Он говорит

Он выходит из бара. Мир вокруг слегка пошатывается, но это ничего. Он набивает трубку и начинает говорить. Не вслух, конечно, но вслух и не нужно - тот, кому предназначены слова, давно перешел на более сложный уровень общения, и звуки, вылетающие изо рта, для него теперь как для нас телеграммы и голубиная почта.
- Почему мир устроен так, а не иначе? Почему глупость остается глупостью, даже если пойти против нее войной? Об нее можно сломать сотню мечей, можно вести с ней столетний бой, но в итоге все равно лишь уползешь в сторону, израненный и еле дыша, с кучей ран в сердце. Все идет так, как должно быть, Гибс, и все совершенно правильно. Но почему же от этого внутри такое поганое чувство? Как будто в меня вонзили острый сцимитар и не собираются доставать. А ведь они и правда не собираются. И придется с этим жить. Как там говорят? День да ночку, а потом еще одну.
- Вот выстраиваешь вокруг себя стены из логических измышлений, понимаешь все причины происходящего, читаешь умные человеческие книжки про то, как справляться, и вроде бы все получается - больше не чувствуешь ничего. Можешь встать утром (ну или в 5 часов вечера, не столь важно), подняться с кровати, выйти на улицу и даже сделать какие-то дела. Но вдруг пронесется мимо в подсознании какое-то неосторожное воспоминание, или образ острых черт и карих глаз на миг всплывет перед глазами, и ты понимаешь: тот сцимитар тут как тут. Вот он. А вот твоя глухая боль, которая разрывает на части. И что прикажешь с этим делать, м, небесная канцелярия? Молчишь? То-то и оно, то-то и оно.
Усмехается. Затягивается дымом.
- Как там Ханна, Гибс? Я слышал, что вы недавно отпели песню любви перед кланом. Надеюсь, те новые барабаны, что я помог изготовить, звучали отлично. Чувствую, что ты хочешь спросить про мои дела с Эвой.. Ох, Гибс.
Умолкает. Закрывает глаза, делает глубокий вздох.
- Иногда, Гибс, приходится терять людей потому, что есть что-то большее, чем мы, наша любовь и разум. Нет-нет, не спеши закатывать глаза, я не о религии. Иногда человеком овладевает что-то вроде дурного демона, который мешает поступать так, как велит сердце. Он окутывает ум мрачными мыслями, парализует тебя и заставляет говорить совершенно не то. И этот чертяка силен так же, как вышеупомянутая глупость. Ты не поверишь, как я сражался! Я видал разные его формы, и вел войну на протяжении многих лет, но каждый раз проигрывал. И тут приходит понимание: мы все бываем бессильны. И люди, и ланданцы, и креатарианцы, и все-все. Просто так бывает. И так, черт возьми, и должно быть. Бывают вещи, которые просто должны случиться, и никто не может их отменить.
Открывает глаза. Вечерний мир вокруг живет своей жизнью: огни фонарей освещают город, люди идут по своим делам (вероятнее всего, направляются домой после работы, а вон тот шальной на вид паренек явно тоже из какого-то бара вышел), птицы поют закатную песнь, вывеска бара мерцает иностранными буквами, а из трубки все еще идет дым.
- Ох, ну и нагрузил я тебя сегодня! Был бы ты рядом, наверняка бы дал по башке за такой пессимизм. Но знаешь, что еще я не сказал? А вот что: можно достать тот сцимитар самому, продезинфицировать рану, замотать ее бинтом и учиться жить дальше. А жить есть ради чего: ради солнца, встающего по утрам, ради своего клана, который всегда рядом в трудный момент, ради сплетений дивных звуков, ради глотка свежего воздуха после долгого пребывания дома, ради ясного неба, дразнящего фигурчатыми облаками, и ради той гармонии в мире, которую вы в своем народе зовете "самым главным чувством", люди называют ее "любовью", но на самом деле и слов никаких не нужно, ибо все понятно и без них. Вот так, дорогой мой Гибс, вот так.
Он вытряхнул остатки табака из трубки, спрятал ее в карман и зашагал прочь. Гибс, улыбаясь, смотрел ему вслед.