Из цикла Воспоминания о Зунде-Толге

   СТАРУХА
Лето. Мы едем по выгоревшей полынно-серебряной степи. Проезжаем мимо каменного карьера «Чолун Хамур», что означает «Каменный нос». Туда отца назначили бухгалтером. Мы – это шестеро детей, разумеется, с отцом и матерью. По приезду из Элисты нас поселили в посёлке Зунда-Толга.
Мне, вихрастой, босоногой девчонке, лет шесть. С ребятней наперегонки бежим под слепым дождиком по теплой пыли степной дороги. Бежим на верхушку кургана. О, этот запах первых, прибитых в пыль капель дождя! С тех пор я люблю его.
Взобравшись на курган, смотрим вниз. Там, до горизонта, волнуются серебристые волны ковыля. Много времени прошло с тех пор, но именно сейчас, когда серебристыми, как волны ковыля, стали мои волосы, всё вспоминается и переживается заново…
***
В Зунде-Толге мы, дети, очень боялись одной странной старухи. Между собой мы обзывали её колдуньей. Это была нелюдимая, сухощавая бабушка-калмычка, наверное, лет семидесяти, в тёмном кюльтэ, с перехваченными впереди чёрными шеверлыками. Когда она шла, впереди неё всегда бежала стая собак. Колдунья резко свистела, стая подбегала к ней, или резко меняла направление. Помимо того, что колдунья лихо свистела и была нелюдимой, она курила трубку. В посёлке шёл слух, якобы мчавшиеся мимо на мотоцикле ребята что-то брякнули про неё, она догнала и опрокинула мотоцикл. Может это были выдумки. Но когда она шла, детвора, издалека увидев её стаю, кричала: «Колдунья идёт, колдунья!». И все разбегались.
Как-то к нам в Зунду приехала родня из Элисты. Мы повезли их на рыбалку. Разлилось весеннее половодье и машина ехала медленно. И вдруг я увидела на кургане эту странную старуху, которая стояла как изваяние и, приложив руку к глазам, смотрела куда-то вдаль.
Однажды мы узнали, что у колдуньи есть сын, и он работает …милиционером. Правда в райцентре. Приезжал к матери на выходные. Ходили какие-то слухи, что это не её родной сын.
Мы же, ребятня, были удивлены открывшимся: колдунья и милиционер! Эти две разные стороны не хотели связываться в нашем сознании. Дядя Бата, ее сын, был коренастым, крепким. Один раз мы видели, как он крутил сальто на школьном турнике. Во время приезда часто что-то чинил у матери по хозяйству. Конечно, тогда он казался нам дядькой, сейчас ясно, что это был парень лет 25-28.
Однажды, видимо поняв боязнь и соответствующее отношение к своей матери, он позвал нас, детей, к себе домой. Мы боязливо переминались с ноги на ногу.
- Пойдемте-пойдемте, - приветливо звал он нас.
- Мы боииимся, - дружно тянули мы.
- Чего боитесь?
- Бабушки! – отвечали мы хором.
— Это моя мама, она хорошая, добрая. Не бойтесь её! И ее сейчас нет, она ушла по делам.
И мы, влекомые любопытством и страхом, пошли к их дому. Подошли к дверям и опять испугались. Старая деревянная дверь была подбита чёрной козлиной шкурой. Дядя Бата открыл дверь, мы вошли. Было полутемно. Пол в сенцах был глиняный, неровно утрамбованный. Он о чем-то говорил с нами, дал по яблоку и спросил, хотим ли мы чаю. Мы отказались, и также дрожа от страха побежали по домам.

ВОСПОМИНАНИЯ СТАРУХИ
Никто не приходит. Мерно раскачивается дверь в такт ветра, временами ударяясь о косяк. Дверь была обита козьей шкурой для тепла зимой. Собаки подходили, водили носом и убегали, ложились поодаль. Их было много, несколько совсем старых, проживших свой век, как она. Ну что с ними делать, куда гнать? «;мд юмн (живое же существо)», - шептала она, кормя их скудной едой. Они прибегали на ее свист. Свистеть она научилась еще в детстве. Казалось, детская забава, но пригодилась позже. В Сибири. Но и это не спасло её доченьку. А потом сынишку.
Внутри комнаты на гвозде чуть раскачивается от сквозняка пожелтевшее семейное фото в рамке. Она с мужем- военным и ребёнок. Разве думала она, прижимая к себе 2-х летнюю дочку в продуваемом товарняке и потом, родив в Сибири сына, что останется одна?! Было такое, натравливали собак на высланных калмыков. Но когда она шла с малышкой, собаки боялись её свиста. Они чувствовали в ней силу. Не собаки виноваты, а бык, который вонзил рога, прижав её дитя к забору. И не собаки виноваты, когда от кори, весь красный от жара, тяжко дыша, ушел ее годовалый сынок. Какие доктора в богом забытой деревушке? До ближайшего медпункта 15 вёрст.

Она вспомнила, как студёной весной пришёл из Широклага Дорджи, ее муж. Прикрепленные на гимнастёрке награды оказали действие на сельсовет. Им дали отдельную землянку, правда, всю в копоти изнутри (топилась по-чёрному). Ну хоть так... Она развела известку, белить пришлось несколько раз, так как некоторые места были прям черны. Долго скоблила и мыла стол и пол. Когда села отдохнуть, из чёрных глазниц окон уже смотрела ночь. Созрела кое-какая мысль... Утром пошла в сельпо, купила несколько метров марли и руками сшила занавески. Присборив, повесила на окошки. Сразу всё изменилось, изба как-будто осветилась! Такое ощущение было у нее однажды, когда она ехала к месту службы мужа и увидела в Богучарах березовую рощу. Удивилась необыкновенному свету, исходящему от берёз.

На следующий день приехал Дорджи. Он зашёл в избу и потерял дар речи! Только вчера черная, грязная, изба пропахшая старостью и затхлостью, изменилась до неузнаваемости. Он смотрел на белоснежные пышные занавески, побеленную избу, чистоту, и смог только вымолвить в восхищении: "Акад юмн! Лида, энчн чи кечкюч?! Альдас авбуч эн цаган терзин юмн? (Чудесааа! Это ты сделала?! Где ты взяла эти белые занавески?!)". Жизнь потихоньку налаживалась. Ссыльные калмыцкие семьи помогали как могли друг другу.
Потом пришла радостная весть – конец войне! Эйфория, какая-то неземная радость, несмотря на все невзгоды, дала сил собираться в дорогу домой. Бегал радостный, путаясь под ногами, ничего не понимая, но заразившись настроением окружающих, сынишка Бата. Они выехали, их ждала долгая дорога, но всё казалось таким незначащим по сравнению с чувством окрыленности - дорога домой.
 Путь был далёк, но вот уже осталось совсем чуть-чуть. Вот она, родная степь! Она зеленела какой-то изумрудной нежной травой. Дорджи вышел из машины.  Жадно внюхивал в себя родной запах степи, как будто заново знакомился, узнавал её. Он впитывал в себя эту степь, этот воздух. Потом приложил руку ко лбу и долго смотрел вдаль... Старые эджи упали на колени и припали, молясь, к родной земле. Слёзы текли по их выдубленным лицам и пропадали в бесчисленных морщинах.
Их семья временно устроилась у родни, приехавшей раньше. Казалось родина ждала своих детей и баловала теплыми погожими днями, звонким щебетанием жаворонков в лазурном небе, мягкими золотисто-розовыми закатами. Но фронтовые раны дали о себе знать, контуженный, ослабленный дальней дорогой, через полгода ушёл в чистые земли Дорджи. Ну что ж, он успел увидеть родину.
***
Память растревожилась. Не спится. Ночью, в полную луну, шла с ведром к старому колодцу. Возвращалась с неполным ведром. Подходила к базу, сквозь деревянный штакетник гладила прохладных, с росистой холодной спиной, лошадей. Ещё не испепелилось из памяти, как она скакала на лошади, с гиком закидывая аркан в мчащийся табун.
Проснулась рано. Варила чай, ставила его на алтарь, губами шевеля молитвы: «О, дарке, Делкян Цаган аав…(О, всевышний Белый Старец..)». Приводила в порядок свой двор подметая его метлой из полыни. Перевязав фуфайку старым чулком, собирала камни, разбитые кирпичи, складывала в небольшие горки. Долго тёрла песком чугунок. День подошёл к вечеру. Она сварила поздний чай. Потом зажгла лампадку. Подошла к окну. За треснутым стеклом плыла луна. Она старческой ладонью гладила стекло с отражённой луной, потом прошептала: "Скоро, Дорджи, я приду к тебе".
Завтра выходной, должен приехать ее сын, Бата. Она вспомнила, как похоронив сгоревшего от кори малыша, она вернулась в холодную землянку и долго лежала, уставившись невидящим взглядом в полумрак. Вдруг она услышала плач сына, встрепенулась, показалось… Потом опять и опять! Усилием воли она встала, с трудом вышла на улицу. Короткий плач повторился из полуоткрытой двери соседней развалюхи, внутрь которой уже нанесло снега. Она зашла туда, на груди уже окоченевшей соседки шевелился малыш, видно пытался поесть. Она подошла, нагнулась, взяла ребенка. Он ослаб. Распахнув кацавейку, она прижала его к себе, запахнулась и вышла. Она назвала его Батой. На калмыцком языке «Бата» - означает «крепкий».