с собой кара небесная, с каждым новым вздохом принимаясь за «старую забаву». Печаль безответной и безнадёжной любви, искалечившей грешные души.
Ведь человек всего-навсего воссоздаёт обновлённые образы и цвета, не ведая и миллионной доли всей полноты разнообразия вселенной. Когда новый вид вырвется из золотой клетки, тогда завеса спадает и… как же это бесподобно – дать картине возможность рисовать самой себя, пряча глаза под светонепроницаемую повязку, чтобы незримая рука проведения, ведя кистью по полотну, сама выбирала изящество линий, силу цвета, геометрию пропорций, созидая в себе преломление теней, смешивание тонов, полутонов и всевозможных оттенков. При всём при этом, ни капли не боясь показаться до простоты естественной и от этого – неподражаемо-бесподобной. В ней зиждилась ни гениальность, ни выдающаяся одарённость, ни вышколенная филигранность, в ней прежде всего приоткрывалась завеса мистицизма, снизошедшая до исключительного позволения: запечатлеть малую долю своей паранормальной сути.
Нанося контрольные штрихи, Фируз оказался полностью подчинён власти своего творения. Закрыв глаза, он невербально воспринимал и досконально точно переносил на холст все «пожелания» исходящие извне.
Настало время разомкнуть веки и встретиться с плодом вдохновения, которому суждено было созреть на десятки месяцев позже положенного срока.
Очередная свеча потухла синхронно с «преждевременным прозрением», продлив тем самым «свидание вслепую». Фируз тут же зажёг новую, но только вот парадокс - её света явно не хватало. Он зажёг ещё одну, и ещё, и так, пока все свечи в доме не зарделись. Казалось немыслимо, но сам мастер, как не старался, так и не смог разглядеть чёткость очертаний, нарисованных собственными руками, потому как окружающий свет меркнул с каждой последующей секундой. Тогда, настежь распахнув окна и дверь, Фируз впустил в «угодья размалёванной пещеры» лучи дневного света, благо за порогом властвовал день. Но и этого оказалось недостаточно. Творец-самоучка схватил холст и вышел вместе с ним наружу. Солнце стояло в зените, слепя и обжигая. Прищурив глаза, не взирая на острую боль и несвоевременно подкравшиеся слёзы, Фируз всматривался в «немые» краски.
-Этого просто не может быть! - заскрежетав зубами, выдавил он из себя.
Его «детище», схожее с «чёрным омутом», стремилось поглотить любое земное свечение, дабы затем, «накинуть на её шею вязкую смоляную удавку» и утопить жертву в своём гремучем болоте кромешного мрака. Эффект непомерного тьмущего помрачения и ненавистного обесцвечивая копотью спустился с небес на землю.
-Выставлять её на продажу?! Боюсь, что стоит повременить. Ведь ей под силу разбудить ни что иное, как первобытные звериные инстинкты и тогда греха не оберёшься, - терзаемый сомнениями, разделяя с картиной тяжкую участь, внутренне сокрушался художник.
Дождавшись первого встречного, пересохшим голосом, он спросил: «Уважаемый, будьте добры, скажите, какое сегодня число и день недели».
-Суббота, 23 июля, - шарахнувшись в сторону, как от губительной напасти, рыкнул тот.
-Судя по всему, с момента, как я принялся за работу, минули не одни сутки, - осознал Фируз, - Хорошо, нужно поторапливаться и как можно скорее. Завтра должно многое разрешиться.
                -/-
   Очередная бессонная ночь, проведённая в глубоких мыслях и внутренних переживаниях, осталась позади.
- Пожалуй я возьму его с собой, - завёртывая «своё детище» в плотную суконную материю бордового цвета, проговаривал вслух Фируз, - дабы исключить возможность роковой случайности.
Захлопнув входную дверь своей мастерской, он уверенной походкой направился «истоптанной колеёй к свету куполов и звону колоколов».
Увидев, неподвижно стоящего посреди территории храма Фируза, держащего в руках, словно победный стяг, нечто, обёрнутое в материал вызывающего цвета, батюшка не на шутку встревожился.
- Где Вы пропадали всё это время? Я начал наводить справки о Вас, - быстрым шагом, подойдя вплотную к художнику, незамедлительно посыпались скомканные и волнительные вопросы.
Фируз молча слушал, будто выжидая.
- Что произошло с Вашими голубыми глазами?! Они будто покрыты мыльной пеленой, а цвет вашей кожи? Она изрядно побледнела. Вы хорошо себя чувствуете? – испуганным голосом, продолжал вопрошать священнослужитель.
-Не совсем. Вижу, слегка помутнённо и по телу бродит лёгкий озноб, но уверен, это скоро пройдёт, - твёрдо и ясно ответил Фируз.
-Настоятельно рекомендую показаться Вам к врачу, - несколько успокоившись, услышав внятную речь, заключил батюшка, -Ах да, совсем забыл, Вашей персоной настоятельно интересовалась Елизавета. Помните, та женщина, что благодарила за отреставрированную икону?
Фируз кивнул головой.
- Помимо этого, у неё хорошие новости. Совсем скоро она покидает королевство Марокко. Ей наконец-таки разрешили вернуться на родину, - выдержав паузу и пристально разглядывая своего собеседника, будто пытаясь «нащупать незримые нити перемен», приумолк тот, - Что это у Вас в руках? - спустя мгновенье, сменив тему разговора, ненавязчиво поинтересовался он.
- Я как раз хотел…, - начал было Фируз, но в этот момент, на крыльце Успенского храма, показался силуэт Елизаветы.
- Сегодня не время смотреть на неё украдкой, тайком провожая исподлобья. Другого шанса может не предоставиться, - зажужжали в голове докучливые умозрения, колеблющие душевный покой, - Пусть случится то, чему суждено случиться, а дальше, будь, что будет! – приняв волевое решение, не мешкая, Фируз ринулся на встречу с судьбой, позабыв обо всём на свете.
Марокканское пекло, неусыпно и неустанно находясь на стремени, вечно поджидает для расправы тех, кто решиться выйти на «просторы пустыни» с непокрытым челом. Чего уж там говорить о тех, кто едва держится на ногах. Его «солнечные всадники» вёртко и умело разят «безумных» своими раскалёнными золотыми клинками.
Не успев произнести заветные слова, находясь в полу шаге от Елизаветы, голова Фируза закружилась, а земля поплыла под ногами. Он упал на спину, а «злосчастное полотно» накрыло его сверху, словно паранджа. Самый чёрный сон, по сравнению с другим, что пришлось пережить Фирузу, вступил в законные права.
- К великому сожалению, я научился плавать, - с сожалением в произношение, разговаривал он с хаотично-бурящим вокруг него, белоснежным роем косматых искр.
- Почему к сожалению? – ёрничая в ответ, отозвался взволнованный вихрь.
- Потому что, именно сейчас самое время тонуть, - подчёркивая каждое слово, добавил Фируз.
- Но ведь ты не боишься пойти ко дну? - звонко прозвенело в ушах.
- Боюсь, что меня в очередной раз спасут и приведут в чувство.
- Разве это так ужасно, быть спасённым? - стихая, шелестели искры.
- Отнюдь, ужасно снова приходить в чувство, - произношение начинало меняться.
- А как же смерть? - тихо-тихо, сродни дотлевающему костру, прозвучал едкий вопрос.
- У неё нет послевкусия. Она - не наощупь. Без неё, знак бесконечность обратится в жирную точку, - отозвалось, изменившимся до неузнаваемости голосом.
- Всё-таки тебе придётся плыть, - расплывчатым шумом, схожим с издаваемыми невнятными звуками после афонии*, издали долетело до разума.
- Разумеется, раз уж того требует недосягаемый горизонт…
Седьмой фантом, в мареве горящего зноя, сумраком пустынных бурь явился пред «ликом обескровленной и изрытой глубокими трещина кожи», беспрекословно взымая в дань свою десятину. Запах разведённой акварели, крупинками песочных часов просочился вдоль многолюдных улиц знойной Касабланки, невзначай принудив откашляться её достопочтенных жителей.