Бухтарминские кладоискатели

                А. Лухтанов

Бухтарминские кладоискатели.
Приключенческая повесть
2 издание, значительно дополненное
Г. Усть-Каменогорск
2019 год


                Аннотация
Казахстанский Алтай славится не только роскошной природой, но и богатством недр, за что и получил название Рудного.  Однако в последнее время очень актуальным становится вопрос разведки новых месторождений.
В приключенческой и одновременно краеведческой повести рассказывается, как четверо мальчишек из лесной деревушки  увлеклись изучением родного Бухтарминского края.  Они слушают рассказы по его истории, о путешественниках, посетивших его в 19 веке, совершают походы, отыскивают клады и даже делают открытие богатого рудного месторождения. И все это сопровождается приключениями в горах и лесу, порой опасными и рискованными, но герои повести выходят победителями в самых сложных ситуациях.

                К читателям
Сия повесть есть не только плод неудержимой фантазии писателя. Она навеяна реальной историей жизни одной семьи, необычной и, по мнению автора, совершенно замечательной.
В не такие уж давние времена, до 1977 г. жил в алтайской тайге близ городка Зыряновска Восточно-Казахстанской области знаменитый пчеловод Николай Иванович Лаврентьев. Истый горожанин, он был интеллектуалом и настоящим интеллигентом, гостеприимным, общительным и... романтиком, влюбленным в природу и своих пчелок. В Зыряновске его знали многие, в том числе и я. Приветливая его изба стояла за Хамиром на живописной поляне среди леса и гор. За огородом бежала, скачущая с уступа на уступ, горная речка, с водопадами и голубыми омутами, называемая Большой.  Тогда, в начале 50-х Столбоуха была большим   посёлком, «столицей» лесорубов, ещё живыми были лесные деревушки, и в том числе примерно в 7 километрах от Столбоухи подхоз Леспромхоза из 15-20 дворов. Почти 40 лет проживал тут Николай Иванович с семьёй и нисколько не жалел, что он, потомственный житель города, променял его на таежную пасеку. Об этом не совсем обычном человеке старший сын рассказывал так:
«Отец был очень самобытным человеком. В душе он был большим поэтом, восторженно любившим природу, и беззаветно был предан пчелкам, как частичке этой природы. Он утверждал, что на свете есть только три вида человеческой деятельности, достойные уважения. Это выращивание хлеба, вождение пчел  и …разведение цветов. Он и в 60 лет, как мальчишка, весной перед домом бегал за журавлями: это же так интересно!О так называемом техническом прогрессе отзывался очень скептически и относился к нему с большой опаской. И, как показывает жизнь, – был в этом, по-своему, глубоко прав».
Такими же любознательными и влюбленными в родной край выросли трое его детей. Жизнь среди природы полна приключений. И хотя большинство здесь описанных вымысел, автор уверен, что прототипы его героев поступали бы именно так, как рассказано в книге.
В книге затроннуты темы истории Зыряновского края, природы и животного мира. Дотошный читатель может заметить кое-какое несоответствие в датах. Действительно, отдельные эпизоды сдвинуты по времени. Так основное действие происходит в 1953-1955 годах, рассказ о мостах и переправах соответствует примерно 1952 году, экзотические раскопки на Зыряновском карьере (РОРе ЗСК)  происходили в 1959-1960 годах, разведка и открытие месторождения на Чемчедае, как и падение ступеней ракет, – в 1978-1980 годах
Что касается историй географических открытий и ученых путешественников, то здесь все изложено реалистично, и автор лишь добавил к своему рассказу антураж, что можно понять и с ним согласиться. Надеюсь, геологи простят мою неудержимую фантазию в трактовке геологических процессов и рассуждений.  На то он и есть приключенческий жанр с фантазиями и авантюрными приключениями.

                Часть 1. Бухтарминские кладоискатели

                -Где же мы будем копать?
                -Да где угодно.
                -Как, разве клады везде зарыты?
                - В том-то и дело, что не везде.
                Они бывают  зарыты в каком-нибудь
                укромном месте – когда на острове, когда в
                гнилом сундуке под засохшим деревом – там,
                куда тень от сучка падает  в полночь, - а
                чаще всего под полом в старых домах, где
                нечисто.
                Марк Твен. Приключения Тома Сойера


                Оплывина
Роман проснулся в неясной тревоге. Какой-то пугающий гул слышался со стороны горы. Казалось, дрожала земля. Роман что-то слышал о землетрясениях и подумал, что это оно и есть  - трясение земли. Потом что-то мягкое толкнуло в стену дома. Изба вздрогнула и как будто осела, словно придавленная тяжелой подушкой. Все стихло, но теперь зашевелились мать с отцом, о чем-то негромко переговариваясь.
- Кажется, оплывина, - услышал Роман отца и взволнованный голос матери:
 – Кабыть она и есть.
- Ну, мать, перекрестись, что не раздавило. Феофану спасибо надо сказать, что крепкую поставил избушку.
- Обожди радоваться, - остановила мужа Марфа. – Слышишь, трещат стены. Как бы бревна не разошлись. Ужо тогда точно придавит. А то и еще сверху сорвется.
- Не должно бы, первый удар самый страшный. Снег над нами спрессовался. Он теперь как бетон будет нас сохранять.
Ребята кучей сидели присмиревшие, молча глядя, как мать зажигает свечку. Мертвая тишина наступила после зловещего шума, и даже потрескивание дерева  под тяжестью снега прекратилось.
- Надо пробивать выход, иначе задохнемся. Мы же теперь закупоренные.
Отец неторопливо одевался, как видно, на ходу обдумывая происшествие.
- Сколько раз говорила я тебе, что отсель надо выбираться, - ворчала мать. - Вот хлестануло, так хлестануло и в окне ни проблеска света. Ни звезд, ни неба.
- Какое тебе небо, когда снегом завалило. Со всех сторон обложило и сверху придавило сырой снежиной.
- Хватит балясы точить, - прервала его мать, - делом надо заниматься. И печку не затопишь. Небось, и труба под снегом.
  -- Тут сначала хотя бы дырку пробуравить, не то задохнемся. В другой раз такой удачи не  выйдет. Прихлопнет, как в мышеловке.
Отец вышел в сени, распахнул дверь на улицу. Белая масса стеной преградила выход и даже не высыпалась в избу.
- Дед-то не дурак был, предусмотрел такую ситуацию, хорошо хоть дверь вовнутрь открывается. Бетон, голимый бетон, - попробовав на ощупь снег, определил отец.
Мать торопила:
- Теперь наваливайся, пробивай выход. Нам же еще скотину спасать надо.
В сенках был люк и на чердак, но на крыше снег оказался ничуть не менее плотным.Через него тоже не вышли на свет.  Несколько часов кряду, сменяя друг друга, отчаянно долбили снеговую стену. Спрессованными глыбами завалили все сени, а конца-края снегу все нет.
- Наискосок, вверх надо бы, - командовал отец. Сверху и снег не должен быть таким плотным, и к воздуху быстрее пробьемся. С ожесточением вгрызаясь в тело лавины, отец старался вбивать отваленный снег в стенки, но они и без того были спрессованы. Закупоренные снегом, пленники потеряли счет времени и не знали ночь еще или уже день. Туннель, круто поднимаясь, уходил в сторону лога.
- А как же речка?  - встревожился Роман, – затопит водой, и до нас доберется!
- Не должно бы, - сам себя успокаивая, отец, как видно, и сам не знал, что всех их теперь ожидает. – Вода сама пробьет себе выход.
С очередным взмахом лопаты черенок провалился в пустоту.
- Все, кажись, пробились. Тусклый свет засветился в конце туннеля. Отец на корточках выкарабкался наружу.
- Светает, - доложил он. - Ну, скажу я вам, не узнать ни долины, ни речки. Одна белая целина. Теперь не один день надо раскапываться, иначе до июля не оттает. Зато и лесу навалило. Дров заготавливать не надо.
- Ты там не рассуждай впустую, не разглагольствуй. Трубу надо, трубу в первую очередь, её откупоривай, - торопила мать. - Надо оттапливаться, да и еду готовить.
День вставал хмурый, неласковый, но и не морозный. До вечера бились, раскапывая крышу. Трубу своротило снегом, но отец устроил дымоход, обложив выход кирпичами. Скотина - корова с бычком в хлеву – остались целы, как и сам хлев.
- Пронесло, - радостно твердил Петр Иванович. – Все живы, здоровы, а остальное дело наживное. Постепенно все устроится, и избу новую поставим.
- Только не здесь, - ворчала мать. – Хватит нам испытывать судьбу.
- Будем, мать, будем. Поставим хорошую избу на веселой солнечной поляне. Ни наводнения, ни оплывины будут не страшны. Как все люди, будем жить в Большой Речке, в Подхозе.
К вечеру обнаружилась еще одна неприятность. Снег стал пропитываться водой, а это означало, что подпитываемая речкой влага могла пробраться и в избу.
- Все одно, надо откапывать избу со всех сторон, - вслух рассуждал Петр Иванович, – так и так никуда от этого не отвертеться. Работенки на всех   хватит.
Одно утешало, что скотина цела и даже сено в порядке. А значит, с голоду и семья не пропадет. Днем пришел сосед, молодой Загорнов. Смотрел, удивлялся:
- Ну, Петр Иванович, в рубашке ты родился. Ума не приложу, как изба уцелела.
- Бог хранит, бог добродетель видит, – объясняла мать. Хотя и не верующая, но сочувствующая и бога вспоминающая так же, как своих родителей.
Роман смутно помнил, как летом в 46 году избу чуть не снесла река. Разбушевавшаяся от бурного таяния снега и беспрерывных дождей, Юзгалиха, речушка, которую в сухую пору курице вброд перейти, вдруг стала страшной. Черная от мути, она бурлила, затопив берега, несла стволы и обломки  кедра и пихты. Перекатываясь по дну, глухо стучали каменные глыбы, и от их ударов вздрагивала земля. Отец суетился, перегоняя корову и лошаденку повыше от реки, перетаскивал инвентарь и все посматривал на реку: не затронет ли избу. Тогда натерпелись страху, но все обошлось. Вот и теперь едва ли не месяц кидали снег, не надеясь на весну, которая приходила в их лог лишь в конце апреля. От дома в сарай и хлев ходили по снеговым туннелям, а ведь в апреле уже надо выставлять улья для облета пчел. Иначе пропадут.
                Пасека на Юзгалихе
Дико и неприветливо ущелье Юзгалихи. Крутобокие травяные откосы, чередуясь с каменными кручами и грядами темно-зеленых пихт, вздымаются вверх до самых белков. Вверху в просвете между утесами светлеет небо, зажатое обомшелыми скалами. Кудрявые кедры прилепились кое-где, кронами свисая в пропасть. А внизу грохочет, в белой пене злобно шипит речушка Юзгалиха. Сейчас она совсем небольшая, чистая и светлая.  Скачет козликом, зажатая каменными обломками. Над рекой, пронизывая водяные струи, время от времени пролетает небольшая кургузая птичка, называемая водяным воробьем. Подрагивая длинным хвостиком, с камня на камень перепрыгивает изящная желтая птичка горная трясогузка. Бурундучишко, по-птичьи пискнув,  мелькнул полосатой спинкой и юркнул в кучу валежника. Голоса птиц не смолкают все лето, и только зимой Юзгалиха замирает, заваленная огромными сугробами снега.
За горами, далеко над Тургусуном все время громоздятся тучи. В полдень где-то там  громыхает гроза, а здесь на Юзгалихе моросит дождик, и, бывает, как зарядит, так и шелестит совсем по-осеннему неделями. Как говорит Марфа, там, в верховьях Тургусуна «гнилой угол», ссылаясь на слова своих дедов. От обилия влаги и растительность лезет, как на опаре. Скалистые «щеки» по руслу речки облеплены лепешками бадана, выше поля кипрея, приютившегося под пологом пихтача.
«Травяное безумие, - вздыхает Петр Иванович и вдруг спохватывается:  – Но они же, эти травы кормилицы наши.  Не будь этого разнотравья, откуда пчелам брать мед». Потом мысли его переходят на другое:
«Будь он неладен этот Феофан, - ворчит он на прежнего хозяина, -  выбрал же место, где пасеку поставить. И жить опасно, и ни травы накосить для скотины, ни дров подвезти. Зимой, да и весной тоже, того и гляди, оплывина задавит, в мае остерегайся Юзгалиху. Разбушуется  так, что и избу может снести. Не дай бог, не приведи господи! Нет, вовсе не тяготится Петр Иванович ни своей работой, ни судьбой, ни жизнью в тайге. Напротив, на минутку остановится, оглянет все вокруг и душа его растворяется в благостном восторге: Боже, как хорошо!
Петр Иванович приехал на Алтай в смутный и непонятный  37 год, когда ни в чем не повинных людей забирали, и они исчезали неведомо куда. Забрали и отца Петра Ивановича, известного в округе человека. Кто сменил место жительства, тот остался жив. Так поступил и он. Приехал бобылем – ни жены, ни кола, ни двора. Один потрепанный фанерный чемодан. Однако, колхоз, куда вступил Петр Иванович, помог: выделил участок с полуразвалившейся избой умершего пчеловода Феофана Серегина. «Ты особо-то нос не вороти, - предупредил Волков, председатель, - у нас есть и такие, что до сих пор в землянках живут. В 30-е годы, когда пригнали, на зиму глядя, сколько душ померло! И язык-то особо не распускай. Работай да полмалкивай. Так-то оно лучше будет, живее будешь!»
«Хороший совет, - уже и сам смекнул Петр Иванович, - жить-то оно все равно хочется. – Но, однако, «Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву», - в который раз пришла в голову местная поговорка. Избе все равно надо было пропадать, одна сырость, гниль да холод. Солнце, если бывает, светит всего часа четыре, а зимой и того меньше. Чуть просушит ночную росу и снова тень».
Петр Иванович хоть статью не вышел, но лицо благородное, вовсе не мужицкое. Да и обхождение, манеры, разговор, а главное эрудиция – все выдает интеллигента. Оно так и есть – сам учитель, отец,  дед и сестры – все учителя с дипломами и образованием. И не из сибирских краев, из России  матушки, с Волги. Но так уж жизнь повернулась, что оказался за тридевять земель от родного очага. «Не было счастья, да несчастье помогло». Была и беда и горе, а вышло все к лучшему. Помогло любительство, которым опять-таки занимались его предки и сам Петр Иванович. Теперь оно как нельзя лучше выручило, став основным делом, и Дементьев сейчас даже представить себя не мог без пасеки и раздолья на природе. Он и сам не заметил, как за годы жизни на Юзгалихе этот лес, цветущие поляны, звонкие ручьи и холодные речки стали для него родными, больше, чем земля, где родился и вырос.
Жена  у Петра Ивановича Марфа из местных работящая, хозяйственная,  не избалованная, как бывают городские барышни. Хоть грамота невелика, но бог не обидел природным умом,  таким, что образованному мужу всегда даст дельный совет. И Петр Иванович к ним прислушивается.
Крестьянский быт – это  работа от зари до зари. С одной скотиной сколько забот! Огородик, и без  него нельзя, магазинов здесь нет. Конечно, основная работа на пасеке. Целых двести ульев! А за пчелами большой уход нужен и главное, любовь к делу. Без этого никак нельзя, равнодушия пчелы не простят.
Все дни в работах и заботах, но грех на судьбу обижаться. Вот и детям можно порадоваться, все в родителей пошли. Дома хорошие помошники, учителя в школе хвалят. Их у них трое: погодки Роман иСтепан  уже подростки, на два года младшеНаденька, она же Лялька, она же Леля.

                Экспедиция за ревенем
Снежную лавину, что скатилась с горы, всей семьей раскидали лишь к июню, да и то не всю. Выше же, по ущельям Юзгалихи и Большой Речки остатки оплывин все еще возвышались обледенелыми снежными грудами.
 Ранним июньским утром у пасеки Дементьева остановилась кавалькада всадников с четырьмя лошадьми.
- Едем за ревнем, - после приветствия пояснил бригадир совхоза из Столбоухи Куприян Гордеевич. – Говорят, у вас тут на Юзгалихе его шибко много.
- Много -то много, но надо знать, где его искать Он же ревень таков: где  много, а где и вовсе не найдешь.
-Вот я и хотел попросить тебя, Петр Иванович, отпустить твоих мальцов, чтобы показали. Уж они-то, твои орлы, все должны знать.
- Отпустить-то не проблема, да вот незадача – лежит там оплывина, как раз на пути, с зимы не растаяла. Юзгалиха там промыла себе выход, но ледяной свод так и висит над головой. Очень осторожно надо проезжать. Что ты, Марфа, на этот счет думаешь?
 Петру Ивановичу явно не нравилась вся эта затея.
- Не дай  Бог, может обрушиться в любую минуту. Над головой ледяная глыба тает, никто не знает, когда обвалится. Придавит не хуже бревна  в кулеме. Тут недалече по Большой речке лежит куча костей. Так же вот, как бывает в шахте, свод обвалился на коней. Так лошади и пропали. Там, если проходить под сводом, надо порознь, отдельно лошади и люди. А еще лучше обойти стороной.
- Мы так и сделаем, - согласился Куприян, - авось, пронесет.
До лога с ревенем километров, наверное, пять. Половина пути тропа, а дальше прямо по руслу. Воды еще порядком, где-то вброд, где-то по берегу.   Серовато-белой глыбой встал на пути снежный арочный мост. Гигантская, частично обледенелая, гора снега десятиметровой высоты перегородила ущелье. Настоящая плотина поперек реки, и хорошо еще, что вода пробилась сквозь неё и, не только нашла выход, но своим дыханием протаяла туннель в виде ледяного грота. Противоположный конец едва просвечивался. Ширина моста по руслу, наверное, не менее 100 метров. Однако, проход под оплывиной есть и высота грота такая, что, не слезая с лошади, можно свободно проехать.
- И верно, нехорошее место, - остановившись, произнес Куприян. –Что, мужики, будем делать?
Спутники его, крепкие рабочие с Подхоза, посовещались и решили рискнуть; время перевалило на вторую половину дня, и тратить его на обход по горам не захотели. Да и лошади без боязни под мостом прошли. Наломали ревеня на полные вьюки лошадям. Спустились из лога, уже начинало смеркаться, и собиралась гроза. Вот он и мост, надо бы скорее проскочить, но что это? Лошади прижали уши и встали, как вкопанные. Стоят, ушами прядают и ни в какую, как ни понукай.
-Вот ведь, скотина, а чувствует, - недовольно проговорил Куприян.- За день подтаяло, однако, действительно опасно. Держится на честном слове.
-Животная, она лучше человека знает, где можно, а где нельзя, почуяли, что грот может обвалиться, - делились мужички. – К тому же и темно в туннеле, им и страшно. У них уши чуткие, наверное, слышат какие-то звуки, шорохи.
-А что делать? Объехать не получится, по сторонам сплошные скалы.
Куприян не долго думал:
-Придется взбираться на оплывину, да по верху как-то переходить. Хотя и это тоже рискованно. А что делать, иного выхода нет. Вот беда: у нас ведь, кроме топора, другого инструмента нет.
Стали готовить вход на мост, на него ведь не просто взобраться. Надо было обрушить часть снега у склона, утрамбовать его. С полчаса, наверное, бились, но с грехом пополам, какой-то вход соорудили. Странно, что лошади послушались, пошли на снежную гору. И только вся эта кавалькада взгромоздилась на ледяную верхотуру, как хлынул сильнейший ливень, и вся эта снежная масса рухнула по всей длине. Вместе со снегом кувыркнулись, смешавшись в кучу: кони, люди, вьюки с рассыпавшимся содержимым! Благо, остатки моста падали как-то замедленно и никто из людей сильно не пострадал.
Братья шли следом, и Роман не заметил, как ухнул в темноту.
-Степа, ты жив?
-Здесь я, здесь! Испугался, а так ничего. Вроде бы цел.
Больше всего досталось лошадям. Испуганные, пытаясь быстро вскочить на ноги, они бились и барахтались, но, слава богу, не покалечились, хотя потоптали то, что весь день собирали.
 Вспышки грозовых разрядов ослепляли в темноте, после них ничего не было видно. Молнии втыкались в склоны гор, то справа, то слева, и громыхало оглушительно и страшно. Под этот аккомпанемент целый час ушел на то, чтобы ощупью собрать остатки ревеня.
Тронулись в путь, а навстречу с факелом уже идут Петр Иванович и Марфа. Ничего не сказал Петр Иванович в ответ на сбивчивые слова оправдания Куприяна. Только Марфа  позже ворчала:
-Впредь не потакай, держи свою линию твердо и не сворачивай. Не хотел соглашаться, так и стой на своем. Много их таких. Давят, а ты не поддавайся. Не мужик что ли!
                Братья
«Все мы лесные люди, - не раз говорил Петр Иванович. – Вот взять меня: прирожденный, потомственный горожанин. Учительствовал, как и мой дед, как и отец, а теперь не мыслю себя без леса и без вот этих гор с цветами, травамии пчелами. И никакой город мне не нужен».
И Рома слушает и мотает себе на ус. И правда, хорошо в лесу, но вот загвоздка: все самое интересное в мире происходит вовсе не в лесу, а в городах. Там наука, там делают открытия, изобретают машины, там есть искусство. Там кипит жизнь. Рома еще с 6-го класса в школе прослыл энциклопедистом. Услышав это, Петр Иванович не удивился, а только сказал: «Читай больше книг, в жизни все пригодится». Степа тоже доволен, можно гордиться старшим братом, а Надюшка объяснила все по-своему: «Это от того, что папа выписал Большую советскую энциклопедию и чуть не каждый месяц приносит из Столбоухи толстые тома, пахнущие типографской краской и с множеством картинок».
И верно, энциклопедия - гордость библиотеки Петра Ивановича. Сухое изложение фактов, но масса информации. Сам он в нее заглядывает время от времени, а у Романа это книги для чтения. И все-то ему интересно: и техника, и история, и география и те же птицы, что снуют вокруг дома. А почему так, он и сам не знает. Любит он часами сидеть над картой, мысленно путешествуя по разным странам, а еще бы лучше – по своим местам. Он твердо уверен, что лучше Алтая нет гор на белом свете. И от книг по истории его не оторвать, а уж журнал «Техника молодежи» и «Знание – сила» прочитывает от корки до корки.
Отец, хотя и любит свое дело – пчеловодство и на прогресс техники посматривает с опаской и настороженностью, любознательность старшего сына одобряет. Ему нравится, что у Романа развивается кругозор. «Как же, без этого нельзя, - говорит Петр Иванович. – Современный человек не может оставаться невеждой».
И Степан тянется к знаниям, но нет в нем той серьезности и упорства, что у Романа. «А может, это и к лучшему, - думает Марфа. У человека должно быть и послабление в жизни, не одно только дело на износ. А наша лесная жизнь, ой, как тяжела!»
Степан любит ковыряться в технике и читает любые книги: приключенческие, про путешествия, про рыцарей, про войну. Рома и сам не знает, кто он: технарь или гуманитарий. Хочется ухватиться и за то, и за другое.
Конечно, отцу хотелось бы, чтобы дети пошли по стопам отца, можно было бы передать им свое дело, но тут уж как получится. А жаль бросать нажитый большой опыт работы с пчелами. В этом деле сплошные тайны, и кое-что Петр Иванович усвоил и открыл.
- Не неволь детей, - ворчит Марфа. – Пусть сами выбирают себе дело и занятие в жизни. Это ты лесной интеллигент, а им, может, хочется быть нормальными людьми. Знаешь же поговорку «Жить в лесу - молиться колесу». Не каждому это по силам и по нраву. Мы-то старой закалки люди, а молодежь мыслит по-другому.
Как дальше жизнь у детей пойдет, никто не знает. А пока в свободное время у ребят забавы на реке, благо Большая Речка под боком. Там и водопады и омуты под скалами, откуда можно лихо нырять. И, конечно, рыбалка едва ли не каждый день. Это вовсе не то сидение с удочкой в тихой заводи, похожее на дремоту. Тут азарт охотника, пытающегося перехитрить осторожного хариуса. И Надюшка неравнодушна к этому занятию. Все трое сидят, затаив дыхание, смотрят за мушкой, бегающей по воде. Она плящет и скачет вместе со струей, в глазах рябит от мелькания солнечных искорок и брызг, а хариус ходит вокруг, и видно, как в воде ходят темные тени кругами. Радостно ёкнет сердце, когда лихорадочно вздрогнет мушка, а рыбка всплеснет и забьется, сверкая серебристой чешуей.
Роман со Степой на берегу заняты рыбалкой, а вокруг идет таежная, скрытная жизнь. Углубившись в свое занятие, братья молча таскают рыбку за рыбкой.
-Рома, ты там поглядывай за ведерком, - прервал молчание Степан.
-А что?
-А то, что норка тут шныряет. Смекнула, что можно поживиться.
-Она может. Дело нехитрое, а отваги и наглости у нее хватает.
-Вот-вот. У Опарина, соседа сколько раз воровала. Он совсем глухой стал и видит плохо.  А то,  гляди, зимородок или оляпка уворуют, - усмехнувшись, добавил Степа. - Вон они, мимо так и сигают.
-Ну, ты рассказывай сказки!
Родной дом в лесу, а Роману со Степой и этого мало, соорудили свою потайную хижину, в самых глухих дебрях, в Фомкином логу. Хижина отшельника, крохотный самодельный домик, что-то вроде индейского вигвама, крытого корьем и куском брезента, выпрошенного у отца. Есть нары, столик и даже печечка, литая, чугунная буржуйка, подобранная на месте брошенной заимки.
Здесь было полное уединение, и никто не нарушал покоя этого укромного уголка среди дремучего леса. Крохотный ручеек с кристально чистой водой струился совсем рядом. Лопушистые листья мать-и-мачехи обрамляли его, зеленой щеткой стоял частокол молодого хвоща.  Постоянными обитателями здесь были изящная горная трясогузка и пестрые рябчики, любившие прилетать на открытый берег ручья, чтобы попорхаться в песке и поглотать мелкую гальку. Время от времени братья, то вместе, то поодиночке посещали свою потаенную хижину, находя здесь покой и тихую радость общения с диким лесом. Поздней осенью, когда на улице хмарь и слякоть, сиди в тепле и в окошко поглядывай. А лучше вего здесь просто мечталось и думалось о чем-то самом заветном и сокровенном.

                За горными петухами
Медленно и как бы нехотя наступала весна. Но она уже чувствовалась по яркому сиянию солнца и нестерпимому блеску снега. Еще нигде не проглянула ни  одна проталина, а тетерева уже волнуются. Не терпится им поплясать, свою удаль показать. Ходит тетерев-косач туда-сюда по ветке, вниз посматривает: не показалась ли земля? Снег еще не поплыл, а поверх льда на реках уже выступила вода, днем она расплывается под солнцем, как сахар поедая снег, а ночью  вновь смерзнется желтым блином-наплывом гладким, как стекло.
От нетерпения сердито бормочет себе под нос тетерев, будто грозит кому-то: «Продам шубу, куплю  балахон». Вот заладил: ну и продавай, коли жарко стало. Скок-поскок,  спрыгнул на снег, походил по жесткому насту, опустив крылья и подняв хвост. Нет, несподручно голыми ногами по снегу-то шлёпать, взобрался опять на березу. Песенка тетерева вовсе негромкая, а разносится в весеннюю пору во все стороны, далеко по горам, по долам. На что Столбоуха – большое село, а хорошо слышится на всех улицах  тетеревиное бормотание,особенно по утрам. И Роме со Степой не терпится в лес не хуже, чем косачам. Сидят на уроках, в окна поглядывают.
Майским субботним вечером вся семья Дементьевых сидит у самовара. Назавтра наметили поход за глухарями и, конечно, разговор только об этом. Можно ли назвать охотой ловлю птиц петлями?
- Во всех книгах пишут, как весной охотятся на глухарей, - делился Петр Иванович, - крадутся к токующей птице ночью, подскакивают, когда глухарь точит – шипит и щелкает. Любовь у него и он, якобы, в это время ничего не слышит, глохнет. А вот у нас совсем не так. И глухарь наш совсем другой – черноклювый, горный, и вовсе он не тугоухий. А почему так – не знаю. Может, все врут? Наши ли охотники или российские?
- Да к чему это ночью по тайге шарашиться. заряд ружейный тратить, – встрела в разговор Марфа, - когда петлями куда добычливей охота бывает. Еще дед мой этих петухов так добывал. И отец, само собой. Потому наш глухарь и называется горным, что на горе его ловят. На равнине в России этот способ не пройдет, а у нас на Алтае того же косача, бывает, руками ловят.
- Как это? – не поверил Степа, - тетерев – птица. Как его можно поймать, если он летает?
- Летать летает, да вот на ночь в снег зарывается. Если мороз за 30, может не только ночь, но и день там просидеть. Под снегом ему тепло, благодатно, да вот беда – когда он с березы вниз спрыгивает – на снегу след остается. Охотник идет, примечает: «Ага, здесь косачи с дерева спрыгнули». Ямки-то они видны. Тихонько подкрадывается и…  кошкой бросается и хватает тетерева. А то еще и сачком, так еще сподручнее.
- Да-а, -  протянул Рома, - надо и нам попробовать.
- И не жалко вам, - вступила в разговор Надя, - как-то нечестно получается. Им и так тяжело зимой, а тут вы, будто голодные.
- Ну, не нам, так  лисе на обед достанется, - оправдывался Степан.
- Это что, - опять взяла слово мать, - в бытность моего детства косачей было так много, что их ловили, сидя в специально вырытых ямах. Сверху укрыто все ветками, соломой и снопики пшеницы – их называли кладью – для приманки расставлены. Тетерева глупые, лезут за поживой, а тут яма. Проваливаются, только успевай хватать.
- Это очень жестоко, и мне не нравится, когда вы называете тетеревов глупыми.
Надя не очень любила рассказы охотников, хотя частенько сопровождала братьев в прогулках по лесу, да и на охоте бывала не раз.
- Тут, Надюша, так, – за всех ответил отец, - или  признавать охоту или нет. А охота, между прочим, человека человеком сделала. На одних корешках да луковичках дикий человек гомо сапиенс бы не стал. А, впрочем, Надя, я с тобой согласен. Атавизм эта охота, должна бы отмереть эта страсть, а тянет. Так как, с нами-то завтра пойдешь?
- Пойду, пойду! – торопливо отвечала  Надя. – Эти глухари такие смешные! Ходят важно, вразвалочку и сердитые бывают, как индюки.
Ловлей глухарей по оттаявшим склонам занимались едва ли не все пчеловоды и жители Подхоза. У каждого свой путик – тропинка, по которой бегают или ходят тяжелые мощники, как называют глухарей за их солидность и вес. Именно ходят, а не летают. Зиму глухарь кормится в кедрачах на белках, а как горы оттают, летит вниз. Глухарь птица тяжелая, летает плохо, но вниз-то чего не лететь! Так разгонится, что и остановиться не может. Планирует, летит как тяжелый снаряд. Бах! – сел. Огляделся: – «Эх, однако, перелетел, надо возвратиться чуток вверх». Топает  на своих двоих, выбирая дорожку, где почище и кусты пореже. Что такое? Какая-то ограда поперек пути. Бежит вдоль нее, вот, кажется, и проход есть. Как раз то, что надо! Сунулся туда, голубчик, и готов ! Головой прямо в  петлю.
- Вот он наш красавец, попался, как кур в ощип! – порадовался удаче Петр Иванович. – У меня их тут целых пять ловушек, будет ли еще? Как раз тебе, Надюша, на день рождения плов сделаем.
- Мне и одного хватит! – почти сердито отвечала Надя, жалея краснобрового черныша.
- И когда ты, пап, изладил все это, имея в виду ловушки с загородками из хвороста, и петли из чего-то изладил, - спросил Рома.
 -А вот пока вы грызли гранит науки, я и потрудился. А кто научил, так это же соседи наши надоумили. Здесь ведь все пасечники охотники. Даже мать наша, она же из местных, науку эту знает. А что до проволоки, так голь на выдумки хитра, из брошенных автомобильных шин вынимаем. Стальная, не порвешь. Этого добра сколько хочешь, и главное, бесплатно, ничего не стоит.
Во второй ловушке ничего не было, а в третьей и в пятой опять удача. Двух положили в рюкзак, а третьего отпустили, благо он был жив-живехонек. Обрадованный, быстро-быстро побежал в гору, совсем, как это бы сделал домашний петух.
- Ишь, какой у него внушительный, сердитый вид, - весело сказал Петр Иванович, – давай,  шпарь, да не попадайся больше!
На развод, пусть живет, - добавил он, оборотясь к детям, – а нам, и, верно, двух хватит. Бывает, и зайчишка попадается в эти окаянные петли. Вот ведь незадача, лезут почем зря. А может, и правда, пора кончать с этими ловушками! Мне ведь, Надюшка, и самому птицу жалко.
Сделав дело, все присели отдохнуть на прогретые, сухие кочки. Достали припасы из дома: яйца, сваренные вкрутую, черный хлеб и молоко! Со всех сторон, сидя в голых ветвях, рыженькие овсянки тянули свою нехитрую песенку. Лимонница пролетела, а солнце жгло так, будто на дворе лето.
- Ну вот, ребятки, кажется, неплохо мы провели день, - сказал, вставая, Петр Иванович, - теперь можно и домой. Глядите, клещей не наберите. Они сейчас дюже голодные, так и лезут, спасу нет.

                Таёжный край
«Тайга – это лес и горы без начала и конца», – пишет сибирский охотник и писатель  19 века А. Черкасов в своей знаменитой книге «Записки охотника Восточной Сибири». И далее:  «Страшные, непроходимые леса скрывают ее внутренность, а топкие, болотистые кочковатые пади заграждают путь любопытному путешественнику. О дорогах и мостах тут и помину нет». Здесь речь идет о забайкальских лесах, вполне сравнимых с горной тайгой Южного и Западного Алтая, хотя  есть и отличия. Во-первых, непроходимость создается не столько лесом, сколько буреломом, буераками и буйными травами, в дождливое лето достигающими высоты трех и более метров. Болот, тем более топких, таких, в которых тонут люди, здесь вообще нет. Есть сырые места, мочажины, поточины, сочащиеся водой. О дорогах и мостах за редким исключением тоже не приходится говорить. Есть тропы, и то далеко не везде, пробитые зверями или скотом, который гоняют на летние пастбища, на белки. Более заметны они в  высокогорье, на альпийских лугах, на высоте свыше 1700 метров, ниже же быстро зарастают и поглощаются густыми травяными дебрями.
И сама здешняя тайга это вовсе не сплошной лесной массив. Скорее наоборот, это чередование открытых пространств, обязательно заросших травами и ерником, как в Сибири называют густой кустарник, в основном состоящий из караганы (низкорослая акация, цветущая желтыми цветами), шиповника, жимолости и таволги и лесных массивов, чаще в виде «островов» - отдельно стоящих рощ, лесков, перелесков, колков. Настоящей тайгой можно назвать лишь сплошные пихтово-березовые леса по северным, более влажным склонам гор, да кое-где по долинам рек, где преобладает тополь и реже ива, пихта, черемуха, рябина. Южные покатости гор засушливы, лес там редок и ютится в основном по логам. Основные породы деревьев Зыряновской тайги: береза, пихта, осина.Выше, ближе к белкам растет кедр и лиственница, не создающие больших массивов и образующих так называемые парковые  леса с чередованием березового стланника  и открытых пространств, занятых лугами, скалами и россыпями, называемых корумами. Сюда, на кедрачи, в прохладную зону, где меньше комаров, на лето поднимаются медведи, лоси, глухари, соболь, кедровки, сойки и оляпки. Есть тут и свои постоянные жители: сурки, сеноставки (пищухи), бурундуки. Такова в общих чертах зыряновская тайга, хотя необходимо отметить богатство цветущего разнотравья, начинающегося ранней весной, когда южные покатости гор вдруг вспыхивают сплошным ковром подснежников: леонтьиц, на смену которым чуть позже приходят луга и мочажины, розовеющие от сплошного ворса кандыков и белых розеточек ветрениц, прячущихся под пологом еще неодетого леса. Отцвели подснежники, а серые поляны и тенистые опушки загорелись пламенем жарков, называемых еще и огоньками. А дальше, в лето цветущее разнотравье настолько богато, что цветов и не счесть: водяная калужница, яркая марья-коревна, алая зорька, выглядывающая из темени леса, кудрявая лилия сарана, одиноким стеблем возвышающаяся среди моря трав, и  многие другие цветы.
Описываемый лесной уголок не столь уж удален от Большой земли – 45 километров от шахтерского городка Зыряновска, 27 от поселка Путинцево. Зимой белое безмолвие и непроходимые снега. Посмотришь на деревеньку со стороны: из-за сугробов валит дым,  избушек почти не видно, и заиндевелый лес стоит вокруг.
До появления русских в тайге бродили лишь охотники алтайцы. С открытием Зыряновского месторождения в 1792 году этот таёжный край пыталось осваивать горно-заводское начальство рудника, когда сразу возникла  острая потребность в строевом и крепежном лесе для поселка и шахт, в дровах и дегте. Всему этому препятствовала отдаленность, отсутствие дорог и река Бухтарма. Тем не менее вырубка, хотя и не интенсивная, шла, гнали деготь, чуть позже  здесь одна за другой стали возникать пасеки.  Главным богатством тайги весь 19 век были пушнина и мед. Все резко изменилось в 30-е годы, когда за дело взялась советская власть. Началась интенсивная вырубка леса, для чего в тайгу были вывезены сотни раскулаченных крестьянских семей, образовавших в описанном крае не менее 20 лесных поселков, главным из которых стала Столбоуха. Можно сказать, Столбоуха была столицей лесного зыряновского края. В 50-е годы хозяевами в ней были Леспромхоз и геолого-разведочная партия.  Дом Дементьевых оказался на краю Подхоза леспромхоза «Большая Речка», расположенного за рекой Хамир напротив Столбоухи. По соседству, в основном по логам, ютилось не менее 6 пасек и крохотный, умирающий Екипецкий поселочек.

                Дом на солнечной поляне
Слова с делом у Дементьевых  не расходятся. Через год на широком лугу, полном солнца и света,стояла просторная и светлая новая изба. С одного её  бока гора, обращенная к солнцу, с другой – луг с родником у кромки пихтово-березового леса. В избе большая горница, отделенная от кухни большой  печью. Четыре окна на две стороны, не считая кухонного. Веселый рубленый дом с цветными карнизами и под железной крышей. Через Большую речку перебираться не надо и Юзгалиха больше не грозит.
Изба крестьянская, да не совсем. Конечно, батарейными радиоприёмниками не удивишь, а вот стеллажами с книгами Петру Ивановичу можно было гордиться и удивлять любого местного гостя. Тут и художественная литература и энциклопедия, а уж журналов – уйма. «Огонек», «Наука и жизнь»,  «Знание – сила»,  про «Пчеловодство» можно и не упоминать. А ведь за  почтой надо два раза в неделю ходить в Столбоуху, а это почти 8 километров в одну сторону. А как же иначе, дети не могут расти неучами, считал Петр Иванович, а без книг образованным человек не вырастет. И не только образованным, а человеком вообще, так он считал.
У Петра Ивановича пчелохозяйство доходило до 400 ульев совхозной пасеки. Умопомрачительное количество, требующее работы от зари до зари. А Петр Иванович еще находил время полюбоваться лесом, птичками, цветами и всеми явлениями природы. Работа, работа. Кроме хождения за пчелами надо еще кормить себя и семью. А это скот, заготовка сена, ягод и дров на долгую, семимесячную зиму. Летом особенно большая нагрузка, зимой тоже на диване не залежишься: со скотиной забота, с дровами, надо  огребаться от снега, иначе задавит и дом, и все постройки. А он все валит и валит, начиная с начала ноября до самого апреля.
И все же зимой некоторая передышка. Редкими вечерами, когда семья собирается дома, Петр Иванович при свете керосиновой лампы или самодельных восковых свечей читает «Войну и мир», Марфа Михайловна что-то штопает и тоже слушает увлекательное чтение.
Веселая поляна, веселая гора напротив. Зимой с нее и оплывины не страшны, и  хорошо с нее стремглав прокатиться на санях. Сколько хохоту и смеха, когда зарюхаешься под горой в сугроб! Она же, эта горка и весной первой освобождается от снега – иди и собирай подснежники! А чуть позже, в мае, июне жарками полыхает поляна за домом.Тенистый луг тянется до  самого леса. Там, в лесу птичий гам, а под окном тоже какая-то птаха распевает с утра до вечера.
Посмотришь со стороны – настоящий рай земной. Однако и он имеет свои особенности. Роман хорошо помнил, как мальчонкой пострадал от змеи. Тогда еще жили в устье Юзгалихи. И было ему лет 6, еще не школьник. Родители с утра ушли на пасеку, а для присмотра за детьми приезжала бабушка Лукерья Егоровна. Ну, а маленькому Роме  поручалось не пускать скотину на сенокосные угодья (склон горы перед домом). Вот он в очередной раз «верхом на коне», на хворостине, босоногий мчится по тропинке. Обо что-то запнулся, упал, вскочил и дальше. Прибежал домой и жалуется бабушке, что больно ногу. К вечеру стало плохо, нога начала пухнуть. Пришли родители с пасек. Отец сразу понял, что укусила змея. Расковырял ранки и пытался выдавить и отсосать кровь, но время было упущено. Перетянули ногу выше колена жгутом, а к утру нога до пояса распухла. Жгут оказался как бы заплывшим так, что его с трудом развязали. Поднялась температура. Приходили бабки-знахарки с Подхоза, заговаривали и совершали всякие шаманские действия и, наконец, посоветовали смазать ногу дегтем. Отец незамедлительно это сделал, за что себя потом много и долго укорял, ибо на следующее утро вся нога стала сплошным волдырем. Какое-то время Рома был без сознания, и только через неделю едва сполз с кровати. А ходить начал, наверное, недели через две.
 Змеюку эту Петр Иванович все-таки укараулил и убил. Размером она была, наверное, с метр. Редкий экземпляр чёрной разновидности гадюки. Да и вообще, змей там самого разного окраса, как и случаев, было великое множество. После того у Романа инстинкт осторожности всегда срабатывал: прежде, чем ступить или взяться рукой, - внимательно осмотрись.
Тогда жил во дворе большой мохнатый пес Шарик. И сторож отличный, и ребятишкам для забав, как ездовая собака, особенно по насту (чарыму) служил. На ночь его, как правило, с цепи отпускали и он, наверное, считал своей обязанностью вблизи дома отлавливать змей. Иногда придушенных этих гадов он раскладывал возле крыльца по нескольку штук. Морда его тогда была сильно распухшая. В такие  дни на цепь его не сажали, он ничего не ел, пил только воду, ходил к реке и ел какую-то траву, похожую на осоку – лечился.
А однажды, в доме, когда все сидели, ужинали, кот Василий вылез из-под кровати с еще шевелящейся змеей в зубах. Положил ее на пол и сел, взирая на всех, и как бы вопрошая: молодец ли он? Конечно, молодец!  Вообще, со змеями, медведями и еще кое-какими зверями и птицами приключений было немало. На то она и дикая тайга вокруг, вот гора напротив называлась Маралухой, хотя эти олени приходили редко.
Все лето суета, торопливая работа, лишь поздним вечером соберутся все вместе, а уж чтобы посидеть семьей за одним столом, так это возможно лишь в школьные каникулы. Долги зимние вечера, всего пять часов, до вечера вроде бы далеко , а уже темно и с каждой минутой все плотнее сумерки.
Потрескивают дрова в печи и пламя, пробиваясь  в щелки, отражается, играя огненным зверьком на белой стене избы. Там, у печи ребята отогреваются, накуртавшись по снегу,хлопочет Марфа, гремя чугунками и сковородками.
- Батюшки, темень-то какая! - сетует она и зажигает восковую свечу, вставленную в стеклянную баночку.
Большая печь делит избу на две части – кухню и горницу. Сидя в полутьме, домочадцы дожидаются отца. Вот, кажется, и он гремит и шумит за дверью. Утолкавшись со скотиной, да и мало ли чего надо по хозяйству, Петр Иванович долго и основательно топчется на крыльце, отряхивая с валенок снег и, распахнув дверь, вваливается в избу.
- Что-то у вас темнота такая, - говорит отец, - сидите, как мыши в потемках. Зажигай-ка, мать, лампаду! Свечи – это совсем тускло.
-Лесное электричество, – называет отец, керосиновую лампу. Мать достает с полки лампу, называемую семилинейкой, долго протирает стекло газетой, зажигает и ставит на стол в горнице.
- Вот это дело! – весело говорит отец. – Как там ужин? Ребята-то уж, небось, заждались.
Почему лампу называют семилинейкой, никто толком не знает, даже отец. Но к этому названию все так привыкли, что и вопросов по этому поводу не возникает. Семилинейка и все тут!
Керосиновая лампа – почти  роскошь. И керосин надо экономить, его трудно доставать, и стекло – драгоценность – не дай бог, может лопнуть. Чаще освещаются восковыми свечами – пасека же! Можно и каганцом, он же коптилка, жировик – примитивный, самодельный светильничек из баночки с жиром и фитильком из тряпочки.
Хоть и небольшая, но гордость хозяйства Дементьевых – лампа «Летучая мышь». Это чудо техники – тоже керосиновая лампа, но с колпаком, и с ней можно ходить на улице, так как она не боится ветерка. На зависть соседей очень удобная вещь. Семилинейка же, даже  стоит только сильно хлопнуть дверью, может погаснуть. А этой хоть бы что – горит себе, был бы залит керосин.
Сидя за большим столом, семья ужинает, перебрасываясь репликами, а то кто-нибудь да и поделится случаем сегодняшнего дня, а то и из древних событий. Отец, побывавший на фронте, служил в военной разведке, но он редко рассказывает о войне. «Страшная это вещь – война, - говорит он, - даже вспоминать не хочется». А если изредка и поделится, то только не о боях и смертях.
- Пап, я вот думаю – как это ты из центра России забрался в такую глухомань? Была ли какая-то причина? – поинтересовался как-то Роман.
- Я что, - отвечал Петр Иванович, - ты вот спросил Андрея Федоровича Свинина. Он-то как, служа в лейб-гвардии полка капитаном, дворянин, как он, уподобившись отшельнику, поселился не рядом с поселком, как мы, а за 10 км, в таежной чаще.  Жил, на глаза никому не казался. Интересная у него история, еще со времен гражданской войны началась. Сам красавец, метра в два ростом, прихватил с собой служанку. Агафья-то Лукьяновна в молодости недурна собой была. Построил сначала землянку, потом избу, хозяйство завел, стал жить по-человечески. Кстати, говорят, что фамилия-то его произошла вовсе не от слова «свин», а от имени «Свен» Из шведов, выходит, он.
Петр Иванович задумался, а потом продолжил тихим голосом:
- Ты, сынок, понимать должен. Тех, кто из дворян, да еще и офицеров советская власть не привечала. Сколько их, горемык, голову сложили в гражданскую войну. Да и потом не жаловали. Тут загадка скорее другая: как он цел остался. Впрочем, и тут объяснение можно найти. Значит, есть порядочные люди, не тронули. А он человек хороший, тихий, рассудительный, всем поможет, какая бы беда не случилась.
К тому времени, как состоялся этот разговор, Свинин уже вышел из «подполья», переселившись поближе к людям. Двор его, целая заимка  с большим домом стояла на отшибе близ Столбоухи. Ребята Дементьевы бывали у него не раз в гостях. Там впервые попробовали викторию, как называют в этих краях домашнюю клубнику.
Был у Андрея Федоровича и яблоневый сад. Правда, яблоки приземистые, с ветвями, стелющимися по земле. «Иначе замерзнут, – пояснял хозяин. – Климат наш не очень располагает к садоводству. – Но ягоды – виктория, смородина растут хорошо».

                Школа.
Едва ли не главной проблемой лесных отшельников всегда была и будет – учеба детей, и выход тут один –интернат. Советская власть, при всех её недостатках, уделяла большое внимание образованию (за что, некстати, и поплатилась распадом страны). Интернаты были всюду, в том числе и в Столбоухе.
К первому сентября все ребятня лесного края, а это около 10 деревень и не меньше 25 пасек, собирается в этом школьном заведении, кому-то казавшимся домом родным, а кому-то казенным домом со всеми вытекающими последствиями, главное из которых тоска по маме с папой. Но и обитатели интерната не городские паиньки, мальчики и девочки, дальше своего города или пионерлагеря носа не совавшие. Бойкие ребята, знающие физический труд, за лето подзагоревшие, поздоровевшие и окрепшие на сенокосах и огородах. Приключений у деревенских за три месяца каникул столько, что если все их собрать, получится целая книга. Книга сельского быта и жизни на природе. Общее почти у всех: работа в поле, рыбалка, встречи с дикими обитателями леса, походы за ягодами и грибами. Кто-то встречался с медведем, кого-то укусила змея, кто-то поймал очень уж большую рыбу. К сожалению, нередки и трагические случаи, хотя чаще это случается со взрослыми.Кто-то ушел в горы и не вернулся, кто-то  утонул, кто-то упал с лошади и разбился, а бывает, что и на рога быка можно попасть.
Радость – встретиться с друзьями, но тяжко жить в казенном доме, где вместо мамы и папы чужие тети и дяди. Роман долго помнил, как мать приходила проведать его, долго искала по Столбоухе и нашла спящим, прикорнувшим на завалинке под весенним солнцем. Школа в деревне, да еще и интернат, это совсем не то, что городская школа. Интернат – это, хотя и не служба в армии, но явное посягательство на личную жизнь. Когда сам себе не принадлежишь, а подчиняешься твердому распорядку. Нет ни личного пространства, когда хочется побыть наедине с самим с собой, ни личного времени. Нет ничего своего, ни секретов, ни занятий, ни увлечений. Все вместе, все общее, все на виду. С одной стороны этохорошо, по крайней мере,здесь приучают к труду, коллективизму и сельской жизни. Тут и уход за школьным огородом и скотом, вождение автомобиля и даже трактора. Да и букой не будешь, проведя столько времени в общежитии среди людей.
Полдня на занятиях, вторая половина опять в коллективе: общественная столовая с казенной едой, спортивные игры, приготовление домашних заданий и сон в большой комнате, похожей на солдатскую казарму.И так шесть дней и лишь полтора дня свободы, когда в субботу после уроков, радостный, бежишь домой. Детям Дементьевых это более семи километров по лесу да еще и с переправой через Хамир. И как тут не запомнить каждую тропинку, ручей, бугорок, рощицу или даже каждое дерево! В погожий день одно удовольствие пройтись, почти пробежаться по знакомой дорожке, где все свое, родное почти так же, как свой дом. А в непогодь, в осеннюю слякоть или зимой, когда тропинка завалена снегом. Тут только жди, когда Петр Иванович приедет на своей Карьке, чтобы забрать детей, а заодно и почту в Столбоухе. 
А переправа через Хамир чего стоит! Хамир – серьезная горная река. Зимой, с декабря по март эту проблему решали намораживанием временного моста. А вот в половодье или после обильных дождей осенью на Хамир было страшно смотреть. Жителей пасек и  двух поселков: Екипецкого и Подхоза с Большой землей связывает тоненькая ниточка лодочной переправы, ненадежная в большую воду, когда нужно преодолевать бурное течение разбушевавшейся реки. Роман не мог забыть трагический случай, случившийся весной с  переправлявшейся оравой школьников. 
В тот раз взрослых с ними не было, а самые старшие из всех, братья Султановы решили показать свою удаль перед девчонками. Раскачали на стремнине лодку так, что она перевернулась, нырнула, ударилась о дно и была выкинута на поверхность. Большинство ребят каким-то образом успели обхватить руками скамейки в лодке и спаслись. А братья и восьмиклассница Нина Овчинникова - дочь пчеловода Нифонта Овчинникова - были выброшены из лодки. «Героям»  удалось спастись – зацепились километра через полтора за корягу, - а Нина утонула.  И никто из взрослых не сделал из того случая вывода. Как плавали, так и продолжали переправляться и рисковать. Это уж позже, когда и Подхоз исчез, натянули пешеходный подвесной мост.

                Каменщики
Учитель труда Артур Рихардович Шнель был любимцем интернатовских школьников. Между делом он рассказывал занимательные истории из своего революционного прошлого в Средней Азии. О том, как их военный отряд гонялся за басмачами, как сражался на фронтах гражданской войны, как влюбился в красавицу таджичку. Бывало, на переменках доставал аккордеон, и ребята под его тягучие вздохи с удовольствием пели пионерские песни.
Но прошли те времена, когда все это нравилось Роману. Теперь гораздо интересней было слушать  рассказы учителя истории о прошлом их родного края.
- Ребята, - громкий голос Евгения Александровича, учителя истории, гипнотизировал класс, - вы знаете, что есть мировая история, история нашей страны, но есть еще и история нашего края, где мы с вами живем. Такая история называется краеведением. Это история наших дедов и прадедов. Да, это история маленького кусочка земли. Если посмотреть на карту нашей родины, то наш Бухтарминский край  будет выглядеть маленькой точкой. Но от этого история его ничуть не менее интересна, чем история целой страны, тем более, что кто-то из вас может задуматься: а ведь и мой прадед жил здесь в то далекое время. Эту историю вы не найдете в учебниках, я сам долго изучал ее, читая разные книги, собирал по крупицам сведения. Ходил по музеям, расспрашивал знающих людей. Занятная иувлекательная, скажу я вам, получилась картина. Вот я и хочу ее вам рассказать.
Весь класс замирал, слушая эти слова учителя, и даже самые отчаянные шалуны забывали о своих проделках и проказах.
- Давно это было,– продолжал учитель, 200, 250 лет назад.  - По Бухтарме, по диким ущельям Холзуна и Листвяги стали появляться доселе неизвестные люди. Бродяги не бродяги, бедные непонятные люди, одетые в дерюги и домотканные рубахи. Заросшие, бородатые мужички, кто на лошаденке, с ружьецом, а кто и без, пешим ходом, с топором за поясом. Были они голодны, промышляли, кто во что горазд: кто рыбачил, ставя самодельные верши  на Бухтарме, кто стрелял коз или ловил в западни и ямы щук.Прячась по диким ущельям, беженцы получили  прозвище «каменщиков», ведь в России в те времена все горы называли камнем.
Народ голодный, и потому на все способный. Могли и отобрать у бродячих охотников-алтайцев еду и одежду.
К зиме сделали себе землянки, но пахать, сеять нельзя,потому что были они беглые, а пашня могла выдать их местонахождение.  Следом посылались военные отряды, они рыскали, искали беглецов.  Были среди них и женщины, но мало,  не более одной на десять мужиков. Потому дрались или брали в жены местных калмычек.Вам, конечно, интересно знать, кто же эти беглецы. Это были старообрядцы,преследуемые властями за веру, и горнорабочие с алтайских, демидовских заводов, сбежавшие от принудительного и непосильного труда на шахтах. Эти заводы и шахты назывались тогда  Колывано-Воскресенскими.
- А наш дед Селиван рассказывал о прежней жизни, - вмешался в рассказ мальчик Коля Зенков, - как молотили хлеб цепами, толкли зерно в каменных, самодельных ступах, и бывало, мед качали в земляные ямы, так как не было посуды.
- У них получилось не лучше, чем у Робинзона Крузо, - заметил другой паренек. – Тот с одного зернышка начинал. Нашел завалившееся где-то в щелке кармана и развел целую плантацию.
- Вы правы, ребята, - согласился учитель. - Робинзон, не Робинзон, а нашему мужику туго приходилось. Голод не тетка, а люди пришли с голыми руками. Не скопили никаких припасов. Да и откуда их  взять, когда бежали тайком, боясь погони. Хотя бы самим целым остаться. Кору, бывало, толкли и ели. Крапиву, лебеду. Опять же в землянках жили.  Прятались. Сколько людей померло!
Лес рук поднимался над партами, ребят живо заинтересовала история их края, но урок подходил к концу и к огорчению класса Евгений Александрович признался, что он и сам во многих вопросах еще не разобрался.
- Честно вам скажу, - продолжал он, - история с каменщиками темна, как сама черневая тайга и полна загадок. В свое время, в 18 веке историки упустили ее. Когда спохватились, оказалось, что нет ни документов в архивах, ни сведений. Да и какие документы могли быть у беглецов, по существу у бродяг, скрывающихся от властей. Кое-что можно почерпнуть из донесений отрядов, разыскивающих беглых.  Отчеты, приказы, распоряжения.
Первые известия о каменщиках поступили в 1761 году, когда были обнаружены две избушки на реке Тургусун.  Там узкое ущелье, труднопроходимое. Потом стали известны поселения выше по Бухтарме, но ни слова о Хамире. Возможно, они были и здесь, но об этом нет известий. А о том, что русские знали эти места, говорят и названия: Громотушка, Логоуха, Столбоуха. Они упоминаются уже в источниках начала 19 века.
Из заслуживающих внимания документов есть лишь список некоего офицера отряда,  в конце 18 века отправленного ловить беглецов, где он перечисляет таежные убежища – поселения каменщиков, жилища в которых нельзя назвать ни деревянными, ни земляными. В каждом из них по 2-5 хижин или землянок.Но этот список касается верховий Бухтармы, а про наши места ничего не сказано. По логике наша долина должна была заселиться одной из первых: широкий простор, нет теснин, возможность заниматься земледелием и охотой. С другой стороны именно близость и доступность на руку властям и карательным отрядам. Здесь труднее прятаться.
Здесь прозвенел звонок, но школьники не расходились и, окруживЕвгения Александровича, наперебой заваливали его вопросами.
Для Романа многое из рассказанной учителем истории было знакомо из разговоров отца с матерью, ведь их отец в молодости работал учителем в Усть-Каменогорске и многое знал из истории края. Теперь он вместе со Степаном не раз возобновлял разговор на эту тему. Всегда занятый, Петр Иванович не отказывался от общения, но чаще всего отвечал на бегу, между делом, кратко и торопливо.  В основном его рассказы дополняли или повторяли то, о чем говорил учитель в школе.
- Опять о каменщиках  рассказать?  Что можно сказать о беглых людях, прятавшихся в диких горах? Считай, те же разбойники. Жили как первобытные люди. Прятались по чащобам, друг друга боялись, жен воровали. Женщин-то было раз-два и обчелся. Если у кого была, то беда. Убивали мужика насмерть, чтобы женщину себе забрать. Таких убивцев мясорубами звали. Нелюди, хуже зверей. Было ли, не было на самом деле,давно об одном таком случае бают. Убежала в лес целая артель – семь мужиков и одна женщина с ними была. Сначала вроде бы дружны были, а потом один из мужиков ревновать начал. Ночью, когда все спали, взял топор и порубил  шестерых мужичков, своих подельников и соперников значит. В общем, жили, прозябали, и сами не рады были своему горю-житью. Тем более, что еще приходилось и прятаться, так как посылались военные отряды, чтобы их изловить.
Братья молча осознавали услышанное.
- Пап, ты расскажи про  Селезня, что давеча нам говорил, – попросил Роман. – Это поживее будет.
- Да, было дело, - начал Петр Иванович, – крутой мужик, так бы сейчас сказали про этого Селезня. Не раз он сиживал в остроге то ли за разбой, то ли за побег. Как ни посадят его, а он все равно убежит.
Вот и в очередной раз сбежал, да еще и мужичков с собой прихватил, заранее подговорив. А куда бежать – два пути: на Уймон, в дебри Катунь-реки или на Бухтарму.
Да, да, ребятки, там, где сейчас санаторий «Голубой залив», 250 лет назад была глухомань, куда никто не решился пробраться, только беглецы – каторжане и кержаки. Да еще рыскали разбойнички, промышлявшие грабежами.
- Вот чудеса! – удивился Степа. – Какая глухомань, там всего-то реденький сосняк.
- А вот так, дело не столько в сосняке, сколько в отдаленности и безлюдье. В те времена в наших краях только изредка охотники бродили да бродяги – разбойники шастали. Разбоем промышляли. Словом, сплошное беззаконие. Жили по принципу: кто смел, тот двух съел. По закону силы и тайги.
- Выходит, власть нужна.
- А как же, для порядка. Так вот, мы отвлеклись – продолжал отец, - шайку этого Селезня грабили, а он в отместку тоже грабил и убивал, пока воинская команда не взяла штурмом их крепость.После того, как разгромили шарагу Селезнева, русские беглецы стали искать места подальше и еще поглуше. Так дошли до верховий Бухтармы, прятались по диким ущельям. И вроде бы самому Селезню удалось ускользнуть от солдат. Дальше его судьба неизвестна.
- А чья вся эта земля была?
- А тут трудно разобраться. Сначала считалось, что это Джунгария. После их разгрома китайцами, на всю территорию претендовал Китай. Хотя, скорее, ничейная была земля. Бесхозная, как говорится. Вот русские после того поставили на месте заимки  Селезнева что-то вроде укрепления. Так, больше для видимости, хотели проверить реакцию китайцев. Построили, а сами ушли.
- Ну и что китайцы? – теперь уже и Степа заинтересовался.
- Сожгли. Не понравилось им. Хотя тоже никакого гарнизона не оставили. А русские, наоборот, через двадцать лет прислали сюда команду и основали Усть-Бухтарминскую крепость и поселок при ней. Так Россия потихоньку расширяла свои владения, а тут представился удобный случай присоединить и весь Бухтарминский край. Достаточно было принять в свое подданство  жителей этого края, то есть каменщиков. По совету властей из Барнаула, в 1792 году Екатерина II «простила» их, после чего большинство каменщиков вышло из гор и поселилось в долине по нижнему течению Бухтармы, где удобно было заниматься земледелием.  Так возникли деревни, о которых вы хорошо знаете: Богатырево, Быково, Сенная, Печи и другие.
«Да, не позавидуешь такому житью, - была общая мысльу Романа и Степы.- Какая уж тут романтика, хотя бы выжить. Не сдохнуть с голодухи, не попасться разбойникам и карательным отрядам». А еще сам собой возникал вопрос: Как так получается: в школе историю учим разных там древних греков и египтян, а что творилось у себя, ничего не знаем?
- Это называется краеведением, - подсказал отец. – Обычно свою историю копают сами жители. Есть такие неравнодушные, что интересуются своим прошлым.
«Может, и нам этим заняться? - возникла мысль у Романа, и Стёпе она понравилась. - Да, жаль, книг об этом не найдешь. Мы же почти ничего незнаем о своем крае, где живем. Кто здесь раньше жил, когда сюда пришли русские, где были первые  поселения? Найти бы хоть какие-то следы, порыться на чердаках, глядишь, попались бы  старинные монеты или, например, кремневое ружье.  Нашли же в Козлушке старинную фузею,  говорят даже, что из неё стреляли».
-Что интересного ты собираешься найти в крестьянском дворе? - смеется Степан. - Горшки, ухваты, в лучшем случае утюг чугунный попадется. Так у нас дома такой есть, и мама до сих пор им пользуется. Ну, сбрую, подкову старую найдешь. А насчет фузеи, тут неясно, говорят, что ее приволокли, то ли из Белой, то ли из Печей.
- Все равно где, но ведь нашли! Вот в  газете писали, что в Зайсане откопали в каком-то дворе винтовку Пржевальского. Вся ржавая, она выставлена теперь в музее.
- Да, про сенсацию сообщили, но не добавили, что прятали эту винтовку в гражданскую войну от большевиков. Кстати, - спохватился Степан, - ты же знаешь старое кладбище в Столбоухе?
- Еще бы не знать, за околицей села, на опушке пихтача.
- А я там специально бродил, смотрел. Заброшенное, заросшее дикой травой. Деревянные кресты давно попадали, а некоторые и сгнили, но холмикам ничего не сделалось. Так вот, рассказывают, что там похоронен богатый купец, зарубленный красными, а  где-то рядом его дочь зарыла клад из семейных ценностей. Целый ящик. А что в нем, никто не знает.
- Ящик? Если деревянный, то он уж давно сгнил.
- Может и сгнил, а может, он и не деревянный. Люди ведь соображали, когда прятали. Там и документы какие могут оказаться. От советской власти ведь все тогда прятали. Фотографии генералов, дворян, купцов до сих пор боятся показывать. Но это я к слову. А ты разве не слышал про это дело?
- Слышал, но как-то не придал этому значения, да и не очень-то верил всем этим рассказам.
- А я знаю, что не раз делались попытки найти тот клад, но все безуспешно. Ни дочери того купца, ни родных их давно ведь нет. Копались тайком по ночам, да где там, в темноте, да украдкой. Летняя ночь коротка, пока то да сё, начнуть рыть, а уже заря занимается. От народа стыдно, что гробокопательством занимаются. Быстренько зароют все назад, да еще и травкой надо прикрыть, чтобы следы спрятать. И стоит та могила, клад свой бережет. Кому-то денежки нужны, золотишко, а нам бы историю раскрыть. Там бумаги, документы могут быть. Смутное было время, почем зря людей убивали. Брат брата, бывало, не жалел.
- Степа, ты так увлекательно рассказываешь, что мне прямо сейчас хочется бежать и раскапывать тот клад.
- Надо с Пахомычем поговорить, порасспрашивать, он многое знает.
- Это тот дед, про которого говорят: «Дед сто лет»?
- Он самый, ему далеко за 80, он помнит всю заварушку в наших краях, что была после революции.
- Как же, красный партизан! Кстати, как раз на этом его можно и разговорить.
- Да он уже этим не гордится. Хотя, может, что и расскажет. Занятный старик.

                Пахомыч
Не откладывая в долгий ящик, вскоре братья были в избе старого партизана Пахома Ильича Свиридова. В темной комнате было не слишком уютно, чувствовалось отсутствие женской руки. Старик давно уже похоронил хозяйку и жил бобылем.
- Значит, интересуетесь, как была установлена советская власть в нашем лесном краю? 
Пахомыч сделал остановку, закурив сигарку самокрутку из самосадочного табака.
- Да-а. А я, пожалуй, уже и сам забыл и запутался, как все это было. Убивали друг друга, махали шашками, головы рубили. В общем, была какая-то кутерьма с расстрелами, голодухой, разрухой и так несколько лет. А что до советской власти, так это все было довольно мрачно. Пришли какие-то дяди в кожаных тужурках, перепоясанные ремнями и увешенные маузерами и объявили, что установлена советская власть.
- Но как же, а ведь до этого были бои. Красные, белые. Нам даже в школе рассказывали про Малея, расстреленного под березой около Шумовска.
Роман делал попытку разговорить, оказавшегося довольно суровым и неразговорчивым Пахомыча.
- Красные и белые? Так это же и те и другие были наши же мужики. Крестьяне. И вовсе не значит, что красные это беднота, а белые – кулаки и богатые. Бывало и наоборот.  Сейчас трудно разобраться, а тогда и вовсе все было непонятно, кто за что, кто против кого.
- А как же зверства беляков, о которых пишут и нам в школе рассказывают? - для затравки начал Степан. - В Зыряновске вон памятник стоит борцам за советскую власть.
- Я, ребята, вот, что вам скажу: - Вы меня не слушайте, я уже свою жизнь прожил, а у вас все впереди и вы должны по другому мыслить, чем я. А я же, сам воевал и теперь виню себя за это. Братоубийственная та была война, и жестокость проявляли с обеих сторон, что белые, что красные. Вот вы говорите про Малея. А я сам был свидетелем, как убивали Кайгородова. Известный командир у беляков. Разгромили его отряд в Уймоне, сам он лежит, тяжело раненый в избе. А наш красный командир подходит и добивает его. Как вам такая картина? Никакого суда, хотя бы для видимости. То же проделали с другим белым офицером, известным атаманом из Усть-Бухтарминска Щербаковым. Все это рядом с нами. Тому голову отсекли при всем народе, где были женщины и дети. А что дальше было? Сплошной обман. Землю посулили крестьянам, а сами тут же отобрали не только землю, но и выращенный хлеб. Это что, как это назвать?
Пахом Ильич так разошелся, что ребята были уже и не рады затеянному ими разговору.
-Пахом Ильич, да мы по другому вопросу, - попытался изменить ход разговора Роман. – Земля слухом полнится, болтают, что рядом с вами клад зарыт.
- Это кто же вам сказал?
Роман замялся, не зная, что сказать, но Степа тут как тут:
- Как кто, знакомая вам наша школьная техничка Фаина.
- А, Фая, ну да, она могла кое-что знать. Ну, раз уж это не стало тайной…
Пахом Ильич вдруг заговорил сердито.
- А что же вы хотите стать кладоискателями и чтобы вам все преподнесли на тарелочке? Клады не так просто искать, вокруг них всегда тайна, разбойники, пираты. Их ищут, потом за него сражаются, проливают кровь. И что же это за клад?
- Говорят, вроде как дочь убитого купца где-то тут зарыла свое богатство.
- И вы верите этим байкам?
- Вот мы и пришли к вам разузнать.
- Хм-м. А вы бабу Анисью знали?
- Эту старуху, что была не в своем уме?
- Её, её.
- Еще бы не знать. Её вся Столбоуха знала, а некоторые даже боялись. Она же с топором на людей кидалась. А сама побиралась, пока не умерла.
- Да было такое дело. Её, как в молодости напугали, так до самой смерти не прошла обида и страх. Ведь дочь купца, про которую вы говорите, это и есть баба Анисья.
- Мы этого не знали.
Братья на самом деле очень удивились.
- А я, ребята, знал её, можно сказать, с детства. Мы тогда в Путинцево жили по соседству. Красивая была дивчина. Она на меня долго обиду держала, когда с её отцом так поступили. Я же в красном партизанском отряде был, хотя к смерти её отца никакого отношения не имел. Жила в одиночестве, ни с кем не дружила. Это уж потом отошла, я ей помогал, как мог, когда она оказалась в бедственном положении.  Да, перед смертью она мне рассказала, что зарыла семейные ценности. И место показала. Тогда же, до самого тридцатого года все отбирали, вплоть до женской юбки. Называлось раскулачиванием. Вот она что-то и припрятала, да так и не попользовалась.
- Невероятная история! – вырвалось у Романа.
- Тут много неясного, - в свою очередь отметил Степан. – Как получилось, что вы и она оказались здесь вместе в Столбоухе?
- Все очень просто. Я проработал всю жизнь лесником, а она пожелала поселиться рядом с могилой отца. Работала на почте в Столбоухе. Вы-то уже знали её только в старости.
- Значит, могила её отца здесь, в Столбоухе?
- Здесь, совсем рядом, где мы с вами сейчас находимся. Говорю, открывая чужые секреты, так как сам я уже слишком стар и надо кому-то передать эту тайну. Родных-то у Анисьи не осталось, мне тоже не долго жить на этом свете, а вас я считаю людьми достойными, так как знаю и уважаю вашего отца.
- А почему сами не воспользовались?
- Самому? Это в нашей-то убогой жизни? А почему ты не спросил, как так вышло, что сама Анисья не воспользовалась?
- Да, почему не воспользовалась?
- Вы же не знаете, что там закопано. И я, скажу вам, что тоже не видел этот клад. Мне Анисья сказала так:  «Там, говорит, Пахом, закопан фарфоровый чайный сервиз. Но сервиз не совсем обыкновенный. Дорогой, кузнецовской фирмы. А фирма эта гремела на весь мир. Говорит, малинового цвета сервиз на 12 персон».  Вот сами и судите, зачем  Анисье или мне эта ювелирная работа в крестьянской избе? А вы откопаете, если сохранилось, можете в музей сдать. Потому вам и доверяюсь. Возможно, и какие-то бумаги есть относительно её отца.
- Нам, Пахом Ильич,  интересны бумаги для истории. Предметы старины, что люди привозили с собой, когда сюда бежали. Мы интересуемся, когда и как заселялся наш край.
- А вот тут, ребята, вы опоздали. Анисья, когда умерла, через год снегом раздавило её избушку. Она и так дряхлая была. Вот мальчишки и повадились бегать на развалины, рылись в рухляди. Показывали мне старые иконы, черные, закопченые. Анисья все это держала, хотя и не очень набожная была. Книжные талмуды там были, религиозные, конечно, старинные. Я-то всем этим не интересовался.
- А что за мальчишки? Может, у них все это сохранилось?
- И-и, и тут вы опоздали. Вы разве не знаете, что рыскал здесь один тип из Зыряновска. Все спрашивал про иконы и старинные книги. Он все и забрал, можно сказать, за бесплатно ему все отдавали. Зачем нашему человеку это старье? А этот Крепинин, не будь дураком, все это добро потом сплавил за границу. Говорят, озолотился этот проходимец. Он ведь не только в Столбоухе шарился, все деревни по Бухтарме обскакал. Шустрый был человек и с темным прошлым. Болтали, что он в наших, советских лагерях 10 лет отсидел за сотрудничество с немцами в годы войны.
- Нет, Пахом Ильич, мы этого ничего не знаем. Мы же все лето живем у себя на пасеке.
- Ну, так вот теперь будете знать. А клад этот надо раскопать, мне и самому интересно узнать, что там Анисьюшка запрятала. Она-то и сама уже давно позабыла, что там было, когда мне обо всем этом рассказывала.
Вы это дело не откладывайте в долгий ящик, нынче надо и разрыть, пока я живой. Весь инвентарь: лопаты, ломок – все это у меня возьмете, и скажите спасибо, могилка и клад рядом, тут в двадцати пяти шагах от моей избы. Получается, что я как охранник, на кладбище всю жизнь прожил. Да вот еще. Хе-хе, знаете, тут еще один сторож имеется. Удивитесь: сова! Как чуть под вечер, она вылетает из леса, садится на макушку пихтушки, в самый раз у того клада. И сидит так, зыркает по сторонам, поглядывает: не трогает ли кто тот бугорок. И что меня удивило: у всех сов глаза огненно красные, а у этой – синие! То ли она заколдованная какая?
Роман оживился:
- Неясыть эта сова называется,Пахом Ильич, только у нее глаза черные, с синевой, у всех других сов они желтые или оранжевые.
- Ну, вот видишь, что значит наука. Теперь буду знать. А вы приходите, раскопаем. Но лучше на рассвете, когда народ спит. Ночью-то несподручно, а пораньше самый раз. Нам не нужны деревенские пересуды, так-то вернее будет и спокойней. А приходите  с вечера. У меня переночуете, чайку попьем, дроздов послушаем – шибко хорошо они поют по вечерам тут рядом на макушках елок. Рассветает в половине четвертого, мой Петька, как пропоет, так и за работу примемся.
- Придем, Пахом Ильич, обязательно придем.Как ты, Рома, думаешь, когда?
- В  воскресенье не получится, надо дома побывать.
- Ну, тогда в пятницу вечерком к вам,Пахом Ильич, и заявимся.
- А как же школа? – вспомнил Роман.
- Выбирай: один прогул, но раскопки.
- Ну, разве ради науки. У меня еще идея возникла: порыться на месте избы бабы Анисьи.
- Приходите. Все осмотрим. Там целая кипа бумаг была, авось, что-то и сохранилось. А от меня привет передайте Петру Ивановичу!

                Душа Анисьи
Майским вечером братья брели по раскисшей деревенской улице.
- Степа, а, правда, как хорошо! На лужи смотреть больно, солнце так и играет, искрами сверкает! Засиделись мы в классах, а на улице-то как дышится, чуешь?
- Чую, что на сапогах по пуду грязи.
- Ну, и бог с ним, это чернозем. А птицы-то поют и солнце, как повисло в небе, так и не уходит! Слышишь, бекас блеет?
- Этот бекас и у нашей школы играет.
- Зато здесь свобода и тишина. Кроме птичьих, никаких голосов.  Да, вот слушай: кряковые полетели. А трясогузки-то, смотри, как радуются! Голосочки у них, как колокольчики. От возбуждения даже взвизгивают. Музыка весны. Я вот смотрю на проталины, как кандычки выходят из земли и нет, для меня ничего приятнее. Ходил бы и ходил, смотрел бы и слушал.
- Еще бы! Кандыки все любят. Может, больше жарков. Сибирский подснежник.
-- И леонтьица, и ветреница – это все наши подснежники. А то еще медуницы и даже мать-и-мачеха, они тоже весенние первоцветы. Я на простую проталину и то наглядеться не могу. На непросохшей земле прошлогодняя трава, будто прикатанная, и росточки розовые, бордовые, будто натыканные, вылезают, и тут же муравьи зашевелились, забегали.
- Их солнышко пригревает, вот они и ожили. А еще под березой желтая травяная ветошь, будто войлок, и тетеревиные каральки кучками лежат. Их от березовых сережек не отличить. Значит, ночевали зимой тут под снегом. Как увижу, так перед глазами косачи на ветках сидят.
- Не береди душу, Степан! Ты говоришь, а мне уже хочется бежать на тетеревиный ток. Гляди-ка, старый Пахомыч нас уже поджидает.
- Скучает дед по людям, по людскому вниманию. Человеку много ли надо. Проявили интерес, вспомнили о нем, он уже и рад.
- Здравствуйте, Пахом Ильич!
- Привет, привет! Засиделись, небось, за партами, так и весну прозевать можно. А я вот, старый, а как придет март, апрель, в избе не могу усидеть. Про май уж и не говорю, в избу и заходить не хочется. Чувствую в груди какое-то томление и тоску, грусть, и радость одновременно. Ну, насчет тоски дело понятное – старость не дает расправить крылья и полететь. А радость – это значит, что душа еще жива. Чай нас подождет, пойдем, поглядим на могилки, пока солнце не село. Вишь, как Мохнатка нависла, вот-вот солнышко за неё спрячется. У меня солнечный день короче на целый час из-за этой горы, но я на неё не обижаюсь, каженный год кислицу там беру, смородину, малину. Про косачей и глухарей промолчу, в последние годы стало мне жалко их убивать. Да и просто так из окна на Мохнатку гляжу, и вроде как душа успокаивается. Ну, вот и пришли. Тут все сразу вместе: могилки Анисьи, её отца и тот самый бугорок с кладом.
Совсем небольшой деревенский погост приютился близ речушки Столбоушки, негромкий шелест которой уже отчетливо слышался. Ему вторили голоса зябликов, овсянок, щеглов со стороны подступающего пихтача. Всхолмленная земля с кое-где торчащими кустами рябины, калины, боярки тут уже вся освободилась от снега, но северный склон горы, заросший пихтачом вперемежку с березой, был весь в снегу.
- Глядикось, птичками-то камешек обсижен. Они, будто ангелочки, могилку навещают, - Пахомыч показал на бугорок с торчащим на макушке большим булыжником.
- А что, правду говорят, будто пытались раскапывать клад?
- Это вы по Кольку Дерюгина прознали? Да где ему, забулдыге, добраться. Он же пытался ковырять могилку Карпея Афанасьича, отца Анисьи, значит. Так я его погнал, из ружья стрелял для острастки. А что до клада, так бог его уберег. Пока никто не прознал, никто его не трогал.
-  А вы этого купца знали, отца Анисьи?
- Карпея Афанасьича? Как не знать.  Я же его знал, еще будучи  мальчонкой и потом в молодости, когда его порешили. Степенный был мужичина, с большой окладистой бородой. Настоящий русский купец. Фамилия – Шашурин. Честно торговал, не обманывал,  а что кокнули, так это, считаю, была почти уголовщина. И вершили эти дела лодыри и завистливые люди. И я, стыдно признаться, с ними вместе был. Потом уж задумался, когда хлеб отбирать стали, а после коллективизации и восстания Толстоухова совсем прозрел.
- Это кто такой Толстоухов?
- Официально – враг народа, а на деле все наоборот. Известный командир, борец за советскую власть, его орденом Красного знамени наградили, а он, как увидел, что творят с народом, развернулся в обратную сторону. Во как!
- Как это? – не понял Роман.
 - А так, что поднял народ против власти и это уже в тридцатом году.
- Ну, и чем все кончилось?
- А чем иным может кончиться, как не расстрелами. Свояк свояка убивал, в Бухтарме красная вода текла.
- А вот и она! – вдруг живо встрепенулся Пахомыч.
«Кто она?» - подумал Роман и тут же увидел вылетающую из леса сову. С коротким, будто обрубленным впереди телом, неспешно махая широкими крыльями, она сделала круг над  взирающими на неё людьми и, глухо прокричав: «В-вя-у!», уселась на макушку ближайшей пихты.
- Вот видите, что я вам говорил: сова, как вы её назвали?
- Неясыть.
- Вот-вот. Теперь она будет нас караулить и ждать, когда мы уйдем.
Словно подтверждая эти слова, неясыть сорвалась с места и снова пошла на новый  круг. Но на этот раз она не ограничилась недовольным окриком, а еще и хлопнула своими мохнатыми крыльями.
- Ну, как? Теперь вы и сами видите, – негромко произнес Пахомыч, - однако, все это неспроста. Она так тоскливо вякает, что мне все кажется, будто это сама Анисья мается. Жизнь-то не сложилась, душа её мечется, никак не может успокоиться. У неё же, у Анисьи, и жениха тоже порешили. Он же у Кайгородова офицером служил. Анисья потому и уединилась, так и прожила ни на кого не глядя. Вот и сейчас, сама в земле, а душа плачет.  Душа-то живая! А еще говорят, что души нет. Вот же она!
 Степа хотел спросить, а может это вовсе и не Анисьи душа, но смолчал.
-  Что это я, совсем заговорился, - опомнился Пахомыч. –Тихо, тихо! Слышите, дрозд? Во-вот начал! Давайте помолчим.
- Ах ты ж, боже мой! – не говорил, бормотал себе под нос Пахомыч, - какой чистый голос! И как выговаривает, как декламирует! Гордец! Аристократ! Это вам не соловей, что взахлеб, бурно выкладывает свою песню. Этот по строфам, по слогам выдает, зато какой звук! Арфа. Да кой черт, человек не изобрел такого инструмента, где ему, человеку до лесного певца!
Пахомыч стоял в каком-то забытьи и кажется, ушел в какой-то нереальный мир.  Ребята постояли так несколько минут, потом Роман тронул его за плечо:
- Пахом Ильич, уже поздно, простынете. Скоро совсем темно будет и холодок пробирает.
- А-а да, да, - опомнился старик. – Простите, ради бога, век бы стоял, слушал. Идемте чай пить.

                Клад
Еще не рассвело, как, мучимый старческой бессонницей, Пахом Ильич уже будил братьев. Роман вскочил быстро, а Степан никак не хотел расставаться с теплой постелью.
- Вставайте, граф, вас ждут великие дела! – теребил его Рома.
- Какой граф, какие дела? – спросонья Степа ничего не соображал.
- Великие открытия, сокровища неведомой страны Гваделупы и Острова сокровищ. Мешок драгоценностей и золотые слитки.
- И куча ненужных черепков, - в тон ему ответил очнувшийся Степан, - да мешок сгнившего тряпья.
- Быстренько по чашке чая и за работу! – командовал Пахом Ильич.
Бодрящий ледяной воздух встретил их, едва они шагнули за порог. Занималась заря, птицы молча бегали по голому пустырю, усеянному редкими здесь ветреницами и кандыками, но со стороны леса уже начинал звучать пока еще слабый птичий хор, где различались голоса дроздов, овсянок и зябликов.
- Проголодались, мои милые, - обращаясь к птицам, с теплотой в голосе проговорил Пахомыч. – Кормитесь, кормитесь на здоровье, вам еще весь день петь и гнезда вить.
- Да, стойте, - вдруг обратился он к ребятам: - Слышите, шумит? Шумит, родимый!
- Кто шумит? – не понял Степан.
- Хамир шумит, - пояснил Пахомыч. – до него пара километров, а слышно. И так всегда, как тихая погода, так этот ровный гул. Я его завсегда слушаю, и никогда не надоест.
- Ну, с богом, помолясь, как говорили наши предки, приступайте, - без всякого пафоса, буднично сказал он Роману со Степаном, рвущимся начать работу.
Отвалили вросший в почву валун и ребята дружно заработали лопатами. Земля шла вперемешку с галькой и песком. На глубине примерно 75 сантиметров лопаты гулко стукнулись обо что-то твердое.
- Дерево! – сказал Степан, и это было понятно и без его слов.
Пахомыч достал из кармана большой складень, лег на землю и поскоблил доску.
- Листвяк, - сообщил он внимательно наблюдавшим за ним Роману и Степе.- А это значит, что кладу ничего не сделалось. Вам, считай, повезло. Он, должно, хорошо сохранился. Листвяжные доски вечные, а от сырости они еще крепче становятся. – И добавил:
- Вы пока обкапывайте ящик со всех сторон, а я за выдергой сбегаю. Без неё нам туго придется. Да, пожалуй, и топор не помешает, - сам себе добавил он.
Со скрипом отвалили крышку, и взору предстала картина, без трепета и волнения которую не мог бы видеть ни один кладоискатель.Среди полуистлевшей бумаги выступало что-то розово-красное, сложенное рядами.
- Чайные чашечки и блюдца! – с удивлением произнес Степа, смахнув слой бумажной трухи сверху.
- Сервиз, - подтвердил Роман.
- Он и есть, что я вам говорил, - спокойно сказал Пахомыч. – Вынимайте все до конца, а там уж и ящик надо вытащить.
- Красота! - Роман бережно держал, рассматривая ярко-красного цвета чайную чашечку с рельефными золотыми розочками на боках. – Ага, вот тут на донышке есть надпись, - вдруг заявил он. - Здесь написано: «Фарфоровый завод Кузнецова».
-Да, да, была  такая знаменитая на весь мир фирма, - подтвердил Пахомыч. - Драгоценная посуда. На неё только смотреть можно, любоваться, а не чай пить. Глядите, стенки бумажной толщины. Вот ведь умели же люди!
Всего достали из ящика около сорока предметов, где были и сахарницы и вазочки, и кофейницы и всего несколько чайных серебряных ложечек. Лишь три чашечки оказались раздавленными, все остальные целы.
- До чего-ж пригожа эта посуда!- восхищаясь, ходил вокруг всего этого добра, разложенного на земле,  Пахомыч. – Надо же и как-то упаковать эту хрупкость, чтобы не побить.
- Побольше бумаги или ветоши, - советовал Рома.- Аккуратно завернуть.
Выгрузив все до дна, с трудом подняли ящик, весивший не менее пуда, и тут всех ожидал еще один сюрприз. Под деревянным ящиком лежал другой – небольшой, свинцовый.
- Крышка запаяна или заварена, - заявил Степа, внимательно рассматривая шкатулку. – Нигде ни щелочки, - наконец определил он.
 - Неужели сам Карпей Афанасьич закладывал? – бормотал сбитый с толку Пахомыч. - Анисья-то до такого бы не додумалась. Да и где ей, девке-то! Давай, ножом подрежем. Свинец-то он мягкий.
- Мягкий и не ржавеет, - торжествующе, согласился Роман.
Аккуратно сковырнули крышку и из ларца посыпались бумажные царские ассигнации и николаевки.
- Карпей, Карпей, - машинально повторял Пахомыч. – Он, он деньги заложил. Да что толку-то от них. Только для музея. Успел-таки спрятать!
- Тут есть что-то еще, - заявил Степа, развертывая сложенные вчетверо бумаги.
Все трое склонились над развернутыми большими листами, красиво разрисованными картинками, где самыми важным были двуглавые царские орлы.
- Это похвальные грамоты, выданные гимназисту Алексею Карпеичу Шашурину, -  бегло прочитав текст, заметил Роман.
- Вот как! – удивился Пахомыч. – Алексей – это сын Карпея Афанасьича, брат Анисьи, значит. А я, признаться, как-то и забыл о нем. Сгинул он совсем молодым, в гражданскую воевал на стороне беляков.
- Одна выдана в 1912 и посвящена Отечественной войне 1812 года. Да, тогда ведь  отмечалось столетие этой войны, - продолжал Роман.- А другая 300-летию царского дома Романовых. Кого тут только нет! Портреты всех царей и героев России.
- Черт побери, какой красивый почерк, - заметил Степа. - Мне бы так писать.
- И почерк хороший, а смотри, каковы картинки! – восхитился Роман. - Здорово сделано, а говорим, отсталая Россия. Нам бы такие грамоты!
- Что вы хотите, на самом деле Россия шла вровень со всеми европейскими странами, - заметил Пахомыч. – По крайней мере, старалась не отставать.
- А вот еще шедевр, - Роман развернул следующую бумагу, как и первые две размером не менее шести тетрадных листов.- Ого, какой орел с двумя головами! И текст, за который можно залететь, куда не надо. Называется «Дарственная грамота». Вот слушайте: «Божьей милостью мы, Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Царь польский, Великий князь финляндский». Во как! И все с ятями и ерами в конце слов. Читаешь, будто в сказку про царя Гороха попал.
- А как же, все для важности, - отозвался Пахомыч, - для величия. Из-за этого, может, и революция произошла. Надоело людям слушать это державное величие бездарного человечка.
- Ты дальше читай, о чем речь, - поторопил Степа.
- «Проявляя милосердие и заботу о своих гражданах и помятуя о благополучии и процветании Родины, в урочище Дарственное близ заимки Кумашкино Зайсанского уезда Семипалатинской области дарую орошаемую проведенным каналом землю в количестве трех десятин мещанину Карпею Афанасьевичу Шашурину в бессрочное пользование».
- А-а, вот оно как открывается!- с удивлением произнес Пахомыч. – Выходит, Карпеич сначала крестьянствовал. А место то мне на Курчуме знакомо. И село Дарственное так и прозывается по сию пору. Только рядом там теперь еще большее село выросло: Кумашкино, говорят, его еще Курчумом прозывают.
- Вы мне, Пахом Ильич, растолкуйте, как это царь раздает землю, да еще и орошаемую каналами и все бесплатно? – недоумевал Рома.
- Так  это-ж по реформе Столыпина. Для блага страны раздавали землю, чтобы не пустовала, а приносила пользу.
- Выходит, и царь о стране заботился, о народе.
- Выходит, что так.
Роман потряс шкатулку:
- Звона золотых пиастров нет, зато есть шелест ассигнаций. Ничего, для коллекционеров и бумажные деньги драгоценны, если они старинные.
- Вот вам и история, – заявил Пахомыч. – Хотя и не совсем местная. Считайте, что вам повезло.
- Повезло, повезло, - живо отреагировал Роман. – Прямо, как в сказке: как задумали, так и вышло. У вас, Пахом Ильич, все оставим, пока из музея не приедут и заберут все это добро.
-Добро, да еще какое, - подтвердил старик. Все сохраню, будьте спокойны. Народ должен  знать свою историю, а где её увидишь, как не в музее.

                Хан Алтай
-Пахом Ильич, а почему перевоз через Хамир называется калмыцким?
Через несколько дней после раскопки клада ребята Дементьевы пришли навестить старого охотника, а заодно проведать найденные сокровища.
-А тут вы и сами могли бы догадаться, что к чему, - начал Пахом Ильич. – Прозвище это давно появилось, когда – не знаю. Как пришли русские, так с ними стали торговать алтайцы. Алтайцы – это те же калмыки, ойротами их иногда называют. В старые годы их царские власти причисляли к бродячим, так как земледелием они не занимались, а кочевали по  тайге в поисках пушного зверя. То есть охотились на соболя, белку, куницу, и на лося, марала тоже для пропитания. Приходили они из-за гор, из-за Холзуна, значит, приносили мягкую рухлядь – так русские издавна называли пушнину. Посиживали на колодах, принесенных рекой, дожидаясь русских купцов, а мы, детвора тоже вертелись тут, прибегали посмотреть на диковинный народ. Калмыки покуривали свои трубки, обменивая с пацанами на хлеб листвяжную серку или кедровые орехи. Темный был народ. Как говорится, дикие сыны тайги. Страшные на вид, но добрые душой и сердцем и наивные, как дети. Мне тогда часто приходилось общаться с ними и  кое что я узнал о их богах и вере. Более всего они почитают свои горы, считая, что это владения хана Алтая, а гора Белуха его резиденция, его трон. Ковырять землю – грех, земля – это святыня.
-Пожалуй, это мудро, - согласился Роман, но как же тогда обойтись без пахоты, без хлеба?
-Так они сами, если потом и сеяли что, то обходились деревянной сохой. Так, только чуть-чуть царапали почву.  Я тогда молодой был, говорю старику алтайцу:   «Ну и где ваш этот Хан Алтай? Где его большой чум стоит? Советская власть не только всех ханов и богачей, даже царя  прогнала. Нет никакого вашего Алтай-хана».
 А  старик сидит так это спокойно, усмехнулся и свою трубку набивает махоркой. Потом говорит неспеша,  неторопливо:  «Глупый ты, урус, молодой, и много не понимаешь. Алтай-хан, может, и не человек вовсе и ни прогнать, ни убить его нельзя. Это ты сейчас такой храбрый, а как попадешь в переделку, под  оплывину нарвешься, али под лед провалишься на реке, вспомнишь тогда Хана Алтая, с мольбой обратишься: «Помоги, Хан Алтай!» И гневить Хана Алтая нельзя: рассердится, бурю, ураган напустит, Хамир разольется. Сколько уже людей утопло!»
-Так это ж силы природы, и это каждому понятно! – не удержался Степан.
-Для тебя это так, а для алтайцев  это Алтай хан, - отвечал Пахом Ильич. – Раньше и я так же думал, а вот постарел, набрался ума-разума и теперь, как увижу осенью, что  Холзун снегом припорошило, думаю: «Вишь, седина упала на голову Хана». Холзун-то весь перед глазами. Смотрю на него: если черные тучи заклубятся над ним – хмурится Хан Алтай, сердится. И наоборот: сияет, значит, все хорошо, доволен, и нам, людям опасаться нечего. То же и Хамир: спокойно катит свои волны – блажен, слава богу, Хан, и людям хорошо. Вот так-то молодые люди, а это ваше право, как думать: есть ли Хан Алтай или его нет. Тут неволь  или думай, как хошь, от судьбы не уйдешь.

                Борис Васильевич
В воскресенье вечером вернувшийся из Зыряновска Петр Иванович делился впечатлениями со своими домочадцами:
- Был я у Бориса Васильевича, ночевал у него. Просил он, чтобы остался еще на пару деньков, да сами понимаете, никак мне нельзя задерживаться. Пчелы ведь ждать не будут. Душевный человек этот Борис Васильевич!
- И то верно, - подтвердила Марфа. – Очень интеллигентный. Хоть и начальник, а такой простой.
- Это правда, что простой, - согласился Петр Иванович, - и слишком уж порядочный. С работягами разговаривает, как с равными, хотя и начальник рудника.
- Как это, слишком порядочный? – не поняла Марфа. – Порядочности много не бывает. Чем больше, тем лучше.
- А вот так, в наше время, оказывается, что бывает. Хочешь жить, умей и покривить душой, а кое-где и наврать. А Борис Васильевич человек прямой, говорит то, что считает нужным, а такому в начальстве трудно удержаться. И не поддается он на нечестное дело.
- Так уж говори прямо, чем он там не угодил директору. Директор же комбината его начальник?
- Ну, Марфа, не нам с тобой разбираться в делах рудника, там все сложно. С одной стороны коллектив, а это ни много, ни мало, почти тысяча человек, а с другой – управление комбината, а за ним Министерство. И все гнут свою линию. А все сводится к одному: давай-давай!Давай план любой ценой. Работягам нужна зарплата, дирекции нужны ордена и повышения по службе. А не будет плана, стукнут по шапке. А Борис Васильевич как на передовой, и все давят на него.Другие что – выкручиваются, врут в отчетности, занимаются приписками, а наш ни в какую. Горой стоит за честность.Сама понимаешь, будет ли любить такого человека начальство.
- Да, тяжелый случай, - согласилась Марфа.
Роман и Степа слушают отца и, хотя и не вникают в тонкости разговора, а и им понятно, что туго приходится Борису Васильевичу, с которым сдружились год назад, когда он проводил свой отпуск с женой Клавдией Николаевной у них на пасеке. Сколько было разговоров, сколько интересного услышали они от опытного горного инженера, хорошего рассказчика и собеседника. Немало они тогда побродили по тайге, а уж сколько раз на рыбалке бывали совместно – и не сосчитать. Словом, крепко они тогда сдружились, хотя по возрасту годятся Борису Васильевичу в сыновья, а то и во внуки.
- Но я еще самое главное не сказал, - продолжал между тем Петр Иванович. – Приглашают они с Клавдией Николаевной наших ребят с Надюшей к себе в гости. Пусть, говорят, поживут у нас в весенние каникулы. Там у  них на руднике  интересные вещи происходят. Как Борис Васильевич кое-что рассказал, так мне  даже самому, как мальчишке, захотелось все это посмотреть.
-- Вот оно как выходит, - откликнулась Марфа, - так бы сразу и говорил. Значит, заскучал Борис Васильевич с Клавдией. Детей-то своих давно отправили вить свои гнезда, видать, тоска стала заедать, - заключила она и тут же добавила: - А что же там такого занимательного может быть на руднике? Копают себе, руду добывают.
Мать спрашивает, а у ребят уши на  макушке.  Раз уж отец говорит, значит, там, на руднике случилось что-то чудесное, волшебство или открылась какая-то тайна.
- Ну, не говори, -  энергично возразил жене Петр Иванович, - сама думай, они же карьер копают на месте старого города. Конечно, город небольшой, но ведь это рудник, которому скоро  двести лет стукнет. Они историю копают, вот что они делают! – почти в сердцах произнес Петр Иванович. – Там, что ни копни, открывается какая-нибудь тайна. То на подвал наткнутся забытый, то на зарытый клад, спрятанный в годы гражданской войны. А то еще старые выработки, шахты вскрывают. Вот сто лет стояла шахта, никто в нее не лазил, а тут на тебе: открылась вся картина, которая была в те забытые времена.
Роман и Степа при этих словах так и замерли, даже не в силах засыпать отца вопросами, на которые он, конечно, не  смог бы ответить.
- А то еще, - продолжал отец, - откопали старинное кладбище, о котором все давно уж позабыли и не знали о его существовании.
- Ну, уж кладбище трогать не стоит, - обрезала мужа Марфа, - ты мне лучше об этом не говори.
- Оно бы, конечно, так, но куда денешься, не будешь же закрывать  карьер из-за погоста, где похоронено два десятка человек 150 лет назад, - оправдывался Петр Иванович, - Борис Васильевич и так обеспокоился такой неожиданностью, распорядился, чтобы останки по-божески свезли на Зыряновское кладбище.
- Вот так-то оно и лучше, - подытожила Марфа, - а тебе бы не стоило и вообще упоминать об этом, тревожить души усопших.
- Это еще не все, - снова начал Петр Иванович, - там у них в карьере обнаружилось еще другое кладбище – мамонтов.
- Как это мамонтов? – тут уже мальчишки подключились к разговору. – Кто же это может хоронить мамонтов, уж не сами ли они? В то время и людей-то, поди, не было.
- А вот так, никто не знает почему, но в одном месте чьих только костей не находят. Борис Васильевич перечислял мне – там, кроме мамонтов еще и носороги были и бизоны. Да что там говорить, съездите, своими глазами все увидите, нам с матерью расскажете. Нам-то ведь тоже интересно.
- Еще бы не съездить, конечно, поедем! – с воодушевлением отвечал Роман. – Вот Надюха уже от радости даже запрыгала. Такое и в музее не увидишь. Только бы до каникул дождаться, а там, будь здоров, махнем в первый же день.
- Вот и хорошо, дождемся теплых дней и поезжайте, - даже Марфа не возражала. - Развеетесь от школьной жизни. За партами сидеть, как не надоест. Да и от тайги отдохнете, городскую жизнь посмотрите.
Зыряновск менял свое лицо. Уходил в прошлое старый город со своими хибарами, почерневшими от старости деревянными копрами шахт, горами отвалов и непроходимой грязью на кривых улочках. Все это сносилось развивающимся вширь карьером, рядом строился новый город с каменными двух и трехэтажными домами, с асфальтированной центральной улицей, получившей название Советской. На главной площади города строился вовсе не Горсовет и не Горком партии, как положено, а здание управления Свинцового комбината, и уже этот факт говорил о том, что  настоящим хозяином в городе было горное производство – рудники и обогатительная фабрика.
Как и прежде, город утопал в грязи. Жирный чернозем расползался под ногами, стоило лишь взбрызнуть дождичку и уж тем более весной, когда только что сошел снег и умолкли ручейки. По этой причине перед каждым домом стояло самодельное железное корыто с водой и веником для мытья обуви, почти единственной в это время, в виде резиновых сапог.
Квартиру Воронкова – начальника РОРа, как назвали рудник открытых работ, а проще – карьера, они нашли быстро, и были радушно встречены хозяйкой Клавдией Николаевной. Вечером пришел и Борис Васильевич, усталый, но довольный юным гостям.
- Вот вы, ребята, живете там, в своем лесу, не замечая, что находитесь в раю, - начал он, хлебая щи, - а мне ваша Большая Речка до сих пор во сне снится. Рыбачу там в  омуте под водопадами, а сам думаю:
- Не бросить ли мне свое горное дело, да заняться бы пчеловодством, как Петр Иванович? Ну, рассказывайте, что там нового на пасеке, как здоровье Петра Ивановича и вашей мамы. Все в порядке, вот и хорошо. А мы с Клавдией Николаевной предлагаем вам пожить у нас с недельку, да сколько хотите. У нас тут на карьере такие дела интересные разворачиваются.
Борис Васильевич внимательно посмотрел на ребят:  слушают ли они? Конечно, слушают, ждут дальнейшего рассказа, а что молчат, так это из приличия и чтобы не выдать своего волнения и радости.
- Так вот, ребятки, открылась у нас тут, как в древнем Египте, долина захоронений. Ну не фараонов, конечно, а целый комплекс древних животных, хоть зоопарк не открывай. И кого только нет: мамонты, шерстистые носороги, бизоны, олени, лошади. Каждый день новые находки. Ну, и кладбище старое. И откуда взялось? Нигде на карте не значилось. Просто беда. У меня тут женщины – рабочие, что чистят кузова самосвалов, работать отказываются. Жалуются, что смрад идет, спасу, говорят, нет, от костей человеческих. Я уж противогазы заказал, договорился с городскими властями, будем свозить в коллективную могилу останки зыряновцев-первопоселенцев. И говорить про это неудобно, да куда денешься!
Борис Васильевич задумался и через минуту продолжил:
- Хотя нет. Хочешь-не-хочешь, а придется поделиться. Дело тут деликатное. У нас уже были случаи раскопки богатых захоронений, даже клады находили. Тут ведь везде стояли  каменные лавки купцов.  Кошкины, Суровы, Веревкин и там другие. Кто-то похоронен, кто-то  клад закопал, когда пошла национализация. Так вот, работает экскаватор, бывает ночью, даже зимой так парит, что ничего не видно. Выкопал, отгрузил, увез на отвал и похоронил теперь уж навечно. А там бывают археологические предметы: монеты старинные, оружие, ордена. Про старинные бутыли мутного стекла и квадратного сечения, бусы кустарного производства с грязновтыми бусинами с дырочками я уж и не говорю. Штофы, кубышки стеклянные попадались. Этого добра было много. Кое-что мои ребята-экскаваторщики домой унесли. Потом оказалось, тут один шустряк, историк школьный под видом открытия музея начал собирать золотые вещички. А что значит самодеятельный музей? Сегодня он есть, а назавтра школьный учитель уволился, и музея нет. Давно пора в Зыряновске открыть настоящий краеведческий музей со статусом государственного. Археологические артефакты должны находиться в  надежном музее, а не где попало, где они все равно исчезнут. Вот я и подумал: на днях мы должны вскрывать место зыряновской церкви. А у церквей по русской традиции всегда есть погост, где хоронили священников, знатных людей. Значит, и у нас будут такие захоронения, вот я и пригласил специалистов из областного музея, чтобы находки собрать и сохранить для краеведческого музея в Усть-Каменогорске. Старинные монеты, бусы, разные ювелирные украшения давно находят прямо на поверхности, и все это теряется. А даст бог, в Зыряновске когда-нибудь откроют музей. Давно бы пора, городу нашему скоро 200-летие будут отмечать. Зыряновск куда старше, чем, например, Алма-Ата.
-Я где-то читал, что перед строительством церквей под фундамент закладывали золотые монеты, - вставил Роман.
-Да, такая традиция была, даже закладные доски делали для этих целей, - согласился Борис Васильевич. - Медные, чтобы на века память о строителях осталась.
-  А можно и нам присутствовать, когда будут церковь раскапывать? – робко спросила Надя.  – Хоть я и боюсь мертвецов, но ведь там уже от них, наверное, ничего не осталось.
- Так я же вас для того и пригласил, - отвечал Борис Васильевич. – То есть, конечно, не для раскопки погоста, а для экскурсии по палеонтологическим объектам. Завтра пойдете со мной на рудник, я вас познакомлю с нашим маркшейдером. Занятный человек, совсем молодой, недавно из института, звать Станислав Григорьевич Дорошинский. Занятный, не совсем точно, скорее, необычный и интересный. Он совсем не такой, как все остальные наши горняки. С виду тихий, вроде как робкий, но дело знает, а главное, многим интересуется. Наши инженеры что, им надо? Выпить, побалагурить, как сейчас принято говорить, побалдеть. А этот Станислав, как ни уговаривай, на корпоратив не пойдет, на собрание ходить не любит, в партию вступать отказался. Зато кроме работы фотоальбом карьера  ведет, макет объемный карьера задумал сделать. И так это наглядно получается  у него вместе с нашим художником. Из пенопласта вырезает каждый месяц выемку горной массы. Все раскрашено, домики, деревья, наша контора. И все в масштабе, очень наглядная получается касешка, как назвал карьер наш директор.
- А этот ваш директор хороший или плохой? – вдруг спросила Надя.
Борис Васильевич на минуту опешил, не зная, как лучше ответить.
- Надя, твой вопрос не совсем  правильный. Надо рассуждать по-другому: полезный ли человек для производства, нужен ли он для общества? Если нужен, то и хороший. А так… он человек своего времени. На него давят, он давит на других. Так уж все устроено в этом мире. По крайней мере, у нас в стране.
- А папа говорит, что он собирается вас съесть, - не унималась Надя.
- Съесть? Я что, съедобный? Как вы думаете, ребята?
- Надя среди нас самая смелая, - за всех ответил Роман, а Степа не совсем впопад добавил:
- Медведь вроде бы добрый, особенно в сказках, а человека, если голодный, съесть может.
- Ну, меня не съедят, - заверил Борис Васильевич. – Я еще к вам на пасеку приеду рыбачить. Как, Степа, удочки готовы?
- Готовы, они у нас завсегда на месте. Ух, я и мушек наделал, сам бы съел, не то, что хариус.
- Вот и хорошо. А со Станиславом вы сговоритесь. Он свою работу бегом делает. Закончит, а потом бежит в забой искать кости. Он уж в своем отделе целую кучу натаскал. Вызывали специалиста из академии наук. Там кандидат наук Кожамкулова целых три ящика из-под взрывчатки отгрузила этих костей. И сама искала и Станислав помогал собирать.
У этого Станислава много увлечений. Мы его отправляли в барнаульский архив собирать дополнительную документацию по старинным горным выработкам, а он кроме этого привез кучу материала по истории Зыряновского рудника. Заинтересовался, статьи в газеты пишет  и всем от этого польза.
- Да, нам тоже это интересно, - согласился Роман. – Вот бы посмотреть, а то живем и ничего не знаем про свою историю.
- Посмотрите, он вам все покажет. Он еще и камнями-самоцветами интересуется. Ему бы надо где-нибудь в исследовательском институте  заниматься, а у нас на производстве грубая работа. Давят, требуют, надо огрызаться, а он чересчур деликатный для этого. Хорошо, я его поддерживаю, не даю в обиду.
- А что требуют? – не выдержал Степа. - Работу сделал, а что еще надо?
- Как тебе сказать, Степа, чтобы ты понял. Есть такие люди, что им всегда мало. Маленькая зарплата, не так подсчитал, объегорил. Рабочему человеку часто кажется, что его обсчитывают. Не все люди такие, но их много, тем более, что и мастера на стороне рабочих. Выдал замер, а плана нет, вот и начинается катавасия и споры: маркшейдер плохо замерил, обсчитал. Скандалят, идут жаловаться. Словом, неприятная картина, тем более, что и высокому начальству нужно обязательное выполнение плана. Приходится мне брать огонь на себя. Вот так и живем, воюем, а для этого нужна смелость и характер. Но я, кажется, говорю лишнее, и пора бы нам сменить тему разговора.

                Станислав
Наутро все толпились у кабинета начальника рудника. Мастера, начальники  участков, рабочие. У каждого свое дело, каждому надо слово и распоряжение начальника. Борис Васильевич только что был и уже и нет его. На руднике десятки проблем и тут уж не до ребят.
- Парни, вы с Борис Васильевичем? – К несколько растерявшимся мальчикам обратился молодой парень в светлой куртке.
-Угу, - буркнул Степа.
-Значит, ко мне. Идемте в маркшейдерский. Меня зовут Станислав, я как раз вас жду. Давайте знакомиться.
- Рома, - назвал себя Роман, - а это Надя и Степа. А вас как по отчеству?
- Лучше без отчества, мне это привычней, - отозвался Станислав. - В детстве звали Стасиком, потом Стасом, а теперь вот Станислав. С чего начнем? Давайте сначала посмотрим кости,  палеонтологический материал.
В маркшейдерском отделе, большой комнате лежало несколько куч очень крупных костей, разложенных по видам животных: отдельно мамонты, носороги, бизоны, олени, лошади. Да тут было что посмотреть: позвонок мамонта едва ли не с футбольный мяч, такие же и даже больше, бабки. Станислав рассказывал:
- Это не самые крупные, их я уже и не беру, - пояснил он, видя удивление ребят. – Куда их денешь, например, ребро, если размером оно с две оглобли. Я его и не донесу. Или челюсть целую. Хотя, впрочем, целых костей почти  не бывает. Пока до меня какая дойдет, её уже порушат, хоть монитором, хоть экскаватором.
А как вы все это определяете?
-Да ведь видно же, где бык, а где олень, например. Кое-что я научился определять с помощью учебника палеонтологии. Вот, глядите, челюсть шерстистого носорога, в моем представлении похожая на свиную, но гораздо крупнее. Верхние коренные зубы, стираясь, с торца образуют рисунок, напоминающий греческую букву «пи». Эта кость рассыпалась, но я ее укрепил и реставрировал с помощью специально приготовленной замазки. Такой же, как замазывают стекла в оконных рамах. Олифа, мел, вот и все, что нужно. Этот рецепт я еще с детства помню, когда жил в отцовском доме.
А вот эта огромная лобовая кость с отростками рогов сразу видно, кому принадлежит. Быкам, а точнее, древним бизонам. И вот что удивительно: вместе с костями иногда попадались и пучки шерсти красноватого цвета, наверняка, мамонтовой. Вот, смотрите, я тут набрал в спичечный коробок. Пролежавшая тысячи лет, она почти выцветшая.
-Да, и тонкая, как паутина, - с удивлением сказала Надя, разглядывая небольшие пучки очень ломкой рыжей шерсти.
-А это что за штуковина? – спросил Степа, показывая на массивный обломок желтоватого цвета, - я бы сказал, что это зуб, но очень уж он большой, прямо-таки гигантский.
-Да, верно, это зуб мамонта, - отвечал Станислав, наблюдая, как вытянулись лица ребят в недоумении.
-Если это зуб, то его хозяин должен быть величиной с трехэтажный дом, - вполне всеръез сказал Степа.
-Ты, Степан, был бы прав, если бы у мамонтов было 32 зуба. Но у них, как и у слонов, их всего по восемь. Клыки превратились в бивни, а резцы оказались ненужными и атрофировались. Так как растительную пищу, они срывают хоботом, то осталось лишь по два коренных зуба на каждой стороне челюсти, зато, видите, какие мощные! Настоящие жернова для перетирания травы и веток. За жизнь, а слоны живут до 80 лет, они у них меняются три раза, истираясь до основания, ведь вместе с травой попадает и земля, и песок.
-А это что за фарфоровая труба? – спросил Степан,взяв руки желтоватый предмет круглого сечения.
-Разве не узнал? Это же бивень мамонта. Вернее, его обломок.
-А и правда. Только он что-то крошится.
-Да, бивни сохраняются хуже других костей, - подтвердил Станислав, добавив: - А лучше всех зубы. Видите, тут их целая коллекция от разных животных. Как вы думаете, почему так много зубов?
-Они крепче, из-за дентина и потому лучше сохраняются, - сообразил Роман.
-Верно, - согласился Станислав. – А я тут еще другую теорию толкаю, почему зубов много относительно других костей. Да потому, что кости вместе с падалью жрали гиены. У них такая специализация – именно кости. А зубы они не могли разгрысть – слишком твердые.
-Интересно, - протянул Степа. – Вот бы посмотреть,что тут было 20 тысяч лет тому назад.
-Читай Обручева «Плутония» или Рони «Борьба за огонь»,- посоветовал Станислав.- Особенно вторая книжка. Там автор изобразил так, что все кишит от страшных хищников: пещерные медведи, львы, саблезубые тигры. И все голодные, а самая легкая добыча – человек. А тут еще ледниковый период наступил, холод. Единственное спасение забраться поглубже в какую-нибудь пещеру. Этих пещерных людей так и называли – троглодиты. У них выживали, наверное, из тысячи один.
-А, кстати, кости древнего человека не попадались?
-Слишком сложный для меня вопрос. У нас в карьере все перемешалось и не поймешь, где древнее, а где современное. Я же говорил про старинное кладбище, а там где их разберешь – древние или не очень.
 Когда закончили беглый осмотр, Станислав сказал:
-А теперь в путь. Но сначала мне надо сделать свою работу и это займет часа два. Вот стоят  ваши сапоги, надевайте, без них на участке гидромеханизации делать нечего.
-Хорошо, мы посмотрим вашу работу. А что такое маркшейдер? – не выдержала Надя. – Слово не очень нам знакомое.
-Маркшейдер? Если в переводе с немецкого, это человек, специалист, рисующий, определяющий марку. А что такое марка? Точка на местности, условная или отмеченная штырем, пирамидой. И главное - ее местонахождение должно быть определено, то есть вычислены её координаты. А если знать координаты, то с этой точки можно делать геодезические съемки и рисовать карту, план, считать объемы, что хотите.
-А-а, понятно. Это как мореплаватели секстантом определяют широту и долготу.
-Там очень приблизительно, а нам нужно точно. От этого зависит многое, в том числе зарплата. В общем, маркшейдер – это то же, что геодезист в приложении к горному делу. А еще – это козел отпущения.
-Как это?
-А так, что маркшейдера сделали человеком, отвечающим едва ли не за все цифровые данные на руднике. Но это долгий разговор, к нам не относящийся.
-А что сейчас вы будете делать?
-Замерю углы теодолитом, а в конторе вычислю координаты.
-В общем, сплошная математика?
-Да, можно сказать, тригонометрия. Кто в школе её освоил, тот легко может выучиться на топографа. А топография – это простейшая геодезия.
Когда Станислав поставил инструмент на штатив, все по очереди заглянули в окуляр.
-Ой, а там все вверх ногами!- удивилась Надя. - Почему?
-Свойство оптики переворачивать. Но это не мешает в работе.
-Как это не мешает, неудобно же!
-Надя, ты как моя реечница.Увидела, что все кверх ногами и теперь одной рукой держит рейку, а другой придерживает юбку. Я же ее вижу кверх ногами. А еще студенты  рассказывают такие байки. Работают студенты-горняки с теодолитом. Подходит дряхлый старичок:
 -Ребятки, дайте взглянуть, что вы там все смотрите, никогда не видел.
-Что ты, дед, сидел бы на своей печи и не рыпался. Иди своей дорогой.
-Жаль, ребятки, прожил жизнь, а в трубу не посмотрел.
А дед-то был известный на весь мир профессор геодезии, знаменитый Келль. Горняки-то его не знали.
Это анекдот?- спросил Роман.
-Нет, почему же, профессора, особенно умные, любили подшутить. Ну, вот, теперь можно идти искать древние мослы. Знаете, хожу туда почти каждый день и всегда чувствую волнение: вдруг да сегодня попадется что-то необыкновенное.Азарт кладоискателя, а в данном случае клад этот может оказаться куда значительнее, нежели пиастры или фунты стерлингов. Вот увижу белое пятно в забое, и так забьется сердце – что там, какой зверь, в какой сохранности? А вдруг да такой, что и науке не известен? Хотя фауна четвертичного периода хорошо изучена и сюрпризов ждать нечего. Получается, сам себя обманываю.
- Вы, наверное, очень увлеченный человек? – заметил Степан. – Даже по интонации голоса это заметно.
- А как же иначе, быть равнодушным ко всему на свете? А для чего тогда и на свет родиться?!
- Ну, люди гонятся за богатством, за золотом, а тут всего-навсего кости.
- Кости, это верно, - согласился Станислав,-  а бывает обломок кости дороже золота. Вы же знаете, по обломку черепа ученые определяют, как и когда появился человек, как он развивался. Это же страшно интересно. Сто раз повторюсь, это захватывающее и  волнующее занятие, напоминающее кладоискательство.
- Степа, перестань ерундить, - одернула брата Надя. – Вы, Станислав, не слушайте его.  На самом деле ему все это безумно интересно и нравится ваш рассказ. Это он у нас бывает такой вредный, когда хочет узнать побольше.
Вдруг лицо Станислава озарила улыбка, он как-то оживился и с  пафосом произнес:
-Пиастры, дукаты, гульдены и фунты стерлингов! Что может быть слаще звуков, когда произносят эти слова! Знакомо ли вам, господа, волнение кладоискателя, когда лопата звонко стукается о заржавленную крышку ларца, сундука или глиняного кувшина, рассыпающегося от старости  и хранящего тайны веков?Знаком ли вам трепет и стук собственного сердца, когда вы со скрипом открываете заржавленную крышку ларца, набитого золотыми монетами, тускло блестящими в ночном лунном свете? Ох, уж эти кладоискатели! Одни мечтают найти свое сокровище, заключающееся в редкой бабочке, другой – в необычном растении или впервые  увиденной птичке. И разве это плохо – восторгаться и радоваться чему-то необычному и все время познавать неизведанное? Итак, если вы чувствуете волнение, тогда быстрее в путь,  за поиском сокровищ!

                Мамонты в карьере
По дороге Станислав продолжил свой рассказ:
-Четвертичный период, а в нем плейстоцен, - последний в геологической истории земли, закончившийся 12 тысяч лет назад. По всей Сибири, да и в Европе фауна плейстоцена хорошо известна. Тогда обитали крупные млекопитающие, обросшие густой шерстью, хорошо приспособленные к жизни в суровых условиях. На них охотились древние люди. Кроме упомянутых мамонтов, шерстистых носорогов и бизонов, находятся останки гигантских оленей, верблюдов, пещерного медведя, ископаемых лошадей.Чаще всего костяки попадаются на глубине 15-25 метров, - продолжал Станислав. – Я подсчитал: если предположить, что годовое наслоение наносов составляет 1 мм, то и возраст находок соответствует примерно 20 тысячам лет. Глубже 30 м в красных неогеновых глинах попадаются окаменелые, минерализованные кости, очень тяжелые. Но таких  мало.Одних только мамонтов в нашем карьере были десятки. Но сколько именно – один десяток – два, – сейчас сказать невозможно. Почти все вывезено в отвалы. Мне даже во сне иногда снятся сцены из прошлого. Слышу трубный рев мамонтов, убегаю от саблезубых тигров и носорогов. Чаще же грезятся картинки с торчащими из земляных забоев костями невиданных, диковинных зверей. Я ковыряю глину, и обнажается огромный костяк: ребра, позвонки, даже бабки, размером с  котел. Все время интригует тайна: а что еще хранится  в глубине? Конечно, возникает вопрос, почему находок так много?
-Да, действительно, почему так много? – заинтригованный рассказом, спросил Рома.
-Я где-то читал, что существуют слоновые кладбища, - вставил Степа. – Когда слон чувствует свою смерть, он идет и умирает там, где лежат останки его предков.  Может, и у вас так?
-Это, скорее всего, красивая легенда, - отозвался Станислав. - В Зыряновске все можно объяснить по-другому. Животные паслись на склоне горы, погибали, а кости их, смываясь водами в грозу или весной, накапливались по дну лога. Этот лог тянется через весь карьер метров на 300, здесь кости и находятся.
-Это же сколько было животных и как они выживали в нашу зиму, когда морозы под сорок и жрать нечего, вокруг один снег? – удивился Степа.
-Да, это верно, - согласился Станислав. – Я сам над этим задумываюсь. На одних древесных ветках, как зимуют лоси, мамонту не прожить. Да и мороз в 40 градусов, я думаю, ему не выдержать. Потому и вымерли, что климат изменился, стал более суровым.
-А что это за гидромеханизация и для чего она? – поинтересовался Роман, когда уже подходили к карьру.
-А тут история такая. В южной части карьера мощность рыхлых отложений доходитдо 50 - 100 метров. В обводненных суглинках тяжелые экскаваторы тонут, глина налипает в ковшах и кузовах самосвалов. Вроде бы ерунда, а очистка их стала настоящей проблемой, вот и придумали разрабатывать рыхлые отложения с помощью гидромеханизации. Суглинки и глины стали размывать из гидромониторов сильной струей воды. Размываемая глина вместе с водой стекает в зумпф, это такая яма, а отуда насосом по трубам подается в гидроотвал.
Брандспойт, вроде как у пожарных, называется гидромонитором. Представляете, один такой монитор делает работу за целый трехкубовый экскаватор, и не надо самосвалов, чтобы вывозить породу, ни дорог, но вместо всего этого приходится прокладывать трубопроводы. В забоях гидромеханизации намного легче отыскивать и раскапывать кости, там все на виду. Вот мы сейчас и идем все это смотреть. Сами увидите, как все это интересно.
-И как это вы успеваете вести участок и кости собирать? – спросил Роман.
-А вот как хочешь, так и успевай. Все за счет скорости и молодых  ног. Выкроишь полчаса – и бегом в забой гидромеханизации. А там всюду вода, болото, целые озера и реки. Вместе с пульпой кости несет в водосборник, а оттуда насосом в гидроотвал. Не успеешь собрать – значит, потеряно безвозвратно. Но все же я успел кое-что собрать, что вы и видели в конторе. Кроме того, много из мной собранного увезла сотрудница палеонтологического отдела Академии наук Казахстана Болдырган Кожамкулова. Несколько дней она ходила в карьер, набрала еще и много такого, что я и не замечал, в частности, крохотных костей мелких грызунов. Всего видов ископаемых животных оказалось, около двух десятков. Мамонта она назвала  южным слоном, и, с чем я не мог согласиться, возраст находок определила в десять тысяч лет. Ядумаю, что им раза в два больше.
Потом сложила все находки наши и свои  в деревянные ящики из-под взрывчатки и отправила в Алма-Ату. Одних зубов, к которым я был особенно неравнодушен, там была целая коллекция. Помнится, я все любовался острым клыком, который приписывал пещерному медведю, а оказалось, что  верблюжий. Было обещано почти все вернуть назад. Как водится, ничто никто не возвратил.
Ну вот, мы и пришли, - Станислав переменил тему разговора.
 -Здорово, Тимофей! – приветствовал он рабочего. – Как, много костей сегодня намыл?
-На сурпу для бригады хватило, да кое-что еще осталось, - отвечал тот, показывая на небольшую кучку белеющих предметов.
Все подошли, разглядывая еще не просохшие костяные обломки.
-Так, вижу обломок лошадиной челюсти, кажется, их называют гиппарионами, опять бизоньи лбы, мамонтов не видно.
-Мамонт не каждый день, - отвечал Тимофей, - лошадей поболе будет.
-Да, так получилось, что мамонтов в основном экскаваторами рыли, - рассказывал Станислав. - Вначале диковинно было. Когда брали суглинок в верхних слоях, экскаваторщик заметил в забое какой-то белый предмет. Камень не камень, а что-то высыпается. Вылез из кабины – кости, да еще  и какие: позвонок с хорошую кастрюлю, бабка из коленки – с чугунок. А когда попались белые, будто изогнутые фарфоровые трубы, бивни, поняли: мамонт.
Сначала удивлялись, потом надоело, работали, не обращая внимания. В общем, покрошили, погубили много и почти все вывезли в отвалы.  Рабочим план надо выполнять, им не до мамонтов.  То, что  осталось, то, что собрали, вы видели в конторе.
-Да оно и монитором не лучше, чем экскаватором, - сказал слышавший рассказ Станислава мониторщик. - Крошатся от воды кости. Шутка ли, пролежали в сырой воде тысячи лет.
-Жаль, - сказал Роман. – Даже в нашей школе показать все это было бы интересно. В музее тем более, сколько людей могло бы все это видеть.
-Да вот же они лежат, кости, бери любую, - предложил Тимофей. – Нам что, жалко что ли?
-Берите, берите, что понравится и что можете унести, - поддержал его и Станислав, видя недоверчивые взгляды ребят. – Вот по зубу древней лошади, а Наде медвежий клык. Пригодится, хоть для сувенира, хоть для школьного музея.
-А у меня уже есть ожерелье из медвежьих когтей, -похвалилась Надя. – Сосед по пасеке убил, сам еле спасся от того медведя.
-Ну вот видишь, как бывает. А я вот так почти каждый день прибегаю посмотреть: не нарыли ли чего интересного. Так и тянет сюда, ноги сами несут.
               
                Хрустальные копи
-Станислав, нам Борис Васильевич рассказывал, что вы и минералы собираете и старинные материалы по истории Зыряновска из Барнаула привезли, - насмелилась спросить Надя.
-Ну, это слишком громко сказано, - отозвался Станислав. – Коллекция моя очень скромная, да я её сам и не считаю коллекцией. Так, для памяти собранные образцы из поездок по разным рудникам во время летних институтских практик. Есть кучка горного хрусталя, кое-какие образцы кальцита из Хайдаркана да самородная медь из Джезказгана.
-Горный хрусталь? Это же драгоценный камень!
-Ну, не совсем так. Скорее, совсем не так. А камень действительно красивый, особенно, если чистый и прозрачный. И, верно, из него украшения делают, тем более, что он бывает разных цветов. Броши, кулоны, запонки. Но мне больше нравится природная красота, то, что  создала сама природа. Именно кристаллы.
- А можно это как-то посмотреть?
-Да никаких проблем. После работы я вам покажу дома.
Камешки, как сам Станислав называет свою коллекцию, сложены у него за стеклом серванта вперемешку с  различными сувенирами, собранными во время поездок. Тут и причудливые растения с озера Зайсан, ракушки и раковины. Прозрачные, как льдинки, кристаллы гипса.  Причудливой формы медный дендрит. Кристаллы кварца разных размеров, прозрачные и мутные. Есть сростки, называемые друзами.
-И где же вы таку красоту нашли? – вырвалось у Нади.
-Здесь совсем неподалеку, у деревушки Ландман, которую вы проезжали по пути в Зыряновск. Там есть заброшенные старые копи.
-Значит, когда-то этот хрусталь добывали? А как бы там побывать? Живем и не знаем, что под боком такие чудеса, - не удержался Степан.
-Если в выходной, то я могу составить вам компанию, - обещал Станислав. -  Честно говоря, меня не оставляет надежда найти какой-нибудь необыкновенно красивый образец. Хорошую друзу с абсолютно чистыми и прозрачными кристаллами.
- А вот эта друза разве не хороша? – спросила Надя, держа в руках компактный образец.
-Согласен, друза неплоха, - согласился Станислав, - но ведь человек ненасытен, ему хочется все лучше и лучше. К тому же азарт, без него и жизнь неинтересна. Вот, глядите, из Хайдаркана,  это на юге Киргизии, белый ёжик. Правда, хорош образец?
-Да, я сразу обратила на него внимание, - призналась Надя. – Он как коралл, только гораздо лучше. Шипы во все стороны. Действительно, морской ежик, только белого цвета.
-Это все из карста, из подземных пустот, что промывает вода в известняках. В Хайдаркане добывают киноварь, руду на ртуть, и там постоянно встречаются карстовые пустоты в известняках. Это опасно, так как в них могут провалиться и люди, и оборудование. Но они невероятно красивы, эти пустоты. Как подземные беломраморные дворцы и даже лучше, чудесней. Там все вокруг белоснежного цвета: стены, потолок, свисающие со всех сторон сталактиты, а снизу подпирают сталагмиты. И при освещении все это сверкает, искрится, словно в волшебном дворце.
-Туда можно и экскурсии водить, чтобы любоваться этой красотой?
-Какие экскурсии! Все это заваливалось пустой породой и на этом безобразии рудник выполнял план, так как не было необходимости поднимать породу на поверхность. Вали себе под носом, а деньги получай, будто вывез в отвалы.
Станислав помолчал:
-Много красоты погубили, да, наверное, и сейчас это варварство продолжается. А взять для коллеции? Там самое трудное, отколоть образец так, чтобы его не поранить и не разломать. Это же все кальцит, а он мягкий и хрупкий. Я чуть не плакал, когда видел, как эти дворцы засыпают породой.
-Да, вздохнула Надя, - вряд ли мне доведется когда-нибудь побывать в таком дворце.
- Зато мы завтра побываем на копях, - напомнил Степа.
Утром они сошли с автобуса в деревушке с несколько странным названием Ландман. Страна мужчин – перевел Станислав. - Здесь живут немцы, и они называют себя лондонцами.
-А в Парыгино сельчане называют себя парижанами, - усмехнувшись, добавил Степа. - Сплошная Европа в стране Зырянии.
Они миновали зеленую улочку и стали подниматься в гору, поросшую диким миндалем, шиповником и караганой. По дороге Станислав рассказывал:
- Минералы, красивые камни я любил давно, можно сказать с детства, и даже немного собирал. Поиски их всегда казалось мне охотой за сокровищами, спрятанными в недрах земли. Вот и здесь, когда мне рассказали, что стоят брошенные хрустальные копи, я сразу же загорелся, и в ближайший выходной отправился на разведку. Сначала ничего не мог найти, потом,порывшись в наваленных тут же кучах породы, обнаружил кристаллики кварца. Словно отполированные, грани их тускло мерцали стеклянным блеском. Настоящий горный хрусталь, полудрагоценный самоцвет в моих глазах был настоящим кладом. Тогда я видел себя то на «Острове сокровищ», то в изумрудных копях «Медной горы». На память приходили уральские сказы о горных кладовых. Тогда я нарыл почти рюкзак граненых, полупрозрачных камней. Потом, спустившись к речке у подножия горы, долго отмывал их от белой и красной, очень липкой глины. Чистые и мокрые, они сверкали еще красивей, но, к сожалению, почти все оказалось изъеденными рваными ранами, словно источенные какой-то неведомой болезнью. Из-за этого большую часть собранного пришлось выбросить. Но все равно  много из собранного принес домой, и кое-что из найденноговы видели у меня дома.
Позже я понял, где надо искать. Оказалось, что плохие кристаллы находятся в кварцевых трещинах, заполненных белой, рассыпчатой глине, похожей на мелкий песок, а лучшие – в пустотах, заполненных красной глинкой.
-Ну, вот и пришли, - сказал Станислав, когда, выбравшись из кустарниково-травяных дебрей, они вышли на каменную площадку, выгрезенную на склоне горы. – Когда-то была государственная копь по добыче пьезокварца,теперь, считай, моя собственность, - добавил он с некоторой усмешкой, - поскольку никому не нужна, никто сюда не ходит и, как видите, все здесь заброшено.
- Здесь хорошо, -оглядывая окружающий простор, сказала Надя. – И далеко все видно. Город, отвалы вашего карьера, горы. Смотрите, виден Холзун и даже наша гора Громотуха.
-Да, и мне здесь нравится и в первую очередь тишина и полное уединение, - делился с ребятами Станислав. - Ничто здесь не мешает работе, люди сюда не ходят. И я, забыв обо всем на свете, могу по целому дню копаться, особенно если дело идет на лад.
Едва ли не всё лето после того я ходил на эти заброшенные хрустальные копи, вот тогда и обнаружил в забое тонкую жилу, заполненную красной глиной. Именно в ней попадались лучшие кристаллы, а иногда и целые друзы – сростки нескольких кристаллов, чистые, ровные, не изъязвленные отвратительной коррозией камня. Углубляясь с помощью длинной отвертки, я прорыл длинную и очень узкую штольню, так, что наружу торчали лишь ноги. Измазанный глиной, я вылезал наружу лишь для того, чтобы осмотреть очередную находку, а затем торопливо возвращался в свою нору. Я не хотел терять ни минуты. А однажды вот так вылезаю из своей норы и глазам своим не верю: прямо напротив стоят две косули и смотрят на меня. Вот, наверное, удивились: откуда такой чудик взялся.
Как-то я пришел сюда со своим другом. Он все оглядел, а, увидев мою закопушку, говорит: - Эх, сюда бы взрывчатки! Заложить бы в щель да трахнуть. Какой бы забой обнажился!
Но я предпочитал работу без грохота взрывов и рева механизмов. Моя жила была ничем иным, как занорышем – подземной пустотой, погребком, в которомвыросли минералы, обволакивая стенки щеткой кристаллов. Занорыш, жеода, погребок – все эти слова пришли с Урала от старателей копей с самоцветами. Все они все равно что ларцы с драгоценностями. В моей жиле встречались лишь обломленные друзы и отдельные кристаллы, не сросшиеся со стенками погребка. Но это было даже удобнее, так как отколоть друзу бывает, ох, как нелегко! Все они были для меня сокровищем. Радостно ёкнет сердце, когда в монолите нащупаешь податливую мякоть, а рука вместе с орудием проваливается в пустоту. Лихорадочно ковыряешь, убирая накопившийся за тысячелетия ил, а в темноте уже проступает загадочный, стеклянный блеск камня. Сколько миллионов лет понадобилось, чтобы вырастить эти друзы? В хаотическом беспорядке торчали стрельчатые столбики, ромбики с коническими макушками, стеклянные «гвоздики», «спички» с заостренными концами, чаще по отдельности, а иногда образуя так называемые «щетки».
-А ведь верно, когда-то в детстве мы говорили, что камни растут, - вспомнила Надя. - Значит, действительно растут.
-Да, кристаллы растут, вернее, большинство когда-то росли. Когда остывала расплавленная земная кора на заре существования нашей планеты Земля. Из растворов вырастали кристаллы.
 Каждый нашел здесь себе  занятие по душе. Станислав, показав свою добычливую штольню, предоставил её в распоряжение ребят, а сам занялся заполнением своего дневника. Надя бродила вокруг , любуясь полевыми цветами и слушая пение птиц, а Роман и Степан, по очереди, сменяя друг друга, работали в штольне, не замечая, как бегут часы. Время от времени они прерывали свое занятие возгласами радости, если случалась удачная находка.
Здесь привлекало все: полное умиротворение природы, негромкое пение птиц, гнездящихся в море кустарника вокруг, азарт поиска и радость находок. А как приятно было после нескольких часов работы спуститься вниз к речке и, слушая плеск волн, отмывать граненые обломки, с волнением всматриваясь в добытые сокровища! Разложив добычу на берегу, лучшие кристаллы завернули в обрывки газет, специально припасенных на этот счет. Тело ломила приятная усталость. Рядом порхали роскошные большие бабочки с бархатными черными крыльями. Разморенный дневной жарой, они садились на влажный прибрежный песок и сидели там, лишь изредка шевеля крыльями. Домой шли, каждый обогащенный горсткой сияющих кристаллов.

                Кто открыл Зыряновское месторождение
- Станислав, а что за архивные сведения вы привезли из Барнаула? – задал давно интересовавший его вопрос Роман.
-Да, ребята, было грешным делом такое, - не очень охотно признался Станислав.
- А почему грешным?
- Да потому, что больной это вопрос для меня. Можно сказать, даже рана. А история эта такая. Как известно, наш карьер разрабатывает самую старую часть Зыряновского месторождения, где подземные работы велись более ста  пятидесяти лет. Понятное дело: все тут пронизано подземными горными выработками, как пчелиными сотами. Где-то пустота заложена, где-то стоит, ждет, когда в нее кто-то провалится. Естественно, для карьера эти пустоты представляют опасность. Их надо гасить, а для этого надо знать их месторасположение. Конечно, большинство подземных пустот нам было известно, и числилось их ни много, ни мало, целый миллион кубометров. И кроме этих были еще и неизвестные. А так как центром горнорудной промышленности в то время был Барнаул, то туда посылались копии планов подземных работ. Вот за отысканием недостающих у нас графических и иных материалов я и поехал. Приезжаю: батюшки, архив  в старой деревянной церкви. Такой дряхлой, что любая спичка, окурок, замыкание электрическое и все вспыхнет, ничего не спасешь. Но это полбеды (а может, благо), хранителем там был не менее дряхлый старичок. Он над своим богатством трясся, как Кощей Бессмертный. И это понятно:архив богатейший, в отличие от российских, хорошо сохранившийся, а хранитель – человек неравнодушный. Болел за них, чуть ли не у себя за пазухой держал.Три дня я ходил за ним, а он ни в какую, меня не подпускает к своим сокровищам, не доверяет. Потом уж, куда денешься, пустил. А я, как увидел все эти кипы бумаг, переплетенные в кожаные обложки, прочитал некоторые из них и так весь и затрясся: это-ж какое богатство! Хранилище истории с такими тайнами, перед которыми меркнет любая фантазия писателей, пишущих детективы.
Да, ребята, там настоящий клад, по сравнению с которым  золото – ничто. Драгоценный металл это фикция, условный материал, на самом деле имеющий ценность не большую, чем бумажные купюры. А тут сокровища, хранящие тайны веков, дающие ответы на многие вопросы и истории, и нашей жизни. И подумал я тогда: «Вот где мое призвание – разгадывать тайны веков. Рыться в архиве и открывать людям глаза на многие вещи, и почему я не историк и не архивист?» Я и до сих пор, как вспомню эти пожелтевшие бумаги, исписанные старинным почерком, так хочется все бросить и ехать туда их изучать. И еще меня удивила такая деталь: документы подшиты в большущие книги, переплетенные в обложки из шикарной кожи. Кажется, бычья та кожа, и со всех этих обложек она аккуратно вырезана. Спрашиваю хранителя: «Это что за варварство, кто безобразничал?» А он мне: - «Так это ж ваши большевички и вырезали. Как пришли к власти, так себе на сапоги и выкроили. Спасибо, что документы на махорочные самокрутки не пустили. А может, что и пустили, да мы не знаем».
- Вы рассказываете с такими эмоциями, что у меня возникла мысль: не пойти ли мне после школы на исторический факультет? – призналась Надя.
- Мысль хорошая, но учти, что будешь получать грошевую зарплату, а скорее всего, придется учительствовать в школе. Хотя есть примеры очень поучительные, - подумав, сказал Станислав. - Вот русский ученый востоковед немецкого происхождения Радлов. Он, еще будучи юношей, поставил перед собой задачу: хочу быть ориенталистом – историком, изучающим народы Востока. Приехал в Россию, но работу нашел только учителем в горном училище, кстати, опять-таки в Барнауле. В школьные каникулы организовывал на свои деньги раскопки курганов (Берельских!), сделал большие открытия, и постепенно, продвигаясь по служебной и научной лестнице, стал очень крупным ученым с мировым именем.
- Так это же немец! – протянул Степа. – Мы не такие.
- Вот это и беда, что не такие, не хватает целеустремленности, силы воли. А на хороших примерах надо учиться и мотать себе на ус. Да, но мы, кажется, отвлеклись. В общем, залез я в эти старинные бумаги и забыл обо всем на свете – так все интересно. Будто на машине времени перенесся в 18, 19 века. Свою работу по отысканию графики я сделал за три дня, а потом неделю сидел, хватаясь то за одно, то за другое. Приходил к открытию архива, а вечером меня не могли выгнать – не мог оторваться от пожелтевших от времени бумаг.
- Ну и что вы там накопали? – не вытерпел Степа.
- Там, чтобы накопать что-то дельное, нужны не неделя, а месяцы и даже годы. Нужные планы я нашел, но еще кое-что ухватил другое, хотя только по верхушкам. Времени было мало. Вот заинтересовала меня история строительства Тургусунгэс. Представляете: электричество только-только входило в обиход, а в нашем таежном краю задумали построить капитальную ГЭС. И построили, хотя, правда, инженерами были французы. Протянули линию электропередачи длиной в 30 км из толстого медного провода. Аллюминий в то время был дороже золота. И лишь случайность не позволила тогда воспользоваться этой ГЭС. Хотя еще до этого была запущена в самом Зыряновске ГЭС – Березовская, и стала эта гидроэлектростанция первой в России.
- Подумать только, наш Зыряновск такой маленький, а знаменитый! – удивленно протянул Степа.
- В том-то и дело, что никакой не знаменитый, и никто об этом нигде не пишет и не говорит, а надо бы.
  Или вот такой вопрос: вы, ребята, конечно, знаете в честь кого названо зыряновское месторождение?
- Да, знаем, в честь охотника Зырянова. Он охотился на речке Березовке и  увидел отвалы с рудой. Поэтому месторождение и рудник назвали его именем.
- Почти правильно, если следовать официальной версии. Только Герасим Зырянов охотником был, так сказать, по  совместительству. По своей профессии он числился слесарным учеником. Так вот, на самом деле месторождение открыто в глубокой древности. Когда именно, теперь это невозможно  установить, но скорее всего, это произошло где-то две с половиной тысячи лет тому назад. Тогда горными разработками занималось племя чудь, вот эта чудь и является первооткрывателем Зыряновского месторождения. А что касается  новейшего времени, то есть основания полагать, что о месторождении могли знать русские первопоселенцы еще в середине 18 века, то есть задолго до Зырянова. Об этом говорит и тот факт, что уже в то время речка Березовка имела свое русское название, а раз люди  ознакомились с этим краем, то наверняка знали и про древние копи. Ведь большинство первопоселенцев были беглыми бергалами с демидовских рудников, а они-то хорошо знали, как выглядит руда. Другое дело, что они прятались, избегали контактов с начальством, поэтому руководство в Барнауле ничего об этом не ведало.
- Выходит, слава досталась Зырянову незаслуженно? – вырвалось у Степана.
- Может, ты и прав, но не совсем. Во-первых, это только предположение, а во-вторых, мы же не знаем никаких других имен. А что слава, так он и не попользовался ей, так как вскорости  заболел и умер. Да и слава эта относительная. Надо было как-то назвать новое месторождение, долго не рассуждали, назвали так, и оно прижилось. А тогда существовало правило: кто открыл, того имя и давали новой рудной залежи.
-Да, а я продолжу свои мысли. В 1786 году нашли Бухтарминское месторождение близ впадения Бухтармы в Иртыш (от¬валы этого рудника до сих пор вид¬ны на склонах гор Вороньего сед¬ла по дороге на Иртыш, теперь Бухтарминское водохранилище). Но это месторождение было бедным, к тому же содержало одну только медь, а Кабинету требовалось в первую очередь серебро, чтобы воспол¬нить убывающие запасы и добы¬чу этого ценного металла на Змеиногорском руднике.
Гораздо большие размеры при¬няли поисково-разведочные работы в том же году, когда Екатерина II, обеспокоенная истощением ос¬новного серебросодержащего Змеиногорского рудника, издала "Указ о поисках руд и всякого рода полезных камней и минералов". Именно тогда начальник одной из таких партий 27-летний Филипп Риддер открыл богатейшее место¬рождение полиметаллических руд, названное его именем, в советское время переименованное в Лениногорское. Тогда же велась борьба с так называемой иностранщиной, а  Риддер –фамилия немецкая, вот ее и постарались «забыть».
Другая поисково-разведочная партия, посланная из Барнаула, возглавлялась бывшим лекарем, позже получившим специальность горного инженера и чин маркшейдера, очень опытным рудознатцем и знатоком цветных камней П.И. Шангиным. В задачу экспедиции входило не только отыскание руд и поделочных камней, но и описание местности, животных, растений и составление карт. Обследовав за лето 1786 года огромную территорию Горного Алтая, из долины Коксы Шангин перевалил хребет Холзун и спустился в долину Бухтармы. Почти наверняка можно сказать, что он спускался по долине Хамира, тогда Хаир-Кумина. И вот тут загадка: где он переправлялся через Бухтарму? Я делаю предположение, что в устье Хамира, там, где он впадает в Бухтарму, люди еще не поселились, и переправиться на другой берег было не на чем.Не было людей, не было и лодок. Поэтому он прошел правым берегом Бухтармы дальше вниз по течению и, видимо,  переправился у нынешнего Снегирева, где по некоторым сведениям уже существовало небольшое поселение. Почему я останавливаюсь на этом вопросе? Да потому что, если бы он переправился в устье Хамира, то обязательно наткнулся бы на столь богатое месторождение, ныне известное  как Зыряновское. Так что Шангину здесь не повезло, а так бы месторождение и рудник были бы не Зыряновским, а Шангинским.
- Может, это и лучше, не очень благозвучное название, - заметил Роман.
- Да это дело привычки, - отозвался Станислав. – Но дело в том, что Шангин в любом случае, также как после него Зырянов, не могли быть первооткрывателями.
- Это почему же? – искренне удивились все, а Степа даже подскочил от возмущения.
- Я уже упоминал, что месторождение было открыто древним народом чудью. Они его и разрабатывали более двух тысяч лет тому назад. Потом все было заброшено и забыто, пока Демидовские рудознатцы не открыли все эти месторождения вновь. А с Шангиным история сыграла злую шутку. Дело еще и в том, что Петр Иванович Шангин был страстным любителем цветных поделочных камней и в первую очередь искал именно их, да и задание у него было отыскание сырья для Колыванской шлифовальной фабрики. Странно и то, что не нашлось местного жителя, чтобы сообщить об имеющихся старинных закопушках и рудных отвалах. Ведь, откровенно говоря, первопроходцами, а значит, и открывателями, всегда и всюду были местные жители, сначала охотники-алтайцы, а затем русские. Они и рассказывали ученым-путешественникам о тропах, реках, встреченных интересных местах и так далее. Потом появились русские, дали свои названия.  Так появилась Березовка, речка, текущая среди березовых рощ. Все это говорит о том, что местные жители знали о существовании древнего рудника.
- Вполне логично, - согласился Степан.
- Станислав, а остались ли какие сведения, документы об этом путешествии Шангина? –поинтересовался Роман, внимательно все это слушавший.
- В том-то и дело, что есть даже дневники Шангина, но они до сих пор еще не изучены, как следует. Что касается меня, то я только слышал, что дневник существует. Руки не доходят у нынешних исследователей и, возможно, мало кого это интересует.
Так вот смутные известия об имеющихся чудских копях выше по Бухтарме доходили до начальства уже тогда, но проверить их все не представлялось возможным из-за отдаленности мест. Был такой купец Самсонов, похвалявшийся, что знает богатое месторождение на реке Березовке. Горное начальство в Барнауле, обнадежившись этими посулами, выделило ему крупную сумму денег для «сыску» и доставке рудных образцов. Однако он не смог удержаться от соблазна присвоить их себе, и сбежал, по сути, променяв славу первооткрывателя на золотого тельца.
- Говорят же, что жадность фраера губит, - вставил свое замечание Степа.
- Я же говорю, что в жизни деньги не главное, - откликнулся Станислав. – С открытием Зыряновского месторождения долго не везло. Нашелся еще один крестьянин из села Выдриха, некто Кутин, заявлявший, что видел на речке Березовке обширные древние разработки. Обещал показать, но заболел, а посланный без него в 1790 году унтер-штейгер Литвинов счел рудные проявления недостойными внимания и даже не удосужился взять пробы. Но открытие все близилось, и весной 1791 года посланный на охоту с Бухтарминского рудника слесарный ученик Герасим Зырянов наконец-то нашел древние рудные копи и сразу понял их ценность. Собранные образцы рудных кусков были немедленно отправлены на анализ на Локтевский завод. Результаты были столь обнадёживающими, что начальник завода В. Чулков сам побывал на месторождении и убедился в его перспективности.
Чем далее шла разведка, тем все более убеждались в ценности руд нового месторождения. Рудник быстро рос и развивался. В середине 19 века Зыряновский рудник давал серебра больше, чем все серебродобывающие рудники Европы вместе взятые.
- Здорово интересно ты, Станислав, все это рассказываешь, - похвалил Роман, - хоть книгу не пиши.
- Ну, что ты, какая книга. Я не писатель, я работник рудника, хотя история меня всегда интересовала. Это же куда увлекательнее выдуманных детективов. Жизнь вообще интереснее любой выдумки. Знаете, ребята, что мне еще показалось интересным? Оказывается, у великого немецкого поэта Гете имелась коллекция зыряновских минералов и руд, и она до сих пор хранится в Веймарского музее поэта.  А передал ему их работавший врачом в Барнауле, Фридрих Геблер.
Впрочем, образцы алтайских, в том числе и зыряновских минералов, собранные еще в начале XIX века, есть и в музее Санкт-Петербургского горного института, и в музеях Москвы, не говоря уже о Барнауле.
А этот Геблер- интереснейший человек. С отличным образованием доктора медицины, в 1808 году приехал из Германии в Россию, можно сказать, на заработки. Устроился врачом на Колывано-Воскресенских заводах в далеком Барнауле. Алтай, местная природа, служба – все здесь понравилось молодому Геблеру. Он показал себя отличным специалистом и так прижился, что остался здесь жить и работать до конца жизни. Женился на местной уроженке,  и так увлекся научными изысканиями, что вскоре стал известен всему научному миру как исследователь Алтая и энтомолог – специалист по жукам. В 1828 году он был утвержден инспектором медицины и фармакологии всего горного округа, и это было очень кстати, так как объезжая подведомственные предприятия, он знакомился со многими уголками Алтая и, конечно, это помогало ему изучать полюбившийся край.
Ребята, как зачарованные, слушали Станислава, а тот, видя это, предложил:
-Оставйтесь у меня ночевать, расскажу про Геблера более подробно.
- И откуда вы все это берете? – не выдержал Роман.
-Источники есть, жаль только, что на немецком языке и до сих пор не переведены. Книги Карла Ледебура, статьи того же Геблера. Интересная открывается картина, когда читаешь. Между прочим, история наших краев.
-Вы знаете немецкий?
-В том-то и беда, что нет. Кое-как переводил с помощью словаря. Много и неясного осталось. А история такая.

                Рассказ о барнаульском докторе, ставшим известным ученым

8 августа 1826 года на Нижней пристани  в Усть-Каменогорске, куда на специальных судах привозили зыряновскую руду, царило оживление. Здесь собралась компания знатных людей, и прибыли они сюда с сугубо деловыми целями. Вовсе не вельможи, хотя один из них – Петр Козьмич Фролов был облечен большой властью, он занимал пост  главного начальника Колывано-Воскресенских заводов и одновременно был Томским губернатором. Такое необычное  совмещение  доверено ему было царской властью за особо плодотворную хозяйственную  деятельность на ниве горно-металлургической промышлености. Петр Козьмич Фролов был яркой личностью, имевший не только большие заслуги  по развитию горно-рудного производства, но, будучи высоко образованным человеком, уделял много сил по развитию культуры края. Его интересовала история края, этнография, а собранные им предметы старины, вместе с коллекцией Геблера, стали основой организованного им музея.В Барнауле он  основал горно-заводское училище, бумажную фабрику, библиотеку, метеостанцию. Местный поэт, перефразируя слова царя, выразился о Фролове так: «Там, где Фролов, закон не нужен. И не был край при нем сконфужен». Фролов отличался тем, что проводил неожиданные проверки на страх мздоимцам и казнокрадам, посему ими была сложена поговорка: « Не боюсь ни огня, ни меча, боюсь Петра Козьмича». По словам Ледебура «он своим образованием и любовью к искусству дал жизни и вкусам барнаульцев совершенно иное направление». Имелись в виду прогрессивные нововведенияв разных сферах жизни.
Кроме Фролова здесь были Павел Григорьевич Ярославцев – шихтмейстер, знатный барнаульский механик, служащий Колывано-Воскресенских заводов, имевший большие  заслуги по  конструированию и строительству сложных гидротехнических сооружений на рудниках и фабриках, Геблер, главный врач тех же заводов, к тому времени  выполнявший и инспекторские функции заводских и рудничных госпиталей.
Это была деловая, плановая  поездка по рассмотрению состояния дел на подведомственных предприятиях и она же одновременно  и инспекторская. Загруженный многими заботами, Петр Козьмич мог позволить себе некоторую поблажку и короткий отдых на природе во время неспешного плавания по Иртышу, ведь тот же путь до Зыряновского рудника они могли проделать в два раза быстрее сухопутным путем по дороге.
-Господа! -  обратился Фролов к собравшимся, - в нашем распоряжении четыре лодки. В каждой лодке размещаются по два пассажира. Мои коллеги знакомы с этим видом транспорта, а я поясню для нашего дорогого гостя господина Ледебура. Как вы знаете, он приехал из Петербурга путешествовать по Алтаю и изучать нашу флору.
-Карл Федорович, - обернулся он к высокому человеку, явно нерусского вида в высоких сапогах и походном сюртуке, - вы, наверное, читали про индейские пироги, выдолбленные из цельного дерева? Так вот мы поплывем на таких же больших лодках-пирогах из тополя, в каждой из которых размещаются целых восемь человек: два пассажира, пять гребцов с шестами и один кормчий .
-Где же нашлись такие великолепные деревья, что оказалось возможным сделать такие гигантские лодки? – спросил Ледебур, действительно удивленный не только мастерством плотников, но и величиной тополей.
-Эти лодки выдолблены из стволов деревьев, растущих на берегах Бухтармы близ Зыряновского рудника. Лодки, в которых мы поедем, далеко не самые большие. Хорошие мастера могут делать лодки длиной в 15 аршин. Называются они обнабоенными, то есть обделанными по бортам досками, и такие лодки свободно перевозят тарантасы даже через реку Обь. Чтобы лодка была пошире, при изготовлении борта её распирают подпорками, пока дерево сырое. Работа непростая и стоимость такой лодки немалая: до 70 рублей. За эти деньги можно купить 3 лошади. Надеюсь, что тент над головами предохранит вас  от солнца или дождя и желаю всем счастливого плавания.
Ледебур не остался в долгу, в ответ сказав не только явный комплимент, но и искренне удивился:
-О-о, это великолепно! Вас можно поздравить, господин Фролов, с тем, что у вас есть такие искусные мастера и что в ваших краях растут такие замечательные деревья. В Европе мы ничего подобного не видели.
-А к  вам, Федор Васильевич, - обратился Фролов к Геблеру, -  у меня особая просьба. Препровождаю вам и вашим заботам господина Ледебура. Вы его знаете лучше меня, прошу любить и жаловать. В лодках на сиденьях как раз можно расположиться двум человекам, так, что вдоволь наговоритесь о своем любимом царстве богини Флоры. 
-Очень рад, Петр Козьмич! – искренне отвечал Геблер,-  без всякого сомнения, мы найдем общий язык с господином Ледебуром.
И это была абсолютная правда. Они были знакомы: любитель естествоиспытатель и путешествующий по Алтайским горам профессор ботаники из дерптского университета. Для обоих это была редкая возможность так тесно общаться и говорить на родном для них немецком языке. На русском Геблер говорил свободно, хотя и с акцентом, а Ледебур его не знал.
Плавание оказалось необычайно приятным.  Вначале молчаливые, а потом распевшись, дюжие молодцы, раздетые до пояса, толкали лодку шестами, все время держась мели вдоль берега. Когда же позволяла местность и берег, гребцы становились бурлаками и тянули лодку на канате.  Почти сразу за Пригонной сопкой близ окраины Усть-Каменогорска кончалась степь, и Иртыш входил в скалистые берега. Каменные стены стискивали реку, береговые утесы,один другого выше стояли по обе стороны Иртыша. Эта величественная картина реки с нависающими гранитными кручами, была знакома большинству плывущих, Ледебур же с жадностью вглядывался в открывшуюся панораму, на глаз описывая геологическое строение берегов. По рассказам, об эти береговые скалы, называемые быками, разбилось немало сплавщиков. Иртыш, зажатый горами, течет быстро, и особенно стремителен там, где река, меняя направление, огибает выступающие скалы. Лучше всех знал Иртыш сам начальник Колывано-Воскресенских заводов, он же и организовавший здесь судоходное движение, и помнивший все названия быков, мелей, островов и опасных мест. Наибольшей известностью пользовалась отвесная скала черного цвета, получившая название «Петух» или «Петушиный гребень», наиболее же опасным местом считались Семибратские скалы, где имелось очень быстрое и сильное течение. Если лодка попадала в струю  этого течения, то её несло от одной скалы до другой и вырваться из-под власти его было невозможно. Еще большей мрачной известностью пользовалась протока между берегом и островом уже вблизи Усть-Бухтарминска, получившая за узость прохода название Собачья нора.
-Самая коварная эта сучья нора, - комментировал Петр Козьмич, - почему и прозвали её так. Сколько плауков, карбасов с рудой на ней разбилось! Но вы, господа, не тревожтесь, такое случается при плавании вниз. Зазевался кормовой, вот и тащит карбас или плот куда не надо.
По вечерам путники с комфортом устраивались на берегу, жгли костер, ужинали, ночевали в специально устроенных  палатках. На всем пути лишь в одном месте стояла изба, где сплавщики руды могли остановиться, переждать непогоду или  переночевать. И разговоры, рассказы без конца. Фролов рассказывал, как будучи совсем молодым, исследовал форватер Иртыша на предмет сплава по нему зыряновской руды. Выигрыш в затратах на перевозку водным путем по сравнению с гужевым транспортом оказался огромным. Он же сконструировал суда,называемые карбасами, и вот уже 20 лет на них возят руду, преодолевая расстояние в 150 верст вниз по реке до Усть-Каменогорска за один, в худшем случае, за два дня.  Ярославцев делился планами устройства водоотлива на Зыряновском руднике, являвшегося главной проблемой у заводского начальства.
-Уже заканчивается строительство 6-ти верстного водоподводящего канала на реке Березовке, - хвалился он, - вода будет крутить трехсаженные водоналивные колеса. Теперь думаем, как передать энергию колес к шахтным насосам.
-Вы там поторопитесь, - вмешался Петр Козьмич, - шахта ждать не будет, ей работать надо, а вода подпирает, людям уже по колено.
-Петр Козьмич, вы же знаете, что даже в Европе подобные задачи решать не умеют, - отвечал Ярославцев. - Зело неудобно передать энергию на гору.
-А что нам до Европы, вот наш Ползунов опередил и Англию со своей огненной машиной. Что же нам так и держать сотню лошадей на откачке воды?
-Будет, Петр Козьмич, будет готово к следующему вашему приезду.
Ледебур рассказывал об экспедиции этого года по Алтаю, делился планами на продолжение путешествия.
-Надо добраться до Белухи, этого алтайского Монблана, называемого Катунскими Столбами, и наконец разгадать тайну самой высокой и загадочной горы Алтая, - говорил он своим слушателям, самым внимательным из которых был Геблер.  –Интересно побывать и на горячих ключах, о которых рассказывают бывалые люди.
-Каким путем вы думаете идти? – спросил Геблер. – Левобережье верховьев Бухтармы находится в китайских пределах, в иных местах путь преграждают высокие хребты.
-Воспользуюсь путем, которым шли и расселялись ваши беглые люди, называемые каменщиками, - отвечал Ледебур: - Сенная, Коробиха, Фыкалка. Даст бог, успею до холодов и осеннего ненастья.
Геблер жадно слушал, все более убеждаясь, что и он должен внести свою лепту в изучение Алтая и пополнить когорту его  исследователей.  Чуть позже к этому его подталкивали и встречи с великим Александром Гумбольдтом, приезжавшим на Алтай в 1829 году. Тогда знаменитый ученый дважды наносил визиты в дом Геблера.
Так плыли целых три с половиной дня, прибыв на Верхнюю пристань в полдень 11 августа. Дальше до Зыряновского рудника добирались сухопутным путем в тележках.
Зыряновск представлял собой невзрачный поселок с приземистыми домами, мало чем отличающимися от деревенских изб. Выделялись лишь бревенчатые копры шахт и горы отвалов руды и горной породы. Здесь каждый из приезжих занялся своим делом.
Осмотрев лазарет в сопровождении местного лекаря, неказистого человека лет пятидесяти, и поговорив с лежащими в нем бергалами, Геблер, в который раз отметил жалобы больных рабочих на малярию, ревматизм, на боли в суставах,  на желудок. Потом знакомились с так называемым больничным садом. После знакомых в детстве садов Германии, этот, огороженный плетнём от скотины, садик производил жалкое впечатление. «Какой же это сад, - думал про себя Геблер. – Все это скорее можно назвать огородом. Эти сибиряки представления не имеют, что такое настоящий сад. Настоящий сад – это яблони, груши, сливы, абрикос. А тут из деревьев одна черемуха, да и та больше похожа на кусты. Да, но в то же время этот Алтай – настоящий кладезь лекарственных растений, правда, еще пока плохо изученных. Впрочем, что это я, - спохватился Геблер, - сад - это название условное, и предназначается он для выращивания самых обычных  и простых лекарственных растений: подорожника, пустырника, зверобоя, мать-и-мачехи. И надо признать, что местные жители знают и иные алтайские травы, которыми  лечатся».
-Да,батенька, тут у вас не очень порядок, – сделал он замечание хозяину «сада». Все-таки это больничное заведение, а у вас все вкривь и набекрень, и скот захаживает. И растений мало. Смородина, малина,чистотел, -  это  хорошо, а где ревень? Иркутский аптекарь господин Сиверс специально ездил в ваши края, чтобы искать корень лекарственного ревеня, а у вас  в саду его нет, хотя ваши крестьяне-сибиряки очень его уважают.
-Так это, ваше благородие, что его садить, когда выйди за село, там его полно. Да и мало он помогает.  Даем его нашим чахоточным больным, а толку нет. А вот что будем делать с  ревматиками, бергалы сплошь болеют после сырой шахты?
 -Слышал я, что некто Рахманов нашел в ваших краях целебные минеральные источники.
-Так это ж, не дай бог где, у черта на куличках. Туда и здоровый, если доберется, больным станет, а больной и вовсе умрет. Очень он, этот арашан далеко, за горами, за тридевять земель.
«Дойти, проверить, выяснить свойства. Очень может быть, что это второй Карлсбад, - думал Геблер. - А там и Белуха недалече, в тех же краях. Ледебур вернется, все расскажет».
Ледебур вернулся в Барнаул, но не с теми сведениями, что ожидал Геблер.
-Дошел до Фыкалки, посетил китайский пикет в Чингистае, а дальше сельский старшина отговорил идти, - рассказывал он. - Конец августа, говорит,  время позднее. Может непогода, снег зарядить на неделю, а в высокогорье это опасно. В общем, не решился я.
-Да, да, - согласился Геблер, - непогода в наших краях непредсказуема, а  в высокогорье уже в августе может выпасть снег и стукнуть мороз, - а сам же подумал: «Не знает этот иностранец характер русского человека. Может, он и прав, а может, и нет, этот сельский староста. Вполне возможно, слукавил, чтобы самому не идти в проводниках. Но верно, если я решусь, то выйду пораньше,  и точно знаю, что пойду из Зыряновска, - решил про себя Геблер. - Дорога проверенная, хотя и не простая, и нет бомов и прижимов, что на Катуни».
Решение о сроках подтвердил и опыт другого исследователя и коллеги Геблера Александра Бунге, в 1829 году пытавшегося добраться до подножья Белухи. Слушая раассказы бывалых людей, первопроходцы-исследователи того времени пытались подобраться к величайшей горе Алтая с юга, из Зыряновска, да, кажется, они и не знали иного пути подхода к ней. Даже опытный А. Бунге, разглядывая панораму высоких гор с севера, не сразу догадался, что снежные вершины у реки Аргут это вовсе не Белуха, и её еще надо искать в путанице хребтов. Ученый ботаник, как и Геблер, устроившись врачем в Змеиногорске, он делал вылазки в горы для изучения растительности Алтая. Почти тем же путем, что и Ледебур, в июне месяце, выйдя из Зырянвска, через Фыкалку он прошел на Катунь и был остановлен мощным разливом реки. Это было летнее половодье, часто случающееся на реках Алтая из-за таяния снега в горах и обильных июньских дождей.
«Есть хороший шанс быть первым, - думал Геблер. - Сам бог велел, хватай птицу удачи за хвост, пока она не улетела. - Этим поговоркам Геблера выучила русская жена Александра Степановна,  верная его помощница, да и дети его уже говорили по-русски лучше, чем он сам и частенько поправляли отца.- Конечно, это не главное – приоритет.  Главное, надо продвигаться вперед и изучать край, где живешь».
Не сразу, постепенно шел Геблер к своей цели.
 Очередную свою инспекторскую поездку по рудникам и заводам в 1833 году Геблер совместил со своим служебным отпуском, который он намеревался использовать для экспедиции  в район загадочных горячих источников, о которых слава  распространялась по всем Колывано-Воскресенским заводам. В кармане его лежало предписание зыряновскому приставу Циолковскому о всемерной поддержке его предприятию вместе с небольшой суммой денег, отпущенной для этой цели администрацией в Барнауле. Но мало этого, Геблер знал, что ему по мере возможности в Зыряновске помогут и без этого. Грешно пользоваться, но он уже испытал на себе  русскую традицию (а может, и не только русскую) угождать инспекторам, исполняя любые их требования и просьбы.  Чинопоклонение, подобострастие перед начальством на Руси процветало испокон веков, а что говорить о ревизорах, - перед ними трепетали. Геблер недовольно морщился от этого угождения, похожего на раболепие, но как говорится, «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят», надо жить по существующим здесь правилам. Тем более, что  в данном случае пристава он уважал. Алексей Осипович Циолковский был просвещенным человеком, интересующимся историей края. Он даже производил раскопки древних курганов на берегах Иртыша.  Причем, делал это по собственной инициативе из одного интереса к истории.
Геблер имел уже достаточный опыт путешествий по Алтаю и удачно выбрал время для своего путешествия: вторая половина июля отличается устойчивой сухой погодой,  в это время усмиряются не только горные реки, вошедшие в свои нормальные русла, но и комары – этот страшный бич в таежной глуши.
На этот раз Зыряновск встретил его сухой жарой и скрипом, временами переходящим в визг. Это работала новая штанговая водоотливная машина, та самая, о которой рассказывал Ярославцев во время плавания с Ледебуром.  Через весь поселок протянулась система деревянных штанг из бревен длиной в целую версту. Посредством шатунов  она передавала энергию от громадных водоналивных колес диаметром в 6 метров к насосам, откачивающим воду из подземных выработок. Этот шум, что ночью, что днем, не давал жителям Зыряновска спать, и они прозвали эту адскую машину Сварливой Ведьмой. К обычным запахам конского пота и навоза прибавились ароматы дегтя, которым обильно смазывались шарниры шатунов и штанг.
-Зато теперь у нас почти решена проблема водоотлива, - объяснял пристав. – Можно сказать, освободился целый табун лошадей, ранее задействованных на откачке воды. Так что спасибо Павлу Григорьевичу, придумавшему эту штуковину.
Начало путешествия было даже комфортным: заботливый зыряновский пристав представил в распоряжение путешественника свою легкую коляску. Дорога образовалась совсем недавно в основном усилиями горно-заводского начальства Зыряновского рудника. Местные жители до сего времени колесным транспортом не пользовались, предпочитая ездить верхом, а грузы перевозили во вьюках или на волокушах таском, то есть волоком. Да это и немудрено: кругом горы, чтобы проложить дорогу, нужны немалые усилия и много земляных работ. Едва ли не основной транспортной артерией служили Бухтарма и Иртыш, по которым сплавлялись чаще всего на плотах.
Покачивая крупом, неспешным, размеренным шагом идут лошади, нагруженные вьюками. В кавалькаде из четырех человек их шесть.  Дорога, больше похожая на караванную тропу, идет широкой луговой долиной, пересекает село Мягонькое (Соловьево), потом поднимается в гору, поросшую жесткой щетиной карагайника. Крутой спуск к Бухтарме и путники в селе Сенном, населенном бывшими каменщиками. Еще недавно эти люди жили, прячась от властей по диким ущельям, а после «прощения» царицей Екатериной и принятия их в подданство империи переселились в более удобные места, образовав новые селения. Здесь жил своеобразный русский этнос со своим укладом жизни, традициями и обычаями. Были и особенности в быту, с которыми приходилось считаться и учитывать. Останавливаясь на ночлег в крестьянской избе, Геблер, не дожидаясь приглашения, доставал из походного ларца свою посуду. Кержакам это нравилось, угощали обильно, ставя на стол растегаи и пироги с рыбой, мед и варенье из местных ягод на меду.
Два дня пути до Коробихи, сложная переправа через Бухтарму, на правый берег, где расположилась старая деревушка Верх-Бухтарминская или Печи, второе свое название получившая за выемки в обрывистом глиняном  берегу.
-Марали выгрызли, - пояснил проводник, показывая камчой на круглые лунки, напоминающие чело русской печи. – Соли им не хватает.
Естествоиспытателю все интересно, однако, что ждет их впереди?
-Ты, братец, лучше скажи, далеко ли до Белой?
- К вечеру будем, а там, глядишь, хорошо бы и до Фыкалки добраться.
Однако в Белой задержались. Геблер узнал, что Рахманов, тот самый охотник, что первым  в 1763 году побывал на Горячих ключах, жив и в полном здравии.
-Веди меня к нему, - сказал он местному сельскому старшине, - поговорить надо.
Рахманов оказался вполне бодрым стариком, несмотря на свои 90 лет.
 История открытия, тут же ставшая легендой, гласила, что в тех местах Рахманов ранил марала. Преследуя его по кровавым следам, на следующий день охотник нашел его, стоящим в клубах пара горячего источника. Каково же было его удивление, когда, добыв зверя, он обнаружил, что рана его почти затянулась. Тогда Рахманов, сам страдающий ревматизмом, стал принимать ванны и через неделю почувствовал себя совершенно здоровым.
Услышав этот рассказ про себя, старик усмехнулся. Не дав Геблеру договорить до конца, он живо реагировал, проявив светлый разум и отличную память:
-Пошто, барин, несешь околесицу! Сказки все это. Что про марала, так верно, стрелил я его для продажи китайцам. Дюже они до них охотники и хорошие деньги за рога платят. А что зверь за один день вылечился и что я был первым – вранье. Калмаки давно знали сие место и даже почитали его святым. Знаки там для этого были ими поставлены, а более всего поразила меня деревянная хоромина. Крыша плоская, китайская, внутри оббита цветным шелком. Стоит стол с сосудами синего и зеленого цвета, а вдоль стенки уставлены ихние божки. Я-то ничего не трогал, а слышно, наш брат, русак из Печей Мурзинцев два года назад пожег эту богадельню. Говорит, язычников надо искоренять. Оно, конечно, калмыки нехристи, но ведь они тоже люди и у них своя вера. Варнак одним словом этот Мурзинцев.
Видя, какой интерес проявляет этот странный нерусский человек к горячим ключам, Рахманов добавил:
-Я бы, барин, тоже пошел с вами, очинно интересно снова там побывать, да вишь, совсем немощен стал, более 90 годков ведь мне.
Рахманов прожил очень долгую жизнь, и путешественник Воронин видел его еще в 1843 году 102- летним старцем.
В Фыкалке жили потомки тех «мясорубов»,  беглецов, что прятались по трущобам, жили в землянках и боялись друг друга и, бывало, топорами зарубали товарищей, не поделив женщин. Теперь здесь все было спокойно и даже благопристойно, а старики, умиляясь наступившей мирной жизни, славили покойную матушку-царицу, простившую их за все грехи. Сельский староста, тот самый, что отговорил Ледебура, как ни юлил, а пошел в проводники. Бумага от начальства Колывано-Воскресенских заводов действовала безотказно.
Проводник предупреждал:
-Смотри, ваше благородие, дорога сия весьма тяжкая, а особливо когда от Берели зачнем подниматься в гору, - стращал он Геблера. - Сначала тайга будет непролазная, потом крутяк, камень и щебень. Пешком то оно не слишком заметно, а лошади того и гляди, как бы не переломали ноги.
Все так и было, как он говорил. На горе, когда чахлые лиственницы и кедры совсем поредели, проводник предложил:
-Однако, барин, Федор Васильевич, лучше нам спешиться, так-то надежней будет. Ненароком лошадь споткнется, да и ей без тяжести легче ступать. Вон, гляди, как осторожно ставит ноги, щупает копытом – надежна ли опора.  А то и в трещину нога может провалиться, тогда и до беды близко. Сломает конь ногу, ему хана, а нам что тогда с вьюком делать? Не потащишь же на себе!
На спуске было еще хуже: того и гляди, конь оскользнется, завалится, а то и всадника задавит. Здесь, на северной стороне горы кое-где еще лежал снег. В разрывах туч проглядывала совсем близкая Белуха. Грозный её вид пугал мужиков, они крестились, а Геблер на глаз прикидывал расстояние, все более убеждаясь, что обязательно должен до нее дойти.
-А вон, барин, гляди, видишь озеро? Сверху-то оно все на виду. А где озеро, слева его и арашан.  Теперь-то, почитай, совсем близко. Может, повезет, калмаки там стоят. Молока, мяса покушаем.
-В любом случае здесь будем стоять несколько дней, пока я не сделаю свою работу, - ответствовал Геблер, даже в мыслях не помышлявший изменять своему плану.
-Воля ваша, - отвечал проводник,- была бы погода и провизия для людей и корм лошадям.
Нет, не оправдались надежды старосты и работяг, приданных экспедиции.  Берег озера был пустынен. На озере плавали гагары, и, похоже, не обращали внимания на людей. От построенной джунгарами деревянной кумирни остались лишь головешки на каменном фундаменте, тут же торчали шесты с развешенными конскими хвостами, а ветви ближних деревьев были украшены лоскутами и разноцветными тряпочками, стояли шалаши, сооруженные страждущими исцеления.
Нет сомнения в том, что об источниках давно знали местные жители, буддисты по вероисповеданию, ойраты, казахи, о чем  свидетельствовали небольшие бассейны, обложенные каменными глыбами, а один из них обделан деревянным срубом.
Сопровождающие Геблера люди – бергалы из бывших крестьян, довольные, что закончился трудный переход, тут же кинулись собирать дрова для костра, а Геблер, не откладывая, начал осмотр источников, по ходу  производя необходимые замеры.  Главное, надо было взять пробы минеральной воды, довезти её хотя бы до Зыряновска, чтобы сделать простейший анализ.
Черные тучи неслись низко-низко, закрывая верхушки ближних гор. Надо было спасаться от холода и моросящего дождя в поставленной рабочими палатке. Да, это был не Карлсбаден и не Карловы Вары. Но выходило солнце и все сияло чистой красотой, что бывает только в горах.
Геблер замерил температуру ключей, оказавшейся в пределах 30;-40;, взял пробу минеральных вод  и составил их описание. Первый химический анализ, сделанный в примитивных условиях в поселке Зыряновский рудник показал наличие в воде углекислоты и солей натрия и магнезии. Дальнейшие исследования показали их аналогию с водами знаменитых курортов Европы, в том числе и Карлсбадена.
Назад до Зыряновска Геблер добрался, сплавившись из Коробихи на плоту по Бухтарме.
Всю зиму Геблер думал о новом сезоне, мечтая заняться обследованием Белухи. Увиденная им панорама исполинской горы не давала покоя. Вид с юга грандиозен, а какова она с севера и можно ли подобраться к ней? Никто из исследователей-путешественников и рудознатцев не видел её с обратной стороны. Даже Бунге, опытный путешественник, стоя на Катуни у слияния с ней Чуи, гадал, какая из снежных гор может быть Белухой, хотя на самом деле он видел совсем другие горы. Другое дело местные жители, особенно охотники, исходившие все горы и самые глухие уголки Алтая. Проводники уверяли Геблера, что увидеть обратную сторону Белухи можно со стороны реки Ак-Кем. Это и наметил сделать Геблер в следующем сезоне 1834 года. Он же поставил перед собой задачи:
1. Проследить течение реки Катунь.
2. Измерить высоту снежного покрова в горах и верхнюю границу леса.
3. Исследовать ледники.
4. Измерить высоту Белухи.
5. Осмотреть со всех сторон Катунскоий хребет и увидеть неведомую реку Аргут.
6. Наблюдать фауну и флору.
 На следующий год Геблер наметил совсем другой маршрут, намереваясь по долине Катуни, через загадочный Уймон, поселения катунских каменщиков, пробраться к Белухе с северной стороны. А начал он свой путь из Зыряновска в тележке по долине реки Хаир-Кумын, как раньше называли Хамир. Нзвание это переводили с алтайского языка как «быстрый, молодой  парень».
Дорога до Бухтармы шла лугом, по которому текла, прихотливо извиваясь, речка Березовка, заросшая кустами тала и смородины. В небе кружили белого цвета хищные луни, несколько раз взлетали журавли. Вот и Бухтарма, одна из знаменитых рек Алтая. С любопытством взирал Геблер на стремительные воды, несущиеся с неведомых снежных вершин. Поросшие лиственным лесом берега были пологи и удобны для подъезда, над рекой со стоном летали кулики-перевозчики. «Да, здесь всюду тополь»,- отметил про себя Геблер. Вот и пеньки от срубленных деревьев, из которых местные жители делают лодки, похожие на индейские пироги.  На двух таких лодках ему предстояло переправиться на другой берег вместе с сопровождавшими его людьми.
- Долбежка из тополя? - зная местное названия лодок, спросил он лодочника, хмурого мужика, стоявшего в деревянном челне  и опиравшегося на длинный шест.
- Нет, ваше благородие, лодка из тала. - И не дожидаясь вопроса, пояснил: - Из тала долбленка лучше: крепче и служит дольше. А что до тала, так он растет здесь всюду, хотя и реже, чем тополь. Однако, барин, ты не думай, что все так просто. Все топором излажено и большое мастерство требуется, чтобы её сделать. Потому беречь такую лодку надо: смолить, сушить, вытаскивая на берег, иначе сгниет, от воды и сырости пропадет.
Мужики расседлывали лошадей, снимали с них вьюки. Геблера перевезли вместе с грузом, после чего мужики, усевшись в лодки и держа в руках поводья, переплыли вместе с лошадьми. С любопытством взирал Геблер на открывшуюся пойму Хаир-Кумина, густо заросшую тальником, черемухой и тополями.  Флейтовые крики иволг неслись  с вершин огромных деревьев, чаща расступилась, и открылся вид на дорогу через сырую низину.
Весело перекликаясь, спутники Геблера переодевались в сухое, снова навьючивали лошадей. Здесь путешественников ждала другая телега, большая, неуклюжая на вид, грубой работы. «Не лучше ли пересесть на верховую лошадь», - вертелась у Геблера мысль, и он с недоверием посматривал на телегу, предназначенную для перевозки строевого леса.
- С переездом, барин!- приветствовал стоявший с лошадьми возница, заросший бородой мужик неопределенного возраста. – А ты, небось, и не заметил, что сразу две реки переехал. Вот он, наш красавец, Хаир-Кумин сливается с Бухтармой. Вдоль него дальше и поедем. А ты, барин, не боись, поняв, о  чем думает Геблер, - продолжал он, - эта подстава не подведет. Самая что надо по нашим буеракам и колдобинам. Не перевернется на косогоре,  для чего и служат длинные жерди. От них и тряска меньше, а для тебя, хе-хе, и короб на них поставлен, чтобы ни комары, ни солнце не досаждали. Бог даст, сегодня доберемся до Столбоушки, а там уж верхами придется дальше идти.
«Бог даст, авось, небось» - ох, уж эти русские! Все-то у них неопределенное. Однако многое у них получается, - мысленно сказал Геблер  про себя и тут же уловил, что и сам употребил любимое сибирское и русское словцо однако». Заботы, заботы. Мысли о доме, не давали покоя, обуревали всё время в пути. На службе все в порядке, его уважают, поощряют его деятельность по изучению края, а вот дома не все благополучно. Нежданно-негаданно в Петербурге умер его первенец Георг, студент Медико-Хирургической академии. Двое детей в младенчестве скончались. А ведь он сам врач, сколько детишек чужих спас! С женой не все как надо бы. С характером его Алекс, Сашенька, прямо-таки сладу нет. Какая все-таки сложная жизнь! Но сдаваться не следует.
Дорога шла косогором по склону горы, названной возницей Ларихой. Безлесный вначале уклон сменился угрюмым осинником, через листву которого не пробивались солнечные лучи. Дальше пошел березово-пихтовый лес, частично порубленный, из глубины которого кое-где выглядывали избушки лесорубов и дегтекуров. Дегтя требовалось много, одна штанговая рудничная машина немало его потребляла. Что касается леса, то его рубили не только для строительства домов, но и для крепления подземных выработок. Естественно, большой преградой на пути к рудникам стояла Бухтарма, поэтому старались перевезти его зимой по намороженному мосту. Бухтарминцы были мастера строительства таких зимних мостов, когда в дно  обмелевшей реки забивались деревянные опоры-сваи, настилались доски и хворост, и все это схватывалось крепким морозом уже в ноябре-декабре месяце. Русские люди быстро обживали край. Наш знаменитый путешественник В. Обручев, в 1914 году прошедший по долине Хамира, отмечал, что «лес здесь хищнически порублен».
Как и предсказывал возница, к вечеру путники добрались до места, называвшимся Калмыцким бродом через Хаир-Кумын, рядом с местом впадения речки Столбоушки. Дальше шла лишь тропа, пересекающая долины небольших речушек Большой и Малой Луговых (ныне Логоушки) и ведущая на вершину Холзуна и в Уймон. Нетронутая тайга окружала путников, и узенькая тропа едва проглядывала в буйных травяных дебрях, почти с головой скрывающих всадников. «Чернь» - пояснил проводник, имея в виду несколько мрачноватый пихтово-березовый лес, такой дремучий и густой, что под кроны почти не пробивалось солнце, и здесь стояла вечная тень.
Путешествие было далеко не первым у Геблера. Постепенно он выработал распорядок дня в пути и строго его придерживался. Первое и самое важное, хотя и не всегда выполнимое, - дневник. Как бы не было тяжело, как бы не устал, а надо, превозмогая себя, садиться на какой-нибудь пень-колоду и записывать события и впечатления дня. Не запишешь сегодня, завтра забудутся детали и, может быть, самое главное - эмоции. Его спутники развьючивают, разнуздывают лошадей, ломая голову, где найти для них пастбище, собирают дрова для костра, устраивают палатку для начальника, готовят еду.
Костер, как правило, большой, жаркий, ведь надо обсушиться, обогреться после проливного дождя или вымокших от росы, так обильной в горах Алтая.  Прием пищи только два раза в сутки, ведь было бы обременительно тратить время и усилия, чтобы развьючиваться еще и днем. Все ложатся спать на сырую землю, подкладывая под себя войлок, Геблер в палатке спит, заворачиваясь в шубу и, чем прохладней ночь, тем крепче сон.
Предмет особой заботы Геблера барометр. Хрупкий прибор было поручено носить и оберегать его слуге, от этого чувствующего себя важным и значительным. Проводник и сопровождающие Геблера двое рабочих с опаской поглядывали на незнакомый предмет, показывающий высоту местности и предсказывающий непогоду. Он казался им волшебным и таинственным, отчего они называли его колдуном, а крестьяне из деревень даже просили Геблера с его помощью найти нечистых на руку людей, занимающихся воровством скота.
Во второй своей экспедиции Геблер посетил Уймонскую  долину и деревни, что образовались там к тому времени. Уймон – загадочная страна, таинственно и само слово, означающее лихое,  потаенное место, дремучий лес, скрытый от людских глаз. Не случайно сюда, как и на Бухтарму,  уходили от преследования властей беглые русские люди. Интересно, что и река Катунь в этом месте называлась Уймоном, а слово «Алтай» в то время у русских местных жителей означало горы, где живут алтайцы (калмыки) и нет русских.
В Уймоне общались с русскими поселенцами. В селе, образованном бывшими беглыми 1801 году, было не больше 20 крестьянских изб.  Хлеб здесь родился плохо из-за сурового климата, но процветала охота и скотовоодство. Жили они неплохо, охота на маралов и продажа китайцам  оленьих рогов, называемых пантами, приносила очень хорошие доходы. Староверы, они недоверчиво относились к пришельцам, тем более что из-за акцента видели в Геблере человека нерусского, даже подозревая в нем некрещенного язычника. Геблер с пониманием и спокойно  относился ко всему этому, и будучи в гостях, доставал свою посуду из походного ларца.  Как врач, он даже одобрял эту брезгливость, считая, что так люди предохраняют себя от заразных болезней. Кончались русские селения, дальше были встречи с бродячими алтайцами-охотниками, в народе называемыми калмыками.  Собравшись в кружок у костра путешественников, они сосредоточенно курили трубки, молча передовая их друг другу, то есть из уст в уста, и тем выражая свою дружбу.  Геблер, как врач, да еще и немец, брезговал этой процедурой, но куда денешься! Преодолевая отвращение, он принимал трубку и делал вид, что все это доставляет ему удовольствие. Калмыки очень дорожили табаком, с удовольствием принимая его в подарок от русских путешественников, и разбавляли его древесными опилками для экономии. «Огненную воду» большинство уже познало, но Геблер старался ею не пользоваться и тем более одаривать своих таежных гостей, вполне обоснованно опасаясь  их непредсказуемости.
8 июля, переправившись в утлой лодчонке через Катунь на правый берег, Геблер посетил Нижний Уймон и недавно обустроенную Чечулиху. Окрестности Чечулихи, окруженной горами лесом, были очень живописны, а хозяева, редко видевшие гостей, гостеприимны. Далее дорога шла берегом Катуни, часто зажатой в каменных берегах.  Река здесь становилась бесноватой, с бешеной скоростью крутила воронки у береговых скал, обточенных водой. Кое-где посреди реки виднелись скалистые острова, заросшие лесом. Они хорошо оживляли пейзаж, и проводник рассказал Геблеру легенду, бытовавшую среди местных жителей.
-Гляди, ваше высокородие,  калмаки рассказывают, будто в давние времена два богатыря, отец и сын, решили построить переправу. Стали ломать скалы и бросать в реку. Катунь забурлила, вспенилась от гнева, поняв, что её хотят покорить, поднатужилась и размыла плотину, унесла эти камни. Остались лишь вот эти островки да следы этих батыров. Видишь, вот тут след от ноги, а тут лунки, где они сидели, отдыхали.
-Сказка не есть правда, - отозвался Геблер,- но в них бывает смысл, хотя я не вижу никаких следов от ног, а что до этих каменных лунок и желобков, так это понятно, что их выточила вода. Говорят же, что вода камень точит. А я вот думаю, отчего Катунь вьется вокруг горы Белухи, словно не желая с ней расставаться. На юге, где начинается, огибает с запада, а теперь течет вдоль северного склона. Владычица Катунских гор царствует над всеми, вот и над реками тоже, не желая отпускать Катунь.
-На все воля божья,-  согласился проводник. – Вы верно, барин, сказали про Катунь. То она бежала с востока на запад, а теперь с запада на восток. Белуха стоит на своем месте, а Катунь кружит вокруг неё, будто дочка, что не хочет от матери уходить. А ты, гляди, другая речка Берель начинается там же, но сразу поворачивает  и бежит в сторону Бухтармы.
-А Бухтарма впадает в Иртыш, - подхватил мысль проводника Геблер. – Вот и получается, что мы сложили новую легенду. Верная Катунь не изменяет мутер, а Белая Берель побежала в сторону, чтобы встретиться с добрым молодцом Иртышом.
 На следующий день Геблеру снова предстояло переправляться через Катунь, бурную в этом месте. С недоверием посматривал он на утлый челн, как видно, не один год служивший хозяину.
-Что, барин, боишься? – заметил сплавщик. – Я на реке лучший плаук, доставлю в один миг.
 Лодочник, ловко отталкиваясь шестом о дно, быстро погнал лодку вверх по реке вдоль берега, затем вдруг повернул её носом к реке, направив на быстрину, на самый фарватер. Челн плавно закачался на волнах, а наперерез ему, хлопая крыльями по воде, стремглав пронесся выводок крохалей. Бросив шест на дно, перевозчик схватил весла, и торопливо стал подгребать к противоположному берегу.
Вскоре Геблер любовался видом снежных гор, выглядывающих из глубины ущелья реки Ак-Кем. Сверкая снегами и маня своим величественным видом, Белуха стояла перед ним.
-Да, это она, царица алтайских гор, - признал он. - Хотя до неё далеко, однако не меньше 20 верст и вид у Белухи другой, но два рога можно различить.
Но, к сожалению, Геблеру не удалось пройти к подножью Белухи, слишком сложным оказался путь по ущелью Ак-Кема, да и время поджимало, а он еще наметил продолжение маршрута в неизведанные путешественниками места. Тогда он дошел до реки Аргут и закончил путешествие в Зыряновске, затратив на весь маршрут 10 дней.
Вторая страсть Геблера – жуки. Колиаптерос – так по латини звучит название этого отряда насекомых, а Алтай был для них раем и нетронутой целиной для ученых. Что ни новый горный отрог, ущелье, долина реки, везде разные представители отряда колиаптерос. Геблер открыл не один десяток новых видов, и когда позволяло время, погода и не валился с ног от усталости, занимался их поисками.Рядом слуга с сумкой, где лежат вата, коробочки, морилки и пинцеты. Он же переворчивает камни, где, как правило, в дневное время прячутся жуки, чаще хищные жужелицы: карабусы и скариды, а сколько на цветах других жуков: навозников, скарабеев, кравчиков, стафиллинов! Бывает, всем в их маленьком отряде приходится ворочать камни в поисках этих быстроногих карабусов.
-И на кой черт твоему барину вся эта нечисть? – ворчат спутники мужички, обращаясь  к слуге Геблера Матвею.
Тот с важностью защищает хозяина:
-Темные вы люди, мужичье. Не дано вам понимать, что это наука! Это вам не щи лаптями хлебать.
- Может, она и наука, да из козявок щи не сваришь, - не сдаются мужики. – Баловство одно все это.
На следующий год Геблер наметил более длительное путешествие, и начальство Колывано-Воскресенских заводов пошло ему навстречу, даже выделив на эти цели 200 рублей.  И тут Геблеру повезло. К тому времени Фролов уже уехал в Петербург и на его месте был молодой Евграф Петрович Ковалевский, в славе превзошедший самого Петра Козьмича. Надо ли говорить о том, что  будущий неутомимый путешественник и писатель благоволил Геблеру и даже чувствовал в нем родственную душу. И опять главная цель исследователя - Белуха, хотя он намеревался пройти и дальше в глубину высоких гор, куда еще не ступала нога ученых.
Путь нового путешествия начался, как и в предыдущем году, с долины Хаир-Кумина и восхождения на Холзун. Холзун, Холсунский гребень, как называет это хребет Алтая, разделяющий бассейны рек Катуни и Бухтармы, П. П. Семенов. Тогда, в 19 веке хребет не делили, как сейчас, на две части: собственно Холзун и на восточную его  часть – Листвягу. Геблер пересекал этот, не достигающий высоты вечных снегов хребет Алтая, не меньше шести раз и почти всегда в разных местах.  Дважды, 23 июля (4 августа) 1833 года и 12 (24) июля 1835 года между верховьями рек Катуни и Белой Берели, где они текут совсем рядом параллельно друг другу, разделенные невысоким гребнем. 22 июля (2 августа) 1833 года межу истоком реки  Белой, притоком Бухтармы и Ускучевкой, притоком Катуни. В 1834 году 7 (19) июля между истоками реки Нижней Черновой, впадающей в Бухтарму, и истоком реки Красноярки (Бастигани), притоком Коксуна, впадающего в Катунь.  15 (27) июля между Бирюксой, притоком Катуни и Шихалихой, притоком Нижней Черновой, бассейна Бухтармы. 
На Холзуне Геблер встретился с интересным явлением, когда гребень водораздела Катуни и Бухтармы выражен нечетко и бывает, что истоки рек, текущих в разные стороны, начинаются в одной мочажине, болотце или озерке, находящимся на плоской вершине. Подсказал ему это проводник.
-Ваше высокородие, - обратился он к Геблеру, - у нас говорят, что здесь живет рыба с ногами.
-Как это? – не понял Геблер.
-А так, что  хайруз кочует с одного Хаир-Кумина на другой, и гора между ними ему не помеха. Словом, переваливает через Холзун. Хайрузята, что поднимаются вверх по ручьям, здесь могут из Катуни перебираться в Бухтарму или наоборот. Получается, что у рыбы ног нет, а ходить может.  Такая вот сказка получается.
«Однако этот неграмотный народ замечает все», - отметил про себя Геблер, доставая дневник, чтобы записать про этот феномен природы.
Целью экспедиций Геблера было не только изучение массива Белухи, но и всего Катунского хребта и наименее изученных районов бассейна верховий Катуни и впадающих в неё притоков. А это очень сложный горный рельеф с пересекающими его бурными реками. Даже алтайцы избегали этот район, и он оставался абсолютно безлюдным.
Хотя местные лошади приспособились к местным условиям, а по горам ходить все равно опасно. Сколько их пропало, свалившись под откос! На высоте всюду щебень и острые камни, идет лошадь, осторожно нащупывая почву и выбирая место, куда поставить ногу, чтобы не поранить копыто острым осколком.  Все выше по пути на перевал поднимаются путники, все чаще на  пути каменистые россыпи, и уже давно исчезли чахлые деревца кедров и лиственниц, убитые высокогорьем и морозами. А то еще встречаются тропы над пропастями, где узкая дорожка вьется у края обрыва, и с какой осторожностью пробираются даже  опытные кони, чтобы не оступиться. И тут, гляди в оба сидя в седле: скала, что сбоку тропы, может сбросить всадника в пропасть. Бывает, каждый неверный шаг грозит всаднику гибелью. А комары и мошки! Да разве только они!
Вот отряд переходит через бурную горную реку. Впереди, преодолевая  течение, немного наискось реки идет самая сильная лошадь, чуть отступив, позади, в форватер, вторая, за ней третья. Сообща им легче противостоять напору потока. А бывает и так, что пешком легче пройти, нежели сидя верхом на лошадях.  Тут и каменистые крутые склоны и низменные топкие болота, где лошади с трудом вытягивают ноги из вязкой почвы, похожей на смолу, боясь спотыкнуться и переломать ноги.  Горные потоки падали по скалистым уступам, разбиваясь на бесчисленные брызги и превращаясь в белую пену. Читая отчет путешественника Г. Спасского, Геблер удивлялся, что шум, производимый рекой в Коргонском ущелье, такой, что не слышно звука выстрела из пистолета. Теперь он и сам в этом убедился и привык к нему настолько. что находил в этом грохоте даже успокоение и удовольствие.
Вечером усталый отряд устраивается на ночлег. Казаки готовят ужин, а сам Геблер торопливо заносит свои наблюдения в дневник и ничто: непогода, дождь, позднее время или смертельная усталость, не может изменить эту выработанную в походах привычку, похожую на ритуал. Иначе, зачем весь поход? 
Преодолев все препятствия, проводники вывели экспедицию к истокам Катуни, и Геблер увидел прямо перед собой исполинскую гору во всей своей мощи, с ледниками, ледопадами и скалами. Если в предыдущем году он наблюдал высочайшую гору Алтая с расстояния в 20 верст, то теперь стоял у самого её подножья. Громадные ледники сползали с крутых склонов: западный давал начало Катуни (впоследствии он был назван ледником Геблера), а восточный – Белой Берели. С обрывистого края ледника (языка) беспрестанно падали камни и текли ручьи. Огромные поперечные трещины рассекали тело ледника от самого основания, обнажая лед прекрасного зеленого цвета. Глыбы ледяных скал опасно нависали, угрожая обрушиться на любого путника, если бы он попытался проийти в этом ледяном лабиринте. Ниже окончания ледника возвышался овальный моренный холм из камней, обросших ягелем. На вершине его виднелись деревянные шесты, поставленные охотниками-алтайцами (теперь это место туристы называют горкой Геблера).
С помощью угломерного инструмента Геблер измерил высоту Белухи, определив её в 3400 метров, однако сам считал это измерение лишь приблизительным, так как плохая погода и тучи, закрывавшие вершину, не позволили сделать более верное измерение с двух точек базиса (ныне высота Белухи определена в 4500 м.). Тем не менее, он сделал подробное описание и составил карту всего района. Им же были собраны сведения о 60 видах птиц, в том числе он впервые описал алтайского улара. Им же отмечены факты нахождения на Алтае журавля-красавки, бородача-ягнятника, а также ласточки и домашнего воробья, проникших вглубь гор вместе с русскими переселенцами. Геблеру принадлежит честь открытия подвида длиннохвостого суслика (суслик Эверсмана).
Исследуя высокий хребет, названный им Катунским, Геблер дошел до реки Аргут и далее до нижнего течения реки Яссатер  (Джазатер), откуда Белуха виднелась далеко на западе, причем, в профиль она была одногорбой. Проследив восточное продолжение хребта, названного впоследствии Южно-Чуйским, Геблер закончил свое самое плодотворное путешествие,  длившееся целый месяц.
О результатах своих исследований Геблер сообщал в бюллетенях Московского общества испытателей природы (МОИП) на французском языке, а обобщенный труд по трем поездкам 1833, 1834 и 1835 годов в верховья Катуни, Берели и на Аргут, названный «Обозрение Катунских гор с их высочайшей вершиной Белухой в Русском Алтае», он опубликовал на немецком языке в Мемуарах Академии наук. Этот труд был удостоен Демидовской премии в 2500 рублей.
В последний раз Геблер побывал на Зыряновском руднике в 1844 году, когда вместе с экспедицией известного геолога Г. Щуровского совершил трудный переход из Риддера через белки Холзунского хребта. В своем главном труде о Катунских горах он писал: «Скалы, болота, опасные переправы через реки, грозы, дожди, туманы, густые леса, комары и мошки делают такие поездки очень трудными, но зато чистый воздух,умеренная температура, превосходная вода и в особенности чудесные виды гор, природы и прекрасная растительность, все это с избытком вознаграждают за такого рода неприятности».
               
                Исправник с серебряной шпагой

Наконец настал день, назначенный на вскрытие церковной усадьбы.  К этому времени от здания остался лишь фундамент на известковом растворе. А день выдался на редкость ярким, солнечным с бодрящим свежим утром.
-У меня такое впечатление, что мы собираемся на праздник 1 мая, а на самом деле идем заниматься гробокопательством, - поделился за завтраком Роман с Борисом Васильевичем.
- Ну, молодой человек, не надо так печально и грустно. Как предполагают мои эксперты из краеведческого музея, самая важная персона, покоящаяся на нашем погосте - это зыряновский исправник, то ли Циолковский Алексей Осипович, то ли Оларовский Эпиктет Павлович, захороненные еще в 1840-50-е годы. То есть прошло более ста  лет, и теперь это захоронение становится археологическим артефактом, а не каким-то объектом судебной или паталого-медицинской экспертизы.
- В любом случае будьте подальше и ничего не трогайте руками, - забеспокоилась Клавдия Николаевна. – Мало ли что, там может гнездиться инфекция
-На этот счет все предусмотрено, - заверил Борис Васильевич, - там будет работник санэпидемстанции, он примет все необходимые меры. Главное, я думаю, надо действовать сугубо осторожно, чтобы не получилось, как с кладом купца Веревкина.
- А что там произошло? – спросил Степан.
- А то, что экскаватором раздавили закопанный клад. А там, как на грех, оказался ящик с коллекционной посудой. Естественно, от неё остались одни осколки, и весь клад пропал.
-Да, действительно жалко, - не удержался Роман, всегда остро реагирующий на подобные музейные потери.
- Такой посуды, какая там была, сейчас не делают, - вставила Клавдия Николаевна. – Очень тонкая работа. Борис приносил осколок, одно загляденье. Да вы кушайте, кушайте! – вдруг спохватилась она, накладывая в вазочки сладости. – Это мед с вашей же пасеки. И варенье малиновое там же варили.
- Да такого меда больше нигде в мире нет, - добавил Борис Васильевич. – А самый лучший –дягилевый, горный. И цветок-то так себе и не очень запашистый, этот дягиль, а вот, гляди-ка, какой мед! Мне еще ваш папа, Петр Иванович делился на этот счет. Любит он это дело – пчеловодство.
- И картошка зыряновская хороша, - вставила Клавдия Николаевна, - и помидоры местные – лучше не бывают. А в общем, нехорошее это дело тревожить мертвых, - вдруг снова она вернулась к главной теме дня.
- Согласен, мать, согласен. Но что поделаешь, не закрывать же карьер из-за десятка могилок. Всех перезахороним, как полагается по христианскому обычаю, на кладбище. Вот перенесли же братскую могилу борцов за советскую власть и мы перенесем. Пора, нам пора! - вдруг заторопился Борис Васильевич.
В конторе их уже ждала сотрудница музея, пожилая женщина, скромно державшаяся в сторонке.
-Наталья Борисовна, - обратился к ней Борис Васильевич, - вот те ребята, что раскопали в тайге клад. Любите и жалуйте!
-А-а, бухтарминские кладоискатели! –живо отреагировала та. Очень рада познакомиться. Что там у вас? Кузнецовский сервиз? Вот и хорошо. Да, мы возьмем, если вы не возражаете. Денег у нас нет, чтобы заплатить, а грамоту дадим. Оприходуем с резюме:дар  братьев... Как? Дементьевы? Будет числится, как ваш дар.
-И еще надо записатьСвиридова. Пахома Ильича, - вспомнил Роман. - А денег нам не надо.
-Хорошо, хорошо, я вас понимаю, - сказала Наталья Борисовна. –Вы когда к себе едете?
-Собирались сегодня. Вот сейчас посмотрим раскопки и пойдем на автостанцию.
-Так зачем, поедем вместе, у меня «Газик». Дорога-то есть?
-Есть, хотя и плохая.
Вот видите, как хорошо все получилось, - сказал Борис Васильевич и, не глядя на секретаршу, протягивающую ему бумаги, решительно направился к выходу.
-Так, я вижу все в сборе, едем, не откладывая, на место. А ты, Василий Кузьмич, командуй, - обратился он к начальнику участка, - да предупреди Мартыныча, чтобы поосторожнее действовал, Знаешь, как говорят, опытный экскаваторщик ковшом может гвозди забивать. Пусть метровый слой снимает, а дальше только вручную. Мужики как, готовы?
- Да вот же они стоят с лопатами.
- Вот и хорошо, приступайте.
И, не дожидаясь указаний своего подчиненного, закричал экскаваторщику:
-Мартыныч, копай ювелирно, чтобы ни гу-гу!
- Да не беспокойтесь, Борис Васильевич, все будет сделано первый сорт.
Громадный экскаватор ожил, заскрипел, ковш пришел в движение, и через час работы приступили к копке рабочие с лопатами. Через какие-то полчаса лопаты глухо стукнулись о кирпич. Это всех озадачило: почему не дерево? Расчистили: оказалось что-то вроде склепа, в котором и стоял гроб.
-Листвяк, - признал рабочий, опустившийся на колени. – Должно все сохраниться.
Гроб был из почерневших досок с бронзовыми, литыми ручками.
-Своя работа, -определил рабочий, - местное литье.
Открыли крышку, рассыпавшуюся на полусгнившие доски. Все молча столпились вокруг могилы.
-Важный чин, - произнес кто-то из присутствующих, а другой добавил: - В мундире, как военный и со шпагой. – Да, так было положено, все имели чины, по образцу военных, - снова сказал первый голос. – Хотя исправник это полицейский чин, но они в то время представляли собой власть.
Когда все отхлынули, Надя с замиранием сердца и чуть не дрожа от ужаса, тоже заглянула в гроб. Там лежал страшный мертвец в истлевшем мундир, на котором можно было разглядеть ордена и даже шпагу на боку. Пугающе жуткимбыл взгляд пустых глазниц на желтом черепе.
Рабочий санэпидемстанции торопливо заворачивал в бумагу, перечисляемые музейшиками предметы.
-Не забудьте составить перечень забранных артефактов, - напомнил Борис Васильевич и вдруг, наклонившись,с удивлением произнес:
-А шпага-то, похоже, серебряная! Да, так оно и есть. Не заржавела, хотя и изрядно потускнела. А что, - продолжал он, - Колывано-Воскресенские заводы чеканили свою монету, серебра было навалом, чего им стоило втихаря от Петербурга изготовить такую вот дорогую игрушку. Так что, смотрю, недаром вы, Наталья Борисовна, приезжали к нам. Ценный экспонат, - добавил он, садясь в свой легковой газик.
Начальник уехал, но до конца дня разрыли и другие могилы, видимо, служителей церкви. К сожалению, не так аккуратно, но предметов нашлось там еще больше. Кроме останков ряс и одежды были медальоны, называемые панагией и еще какие-то блестящие знаки, ни наименования, ни назначения которых никто из присутствующих не знал.   Ребятам же запомнилась обувка – штиблеты, видимо, когда-то хорошего качества, с подошвами из нескольких слоев кожи. Вылезший, чтобы посмотреть на диковинную обувку, экскаваторщик Мартыныч важно и удивленно произнес, качая головой:
-Надо же,  это для чего столько слоев? Для скрипа или для гибкости, чтобы легче ходить?
А Станислав, бывший тут же, в задумчивости сказал:
-Где-то здесь похоронен и священник Соколов и его дочь, разбившаяся при падении с лошади. Но теперь ничего не узнаешь, где их могила. В советское время порушили все надгробия. А ведь еще француз Ламартин сказал: «На прахе умерших покоится Родина», а у нас повсюду кладбища превратили в парки. Хотя, может быть, это и не самый худший вариант. Сейчас не хотят вспоминать, как год назад чуть ли не посреди карьера раскопали нигде не отмеченное старинное кладбище, о котором не знали даже старожилы города. Из забоев вываливались человеческие кости, сыпалась черная труха от сопревших гробов, локоны рыжеволосых красавиц свисали с глиняных откосов. Черепа лежали, разбросанные по полю. Конечно, это было кощунством, но быстро все кончилось, кладбище-то было небольшое. Это сейчас Борис Васильевич принял меры, выкопанные останки будут захоронены по-человечески.

                Егорка
Подхоз, пасеки, всего-то мальчишек и девчонок в школе интерната наберется пол сотни. Все наперечет, все знают друг друга, но на вкус, на цвет товарищей нет. Кучковались по интересам. К братьям Дементьевым льнули ребята из классов помладше: Егорка и Агафон.
Егорка – белобрысый мальчик лет 14. Вихрастые его волосы почти белые, с желтоватым оттенком. Из-за них в школе его прозвали альбиносом.  Это как белая ворона среди темных и чернявых пацанов. Когда Егорка был маленьким, мама ласково называла: «Ты мой блондинчик». Но это давно было, теперь Егорка почти взрослый и мамка уже не такая ласковая, все ворчит, все недовольна, а может и подзатыльник дать.
Сколько себя помнит Егор, вокруг всегда был лес. Лес, изба о четырех окнах, рядом приземистые сараюшки для скота, которые на Алтае называются  стайками. Там, в темном хлеву стоит корова Зорька с теленком. Стоят, пережевывают жвачку. По утрам мать гремит подойником, бродят по двору куры с крикливым петухом. Молчаливый отец все дни проводит на пасеке, поставленной невдалеке на лесной опушке. Восемь месяцев в году школа в интернате в Столбоухе с отлучкой домой лишь по выходным. Есть у Егорки любимое дело – охота. Да вот времени на нее маловато, да и припасы – дробь, порох надо добывать. Они денег стоят, а денег в доме всегда не хватает. А еще у Егорки есть друг – непородистая лайка Байкал. Веселая, ласковая и, так же, как и Егорка, любительница погоняться за тетерями в березовом лесу. Родители ворчат: помогать им всегда надо по хозяйству. А ведь Егорка редко возвращается пустым – то косача принесет, а бывает,  и зайца. Все родителям подмога, в семье ведь еще есть младшие брат и сестренка. Осенью, в сентябре-октябре бродит Егорка с Байкалом, гоняет тетеревов в зарослях калины, рябины, шиповника, а как снег в ноябре ляжет, может и из шалаша на березах косача сбить или подстеречь с подхода, когда они в мороз под снегом сидят. Конечно, бывает, и рябушки-рябчики попадаются, но так уж они малы, что и заряд на них жалко тратить. Любимые места у Егорки опушки березовых колков по гривам и хребтам над Хамиром или Большой Речкой. Тут уж Егор знает каждый куст, каждую косачиную ухоронку в шипичнике или кисличнике, где они кормятся, пока снегом не засыплет, не заровняет все карагайники. Из всех охотничьих приключений больше всего Егорке запомнился случай, когда он, перебираясь через замерзший ручей, провалился в яму с водой. Как тогда Байкал сочувствовал ему, скулил и прыгал вокруг, а помочь ничем не мог. В обмерзшей одежде прибежал он домой и тут уж был руган по первое число, прежде, чем разделся и забрался на печь отогреваться.
В школьном интернате ребята всех друг друга знают, и хотя Егорка на год младше Степы, а братья с ним подружились. Рома со Степой тоже на косачей хаживали, и тут Егор даже опытнее их. Степа весной как-то предложил:
-А что, Егор, ты все по одним и тем же горам бегаешь, а что если мы летом подальше подадимся? Как ты на это смотришь?
-Это куда еще и для чего?
- Ну, хотя бы побывать в соседних ущельях. Говорят, долина Тургусуна красивая. На Тегерек можно сходить. А еще мы старину ищем.
-Значит, историей интересуетесь?
- А я думаю, летом надо обязательно в Уймоне побывать, - словно отвечая на вопрос Егора, задумчиво сказал Роман. – Там же был второй центр каменщиков. И не так уж это далеко, надо только Холзун перевалить. Возможно, там лучше старина сохранилась.
- Ура! – обрадовался Егор. – В Уймоне когда-то моя бабушка жила.
- Может, и сейчас там есть кто из родственников? – поинтересовался Роман. – Кстати, у вас в семье не сохранилось что-нибудь  из старинных вещей? Иконы, книги?
- Есть самовар медный, утюги чугунные. Какая-то книжка древняя, вся замасленная и потрепанная лежит у материт. Но она мне ее не дает.
- Церковная, значит. Возможно, еще с 18 века, - высказал догадку  Роман.
- Значит, мы тоже живем в стране каменщиков, хотя здесь уже никто не знает об этом и не помнят о своих предках.
- Знают про кержаков, - добавил Степа, - вот, например, Егор наш из кержаков. Правда, Егорша?
- Сам ты кержак, - недовольно огрызнулся тот.
- А-а, извиняюсь, из старообрядцев, - поправился Степа. – Совсем забыл, что здесь это слово не любят, даже обижаются.
- А зря, - вступил Роман, – кержаки нормальные люди и ничего нет обидного в этом слове.
- Такая репутация о кержаках только у нас, здесь, на Алтае, а в России никто бы не обиделся.
Егор, недовольный, произнес целую речь:
-Кержаки-не кержаки,батька говаривал не раз: « Из местных мы, здесь испокон века обитали». Дед на шахте в Зыряновске робил. Бергал, значит, был. Это уж отец мой крестьянством занялся. Тогда многие из бергалов ушли, кто в пчеловоды, кто пахарем, благо земли было навалом. После «горы», шахты значит, земледелие благополучней оказалось. В шахте чахотка губила, ревматизма и всякие другие хвори, а в поле, на пашне, хоть и забот еще боле, а все же здоровей на вольном воздухе.
Я вот что думаю, – сказал Роман, - неплохо было бы поискать следы этих каменщиков здесь у нас на Хамире.
- А как? - не понял Степа, - ни курганов, ни древних руин у нас нет.
- Курганы здесь не при чем, это древность. Истории каменщиков 200 и меньше лет. Следы поселений, землянок надо искать. Расспрашивать стариков. Может, кто что помнит или знает. Ходить, смотреть, искать. Живем и не знаем, что вокруг нас.
- Я люблю бродить, - обрадовался  Егор, - особенно с ружьем, а можно и с удочкой.
- Это дело нехитрое, бродить просто так, а вот заниматься исследованиями куда интереснее, хотя и сложнее.

                Филин
Перепрыгивая с камня на камень на броду через Екипецкий ручей и обходя лужи после  дождя, друзья подходили к  дому.
- Ой, ребята, не поверите, на кого я намедни в лесу наткнулся, - взволнованно сообщил Егорка. – Два дня назад пугало лесное видел. Глазища во-о, клювом щелкает – не подходи! Вот страсти-то! Рыжий, как наш котяря, и весь растрепанный. Сам сидит на обломанной лесине, а под ней косточки валяются. Целая куча и нога заячья в шерсти.
- Ты что, Егорша, неужели гнездо филина нашел?
Роман заинтересовался не меньше Егорки:
-Сколько хожу по лесу, ни разу не довелось логово пугача найти. Может, ошибся ты?
- Ей богу, не вру, - божился Егор, - Хотите, сведу самым лучшим образом.
- И далеко ли?
- Далеко, далеко. Екипецким ключом идти, потом логом направо. Там пихтач вперемешку с топольником. Пройдешь пятипалую пихту, и еще метров пятьдесят будет.
- Ну, и что там, дупло?
- Дупло, не дупло, настоящее логово на макушке пропащего тополя. Кора лохмами свисает,  большой ствол белый, лыко облезло. Филя там сидит, зыркалами своими сверкает. Близко опасно подходить Злой очень.
- Может, птенцы у него? Или яйца…
- Не знаю, я побоялся смотреть. Он сердитый, не знаешь, что у него на уме. Вот образина, немало зайцев передавил. Ночью как гукнет, мороз по телу.
Смотреть Филю шли всей гурьбой. Всем, и даже Петру Ивановичу захотелось увидеть такую диковину. Долго пробирались через чащу, не переставая удивляться удаче Егора. Такое раз в жизни случается.
Еще издали Егор указал на мощный ствол мертвого тополя, белеющего среди леса. Макушки у него не было, один корявый ствол с выгнившей сердцевиной.
- Гляньте на развилку. Там, вроде норы, в ней этот пугач и обитает.
- Да-аа, протянул Роман, - там не только Филя. Соловей-разбойник поместится. Оно, вроде как там и укрытие есть. Серьезная птица! Подходи осторожно, а ну как вцепится!
Однако ничего страшного не случилось, гнездо без хозяев оказалось. Филин, видимо, загодя слетел, услышав шум и разговоры. В нише, образовавшейся от обломленного ствола, сидели три его отпрыска. Три белых пуховых птенца. Они таращили глаза и громко щелкали клювами,  выставляя когтистые лапы.
-Вот они какие, филинята!
Зимними вечерами крики филина из леса слышались постоянно и, что Роман, что Степа даже и в мечтах не смели  увидеть  этого пугача живьем.
- Может, одного возьмем? – неуверенно спросил Степан отца.
- Боже упаси! – замахал тот руками, - мяса не напасешься, да и грех такую серьезную птицу из природы изымать. Чудо-юдо лесное, без него и лес не лес. Ни сказки, ни Лешего, ни Бабы Яги. Гляди, какие красавцы! А что разбойник, так «на то и щука, чтоб карась не дремал».

                Агафон
Агафон – веснушчатый, невысокий мальчик 13 лет, с лицом, шелушащимся чешуйками и огненно-рыжими волосами.
 –  Давай мы тебя будем звать Рыжиком, - предложил Роман.- Ты у нас самый солнечный человек.
- Зовите хоть горшком, только в печку не ставьте, - отозвался Агафон. – А мамка зовет меня Гошей.
- А у нас в классе есть рыжий мальчик, так его Солнцедаром зовут, - сказал Егор.
- Нет, Рыжик будет получше, - не согласился Роман. – Правда, Гоша?
- Повезло тебе, Гоша, девчонки, небось, завидуют?
Теперь уже и Степа решил обсудить нового друга.
- Завидуют-не завидуют, только больно дразнятся.
 – А я знаю, как, - сказал Егор. – Чего тут не знать: Рыжий, пыжий, волосатый, убил дедушку лопатой!
- Ну и что ты, Рыжик, обижаешься?
- Обижайся-не обижайся, сытым от этого не будешь.
- Я смотрю, Рыжик, ты за словом в карман не лезешь, - поддержал Агафона Роман. – Ты на дураков не обижайся. Они потому и дразнятся, что дураки. Скажи лучше, что ты больше всего любишь?
Агафон насупился.
- Только не упоминай про пельмени и шанежки.
- Люблю смотреть, как муравьи живут.
- Муравьи? Нашел себе занятие! 
Егор искренне удивился и даже возмутился.
- Уж тогда бы сказал про пчел. От них больше толку.
- А мне нравится, как он мыслит,-  вдруг заявил Роман,- во-первых,  пчелы – это материальная категория, нажива, богатство, а муравьи – категория духовная, безгрешная. На редкость бескорыстные и нетребовательные существа.Муравья никто не заставляет трудиться, а он вкалывает, себя не жалея. Таскает жратву на благо общества, посмотришь на него – на горбу ноша, тяжелее самого раза в три, и никакого личного дохода.  Это же коммунизм в чистом виде. Может, генетики исправят эту ошибку природы, вместо разума вставят нам  муравьиные, пчелиные инстинкты?
- Ну это, Роман, ты слишком высоко забрался, - снова вступил Степа, - Ты, Гоша,  лучше скажи: горилку пьешь?
- Какую-такую горилку?
- Ну, брагу, бражку, медовуху. Кержаки ведь все её пьют.
- Никакие мы не кержаки, - возмутился Агафон. – Мамка сказывала, бухтарминцы мы, а папаня ваш, говорит, уймонский.
- Вот придрались к парнишке, - решил закончить дебаты Роман. - Старообрядцы, хотя и гуляли крепко, но и работали так, как нам и не снилось. Гоша, я смотрю, мы с тобой одной крови. Как ты смотришь, чтобы сделать поход на Тегерек, на Нарымку?
- Да я завсегда, хучь на белки, хучь на саму Белуху готов. Была бы еще рыбалка.
- Рыбалка будет. Не только хайрузов наловим, тайменя вытащим из его берлоги. Дерзайте, граф, вас ждут великие дела!
- А кто этот граф? – не понял Агафон.
-Ну, это образцовый человек, с  которого надо брать пример.
- Из всех нас, Рыжик самый что ни на есть из графов граф, - вставил Степа. - Он даже лося сумел добыть с ногами и головой.
-А лося больше не будешь убивать? –  теперь уже  подзуживать подключился  Егор.
-  Вот еще скажешь! Сам-то ты с ружьем все бродишь, а у меня и ружья нет.
- Ладно, кончай базар, - прервал начавшуюся перепалку Роман. - Ты, Рыжик, лучше скажи, хочешь ли пойти с нами на Тегерек?  Ночевать будем. Костер жечь.
- Еще бы, конечно, хочу!
- А мамка отпустит?
- Мамка говорит: Не водись со шпаной, вон братья Дементьевы хорошие ребята. С вас советует брать пример. Так что, думаю, тут дело не станет.

                Голова лося
А с лосем история вышла такая.
На  Покрова Марфа решила навестить соседку. Как там Анфиса живет, не виделись с самого лета. Пасека Шушаковых едва ли не самая дальняя – Большой Медвежий двор. Места глуше не придумаешь, как раз подстать своему названию. Дано оно потому, что медвежий там угол, не раз говаривал Петр Иванович. И у самого Гордея кулема всегда на медведя налажена.  Иначе нельзя – балуют мишки, ходят вокруг меда. И верно, усадьба вся у Шушаковых почти что огорожена, на проволоке вокруг двора банки жестяные понавешены для острастки зверя. Только тронет, заденет спиной, звон на весь двор стоит и два полкана–волкодава по цепи бегают Какие-никакие, а сторожа.
- А все равно медведь то там разорит улей, то в другом месте, - каждый раз жалуется хозяин. – Он ведь, медведь, тоже не дурак, хитер бывает.
- Кержак он, - поясняет Марфа мужу, - а кому, как не мне знать их жизнь, кержаков этих. Воды напиться не дадут, а если покушал у них, посуду потом песком трут, моют.
- Гигиену соблюдают, - стараясь оправдать местных, говорит Петр Иванович. – Что в этом плохого. А что прижимистые, так на то они и крестьяне. Мужику трудно хлеб дается. А тут у них разор полный после 30-х годов. Разогнали же всех, нарушили вместе с укладом жизни и все их хозяйство.
- Да уж порушили, это верно, - соглашается Марфа, - кого сослали, увезли нивесть куда, кого сразу порешили. А ведь жили тихо, мирно. Кержаки сами по себе, крестьяне-мужики рядом, по соседству, все пахали, сеяли, трудились. Все налажено было. На молоканку молоко каждый день свозили. Купец товар привозил по заказу, кому что надо. Каждый мужик хозяином был. Знал: будешь трудиться, работать и жить будешь хорошо. Все набожные были, смиренные, честные, обмана мало было. А что потом случилось, будто с цепи сорвались.
Путь до Шушаковых неблизкий, не меньше полутора километров будет по тайге, по берегу Студеной речки. Потом вдоль Березовой.  Петру Ивановичу тропа эта памятна  по встрече на узенькой дорожке с косолапым. И как он вывернулся  этот зверюга из-за выступа скалы, как не слышал шаги чуткий косолапый – до сих пор непонятно. Встали друг против друга. Мишка на дыбы поднялся: гора-горой. У Петра  Ивановича и душа в пятки, думает: «У меня все оружие – топор, а что он против такого чудовища. Ну, стукну раз, а ему это как горошина по лбу». И стояли-то всего каких-то десять-двадцать секунд, а показалось: вечность. Все же медведь сообразил, что не стоит связываться с этим непонятным, но опасным существом – человеком. Вдруг развернулся и утек в гору. Наверное, ветерком на него, человеческим духом дохнуло.
Но случай такой на пути к пасеке был всего один раз, других не бывало, и туристы заезжие здесь бродили, и ягодники без всякой опаски.
Уже на подходе, когда усадьба открылась, запрятанная в куртине густых пихт, в нос Марфы ударил резкий запах паленой шерсти. «Никак кабанчика смолят, - подумала Марфа, - не рано ли? Морозов нет, как мясо хранить».  Сравнялась с хилой изгородью и увидела, что Анфиса с Гордеем, склонившись, палят над костром вовсе не кабана, а  большущую голову с горбатым носом.
«Батюшки, это что же за зверь такой? – подумала Марфа – то ли лошадиная голова-то? Так она поболе коня то будет, да и уши длинные, ослиные».
-Здорово, Марфа, - первым приветствовал ее Гордей, – мы тут делом заняты, а ты не обращай внимания, проходи в избу. Детишки наши тебе рады будут.
У Анфисы и Гордея целых пять ребят, мал-мала меньше, самому старшему Агафону тринадцать недавно стукнуло.
Высыпав на стол печенюшки, Марфа мучительно вспоминала всех знакомых ей лесных зверей и кому из них могла принадлежать здоровенная горбатая морда с ослиными ушами.
- Ну вот, теперь и поздоровкаться можно! – шумно войдя в избу, громко произнес Гордей и с силой хлопнул дверью. Следом вошла Анфиса, бросившаяся обнимать Марфу.
- Как там Петр Иванович, ребята? Здоровы ли?
- Слава богу, здоровы и учатся хорошо, – отвечала Марфа, догадавшись, что хозяева не очень-то хотят распространяться о своем занятии, свидетелем которого невольно стала она.
- А новостей других у нас и нет. Живем, хлеб жуем. Все в работе да в работе. Как говорится, в поте лица своего
- Ну, вот и хорошо, - певуче не проговорила, а пропела Анфиса, - ну их, энтих новостей. Чем меньше, тем лучше. Без них-то, может, и поспокойней. Боюсь я разных новостей, бывают ведь и нехорошие.
-Боже упаси! – согласилась Марфа
-Что-то разжарился я, а в избе душно, - вдруг заговорил Гордей – Ты, Анфиса, угли в печи отгреби в застенок, в загнетку, а то ведь так и  полыхает в лицо жаром, -  и, оборотясь к Марфе, добавил:  - А нам тут грешным делом подарок от лесоохраны привалило. Не ждали, не гадали, Агафон с ребятишками  притащил чудо-юдо, голову зверя лесного с ослиными ушами.
- Однако, марал, это что ли? – робко спросила Марфа.
- А вот и не угадала, – отвечал Гордей, – конек-горбунок, да еще и с рогами. Но ты, Марфа, не очень-то распространяйся про этого конька-горбунка, хотя мы с Анфисой к этому делу и не причастны, - заранее предупредил он. – Чужие люди это по своему неразумению сотворили. Бог их простит, а ты помалкивай да и ладно. Так-то оно лучше будет.
Но как не поделиться с мужем? Конечно, Марфа рассказала о странном деле соседей.
- Говоришь, с ослиными ушами?
Петр Иванович думал недолго.
Ясное дело, лося завалили! Ах, беда-то какая, такого зверя! Не дадут ведь развестись таким красавцам!Только-только пришли откуда-то из Сибири, а вот как их встречают!
- Да я слышала про этих лосей, - вспомнила Марфа, - старики говорят, больше 60 лет их не встречали в наших краях. А пришли, бают, из Алтайского края.
- Этот Гордей вовсе не охотник, - рассуждал Петр Иванович. – У него вроде бы и ружья нет, а ведь могут штраф принести. Ты, Марфа, об этом деле ни гу-гу, никому не рассказывай. Хотя нехорошо получается.
Марфа уже и забыла об этом разговоре с мужем, а Петр Иванович между делом весь день нет-нет, да и вспоминал:
- Надо же, такого зверя угробили!
- Да ладно, уж тебе, - не выдержала Марфа, - завалили одного, другие остались. Слышала я, что видели целый табунок, голов в десять. Сам-то забыл, как за журавлем гонялся! На корточках подбирался, на животе полз. Совсем как мальчишка.
- Так без ружья же, – оправдывался Петр Иванович, - диковинная птица – журавль. Разве не интересно посмотреть, как они весной пляшут. Вот ведь какая любовь бывает у птиц. Совсем, как у людей. И у тетерева тоже, Я ведь на токах никогда косачей не убиваю. Посмотреть - занятное дело. А с Гордеем я поговорю. Человек-то он хороший, а вот, надо же, опять в плохое дело вляпался.
- Так ведь сам посуди, - не соглашалась Марфа, - детишек-то ведь надо кормить. Сидят по лавкам пять голодных ртов. Думать надо, как помочь соседу, а не кляузы разводить.
- Да никто и не собирается докладывать о нем, - оправдывался Петр Иванович, - а вот поговорить надо бы.
На той же неделе встретился Петр Иванович с соседом в Столбоухе. Поговорили о том, о сем.
- Ты, я слышал, зверя диковинного свалил, - начал издалека Петр Иванович.
- Это еще какого-такого зверя? – насторожился Гордей.
- Да такого большого, с ослиными ушами и лошадиной головой.
- А-а, вон ты о чем. Так это-ж мой Агафон лосиную голову притащил.
- Откуда же он ее взял?
- А вот слушай, если поверишь.
С недавней поры над зыряновской тайгой стали летать диковинные железные птицы. Не ероплан, не самолет – большая стрекоза с лопастями, сверкающими на солнце, как серебряные стрекозиные крылышки. Как все подхозовские дети, дивился Агафон на зеленый вертолет, и вдруг одна такая железная стрекоза села на Екипецком лугу. Волшебную летающую птицу хотел рассмотреть Агафон, а увидел совсем другое, и оно ужаснуло его. Два человека разделывали тушу убитого лося.
Как все деревенские мальчишки, Агафон видел подобные сцены, и никогда не мог согласиться с убийством овцы или коровы, хотя и не отказывался есть мясо.
Пилоты заметили паренька.
- Эй, мальчик! - окликнул один из них, - ты чего прячешься, как немецкий шпион. Иди сюда, не бойся!
Агафон осмелел и подошел.
-Знаю, что хочешь посмотреть вертолет. Залазь в кабину, смотри, только ничего там не трожь. Когда довольный Агафон вылез из кабины, пилоты расспросили его, а потом один из них сказал:
- Вот видишь, какая страшная голова. Забирай ее, и пусть мамка твоя холодец для вас сделает. Чего добру пропадать. И ноги вот нам не нужны. А из шкуры отец твой может камус сделать. Пусть придет и все заберет.
А другой говорит:
- А лося этого ты не жалей. Они для того и живут, чтобы нам их кушать. Без мяса никак нельзя. Если бы человек не ел мяса, так обезьяной бы и остался. Так ученые говорят, а нам их надо слушать.
Вот такая получилась история. А ты уж, Петро, сам суди: хорошая она или плохая. А то, может шкуру с ног на камус возьмешь, мне она не надобна?
- Да-а уж, хорошего тут мало, - согласился Петр Иванович, - хотя, может быть, ребята они и не такие уж и плохие, вертолетчики эти. Только вот балуются зря. Наших пчеловодов совращают, скупая казенный мед с дальних пасек. Им все доступно с их вертолетами. А шкурки я, пожалуй, возьму, как раз собирался камус делать.

                Камусные лыжи
Готовь сани летом, а лыжи зимой, - говорит Петр Иванович, но лето занято, а вот осенью в самый раз, можно заняться и другими делами.
- Ну что ж, ребята, пора нам подумать о лыжах, - сказал отец в серый день начала ноября, когда с пчелами разделались, поставив улья на зимовку.
- Лучше всего для этой цели годится осина, - объяснял он сыновьям, – научили меня этому делу соседи-пчеловоды, а у них опыт большой, не хуже, чем у охотников-промысловиков.
- Конечно, пора, - обрадовались и Роман, и Степа, - кажется, надо сделать пару новых, старые стали совсем плохи и могут сломаться в самый неподходящий момент. На одной лыжине из нашего снежища тогда не выбраться.
- Вот я о том и говорю, - согласился отец. – У меня уже есть заготовки, вырезали на лесопилке в Столбоухе. Глядите, нигде ни сучка, ни трещины.
- Да, деревяшки что надо, – согласился Роман, - по виду и запаху узнаю осину. А ведь слава идет, что осина  никудышнее дерево.
- Нет, осина лучше всего подходит для этого дела. Она легка, хорошо  обрабатывается и гнется, как раз то, что нужно при изготовлении, а потом и при ходьбе по снегу. Я эти заготовки еще обработал рубанком – ширина 22 см, толщина полтора. Оптимальные размеры. Конечно, клеенные,  слоеные крепче, зато наши куда легче.
- А как с длиной? – поинтересовался Степа.
- Длина разная, вы же ведь тоже разного роста и веса. Самые маленькие для Нади, чуть больше для матери, а эти для вас. Самое сложное – загнуть носки и сделать это так, чтобы не сломать. Для этого распарим в горячей воде, а потом поставим в  правилку. Это как коня объезжать. Высохнет за неделю, свыкнется, покорится и будет нам служить.
Через десять дней отец освободил заготовки и долго разглядывал их, поворачивая и так и этак. Кажется, остался доволен, сказав:
- Теперь, ребята, беритесь за дело сами. Дело нехитрое, даже простое. Вот вам заготовки – рифленая резина под валенки, чтобы снег не налипал, не набивался, сыромятные ремни для креплений, шкурки с лосиных ног, те самые, из-за которых лыжи и называются камусными. Я их уже распарил, чтобы натянуть.
Самым сложным оказалось закрепить ремни шурупами, пробуравленными так, чтобы не ослабить лыжу.
- Пятки, пятки, делайте покрепче упор для пяток, - подсказал отец, - в гору пойдете, на что ноги будут опираться? На задники, на них пускайте ремни покрепче.
Когда это сделали, мелкими гвоздиками прибили полоски шкур.
- Вот вам и голова лося, - резюмировал Петр Иванович.- Голова без ног не бывает, а ноги в дело пошли.

                Волки
На масленицу отца схватил радикулит. Да и как от него уберечься, когда дел по хозяйству невпроворот и все на улице, на морозе.  Лежал, ворчал, не давая покоя жене.
- Марфа, Прасковье-то твоей нынче юбилей.
- Знаю без тебя, пятьдесят стукнуло. Ну и что?
- Подарок надо отвезти. Поздравление.
- Куда уж тебе, лежи лучше!
- А я вот что думаю, ребят надо послать. Они и отвезут. Дождемся из школы, тогда уж поговорим.
- Вот еще! Тебе бы все на ребят переложить. И так дома почти не бывают.
- Это ничего, мать. Им это только в удовольствие побывать у тетки. Прокатиться на лошадке. Запрягут нашего Карьку, а то уже застоялся. Одна польза и ребятам будет и лошадке. Мигом доскачут по весеннему накату.
Марфа промолчала, понимая, что муж прав. Но и отпускать детей не хотелось. В субботу школьников, как обычно, отпустили рано и после обеда все уже собрались дома. Петр Иванович правильно рассудил, мальчики с удовольствием приняли предложение отца, но Надюшку мать не отпустила: пусть лучше по дому помогает.
Пока собирались, время уже к вечеру.
- Куда-ж на ночь-то глядя, - сокрушалась Марфа. – Говорят, волки появились в наших краях, а ты детей одних отправляешь.
- Какие там волки! - возразил Петр Иванович, - отродясь здесь их не бывало. Что им тут делать, в снегу что ли барахтаться?
- В снегу или нет, а бродят ночами по дорогам, из Путиновской женщина рассказывала. Видели их и не раз. Собак в Путиновской у многих уже переловили. Лоси, бывает, на дорогу выходят, а это приманка.
Петр Иванович усмехнулся.
- Сколько слышу рассказов про волков, ни один не подтвердился, что волки на людей нападают. Сказки все это. Прасковья-то рада будет племянникам, да и куфейку ты для чего шила? Я вот бадейку меда приготовил.
-Да мы уже не дети, поди, взрослые. Проскочим за милую душу, - отвечал за обоих Степа. - А что до волков, так мы можем и ружье прихватить.
Обоим не терпелось отправиться в дорогу.
-Долго не задерживайтесь, переночуете и сразу домой, - напутствовала Марфа.
Подъехали к Хамиру – уже стемнело. Дальше дорога наезженная. Дело к весне, прикатанный снег, что катушка, сани сами катятся. И коняжка весело бежит. Застоялся Карька, рад промяться. В санях-розвальнях сена навалено, тулуп прихватили. Мороз ядреный, под тридцать, а ребятам жарко, и от коня пар идет.
-Рома, дай, я поправлю,- попросил Степа, -  а ты подремать можешь.
Рома только рад предложению брата. Все-таки сегодня, пока из школы добирались, по морозцу хорошо прогулялись, а после этого всегда в сон клонит.
-На, держи. Смотри, не урони, чтобы вожжи под ноги коня не попали. Да не засни!
-Вот еще, не впервой! Чего уж там учить.
Тихо в зимнем лесу, да еще и ночью. Молодая луна, хотя и не ярко, но светит. По сторонам заиндевелый лес. Березы, пихты.
-Степа, а Степ, помнишь,отец нам читал рассказ, называется Чук и Гек?
-Еще бы не помнить, мне тогда, наверное, было лет шесть, а что в раннем детстве  запомнилось, то уж навсегда.
-Так вот, похоже, это про наши места Аркадий Гайдар написал.
-С чего это ты взял?
-Смотри: зимняя тайга, ночь, тишина, как сейчас у нас. Мороз, заваленная снегом избушка, а из окошка на заснеженный лес льется тусклый свет из окошка. Правда, похоже на наш дом? И даже геологи у нас стоят, все как в рассказе.
Рома закутался в тулуп, на сене мягко и травой хорошо пахнет. Задремал и снится ему, что плывет по Хамиру на лодке. Плыл,плыл и вдруг стоп! Напоролся на камень? Сон как рукой сняло. Мерцает лунный свет, и сани стоят на месте.
-Степа, ты чего встал?
Степан молчит, и Карька замер как вкопанный.
-Почему не едем, заснул что ли?
-Погоди ты, ничего я не заснул. Карька что-то почуял. Встал так, что я чуть кубарем не свалился. Н-н-о-о! – прикрикнул он, дергая вожжами. Карька только уши прижал, переступил ногами и ни с места.
-Видишь, чего-то испугался конь.
-Чего бы это, дорога пустая.
-Чего-чего! Волков почуял!
-Да, ладно, какие там волки. Пойду погляжу.
Роман встал, чтобы обойти сани. И только спрыгнул, как Карька рванул с места, помчавшись чуть ли не галопом.
- Э-э-й! Держи коня! – что есть силы заорал Роман. – Степка, стой!
Степан спросонья мало что соображая, искал вожжи, барахтался в сене, но никак не находил. Он ведь тоже задремывал, когда ехали.
- Тпру, тр-р-р! – орал он на коня, но тот не слушаясь, несся во весь опор, и из-под ног его летели ошметки снега.
«Никак вожжи соскользнули  с саней. Попадут под полозья, запутаются, - мелькнуло у него в голове, - Конь споткнется, пропадем все. Заедят волки и Ромку и меня вместе с лошадью».
А конь все несется, и вот уже голос Романа еле слышен. Шибко катятся сани по гладкой дороге, а Степка все  барахтается, упуская время.
Но вот, наконец, нащупал. Натянул изо всех сил вожжи.
- Стой-ой-ой!
Кое-как встал Карька, а назад воротиться не хочет. Хрипит, топчется на месте и вот-вот опять понесет. Степка чуть не плача уже и уговаривать его начал, но тут, запыхавшись, прибежал Роман. Запрыгнул, повалился в сено.
- Теперь гони!
- А где волки?
- Гони, пока не нагнали!
Как птица летит конь. Стелется сизая мгла по низинам. Его и погонять не надо. Луна плывет следом, подрагивая, и едва не задевает макушки гор, спящие под жемчужным покрывалом. И где-то за ними скользят серые тени волков. Белая пена стекает с их высунутых языков. А может, все это чудится разгоряченным гонкой парням?
- Ну, теперь держись!
Радостно ёкнуло в груди. Вдвоем-то уж не пропадем.
- Ты их видел?
- Кого?
- Кого, кого! Как-будто не знаешь. Волков!
- Еще бы не видеть! Стелятся по-над снегом, языки на бок, а из глаз искры сыплются.
- Да ну!
- Вот тебе и да ну! Держи крепче  вожжи-то! Не дай бог, выронишь! Эй, ну тебя, дай-ка я сам!
- На, держи. Кажись, Козлушка уже близко, слышишь, собаки брехают?
- Близко-то-близко, но и ход сбавлять не надо.
Роман привстал, чтобы погонять лошадей, а Степа подумал, что крепко же напугался Роман, коли в деревню въезжаем, а он останавливаться не хочет.
Спящую Козлушку проехали и уже начало светать.
-Днем-то уж волкам не до нас.
У Степы весь испуг прошел, как только рассвело.
-А ты чего рванул-то от меня? – опомнился Роман. – Бросил брата и бежать?
-Как же, бросил! Карька испугался, остановить было нельзя. Он и потом весь трясся.
-Ну, да, как и ты сам. А где ружье-то наше?
-Да вон оно, в сене лежит.
-Эх, пальнуть что ли для острастки!
-Ты там поосторожнее, оно заряжено картечью.
-Как раз по волкам.
Роман щелкнул предохранителем.
-Нет, не стоит, - передумал вдруг он. – Коня опять напугаем. Он, бедняга, и так сегодня натерпелся страху.
-Как и мы стобой, - откликнулся Степка. – Н-о-о! – заорал он вдруг на коня, размахивая кнутом. -  Совсем слушаться перестал, погонять тебя надо больше.
-Вижу, злости ты набрался за дорогу, - заметил Роман. – А ведь и правда, Карька нам страху нагнал. Так бы и проехали, ничего не заметив, если бы не он.
- И приключения бы не было, - согласился Степа.- Давай не будем рассказывать тетке, зачем её пугать.
-Да, вот так и рождаются страшные рассказы про волков.
Сани медленно въезжали на околицу Путинцевского села.

                Заложники чарыма
В тот самый воскресный день, когда Роман со Степаном гоняли в Путинцево, Егор с Агафоном затеяли дальнюю лыжную прогулку, благо установился чарым. Ах, чарым, шарым! Ласкающее ухо алтайца слово, такое же шершавое, как сам схватившийся морозом подтаявший и очень жесткий снег. Только житель сибирской тайги может оценить это короткое состояние природы, когда становятся доступными самые потаенные уголки лесных дебрей.  Те таежные места в горах, что летом надежно защищены расстоянием, непроходимыми травяными зарослями и буреломом, а зимой двухметровой толщей снега. Снег заровнял все буераки, ямы и колдобины,  а ночной  морозец схватил верхний подтаявший слой, превратив его  в снежный бетон.   Марала, лося, косулю с их острыми копытами такой снег не держит, но человек, тем более, если он на лыжах, может за день пробежать столько, сколько по рыхлому снегу или даже летом не пройдет и за три дня.
«Шурх, шурх» - скрипят лыжи по жесткому, как наждак, снежному насту. В камусах в такую пору выходить не стоит – обдерешь мех, оставив ворсинки на снегу. Но деревяшки чего жалеть! Скольжение  почти как на катке. К утру ночной туман выпал в виде тонкой снежной пороши, по ней бежать еще лучше.
-Егор, а куда катим?
-А куда глаза глядят. Сколько пробежим, все наше.  Смотри, все следы на виду. Свеженькие, спозаранку расписались, кто как умеет.
-Да, вон сорока взлетала, следы крыльев как от веера.
-Это она мышь схватила; вот, дуреха, на свет божий выскочила! Гоним в сторону пихтовника, там поинтереснее  будет. Авось, кто-нибудь да встретится.
-А хорошо -то как! Глянь-ка:  солнце над Пятибраткой поднимается, а по снегу и свет, и тени протянулись. И искорки по белому полю бегут наперегонки, а все больше золотые и фиолетовые.
-Ага, это замерзшие капельки воды, крохотные льдинки сверкают. Сейчас чуток пригреет, еще легче бежать будет. Так бы и катил до самой Логоухи!
-А я все на Холзун смотрю, какие там зверюшки бегают?
-Так вот же чей-то след, поперек нас  кто-то перебежал. Ух ты, это же соболюшки след!  А у нас и ружья нет, - посетовал Егор.
-Бог с ним, с ружьем,  хотя бы так его увидеть, проследить, куда это соболь направился?
-Куда еще, жратву ищет, а может, ухоронку, чтобы выспаться в надежном месте.
Егор кое-что  соображал в охотничьих делах. Петляя, след уходил мимо калиновых кустов все дальше в сторону гор, вдоль лога, где в низине угадывалась поточина, ручей. Под обрывчиком, где обнажился кусочек земли, след  нырнул под снежный карниз. Мальчишки на какое-то время  потеряли след, но обнаружили его снова, не пройдя и полусотни метров.
-Тот же самый, - определил Егор. – И направление то же: в сторону тайги.
-А куда же ему еще  направляться, зверек лесной, что ему в поле делать?
-Ну, не скажи! Ему там хорошо, где есть чем поживиться. Он и рябинкой не брезгует, и в деревне может куренком поживиться.
След привел в березняк, где здоровые деревья чередовались с погибшими. Упавшие великаны то и дело преграждали путь.
-Смотри-ка, соболь за белкой погнался. Видишь, какие махи делали оба. Нет, не догнал, белка на березу взбежала, тут соболю её не догнать.
И как ты, Егор, все это видишь?
-Так вот же другой след, беличий. Был на снегу, а у дерева пропал и дальше только один, соболиный.
 Этот след опять повел вверх по широкой долине все дальше и дальше.
-Егор, а не пора ли нам повернуть назад? Гляди-ка, солнце как пригревает. Не оттаяло бы!
-Еще  чуток пройдем, соболюшко должон где-то здесь обосноваться на дневку. Взглянуть бы на него интересно.
Только это сказал Егор, как тут же ухнул вместе с провалившимся снегом.
-Вот так зарюхался! - ворчал он, барахтаясь в снежной каше. – А снега-то снега наботкало за зиму! Не менее метра будет, а под настом будто пустота и никакой опоры.
Кое-как вскарабкался на снежную корку, для чего пришлось снимать и снова надевать лыжи.
-Я же говорил тебе, Егор, пора нам назад!
-Назад всегда успеем. Держись подальше от кустов; деревья и кустарники тепло на себя берут.
Прошли еще с пол километра, и увидели обломанный старый тополевый пень с зияющим дуплом. След вел туда, выходного не обнаружили.
-Эх, ружья нет! – снова пожалел Агафон. – Хоть руками не лови!
-А на кой он тебе весной, мех уже пообтрепался. Лучше гляди в оба, сейчас выскочит.
Размахнувшись, Егор со всей силы ударил лыжной палкой по дереву.
Никакого результата. Круглое отверстие дупла по-прежнему глядело  пустым черным оком. Егор стукнул еще.
-Вот черт, где же он! Надо бы топором жахнуть, да где его возьмешь!
-Погоди, пошарю  дубинку, - сказал Агафон, отходя в сторону и тут же воскликнул:
-Да вон же он, помчался как угорелый! Выскочил с обратной стороны.
Охотники не догадались осмотреть пень со всех сторон, а соболь ловко прикрылся толстым стволом дерева.
-Зря только человека потревожили, - с усмешкой укорил Агафон.
-Ничего, в другой раз умнее будет. Это ему хороший урок, на пользу пойдет.
-Перекусить, однако, пора, - напомнил Агафон.
-А я думаю, надо скорее уходить. Чуешь, снег размяк, а нам до торной дороги не меньше пяти километров топать.Солнце жжет, спасу нет, хоть совсем не разболакайся. У меня вся спина в испарине.
И верно, только охотнички тронулись, как все чаще стали проваливаться по пояс в снег.
-Егор, этак мы вымокнем, снег-то водой взялся.
-А что делать, другого выхода у нас нет. Разве что ночевать, а у нас и спичек нет, чтобы костер развести. Да и дома, что скажут!
Так, чертыхаясь, брели, то и дело обваливаясь, хотя и не в воду, но в снежную, сырую кашу. Снег полыхал, объятый пламенем пожара, оба потеряли представление о времени и пространстве. Разгоряченные, накуртавшиеся в снегу, и мозг их, тоже расплавленный, ни на чем не мог остановиться, кроме как на навязчивой мысли: когда же кончится этот проклятущий и коварный снег? Все же Агафон заметил:
-Глянь-ка, Егор, солнце, то сверкало, а тут вроде, как и нет его. Утонуло в знойном мареве, и теней нигде нет.
-Нам от этого не легче, а может, и хуже. Хмарь эта от тепла.  Снег парит, дажесолнце закрылось.
Когда до дороги осталось с полкилометра, сняли мешавшие лыжи и, проламываясь, буровили снег своими телами. За ними тянулась траншея, печальная и трагическая, говорящая о неимоверно затраченных усилиях. Солнце  уже село за гору, когда, почти вымокшие, добрались до лесовозной маслянской  дороги. Дело уже к ночи, стало подмораживать. Промокшая верхняя одежда обледенела  и гремел при каждом шаге, как жестяная. Штаны окаменели, ноги не сгибались. Сесть бы, передохнуть, но холод сразу давал о себе знать. Егор сообразил: останавливаться нельзя, прохватит так, что схватишь воспаление легких.Так и плелись по дороге, даже разговаривать сил не было. Домой пришли ночью, получив хороший нагоняй от родителей.
Ах, чарым, чарым! Хорош весенний наст, но обманчив. А для азартных урок и памятка, что на смену зиме обязательно придет весна и лето.

                Рыбалка у залома
В субботу, когда возвращались из школы, Егор сказал Агафону у самой калитки своей избы
- Айда вечером рыбу лучить
- Это на залом что ли?
- Ага, на залом. Там отцовский плот стоит, а сегодня луны не будет, лучить хорошо.
- Так там уж рыбы нет, всю выловили, а новой из Хамира хода нет. Да и холодно сейчас по ночам.
- Скажешь тоже – холодно! Это у огня-то? Мы же для света костер на плоту будем жечь. А насчет рыбы не боись. Сорога ловится, а еще отец сказывал, щука там живет. Большущая! Никак ему не дается. Вот бы нам ее поймать!
- Поймаешь ее, шиша два, скорее водяного встретишь. Он хоть и дряхлый, с длинной зеленой бородой, а схватит, не отцепишься.
- А мы его веслом по башке, чтобы знал свое место.
Весеннее половодье наворотило леса и разного древесного хлама поперек Большой речки. Большая тополевая лесина встала поперек реки, перегородив ее во всю ширину. Следующие деревья поменьше, коряги и даже щепки, уткнувшись в тополь, нарастали куча за кучей, образовав плотину. Вода поднялась вширь, залив пойму, и с шумом срывалась с верха перемычки.
-И бобров не надо, - заметил Егор, когда они под вечер пришли с Агафоном на место. – Настоящая дамба. Теперь ее и бульдозером не просто растянуть. Вот рыбам раздолье! Есть где покормиться на мелководье, а потом отдохнуть в глубине. Можно и в корягах укрыться. Здесь у отца плот спрятан, а под заломом лодка. Но он мне ее не разрешает брать, сам бьет там тайменей. Они идут по Хамиру, упираются в залом. Вот такие попадаются! А сорожка питается травкой, поэтому держится мелководья, ближе к берегу, где пасется и кормится. А щука и таймень – хищники, они сидят на глубине, высматривая оттуда свою жертву, - объяснял Егор. – А нам сейчас надо хворост наломать, да побольше березовой бересты. Она дюже хорошо и долго горит и свет яркий дает.
У Егора опыт, он с отцом не раз рыбу лучил. Пока дрова собирали, потухла заря за горой Мохнаткой. Лес вокруг все более погружался во тьму.Козодой неслышно кружился, явно делая попытки атаковать.Он то удалялся, то снова возвращался, пикировал, увертываясь в сторону и взмывая вверх.
Кучу собранных дров погрузили на нос плота, где был постелен лист жести. Острога – металлический трезубец с длинным деревянным древком. Их две – большая ля щуки и маленькая для сороги. Сорожка – так на Алтае называют плотву - обычно некрупная рыбешка в полторы ладони в длину.
- Люблю сорожку – признался Агафон, - а еще больше любит ее моя бабушка. Как зажарит, ходишь, хрустишь, будто сладким сухариком.
- Будет тебе и сорожка, а может и щука подвернется, - обещает Егор.
- Гляди-ка, луна на воде и звезды отражается, - удивляется Агафон.
- Сейчас зажжем, совсем все по-другому будет. Все подводное царство осмотрим. Там тебе и русалки и водяные.
И верно – дно просматривается, а где глубина, белые плети кверху тянутся.
- А что, рыбы спят?
- А как же не спать! И рыба за день устает. Поплавай–ка, весь день хвостом помаши!
- А там, гляди-ка, чудище какое!.
- Коряга это. Тополевый комель. Здоровенный!
- Да, словно рука во все стороны, корни-то! А так ведь ее не увидишь. Водой вымыло, весь скелет деревянный.
Агафон с шестом на корме, Егор на носу с острогой.
- Бери посередь между берегом и  глубиной, – командует Егор.
- На глубине ее не возьмешь, а на мели рыба не будет дремать. А посередь самый раз.
- Егор, мы как древние охотники или воины, что с дротиками сражались.
- Ну, не совсем так. Дротики кидали, а я вот, гляди, медленно опускаю острогу, тихонько подвожу к рыбе, а потом раз! Колю с силой. Смотри, какая сорожка попалась!
- Нечестно это, - говорит Агафон – Как разбойники ночью спящих бьем.
- Оно, вроде бы и так, да уж больно заманчива эта охота.
- А ведь и правда, что это не рыбалка, а охота, - вдруг согласился Гоша. – Смотри, смотри! Вроде как полено белеет на глубине. Однако, щука это.
- Она и есть! – согласился Егорка, держа на изготовке острогу.
Теперь остановись, - шепотом приказал он и осторожно опустил в воду свое страшное орудие. Весь напрягшись, медленно двигал он острогу к рыбьей спине и вдруг, привстав, с силой вонзил её в глубину. Наколотая на острые зубцы, щучка бьется и хлещет хвостом, пытаясь вырваться, но заусенцы на концах держат крепко.
- Жестоко! – не удержался Гоша.
- А ты как хотел, это охота. Кидай в садок, пока в воду не упрыгала!
Тихо, тихо! – вдруг живо зашептал Егор. – Кажись, тальмень! Смотри, спина светлая, словно хлебная булка, а головы не видно. Он ее в кусты спрятал, так ему спокойней спать.
Однако таймень сорвался, а, может, вовремя очухался, в сторону увильнул. Но у ребят к утру  уже было полное ведерко с сорожкой.

                Художник из туманного Альбиона
В один из субботних дней у дома Дементьевых остановился молодой мужчина, обвешанный фотоаппаратами. Это был  Станислав, пришедший навестить полюбившийся ему уголок за Хамиром.
-Иду на водопады, - объяснил он Петру Ивановичу, встретившему его у калитки. – Нравится мне ваша Большая Речка.
-Нам и самим она нравится, - согласился Петр Иванович, - живем на ней, видим каждый день, а не насмотримся. А как там Борис Васильевич поживает?  Мы ж его ждем, он у нас, считай, каждый год с семьей отдыхает, иной раз полный отпуск проводит.
-Борис Васильевич? А он не приедет, он уволился.
-Как это?  Он же не собирался уходить, и наоборот, говорил, что работает с  удовольствием.
-Его уволили.
-Тошно мне! – всплеснула руками подошедшая Марфа. Хорошего специалиста уволили! Его же и народ любил.
-Народ  действительно любил, да вот директору не по нраву пришелся. Слишком честно работал, на приписки не шел.
-Вот оно как! – удивился Петр Иванович, - значит, честно работать это плохо?
-Выходит, что так. Начальству ведь надо план выполнять, а как - его не интересует. Давай и все тут.
Да, нам тут трудно разобраться, что и как, - перевел разговор на другую тему Петр Иванович. - А чтобы вам не пожить у нас с недельку, тем более, что наши места вам нравятся? Поговорили бы, вы бы нам рассказали про нашу историю.
- Спасибо за приглашение, я бы с удовольствием, но в моем распоряжении только пара дней. В понедельник мне надо  на работу. А переночевать могу.
-Милости просим, - сказала Марфа, - интересному человеку мы всегда рады.
Вечером после чая, сидя вокруг большого стола, все ждали рассказа зыряновского гостя.
-Станислав, я вот задаюсь вопросом, что привлекало путешественников в Зыряновск? -  первым делом спросил Петр Иванович,  - ведь сколько их здесь перебывало!
-Да, действительно, в 19 веке Зыряновск был центром притяжения многих светил. Гумбольдт,  Ледебур, Брем и множество наших отечественных ученых, в основном, геологов. А почему именно к нам? А все очень просто. Приезжали ведь не только в Зыряновск, всех интересовали Колывано-Воскресенские заводы с центром в Барнауле, где был центр технической и культурной жизни всей Западной Сибири. Петр Петрович Семенов, известный как Тян-Шанский, назвал Барнаул сибирскими Афинами за то, что здесь была налажена жизнь европейского склада. Ехали, чтобы познакомиться с горным промыслом, с технически грамотными людьми, ну и, конечно, с природой Алтая
-Наверное, в первую очередь интересовала именно природа, - вставил Петр Иванович.
-Да, конечно, вы правы.  А что Барнаул, Риддер или Зыряновск, так здесь было удобно останавливаться и получать помощь в людях, в транспорте, да во всем, что угодно. Вы знаете, что поражает, если задуматься? То ли русское гостеприимство, то ли чинопоклонение, то ли заискивание перед  иностранцами, но ведь почти все эти визитеры по приезде в Россию становились как бы на государственное обеспечение. Их бесплатно возили, охраняли, давая в сопровождение казаков и проводников. Их всюду принимали, как сейчас бы сказали, первые лица губерний, уездов, рудников и волостей. Да еще как принимали: задавали пиры и званые обеды! Невозможно себе представить, чтобы так принимали любого русского в Европе. Разве что царя. Вот как все это, Петр Иванович, понимать?
-Я думаю, что привечали ученых – это хорошо. Но ведь надо и меру знать! А расточительность – это русская дурь и отсталость.
-Вот именно. А, например, Гумбольдт, серьезный ученый, страдал от этих званых приемов и пиров в его честь, но увильнуть от них было невозможно.
 -Да, но про кого же рассказать? – Станислав на минуту задумался. – Честно говоря, меня более всего когда-то поразило то, что в наших краях побывал Альфред Брем. Я же вырос на его книгах и в детстве не расставался с томами «Жизни животных» и даже перерисовывал замечательные рисунки из этой книги.
Но я расскажу, пожалуй,  о самом необычном  путешественнике, побывавшем у нас. Томас Витлам Аткинсон! Довольно странная и противоречивая личность, странствующий художник, подданный английской короны, совершивший гигантское семилетнее путешествие по России.
-Интересно,  я ничего не слышал об этом человеке, -  признался Петр Иванович. – Чем же он еще знаменит, кроме  такого большого срока?
-Он известен в Англии и Соединенных Штатах Америки, где до сих пор издают его книги, а у нас о нем мало кто знает. До сих пор нет ни полного перевода на русский язык, ни издания его большой книги в двух томах. А почему - тут можно только гадать. Я, например, считаю, что к этому невольно приложил руку П. П. Семенов, известный как Тян-Шанский. А дело было так. Когда он вместе с Григорием Потаниным взялся писать книгу «Землеведение Азии по Карлу Риттеру», а если говорить проще, это географическое описание Сибири,  то никак нельзя было обойтись без Аткинсона. Уж больно обширные путешествия он совершил по Алтаю и Киргизской степи, как тогда назывался Казахстан.  Но Аткинсон не ученый, он в большой степени авантюрист, любящий еще и прихвастнуть. Естественно, Семенов с досадой написал, что Аткинсону верить нельзя, вот с тех пор в России и пошла нехорошая слава об этом англичанине.
-Ну а как сейчас к нему относятся у нас? – не удержался Петр Иванович.
-Пока мало что изменилось. Интереснейший материал, которым можно зачитываться, по-прежнему остается неизвестен русскому читателю,  и это большая ошибка наших издателей и работников культуры. Кусками материал переведен, причем некачественно, но ведь книга заиграет, если ее перевести полностью, снабдив прекрасными иллюстрациями автора. А их множество. Я еще не сказал, что вместе с Томасом Аткинсоном путешествовала его жена, и она дополнила книгу мужа своим рассказом, который сделал ее еще лучше.
-Вы нас заинтриговали так, что хоть сейчас беги и ищи эту книгу.
-И не найдете. В 19 веке был сделан пересказ этой книги на русском языке, но эту книжку не найдешь даже в Национальной библиотеке в Алма-Ате.
-Ну, раз уж такая редкость, мы с нетерпением ждем вашего рассказа.
-Мой рассказ никак  не может передать все содержание книги. Её надо читать в оригинале, как, например, читается «Робинзон Крузо» или «Путешествие Гулливера». Я могу только в общих чертах пояснить, о чем речь и высказать свое видение автора книги. Так вот, у меня двоякое отношение к Аткинсону, как к человеку в первую очередь. С одной стороны я восхищаюсь его путешествиями, с другой  - не испытываю особой симпатии к его личности. Во-первых, во всем его повествовании  выглядывает банальное тщеславие, во-вторых, к своему повествованию он приплел вовсе несовершенные им маршруты, ну а в третьих… Я скажу об этом позже, чтобы не испортить общее впечатление. 
 Какова же цель путешествий Аткинсона, трудных, порой опасных и столь длительных? Сам он пишет, что путешествовал для того, чтобы развеять худую славу о Сибири, ходившую в то время по Европе, но в это верится с трудом. Зачем англичанину, вовсе не ученому, Россия, Сибирь, Киргизские степи, как тогда называли Казахстан? Любознательность? Возможно. Желание познать неизведанное, проверить, испытать на себе то, о чем ходили нелепые слухи в Европе? Вполне вероятно. Но ведь это не баран чихнул, проехать верхом, пройти пешком, проплыть в утлом челноке, и все это вместе десятки тысяч верст. Провести семь лет в чудовищных полевых условиях жары, холода, безводья  и так далее - кому такое под силу и стоила ли овчинка выделки?
Тщеславие – великая сила, вроде бы человеческий порок, а ведь оно заставляет людей творить, действовать, быть активными, деятельными. Аткинсон ни много, ни мало, взялся продолжить дело великого А. Гумбольдта в изучении неизведанной Азии. «Он проникнет дальше знаменитого ученого в центр Азии!»  Видимо, это был девиз Аткинсона, и он следовал ему все годы своего путешествия. Был он человеком небогатым, рано остался сиротой и сам прокладывал свой путь в жизни. Работал и каменщиком, научившись работать с акварелью, стал архитектором и художником.  Встреча с Гумбольдтом стала переломным моментом в его жизни. Возможно, перспектива заработать на рисунках и картинах  неизведанной страны побудила его приехать в Россию. Запасшись рекомендательным письмом самого царя, он отправился в путь и к лету 1847 года прибыл в Барнаул.
Центр Колывано-Воскресенских заводов, - вставил Петр Иванович.
-Совершенно верно. Отсюда он делал разъезды и в том числе через горы в сопровождении приданных ему казаков прошел через горы из Риддера в Зыряновск.   
-Интересно было бы прочитать, что он там написал про Зыряновск.
-Да, в Зыряновске он был дважды, но, к сожалению, живо описав горный переход, в том числе по долине Хамира, о поселке написал  скупо. Дойдя до Большенарыма и далее до Зайсана, он повернул обратно. Зимой съездил в Петербург и вернулся с женой Люси, которая была моложе его почти на 30 лет. И самое интересное выяснилось совсем недавно, - продолжал Станислав, - оказалось, что в Англии у него  осталась другая, первая жена.
-Вот так путешественник, - прокомментировал Петр Иванович, - ловкач.  Попросту двоеженец.
-Да, это тот самый третий секрет, о котором приходится говорить. Но представьте себе,этот факт сыграл самую положительную роль для истории. Забегая вперед, скажу, что впоследствии  рассказ Люси о путешествии дополнил книгу Аткинсона, и не только украсил её, но, по мнению многих, она даже превзошла своего мужа в изложении всей этой истории. Никаких дневниковона не вела, а издала письма, которые посылала с дороги своей подруге, а они были более правдивыми и зачастую интереснее, нежели  повествование самого Аткинсона. Молодая жена оказалась верной ему помощницей, спортивной и закаленной и главное, преданной.  Она с готовностью  соглашалась участвовать в самым нелепых и опасных поездках и маршрутах, придуманных её сумасбродным мужем.  Трудно себе представить, как она, беременная, решилась отправиться в поездку на границу, где только что организовывался пограничный пункт.  Поздняя осень, никаких дорог, неизведанный маршрут и горстка людей верхом на лошадях пробирается через пустыню, наполненную  разбойниками, в крохотное укрепление Копал.  Никакого жилья, еще только роют землянки, а у Люси рождается сын. Оригиналы или чудаки, родители называют младенца по полюбившемуся источнику Алатау Тамчибулак. От всевозможных лишений умирают русские солдаты, и лишь заботливость русских офицеров спасает чету Аткинсонов, и они благополучно заканчивают эту свою авантюристическую одиссею.
-Поразительно все, что вы рассказываете, - не удивился, изумился Петр Иванович, - действительно, приходится только удивляться парадоксам жизни. Недаром говорят «Нет худа без добра».
-Да, и от этого Алатау Тамчибулака пошли отпрыски, и сейчас это большой и всеми уважаемый семейный клан, разбросанный по всему миру. Но я продолжу о самом Томасе Аткинсоне. Слава живущего в Барнауле Ф. Геблера, не давала ему покоя. Он сказал себе: «Я не только повторю его маршрут, я превзойду этого немца!»
-И это удалось ему? – спросил Роман, как и все остальные, включая Марфу, внимательно слушавший Станислава.
-Представьте себе, удалось, хотя об этом нигде никто не обмолвился. Я имею в виду ученых. Славы среди них он не заработал, а ведь он совершил восхождение на седло Белухи и  сделал это на 50 лет раньше нашего В. Сапожникова. Не заметили этого и наши альпинисты и до сих пор об этом не знают.
-Да, это странно и обидно для него,-  согласились и Степа, и Роман.
-После восхождения чета Аткинсонов через Зыряновск вернулась в Усть-Каменогорск и далее в Барнаул, где была основная база путешественников.  В Зыряновске управляющий горный инженер  Оларовский Эпиктет Павлович тепло встретил путешественников. Удивительно, но Аткинсон, не будучи ни геологом, ни горняком, описал водоотливное устройство шахты. Видимо, сказывалось его ранняя профессия; ведь в молодости он был каменщиком.
Дальше была целая эпопея, длившаяся более полугода, с экспедицией в Семиречье, о которой я уже вкратце упомянул. Но это уже была другая история, к нашим краям не имеющая отношения.
Этот англичанин, как и его жена Люси, не были лишены юмора. А забавные сценки виделись ими едва ли не на каждом шагу. Да это и понятно, ведь встречались люди с разной культурой, менталитетом и на разных ступенях развития.  Люси рассказывает про двух русских мужичков, решивших для себя давно занимавший их вопрос: что же за напиток шампанское, что так любят их баре и платят за  него баснословные деньги? Наверное, очень уж крепкое, вот бы попробовать! Заработав нужную сумму на золотом прииске, купили-таки бутылку барского вина, стоившую в тринадцать раз дороже водки. Долго не решались глотнуть, но, где наша не пропадала, обнялись на прощание, махом опрокинули в глотки и… удивленно уставились друг на друга: «Ну и дураки, наши баре: платят бешеные деньги за воду!»
Сам Томас рассказывает о разговоре с неким султаном, который просил его походатайствовать перед  царем о пожаловании ему медали. «Так я же сам чужеземец в России, - сказал ему Аткинсон. «Но ведь казаки слушаются тебя». «Слушаются, потому что  царь дал мне такую бумага с распоряжением слушаться». «Сколько же коней и баранов ты отдал за нее?» «Нисколько», - отвечал Аткинсон. «Этого не может быть, - не поверил султан. – Я за бумажку, которая несравненно меньше твоей, отдал в Аягузе пять верблюдов и пятьдесят лошадей. А сколько коней можешь купить ты за свою большую бумагу?» Сколько Аткинсон не уверял, что ему не дадут ни одной овцы, султан не поверил и продолжал упрашивать о ходатайствовании медали.
Другой султан пробовал торговать у Аткинсона его жену, говоря: «Я тебе дам за нее табун лошадей и много женщин и девушек, в проигрыше не будешь». Сама Люси, наблюдая, как на богатых киргизских тоях женщин не допускают к достархану, и они, стоя за своими мужьями, ловят бросаемые из-за спин кости, решила отомстить баям.  Устроила богатое угощение, пригласив одних женщин. Когда же пришли мужчины, прогнала их, посмеявшись над ними и укоряя. Что чувствовали «венцы природы» герои-джигиты, можно догадаться. 
-А рисунки его сохранились?
-Рисунков сохранилось много, рисовальщик он был замечательный. Правда, и тут надо сделать оговорку: в одних картинах он намеренно фантазировал и искажал реальность, в других был точен и показал себя мастером дела. И тут надо опять вспомнить П. Семенова: в своих замечательных томах «Живописной России» он использовал его рисунки, но нигде не указал авторство, что не делает ему чести. Много рисовал он и в окрестностях Зыряновска, но эти рисунки трудно выделить из общей массы картин Алтая. Рисовал он Бухтарму, Иртыш, тайгу, животных, людей и есть два неопознанных рисунка, в которых я подозреваю авторство Аткинсона. Это очень хорошие картинки перевозки зыряновской руды на Верхнюю пристань на Иртыше и  рисунок тарантаса по горной дороге, где явно угадывается нынешний Осиновый перевал.

                Лесные колдуны
У Петра Ивановича был принцип в работе: кончил дело – гуляй смело.  Рома и Степа знали это и потому рассчитывали после сдачи экзаменов в школе хорошо отдохнуть. Оба: отец и мать были не прочь отпустить сыновей на несколько дней в давно задуманный ими поход на белки. Егорка и Агафон тоже отпросились, и Роман, напирая на допотопные местные слова, шутливо  их строго допрашивал, особенно малолетку Гошу:
-Ты, я вижу, подчимбарился. Чирки, онучи есть? Мамка затирухи на дорогу насушила, шанежек напекла? А картошки? Все есть? А ну, как на подножный корм придется перейти!
-Да ладно тебе, слишком умный стал. Говоришь какую-то ерунду. Я вот теплой травы на дорогу нарвал, - огрызнулся Агафон.
-Это еще что за трава?
-Такая, что положишь в сапоги, тепло и ноги не натрешь.
У Егорки своя забота:
-Ноги, оно, конечно, важно. Мне мамка от комаров в сумку тоже какой-то травы положила. Пахнет хорошо, а будет ли толк – не знамо. Ух, злющие они сейчас.
Сумки –это холщевые мешки, подвязанные лямками как у рюкзаков. Разъезженная лесовозная дорога вьется меж лесистых гор вдоль сверкающего студеными водами Хамира. Колея, рытвины, торчащие валуны, ямы и лужи такие, что если ненароком попадешь, окунешься едва ли не по пояс в грязную воду.  Ходят по ним страшные «Кразы» -лесовозы. Подметая дорогу,  тащат хлысты – целые пихты от самого комеля до макушки, а за ними тянутся облака пыли, и сами железные чудища окутаны непробиваемым грязным облаком. Но даже эти ужасы цивилизации не могут заслонить красоту лесного края. Через шумные речушки Громотушки и Быструшки мостков  нет, но Тегерек – это уже серъезная река, не уступающая по водности самому Хамиру, а может, и превосходящая его по мощи. Странные здесь названия, часть из которых явно джунгарского, ойратского, калмыцкого происхождения: Тегерек, Тургусун да и сама Бухтарма. Другие – русского, и в том числе Масляхи и Маслянки. «Маслянки – это от того, что земля наша, чернозем, такая добрая да жирная, что кажется, будто по речкам плывут масляные пятна, - объясняла Марфа.
Рано или поздно пыльная дорога кончается, и дальше путь идет через лесные дебри. Бредешь, проламываясь сквозь травяную чащу, будто пловец, разгребаешь в стороны бурьянные космы. Не видя под собой земли, и делая шаг, осторожно ставишь ногу, в любую минуту ожидая, что провалишься куда-нибудь в тар-тарары и думаешь о том, когда же кончится весь этот зеленый ад? Чертыхаешься, сердишься, спотыкаясь, а иногда и падая в какую-нибудь промоину или споткнувшись о камень или корягу. Бывает, растянешься во весь рост, попав в травяную петлю из ежевики, да и другие травы могут устроить  ловушку. Иной  раз проклянешь это продирание сквозь травяную стену и вдруг… что это? Неожиданно выскочит бурундучишка, с любопытством оглянет, да и даст стрекача, стремглав взвившись на макушку рябины. Зверек кроха, а чудесное видение, что бальзам на душу. И куда делось все недовольство на чертоломину под ногами, забудешь обо всех  буераках и с умилением глядишь на рожицу симпатичного зверька. А он еще и не торопится исчезать, а продолжает одаривать случайного путника своим лучезарным взглядом.
Был конец июня, кричали кукушки, пели соловьи, но уже без того азарта, что бывает у них в начале месяца. С веток ивы на голову падали капли личинок пенниц, паутина цеплялась, липнув к лицу. Истошно кричали слетки воронята и карагуши – черного цвета лесные сарычи. В кронах берез щебетали синицы. А то еще встретится рябчик. Невидимый в густой пихтовой хвое, лесной петушок вдруг громко встрепыхнется, а для чего выдает себя – загадка.
Егор сердито прокомментировал:
-Смеется над нами, да еще и в ладоши хлопает.
- Чего ж тут не понять, - отозвался Роман. – Рябчик подает сигнал тревоги. Сам спасся,  предупреди остальных. А они всегда стайкой.
-Роман, а что у нас на ужин?
-Рябчиков не будет, хлебово наварганим с картошкой.А вы, я вижу, на курятинку засматриваетесь. Рябчик-то он сладкий, мясо нежное. Совсем не то,  что у косача – сухое, на зубах в толокно растирается.
Агафон не согласился:
- А бабушка говорит, что самое пользительное белое-то мясо, косачиное.
- Да что уж там рассуждать, нет у нас ни того, ни другого.
Изнывая от жары и обливаясь потом, все мечтали о вечернем костре, когда в прохладе можно будет отдохнуть и вдоволь напиться чаю. Наконец солнце опустилось так низко, что лучи еле пробивались сквозь мохнатые ветви пихт. Пора было подумать о ночлеге. Осмотрелись: кругом простиралась кочковатая болотистая низина с торчащими кое-где островками пихт. Не слишком удобное место для бивуака, но приходилось торопиться: все назойливее и смелее гудели комары. В поисках более или менее сухого местечка ребята долго прыгали с кочки на кочку, а под ногами все чавкала болотистая жижа, и блестели лужицы застоявшейся воды. Пересекая все болото, наискось шли глубокие вмятины - крупные следы острых копыт. Как видно, сюда частенько наведывались лоси.
А комары все подгоняли. Наконец выбрались на пригорок, который можно было бы назвать лысым. Когда-то здесь бушевал лесной пожар, и теперь остовы обгоревших деревьев торчали черными головешками.
- Невеселая картина, - произнес Степа, - а главное, очень уж комариное.
Уже почти стемнело, когда стали располагаться на ночлег. Степа с Егоркой пошли за водой, гремя кастрюлькой, бьющей по высоким стеблям таволги и караганы. Свет от костра освещал большой круг со стенами из диких трав, главными в которых были борщевики с зонтиками, торчащими выше головы. Небо уже давно потемнело, одна за другой загораются звездочки, лес вокруг казался не столько черным, сколько лиловым и даже с синим оттенком.
Роман подкинул в костер большой сук от засохшей пихты. Дым повалил клубами, но тут пламя вспыхнуло с новой силой и осветило возвращавшихся с водой ребят.
- Вот ведь как бывает, - начал рассказывать Гоша, - только присел, чтобы набрать воды, как чувствую, будто дыхнуло на меня ветром. Я и понять ничего не мог, как кто-то вцепился мне в волосы. Вот страху-то!
- Однако, лешак тебя за чуб сцапал, - иронично заметил Роман.  - Знает же кого хватать.
- У него рыжина даже в темноте светится, - поддакнул Степа, -  я же рядом стоял, все видел.
- Лешак-лешак, - беззлобно огрызнулся Егорка, - никакой не лешак, а дрозд это был. Вот ведь дурень, сослепу не разглядел, решил приземлиться мне на голову.
- Голова-то сухая осталась? – насмешливо спросил Агафон. - Дрозды они ведь такие  пачкуны. Так  обдаст, что не отмоешься.
- Это они с вами так поступают, а мой дрозд сам перепугался больше, чем я, - огрызнулся Егор. -  Взвизгнул от страха,  да поскорее драпанул.
Роман колдовал над кастрюлькой, Степа таскал сучья, подкидывал их в огонь, а Егорка лежал на траве, растянувшись во всю длину, смотрел на огонь, красные языки которого пожирали дрова.
Но комары, комары… отмахиваясь от несносных насекомых, все сгрудились вокруг костра, но и тут было не слишком комфортно – дым разъедал глаза.
Напившись чаю, все заторопились забраться в самодельную палатку, сшитую коллективно из клеенок и простыней.
Даже сквозь тряпичные стены было слышно, как зло и натужно ныли таежные мучители, пытаясь пробиться в любую щелку. Утомленные, все лежали на пихтовых лапах, прислушиваясь к звукам извне. Странно звучала эта музыка ночи. Наплывая, она громко охала и стонала, откатываясь, замирала и становилась еле слышной. Уже с ленцой щелкали соловьи, где-то в стороне заунывно трещал козодой. Далекие крики кукушек, сливаясь в один общий гул, отражались в глухой стене хвойного леса и звучали то ли как гулкое эхо, то ли как протяжный надрывный стон. И вдруг в этот ритмичный  и негромкий хор ворвался резкий, трескучий звук. Какое-то механическое дребезжание, словно по гигантской струне провели большой деревянной гребенкой: «Вж-ж-ж!»
- Дрозд, – определил Агафон, - только он так кричит трескучим, противным голосом.
 - Скажешь тоже!  – не согласился Егор, - если бы это был дрозд, то величиной он должен быть не меньше хорошей утки!  Голосок-то о-го-го!
Сквозь марлевое окошко было видно, как черной тенью в ночном небе пронеслась крупная птица и уселась на пенек. Силуэтом четко рисовалось короткое туловище и длинный клюв. Птица встрепенулась и оглушительно заверещала, затрещала, словно дребезжа расщепленным деревом. Загадочный лесной колдун.
-  Явно кулик, - своё слово сказал Роман. -  Бекас или дупель, а вот какой именно, не знаю.
Птица помолчала, потом снова раздались оглушительные скрежещущие, скрипучие звуки: «Чжив-чжив-чжив!»
Птица взмыла вверх, откуда-то со стороны показалась другая. С новой силой теперь уже дуэтом завизжали, затрещали дьявольские, оглушительные трели. К первым двум присоединялись все новые и новые птицы. Начался какой-то колдовской лесной концерт. Дребезжание, скрипы, жужжание и все на разные голоса. Что творилось за палаткой?  Огромными летучими мышами то ли дупели, то ли бекасы то взмывали вверх, то с вибрирующим воем реактивного снаряда пикировали вниз. Одни носились в воздухе, другие, опустившись в кусты, продолжали  кричать на земле, и эти трескучие, сверлящие звуки напоминали то ли трескотню аиста клювом, то ли трели озерных лягух. Стояла глухая ночь, во мраке пихт и кустов, уже не видно было ничего, а представление продолжалось.
Оглушенные и искусанные несносными кровопийцами, напрасно ребята всматривались в  темноту, в желании  хотя бы еще раз узреть на фоне звездного неба длинноклювый силуэт ночного колдуна. Не птичьи, а какие-то механически-колдовские звуки доносились из темноты. В этой какофонии очень громких и необычных ночных звуков едва прослушивались отдаленные голоса кукушек. Охрипнув за день, они уже не куковали, а хохотали голосами истериков: «Ку-ку... Ха-ха-ха!»
Долго  ли, нет, продолжалась, то затихая, то возобновляясь, эта чертовская лесная музыка, потом все смолкло, дав путешественникам вздремнуть.
Как говорится, в июне заря с зарею сходятся. Стало рассветать, снова запели соловьи и закричали кукушки. Выглянуло солнце, и уже ничто не напоминало о ночном разгуле длинноносых лесных существ.

                Часть 2. Таёжные рудознатцы

               
                Кто-то крикнул:
                -Кто хочет в пещеру?
                Оказалось, что хотят все. Достали свечи
                и сейчас же все пустились  наперебой
                карабкаться в гору. Вход в пещеру был довольно
                высоко на склоне горы и походил на букву «А».
                Тяжёлая дубовая дверь никогда не запиралась.
                Внутри была небольшая пещера, холодная, как
                погреб, со стенами из прочного известняка,
                которые были  возведены самой природой и усеяны
                каплями влаги, словно холодным потом.
                Марк Твен. Приключения Тома Сойера

                Максим
Утром Роман будил невыспавшихся и изъеденных комарами друзей:
- Хватит дрыхнуть, быстро умываться и вперед!
- Все это ваши лесные колдуны, - ворчал Егорка. – Из-за них и глаза не открываются. Веки разбухли, слиплись, как на клею.
- Водичкой, водичкой промывай! – смеясь, советовал Степа. – В Тегереке вода ледниковая, целебная, как рукой снимет все твои хвори.
Кто нехотя, кто бодро, все встали и, позавтракав с чаем, вышли на хорошую тропу,  вьющуюся вдоль берега реки.  Сделали всего шагов двадцать и за огромным тополем обнаружили большущую кучу  помета из полупереваренных дудок борщевика, скрученных в виде корабельных канатов.
- Однако, кто- то из нас ночью животом страдал, - заметил Степа. – Не ты ли, Егорша, от комаров бегал.
- Чья бы корова мычала, а твоя молчала, - огрызнулся Егор. –Я травой не питаюсь, а вот ты как раз ревневые дудки, не хуже медведя грызешь.
-Вы вот тут Михайла Ивановича поминаете, а он, может, где-то здесь из-за кустов на нас поглядывает, - подключился к разговору Гоша. –Помянешь, а он легок на помине. А с ним лучше не встречаться, никогда не знаешь, что у него на уме.
Так, перебрасываясь шутками и колкостями, мальчишки добрели до брода через Тегерек. Здесь пришлось принять водные процедуры, так как еще не спавшая с половодья вода доходила до пояса.  Тропа потерялась, дальше шли по галечниковому и песчаному берегу. Впереди замаячила белая глыба, в которой признали обледеневший снег. С грязноватых его боков стекала вода, а вокруг цвели подснежники, будто стоял апрель.
- Странно, - в задумчивости произнес Роман, - оплывине неоткуда здесь взяться, горы далековато. И вдруг догадка осенила его:  это же остатки зимней наледи! Тегерек раз за разом прорывался сквозь ледяной панцырь, разливался и снова замерзал. Вот и накопилось льда столько, что и за все лето не растаять. Всем было хорошо знакомо это явление природы, когда в трескучие морозы промерзшая до дна река вдруг выходит поверх льда, растекаясь все ширеи занимая все большую площадь. С каждым таким прорывом наледь все растет, и по-местному называется накипью, так как вода парит, не хуже, чем кипяток в парной бане.
Удивляясь, все разглядывали подснежники, вылезавшие из-под таявшего снежника, а Гоша приметил что-то другое:
- Вижу след бледнолицего, – вдруг заявил он.
Все сгрудились, рассматривая  отпечаток следа на мокром песке.
- С чего ты взял, что это бледнолицый?
- А вот, глядите, сапог  явно не наш. Наши ходят в резиновых сапогах, что выдают шахтерам. У  них каблук почти вровень с подошвой, а здесь глубокая вмятина. Каблук высокий, не наш.
- Верно, Рыжик, ты делаешь успехи, – согласился Роман, - пройдем по следу, авось, раскроем загадку.
Ребята не прошли и ста шагов, как увидели кучу песка у самой воды, явно искусственного происхождения. 
- Тут кто-то поработал, - признал Степа.
- Кто же еще, как не  косолапый Михайло Иваныч, больше некому.
- А следы сапог, что только что видели? Не иначе золотоискатели  моют песок.
- Оно бы так, да что-то следов мало.
- Гляньте, кабыть, человек! – удивленно воскликнул Егор.
- Да, похоже. Вот чудеса! Одет вроде бы по-городскому.
- Так это же москвич, тот самый геолог, о котором разное говорят в Столбоухе! – удивился даже Роман, самый спокойный из всей компании. Для всех он загадка, а он вон куда забрался, в самую трущобу!
- От людей прячется, сюда ведь редко кто заглядывает. Мало таких дураков, как мы,  забираются в такую глушь, - поддакнул Егор.
 Степа не согласился:
- Кто бы он ни был, аэто стоит уважения, что живет на природе. Чего только не увидишь в лесу! Вы как хотите, а мне нравятся отшельники. Сам себе хозяин и ни от кого независим.
Через несколько минут они уже разговаривали с незнакомцем.
- Вижу, вижу, что вы такие же бродяги, как и я, - этими словами после обычных приветствий встретил ребят незнакомец. – Вас, конечно, интересует, кто я такой, зачем здесь и чем занимаюсь.
- Вы угадали, нам это очень интересно, - за всех выступил Роман. - Два дня пробираемся по дебрям и вдруг городской человек.
- Ну, что ж, отпираться или врать бессмысленно, – сознался горожанин. - Я геолог, звать Максимом. Приехал из Москвы. Так как я сам геолог, вот балуюсь немного старательством. Вы, надеюсь, знаете, что это такое?
- Моете золото?
- Золото? Пожалуй, это будет слишком громко сказано. Так, золотишко, кучка золотинок. Занимаюсь этим, потому что нравится.  Люблю это дело, занятная штука. По крайней мере, для меня, бродяги и романтика. А если говорить по-серъезному, золотишко, конечно, есть, но не оно меня сюда зовет. Места у вас больно хороши. Приезжаю, но не афиширую своё занятие. Уж такой я человек. Мне нравится жизнь отшельника, хотя даже в тайге не скроешься от человеческих глаз, да и от молвы не уйдешь.
- Да уж мы догадываемся. Народ все видит, -  согласился Роман. – Может, и нам стоило бы этим заняться? - добавил он полушутливо. – Честно говоря, у меня мелькала такая мысль.
- Как местные жители, вы должны знать, что у вас здесь всюду есть золотишко, - несколько иносказательно ответил незнакомец. - Но вот посмотрите на мою сегодняшнюю работу. Всего несколько золотинок, да и то это пока только песок, хотя и золотой, но с примесью. Серебро, медь. Чтобы  их отделать, нужно аффинировать, но это из другой оперы. Процесс довольно  сложный, а главное, вредный. Там применяется кислота – азотная, соляная, а вы знаете, пары ее очень ядовиты. Так что вам не советую. А песок можно и так сбыть, хотя и дешевле, чем настоящее золото.
- Все ясно и даже просто.
-Просто-то просто, но это только так кажется. На самом деле нужен  большой опыт. Иначе никакого золота не увидите. Все смоете, или просто не отделите.
- И как вы набрались опыта?
- Учился у опытных старателей, смотрел, пробовал. Занятие, скажу я вам, первобытное, но заманчивое. Притягивает так, что не отвяжешься. Каждому хочется попытать счастье, вдруг да повезет.
- Да вы, как охотник за сокровищами, заметил Рома. -  Это  все равно, как искать клады.
- Насчет клада, это разве что найти самородок. А так все скрупулезным трудом. И так было всегда, еще с древности. Заметьте, золото, медь древний человек научился добывать гораздо раньше, чем железо.
- Да, это здорово, - согласился Степа. – Люди тысячи лет гонялись за золотом, хотя оно, кроме как на украшения, раньше нигде не применялось.
- Да, мерило ценностей, - согласился москвич, - странно еще и другое: как это совпало, что с глубокой древности золото ценилось везде и всеми народами, даже если они никогда не общались между собой. Ацтеки Южной Америки, китайцы, древние египтяне. Вот у вас на Алтае. Кстати, у вас здесь в древности добывалось металлов больше, чем где либо в мире. И так дошло до наших дней.
- Да, люди гибнут за металл, - согласился Роман. – И всегда так было.
Все помолчали, а Степа поинтересовался, как же сейчас незнакомец отмывает золото.
- Да проще простого, первобытный способ, доступный любому.  Нужен лоток, можно тазик, блюдо, но лучше вырезать из дерева. А, в общем, кому что нравится.   Есть такие, что предпочитают пластмассовые. В лоток набираете песок с водой, встряхиваете и потихоньку  сливаете воду вместе с песком. Вся суть и смысл в том, что надо отделить более  легкие частицы от тяжелых, то есть золота. Золото тяжелее, оно оказывается на дне, его и надо уловить. Вот смотрите.
Взяв лоток, Максим продемонстрировал свой рассказ в деле.
- Глядите, я двигаю лоток вперед-назад, легонько встряхиваю, сливаю через край. Делаю несколько раз и смотрю на дно – осталось ли что.
- Да, действительно просто, я тоже так хочу, - попросил Степа.
Ребята по очереди попробовали каждый свою порцию песка.
- Ничего нет. Пусто, - разочарованно протянул Егор.
- Да, это так, - подтвердил золотоискатель. А ты думал, что сразу кучу драгметалла получишь. Если бы так было, то золото ничего бы не стоило. – Добыча золота тяжелый труд и в каком-то смысле  лотерея: повезет, не повезет. Но и увлекательное это занятие. Заманивает, как игра в рулетку. Честно говоря, я бы не советовал вам этим заниматься. Затянет, как в омут. Сколько людей пропало! Кто от хвори, кто от голода. Кого медведь задрал, а то, бывало, друг друга перестреляют. Жадность до добра не  доводит.
- Ну, нам это не грозит, - за всех ответил Роман.
- Рассыпное золото добывать долго и трудно. Как вы понимаете, есть и коренное золото, находящееся в нетронутом виде в горной породе. Бывает, оно видно невооруженным глазом, чаще всего в жилах.
- Да, конечно,  мы это знаем, - подтвердил Степа, - когда эта порода разрушается, золото вместе с обломками и песком попадает в реки. Это и есть рассыпное золото.
- Ты совершенно прав, - похвалил его Максим, - все остальные металлы окисляются и пропадают, в песке их не найти, а золоту ничего не делается. Лежит в речном песке тысячелетиями.Вы думаете, я один такой? – вдруг переменил он тему. - Из тех, что забились в таежную глухомань? В ваших краях кто только не жил и не прятался.Издавна прятались в вашу глухомань, начиная с беглых каторжников и старообрядцев.
Это верно, - вмешался Роман, - я читал, что в Усть-Бухтарминске жил ссыльный декабрист Муравьев-Апостол.
- Жил, действительно жил, - подтвердил Максим, - сослали его сюда, и что интересно, ему здесь нравилось. Он даже женился здесь и хотел дом покупать. Я же говорю, что места у вас хороши.
- А вы-то сами живете как, в палатке или где?
- Палатку за собой не натаскаешься, да и не комфортно в ней. У меня тут хижина есть. Что-то вроде избушки. Есть и тайники, ухоронки в гротах. В пещерках, значит. Я же говорю, я тут как Робинзон. Пообвык, пообжился.  Устроил разные убежища на все случаи жизни: от непогоды, от дождя, от медведей. Есть шалаши, даже подвесная хижина на дереве, что-то вроде шалаша. Я бы вас в гости пригласил, да к моему логову далеко добираться. Вы-то сами как ночуете? А то можно и у меня.
- Нет, спасибо. У нас с собой все есть для ночевки.
Разговор шел в основном между Романом и москвичом. Все остальные молчали, наконец Егорка робко спросил:
- Дядя Максим, а не страшно одному?
 - Страшно – не страшно, я об этом не думаю. - Всякое бывает, куда денешься. Больше всего опасаюсь лихих людишек, вот и хоронюсь. Конечно, засвечиваюсь в городе, по дороге. Я ведь тут робинзоню, как видите, в одиночестве, без всякого Пятницы, один. Отшельником, бирюком брожу.  Вроде Дерсу. Следопытом стал, хотя и не Зверобоем. Броды пугают в непогоду, медведи. Но они летом все на белках. Вот созреет малина, спустятся ниже. Ружьецо на этот случай у меня есть. Так, на всякий случай. Одностволка, заряженная картечью. На медведя, значит. А больше в воздух, отпугиваю.
Видать, много было у вас приключений?
- Как не бывать…
Москвич сделал паузу, что-то обдумывая и вспоминая. При всем своем московском обличьи он не производил впечатление городского пижона.
Видел росомаху, кабаргу. Лосей  вы и сами постоянно встречаете.
Наблюдал, как  кормятся шишками медведи, как плавает выдра, как играют норки. Раз, было, приехал, а моя ухоронка в пещере разграблена. Нет консервов, оставленных с прошлого года, постель изодрана, одежонка в клочьях. А ружьецо, слава богу, цело. Ну, раз ружье на месте, значит, не человек баловался, медведь.
- Ну и как вы из этого положения вышли?
- Да уж вышел. Пришлось в город спускаться. В Столбоухе кое-что взял. Я тут иногда коня нанимаю. Тяжело одному на месяц продукты завозить.
- А бродяги?
- Сюда они не заходят. Они же по пасекам пасутся. Им без людей не прожить. Мирские захребетники. Где украдут, где отберут.
- А хорошо здесь у вас, - признался Степан, - и рассказываете интересно. Можно, если мы еще к вам приходить будем?
- Да бога ради, приходите, я только рад буду, - отозвался Максим. – Расскажу еще о чем, если интересуетесь. Кстати, куда вы идете?
- Мы идем в верховья Громотухи, - за всех ответил Степа, - в общем, на белки.Говорят, там на белке есть острый пик. Торчит, как штык. Все это посмотрим и домой. Вы там бывали?
- Приходилось. Геологию там хорошо изучать.Сплошные скалы, так сказать, обнаженные недра земли без почвенного покрова.А вообще-то, здешние горы для альпинистов не слишком подходящее место.
- Почему?
- Разрушенные сильно. Каменные глыбы, целые скалы, все держится на честном слове и висит над головой. Монолитные скалы редко где встретишь, а как по таким лазить?  Все валится, за что ни возьмешься. Сплошной камнепад. Или сыпухи тянутся на километры. Кому захочется по ним ходить. Одна ишачка  и никакой техники. А вот озера там хороши. Под самыми вершинами. В ясную погоду вода в  них синяя-синяя. А вот в непогоду там мрачновато, сурово и тогда вода не синяя, а черная. Кстати, а как у вас с палатками?
-Да так, самодельные.
-Без хорошей палатки в непогоду там худо. Дождь, а то и снег, может зарядить на неделю. Хорошо, когда дрова есть, а если их нет? Вы это имейте в виду.
На этом расстались. Некоторое время мальчишки шли молча.
- Роман, как ты думаешь, что за человек этот Максим? - спросил  Степан, едва они отошли от лагеря москвича. – Что-то больно похоже все это на фантастику. Отказался от Москвы, все лето живет отшельником. А где-то, наверное, у него семья. Странно все это.
-Странно? А мне он не кажется странным. Конечно, человек необычный, но и его понять можно. Большой город надоедает. А он романтик, любит уединение. Мне иногда тоже кажется, что я сам хотел бы пожить отшельником. Природа,тишина, разве плохо? Каждый человек устроен по-своему. Одному нужен город, другому деревня, а этому полное уединение.
- Да, москвич, а в тайге свой человек, - поддержал Егор.– Знает лес лучше нашего. К тому же геолог,  видно, любит это дело.
- А я думаю, у него резон  есть, - заметил Степа. – Золотишко, вот в чем дело. Он ведь отсюда, знаете, куда отправится? В Сочи махнет. Вверх пузом будет лежать на пляже.
Егор добавил:
- Что-то он темнит, не может он ездить за тридевять земель просто так. Имеет хороший барыш. Ружьецо-то у него, наверняка, не простой дробовик. Карабин или на худой конец мелкашка. Как в тайге без ружья? Все же подозрительный он человек. И в Столбоухе чего только о нем не гадают, а хорошего не говорят.
Роман оборвал домыслы своих друзей:
-Бросьте на человека наговаривать. Просто он не похож на большинство людей. Не такой, как все, а это никому не нравится, тем более нашим столбоушинским обывателям, А я бы не прочь с ним подружиться. Интересно поговорить с грамотным человеком, у него и поучиться есть чему.
Степан поддержал брата:
- Действительно, пусть живет, как хочет. Это его дело, а вреда от него никому нет.  И не каждый отважится робинзонить в нашей тайге. Тем более, горожанин да  еще и москвич.
Да, это стоит уважения, согласились все.

                На белках
В такие дебри они еще не заходили. Тесно стояли вековые пихты, наглухо закрыв доступ к свету. Поэтому здесь почти не росла трава, и нижние ветви пихт, потеряв хвою, давно отмерли, голыми сучьями создав трудно проходимое заграждение. А тут еще  упавшие деревья,  полусгнившие колоды и выворотни и лежни, невидимые в траве,о которые то и дело спотыкались и падали. Недаром такие древесные завалы называют буреломом или просто ломами, потому что бурей их наломало, а теперь в них путнику только ноги ломать. Стоило же только выйти на открытое место, как тут же попадали в травяные дебри, где духовито и противно воняли заросли из сныти и мордовника, борщевика и медвежьей дудки полутораметрового  роста. С борщевиками по высоте соперничали рослые травяные кусты маральего корня, с шарами соцветий, похожих на головки чертополоха. Зонтики цветов маячили перед глазами, норовя засыпать ядовитой пыльцой; эта пыльца еще и дурманяще-приторно пахла и от нее  кружилась и болела голова. Гулко трещали под ногами дудки, еще не засохшие и полные жизни.
- Всюду пишут о ядовитом ясенце, неопалимой купине, что обжигает, а я давно понял, что не один он коварен. Вот сныть и борщевик  считаются даже съедобными и пахнут хорошо - борщом и супом, а обжигают не хуже ясенца.
- Это верно, - согласился  Степан, - к тому же ясенец еще и предупреждает своим ядовитым запахом: «Я опасен, ко мне лучше не приближаться».
Через день наши путешественники поднялись уже к верхней границе леса. Кончилось буйство, безумство трав, через дебри которых они пробирались весь предыдущий день и мучившие их до исступления.  На смену березам пришли лиственничники, все более вытесняющие пихтачи, за ними и кедры. Вместо ущелий открылись широкие дали с пологими цепями хребтов, расходящимися во все стороны, меж которых лежали холмистые долины, с  зеленеющие альпийскими лугами.  Вдали серыми громадами высились гряды каменных сопок, похожих на верблюжьи горбы.Лишь кое-где виднелись полосы и пятна снега.
- Белки, белки, - повторил Рома, - чисто русское слово, а ведь не употребляют же его ни на Урале, ни на Кавказе. Я думаю, лет триста тому назад, когда русские пришли на Алтай, вот они удивились заснеженным горам!
- Ну, да, -  подхватил Степа,- увидели белый снег, вот и появилось алтайское слово: белки.
Так, болтая, они дошли до границы леса, где травы стали еще значительно ниже, лиственничники и кедрачи все более редели и мельчали, лишь по логам они тянулись к вершинам, которые можно было назвать гольцами. На гольцах преобладал серый, седой цвет, цвет мертвой каменной пустыни, холодной и на вид безжизненной. Степа и Роман уже бывали в этих краях, а Егору и Гоше все было впервые.
- Смотри-ка, поднялись под самые вершины, а ни скал, ни каменных ущелий, - удивлялся Агафон. – И, правда, здесь полати, про которые говорил мне батя. Хоть скот паси, хоть на коне скачи. Все увалы да покати. И откуда такие холмы да зеленые луга? А то еще и озера.
- Задернованные морены, - пояснил Роман. – Каменные вершины рассыпались, ледники их растащили – получились морены.  Теперь это просто кучи камней, за тысячелетия покрывшиеся почвой и травой.Альпийские луга – это почти тундра со своим миром растений и животных. Вот, глядите, горечавка. Какой насыщенный синий цвет! Или водосбор. Не знаю более изящного цветка.
Здесь не было леса и трава всего на вершок от земли, кругом каменные россыпи, а всюду виднелась жизнь, ничуть не менее энергичная, чем в тайге.  Вот нивесть откуда взявшийся сорокопут жулан - крупная рыже-пестрая птица с длинным хвостом, тревожно чакая, перелетела с макушки искорежённой морозами и ветрами пихточки- изгоя на куст жимолости. Забавные рыжие  зверьки пищухи, или по-другому сеноставки, с любопытством взирали на путников, выглядывая из-под каменных обломков россыпи. Перебегая с места на место, они издавали резкий, пронзительный, то ли свист, то ли писк. Как видно, лабиринты разрушенных скал давали всем этим зверькам хорошее укрытия от врагов, а чтобы прокормиться, им было достаточно клочков травы, пробивающейся меж каменных обломков.Даже  бурундук, исконный житель тайги не прочь здесь поселиться, соблазненный орехами кедрового стланика.
Морены кончились, начался подъем на сопки, пока еще наполовину зеленые, хотя тут и там с «реками» и «морями» осыпей, называемых корумами. Близилась вершина хребта, издали похожего на длинный увал из насыпного песка, где каждая песчинка была крупным обломком скалы.
Утром следующего дня путники штурмовали очень крутой откос гребня, разделяющего  Тегерек и Громотушку. Он был сложен гигантскими плитами, образующими циклопическую осыпь. Переползая с одной такой плиты на другую, Рома заметил  сеноставку, замершую на камне с большим стеблем травы во рту. Замер и он сам, разглядывая смешную большеухую зверушку с круглыми черными глазами. И тут на соседний камень выскочил стремительный горностай. Сеноставка, бросив травинку, юркнула в щель, а горностай молнией бросился за ней.
- Догонит или нет? – загадал Степа, вместе со всеми тоже наблюдавший всю эту сцену.
- Естественно, догонит, если не эту, то другую. Иначе как бы ему выживать в природе, - резонно ответил Роман.– Соболю нужна сеноставка, а медведю – сурки. Вон их сколько повылазило из подземелий. Торопятся наесться на зиму, в августе их уже не будет. И косолапые спустятся на кедровники и ягодники.
В тот момент было не до того, чтобы размышлять о зверьках или любоваться пейзажами,  подъем был очень тяжел и выматывал все силы. Наконец они выбрались на водораздельный гребень. Судя по всему,  именно здесь находилась наивысшая точка всего этого района. Открывшаяся картина всех восхитила: внизу лежал горный цирк потрясающей красоты с ярко синим ледниковым озером, обрамленным снежниками. Тем не менее каждый по своему оценил открывшийся вид.
-Каменное царство,-  сказал Степа. – Не пойму: красиво это или жутковато. Будто кто взял и насыпал гигантские кучи шлака. Серые, мрачноватые. Только и оживляют их вот эти синие блюдца озер, да пятна снега.
-Битва гигантов, - подтвердил Роман. – Последствие работы всех природных стихий: солнца, ветра, мороза, воды. И, конечно, миллионов лет. Ни острых пиков, почти не видно скал, все разрушено. Недаром в школе говорили про Алтайские горы, что они старые. Вид не альпийский.
-А мне нравится, похоже, как на луне, - заявил Агафон.
--Ты что, был там?
-Хоть и не был, а так представляю.
Они стояли на гольце, называемом зыряновскими туристами Безымянкой, а на  карте отмеченном как высота  Громотушка. Сплошь состоящий из обломков когда-то рассыпавшихся  скал, сравнительно пологий и доступный с их стороны, он обрывался провалом на север.  Во все стороны расходились хребты, но обращал на себя внимание зубчатый скальный гребень со стоящей посередине высокой и острой скалой, стоящей прямо напротив. Этот гребеньсостоял из разрушенных скал и был так узок, что преодолеть его можно было разве что только сидя верхом. С юга и севера подступы к вершине и тем более были неприступны, так как обрывались разрушенными крутыми откосами. Разглядев все это, Роман вынес он свой вердикт:
-Все сыплется, лезть не стоит.
В сторону Холзуна уходил многокилометровый водораздельный гребень. Обрывистый с севера, он был изъеден язвами провалов, у подножья которых среди холмистого моря камней виднелась целая цепочка яркосиних озер. На юго-западе хорошо просматривалась извилистая лента ущелья с белой ниточкой реки посередине.
- Нарымка, - коротко пояснил Роман, - это уже бассейн Тургусуна. А это кары, - показал он  на провалы, заполненные снегом. Когда-то здесь ползли ледники, своей тяжестью выгрызая эти ямы в горе.
- А этот снег разве на ледник? – удивился Агафон.
- Это снежники и от ледника они отличаются тем, что не накапливаются из года в год, а стаивают, не образуя льда. Никто из географов ледников здесь не находил.
«Дик и страшен верх Алтая, вечен блеск его снегов», - продекламировал Степан. - Это еще в середине 19  века написал поэт Хомяков, хотя сам никогда на Алтае не был.
- Неплохо сказано, - одобрил Роман, - хотя эти строки лучше отнести к Белухе. У нас вечных снегов нет.
- Да и ничего ужасного и дикого не видно, - поддержал Романа Егор.– Ходим и радуемся: солнышко сверкает, тепло и комаров нет. Рай да и только.
Только это сказал, а через каких-то полчаса на западе заклубились черные тучи и двинулись прямо на них.  Лохматое, черное чудовище приближалось к путникам, протянув вниз рваные клочья дождевых отростков.
- Вот накаркал, - с неудовольствием заметил Агафон.
- Рвем когти и как можно быстрее! – скомандовал Роман.
По навалам каменных глыб быстро не поскачешь.Дождь сыпанул сразу вместе с грохотом грозового разряда. На скорую руку, накрывшись клеенчатой палаткой, путешественники вздрагивали  с каждой вспышкой молнии, сверкавшей совсем рядом, причем вовсе не сверху, а где-то по сторонам, то слева, то справа. Громыхало почти сразу за вспышкой и ребята молили бога и каждый раз радовались, что очередная вспышка ударила не по ним, а прошла мимо. Но гроза быстро кончилась, с затухающим грохотом укатившись куда-то в сторону Холзуна.
Весь следующий день ребята отдыхали на берегу озера и даже пробовали купаться в ледяной воде.

                Высокая цель
Через две недели друзья отправились в новый поход. Через Холзун «На Уймон», - говорил Роман. На перевал можно было подняться прямо с Большой Речки, считай, от самого дома, но Роман опять выбрал дорогу через Тегерек с целью снова  навестить москвича.
-Время у нас есть, а когда еще представится возможность поговорить с интересным человеком, -объяснял он ребятам.
Максим был на своем месте. Он почти не удивился, увидев ребят.
-Ага, старатели заявились! Ну как золотишко, много намыли? Ничего? Вот и правильно, это хорошо. От этого занятия один вред. Вы думаете, я из-за него тут прохлаждаюсь? Да ничего подобного! Золото, деньги – это всего лишь средство для достижения цели. Чтобы добраться до ваших мест, нужны денежки, вот я и ковыряюсь. Деньги вообще не главное в жизни и вовсе не в них счастье человека.
- И что же за цель у вас? – неуверенно спросил Степа и добавил: – Если не секрет.
- Секрет? Да, пожалуй, секрета-то и нет. Но кому попало я предпочитаю не говорить. Все равно не поймут, а болтать лишнее будут, а я это не люблю.
- Если секрета нет, значит, какая-то идея?
Роман сказал это, пытаясь поставить себя на равные с москвичом.
- Пожалуй, ты прав, - согласился москвич, - идея есть, только не все сразу. Тут большой разговор, не знаю, поймете ли.
Ребята деликатно молчали, а геолог же, намолчавшись в одиночестве, как видно, сам хотел общения.
- Идея, идея, - повторил он два раза. – Я вот что вам скажу: - Объехал я и Кавказ и Тянь-Шань, а вот прикипел к вашим местам, зыряновским. Там все грандиозно, есть заснеженные вершины, ледники, эффектные виды, зато у вас глушь, безлюдье, травяные дебри. Может еще и потому, что ваши места нехоженные, мало кому известные. Нет для меня мест, лучше, чем Тегерек, Громотушка.
- Есть еще Тургусун знаменитый, - вставил Роман.
- Конечно, и Тургусун. А вот насчет знаменитости, это понятие относительное. У вас его знают, а спросите любого москвича-туриста, он ничего не слышал о вашем Тургусуне.  И о Тегереке и Громотушке тем более. В общем-то, это нормально и даже хорошо. Хорошо, что есть такие глухие, неизвестные туристам уголки. А раз неизвестные, значит, сохранившиеся, нетронутые. Я давно пришел к выводу, что природа хороша там, где нет людей. Жестокая  мысль? Да, жестокая. Правда почти всегда не нравится людям. Человек думает: вот сделаю по-своему, построю на реке плотину, поверну реку и будет лучше. Ан нет. Всегда получается хуже, и рано или поздно природа начинает мстить. И этот лозунг, что надо переделать природу, что «нечего ждать от нее милостей, а взять их наша задача» - это ошибка, причем, преступная.
Максим помолчал, о чем-то задумавшись. Молчали ребята, понимая, что их собеседник не сказал еще самого главного. 
- Да, но я хотел о другом. Вот насчет идеи. Вы же знаете, места у вас рудные, а я геолог. Хочу проверить свою теорию по генезису ваших месторождений. Слово генезис означает происхождение, способ, путь образования рудных залежей. Вы понимаете, как это важно для геологов разведчиков. Зная, как образовалось месторождение, легче его найти. И это всегда тайна за семью печатями. В вашем Зыряновске кто только не был из геологических корифеев! Начиная с великого Гумбольдта. Потом Щуровский, Гельмерсен, Мушкетов, Обручев. Все это звезды в геологической науке. Сколько диссертаций написано на этутему, по генезису ваших руд, а загадка не раскрыта до сих пор. Скоро основное месторождение в Зыряновске будет отработано, а ученые все спорят, как оно образовалось. И все понимают, что есть здесь еще неоткрытые богатые залежи, а вот где они – пока загадка. Не буду вас мучить мудреными словами, а их там много, скажу очень кратко, хотя и примитивно. Моя теория заключается в том, что сгусток магмы на заре образования нашей планеты Земля, прорвав уже загустевшую оболочку, вырвался наружу. Этот прорыв или выброс, где сконцентрировались различные металлы, я называю ядром. При этом всплеске были брызги, куда-то упало больше, куда-то меньше. В общем, брызги шампанского, причем выплеснулось по линии с севера на юг. Возможно, вы знаете, что ваша рудная зона тянется от Катон-Карагая до Змеиногорска и Золотушки в Русском Алтае. А самые большие брызги упали на места, где теперь разрабатываются месторождения в Змеиногорске, Риддере и Зыряновске. А здесь у вас были еще капли, упавшие в Заводинке, Путинцево, Греховке. Так вот теперь я могу задать вам вопрос: а где же само ядро?
- Это мы ждем, когда вы нам скажете, - наивно ответил Егор, Степа промолчал, а Роман, как в школе на уроке, бодро и не задумываясь, сказал:
- Где-то посередине между этими рудниками.
– Вот! Ты угадал. Я тоже так думаю. Комбинаты на голодном пайке, люди боятся остаться без работы, а основное месторождение еще не тронуто и находится рядом.
- Вы так говорите, будто уже нашли его, - не удержался Роман.
- Пока не нашел, но наметки есть. Там должен быть целый подземный город.
- Подземный город? Вы имеете в виду, что кто-то уже разрабатывал его? А говорите, нетронутый.
- Что могут значить комариные укусы, муравьиная работа!
- У вас одни загадки. Нельзя ли понятнее.
- Простите ребята, сейчас все объясню. Дело в том, что все известные нам месторождения полиметаллов, а это свинец, цинк, золото, серебро, медь и прочие редкие металлы, разрабатывались две с половиной тысячи лет тому назад.
- Ничего себе! - присвистнул Егор, а Степа добавил:
- Выходит, тогда знали, где это месторождение, а сейчас найти не могут?
- Выходит, что так. Вернее, в этом конкретном случае я пока только предполагаю, что знали и разрабатывали.  Повторяю: если проанализировать историю, то оказывается, что все или почти все наши рудники открыты по древним чудским разработкам. Так что и это загадочное и неизвестное нам месторождение наверняка разрабатывалось, и я уже приметил следы закопушек. 
- Закопушки, это древние выработки?
- Да, их еще называют чудскими. Все они по сравнению с нынешними, были очень малы.
- Где же это?
- Пока это только предположения. Могу еще добавить, случайно или нет, но тут рядом на Холзуне, на горе Чемчедай российские геологи разведали гигантское месторождение железа. Считай, вся гора из магнетита. Планируют поставить город на месте вашей Столбоухи, чтобы эту гору копать, а потом руду перерабатывать, доводить до кондиции.  И, видимо, главный шток полиметаллов тоже где-то здесь, где-то рядом.
- Ну и дела! - удивился Степа.- А что это за чудь такая?
- Про чудь почти ничего неизвестно. Возможно, это и не народ вовсе, а профессия. Профессия горняков, металлургов.
Языки развязались, Ребят всеръез заинтересовал разговор, и вопросы сыпались один за другим.
- А как же получается, чудь находила руду лучше, чем сейчас дипломированные геологи?
- И тут есть объяснение. Находили-то они только те месторождения, что выходят на поверхность. А их видно простым глазом, тем более, если есть какой-то опыт. Руда на поверхности окисляется, приобретая желтовато-ржавый цвет, бурый, иногда почти черный. Это цвет окислов. Железо там тоже присутствует, окисленное, оно и дает красноватый цвет. Это видно издалека, конечно, если травой не заросло. И все это называется железной шляпой.
- Вот хохма! А почему шляпа?
- А ты где шапку носишь?
- На голове.
- Верно, вот и у рудного тела на макушке что?
- Шляпа.  И правда, все очень просто!
- А я знаю теперь, откуда произошло слово чудеса, - вдруг заявил Егор. – От слова чудь. Они и правда, чудесники, раз умели руду искать.
- А что же сейчас вы по этой самой железной шляпе не можете найти ядро, о котором нам рассказали?
Вопрос мог бы показаться коварным, но Максим и глазом не моргнул.
- Во-первых, рудное тело не обязательно выходит на поверхность, во-вторых, ее могли сработать древние  рудокопы и, в третьих, ее могла закрыть каменная осыпь. Так что причин может быть несколько.
- А как же получается, две тысячи лет назад разрабатывали, а потом вдруг перестали и чудь куда-то исчезла?
- Интересный вопрос. Я думаю, бронзовый век закончился, так как начался железный век. Медь и бронза стали не нужны. Как ты думаешь, нужен ли бронзовый нож, если есть железный? И лучше и дешевле. А прошло две тысячи лет и о цветных металлах снова вспомнили.
У Романа вопрос был более серьезный.
- Да, Максим, все это очень интересно, что вы рассказываете, а почему вы не поделитесь своими мыслями со специалистами, геологами-разведчиками, которые годами бьются и не могут отыскать так нужное месторождение?
- Ну, тут опять будет и, во-первых и, во-вторых. Так вот: кто меня будет слушать, никому неизвестного геолога-поисковика, да еще и бывшего? Взашей вытолкают, да еще и осмеют. И самое главное, у меня двоякое отношение ко всем этим делам. С одной стороны мне интересно проверить свою гипотезу, но с другой – я не хочу, чтобы на месте Тегерека, Хамира зияли шахты и безобразные карьеры, напрочь уничтожающие природную красоту. Вы как ко всей этой проблеме относитесь?
- Мы на вашей стороне. Шахт и гор из отвалов мы не хотим.
- Не хотим, а ведь бурят со всех сторон. И уран ищут, и железо, и свинец, и лес рубят безбожно. Как только бедная тайга терпит!
Вот, посмотрите, - вдруг переменил он тему разговора, - оляпка купается, а потом ныряет. Я могу до бесконечности смотреть на неё. Природа – вот наша главная ценность. Лес, горы, птички, зверушки, воздух. Вот вся эта красота кругом. Да, знаете, я вам еще многое что не рассказал. Я же тут выдру к себе приручил.
- Выдру? – поразился Роман, - её же сейчас и встретишь редко.
- Вот редко, а ко мне она чуть ли не каждый день приплывает. Я, когда рыбачу, обязательно оставляю ей рыбешку. Хариуса, естественно. И она приплывает ко мне. Сама или по моему свистку. Это сейчас её нет, вас боится. А вот норку не приветствую. Зря её завезли к нам. Наглая, везде лезет и, боюсь, она может вытеснить ту же выдру и подчистую сожрать все, что гнездится на земле. Да, вот барсука местного знаю, - добавил он через некоторое время. – Правда, дружбу с ним не могу пока завести. Недоверчивый он. И, между прочим, совершенно правильно делает, что не доверяет. Я тут в лесу много чего увидел интересного, впору хоть книгу не пиши о жизни зверей. В общем, это большая тема, а я, кажется, заговорился.
- Говорите, говорите, нам это очень интересно, - торопливо сказал Гоша, - мы и сами наблюдаем, где, что у нас живет.
- Да,  - вспомнил вдруг Максим, переменив тему разговора, - а что там у вас слышно о шпане, что бродит здесь по тайге?
- Болтают разное, - за всех ответил Роман, - у кого-то корову зарезали, теперь уже им же или ему приписывают убийство, что было прошлой осенью на белках. А, в общем, никто ничего не знает. Вот еще старика-пасечника мертвого обнаружили на дальней пасеке в Черновой. А сам ли умер или убили – неясно.
- Я ведь почему спрашиваю, - продолжил Максим, - тревожно становится, хотя трусом себя не считаю. На той неделе было. Человек замаячил невдалеке. Здесь это редко бывает. Я его окликнул, а он мелькнул и исчез. Странно это. В тайге ведь как, если встретились два человека, надо обязательно поздороваться, показаться. А тут какие-то прятки. Это всегда настораживает. Хотя я сам отшельник, но убегать  - это слишком. Вы, кстати, где собираетесь ночевать? А то можете у меня. У меня тут убежище есть. Правда, не очень надежное. Можно сказать, избушка на курьих ножках. Где подгнило, где протекает, но я человек такой, что и без комфорта могу обходиться. Знаете, что такое геолог-полевик? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Это человек, который может довольствоваться самым малым. Вечно голодный, замерзший, промокший под дождем. В еде, в жилье сплошной аскетизм. Отсюда далековато до моей фазэнды, но у меня тут поблизости есть временные убежища, например, на случай дождя. Тут  недалеко есть грот-пещера в скале. Холодновато, правда, в ней, как в холодильнике. Но какое-никакое, а укрытие.
Река там как в каменной трубе. Ревет, грохочет, зажатая скалами. А вот если река разбухла от таяния снега в горах или от дождя, тогда можно переждать – переночевать, дождавшись спада воды. Ждать, бывает, приходится долго. Или рисковать, чтобы перебрести. Сколько так людей погибло! Да, а сейчас куда вы держите путь?
-На Холзун идем, - ответил Роман. - Сначала поднимемся в верховья Нарымки, а там дальше через Холзун, если позволит погода и будет время, на Катунь спустимся.
- Ну, с богом! Там, рядом, где будете проходить, в верховьях Талового Тургусуна изба стоит. Геолог-разведчики работали,а теперь она брошена, так что в случае чего, можете остановиться. Меду прочим, там кое-что нашли, свалы называются. Это верхушки месторождения, а что дальше, внизу – неизвестно. А вернетесь, приходите, еще поговорим. Или вместе поищем подземный город. Я тут у вас собираюсь быть до конца сентября – середины октября. Смотря, как погода позволит. Искать лучше поздней осенью или весной, когда трава пожухнет и обнажится земля. А сейчас в наших травяных дебрях ни закопушку, ни отвал не найдешь.Так что я вас приглашаю. Пошаримся, как говорят сибиряки.  Ну, как? Это же приключение первый класс.
- Мы не против, но в сентябре начинается учеба. Вот если бы в августе, нам бы подошло.
-Приходите в августе, лучше в конце месяца. Кстати, - оживился Максим,- когда будете спускаться с Холзуна, поклонитесь могиле геолога Петца. Памятник стоит на правом берегу реки Банной, она же Хаир-Кумин, тезка нашего Хамира. Вы обязательно будете проходить мимо и найдете его, это каменная пирамида, правда, сильно разрушенная. Это был талантливый геолог, подававший большие надежды, любимец Семенова Тян-Шанского. Погиб совсем молодым в 1908 году во время переправы через реку. Тогда алтайские заводы практически остановились из-за истощения рудников. Искали новые месторождения, вот Петц и делал геологические съемки. А мне кажется, что он и хотел попасть в вершину нашего Хамира, прогнозируя там то самое месторождение, которое я подозреваю, и о котором  рассказываю. Вот не повезло ему, жизнь свою отдал, а тайна месторождения так и осталась нераскрытой.
- Максим, - с некоторой неуверенностью начал Роман, - я вот слушаю тебя, а сам думаю: как же так, рудники остановились из-за того, что кончилась руда, а как же сейчас они работают с большой производительностью, такой, что 100 лет тому назад и не снилось. И Зыряновский комбинат, и Лениногорский. Откуда руда-то вдруг появилась?
- Молодец, Роман, - похвалил Максим, - я ждал этого вопроса. Видно, что ты уже начал соображать в горном деле и геологии. Все дело в том, что старые заводы работали на окисленных рудах, то есть отрабатывали верхушки месторождений, а сульфиды не трогали, так как не умели обогащать руду, то есть отделять рудные минералы от пустой породы.И это была проблема для алтайских рудников: руда есть, а вот как получить из нее металл, не знали. В конце 19 века работал на Зыряновском руднике талантливый инженер Кокшаров. Видимо, его прислал так называемый Кабинет, попросту говоря петербургские хозяева алтайских рудников и заводов, с целью реорганизации всего рудничного хозяйства. Между прочим, он был сыном  знаменитого петербургского минералога. Так вот, в 1892 году он построил первую в России ГЭС.  Называлась она Березовской, так как использовала воду из реки Березовки, подведенную специально прорытым каналом. Это было большим достижением, так как тогда все ГЭСы во всем мире можно было пересчитать по  пальцам.
-Да, про этот канал нам говорил Станислав, когда рассказывал про Геблера, -  вспомнил Роман. – Его еще раньше прорыли, когда ставили водоналивные колеса.
-Совершенно верно, - подтвердил Максим, так и было. С помошью шкивов вращение водоналивных колес передали на турбины, и электроэнергия вместо примитивных деревянных шатунов стала подаваться на рудник по проводам.
Естественно,Кокшаров после этого заимел большой авторитет среди горного начальства. Видимо, благодаря этому авторитету он сумел пробить в верхах проект постройки завода по обогащению зыряновских руд способом выщелачивания. Этот способ с обжигом, сульфатацией и выщелачиваним применяли кое-где на европейских рудниках. Царский Кабинет поверил в идею, выделил большие деньги, завод был построен, но дело не пошло. Рудник прогорел, а Кабинет потерпел большие убытки. После этого Зыряновский рудник, можно сказать, стоял почти до 30-хгодов. А выщелачивательный завод, а вернее, обогатительная фабрика, сохранилась и стоит до сих пор, используются лишь его помещения. Вот так и получилось, что самые сливки месторождений оказались невостребованными, и сейчас их и отрабатывают, обогащая руду совсем другим способом, способом флотации. А Кокшаров, видимо, из-за этой неудачи попал в немилость, и имя его было забыто.
- Да, я видел это здание, сложенное из дикого камня,-  отозвался Роман,–  впечатляют его внушительные стены, как у средневекового замка.
- Да, стены там метровой толщины, - подтвердил Максим, - и заметьте, сложены без цемента. Тогда ведь не умели делать бетон, использовали гашеную известь. Выдерживали в ямах с водой по нескольку лет, и она приобретала связующие свойства.
- Надо же! – удивился Егор. – Сплошные чудеса! А мы-то ничего не знаем, хотя тут живем.
- Это ваша история, я её вам рассказываю для расширения вашего кругозора, -  продолжал Максим, - если вам интересно.
- Интересно, интересно,  - хором ответили Егор и Агафон, - продолжай дальше.
- Собственно говоря, я почти всё сказал, что знаю. Через долину Хамира, через Холзун прошло несколько великих геологов, но, к сожалению, мимоходом. Про Шангина я уже говорил, проходил еще Григорий Щуровский в 1844 году, в 1874  – Иван Мушкетов и в 1914 году Владимир Обручев. Последние оба очень торопились, не подозревая, что прозевали крупное месторождение. Нам оставили это счастье открытия, - пошутил в заключение Максим и тут же спохватился: - Если еще его найдем.
Да, - спохватился он, - а как вы собираетесь проходить каньон Тегерека? Без альпинистской техники там не обойтись. По сторонам отвесы отполированных водой скал, ипо руслу, по воде далеко не  везде пройдешь. Бесноватая там река, хотя и воды бывает немного. А вот если снега тают или дождь – лучше не соваться!
- Поднимемся на вершину гребня, скалы обойдем, - отозвался Роман.
На этом и расстались, оставив Максима у промывального лотка.

                Обитатели заброшенного домика
- Я смотрю, Рома, ты полностью ему доверяешь, - сказал  Степан, едва они отошли от лагеря москвича. – Что-то больно похоже все это на фантастику. Не очень во все это верится.
- Ты что имеешь в виду:   рассказ про месторождение или все остальное?
- Да и то, и другое.
-Нет, а я ему верю. И потом он же не утверждает категорически, что вот он открыл. Он только предполагает. Я думаю, нормальный он человек, хотя и мечтатель. А у нас, как романтик, так ненормальный. Другое дело – получится ли у него с этой идеей, это бабушка надвое сказала. Сто пятьдесят лет  ищут, не могут найти, а тут один человек додумался.  А я с большим желанием составлю ему компанию. Это же увлекательное дело! Ну и что, если не получится. Быка не проиграем. Ну, так как, кто со мной?
- И я, и я тоже, - едва ли не хором отвечали Агафон и Егор.
- Вот видите, мы как мушкетеры: «Один за всех и все за одного». Вместе будем разведчиками недр, а Д-Артаньяном у нас будет Максим.
В своих верховья Тегерек, прежде чем сорваться в каньон,  течет в выположенном, альпийском поясе, пересекая морены и успокоенно разливается, кружась меж ледниковых озер. Визгливо и истерично  вскрикивали  сурки, потревоженная медведица  с медвежонком прервала свое занятие с разрыванием сурчиных нор и поскакала вверх по громадному снежнику. Было необычно много снега в ледниковых карах  северного откоса обширного горного цирка, образующего истоки сразу нескольких рек: Большой Речки, Нарымки и Громотушки. По соседству зарождались Тегерек, Таловый Тургусун. Дальше на севере, за Тегереком проглядывал  хребет Холзун - водораздел между бассейнами Иртыша и Оби.
-Глядите, вот хохма, изба стоит! – вдруг углядел Агафон.
-Ты что, с какого перепугу тебе померещилось? – не поверил Егор.
-Да вон же за Нарымкой!
-И верно, изба!
-Так это же дом вахтовиков геологов. Скважину пробурили и бросили. Максим ведь  говорил про нее, там руду нашли. Наверняка, теперь там никого нет, можно приходить и жить.
-Да, высокогорный приют, лучше не придумаешь. Может, там и заночуем?
-Нам не по пути, -в задумчивости сказал Роман и посмотрел на небо.
Грозные тучи тяжелым фронтом шли с запада.  Не прошагали и пол часа, как посыпалась снежная крупа, после чего хлопьями повалил влажный снег. Одежда стала быстро намокать и стало ясно, что надо вставать на ночлег, но как сушиться, если нет дров?
-Надо скорее в дом! – таково было общее решение и, пожалуй, единственный выход. Еще два часа под мокрым снегом торопливо шли или бежали, теряя высоту, с такими усилиями только недавно взятую. Когда подходили к дому, снег был по щиколотку.
Заброшенный дом, да еще в таком диком месте обычно вызывает не ожидание уюта, а наоборот, тревогу. Но сейчас была только одна мысль: забраться под кров и разжечь огонь, чтобы подсушиться. Вблизи барака стало понятно, что ветер, мороз и солнце изрядно поработали для разрушения человеческого творения.  Болтался, погромыхивая, кусок оторвавшегося железа на крыше, зияла дыра на месте разбитого стекла в окне, шевелилась и скрипела на петлях полураскрывшаяся  входная дверь. Не лучше было и внутри, хаос запустения царил здесь не меньше. И хотя стояли кровати, стол и даже шкафчик, они вовсе не оживляли картину, а наоборот, подчеркивали заброшенность и разорение. Но уже изрядно промокший и продрогший Егор, а за ним и все остальные восхитились:
-Ого! Да здесь целые хоромы, вот заживем, так заживем! Даже печка есть. И еду приготовить и погреться.
Он уже подмел пол, остальные натаскаи дров, в избытке валявшихся вокруг.  Дыру в окне закрыли куском фанеры. И правда, жить можно!
-Надо еще трубу посмотреть, как бы пожар не сделать. Сказал и тут же забыли об этом, тем более, что затопили, и дым живо повалил сначала в дом, а потом и весело потянул в трубу. Вскоре блаженное тепло разлилось по комнате, а за стеной продолжался снегопад.
-Смотри-ка, хорошая тяга, - удивлялся хозяйственный Егор.
В таких делах разбирались все, и тот же Агафон не раз растапливал дома печь.
-Чего удивляться, когда на улице зима, а в избе еще сохранилось какое-никакое, а тепло вчерашнего дня. Вот она и тяга.
После горячего ужина все устроились на ночь, кто как хотел. Незаметно наступил вечер, за окном белая тьма, там металась пурга, снег продолжал валить. Довольные, что так хорошо устроились, мальчишки делились мыслями.
-Сидим в тепле, а на улице метет, настоящая зима.
-Да уж, в палатке бы промокли и намерзлись. А тут красота, можно и поболтать. На этот раз в ударе был Егор.
-Мужики, знаете старый  кедр, что растет в русле Хамира, не доходя Красноярки?
-Ну, знаем, - за всех ответил Агафон. – странный такой кедр, всюду пихтач, а тут одно кедровое дерево и всегда с шишками.
-Так вот, кого я там видел, не поверите! - продолжал Егор. - Гляжу, что-то за кедром  мохнатое и вроде как шевелится. Ну, думаю, колонок или белка. А тут выглядывает медвежья голова. Да так, вроде как, исподтишка. Знать, любопытство его взяло, и тоже, значит, побаивается.
- Ага, это ты про медведя, а сам,небось, в штаны наложил от страха.
Стёпа не упускал случая, чтобы подтрунить над Егором.
- Нет, кроме шуток, я вам всерьез хочу рассказать про мишку.Там у перевоза люди ходят, машины, а как он там оказался, ума не приложу. То ли рыбачил, то ли малину жрал.Мне показалось, что он раскачивается из стороны в сторону.
- Ну да, это он покачал головой:  «Какой же ты дурак, лазишь, где попало».
- Это вы все дурачитесь, а мне жутковато было. Зверюга-то как гора, а что раскачивался, так это он рассматривал меня. Видно, старый, со зрением у него туговато. Потом уж почуял, да дал деру.
-А я вот о чем сейчас подумал, - начал рассказ Степа, - сидим в геологическом домике у черта на куличках, а я вспомнил то ли легенду, то ли быль про такую же геологическую избушку где-то в якутской тайге. Тогда впервые нашли сибирский алмаз. И вот сидят полевики-геологи, пьют вечером чай в этой избушке и рассматривают неказистый маленький камешек, этот самый алмаз. Поговорили о нем, да и забыли. А через несколько дней спохватились: где тот камешек? Все перерыли в избушке – нет алмаза. А ведь открытие величайшее, терять образец никак нельзя.Думали, думали, что делать и решили: спалим избушонку, пепел процедим через руки – никуда он не денется – найдется.
-Это они здорово рисковали, - подал голос Егор, - в огне этот алмаз мог еще хуже потеряться. Расплавиться или еще как пропасть.
-А вот не пропал, нашли.
-Это к чему ты все это рассказал? – с иронией спросил Роман. – Уж не собираешься ли ты спалить наш домик? Глядишь, золотой самородок найдем. Мы же на месторождении сидим.
Степа не успел ответить.
-Слушайте, а что это наверху стучит? – вдруг встрепенулся Гоша.
-Что стучит, где? – не понял Егор.
-Где, где! Вроде как на чердаке! Вот опять, слышите: «Топ-топ-топ!» А теперь крадучись пошел, видно, на цыпочках. Не иначе, домовой!
Агафон говорил то ли в шутку, то ли всеръез.
-Какой тебе домовой!  - возразил Егор. - Дом-то нежилой!Тогда уж Леший. А скорее всего, мыши бегают.
-Ничего себе, мыши, скажешь тоже! Мышь размером с кошку или с собаку.
-Дом с привидениями! Да ветер это гудит, колотит по крыше, - предположил Степа. – Пусть себе стучит, нам-то что.
-И верно, - согласился Егор, – а вот что, моя бабушка рассказывала из старой жизни. Было это давно.  Залезла она в яму для ловли косачей. А там сидят зайцы. Где ей там в яме-то их увидеть! А они, не будь дураками, один за другим вскочили ей на спину и были таковы. Да еще, выпрыгивая, всю шубу изодрали лапами. А бабка от страха, неожиданно ведь все было, да и темно в яме,и дар речи потеряла.
-Да, чего только не бывает, – вдруг заговорил Роман, до сих пор молчавший почти весь вечер. - Мне один рыбак в Алтайке рассказывал:- Прибило водой к берегу утонувшую тёлку. Раздуло её, как барабан. Вонь, понятное дело, нестерпимая. Что делать? Надо закопать.Вытащили на берег. И тут открылась в её брюхе дыра. А в дыре что-то шевелится. Змея, не змея, что-то больно толстое. Любопытно! Насмелились вытащить проволочным крюком. И что же? Оказалось, налим!
Понятное дело, никто даже из заядлых рыбаков не захотел взять. Тем же крюком и забросили в море.
-Да уж, про такое лучше не говорить, - с неудовольствием заметил Степа, - больно неприятно.
-Стой, стой! Тихо! – перебил его Агафон. – Слушайте: кто-то кричит!
Все примолкли. С минуту стояла тишина, нарушаемая лишь шорохом снежной крупы, бьющей в окна.
-Тихо все, тебе, наверное, померещилось, - нарушил молчание Степа, и тут вдруг все явственно услышали с улицы глуховатое и слегка протяжное:  «Ку-у-у!» И через некоторое время опять: «Ку-у-у!»
-Сова! – догадался Егор.
-Сыч это! – перебил его Агафон. – Я вспомнил, так же кричал сыч у соседей во дворе, а мать сказала: «Не к добру это, ой, не к добру! Сова кричит, беду накликает». Отец тогда рассмеялся: «Что ты ерунду, мать, говоришь. Какую беду может накликать птица?» А мать ничего не ответила, замолчала.
Замолчал и Агафон, но было понятно, что он что-то не договорил, причем, самое главное.
-Ну и что дальше? Дальше-то что? – в нетерпении торопили его ребята.
-А что дальше, соседка умерла, бабка Агафья.
-Так она ж старая была, мы-то её помним, - заметил Егор.
-Старая-то старая, а вот откуда это было знать сычу? Смерть-то он как почуял?
-Просто случайное совпадение, - коротко сказал Степа.
-Это ты так думаешь, а народ по другому объясняет.
-Чревовещатель сыч, - иронично съехидничил Степа, - А ведь это он и бегал по потолку, мышей гонял. Ай да сыч!
-А ты бы лучше не смеялся, как бы боком не вышло, - сердито отвечал Агафон. - Грешно смеяться над такими вещами.
-Ладно, бросай балдеж, спать пора! – твердо поставил точку спору, перешедшему в перепалку, Роман.

                На Холзуне
Утро следующего дня было туманным, но снег кончился. Пока собирались и завтракали, туман заклубился и стал на глазах таять и подниматься в высь, в конце концов превратившись в белые облачка, плывущие по небу. Вышло солнце, и снег стал быстро сходить, к полудню оставшись лишь в ложбинах и на теневых склонах.Природа, будто оправдываясь за вчерашнюю непогоду, одаривала теплом и комфортом. Путешественники наслаждались не только созерцанием горных пейзажей, но и любовались полетами птиц, среди которых виртуозными пируэтами и звокими голосами выделялись асы высокогорья: красноклювые клушицы и желтоклювые альпийские галки.  Веселая стайка каких-то альпийских вьюрков с щебетом опустилась на крышу дома. Увидев людей, они тут же упорхнули, а у Егора возникла идея проверить чердак на предмет розыска его обитателей. Однако никто его не поддержал, а Роман заметил:
-Если там домовой или привидение, то они надежно спрятались, а если сыч, то он давно улетел с пойманными мышами в желудке.
Теплая стоянка обернулась значительным удлинением маршрута. Предстояло снова подняться на гребень, а потом опуститься, чтобы вернуться в бассейн Тегерека, но никто из ребят об этом не жалел, очень уж понравилась ночевка.
Более серъезное препятствие ожидало к концу дня:  надо было перейти бурный Тегерек  и не менее буйный его приток. Но из-за таяния снега и тот и другой разыгрались так, что на бушующие мутные воды было страшно смотреть. Несколько минут все молча стояли, глядя на грозные валы взбесившейся воды, и у каждого была мысль: соваться в такую реку безумие.  Но Роман был спокоен:
- Разбиваем лагерь, а утром будет видно, что делать.Роман правильно рассчитал. На рассвете реку было не узнать Тегерек струился двумя рукавами,утихомиренный и присмиревший. Роман быстренько поднял всех. Без проблем все перешли оба потока, а потом развели большой костер, чтобы подсушиться и погреться. Тут же было решено  сделать здесь дневку. Все устали и хотели насладиться  не только отдыхом, но и красотами  высокогорной долины. 
Дальше все было просто. По одному из левых притоков Тегерека путники поднялись на водораздельный хребет, разделяющий долины Тегерека и Хамира. Открывшаяся картина  всех немного разочаровала. Они увидел цирк, вовсе не такой грандиозный, как в верховьях Тегерека. Хотя и здесь были снежники и кары, но все меньших размеров. Сам же водораздел бассейнов Оби и Иртыша выглядел невысоким зеленым плоскогорьем. Зато, чем ближе к нему подходили, тем больше становилось бабочек. Кажется, путники попали в рай из цветов, бабочек и пейзажей, радующих глаз.  Порхали высокогорные белоснежные аполлоны разных видов, всюду роились темные чернушки: нежные, будто бархатные, создания.
Но сейчас все наслаждались теплом, нежарким солнцем, сознанием выполненного намеченного плана и были вполне счастливы.
- Неужели это и есть Холзун? – недоверчиво повторял Егорка. – То корячились, на верхотуру, карабкались по скалам, а здесь совсем пологий склон и гораздо ниже, чем на Громотушке.
- Да это водораздел между бассейнами Оби и Иртыша, - отвечал Роман. - К тому же граница Казахстана и России.
- Странно получается, - с Егором согласился Степан, - главный хребет куда ниже его отрогов.
- В природе всякое бывает, - важно изрек Роман. – Глядите, тут настоящее болото. Вода стоит, будто в озере.
Действительно, картина была удивительной. Озеро, не озеро, вроде болото, но с каменным дном, хотя и заросшее травами. Вскоре обнаружилось, что есть и стоки из него, причем в разные стороны. Одни ручейки бежали с Холзуна, на юг, другие – на север.
- Вот что значит сглаженный рельеф, - в задумчивости проговорил Роман, а ведь такое редко увидишь, чтобы с одного болотца в горах рождались реки, бегущие в разные стороны водораздела.
- Как это? – не понял Егор.
- А так, что ручей, бегущий на юг, относится к бассейну Иртыша, а тот, что на север – это уже бассейн Оби.
-А ведь это еще Геблер заметил, - вспомнил Роман. – Ничего не изменилось с тех пор и это хорошо.
Все бросились смотреть на такое чудо, ведь получалось, что рыбешка может  путешествовать и даже переваливать через высокие горы.
Так, беседуя и обходя озерца и заросли карликовой березки, они дошли до сухого взгорка с торчащими из травы валунами. Одни из них были затянуты затейливыми узорами разноцветных лишайников, другие с чистыми боками, на которых проступали неясные очертания примитивных рисунков.  С удивлением разглядывали путешественники изображения козлов, оленей, письмена, похожие на иероглифы и еще какие-то непонятные знаки. Кто и когда их выцарапал, никто не знал и не слышал об этих рисунках. Ясно было одно: сделали их древние люди. Чуть подалее стояли каменные истуканы – балбалы. Раскосые глаза безмолвно и сурово глядели с плоских ликов. Скрещенные на животе руки оттеняли враждебность их поз. Явно, эти каменные воины стояли на страже, охраняя от чужеземцев какую-то тайну.  Какую – никто этого не знал, даже живущие ныне алтайцы, давно потерявшие связь древних времен.
- Странно, что за люди все это строили,  городили, рисовали? Неужели кто-то жил здесь, на такой верхотуре?Стражи Хан Алтая, - то ли в шутку, то ли всеръез сказал Степан.
 Все промолчали, и в душе каждый согласился с этим предположением.
Между тем пора было подумать о ночлеге. Роман со Степаном долго ходили по берегу озерка-болота, выбирая место посуше, чтобы поставить палатку. А палатка-то две сшитых клеенки. Собирали сушняк стелющейся тундровой березки. Егор откуда-то из-под торчащей зубом скалы приволок сухую корягу отмершего низкорослого кедра. Все были заняты делом, торопясь перед сном приготовить ужин и солнце было уже на закате. Вдруг Агафон прервал молчание, возбужденно воскликнув:
- Глядите, глядите, что это летит!
- Где, что, какая птица? – Егорка и Степа перебивали друг друга.
- Братцы, к нам движется летающая тарелка! – не менее возбужденно воскликнул Роман. – Вот так штука, это же НЛО!
- Что-что? - не понял Агафон.
- Неопознанный летающий объект, вот что!
Степа вместе с другими напряженно всматривался в стремительно приближающийся к ним диск, сверкающий и блестящий в лучах заходящего солнца.  Размером он был с луну или солнце. Но это на большом расстоянии, но каков он будет вблизи – трудно себе представить. Явно межконтинентальный космический корабль!
Между тем, диск летел прямо на ребят, и становилось страшновато – что он таил в себе? Что же это на самом деле?
- Что бы это ни было, но оно летит к нам. Нас атакуют инопланетяне, - то ли в шутку, то ли всерьез вырвалось у Агафона.
- Захватят в плен, увезут на неведомую планету!
- Держи карман шире, слишком много для нас чести, чтобы лететь  именно к нам, - насмешливо заметил Егор, - а вот как бы эта штука не взорвалась! А нам и укрыться негде.
Тарелка НЛО, или еще черт знает что, продолжало приближаться и даже Роман, обычно рассудительный и всезнающий, на этот раз молчал, не зная, что сказать. Но вот легкое облачко перекрыло видимость, диск скрылся за ним, и стало ясно, что он летит гораздо выше, чем казалось и вскоре исчез вовсе, будто растворился в небесной лазури.
Напряжение спало, и стало даже смешно из-за глупых страхов.
- Я смотрю на тебя, Агафон, а лицо твое белое, как снег, - смеясь, заметил Степа.
- Я-то что, а вот Егор все глядел по сторонам, куда бы спрятаться.
- Вы что хотите думайте, но место тут какое-то необычное, -заметил Егор, - заколдованное что ли. Взять хотя бы вот эти древние рисунки непонятно кем и для чего здесь нарисованные.
- Ага, как же, космодром инопланетян, - иронично заметил Степа, - тут ещё  неподалеку Шамбала, придуманная Рерихом. Все одно к одному, не хватает только снежного человека.
Все оживленно обсуждали происшествие, теряясь в разных догадках, пока, наконец, Роман не высказал свою гипотезу, похожую на истину:
- Это запустили в космос ракету, а мы видели отделяющуюся от нее ступень. Она летит по инерции и где-то должна или сгореть или упасть.
- А-а, я что-то понимаю, - признался Агафон, - я слышал, что охотники в долине Тургусуна находят  странные предметы, железяки из алюминия, и кто-то  даже приспособил их у себя в хозяйстве.
- Значит, железяка это всего-навсего пустая  болванка,– судачил Егор, – а мы-то напужались!
- Такая железяка шарахнет по башке, мало не покажется, - поддакивал Агафон. – Кто ж её  знает, где упадет.
Вечер пришел холодный, с ледяным ветерком. Сидели, грелись у костра, рассказывая  были-небылицы.
- Сидим мы тут на Холзуне и в ус не дуем, не знаем, что бывает на этих белках зимой, - начал свой рассказ Егор. – А мне дед рассказывал, как его дед через этот Холзун ходил в Уймон и, бывало, не только летом, но и зимой. Он там и жену себе подглядел в молодости. И не он один так бродил. Из Уймона на Бухтарму тоже за невестами шастали.
- Ты говори, говори, да не заговаривайся, - вставил Агафон – Знаю я тебя, любишь ты приврать. Летом и то мы кое-как сюда забрались, а ты – зимой!
- Ей богу не вру! – вспыхнул Егор, - спроси хоть моего отца.
- Давай, рассказывай, - подбодрил Роман. – Старики свое дело знали, нам только позавидовать можно.
- Так вот, этот дед, будучи молодым, навещал родню на Катуни и как-то вздумал идти зимой. А путь ему был знаком еще и потому, что под белками он еще и охотился и осенью, и зимой. И вот где-то у вершины Холзуна застает его метель. Метет – спасу нет. Видимости нет – не знает, как идти, да и опасно – оплывина задавит. А он, не будь дураком, с собой две меховые шубы прихватил. Знал, что такое зима в горах. Закутался в них с головой и спит себе, засыпанный снегом. Так метель два дня  гужевала, а на третий день, когда смолкла, вылезает дед живой и здоровехонький. Конечно, он тогда не дедом был, крепким деревенским парнем.
- Бывает, - заметил Степа, - в снегу да еще с двумя шубами, пожалуй, можно и отлежаться. Косачи и без шубы в снегу  ночуют.
- Ну, ты сравнил божий дар с яичницей. Косачам так положено ночевать, а тут человек.
- А я вот насчет этого божьего дара хочу что сказать, - вмешался Егор. – У меня мать часто эту поговорку вспоминает, а я все время думаю: и что это за божий дар такой – пустое место. То ли дело жареная яичница,  да еще и с зеленым лучком. Пальчики оближешь.
- Тебе все бы про жратву,- с неудовольствием заметил Роман.- Сколько в мире есть всего прекрасного, а ты про какую-то яичницу. А я вот все вспоминаю, как учительница рассказывала про одного ученого. Был он знатного происхождения и своего слугу наставлял будить его со словами: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!». Вот как надо жить, только с таким настроем. Вставать пораньше и не забывать про свое дело. А ты про яичницу.
- А я бы сейчас не только яичницу, быка бы зажаренного съел, - заявил вдруг Степа.  - Будет яичница, будут и великие дела.
-  Вот и я это хотел сказать, - обрадовался Егорка.

                Уймон
На следующий день путники спускались по северному склону Холзуна в сторону Горного Алтая, где сквозь горы пробивается Катунь, где в лесных дебрях затерялся загадочный Уймон. Уймон – что за странное слово, вроде бы не имеющее ничего общего с русским языком? Однако оно имеется в Толковом словаре В. Даля, хотя и упоминается как-то вскользь, и приводятся давно забытые поговорки: «Вертит, как леший в уйме», «В уйме не без зверя, в людях не без лиха».
 – В общем  дикое лесное место, населенное лешими и чудищами, где можно укрыться, спрятаться, но есть лихо и не без зверя, -  своими словами пытался объяснить и разобраться Роман. – На Бухтарме беглецы прятались по диким ущельям, получившим название Камня, а здесь еще более дикое место назвали Уймоном.
- Но что-то мы идем и не видим, ни лиха, ни зверя, а лес даже стал реже, а трава ниже – заметил Егор.
- Это от того, что здесь суше, Холзун не пропускает сюда влагу, оставляя её на нашем, южном склоне, - догадался Степа. – Глядите, что это там белеет среди пихт?
- Избушка! – признал Агафон. – Надо же кому-то сюда было забраться.
- Кому же еще, как не охотнику-промысловику, - откликнулся Роман. – Обыкновенное охотничье  зимовье.
- В том-то и дело что не обыкновенное. Резные наличники у крыши и никаких следов. К чему бы это охотнику украшать свое зимовье?
- А вы не заметили, тут и божок стоит. Почти совсем сгнил идол, хотя и из лиственницы поставлен. Однако, не меньше, чем лет 50 ему будет, если не больше. Странно все это, тут что-то не так.
- Сейчас все узнаем, - сказал Роман, наваливаясь на  низенькую дверь. Она неожиданно легко поддалась, сорвавшись со сгнивших кожаных петель. Пахнуло цвелью, сыростью и затхлостью. Что-то насторожило Романа, и он остановился на пороге, всматриваясь в темноту странного жилища. Ребята, столпившись позади, то ли с подозрительностью, то ли со страхом наблюдали за Романом. Тот действовал с неменьшей осторожностью.
- Ничего не вижу, отойдите не заслоняйте свет, - наконец попросил он. Постепенно глаз привык к темноте, где проявилось какое-то возвышение с кучей тряпья и лохмотьев, среди которых белело что-то круглое.
- Так это же череп! – дошло до Ромы. – Пацаны, тут мертвец! – в возгласе, сорвавшемся с его уст, был ужас и страх. Никакое это не жилище, а старая калмыцкая могила! Мы наткнулись на заброшенное кладбище алтайцев. Сматываемся отсюда по добру по здорову. Среди мертвых нам делать нечего.
Не оглядываясь, ребята ринулись назад, проламываясь сквозь таежную чащу. Лишь пройдя с полкилометра, они остановились, переведя дыхание.
- Вот бы заночевали рядом с мертвяками.
- Да уж, от такого соседства лучше подальше.
- Из огня да в полымя, - вспомнил поговорку Егор. - Глухая тайга, а приключений хоть отбавляй. Вот тебе и Уймон!
Переночевав на опушке леса, на следующий день путники продолжили путь вдоль шумливой речки со странным названием: Банная (она же со старым названием Хаир-Кумын северный).
- Ребята, тут, похоже, памятник, – первым приметил Агафон.
- Памятник?  Ты что, откуда в тайге взяться памятнику?
- Ей богу, сделано человеком, как бывает на кладбище.
Ребята столпились у разрушенного постамента в виде тумбы, сложенной из дикого камня. Он едва выглядывал из высокого дудника и заросшей  бузины. Вдруг выскочил бурундучишка, мигом взобравшийся на макушку обелиска.   Черные бусины его глаз выражали явное любопытство.
- Да, верно, памятник, - с удивлением подтвердил Степа. - Неужели кто похоронен? Место-то вроде неподходящее, берег реки, да и деревня отсюда далеко. – И тут вдруг до него дошло: - Ребята, так это же памятник тому немцу геологу, о котором рассказывал Максим!
- Да, это памятник Петцу! - вспомнил фамилию Роман. – Тут сомнения быть не может. Жаль, что он в таком плачевном состоянии.
Кое-как попытавшись сложить обвалившиеся плиты на постаменте, ребята постояли молча, отдав дань памяти мученику науки, и продолжили свой путь.
После полудня они набрели на одинокую усадьбу, стоявшую на опушке. На этот раз это был жилой дом, хозяин – обросший длинными волосами и с большой бородой старик пригласил их к себе.
- Вот так и кукую бобылем, - жаловался дед Кеша. – Тоскливо одному.  Только и есть живая душа, что моя буренка, да кот. И тот разленился так, что мыши гуляют. Иной раз проснешься от их возни. Пищат, скребутся, шебуршат. Сплошная нечисть, а подумаешь – значит не один.
- А то еще домовой даст о себе знать, - вспомнил вдруг дед, то ли в шутку, то ли всерьез.
- Как это? - не понял Егор.
- По чердаку ходит. Его ведь днем не увидишь, но услыхать можно. Особенно в непогоду. То дверцей скрипнет, то что-то уронит..
Беспокойный такой старикашка. А когда я сплю, спустится с чердака в мою светлицу, шарится по углам, а больше у печки. Греться, видите ли, ему надо – старенький же. Кости у него, как и у меня, ноют, особенно в непогоду. Когда дождь зарядит, страсть как свербит, мочи нет. Сплю, а сам верчусь, с боку  на бок переворачиваюсь.
- А что же ест он, ваш домовой? Не одним же святым духом питается?
- Вестимо, хлебушек ему нужон. Он крохи со стола прибирает. Я утречком проснулся, а стол чистый, будто подметенный.
- Так, может, мыши это хозяйничают?
- И мыши тоже, и домовому остается. Много ли ему нужно. Когда очень уж холодно, он у меня за печкой отсиживается. Иной раз я ему туда на простеночку и хлебца покладу.
- А  Михайло Иваныч не приходит?
- Как же, непременно навещает. Мы с ним в друзьях. Мне вот тут один проезжий рассказывал, как у них там, где-то на юге медведь повадился приходить за арбузами. Встанет на задние лапы и ждет. Хозяину делать нечего, кинет ему арбуз. Тот поймает двумя лапами, схрумкает и опять  выпрашивает подачку. И так, пока не наесться.
- Но у вас-то арбузов нет.
-В том-то  и беда, а медом его не накормишь. Слишком накладно будет. Приходится на его совесть напирать.
-Чего-то ты, дед, непонятно говоришь, - не выдержал Агафон. – Какая-такая совесть у медведя?
-А такая же, как у тебя, а может, и лучше. Кто тебя знат. Когда этот медведь приходит, я его уговариваю, совестлю. Он послушает, послушает, да и уйдет. Ко всякому живому существу подход надо иметь. Будешь на него кричать, он ведь и осерчать может. А я ведь потихоньку, по-хорошему говорю, увещеваю. Даже скотина и та доброе слово понимает, а тут медведь. Так что мы с ним не ссоримся.
-А кто-ж тут памятник на реке изуродовал? Не по человечески ведь это.
-А кто говорит, что по-человечески? Бессовестный народ пошел. Приезжал тут какой-то человек, то ли бригадир из совхоза, то ли еще кто он – не знамо. Каменья энти в памятнике ему, видите ли,  понадобились. Говорит, чего его жалеть, немчуру этого. Вот и раздолбал, накажи его бог. Дальше пойдете, еще не то увидите.  Там пониже вдоль реки каменные идолы поставлены, думаю, калмаками в стародавние времена закопаны. То ли мужики, то ли бабы, стоят истуканами, а в руках рюмка. Может, вы что про них знаете?
- Это не алтайцами, не телеутами поставлено, подревнее кто-то будет, - пояснил Роман. -  Алтайцы своих идолов из дерева вырезают, а тут каменная баба, да еще  с рюмкой в руках. Хотя  вряд ли это рюмка, возможно, просто чаша.
-А вы куда держите путь? – поинтересовался отшельник.
-В Уймон, дед, куда в старые времена люди прятаться бежали.
-Так в село, али на реку?
-Какая-такая река Уймон? Там Катунь одна только.
-Это по вашему, а по нашему, что река, что деревня – все Уймон. А чего вам там делать, реку посмотрите, да и вертайтесь. Все одно – Алтай, что у вас на Бухтарме, что на Катуни.
Так все и вышло, через два дня мальчишки вернулись домой.

                Трагедия в тайге
Лето – горячая пора для любого сельского жителя, а для пчеловодов особенно. «Июль  все решает, - сколько раз повторял Петр Иванович, - будет медосбор – будем на коне. Пчелки наши трудятся, лишь бы погода не подвела, а то ведь и дожди могут зарядить». Роман и Юра безвылазно помогали родителям в поле, лишь мечтая о вылазках в лес и горы.
В конце месяца прошел слух, что в тайге туристами найден скелет человека. Следователи в сопровождении лесника пробрались на место с   величайшими трудностями. Разлился Хамир да и притоки его бушевали так, что лошади отказывались идти в брод. Больше недели ждали, когда усмирятся реки. Начались без перерыва дожди, травы поднялись в рост человека. Труден был путь.
Савелий – лесник, взятый едва ли не насильно в проводники, ворчал:
– Ни в жисть не пошел бы я на то гиблое место, там и черт ногу сломит, не то что моя старушка Сивуха, да и я сам уже стал стар, чтобы карабкаться в таких дебрях.
Он же, Савелий, надоумил тогда власти, что не так уж безлюден Холзун, бывают здесь людишки, а некоторые бродят постоянно.
Вспомнили тогда, что год назад сгинули в тех краях парни-охотники, зашедшие в чужие края и погубленные невесть кем и за что. Поминали и геолога-москвича, бог знает, зачем околачивающегося из года в год в верховьях буйного Тегерека.
Сгинул да и сгинул – кто будет искать, лазать в каменных завалах и буераках среди скальных утесов в таежном буреломе.
Екнуло тогда сердце у братьев – неужели Максим! И отец, постоянно наведывающийся в Столбоуху, ничем не мог успокоить, напротив, сказав только:
 – Похоже, ребята, что это ваш знакомый москвич и есть. Мне то поведал Алексашин Михаил, наш участковый в Столбоухе, а откуда он узнал – видимо, от следователей, приезжавших из Зыряновска.  Опознали по одежде продавщица из магазина в Столбоухе, у которой время от времени отоваривался москвич, да лесник, знавший о его существовании.
Страшную находку обнаружили в зарослях ивняка на берегу Тегерека. Было ли что при мертвом теле – неизвестно. Сплошная загадка, как ни крути. В акте следствия, в графе причина смерти записали ничего не говорящую и даже малограмотную фразу: «Скелетизированный труп», из которой можно было сделать вывод о нежелании и неспособности правоохранительных органов установить настоящую причину гибели человека. Единственный вывод из этой трагедии – никому не нужен человек, если не запросили родственники. А запросов не было, хотя следователи сносились с Москвой, где прописан был погибший. Оттуда пришел ответ: да числится, но уже не работает в институте, год назад уволился, о родных сведений нет.
Несчастных случаев в тайге, даже в знакомых ребятам окрестностях Столбоухи не счесть. Куда больше, чем в ближайшем городке Зыряновске, где и шпаны полно и опасное горное производство на шахтах. Совсем недавно нашли пропавшего  соседа пчеловода и охотника. Ушел в декабре проверять капканы и с концом. Сколько  ни искали, пропал человек и никаких следов. Догадывались, конечно, что под оплывину попал, но где там  зимой докопаться, когда бывает, свалится сотня, а то и более тонн снега. И верно, лишь в мае месяце вытаял сосед, и где… на дереве зацепился. Как ахнула лавина, так вместе с человеком вымахнула через речку, остановившись лишь на противоположном склоне горы. Беднягу к березе припечатало, а снег после такого удара становится плотным, что твой бетон – не выкарабкаешься. Страшная смерть, быть заживо замурованным.
Вот и москвича останки свезли в Путинцево, похоронили на местном кладбище, родные почему-то не приехали, да и забыли. Забыли – кому нужна чужая душа?
Зато для братьев смерть Максима была трагедией. Снова и снова на память приходила их последняя встреча и разговор, оставивший яркий след в их душах. Несомненно, Максим был человеком неординарным, не похожим на других. Отказ от цивилизации и привычного комфорта, образ мыслей, преданность своему делу – все это привлекало.  Особенно пришелся он по душе Роману, тянущемуся к знаниям и мечтающему посвятить себя науке. Нравилось в москвиче и привязанность его к родным местам братьев. Даже отшельничество Максима, его нелюдимость и угрюмость Роман оправдывал в чужом человеке.

                Военная операция
Что же случилось с опытным таежником? – Этот вопрос волновал обоих – и Романа и Степана. Даже для них было ясно, что следствие было проведено формально, а вернее даже, что его и не было на самом деле.
«Надо самим побывать на месте, найти бывшее его жилище. Возможно,  там остались его рабочие записки, результаты его геологических изысканий, наверняка представляющие интерес для производственников-геологов». Так думали оба и твердо решили пробраться на место, попытаться найти хотя бы какие-то следы трагедии и попытаться разобраться, что же произошло.  Но вначале надо было найти жилище Максима.
Их знакомый Пахом Ильич,опытный охотник-соболятник, исходивший горы,подсказал:
- По всем ущельям и охотничьим участкам разбросаны охотничьи избушки. Большая часть их теперь пустует, некоторые совсем пропали, другие еле-еле живы. Но переночевать можно, а в некоторых даже и перезимовать. На Тегереке избушка стоит в вершине Длинного ручья. Знаете, где Длинный ручей? Вот-вот, не доходя водопадов, свернете по левую сторону и шпарьте по ручью вверх, пока не упретесь в кедрач. Там и избушка. В каком она сейчас состоянии, не знаю, но думаю, если подшаманить, вполне можно и соболевать.
Собраться всем удалось лишь в начале августа, да и то отпросились у родителей всего на три дня. Долго и спорно обсуждали план действий.
-Тайник надо искать, - убеждал Егор. – Там могут оказаться и ружье, и записные книжки. А тайник, скорее всего, вовсе не в избе, а где-нибудь в другом месте. Например, в пещере или дупле.
- Где же ты его найдешь, дупло? В лесу сколько деревьев! – кипятился Агафон. – Что, их все осматривать? Ничего из этого не выйдет.
- Деревьев-то много, а дуплистыми бывают только тополя, - гнул свою версию Егор. -  А тополя растут только вдоль речек. А дуплистых среди них раз-два и обчелся. Вполне реальная задача найти.
Роман со Степой помалкивали, надеясь, что тайну гибели Максима поможет разгадать его жилье. Не может быть, чтобы там не остались следы.
Тегерек встретил путников настороженной тишиной. Давно уже умолкли птицы, готовясь улетать в теплые края, и лишь неумолчный шум реки сопровождал четырех друзей на всем их пути. Егор и Агафон вели себя беззаботно, радуясь встрече с полюбившимся ущельем, но Роман и Степан были более чем серьезны. Оба не забывали озабоченность Максима в последнюю их встречу и были твердо уверены, что Максим был убит бандитами, присутствие которых он чувствовал. А раз так, то надо соблюдать осторожность, быть начеку и помнить, что бандиты могут встретиться и им. Тайком от родителей братья взяли с собой ружье с патронами, заряженными жаканами, они же посоветовали и Егору прихватить из дома также тайком мелкокалиберную винтовку. В какой-то степени разрядкой напряженности стала картина, возникшая в лучах утреннего солнца. Ночной туман над рекой стал рассеиваться, и как чудесное видение вдруг возникла пара лосей, стоявших на берегу Тегерека. Они спокойно взирали на путешественников, а потом не торопясь и даже как-то церемонно и плавно скрылись в прибрежном тальнике.
Какие красавцы! – непроизвольно вырвалось у Степана, а Роман добавил:
- Вот тебе и разгадка, как можно прожить в тайге без магазина и огорода.
- Да, лосей бьют все, кому не лень, - согласился Степа, - пасечники и даже лесники и егеря, обязанные охранять диких животных. Вот только как сохранить мясо летом, когда жара доходит до тридцати градусов?
- А ты забыл наш домашний ледник? До середины лета  в погребке снег долеживает. Опытные таежники сушить мясо умеют. Находят выход.
Путники остановились около горки промытого песка на берегу Тегерека, где еще недавно они беседовали с Максимом. Не сговариваясь, ребята молча остановились, отдавая дань памяти человеку, который так быстро и внезапно вошел в их жизнь и стал их другом. Было тихо, где-то щебетали птицы, ветер слегка шумел в верхушках деревьев, солнце светило так, будто никакой трагедии не происходило. Тем не менее, Роману показалось, что и ветер потихоньку плачет, а птички и река поют грустную песню.
В унисон настроению ребят вдруг где-то рядом застонала, во весь голос закричала желна, и голос её, печальный и тягучий, как звук певучей, но грустной зурны разнесся на всю тайгу. Обычно саркастичный Егор на этот раз никак не комментировал, не сказал ни одного язвительного слова в адрес лесного лешего, как он раньше называл черного дятла.
Из состояния транса всех вывел звонкий крик кулика перевозчика, присевшего рядом, у самой воды. Первым заговорил Агафон:
- Если здесь кто и живет, то ходит очень осторожно, - заметил он, оглядывая поляну со всех сторон, - нигде никаких следов человека.
- Зато, смотрите, какой-то зверь наследил, - в тон ему ответил Егор, и добавил с удивлением:
- Какие-то они смешные, следы, хотя и четкие. Кто-то бегал по мокрому песку, лапки маленькие, аккуратные, а впереди будто гвоздями, песок истыкан. Кто знает, что за зверь?
- Лиса, однако, – предположил Степа.
- Какая лиса, если когти чуть ли не в ладонь!
- Вот загадка, живем в лесу, а разгадать не можем. Предположения сыпались одно за другим:  рысь, росомаха, даже бобер, хотя такого зверя здесь отродясь не знали.
Рысь отвергли – мал след для большой кошки. Да и зачем ей когти выпускать на ходу, она их, наоборот, втягивает. А вот если росомаха? Ее никто из ребят не видел. Может, она и наследила?
Про следы забыли, углубившись в травяные дебри, и вдруг в зарослях мелькнула полосатая спина убегающего зверя. Барсук! Вот и разгадка странных следов.
- А коготки-то у него, пожалуй, больше медвежьих будут, - заметил Агафон.- Покопай-ка землю лапами без когтей!
Вспомнили, что про барсука упоминал и Максим. Видно, тот самый барсук, что не захотел дружить с геологом. Эх, Максим, Максим!
У Длинного  ручья Роман разделил всех на две группы.
- Видимость здесь плохая, идем порознь, подстраховывая друг друга.
Остатки тропы кое-где сохранились, но в основном шли, проламываясь сквозь травяную чащу.
- Глянь-ка, заломленная дудка борщевика, - приметил  Агафон, шедший в первой паре с Романом.
- Да, это мог сделать человек, - согласился  тот, - причем, недавно, излом совсем свежий.
Вскоре увидели и отпечаток сапога на сыром участке голой земли, и он произвел на обоих такое же гнетущее впечатление, как когда-то на Робинзона Крузо следы людоедов, высадившихся на его необитаемом острове.Еще более зловещая находка ожидала дальше. Зоркий глаз Агафона обнаружил среди кустов мордовника и борщевика заточку– самодельный нож,из тех, что обычно изготавливают зэки в зоне из напильников.
-Неприятно брать, но надо приобщать в качестве возможного свидетельства преступления,- сказал Роман, засовывая заточку в рюкзак.
И  чем дальше они продвигались, тем больше обнаруживались следы человека, и тем больше росла уверенность в том, что предполагаемая избушка может быть обитаема.
- Судя по примятой траве, тропа явно хоженая, хотя и не часто, - сообщил Роман Егорке со Степаном, когда все  собрались вместе. – Пихтач редеет, где-то уже близко кедровник, а, значит, и зимовье вот-вот будет.До охотничьего сезона далеко, так что там явно не соболятник, а кто, мотайте себе на ус.  Что будем делать?
- Как что! – с некоторым возмущением отозвался Агафон. – Для чего же мы сюда перлись, если не для того, чтобы осмотреть хижину!
- Есть план, -  сообщил Егор, - мы с Агафоном, парни деревенские, идем за шишками, просимся на ночлег, а вы вдвоем нас страхуете, спрятавшись в кустах.
Риск явно был, но, скрепя сердце, братья согласились, и обе партии снова разделились теперь уже по другому принципу.
Здесь уже росли кедры. Ах, какие красивые это были деревья! Старые, но еще могучие великаны, причудливые, как сказка, напоминающие лесных чудищ.  Корни и комель в наплывах, напоминающих лица бородатых великанов, а в одном из них дупло, где мог  спрятаться человек и, сидя, например,  переждать непогоду. Другой великан, уже обломленный, почти пень, никак не сдавался и пустил новые ветви почти от комля, хотя внутри ствол был пустой, и в дупле могли укрыться не менее трех человек.
 - Вот, а говорили, что дупел здесь не найти, - торжествовал Егор, - и в кедрах есть удобные ухоронки для тайника.
Все сели передохнуть, подъем был тяжел.
«Да, действительно, Егор прав», - подумал про себя Степа, но сказал совсем другое:
- Говорят, если похоронить человека в кедровом гробу, то он не гниет и лежит там мумифицированный.
- Ну, если кедр свежий, пропитанный смолами, тогда может  и мертвец забальзамируется, - предположил Роман, а  Агафон тут же рассказал историю из прошлого своей семьи.
- Мой дед, он жил в Александровке, знаете такую деревню за Зыряновском? Так вот, когда ему исполнилось 75 лет,  стал готовиться к смерти. Выдолбил гробовину из кедра, поставил её на чердаке и говорит родным: «Положите, когда помру, иначе хлопот с покойником не оберетесь». Те молчат, значит, так и надо. А он живет себе, поживает, а тут прибегает кто-то из деревни:
- Дед Емельян, Христа ради, одолжи домовину, бабка Лукерья померла. Хоронить надо, не будет же она ждать, когда кто-то изладит. Деду делать нечего, отдал гроб, себе новый издолбил. И так делал шесть гробовин, пока в седьмой самого не положили на 95 году, - закончил Агафон.
- Хорошо пожил твой дедушка, - отозвался Степа, а Роман добавил:
- Да, был такой обычай у русских, вроде бы жутковатый, но практичный. Где ж его, гроб в деревне срочно сделать, покойник ждать не может. А так и родным хлопот меньше. 
Прошли еще немного и вскоре показалась избушка – низенький, примитивный сруб, сложенный из бревен и крытый корьем и насыпной землей, поросшей густым бурьяном.
-Т-с-с! – Роман, шедший первым, приложил палец к губам. – Кажется, мы пришли.
 Спрятавшись за толстыми деревьями, Степан с Романом наблюдали за действиями друзей. Слышно было, как те громко окликнули хозяев, а затем зашли в избушку. Некоторое время их не было. Томительное ожидание продолжалось совсем недолго. Вскоре оба присоединились к товарищам.
- Избушка действительно обитаема, - запыхавшись, сообщил Егор,- но сейчас там никого нет. Две постели из тряпья, какая-то грязная посуда.
Пепел в печке еще теплый, ушли недавно, - перебивая Егора, добавил Агафон.
- Да, возможно,  они где-то совсем недалеко, - согласился Егор.  Возможно, сейчас наблюдают за нами. Кто их знает, почему-то ушли и не откликнулись. Мы тоже не стали рыться, неудобно как-то, раз здесь живут.
-- Правильно сделали, - одобрил Роман.
- Вижу дупло! – вдруг воскликнул Егор, и не успели друзья откликнуться, как он подбежал к развесистому кедру и засунул руку в чернеющее отверстие.
-Есть, что-то есть! – крикнул он, и вдруг гулко, одновременно с этим откуда-то со стороны ударил выстрел.
Слышно было, как жакан шлепнулся в дерево, отколов изрядный кусок древесины.
- Ложись! – крикнул Роман.
Все упали, испуганные, но все было по-прежнему тихо. Нигде никого не видно, и он  вполголоса отдал другой приказ:
- Уходим!
Врассыпную все кинулись в лог, заросший высоченной травяной чащей. Среди топота ног и шума травяных дебрей еле слышен был приглушенный то ли возглас, то ли вскрик, которому никто не придал значения. Мало ли кто споткнулся или упал. Пробежав довольно много, стали собираться в кучку и тут обнаружилось, что нет Агафона. 
- Ребята, кто видел Гошу?
- Да где там углядеть в такой травище! Он всегда отстает, вечная тихуша, - сказал Егор. - Надо подождать, он сейчас подойдет.
 - Ладно, подведем пока итоги нашей разведки, - сказал Роман, когда все отдышались. – Избушка обитаема, и я предполагаю, что там живут люди, причастные к гибели Максима. Стреляли, я думаю, для острастки, чтобы нас напугать. Чтобы убирались побыстрее. А больше сказать-то мне и нечего. Разве что решить вопрос: молчать или сообщить, куда надо, в сельсовет о том, что мы разузнали.
- Погодите, - прервал Романа Егор, - вот, глядите, что я вытащил из дупла.
И показал сверток, обернутый в клеенчатую ткань.
-  Ну, ты просто молодчина! – удивился Степа. - И выстрела не испугался! Давай, скорее показывай, что там.
Быстренько развернули сверток. Там были тетради, исписанные геологическими выкладками, и теперь не оставалось никаких сомнений, что это дневник Максима.
- Дома попробуем разобраться, что к чему, а если не разберемся, отдадим Арчбе, возможно, геологам эти записи пригодятся, - так решил Роман, и  все с этим согласились.
Конечно, волнения еще не улеглись.
- Меня вот что удивляет, - начал Роман, - если это бандиты, зачем они выдали себя выстрелом? Не лучше ли было тихо отсидеться, дождавшись, когда мы уйдем?
- Испугались, что мы что-то можем найти, например, в дупле, - предположил Степа.
- Хотели нас спугнуть и прогнать, - добавил Егор.- Погодите, я еще не все сказал, - вспомнил он, - там, в дупле еще что-то есть.  Похоже, там мелкашка.
- А-а, тогда понятно, - подвел итог Роман. - В любом случае теперь этим уркам остается только одно: уходить с этого места и искать себе другое убежище. А нам, кстати, тоже не стоит здесь задерживаться. Кто его знает, что на уме у этих бандитов. Да, но где же Агафон?
- Ребята! Мы тут разглагольствуем, а ведь его, наверное, захватили бандиты, - вдруг догадался Степан.
- Выходит, это он крикнул?
- Да, и я слышал что-то вроде вскрика.
- И я.
- Значит, Агафона взяли в плен? Что же тогда будем делать? – спросил Роман, оглядывая свою поредевшую команду.
Все молчали, и каждый чувствовал свою вину.
- Конечно, можно идти в Столбоуху и докладывать в милицию, - вслух рассуждал Роман. - Кажется, не наше дело вступать в боевые действия против бандитов. Теперь нет сомнения, что эти люди убили Максима.
- Похоже, так, - отозвался Степан. – Больше некому. Своими действиями они себя выдали. А товарища бросать нельзя. Это самое подлое дело. Я даже представить себе не могу, как буду смотреть в глаза его родителям. Вот что. Надо дождаться, когда стемнеет. Когда они заснут, попробуем вызволить Агафона.  Не может быть, чтобы он нас не ждал.
- Да, пожалуй, так и поступим, - согласился Роман.
Долго выжидали они, тайно расположившись вокруг избушки уже в темноте. Все было слишком подозрительно тихо. Когда же Роман потихоньку приоткрыл дверь, стало понятно, что в избушке никого нет.

                Агафон в плену
-Поймался, щенок! Еще пикнешь, крышка тебе! Понял?
Мужик зажал Агафону рот.
- Понял, дяденька! Руку больно!
– Ему руку больно, а это видишь? Страшный дядька показал Агафону здоровенный кулак. Молчи, иначе задушу.
В эту угрозу можно был поверить, и Агафон в страхе умолк. От мужика противно воняло потом и грязным телом. Волосатая рука крепко сжимала его запястье.
- Живо шагай вместе со мной, - вполголса прохрипел он и потащил мальчонка за собой.
Путь был совсем недалек. Пихнув ногой дверь избушки, он втолкнул туда Агафона.
- Вот, одного голубчика  поймал, - запыхавшись, злобно сказал он сидящему на топчане, обросшему волосами и в обтрепанной одежде мужику.
Тот хмуро взглянул на вошедших и сказал безразличным тоном:
- На кой черт он тебе сдался! Что ты с ним собираешься делать?
- Как что! Будет заложником. Прикроемся, когда будет надо.
- Чушь говоришь,-  злобно огрызнулся его товарищ, - лишний повод, чтобы устроили на нас загон.  А насчет заложника, ты, наверное, американских книг начитался. Нашим ментам заложник не помеха, убьют, не моргнув. Мы уже засветились, надо сегодня же уходить. Сейчас, немедля. Собираем шмотки и ходу, не дожидаясь утра. Ладно, пацан нам пригодится, когда по пасекам будем побираться.
- Ну, так уж и сегодня. Лягавые раньше, чем дня через три не соберутся.
- А мы их, по-твоему, будем сидеть и ждать?  Да даже эти пацаны могут взять нас, тепленьких, если мы не передислоцируемся.
- Ого, ты уже как полководец начал говорить. Смотри-ка, Георгий Жуков нашелся!
- Жуков-не -Жуков, а уходить надо. И что теперь с этим пацаненком прикажешь делать? Кормить его надо, а нам и самим жрать нечего. А он все равно по дороге сбежит и нас же и выдаст. А на мокрое дело я больше не хочу идти. Еще один труп и нам вышка обеспечена. Нам теперь один путь – в Уймон. Там другая милиция, пока получат донесение, это тоже не меньше трех дней. А мы опять переметнемся на эту сторону. Так и будем дурачить, то наших, то российских лягавых.
- Ладно, я согласен, твой план мне нравится. Вот только со жратвой и, верно, туговато, а я голоден, как волк.
- Мы и есть волки, а волки всегда голодные. Сегодня ночью дойдем до верхней пасеки в Логоухе, там нас и накормят. Ночью можно идти по дороге без опаски, а днем только тайгой надо проламываться и прятаться. Далеко не уйдешь.
- Накормить накормят, но мы опять засветимся.
- Ну, раз боишься, будем голодать или какого куренка из стайки взаймы возьмем.
- Хы-хы! Это мне больше нравится. Только надо не куренка, а пару гусей. Ух, зажарить бы!
- Ладно, хватит болтать. Бери то ружье, что пацан хотел у нас утащить из дупла, и ходу. Собирай свою котомку, да побыстрее!
Он оглядел избушонку, освещенную восковой свечой, признавшись, что так не хочется её покидать, а потом обратился к пленнику:
- А тебя, пацан, как звать? Агафон? Вот что Агафон, будешь нас слушаться, вырастешь настоящим бандитом. Работать не надо, будешь жить, как король. А пока подойди-ка сюда. Привяжем тебя на веревочку, чтобы не сбежал. Вижу, что ты так и норовишь стрекача дать. Зря! У нас свобода, в школу ходить не надо, подворовывай и лежи себе, покуривая трубочку. Курить любишь? Не пробовал? Так это мы быстро научим. Будешь нас слушаться, все будет хорошо, а если не будешь…
Мужик показал пальцем на горло.
- Понял? Да, а чего это вы вздумали шариться по чужим домам? Грабите честных людей, это как называется? Что? Шишки, ягоды собирать? Так их все медведь давно поел. Хе-хе, и вас, дураков, съел бы, если бы мы не погнали. Считай, что мы вас спасли.  Вы еще благодарить нас должны.
-Эй, Прыщ! – громко позвал он своего товарища.- Ты чего там копаешься?
- Так надо же кое-что взять в дорогу, -  отозвался тот,- вот и собираю.
- Прыщ ты и есть прыщ на голом месте.
- А ты Упырь, это что, лучше? - огрызнулся Прыщ. – Не трогали бы геолога, сидели бы сейчас  спокойно.
- Молчи, болван. Еще благодарить будешь, если к ментам, дурак, не попадешься. Собрался? Топаем короткой дорогой, чтобы с пацанами не пересекаться и на тракт быстрее выйдем.
Часа три они шли заброшенной скотоперегонной тропой, проламывались через гущу трав. Когда вышли на лесовозную дорогу, Прыщ, державший веревочку с Агафоном, сказал:
- Ох, и надоело мне тебя тащить, иди впереди, а я за тобой. А если вздумаешь бежать, гляди, у меня в руках ружье. Так что дурака не валяй.
И Упырь добавил:
- Скоро придем на пасеку, ты, я вижу, мальчонка смышленый. Если поведешь себя неправильно, считай, что тебя нету. Запоминай: я твой папа, Прыщ твой дядя Коля. Идем из Самарки в Усть-Коксу на похороны моего отца, твоего деда. Запомнил? Разговаривай жалостливо, притворись больным.
Агафону, привыкшему еженедельно ходить пешком из Подхоза в Столбоуху, идти по каменистой и пыльной дороге было вовсе нетрудно. Но Упырь и Прыщ постоянно спотыкались о торчащие камни и ругались трехэтажным матом. Несмотря на ночь, Агафон узнавал дорогу, по которой шли. Рядом тускло серебрились воды Хамира, река была безмятежной, и это успокоило мальчонка.  «Как-нибудь вывернусь» - эта мысль не покидала его.
 Еще не рассвело, как  в темноте на опушке леса черным контуром вырисовались строения пасеки.
- Ну, вот и пришли, - сказал Упырь, - давай, Прыщ, действуй!
Но едва Прыщ сделал несколько шагов с дороги, как на него с бешеным лаем набросился здоровенный волкодав.
- Чего встал, как пень,  - подзуживал Упырь, - кобелишку испугался?
- Пристрелить бы надо, - предложил Прыщ. – Вот ведь дьявол!
- Я тебе пристрелю, - грозно огрызнулся его подельник. – Всю операцию сорвешь. Сейчас проявится.
И верно, заскрипела дверь, и в темноте раздался голос:
- Кто там бродит, чего надо? Отзовись!
- Да это мы, путники с больным ребенком. Помоги, добрый хозяин! – отозвался Упырь просящим голосом.
- Нормальные люди по ночам не шатаются. Идите с богом отсюда!
- Мальчику нашему плохо, только для него помощи просим!
- Ты мне голову не морочь, - снова раздалось из избы. – Много вас тут, шарамыг, шляется! Чего вам нужно?
-Нам бы чуток перекусить. Идем с самой Самарки, на похороны торопимся в Усть-Коксу.
С минуту стояла тишина, затем голос более спокойно предложил:
- Ладно, пусть ваш мальчик подойдет, а вы ни шагу. У меня двустволка картечью заряжена, имейте это в виду.
- Собаку придержи, он боится.
- Дружок, ко мне! -  раздалась команда, и собачий лай смолк.
- Иди, Гоша, да помни наши слова, - подтолкнул Агафона Упырь.
- Правду они говорят? – спросил хозяин, когда Агафон подошел,-  говори, не бойся.
- Пожалей, хозяин, идем не жрамши почти неделю, - громко, почти закричав, жалобно  проговорил Аафон и тут же шепотом скороговоркой добавил: - Не верьте им, они бандиты и не пускайте – убьют. Я у них в плену.
- А ты сам как? – так же шепотом спросил хозяин и громко закричал в избу: - Марья, отрежь им от каравая хлеба и сала кусок добрым путникам.
- За меня не беспокойтесь, - шепотом и опять скороговоркой ответил Агафон. – Я не сегодня-завтра убегу от них.
- С богом идите и на меня не серчайте, - заорал хозяин в темноту, передавая Агафону мешок с едой. - Перекусить я вам положил, а на меня обиду не имейте и остерегайтесь. Бродят тут двое убийц, как бы вам они не попались на дороге!
Спасибо, хозяин за доброту, - ответил Упырь. – Век тебя не забудем! - И тихо про себя добавил: - Попадись мне на узенькой дорожке – горло перегрызу. Поджечь бы неплохо этого мерзавца,  да самим в тайге укрываться. – Ну-ка, Агафон, показывай, чем тебя наградили. Ага, сало, это добре. Хорошим бандитом, Агафон, будешь.
-Хы-хы! – Как черт, выскочил из темноты сияющий Прыщ.- Глядите, чего я раздобыл. Еле допер.
В обеих руках у него было что-то большое, белое.
- Пока вы там переговоры вели, я тут оприходовал пару гусей.
- Ну и жук ты, Прыщ, - похвалил его Упырь. - И когда успел, урка?
- Как собаку убрали, я сразу по воркотне гусей к ним в стайку. Шеи двум свернул, а они даже ни гу-гу. Вот они, голубчики. Как и замышлял.
К рассвету они забрались в сторону от дороги и тропы  в таежные дебри и остановились на отдых.
- Живо ощипай одного гуся, - приказал Упырь Агафону. – А ты, Прыщ, разводи огонь.  Я тут сосну и как проснусь, чтобы жаркое было готово.
Прыщ свежевал гуся, готовил вертел, а у самого была одна мысль: прикончить бы сейчас спящего Упыря, и весь золотой песок, что забрали у москвича, был бы его. Пожалуй, и домок можно было бы купить и пожить по-человечески.
После жирного обеда сытый и довольный Упырь разглагольствовал:
- Ну, вот, Агафон, можно поздравить тебя с боевым крещением. Теперь считай, что ты наш подельник. Вместе в тюряге будем сидеть. А правда, неплохо мы этого дурака, пчеловода, объегорили! Представляю его рожу, когда он в своем хлеву обнаружит пропажу! Так что ты, Агафон, нас держись. Работать не надо, дураки пусть работают за нас. А мы свободные люди, живем, как хотим. Даже поэты воспевали свободу.
- Свобода, свобода! – передразнил его Прыщ. – Тюрьма по нам плачет. А Агафон подумал: «Дудки, все равно вас перехитрю и убегу!»
- Ты его, дурака, Прыща не слушай, - продолжал Упырь, - он мелкоплавающий воришка, к тому же трус.
Потом они долго продирались сквозь травяные дебри, без передыха шли и лезли по тропам и без них на какую-то известную Упырю верхотуру. Лишь раз на короткой остановке довольный Упырь поделился с Прыщом:
- За нами погонятся в Уймон, а мы отсидимся в другом месте.
Все же Прыщ улучил минутку  и, оставшись наедине с Агафоном, вкрадчиво сказал ему вполголоса:
-Знаю, что ты все равно убежишь, и я тебе помогу. Может, сегодня ночью. А ты там скажи в милиции, что не виновен я в убийстве. Он, он, варначина, все совершил ради этого золотого песка проклятого. А то, может, повяжем его сегодня ночью, а? В милицию сдадим. А?
И, видя, что Агафон молчит, согласился:
-Нет, не одолеть нам его, бычину. А ты еще совсем мальчонка.
Тут затрещали , зашатались кусты и Прыщ прокомментировал вполголоса:
-Идет. Обожрался гуся-то, варнак. Чтобы сдох!
Почти в темноте набрели на заброшенную охотничью избушку и остановились на ночлег. Агафон все время думал о побеге, тем более, что теперь его уже не охраняли. Однако, вместе со всеми перекусив остатками гуся, он не смог пересилить себя и повалился спать на кучу старого сена. Очень уж устал он за день от беспрерывной ходьбы, да и бессонная прошлая ночь сказывалась.
 Проснулся – было уже светло, и солнце било в открытую дверь избушки. «Неужели проспал?» - с ужасом вспомнил он о том, что собирался ночью бежать. Но оглянулся: где же его разбойники? Их нигде не было. «Сбежали! - понял Агафон, - я свободен». Еще не веря в это, Агафон вышел из избушки. Постоял, прислушиваясь – все тихо, лишь дятел сосредоточенно долбил старый кедр. Одиночество, незнакомое место, тайга Агафона не пугали. Теперь надо было определиться, куда идти. Агафон не видел карты своего края, но догадался, что идти надо вниз по ручью, по любой встреченной по пути речке. Любая из них приведет или к Бухтарме,  или к Катуни. Бухтарма на западе, значит, туда и надо идти.  Во всяком случае, так он выйдет к людям, а значит, не пропадет.  Хотелось есть, его сбежавшие уголовники не оставили ни крошки хлеба. Но и это не сильно его расстроило. «И то хлеб, что оставили в живых и даже не избили», - подумал Агафон и оглянулся. Вокруг стояли кедры с нетронутыми шишками, кое-где они росли довольно низко. Уже начинала спеть малина, кое-где можно было найти полевую клубнику. Кедровые шишки, хотя и не созрели, но были уже съедобны.  Набив карманы шишками, Агафон пошел по логу вниз, благо здесь, в высокогорье травы не были высоки и так густы, как ниже, в пихтачах и березняках. Встреча с медведями его не пугала, да он о них и не думал. Ручей оказался «правильным», так как вел на запад, а это означало, что рано или поздно он выйдет на приток Бухтармы.  Вокруг стояла седоватая тайга с обомшелыми пихтами,  увешенными плетями и бородами сизых лишайников. С громким порханьем крыльев то и дело взлетали рябчики. Пестраяглухарка копалуха с сердитым квохтаньем торопливо увела из-под ног Агафона выводок уже почти взрослых глухарят.  Действительно, вскоре Агафон вышел к большой реке, и он догадался, что это не Хамир.
Еще не стемнело, но две совы кружились над поляной. Хлопая крыльями и издавая хриплые крики, они будто преследовали Агафона. Бесшумно одна из них пролетела над головой, обдав его струей воздуха. «Уф-ф! - машинально Агафон пригнулся. – Чего доброго еще вцепится в волосы». Мальчишка вспомнил небывальщины, рассказываемые ребятами о том, что в волосы вцепляются летучие мыши. «Пришельцы с того света. Одна рожа чего стоит! - вспомнил Агафон физиономии ночного зверька, которого видел всего один раз в выгнившем дупле старого тополя. Крохотная мордочка, похожая на поросячью, и большие полупрозрачные уши. Чертик да и только!»
Вскоре появилась тропинка, приведшая Агафона к крохотному поселку с несколькими избушками. Встреченная женщина несказанно удивилась Агафону. Оглядев его с ног до головы, она спросила:
- Мальчик, а ты откуда взялся? Вроде бы не наш.
В свою очередь Агафон на вопрос ответил вопросом:
- А как называется эта деревня?
- Ага, значит, ты сбежал из дома и бредешь, не зная куда?- сказала женщина и добавила: - А поселок наш называется Березов Мыс.
- А, знаю, - обрадовался Агафон, - это на реке Черневой.
- Да, на Черневой, - подтвердила тетка,  еще более удивившись,- так ты не ответил, откуда и куда идешь и почему один?
-  Я сбежал из плена, - ответил Агафон и, понимая, что это звучит нелепо, добавил: - меня захватили разбойники и не выпускали. А потом отпустили, вот я и иду домой.
- Что-то ты городишь, хотя вроде бы не дурак, а говоришь какие-то сказки, - сердито сказала тетка. – А ну отвечай, где ты живешь и где твои родители?
- Я живу в Подхозе, что за Столбоухой, там и родители.
- Так, это уже что-то, - сказала тетка. – А что за разбойники, про которых ты бормочешь?
- Два мужика, они скрываются от милиции и прячутся в тайге.
- А ты не врешь?  И тут же добавила:- А что ты сегодня ел?
- Орехи и малину.
- За целый день он ел орехи и малину! – саркастически заметила тетка.-  Вот что значит самовольно болтаться в тайге! А что теперь должны думать о тебе родители? Небось, мать все слезы выплакала? Давай-ка, заворачивай ко мне в избу. Я тебя накормлю, а там посмотрим, что с тобой делать.
Вскоре в избе собрались едва ли не все жители деревушки. Сытый и отдохнувший Агафон отвечал на вопросы, а народ живо обсуждал происшедшее с ним.  Вспомнили все случаи разбоя в тайге, возмущались бездействию властей и милиции. Агафону же сказали:
- Ты ночь здесь переспи, а утром придет лесовоз, загрузится и тебя отвезет в Столбоуху. Ты там зайдешь в сельсовет и все обскажешь, как все было. Надо этих варнаков изловить, а так нам и в тайгу страшно ходить.
На следующий день, накормленный на дорогу Агафон, сидя в замасленной кабине «Краза»,  снова и снова рассказывал о своем приключении шоферу дяде Макару. Пропахший соляркой дядька сердито ругал тунеядцев, возмущаясь тем, что народ распустился, работать не хочет.
- И как, говоришь, гусей-то они стянули? Неужто, за пару минут сориентировались и башки свернули? А говорят, гуси гогочут, как не услыхали хозяева-то?
- Так там собака гавкала и все это в такой спешке.
- Профессионалы они, значит, эти Упыри и Прыщи. Но уж теперь-то их изловят!
В Столбоухе, остановив машину,  дядя Макар сказал:
 - Мне край некогда, а ты беги в сельсовет и там все, как следует расскажи. Наш председатель Иван Иванович мужик толковый, он даст ход делу. Помяни мое слово, этих Упырей изловят! Ну, давай, беги, да больше не попадайся бандюгам!
Агафон шел и думал о своих друзьях. Вспоминал о доме, и было ему не радостно возвращение: «Где сейчас ребята и что думают о нем? Конечно, рассказали моим родителям, и вот уж мамка теперь убивается!» В не очень хорошем расположении духа  открыл он дверь сельсовета и остановился пораженный: там, стоя у окна, о чем-то переговаривались его друзья.
Все кинулись разглядывать, расспрашивать Агафона, а Роман сказал:
-Живой, здоровый? Идем скорее к Иван Ивановичу, а то он уже звонит по телефону, организовывает поиски тебя. Народ собирается поднимать.
- Что там еще у вас, ребята, - удивился председатель, увидев входящую толпу мальчишек?
- Так вот он, Иван Иванович, пропавший, - сказал Роман, подталкивая Агафона, - только что вернулся, привезли на лесовозе.
- Ах, вон он, каков герой, - удивился председатель. – Давай рассказывай. Целый, живой, не били?
И снова, в который раз Агафон повторил свою историю, а Иван Иванович напоследок сказал:
- Вот что ребята, бегите домой, родители вас уж заждались. А мы тут со всеми этими делами разберемся сами. В Зыряновск я уже позвонил и, думаю, в область оттуда тоже сообщат. Так что все будет в порядке.
Выйдя на улицу, друзья рассказали друг другу все свои приключения. А главное, как получилось, что все собрались в одном месте и в одно время.
-Первую ночь мы караулили тебя у избушки, - сказал Роман, - потом весь день шли до пасеки, где вы воровали гусей.
-Я не воровал! – возмутился Агафон.
-Может, ты скажешь, что и не ел его?
-Ну, ел, - признался Агафон, - что ж, я умирать должен был?
-Ладно, - примирительно сказал Роман, - забудем прошлое. Главное, что мы снова вместе и все живы-здоровы.
Прошло не больше десяти дней, и в местной газете появилось сообщение о поимке бригадой из областного центра бандитов-рецидивистов, орудовавших в таежной части Зыряновского района.
-- Поймали в долине Черневой,- принес известие из Столбоухи Петр Иванович. – Теперь можно жить спокойно.
- Пока снова кто-нибудь не сбежит, - добавила Марфа. – Или какой свой, такой же не появится. Сколько их уже было, и никак не переводятся. И ведь вырастают же эти уроды в наших семьях, здесь, в наших краях.

                Арчба
Та тетрадь , что Егорка вытащил из тайника, не давала покоя Роману. Было ясно, что она могла дать ответы на многие вопросы, касающиеся и самого Максима, и его геологических изысканий. Поэтому, едва лишь улеглись волнения, связанные со столь бурными  событиями последних дней, Роман со Степаном, уединившись, принялись её изучать. Это был черновой дневник, наполовину заполненный расчетами денег, продовольствия, записями погоды и событиями блужданий, путешествий и приключений Максима в последние десять лет. Что-то подсказывало о важности сведений, содержащихся в этой толстой, потертой тетради. Конечно, в первую очередь играл роль сам образ Максима, уверенного в себе геолога и эрудита в вопросах местной истории. Что-то роднило его со Станиславом. Видимо, увлеченность, преданность делу, романтика, эмоциональность. Тут присутствовали геологические термины и химические формулы, названия геологических минералов и руд. Мелькали названия ущелий: Громотушки, Большой и Малой Логоухи, Тегерека и урочищ, часть из которых не знали даже Роман со Степаном, выросшие в этих краях. Прошедшие в школе азы химии, названия химических элементов: меди - Cu, серебра - Ag, золота - Au, свинца - Pb, цинка - Zn они поняли сразу. Но вот как выглядят рудные минералы они не знали, горько сожалея, что не ознакомились весной на РОРе, будучи в гостях у Бориса Васильевича и Станислава. Кое-где стояли знаки восклицания, что говорило о эмоциях и чувствах автора. Чем дальше они листали тетрадь, тем большее чувствовалось напряжение самого её автора, приближающегося к открытию чего-то важного. Это было похоже на детскую игру «тепло-холодно» и по количеству повторяющихся названий можно было судить о том, где автор вел наблюдения, где разочаровывался в своих ожиданиях или, наоборот, обнадеживался.
- Все сводится  к верховьям Хамира, - наконец заключил Роман. –Вот гляди,  Степа, сколько раз тут стоит знак восклицания и повторяется слово «чудь». Значит, там он и обнаружил чудскую выработку, а её на пустом месте закладывать не будут.  И слова «вернуться сюда», повторяющиеся несколько раз. Смотри, какая запись: «300 шагов вверх вдоль реки от утеса Бастион». Или еще вот: «Древний отвал – проверить обязательно», «Чудь белоглазая – откуда ты взялась?» Эх, не успел Максим довести дело до конца!
-Значит, нам надо доводить его! – с жаром воскликнул Степан. – В общем, свистать всех наверх! Объявлять общий сбор и айда, пока не кончились каникулы.
- Для этого надо иметь хотя бы элементарные знания по геологии, – резонно заметил Роман. - Живем в Рудном Алтае и стыдно не иметь представление о руде, как она выглядит, как из нее получают металлы.
- Да, такие сведения можно было получить на РОРе и от Станислава и от Володи Розенберга, что приезжает к нам охотиться на медведей.
- Я придумал, - вдруг вспомнил Роман. - Мы забываем, что в Столбоухе стоит геологическая партия и даже в нашем Подхозе есть её отделение. Наверняка, там можно чему-то поучиться.
- А-а, там, где начальник Арчба? Так он же больше медвежатник.
- Это не имеет значения. Человек может любить животных и быть хорошим специалистом совсем в другой профессии. Вот наш отец его уважает, всегда называет по имени отчеству.
- Знаю, Яков Иванович. А настоящее его имя такое, что и не выговоришь: Языгет Ибрагимович.
- Это даже интереснее, он ведь абхазец, а кавказцы все люди самобытные и энергичные.
Коренастый, чернявый и очень живой, Арчба производил впечатление деятельного и немного суетливого человека с типично южным темпераментом.
- А-а, Дементьевы? – узнал он сыновей Петра Ивановича. -  Молодцы, орлы! Здравствуй, как говорится, племя младое, незнакомое! Как там Петр Иванович поживает?
- Спасибо, хорошо, Яков Иванович, а мы до вас.
- Медведей смотреть? Ко мне все ходят их смотреть. Видели моих красавцев?
- Смотрели, Яков Иванович.
- Мало смотрели! Какие медведи! Лев джигит, а медведь еще больше джигит. Это не правда, что лев царь зверей.
- А кто же тогда? – робко спросил Степа.
- Как, ты не знаешь! – грозно и возмущенно удивился Арчба. – Живешь на Алтае, в тайге, и не знаешь! Царь зверей вовсе не африканский лев, а русский медведь. Знаешь, что будет, если встретятся лев и медведь? Пока лев будет трясти своим, как это, воротником…гривой, медведь его кэ-эк даст лапой, тот и с копытков долой. Такие вот они богатыри, медведи.
- Мы бы хотели, чтобы вы нам рассказали про руду, что ищете.
- Руду? – удивился Арчба, но затем опомнился и заговорил по-другому.  - Я как будто знал, что вы ко мне придете,  Проходите в дом, все покажу и расскажу.
Все прошли в помещение барачного типа. В комнате со столами, заваленными бумагами, главными предметами были ящики с керном – образцами породы из пробуренных скважин.
- Нет, это все не то, махнул рукой в сторону керна Арчба. – У меня для вас есть другое, гораздо лучше, чем эта пустая порода. Арчба знает,  что и как показать. Вот, глядите. - Он выдвинул ящик из своего стола и достал аккуратную деревянную коробочку с маленькими отделениями, в каждом из которых лежали небольшие камешки разного цвета, но в основном все темные, бурые, черные.- Это все ваша руда, та, что добывается на зыряновских рудниках, - пояснил Яков Иванович. – Сам подбирал самые характерные образцы рудных минералов. Даже в управлении комбината в геологическом отделе не догадались так удобно придумать. Как говорится, дешево и сердито. Одна коробочка, а 24 образца. Вот они, голубчики: галениты, сфалериты, куприты, халькозины, халькопириты. Это все чистая руда – сульфиды, а есть еще они же, но окисленные. Мои буровики, простые работяги  учатся по ним рудничной геологии. Тут и на свинец, и на цинк, и на медь и на все остальное рудные образцы. А всё она, эта чертова сера везде, в каждом минерале  затесалась. Все ваши металлы в соединении с серой. Из-за этой серы рудные минералы называются сульфидами. Это все чистая руда, а есть еще их окислы, что ближе к поверхности. Глядите, ай, красота: блестят, сверкают, как  бриллианты. Вот вам брошантит, малахит, хризаколла – и это все медь. Блестит, свистит и сверкает. Найдете такую руду, героями станете.  Вот видите, это все ваша зыряновская руда.
 Арчба показал на угол комнаты, где виднелась кучка с камнями.
 -Берите по образцу, я своим рабочим всем раздаю, вдруг да найдут, чем черт не шутит, как говорится. И вы можете найти. Здесь, в ваших краях  руда везде есть. Где больше, где меньше. Вот уже двести лет ищут и находят все новые и новые месторождения. Найдете  - дадут свидетельство открывателя месторождения, медаль дадут, премию дадут. Джигитом будешь, все завидовать вам станут, девушки дружить будут.
- А ваша партия открыла новые месторождения? – осторожно поинтересовался Роман. – Вы же не первый год здесь бурите скважины.
- Наша партия? Как тебе сказать. Может, и открыли молочко от бешеной коровки, да не каждому это надо знать. Вот президент Рузвельт подарил нашему вождю тысячу килограммов дорого вещества, а товарищ Сталин сказал: этого мало, надо искать у себя. Раз надо, вот и ищем начинку для пирога.
- Уран ищут, - вполголоса сказал Роман Степе, когда они вышли.- Для атомной бомбы. Секретное дело. Потому и развернулись так широко, денег не жалеют.
- Он, конечно, молодец, этот Арчба. Дело своё знает, а вот зачем ему в клетке медведи?
- Охотиться он любит, - ответил Роман, - еще отец об этом говорил. У каждого свои слабости, как говорят, тараканы. Теперь это называется хобби. А вот куда потом он девает этих медведей – непонятно. Съедает что ли? Наша Надя называет его жестоким. Может, она и права.
- А что это за подарок американского президента, о котором говорил Арчба?
- Я слышал об этом от отца, так как самому в то время было всего четыре года,-  отвечал Роман.- А дело было  так. Американский президент Рузвельт благоволил Сталину. Больше того, он преклонялся перед ним, и многие из достижений Советского Союза стали возможны благодаря его поддержке. В 1944 году США активно вели работы по созданию атомной бомбы, не догадываясь, что и в СССР ученые тоже работают в этой области. Более того, Рузвельт даже хотел поделиться достигнутыми результатами. В то время США активно помогали Советскому Союзу вооружением и материалами и в том числе выделили тонну урана, не подозревая, на какие цели он пойдет.  Этот уран и сыграл решающую роль в создании советской атомной бомбы.
- Выходит, Сталин объегорил Америку? Бомбу-то сделали.
- Не только Америку, всю Европу. Но мы с тобой совсем отвлеклись. Начали про руду, а говорим про политику.
-Рома, а почему ты  не показал Арчбе дневник? Для этого вроде как шли?
-Почему? Сам не знаю. Что-то не понравилось мне в нем. Наверное, его развязный тон. «Джигит», «девушки завидовать будут». Не поймет он нас и Максима бы не понял. Сами будем искать.
-А где? Времени у нас немного, через месяц сентябрь.
-Вариантов не много и это хорошо. Две Логоухи да верховья Хамира. Тегерек отпадает.
-Максим все на Чемчедай напирал. Вскольз упомянул про найденные им следы чудских работ.
-Да, он где-то нашел чудские отвалы. По ним и выработки надо искать. Пойдем на Хамир. Мед откачали, на пасеке передышка, вот через неделю и двинем.

                Гнев хана Алтая
Шумит и гремит Хаир-Кумин, неумолчно и летом, и весной, и осенью, замирая лишь подо льдом зимой, с декабря до апреля. Светлы и прозрачны почти всегда его струи, мутнея лишь во время сильных дождей, когда разливается он и мечется, меняя русло и отвоевывая у суши кусок за куском. Тогда, в половодье, бесчинствуя, он смывает острова, руша деревья, нависшие над водой, несет коряги, сучья и целые стволы, наворачивая горы лесного хлама по отмелям и перекатам,сметает со своего пути мосты и дороги. Свирепо бьется, упираясь на поворотах в береговые скалы-приторы и широко разливается, вырвавшись на открытый простор. На то он и горячий, даже буйный молодец, джигит, чтобы показывать свою удаль, а бывает, и свирепость. И всюду его теснят лесные дебри, нигде не оставляя луговых прогалин по берегам.
Близ устья Тегерека приютилась крохотная деревушка Масляха. Всего-то не больше 20 избушек по обеим сторонам дороги, но есть лавка, где продают вкусный хлеб домашней выпечки и есть слипшиеся карамельки, получившие у детишек название «подушечки». Улица вымершая, ни души и только одна кощенка с взлохмаченной шерстью перебежала дорогу.
-Кыш! – словно на куренка, прицыкнул на нее Агафон, - благо, что не черная.  А бывает, что вот так здесь по дороге прогуливаются медведи.
-Ты откуда знаешь, видел что ли? – усомнился Егор.
-Так он же тут недавно с двумя Упырями прогуливался, - съязвил Степа.
-Сам ты упырь, - добродушно огрызнулся Агафон. - Не видел, а батька мой рассказывал про медведя. Народ кино смотрел вечером. Вышли из избы, а навстречу косолапый.
-А чего ж ему не бродить, их тут в тайге навалом.
У Романа своя забота:
-Запасемся хлебом на пару дней, - решил он,  - давай, Степа, действуй.
Но только Степа вышел с тремя буханками  хлеба, как откуда-то выскочила старушонка, довольно страшноватого вида. Одетая в рубище, с космами  развевающихся седых волос,  она набросилась на мальчишек с нечленораздельными криками, в которых нельзя было разобрать ни слова.  Вцепившись в рубашку Романа, она пыталась отобрать у него кирку, перекинутую за спину.
-Бабушка, что ты, мы тебе ничего плохого не сделали! – опешил Роман, а остальные в испуге смотрели на происходящее.
Безумная старуха, не реагируя ни на что, то ли плакала, то ли визжала, и её хриплый крик был похож на стон. Теперь уже можно было разобрать некоторые слова:
-Воры, воры! Золото, хан Алтай разгневается, накажет вас! – кричала она.
-Она сумасшедшая,  бежим! – сообразил Агафон, но не успела ватага кладоискателей разбежаться, как из лавки выскочила продавец:
-Марьюшка, что с тобой! – почти ласково обратилась она к старухе, - отпусти мальчиков, они ничего плохого не сделают. И  к ребятам:
-Вы на нее не обижайтесь, больной человек. Пошумит и успокоится. Она у нас здесь заместо  охранника. Говорит: - «Буду стеречь сокровища хана Алтая». Что с нее возьмешь, божий человек.
-А что это за хан Алтай? -  притворно удивился Роман.
-А кто его знает, вроде как хозяин Алтайских гор. Да сказки все это. Вы идите своей дорогой, не гневите старуху. А для чего это вы кирку прихватили? Уж не золото ли идете мыть?
-За орехами идем, - соврал Степа, - за кедровыми шишками.
-Ну и с богом! – явно продавщица не поверила им, оставшись глядеть, как они не торопясь, удалялись по дороге.
Некоторое время шли молча. Сцена со старухой оставила у мальчишек неприятное чувство, словно они сделали что-то нехорошее.
-Шаманка она, - словно пытаясь оправдаться, сказал Егор. – Как она почуяла, что мы замышляем делать?
У Степы свое мнение:
-Говорил же я, не бери, Рома, кирку. Она и выдала нас.
-А  чего вы все так забеспокоились? – в свою очередь удивился Роман. – Мы ничего плохого не делаем, идем себе своей дорогой. – Сам же осмысливал одну думу: «Опять этот Алтай хан!»
-Однако, втихаря  ведь идем. - Это опять Степа, – будто тайком.
- И это ничего не меняет. Тайком, чтобы лишних разговоров не было, чтобы не мешали. А, пусть, что хотят, то и думают.
-А я вот что думаю, - заявил Агафон, - раз шаманка так забеспокоилась, значит, мы на верном пути.
Степа его поддержал:
-Похоже, алтайцы что-то знают о подземных сокровищах. Тут какая-то тайна.
-Тайнами окутан весь наш Алтай, - с некоторым пафосом подтвердил Рома. – Хотя все это на уровне легенд и сказаний. В общем, народный фольклор.
-Легенды-то легенды, но они не лишены смысла. На пустом месте  ничего не бывает.
Так, не торопясь, они дошли до места, где Хамир, делая крутой поворот, вырывается из узкой долины. Своего рода тупик со стоящим перед путниками стеной Холзуна, здесь еще в виде зеленого и вовсе не такого уж крутого склона, заросшего лесом. Хамир, мощный в половодье или в осеннее ненастье, сейчас был тих и спокоен. Младший брат Бухтармы, а скорее ее сын, Хамир в верхнем течении был настоящей горной рекой, с бурунами волн, с серебристо-голубыми струями чистейшей воды, с искорками и разноцветными звездочками, вспыхивающими от солнечных бликов. «Нарзан, чистейший нарзан, пей, не хочу, - думал Роман, глядя на реку. – Своя, родная река, такая же дорогая мне, как Большая».
Холоден и мрачен каньон верховий Хамира в любое время года, даже летом, когда солнце заглядывает в узкую щель не больше чем на полтора часа.  Но перед входом в каньон долина не столь сурова и здесь стоит лес из пихты , березы и кедра. Именно сюда направлялась ватага большереченских кладоискателей. Они сами приняли решение, где искать клад, потерянный Максимом. То же советовал Станислав, напирая на соседство железорудного месторождения на горе Чемчедай и на открытие недавно геолого-разведчиками полиметаллических залежей в верховьях Талового Тургусуна, что был по соседству. С Арчбой мальчишки не поделились и даже не рассказывали о своих планах родителям. Чего раньше времени болтать, а таинственность придавала интерес , романтику и значимость.
Тропа привела их к броду, через который они переходили не раз. Переправившись, они оказались в той части поймы Хамира, которую заранее назвали Золотой долиной. Оставив на месте свой багаж, всю оставшуюся часть дня они рыскали, обшаривая светлеющие среди дикого разнотравья каменные осыпи. Где-то здесь, по их предположениям Максим обнаружил древние рудные отвалы.
В предверии осени молчаливый лес оглашали стонущими криками молодые коршуны, кружащиеся меж макушками пихт,стучала желна, круша засохшие пихты. День стоял жаркий, даже душный. Далеко на востоке, за отрогами Холзуна громоздились черные тучи, и даже погромыхивал гром.  Перекликаясь, мальчишки объедались малиной и к вечеру набрели на осыпь, по многим признакам похожую на рудный отвал.
-Глядите, рыжие камни с явной охрой, - рассуждал Роман, пытаясь найти подтверждение у своих друзей. - Явно та самая шляпа, то ли железная, то ли медная, о которой рассказывал Арчба. А вот и камень с прозеленью, явной родственницей медному купоросу.
-Да, но где же подземный город, о котором говорил Максим? Есть отвал, но нет чудских выработок, они как в землю провалились. Откуда-то ведь добывались эти рудные камни?
Примыкая к отвалу, рядом крутой склон, заросший высокой травой. Его обшарили самым тщательным образом  - никаких следов ни разработок, ни закопушек.
Лагерь разбили  подальше от Хамира на высокой речной террасе под большущим кедром. Теперь у них вместо самодельных палаток где-то раздобытый Петром Ивановичем большой холщовый тент. Неплохая защита от непогоды, но оставался открытым широкий вход.
Где-то громыхала гроза, Роману не спалось. Перед глазами стояла то разгневанная старуха, то шаман из детских сновидений.  Наконец он заснул, но сон его был недолог, страшный грохот обрушился на их лагерь. Казалось, само небо рухнуло на землю, вслед за чем сверху полились потоки воды, хлынув и в открытый вход их импровизированной палатки. Роман вскочил, наблюдая странное и пугающее видение: стройными рядами со стороны гор, с верховий Хамира двигалась армада каменных изваяний. Тех самых балбалов, что они видели на вершине Холзуна.  Серые воины из гранита сомкнутыми рядами молча шагали в их сторону, и была в этой тяжелой поступи неумолимая решимость и устрашающая суровость. От таких каменных людей не жди пощады, у них нет ни чувств, ни жалости, никаких сомнений в их жестоких помыслах. «Как же они проникли через непроходимый каньон?» - мелькнула у Романа мысль, а стоявший рядом Степан ответил:
-У каменных людей нет никаких каменных преград.
И тут же яркая вспышка осветила ущелье, ослепив их, но оба успели заметить в огненном всполохе шамана с бубном и искаженным безобразной гримасой лицом. В дикой пляске шаман  ударил в бубен, он загрохотал, оглушая так, что разговаривать стало невозможно.  Захлестывая  в палатку водяные потоки, гроза пыталась потопить пришельцев.  «Хан Алтай!» - где и когда Роман впервые слышал эти звонкие и почему-то пугающие слова? В сознании его смутно всплыла картина раннего детства. Ему три или четыре года. Вечер. На берегу реки стоят калмыцкие  чумы, и из их остроконечных макушек вьются струйки дыма. Вокруг горящих костров сидят люди, одетые в меховые одежды, а в середине круга пляшет страшный колдун. Подпрыгивая, он бьет вбубен, лицо его обезображено дьявольской ужимкой, клочки звериных шкур развеваются в такт движений бесноватого старика. Испуганного Рому отец берет на руки и торопится поскорее уйти от пугающей сцены. «Да, это он, это тот же страшный колдун!» - пришло осознание к Роману.
В злобном экстазе, выкрикивая непонятные слова и подпрыгивая, кружится шаман, ударяя в свой бубен, и с каждым его ударом хлещет новый заряд града и дождя.  Словно гигантская коса взмахами бьет по тайге, сечет листья лопухов, не хуже шрапнели стучит по галечнику и голой земле. И пламя полыхает вспышками, хотя и не в такт с ливневыми потоками, а грохот шаманского бубна перешел в ровный, но мощный и грозный рев, заглушающий все посторонние звуки.
-Рома, что-то уж больно страшно грохочет? Не Хамир ли это так рассвирепел? Что там, на реке делается?- забеспокоился Егор.
-Что ты хочешь, Хан Алтай разбушевался.
-Вот оно, старца проклятье, - продекламировал Степа. - У меня уже все одеяло мокрое.
-Терпи, казак, атаманом будешь. А вы как там, Егор с Агафоном? Притихли, как мыши.
-Мы ничего, и не такое видали, - расхрабрился Агафон.
-Герои! А я, признаться, что-то не припомню такой страшной грозы.
Медленно гроза удалялась, стихал и грохот реки.

                Ядро всему голова
К рассвету гроза ушла грохотать куда-то к востоку. Лес стоял притихший, присмиревший, словно побитый зверь. Ни стука дятла, ни крика карагуша, ни пробежки бурундука. И Хамир поумерил свой рёв и теперь рокотал размеренно и даже мирно.
Рудознатцы вышли на берег и не узнали реку. Хамир бежал по безобразному рву с навороченными по сторонам валами из камней, перемешанными с землей и стволами вывороченных деревьев.
-  Ого, да тут прошло наводнение, - заметил Степа, разглядывая каменные завалы вдоль русла реки. То-то ночью грохотало.
- Не наводнение, а настоящий сель, - поправил его Роман, - так разворотило наш Хамир, будто совсем другая река.  Вот тебе и хан Алтай.
- А что это такое, сель? – спросил Егорка.
- А это наводнение в горах, когда вода тащит с собой камни и все, что попадется на её пути, - пояснил Рома. – Не дай  бог, попасть под сель. Он, бывает, несется со скоростью и силой тяжелогруженного поезда. Настоящая молотилка, грязекаменный поток. Какая была река, а теперь что?
- Ну да, похоронит заживо, даже страшно себе это представить.  Тут не только камни, но и грязь, все перемешалось. Странно все это, - не унимался Егор, - то не было никакого наводнения, а тут вдруг так поперло. И надо же, как раз перед тем, как нам прийти.
-Мистика, - подтвердил Агафон. – А вы верите в мистику?
Степа усмехнулся:
-Детский лепет и бабушкины сказки.
-А я верю, - признался Агафон. – От судьбы не уйдешь, что предназначено, то и исполнится. И сыч тот чертов накаркал, Максим погиб.
-Максима не трогай, - коротко отрезал Степа.
Сам Хамир, хотя на этот раз он и был более полноводен, чем обычно, они все же перешли. Тропа здесь терялась, но сель не выплеснулся на высокий правый берег, разместившись в каменном ложе реки, поэтому путь не отличался от прежнего, хорошо им знакомого. На обезображенную реку не хотелось смотреть, но волей-неволей делать это приходилось.
- Ничего, ребята, пройдет лет пять-десять и река восстановится в прежнем виде, -  пытался успокоить не только товарищей, но и самого себя Роман. – Стихия природы, все это естественное явление. Тем более горы, здесь все проявляется резче и грубее.
А горы и лес по сторонам стояли прежние. Крутые склоны, поросшие густым пихтачом вперемешку с березами, ступенчатые скалы, куполами вздымающиеся к небу. Кудрявые кедры свешивались над самой рекой и даже старые и могучие тополя, казалось, не были затронуты каменным наводнением.
Всех интересовал вопрос, что с водопадами, как их преодолел этот сель, прыгая с уступа на уступ. Но до водопадов они не дошли. Сразу за рудным отвалом на склоне зияла свежая проплешина обнаженной земли.
-Во как! – присвистнул Роман, - как корова языком слизнула!  Это же оползень, та же оплывина, только земляная.
Подошли ближе и тут увидели, что в реку обрушился целый кусок склона. Стало ясно, что поднявшаяся вода подмыла берег, и он обвалился в Хамир, увлекая сверху пласты земли. Свежая рана горы казалась живой; с откоса еще сыпались камешки и мелкая дресва, каменные плиты были мокры от струек стекающей воды.
- Смотрите, а выше по реке никакого завала и нет,- это заметил не только Егор, но и  все обратили на это внимание.
- Значит, из-за этого обвала и образовался сель. Вода размывала и уносила все, что обрушилось в Хамир. А могло бы и озеро образоваться.
- Ты, Егор, молоток, - похвалил Роман, - правильно мыслишь. А я вот думаю, что здесь на склоне когда-то уже был оползень. Лет тысячу назад ползла земля и остановилась на пол дороге. Лежал, дремал этот древний оползень, зарос травами и деревьями и ничего о нем не напоминало. А тут земля размокла, вода в реке поднялась, подмыла, склон и рухнул. И понеслась вся эта масса по реке.
-  Тебе, пожалуй, можно присудить звание главного геолога, - похвалил брата Степа. – А вон там, гляньте, какая-то дыра чернеет.
- Камень, наверное, вывалился. Такое часто бывает. Вроде пещера, а там всего-навсего небольшая ниша.
Но смотреть, так смотреть. Нечасто увидишь свежее обнажение земных недр. Подошли ближе, и стало ясно, что здесь основательная дыра в горе.
- Прямо-таки будто человеком вырублена, - заметил Егор. – Больно правильной формы дыра.
- Не дыра, а пещера, - поправил Степан. – А вот с чего бы это долбить человеку скалу да еще так высоко, что не подберешься?
- А это мы сейчас выясним, в чем тут дело. Надо подставить лесину, чтобы подобраться. А ну, кто быстрее! – скомандовал Роман.
Подгонять не требовалось. Сухую елку подтащили к обрыву, и легкий и юркий Агафон тут же вскарабкался ко входу в странный грот.
- Ого, ребята, да тут настоящая выработка! – перекрывая рев реки, закричал он возбужденно. -  Идет куда-то вглубь.
Черный зев манил, но и пугал своей неизвестностью и мраком. Оттуда тянуло промозглым холодом и сыростью могильного подземелья. Капли воды висели на сводах выработки, горняками называемой кровлей.
- Так давай, попробуй в нее залезть! – в нетерпении торопил Егорка. – Чего ты там копаешься.
- Дерзайте, граф, вас ждут великие открытия! – с искренним пафосом и даже восторгом воскликнул Роман. – Ты будешь первым, как Колумб, открывший Америку!
- Только не набей себе шишку на лбу, древние-то рудокопы, как видно, были мелковаты, - добавил Егор.
Он позволил себе отпустить шуточку, возможно, немного завидуя другу. Ни он, и никто из ребят уже почти не сомневался, что они нашли то, о чем им говорил и предсказывал Максим. 
Пригнувшись, Гоша тут же нырнул в дыру, и какое-то время его не было видно.  Наконец он появился еще более возбужденный.
- Мужики, это настоящий тоннель, сделанный человеком. Я не стал пробираться, ничего не видно. Темно, как в животе у арапа.
- Ну и что там, сыро? Небось, вода? – поинтересовался Роман
- Нет, почти сухо, хотя сыростью пахнет, - доложил Агафон. – Нужен какой-нибудь свет. Свечей-то у нас нет.
- Вот это да! – Егор чуть не плясал от радости. – Дело пахнет керосином. Что-нибудь да найдем в этой пещёре! Раз копали, значит, там что-то есть. Золотишко, а может еще что?
- Не пещёра, а пещера, дурья голова, - оборвал его Роман. – Ты вот что, Егор. Живо бери топор, надо надрать березовой бересты. Да покрупнее дери лыко. Старых берез тут навалом. Зажжем, вот и будет нам свет от факела.
- Верно! – обрадовался Егорка. – Береста дюже хорошо горит. И ветром её не погасишь.
- Еще бы, я думаю древние люди освещались факелами из березовой бересты, - подумав, отвечал Роман.- Троглодиты от холода прятались в пещерах. Только благодаря им и выжили в ледниковый период
Сказано – сделано. С зажженным факелом едва ли не на корточках все протиснулись в штольню. Было очень тесно, каменные своды давили, нависая и готовые рухнуть.
- Ого, выработка раздваивается, и коридоры уходят в разные стороны, - заметил Рома, шедший первым. – Да не давите на меня, тут и так тесно. И дышать тяжело, воздух плохой, вентиляции же нет.
- Подземный город! – вспомнил Егорка. - Это же о нем говорил Максим!
 Да, Максим это предвидел, - согласились все. Бедный Максим! Все были радостно возбуждены, но Роман остановил всех.
- Не будем терять голову. Здесь можно угореть, очень дымно от факела. Выходим назад. Подбирайте на полу камни, на свету посмотрим, что тут есть.
- Ого-го! – вдруг закричал Егорка, - мне попался тяжеленный, такой, что в руке не удержишь. Может, золото? Ну-ка, Рома, посвети.
Как ни было тесно, но все умудрились столпиться вокруг Егоркиной находки.
- А-а, все ясно, - возбужденно заговорил Роман. – Это не золото, но, возможно, твоя находка будет дороже и лучше золота. Это же почти чистый свинец, называется галенитом. Видите, как блестит? Это кристаллы соединения свинца и серы. Сульфид, лучшая руда. Если её  тут много, то это богатейшее месторождение.
- Вот это да! Головка ядра! Того самого, о котором говорил  Максим.
Егор был взбудоражен больше всех, хотя радостное волнение охватило и Романа, и Степу, и Гоша тоже не отставал.
- Подземное царство хозяйки Медной горы. Знаете, что я придумал. Гениальная идея, - без умолку тараторил Егорка. – Будущий рудник надо назвать именем Максима. Как Зыряновский, этот будет Максимовский.
- Да погоди ты, не балаболь, - одернул его Рома, - делишь шкуру неубитого медведя. Вертишься под ногами, идти невозможно! Максимовский! А мы даже не знаем его фамилию.
- Фамилию узнаем у следователей, они наверняка установили. Видимо, и документы были. Будет хороший памятник Максиму.
- Памятник, памятник. Вот заладил, человека ведь нет! Думаешь, так тебя и послушают. Власти сами назовут, как им понравится.
-Братцы! – вспомнил вдруг Гоша, - а ведь это хан Алтай нам свои богатства открыл! Что это он так расщедрился? Прятал-прятал, а тут на тебе: все на ладошке представил.
Егор был явно перевозбужден:
-Злобствовал, да перестарался, маху дал. Вот и думай теперь: злобный старикашка или наоборот, вроде хозяйки Медной Горы, бывает и гостеприимным.
 Вышли наружу, рассмотрели драгоценную находку, и Егор, и Степа снова стали рваться в штольню. «Надо разобраться, сколько там этого галенита».
- Нет, сейчас туда больше ни шагу! – твердо сказал Роман. – Сколько было случаев гибели людей от угарного газа. И потом там может оказаться и другой вредный газ. Выработке-то сколько лет! Найдем хороший  фонарь, придем через неделю, выработки проветрятся, и тогда, пожалуйста, ходи по ним сколько хочешь. А пока вот что: молчок о нашей находке. Никому ни слова, ничего не говорите. Да, вот еще не забыть: надо прихватить компас.  Сразу будем делать план, чтобы не заблудиться. Судя по всему, выработок там много.
- У нас дома есть шахтерская карбидка, - вдруг заявил Егор, - мы с ней каждый год ездим лучить рыбу.
- У Арчбы можно попросить шахтерский фонарь, - вспомнил Степа.- Это понадежней будет, чем восковая свеча, хотя и их прихватить можно.
Обвал для кладоискателей оказался равноценным волшебным словам: «Сезам, откройся!» Всем было понятно, что открывшийся подземный коридор таит в себе массу приключений и находок, главный же вопрос: не то ли здесь месторождение, о котором говорил Максим? Всю следующую неделю у ребят, кто бы что ни делал, чем бы ни занимался, мысли у всех вертелись вокруг необычного их открытия.
Дома ходили с заговорщицким видом, с многозначительным видом обмениваясь друг с другом немыми взглядами. Помогали по хозяйству, а сами втихаря готовились к новому походу. С учетом того, что ходили лесовозы, можно было обернуться за два-три дня.
И вот они снова на заветном месте. На этот раз есть все: карбидка, аккумуляторный шахтерский фонарь и даже рулетка с бечевкой, чтобы не заблудиться в лабиринтах и найти обратный выход. Не забыли взять и кое-что из теплой одежды и даже молоток, хотя и вовсе не геологический.
– У нас два светильника, делимся на две пары и идем гуськом один за другим, - командовал Рома. – Степа, мы с тобой делаем зарисовку и съемку с компасом, все  остальные осматривают стенки этой пещеры Али Бабы.
Если в прошлый раз они готовы были ринуться в глубину земных недр, особенно не задумываясь, что это за  подземный коридор, то теперь Роман вступал в выработку почти с благоговейностью. Еше бы, ведь, возможно, нога человека не ступала здесь более 20 веков! Что готовит эта выработка для искателей приключений, сокровищ и кладов? Наверное, так же думал и Степа, чувствуя себя то ли рудознатцем, то ли ученым, впервые попавшим в гробницу египетского фараона Тутанхамона.
Нависающие каменные своды были так черны, что поглощали свет фонарей, светящих здесь тускло и бледно. Даже звука собственных шагов не было слышно, все глушил мрак подземелья. Кое-где кровля нависала так низко, что приходилось сгибаться, чтобы не стукнуться головой. Со всей предосторожностью ребята продвигались вперед, обходя завалы и груды камней, свалившихся с кровли.
- Тут все блестит и искрится! - удивлялся Агафон, и тут же раздавалось не менее возбужденное восклицание Егорки:
- С потолка свисают какие-то сосули! Смотрите, лбы себе не разбейте!
-Это сталактиты, а внизу сталагмиты. Накопились за века!
И Рома, а с ним и Степа шарахались в их сторону.
- Свинцовый блеск, - определял Рома, а затем и Егор. - Подождите!- вдруг воскликнул он, остановившись у выпирающей вбок стенки выработки. Достав нож, он поскоблил каменный выступ и,  всмотревшись, объявил друзьям:
 –Тут и галенит и сфалерит. Чистые металлы, свинец и цинк, но вряд ли они были нужны древним рудокопам. Они ведь добывали нужную им медь, чтобы сплавлять в более крепкую бронзу.
- Ну, ты, однако, поднаторел, - удивлялся Степан. - Настоящим бергалом стал.
- Дело не такое уж и хитрое, - оправдывался его брат, - особенно когда есть интерес.  Сколько у нас уже ходок?
- Четыре с хвостиком.
- Значит, больше 80 метров и все сульфиды. Похоже, здесь сплошные колчеданы.  Но я вижу, что Егор с Рыжиком уже у забоя.
- Рома! – вдруг выпалил Гоша, а с ним и Егорша:
- Золото! Идите скорее, мы нашли самородок!
- Ну чего орете, - спокойно отреагировал Рома. – Подумаешь, золото. Презренный металл. Ученый горняк Ренованц вон самого чудака нашел со всеми атрибутами горного промысла. Это куда интереснее. Там и молотки медные были и обувка из кожи доисторического бизона. А что там у вас?
И опять тон его речи стал спокойным и даже скучноватым:
- Ага, так-так, поздравляю. Это действительно золото да еще и не простое: это золото дураков!
- Ты чё? – возмутился Егор, - слишком важным стал. Подумаешь, горный инженер! Уже и издеваешься! Что мы тебе, дураки?
- Тихо, тихо, успокойтесь, ребята, - Степан уже понял, в чем дело. - Не обижайтесь, а то будет классическая драка у мешка с золотом, как у пиратов или у разбойников с большой дороги. Это не золото, а пирит. Железо с серой. Кристаллы его и в самом деле похожи на золотые, тем более в темноте. И это вовсе не Ромка придумал такое название: золото дураков.  В книге так написано.
- Значит, дурак, кто это написал,-  сердито сказал Егор, и все с этим согласились.
Через пару часов они закончили обход выработки.Даже нарисовали схемку с помощью компаса и заглянули во вторую:
--Ух, сыростью-то как несет! И холодом! – воскликнул Агафон, - однако я уже замерз.
И тут все решили, что на сегодня хватит приключений. Набрали в карманы камней, добавив к осколкам, отбитым со стенок. Все уже изрядно продрогли, и Рома отдал команду:
- Мужики, сматываем удочки и бегом на свет божий, иначе воспаление легких гарантировано.
- Ага, еще порыбачить успеем,-  обрадовался Рыжик,-  я ведь все припасы с собой прихватил.
Обогревшись под солнышком, все четверо склонились над бумагой с чертежом горной выработки. Разглядывая свое творение, Роман подвел итог работы:
- Как я понимаю, наша раздваивающаяся штольня обнимает рудное тело и, по всей видимости, оно идет дальше в гору.
- Наверное, в сторону горы Чемчедай, где таятся запасы железной руды, - предположил Степа.
- Может, и так, - согласился его брат, - хотя геологи не просматривают связь железорудных и полиметаллических месторождений.
А вы забыли про рисунки на вершине Холзуна? Однако, неспроста все это. Кстати, а где эти рудокопы жили? – не унимался Степан.
- Ну, а как насчет головки и ядра? -  в свою очередь допытывались Гоша с Егором.  – То, о чем говорил Максим. Все вроде сходится. Здесь большое месторождение.
– А почему вас все это  так интересует? – к удивлению всех остальных, как-то безразлично отреагировал на это Роман.
 – Как это почему! – возмутился Егорша. - Будем первооткрывателями месторождения. Дадут грамоты, может, и медаль. Денежную премию.
- Прославимся на всю страну, это же открытие века! – довольно ехидно подхватил Роман. – А то, что будет загублена вся природа, как вы к этому относитесь? Вместо Хамира будет грязная речка, горы отвалов и террикоников будут выситься на месте Тегерека. Это вам нравится?
Все молчали, но Степа неуверенно сказал:
- А как же Максим? Это же его открытие?
- Максим как раз и опасался этого. Я вот дома все это продумал и мое мнение такое, что надо молчать и держать в тайне наше открытие. Набрались же мужества и ума американцы, отказавшись гробить богатейшую Йелоустонскую долину, образовав там национальный парк. А мы чем хуже?
- Так ведь все равно найдут этот рудник. Увидят штольню, и все ясно станет любому геологу.
-Тут, Степа, ты, конечно, прав. Шило в мешке не утаишь, хотя можно эту выработку и спрятать. Просто-напросто завалить, замаскировать.
- Нехорошо как-то и это. Вроде, от государства прячем.
-А вы забыли про хана Алтая? – опять вдруг помянул грозного владыку гор Егорка. –Однако мы нашли его главное богатство.
-Его богатство – это сами горы с Белухой во главе, - напомнил Степан, - а золото и другие металлы только приложениек ним.
- Вы тут старика хана Алтая поминаете, а я вот о чем размышляю, - в задумчивости произнес Роман, - а не связано ли это местрождение с Таловым Тургусуном? Если там прослежены только макушки, не уходят ли они в глубь и не идут ли сюда? Тогда это было бы гигантское месторождение.
-Такие мысли уже были у Максима, - напомнил Степан.
-Ладно, оставим до завтра. Утро вечера мудренее. – решил Роман. - А мы сегодня еще успеем порыбачить.

                Бергальские истории
Рыбалка не получилась, хариус не клевал. Да и кладоискатели , взволнованные сегодняшними событиями, не были к ней расположены. Сварив обычную свою похебку с картошкой, луком и вермишелью, сидели у костра и разговор вертелся вокруг загадочной  чуди, бергалов и золотоискателей. Правда, знали о бергалах немного, да и местный горно-заводской фольклор  ребятам был неизвестен. Да и был ли он? Лишь у Егора отец одно время работал в зыряновской шахте и делился своими впечатлениями об этом неохотно. Робил да робил, силикоз зарабатывал, есть такая болезнь легких от кварцевой пыли, как раз чаще всего свирепствующая на золотых приисках, где золото вкраплено в кварцевые жилы. На каждый пуд добытого золота, пожалуй, не одной человеческой смертью заплачено. Вспоминали Хозяйку Медной горы, золотую лихорадку  Джека Лондона, «Золотоискателей в пустыне» В. Обручева.  Копались люди в норах, долбили крепчайшие горные породы, ползком лазая по каменным тоннелям.
-Батя рассказывал про деда, как тот в прежние времена бергалил,  -вспомнил Егор, - как лазал он в старой шахте, где в три погибели согнувшись, а где и ползком. Никаких лестниц не было, карабкались по каменным ступеням с мешком руды или породы на спине. Сорвешься – костей не соберешь. Все в темноте, а это и лучше, потому как вниз смотреть страшно. От частого ползания животом ступени полировались до блеска и скользко от этого по ним ступать. Потом руду  в ступах вручную мололи, водой промывали.
-Это что, чудская что ли была шахта? – спросил Степа.
-Да кто его знает, чудская, а может, китайская. В ранешние времена эти китайцы везде шастали. Дюже они жадные до золотишка.
-А правда, говорят, раньше руду искали по зеленым ящеркам? - вспомнил Агафон, - руда медная зеленая и ящерка под её цвет. Где пробежала, там и ищи.
-Ага, Хозяйка Медной горы в зеленом бархатном наряде! – сиронизировал Степа. – Бабушкины сказки. А как же серая ящерка, самка зеленого самца? Нестыковка получается. Или серого цвета ящурка свинцовую руду показывает? Хитрое это дело поиски рудв. В средние века всякие колдуны гадали, где под землей металлы есть. Ходили со специальными палочками, вродекак с магнитом. Вдруг да покажет. Заметили, что некоторые  травы любят расти поверх месторождений. Это-ж химия, а каждое растение любит свою почву со своими минералами.
Этих рудознатцев звали лозоискателями, - вспомнил прочитанное Роман. – То ли шарлатаны они были, то ли хитрые люди, усвоившие признаки рудопроявлений, но действительно некоторые из них с успехом находили месторождения. Были даже написаны руководства, как надо пользоваться этими магическими палочками.А всего-то это была лоза, ветка орешника, расщепленная на два конца. Держа эти концы, с чтением заклинаний надо было идти с запада на восток, и там, где конец лозы наклонялся к земле и следовало искать рудную жилу.
-Ну вот, а сам смеялся насчет ящериц, - обрадовался Гоша. - Я думаю, искать месторождение все равно, что искать клад.
-Открыл Америку, - с неудовольствием заметил Егор. – Золото, серебро, даже свинец  – это и есть клады.
-Да, искать сокровища и клады, нет ничего интереснее этого занятия, - Степа в задумчивости смотрел на огонь. – «Осторов сокровищ» - моя любимая книга.
-Клады, сокровища, а вы забыли, Максим говорил про Шангина, что тот  открыл множество месторождений драгоценных камней. В том числе где-то здесь, в верховьях Хамира нашел топазы.  Сейчас об этом никто не вспоминает, даже геологи, - заметил Роман, до сих пор мало принимавший участие в обсуждении темы дня. - Кстати, знаете, а ведь и у нас, в Казахстане была своя золотая лихорадка в 19 веке. Купцы золотопромышленники рыскали по всем степям и горам в поисках золотых жил. Много приисков было на Алтае. Особенно прославился некто Попов, прииски и рудники которого были разбросаны по всему нынешнему Казахстану. Кто-то разбогател, кто-то прогорел и обанкротился. Покупали, продавали. Как водится, не обходилось без жульничества.  Словом, все по русской поговорке «Не обманешь, не продашь». Вот геолог Обручев описывает такой жульнический русский способ обмана, называвшийся «солением» забоя. Заряжают пистолет вместо дроби золотым песком, стреляют в забой. Покупатель, а ими чаще всего почему-то были англичане, берет пробы. Они показывают богатое содержание.Жадный иностранец скорее сует деньги продавцу, покупает участок, потирая руки, что совершил выгодную сделку, вкладывает капиталы и, естественно, прогорает. Золота нет или очень мало. «Ах, русский жулик, надул самым хитрым способом! А ведь пробы хорошие были. А то еще: приезжает на осмотр месторождения покупатель, берет пробы в забое, а рядом хозяин ходит, попыхивая трубочкой и незаметно стряхивает пепел в забой. А пепел-то не простой, вместе с табаком золотой пылью набита трубочка.
-Неужели правда так было? – удивлялись Егор с Агафоном.
-А чего ты хочешь, это ж был капитализм. Обман на обмане. Даже больше. Вот как те же хищные дельцы золотопромышленники обманывали доверчивых киргизов, как тогда называли казахов. Дети степей,были они доверчивы и наивны, однако за свою землю держались крепко. Вот находит какой-нибудь купец золотую жилу на его земле и хочет купить участок, а хозяин ни в какую. Купец и так и сяк, нет не получается сделка. Но заметили, что султаны падки на царские знаки отличия: медали, грамоты. Каждый друг перед  другом похваляется, у кого их больше.  Вот купец наштампует таких грамот с золотыми двуглавыми орлами, помаячит медалью с лентой на шею и хозяин сдается. Так землю за гроши скупали.
-Да-а, чего только не бывает на белом свете! - вздохнул Гоша. – Ребята, а вы забыли, что на этом самом месте или где-то рядом несколько лет назад утонул лесник-чеченец? Вот так же вздулась река, а он вздумал переправляться. Утонул, так и не нашли.  А может, где-нибудь под корягой до сих пор его тело лежит. Особенно-то ведь и не искали.
-Ну, ты скажешь! Только страху нагонишь. Теперь и до скелетов добрались. А может, и вправду завтра  на шкелет бергала напоремся?
Недовольный Егор встал, чтобы подбросить сучьев в костер, и в это мгновение какая-то большая птица с размаху влетела в освещенный круг и тут же шарахнулась в сторону.
-Неясыть, - коротко сказал Степа.- Видно, гналась за какой-то пичугой, да перепугалась, не хуже, чем ты, Егорша. А я вот что подумал. В средние века всякие там колдуны, ясновидцы, алхимики пытались найти так называемый философский камень и эликсир жизни. Толкли, смешивали разные минералы и вещества. Все это описывали, делали свои нелепые выводы,а ведь на самом деле это были зачатки химии. Значит, и от них была какая-то польза.
-Наверное, была, - согласился Роман, - не все же были жуликами. Кое-кто пытался найти истину.-  Ну вот, хорошо поговорили, - зевая, сказал он. - А не пора ли нам спать?

                Сон Романа

Роману не спалось, думы мучили его. Ворочаясь с боку на бок, он глядел на звездное небо, раскинувшееся над головой. Его мозг перебирал одно событие за другим, из тех, что произошли этим летом. Наконец он уснул и перенесся совсем в иной мир, мир, который ему навеяла собственная фантазия, основанная на информации, почерпнутой в этот год, столь богатый на события.
Он вдруг увидел себя в незнакомой квартире, где в плохо освещенной комнате угадывались странные предметы – причудливые древесные коряги, минералы и коробка с жуками.
Мужчина и женщина негромко разговаривали между собой. Хозяйка называла своего собеседника Фридрихом, и у этого Фридриха был явно нерусский акцент.
Так это же Геблер! – догадался Роман, обрадовавшись возможности задать заслуженному исследователю Алтая давно интересующие его вопросы. Доверительное и дружелюбное отношение хозяев к своему гостью придало Роману храбрости, и он спросил:
- Герр Геблер, я восхищен вашей деятельностью на поприще географической науки. Что заставляет вас, хорошего доктора, отправляться в опасные и трудные путешествия, не связанные с вашей основной деятельностью?
- Молодой человек, – с акцентом, выдающим немецкую национальность, Геблер неторопливо начал свой рассказ.
- Похожий вопрос мне задавал наш высокочтимый ученый А.Гумбольдт, когда в 1829 году он специально заезжал в Барнаул, чтобы познакомиться со мной. Тогда он посчитал, что основой моей научной деятельности  лежат особенности немецкого характера – трудолюбие, любовь к познанию мира и целеустремленность. Конечно, твердость характера и немецкий менталитет играют свою роль. Но я уверен, что пройдет несколько лет и будут блистать имена русских ученых. Да они уже внесли свой вклад в изучение Алтая. Возьмите Шангина, Спасского. Именно они первыми начали исследовать горы Алтая.
Знаете, что мешает вам, русским, прославить имена своих первопроходцев, рудознатцев, ученых?  - продолжал он. - Вы удивитесь, когда я назову ваши недостатки!
- Какие же? – действительно с некоторым недоумением спросил Роман.
- Как ни странно, это на первый взгляд хорошие качества. Добродушие, скромность, отсутствие злости и тщеславия – вот что мешает вашим изобретателям и исследователям стать известными на весь мир.  Да, да, именно тщеславия. Вы делаете открытия, радуетесь этому и нигде о нем не объявляете. То есть вы не публикуете свои достижения, и о них мало кто знает.
-Вы хотели сказать, не хватает честолбия, - осторожно поправил Роман.
-Я не вижу разницы между этими словами: тщеславие и честолюбие, - в ответ довольно резко бросил Геблер. - Так вот продолжу свою мысль.  Беринг на целое столетие позже Дежнева обогнул Азиатский материк с востока и этим прославил на весь мир свое имя. Вы же знаете, что на картах всего мира красуется это название: Берингов пролив? И хорошо, что немецкий историк Миллер откопал в Якутском архиве сведения, что гораздо раньше это сделал ваш первопроходец Семен Дежнев. И благодаря этому немцу Миллеру теперь самый восточный мыс Азии называется Мыс Дежнева.
- Да, все верно, -  вынужден был признать Роман.
Он хотел добавить, что ведь и на Рахманах у Белухи русские люди бывали гораздо раньше, чем Геблер, но промолчал. И ученые, тот же Шангин и Ледебур и Бунге знали подходы к Белухе, просто им не повезло. Зато спросил о другом:
- Ваши самые значительные путешествия 1833, 1834 и 1835 годов были совершены с южных предгорий Алтая, а не с севера, где расположен город Барнаул. Почему?
  - Вы, молодой человек, кажется, из Зыряновска? Так вот, путешествия к алтайскому Монблану, то есть к  Белухе были совершены из вашего родного городка, который тогда назывался селом Зыряновский рудник. Там местными русскими жителями давно были проложены хорошо известные пути и на Рахманы, и к подножию Белухи. По ним я и шел.
-Да, я забыл сказать главное, - тут голос Геблера перешел почти на шепот. – Есть другая русская беда.
-Какая же? – так же, почти шепотом спросил Роман.
-Неприхотливость. Способность обходиться самым малым.
-Так это же хорошо! – удивленно возразил Роман.
-Это только так кажется. У вас нет желания богатеть, а жадность – двигатель прогресса. Потому вы и бедные и живете убого.
-Ну не скажите! – растягивая слова  чисто по-сибирски, не согласился Рома.- Простой народ действительно живет бедно, но богатеи во, как шикуют!
-Это не то, - покачал головой Геблер, - есть и пить без меры совсем не есть хорошо. Отшень шлехт. Да, молодой человек, я повторю: жизнь состоит из парадоксов и человеческие недостатки, даже пороки: тщеславие и жадность – двигатели прогресса.
Роману хотелось подискутировать, задать и другие вопросы, но вся эта картина с Геблером и странной комнатой вдруг исчезла, и он проснулся. Вещий сон явно произвел на него впечатление, но, кажется, не слишком хорошее, скорее гнетущее.
- Эх, еще бы поговорить с известным геологом, относительно полиметаллических месторождений Алтая, - подумал он и снова заснул. И опять сновидение перенесло его во  времена более чем столетней давности. Перед ним возник человек, явно нерусский, бойкий и, как показалось Роману, хвастливый и слегка смахивавший на гоголевского Хлестакова.
Так это же Аткинсон собственной персоной, - догадался Роман, – английский художник, совершивший большое путешествие по востоку Казахстана. – Вот уж совсем некстати, - подумал он, - мне он совсем не нужен.
- Да, я Томас Уильям Аткинсон, - заявил человечек в макинтоше и с тросточкой, - тот самый, которого ваш знаменитый географический деятель Семенов назвал недостойным внимания, а  о моем труде с описанием моего величайшего путешествия отозвался, как о не внушающем доверия. А я бы сказал, что ваш этот Семенов вовсе не достоин звания Тянь-Шанского, которое ему присудили. Его путешествие, которое он совершил позже  меня на 9 лет, не идет ни в какое сравнение с моим, когда я в 1848 году зимовал в Копале.
«Какая наглость! – подумал Роман. – Эти англичане совсем потеряли совесть, сравнивая свое описание путешествия, больше похожее на бредни барона Мюнхаузена, с действительно научным достижением Петра Петровича Семенова». Но стоило только Роману открыть рот, как Аткинсон затараторил снова:
- Вы, русские, назвали меня шпионом. У вас даже нет перевода моей замечательной книги на русский язык, а ведь она и спустя более 100 лет до сих пор переиздается в Англии и США и пользуется популярностью.
«А ты двоеженец, - мелькнуло в голове  Романа, – законную жену оставил в Англии, а в Петербурге обманом женился на другой, почему в описании своего путешествия ни разу не упомянул о своей спутнице». Вместо всего этого он только сказал с оттенком возмущения: «Да ну, вас!», на что Аткинсон затараторил:
-Погодите, я еще не сказал про вашего уважаемого Геблера. Я же был у него в гостях и видел всю его подноготную. Знаете ли вы, что он держал крепостных, а его благоверная женушка Александра Степановна насмерть забила одну из девушек. И потом этому уважаемому доктору с большим трудом удалось отстоять её, так как ей грозила тюрьма?
«Ах, так он еще и склочник! – опять удивился Роман. – Хотя, кто знает, что творилось в те времена даже с уважаемыми людьми».
Роман мог многое сказать Аткинсону, но тот неожиданно исчез, а на его месте появились знаменитые геологи И.В.Мушкетов и В. А. Обручев. Не дожидаясь вопроса Романа о том, почему Мушкетов, будучи в 1874 году в Зыряновске, не оставил своего заключения о генезисе месторождения, Иван Васильевич со свойственной ему прямолинейностью и даже грубостью заявил:
- Я приехал в Зыряновск на масленицу, все в поселке гуляли и были пьяны и я, ничего не добившись от вашего начальства, сел в тарантас и уехал, так как очень торопился в Ташкент, куда меня пригласил на работу генерал-губернатор Кауфман.
Обручев же был не столь краток, а скорее многословен:
- В 1914 году, когда я из Уймона проходил через Зыряновск, началась первая мировая война, и тут уже было не до научных изысканий. На Иртыше стоял пароход, готовившийся отплыть в Усть-Каменогорск, и я поспешил, чтобы успеть на него попасть. Что касается генезиса вашего месторождения, - продолжал он в мягком, спокойном тоне, - то я скажу вам следующее: – Если вы спросите десять геологов о генезисе такого сложного месторождения, как ваше, то вам расскажут десять вариантов, а каков соответствует реалиям, не скажет никто. Нет ничего более предположительного, нежели теории и фантазии геологов, тем более, когда дело касается генезиса магматических, изверженных месторождений с последующей метаморфизацией. Здесь будет больше фантазии, далекой от истины. Все геологи фантазеры и от этого никуда не денешься, у них такая стезя.
Конечно, такой ответ не удовлетворил Романа, и он обратился к знаменитому геологу, бывшему у него одним из любимейших исследователей, с вопросом:
- Владимир Афанасьевич, мы вас ценим не только как ученого и путешественника, исследовавшего Центральную Азию, но и как писателя за ваши книги «Плутония», «Земля Санникова» и другие, но хотелось бы услышать ваш прогноз о перспективности Алтая в геологическом отношении и возможности открытия здесь новых месторождений? В частности, в районе Зыряновска и гор Холзуна, где вы проходили в 1914 году.
- Да, вы верно упомянули мои популярные книги, - отвечал Владимир Афанасьевич, - но забыли сказать о «Золотоискателях в пустыне» и «В дебрях Центральной Азии». Джунгария, а в нее когда-то входил и восток Казахстана, как и ваш Алтай, мои любимые места. Я много путешествовал, но именно эти края полны таинственного очарования.
А вам я бы посоветовал не задерживаться на геологических теориях, а больше придерживаться практики. Алтай еще не раскрыл все свои тайны. Ищите, и вас ждет удача! Но при этом не забывайте слова моего любимого героя Лобсына, сказавшего: «Я не столько люблю золото, сколько его поиски».
И тут он произнес загадочную фразу, заставившую Романа удивиться и призадуматься:
- Впереди вас ждет удивительный и таинственный сюрприз.
«Удача, кажется, уже пришла, - подумал Роман, - но что за сюрприз нас ждет, и как жаль, что никто из великих геологов не может сказать, что за месторождение мы открыли! С этой мыслью он и проснулся. - Многое из того, что я сейчас видел во сне, мне рассказывал Станислав, - вспомнил он. – Да, жаль, корифеи геологии не ответили на вопрос, не подсказали, не дали совет, прав ли был Максим, считающий, что главное месторождение еще предстоит открыть и его ли мы нашли? Я даже сомневаюсь, стоит ли обнародовать свое открытие и хорошо ли будет, если начнется его разработка».

                Сюрпризы древней выработки

Было совсем рано, когда встал Роман. Солнце еще не вышло из-за Холзуна, и в  ущелье, погруженном в глубокую тень, царила зябкая прохлада. Роса блестела на листьях чемерицы и бадана, свежее утро обещало яркий день. Роман разжег потухший за ночь костер, вскипятил чай.
Дождавшись, когда солнце осветило противоположный склон, со словами: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела», стал трясти за плечо заспавшегося Степана.
Тот вскочил недовольный:
-Какой я тебе граф! Сам ты маркиз! Надоел со своим графом.
На что Роман спокойно парировал:
-Плох тот солдат, что не хочет быть генералом. Раз не граф, то извольте накрывать стол.
Сначала нехотя, а затем с охоткой мальчишки умылись, позавтракали и полезли в «гору», то есть к штольне. Шахтерские термины понемногу входили в обиход.
Вторая выработка, идущая  поперек первой, оказалась сырой и еще более холодной. Влажные своды с кое-где висящими каплями воды, казалось, хранили холод зимы. Свет фонарей гасила мрачная тьма подземной галереи, пройденной в темных горных породах. Опять тускло поблескивали металлы, стоило поцарапать стенки тоннеля, кое-где белым цветом проглядывали  прослои кварца. Жилы и дайки этого белого минерала светлой и извилистой лентой выделялись на черных боках каменной галереи. Впечатление было такое, что стены выработки закопчены и покрыты налетом и грязью столетий.
В одном месте путь преградила груда камней, вывалившихся из стенки. Ее легко обошли, но куски породы и руды, упавшие с кровли попадались почти на каждом шагу.
Интересно, как все происходило в древности? – думал Роман. – Любая мелочь была сложным препятствием. То же освещение, вентиляция, водоотлив, не говоря уже о том, как врубаться в скальные породы, не имея достаточно твердых металлов. Бронзовое зубило тут же затупится, встретив кварц или гранит. Все это легко представить, но сложно объяснить, как были пройдены эти выработки. Или взять то же освещение. Что можно было придумать в то время?
Примитивный светильник из глиняного сосуда с жидким жиром и с опущенным в него  фитилем? А из чего сделать фитиль, если даже одежда состояла из шкур животных? Вопросы, вопросы. Но древний человек был смекалист и находил выход изсложных  положений.
- У меня все время такое впечатление, что нас вот-вот придавит, - признался Егор, - шутка ли над нами целая гора.
- У тебя явно фобия замкнутого пространства, - откликнулся Егор и, словно желая подтвердить эту мысль, горная выработка сжалась со всех сторон, а главное, свод стал  таким низким, что дальше пришлось пробираться на корточках, а Агафон даже опустился на коленки. Это было тем более неудобно, так как  все чаще попадались лужи на полу. Здесь царила мертвая тишина подземного царства, лишь изредка нарушаемая звуками падающих с потолка капель воды.
Первым заметил неладное идущий впереди со светом Степан.
- Ребята, кажется, тупик. Каменный завал до самого потолка.
- До кровли, - поправил его Роман, словно не желая мириться с окончанием пути. «Впрочем, а чего еще можно ждать от тысячелетней выработки, - подумал тут же он, – не золотых же самородков или золотой жилы в забое толщиной с палец. А на руду мы уже достаточно нагляделись».
- Завал слежался сплошной массой, его только с ломом можно взять, - продолжал Степа, - да и стоит ли его ворошить? Впереди будет все то же самое.
- А для чего же мы тогда сюда пришли? – недовольно сказал Агафон и тут же добавил: -  Подожди, посвети ниже. Кажись, какой-то предмет зеленоватого цвета на полу.
Все склонились, разглядывая у ног почву.
- Да, это медная зелень, - признал Степа и вдруг взволнованно изрек: – Ребята, это же медная кайла!
- Верно, кайлушка! – признал Егор. – А ручка превратилась в какую-то глину. Видно, деревянная была.
И тут у всех открылись глаза и на другие вещи, в первую очередь приметили каменный молоток, этакую балду, истлевшими ремнями примотанную к ручке. Каменные клинья, разбросанные по почве, приняли за своего рода зубила.
- Это ж надо, что они работали, вбивая каменые клинья? – удивлялся Агафон. – Представляю, сколько их разбивалось и рассыпалось от ударов.
- Адова работа!  - подтвердил Егор.
Но главное открытие ждало под каменным завалом. Едва отворотили крайние куски породы, как обнаружились человеческие кости. Явно голень человека со ступней из рассыпавшихся косточек. Тут уже ни у кого не оставалось сомнения: рудокопа придавило завалом.
- Однако было землетрясение, - предположил Роман, – тряхнуло так, что шахтера придавило и оползнем перекрыло выход из штольни. Вот и разгадка, почему о древнем руднике никто не знал. Все эти столетия или даже тысячелетия он был закрыт слоем земли.
Потрясенные находкой, ребята молча стояли у останков древнего человека. Роман сразу же запретил дальнейший разбор завала, заявив, что это дело профессиональных археологов.
Что было при теле бергала – осталось для всех загадкой. Кто знает, может, мешочек с золотом?
«Вот и сон сбылся, и предсказания Обручева об ожидающем сюрпризе», - подумал Рома, но ничего не сказал товарищам, а те продолжали осматривать выработку, освещая зажженными свечами все углы и закоулки. Вдруг стали открываться и другие предметы, которые с первого взгляда можно было принять за каменные обломки. Так обнаружилась каменная ступа и даже пестик при ней.
-Явно для долбления золотой руды, - не задумываясь, предположил Агафон.
Он взялся было раскидывать завал, остальные в нерешительности взирали на это.
-Стоп! – приказал Роман. –дальше ни шагу! Оставим все, как есть.
-Как это оставим!  - возмутился Агафон. - Там же древний бергал лежит. Стоит поработать часа два-три и мы его раскопаем.
-Ага, раскопаем, там у него мешок с золотом, и мы все это возьмем. Так что ли?
-Брать не будем,только посмотрим. Столько мечтали, старались, нашли, а теперь нельзя. Так несправедливо, - канючил Агафон.
-Посмотрим, кости раскидаем, уничтожим ценный артефакт. Знаешь, как называются незаконные, самовольные археологи? Черные копатели. В общем,  уходим и, слава богу, что ничего не успели испортить.
Молча и как-то торопливо все двинулись к выходу.  Вынести из шахты даже ступку никто и не подумал, хотя у каждого была мысль: в ней должны остаться золотые крупинки.

                Жизнь хороша и всё ещё впереди!
Вид человеческих останков подействовал на юных рудоискателей угнетающе, и мрачная штольня стала казаться им  склепом погибших бергалов. Молча, все выбрались наружу, и солнечный свет ударил в глаза.
- Господи, как здесь хорошо! – вырвалось у Егора.
На что Степа отреагировал с некоторым скептицизмом:
-Это можно оценить, только побывав под землей. Значит, бергал из тебя не получится.
- Хорошо-то хорошо, а ведь через неделю в школу, – вспомнил Агафон.
Это напоминание почему-то никому не понравилось.
– Без тебя знаем, - почти огрызнулся Егор, будто отмахнувшись от надоедливой мухи. А Степа, поморщившись, полушутливо добавил:
 – Типун тебе на язык.
- А мне через десять дней уезжать в Томск, в университет, - объявил Роман – Уже вызов пришел.
- Ты же не сдавал вступительные, - удивился Егор.
-Прошел по конкурсу аттестатов. Поступаю на физмат.
- А как же история? Ты же увлекаешься историей.
- Мне и физика нравится. А краеведение останется увлечением.
-А на горного инженера? Мы же уже почти бергаеры.
-Нет, горное дело это ремесло, геология – одни предположения и домыслы, а мне хочется заниматься настоящей наукой.
- А мы? Как же твой девиз: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела»?
- Все имеет конец и детство тоже. А что девиз, так он вовсе неплох и с ним вполне можно жить и дальше.
- Через год и мне поступать, - вздохнув, сообщил Степан.
-Вы вот собираетесь уезжать, а я дальше Зыряновска не был, - пожаловался Агафон, на что Егор живо ответил:
-Ну и не переживай, я был в Усть-Каменогорске, так он мне совсем не понравился.  Дома, дома, трубы дымят, до леса далеко. Нет там ничего хорошего. Я вот в лесу хочу жить, как сейчас, и уезжать никуда не собираюсь.
-И я тоже, -согласился Агафон. – Буду охотником.
-Профессия охотника скоро отомрет, - усомнился Егор. – Кому они нужны, соболя, белки, когда искусственный мех делают.
-Ну тогда лесником, лес охранять.
-Это ты, Гоша, неплохо задумал, - одобрил Рома.- Лес человеку всегда нужен, в том числе и для души.
- А я, наверное, пасечником буду, как мой отец, - признался Егор. – Мне это дело нравится. Мы с Гошей лесные люди. Здесь сами родились, и наши родители с Бухтармы.
Лес стоял притихший, и вдруг над всей долиной пронесся протяжный, как стон, громкий голос желны. Большая черная птица кричала, будто жалуясь на тоску и одиночество.
-А ведь лето кончилось, скоро конец теплым денькам, - с грустью встрепенулся Роман. -Заплакала желна, жди осеннее ненастье, зарядит дождик, слякоть на дворе, а там зима. А как она плачет, желна, правда ведь, за душу берет?
Егорке это вовсе не понравилось.
-Черный дятел? Ха, ты, Рома, чудак. Кому же нравится этот лешак? Черный, как ворон, а вопит истошным голосом, мороз по коже. Леший и тот так не завоет.
«Все люди разные и по разному все воспринимают», - подумалось Роману. Все замолчали, не плакала больше и желна, а у Романа в голове вертелась навязчивые мысли, немного тревожные и грустные: «Все кончено, все кончено. Кончилась школа, кончилось детство и беззаботная жизнь с родителями». Он хорошо помнил слова, когда-то сказанные отцом: – «Человек, сколько бы ни прожил, даже 90 лет, а детство занимает половину жизни». Это время открытия мира. Всего 13-14 лет, а сколько впечатлений, сколько радости, счастья, тепла родительского дома! «Неужели никогда больше не будет уютного дома на лесной поляне, не будет ночных прогулок по лесной тропинке из школы домой, я не  услышу шума Большой Речки и не испытаю азарта рыбалки, когда на леске серебристым боком посверкивает хариус!»
Его мысли прервал звонкий голос Агафона:
-А кто мы теперь: кладоискатели, рудознатцы или археологи?
И в ответ уже пробивающийся басок Степана:
-Бери выше! Вы с Егором просто мальчишки с Большой Речки. А нас с Романом уже и мальчишками не назвать. И он громко продекламировал нараспев:
-Надежды юношей питают...
И снова, будто издалека, плаксивый голос Агафона:
-Как же так: столько всего было, нашли руду, старого бергала и, оказыается, мы никто! Я считаю, что мы можем теперь называться таёжными рудознатцами.
И Роману вдруг стало весело:  а ведь Гоша, действительно еще ребенок! А у нас со Степой  впереди взрослая жизнь! А жизнь – это вечность, где есть всё: это небо, лес, реки, поющие на деревьях птицы. И все это остается с ними навсегда.



                Часть 3. Подземный город




                Они долго шли по этому коридору, поворачивая
                то вправо, то влево, и забираясь всё глубже и
                глубже под землю в тайники пещеры. В одном месте
                они набрели на обширную пещеру, где с потолка
                свисало множество сталактитов, длинных и
                толстых, как человеческая нога; Том и Бекки
                обошли её кругом, восторгаясь и ахая, и вышли по
                одному из множества боковых коридоров. По этому
                коридору они скоро пришли к прелестному роднику,
                выложенному сверкающими, словно иней,
                кристаллами; этот родник находился посреди
                пещеры, стены которой поддерживало множество
                фантастических колонн, образовавшихся из
                сталактитов и сталагмитов, слившихся от
                постоянного падения воды в течение столетий.
                Марк Твен. «Приключения Тома Сойера»


                Письмо Роману
Вот месяц, как Роман, студент Томского политеха. С  трудом отвыкал он от размеренной и неспешной жизни в крохотном таежном поселке. Медленно входил в ритм большого города с его вечной суетой, шумом трамваев и автомобилей, толкучкой в автобусах и толпами  народа. После  школьной жизни в интернате, студенческая жизнь показалась ему вольготной, демократической и живой. Ему нравились шум и веселый студенческий гомон, беготня по аудиториям с лекции на лекцию, с одного корпуса в другой, со столовой в общежитие. Жизнь с утра и до вечера полностью заполненная оживленной деятельностью как нельзя лучше подходила его живому характеру, тем более нравились  лекции профессоров, активно проходившие семинары и коллоквиумы. Лишь раз удалось ему выкроить время, чтобы сходить в оперный театр, поразивший его великолепием старинного зала и особой театральной атмосферой, царившей там.
Месяц, всего месяц, а Роман уже успел позабыть столь яркие события  последнего лета в родном Бухтарминском крае. А скорее всего, ему просто некогда было предаваться воспоминаниям и заново переживать все, что случилось тогда в верховьях Хамира у подножья седого хребта Холзун. Все это стало казаться Роману далеким прошлым, а порой он задавал себе вопрос – не была ли та штольня, рудный забой, сверкающий сульфидными минералами, чудесным  сном и сказкой о выдуманном грозном хане Алтае. Куда более реальными были для него родной дом на солнечной поляне среди тайги, отец и мать, брат Степа и сестренка Надюшка. Даже ласковый пес Шарик виделся ему  во сне, а вот походы в горах и даже Максим почему-то стали казаться полузабытой, даже мифической легендой.
«Сегодня термех, математика и физика», – мысленно перечислял Роман в уме, торопливо  допивая утренний чай в институтской столовой.
- Тебе письмо там, на вахте, - на бегу сообщил однокурсник Костя. – Только что видел, лежит  с красивой маркой.
Роман вскрыл конверт, пробежал глазами первые строчки, и все поплыло у него перед глазами. Он вдруг  сразу очутился в родном лесу среди своих друзей, Егора и Агафона, рядом с которыми стоял Степан. Почти всё содержание письма сводилось к их летнему приключению, и как бы было его продолжением.
 «Здорово, Рома, пишет тебе брат Степа. Спешу сообщить свежие новости, и уже заранее думаю, как ты будешь завидовать и рваться на наш Хаир-Кумин, чтобы своими глазами увидеть продолжение нашей чудесной истории со всеми ее тайнами и загадками.  Сидишь, Рома,  ты там у себя в Томске, ничего не ведаешь, а у нас новость. Егорка с Агафоном, охламоны, не выдержали, сбежали в пятницу от школы, чтобы проведать нашу штольню. Вот ведь самовольщики, невтерпеж им стало,  ушли тайком от меня, не уведомив и не предупредив. А что ее проведывать, только лишний след  оставлять, но всё оказалось непросто, и у них был свой план. Короче, они разобрали тот завал, что был в конце штольни, пролезли в дыру, а там такое! Словом, чудеса да ещё какие: выработка шла-шла и метров через 20 оборвалась в провал. Как они рассказывают, провалилась  в яму. Светили своими свечками, да мало чего рассмотрели. Говорят, пустота и просвета не видно. В общем, шибко страшно им стало, побоялись спускаться и я, думаю, правильно сделали. Что хорошо, это то, что тайну они держат, рассказали только мне, и я теперь места себе не нахожу – хочется самому там побывать и выяснить, что за чудеса в решете, что там за яма такая. Для такого дела не грех и из школы на пару дней сплановать, благо, ты знаешь, осень у нас сухая и теплая. Дни стоят яркие солнечные, такие, что в школе трудно усидеть – тянет в лес, на реку, за шишками и грибами. Думаю, в начале октября сделать вылазку на штольню вместе с ребятами. Надо же посмотреть, что они там нашли, какую пустоту, и куда она ведет.
Дома все в порядке, мама каждый день вспоминает о тебя, беспокоится – здоров ли, сыт ли, все ли в порядке. А отец каждый раз говорит : «На то он и мужик, чтобы учился, жил без мамы и папы и готовился к самостоятельной жизни». Надюшка передает тебе привет и спрашивает, когда приедешь на каникулы.
Я уже упомянул, что тайну чудской копи Егор с Агафоном пока не разглашают, держат язык за зубами, но ты-то знаешь наших зыряновцев, а может и вообще сельских жителей: от них, как ни хоронись, ничего не скроешь. Достаточно было Агафону с Егором пройтись через Масляху, как  уже это вызвало вопросы : куда идут и почему с ломиком и киркой? Народ деревенский любопытен и дотошен, это  не городские жители, что живут в своей норке и дальше квартиры и службы никуда носа не кажут. Тот  же Арчба кругами ходит вокруг меня. «А, дементьевские орлы!Как много золотишка накопали?»  Чует что-то, а откуда все идет – ему невдомек. В общем,  интерес имеет, и мне это не нравится.
Да, забыл написать, что рядом со штольней пацаны вспугнули здоровенную медведицу с медвежонком. Они спали неподалеку, сделав лежку в густой траве. Когда почуяли людей, медведица приподнялась, сделав стойку, а затем убежала. И тут только мальчишки заметили, что весь песок на берегу истоптан медвежьими следами, лежат кучи помета и есть предположение, что медведица заинтересовалась штольней и, возможно, даже лазила в нее, хотя следов этого ребята не обнаружили.  А дело было так. Егор шел первым, Гоша приотстал, и вдруг за скалой, что мы называем Броненосцем, открылась ему картина: в помятом бурьяне спит  здоровенная медведица, а рядом с ней медвежонок уже довольно взросленький. Тут, видно, пахнуло человечьим духом,  медведица вскочила, воззрившись на Егорку, а он стоит, ни жив, ни мертв и не знает, что делать. Сам посуди и представь, если перед тобой живая гора из мускул, зверюга с оскаленной мордой и дыбом стоящей шерсти.  На животе, покрытом свалявшейся шерстью соски и гневно сверкающие глаза, недвусмысленно говорящие о том, что это мать, готовая   сражаться за своего детеныша не на жизнь, а насмерть. Медвежонок суетился вокруг матери, видимо, не понимая, как себя вести. Момент был отчаянный, Егор понимал, что все зависит от того, как поведёт себя медвежонок, куда побежит. Кажется, и медведица думала о том же, выжидая и пока не принимая решения. Как ни трагичен был момент, но кроме оскаленной страшной морды Егор успел  заметить светлый, почти белый загривок зверя, вставший дыбом. Испугаться он просто не успел, все это длилось каких-то несколько секунд. Медвежонок вдруг повернулся и, не торопясь, побежал в противоположную сторону от ребят. Тут же и медведица, потеряв всякий интерес к неожиданным гостям, плавно осела на все четыре лапы и последовала за своим ребятёнком. Мягко переваливаясь с камня на камень крупной россыпи, она легко взбегала по гребню горы, а за ней колобком  катился медвежонок.
 Вот такая вышла история у ребят. Меня это очень заинтересовало, а вернее сказать, напугало, ведь, сам понимаешь, если медведица решила там обосноваться на зиму, то Егор с Агафоном здорово рисковали. Ну, как зашли бы в выработку, а она навстречу! Там ведь не развернешься и не  разойдешься…. Короче, пошел я к Пахому Ильичу за советом, и вот что он мне рассказал:
«Да, действительно, медведь часто выбирает себе место под берлогу в пещерах. Но ведь пещера пещере рознь. Для зимовки таёжному дедушке  нужно укрытие по типу землянки, чтобы была крыша над головой, даже лучше, если снежная. У нас настоящих больших пещер  я не встречал, так, скорее ниши в скалах. Вот в них и залегает медведь.Он ведь сам себя греет и  чем меньше его берлога, тем лучше, тем ему теплее. А в большой пещере, думаю, ему холодно будет. Разве что если вход перекроет снежный заслон, иначе ему не резон зариться на просторное и холодное помещение».
- Рома, ты там в библиотеках покопайся:  что за  зверь такой пещерный медведь? Раз назван так, значит, в пещерах жил? Наверное, очень  уж большой, раза в полтора-два больше наших? Читал где-то я, будто едва ли основной добычей у него был древний человек, то есть  этот самый троглодит, что тоже обитал вместе с ним в пещерах. И куда он потом делся, этот пещерный медведь? Человек же вот как-то выжил, а медведя того нет. А может, он просто измельчал, превратившись в обычного,бурого?
На этом кончаю, бывай здоров! Нас не забывай, а мы тебя ждем на каникулы. Твой брат Степан.

                Яма зело не простая, пещерой называется
Верховья Хамира не самое близкое место. Чтобы навестить Чудскую копь, за день не управиться, даже если подъехать на лесовозе до Масляхи.  А раз с ночевой, то надо ставить в известность родителей. Пётр Иванович уже забеспокоился:
-Чтой-то вы ходите-ходите, а ни шишек, ни грибов не видно. Что за таинственные отлучки? В прошлый раз принесли грибков, что  кот наплакал.
Куда денешься, надо признаваться. Врать родителям нехорошо, но и открывать все секреты нельзя. Стёпа старался быть дипломатичным.
- Мы, отец, нашли чудскую выработку.
-Чудскую? Слышал я, что и Зыряновск основан на этих древних закопушках. Что там у вас, руда? Не дай бог, рудник откроют!
-Мы, отец, и сами этого боимся, потому и ходим, чтобы разведать, что и как. А ты, на всякий случай, помалкивай, тем более Арчбе не проговорись. Ничего, мол, не знаю, за шишками ребята ходят.
-Понял. А что матери скажем? От неё ведь не скроешь.
-А то, что я тебе передал, то и ей скажи.
На этом разговор был закончен, и Стёпа почувствовал облегчение. Что касается Егора и Агафона, то тут объяснением могли быть кедровые шишки и охота. Осенью хозяйственные работы поубавились, и родители  их особенно не досаждали с вопросами, куда и зачем ушёл.
15 октября время, когда на Холзуне начинается зима, но в тайге осень ещё пытается сопротивляться. У подножья, внизу земля сырая и холодная, снежок уже не раз падал и таял; это еще не настоящая зима, с оттепелями и возвращением по-осеннему теплых дней, хотя медведи уже ложатся в спячку.
В этот день трое друзей бодро шагали по тропе, проложенной ими самими ещё в летние дни. Вместе с ними бежала весёлая собачка Егора, за плечами которого висела старенькая одностволка. Байкал опытный на охоту пес,  хотя и не совсем сибирская лайка, но охотнику помощник.
Припорошенный свежевыпавшим снегом, Холзун высился вдали седой и горбатой стеной длинного хребта.  В падях и распадках серой периной по утрам лежал туман, всходило солнце, он шевелился, будто там ворочались беспокойные белые звери, таял, клочья его седыми космами  цеплялись за выступы скалы, а потом растворялись, будто их и не было. Приметы предзимья в тайге заявляли  явственно  и четко нетающим снежком в темных и сырых оврагах, подмерзшей корочкой земли после проливных осенних дождей, поблекшими травами, серой стеной все еще стоявшей по опушкам пихтачей и осинников. Снежок еще не придавил бурьяна к земле, как и деревья, буйные травы  умерли стоя, и придет время, тяжелая снежная шуба спрессует, вдавит  их в землю, словно прикатает тяжелым катком.  А пока эти непокорные стебли то и дело вздрагивали, сбрасывая сырой снег на одежду бредущих людей. Степан с Егором молча переносили этот холодный душ, и только один Агафон  ворчал:
- Еще топать да топать, а у меня все штаны мокрые. Как ночевать в сырости будем?
- Первым делом надо снять штаны, потом разжечь костер, - поучал Стёпа. – Самое гиблое дело пытаться согреться в мокрой одежде. И тут даже костёр не поможет – хворь пристанет, не отвяжешься.
-Ага, сколько раз пытался у костра сушить носки, они всегда сгорают.
- А ты как хотел. Портки сушить не халам-балам. У драной овцы… - Егор хотел произнести поговорку и осёкся, забыв продолжение.
-Это я-то овца! – возмутился Агафон, но тут совсем рядом вдруг прозвучал звонкий, как удар гонга, крик ворона.
- Смотри, Гоша, это ворон тебе ответ даёт,  Все лето не видно было и не слышно, а тут вот он – объявился. Предупреждает, что зима скоро. И ведь не видно было до сих пор, как и снегирей.
- А что ты хочешь, у снегиря и имя снежное.
Агафон уже забыл про обиду.
-Нынче, впервой как побелело, я в школу бегу, а с берёзы: «фью-ить, фью-ить». Поскрипывают, словно дужка у  ведра на коромысле.
-А что, Гоша, ты воду на коромысле носишь? – удивился Егор.
-Ну, не я так маманя. Она у меня всё примечает. Взять тех  же синиц. Ни  весной, ни летом не слышно, а тут на тебе - объявились. Как октябрь, уже стучат в окно. Маманя мне говорит:  «Ну, вот, сынок, привечай. Где твоя птичья кормушка?»
 - А у меня кормушка,  чего  не положишь, сорока тут как тут. Мигом всё слопает. От неё не убережешься.
На тонкой пелене снежка уже обозначились следы хорьков, горностаев и ласок, охотящихся за мышами, пытающимися укрыться под ворохами опавшей листвы. Черная белка, свесив пушистый хвост, уркала и сердито цокала на пришельцев, но Степа запретил стрелять.
Это время, когда тетерева сбиваются в стаи и носятся от одного колка до другого и лишь в полдень спускаются на землю, чтобы полакомиться ягодами шиповника,  рябины или калины. В эту же пору, в сутеми тусклого дня, в серости и сырости северного склона, среди ржавого и тронутого  прелью пласта опавшей листвы вдруг замечаешь пряди ярко зеленой травы. Словно локоны зеленоволосой русалки, травяные мочала, явно чувствуют себя привольно в холод и слякоть, а отсутствие солнечного света будто идет неувядающей траве на пользу. Эта же трава-мурава любит и берега лесных ручьев, она же прекрасно уживается в глухом сумраке пихтача, иногда даже не имея травяных соседей, блаженствует в полном  одиночестве среди желтоватой, голой земли.
Егорка с тоской поглядывал на зубчатые гривы горных увалов, где стояли березняки, столь  любезные тетеревам-косачам, и даже Байкал, рыскающий из стороны в сторону нет-нет да поглядывал на своего хозяина: «Ну, что же ты, когда займемся настоящим делом?»
В сумерках они перебрели обмелевший Хамир, едва мерцавший в темноте серебристыми струями, причем, Агафон умудрился зачерпнуть сапогом воды, и стали лагерем под тем же кедром, как тогда в августе, когда их застал ливень.
Языки пламени рвутся вверх, сверкающие искры уносятся к небесам, растворяясь в черной тьме. Вдруг что-то светлое метнулось в сторону белеющего березового ствола.
-Что это? – удивленно спросил Степа.
От Агафона  это тоже не ускользнуло:
- Вроде бы летучая мышь так не летает.
Егор усмехнулся:
-Скажешь тоже! Летучая мышь носится зигзагами туда-сюда, а это шлёп, и готово! Белка летяга,  вот кто это.
Стёпа заинтересовался всеръёз.
-Интересно. Никогда не видел, хотя про неё слышал. Пожалуй, самое загадочное существо в нашем лесу. Вот бы разглядеть поближе!
-Она пугливая, да и темно. Даже днем подойдешь и не увидишь, она быстренько переберется на другую сторону. Как дятел. Тот стучит, ты за ним, а он вокруг ствола прыгает и не улетает. Так и летяга. Любопытная, сидит-сидит, и нет-нет, да и выглянет. А летает-то всего от дерева до дерева. Вроде как планирует.  Вцептся в кору и сидит.
-А ты откуда всё знаешь?
-С отцом на охоту ходил. Они от выстрела выскакивают из своих дупел. Сидит, глазами луп-луп. Они у нее большие, черные.
-Отец убивал?
-Пошто! Они никому не нужны, мех никудышний. Пускай себе живет! Кабарожку как-то он стрелил, а потом сказал:
-Нет, больше не буду убивать. Больно жалко, махонькая такая! А называется олень.
Все замолчали, обдумывая сказанное Егором.
Утром, поёживаясь, встали с восходом солнца, но оно уже не торопилось греть. Обмелевший Хамир сверкал иссиня-черной водой, а у берегов молодой ледок хрустел, как стекло. Проламывая ледяной припой, Егор со Стёпой, плескали в лицо обжигающую холодом воду, а Байкал, радуясь морозцу, кувыркался в снежке, пока ещё больше похожему на куржак, на иней, густо облепивший траву.
-Может, стрелить, - предложил Егорка, вертя в руках своё ружьецо, когда они подошли к Агафону, разжигающему костерок.
-Вот ещё не хватало! – отозвался Стёпа. - Терпеть не могу бессмысленное  баханье охотников, глупое и вредное.
Когда подходили к штольне, весело снующий взад-вперед Байкал вдруг стал жаться к путникам, путаясь у них под ногами.
-Что это он? – спросил Степа, срывая и кладя в рот горькие ягоды калины. -Чуешь, Егор, неспроста это.
- Да, похоже, боится чего-то.
- Это «чего-то» то самое, ради чего его и взяли. Вот теперь, Егор, давай, пали, пора уже. А кобелишка твой, видно, только перед косачами герой.
Гулкий выстрел резко прозвучал в осенней тишине леса, напугав возмущенно застрекотавшую сороку. Несколько минут все стояли, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в настороженный осенний день, и Егор хотел  уже повторить выстрел, как вдруг Байкал, до сих пор молчавший, возбужденно залаял и бросился напролом через травяной затор.
-Глядите, глядите! – возбужденно воскликнул Агафон, - вон же она,  та самая медведица поскакала  среди посохшего бурьяна! Ишь, спина мелькает. А за ней и её ребятёнок бежит, не отстаёт, катится колобком, мячиком  да ещё и подпрыгивает.
-Катится-то катится, - отвечал Степа, - а я вот думаю, что мы с этой медведицей конкурентами стали.
- Как это? – удивился Агафон.
- Да очень просто, она же здесь уже второй раз встречается. Явно облюбовала штольню под берлогу. Настоящая хоромина, чтобы зиму пережить, а тут мы заявились, и все её планы нарушили. Похоже, мы как люди каменного века, которым приходилось сражаться с пещерными медведями за право обладать подземным убежищем.
- Пожалуй, действительно так, - сказал Егор, держа ружьё, из дула которого всё ещё струился дымок. - Нам хорошо, у нас ружьё, а вот каково было древнему человеку? Одной дубиной оборонялся и добывал себе пищу.
Агафону вдруг стало весело:
-А вы не обратили внимания, как она бежала? Вперевалочку, так это не торопясь, и нет-нет, да и обернется назад. Посмотрит на нас, будто с укоризной и дальше топает. Видно,  жалко ей такую хорошую квартиру нам уступать.
- В общем, мы герои, - съязвил Егор. – Посмотрел бы я на тебя, Гоша, встреться нам эта Марья Ивановна в узенькой штольне. Вот бы она потешилась!
Однако позубоскалили о медведице и вскоре забыли. Впереди ждала интрига – жгучая загадка – что за пустота скрывается во мраке подземелья.
Когда пролезли через пролом в завале, Стёпа сказал:
-Доставай, Гоша, свою карбидку, авось, просветит вашу пропасть.
Пробираясь через завалы и нагромождения каменных обломков они достигли края выработки; загадочный провал развёрзся перед ними, однако, даже ацетиленовый светильник не пробивал кромешную тьму. Белый луч, будто плавал в мутно-чёрном мраке, колышащимся  то ли от  испарений, то ли от  пыли.  Казалось, там волнами клубились облака тумана, заволакивающие пустоту перед ними. Степа бросил камень в черный провал, он глухо загремел, вызвав небольшой камнепад. Дробный перестук мелких обломков постепенно затих, и снова воцарилась мертвая тишина, в которой отчетливо слышался стук капель с потолка.  Все напряженно прислушивались ко всем этим звукам, а Степа сказал:
- Чувствуете, обрыв наклонный и не так уж глубок.
Он снова посветил, теперь уже вниз, пытаясь заглянуть в мрачную глубину пропасти, и вдруг заговорил языком 18 века:
-Яма зело не простая, пещерой называется. Явно, эта пещера естественного происхождения.
-Естественного, это значит, что не человеком сделанная? – спросил Агафон.
- Совершенно верно, всё это сотворила природа. Вода, братцы, вода промыла сию пустоту.
- Вода камень точит, - многозначительно сообщил Егор. – А где же она, эта вода? Кроме капель её не видно.
- Значит, была и ушла, где-то в другом месте работает. Может, внизу, под нами или где в стороне. А то, скорее всего, климат поменялся, суше стало. Это же всё происходило в течение миллионов лет, за это время сколько перемен было и в климате и в целых эпохах.  Где там, Егор, наш штырь? Не зря же я в кузню ходил, просил сробить. Сейчас заколотим, чтобы веревку привязать.
Сказано – сделано. Спущенной вниз веревки хватило с лихвой достать дна. Степа с силой потянул, подергал канат, пробуя прочность, а затем заявил с оттенком торжественности:
-Парадный трап для спуска важных персон готов, – и добавил:  - Нам повезло, что стенка не вертикальная, легче будет подниматься назад. Вот, глядите, спуск способом «сидя», альпинистами называемый «дюльфер».
Став спиной к краю обрыва, и, пропустив веревку через спину и плечо, он сел на неё. В одной руке зажженная свеча, другая держит верёвку. Отталкиваясь ногами от стенки обрыва, Степа рывками, похожими на прыжки, стал спускаться в пропасть и через минуту крикнул:
-Ура! Стою на необитаемой земле и ощущаю себя в мире инопланетян.
-Что там? – в нетерпении чуть ли  не хором  выкрикнули Гоша  и Егор.
-Большая камера с высоким потолком, идущая вдаль.  Чувствую тягу воздуха, довольно сухо, но где-то журчит вода.
Вскоре все трое друзей стояли на земле терра инкогнито. Высвечивая стены и озираясь по сторонам, они  осознавали себя в чужом, незнакомом мире, волнующим их и наполняющим каким-то магическим трепетом.
Кажется, Гоша с Егором забыли обо всём на свете, но Стёпа вернул их в реальность, сказав, глядя на часы:
- Уже половина третьего, а в пять из Масляхи уходят лесовозы с лесом. Нам надо на них успеть.
Пробыв не более двух часов под землёй, друзья по той же верёвке вернулись на привычную им родную землю.
                Зимняя разведка
Стыло в тайге в хмурый и тусклый день, но радостно и светло, когда сияет солнце. Тогда и мертвая тайга оживает, в другое время заснеженная, безмолвная пустыня. Остроконечными пиками и шатрами стоят пихты, закутанные в белые тулупы. За ними развертывается широкая горная панорама с  синеющими таёжными далями и стоящим белой стеной  Холзуном. 
Укрывшись ледовой бронёй, дремлет Хамир, и лишь темнеющие полыньи и промоины напоминают, о том, что горная река жива. Там пульсирует и бьётся бурливая, непокорная волна. Кургузые птички оляпки суетятся вдоль ледового припая, то и дело ныряя в кипящую водяную пучину. Ком снега упал с мохнатой пихтовой лапы, пестрая, с  чёрна птица кедровка громким,  дребезжащим криком возвестила о том, что в заснувшем лесу появились люди. Пётр Иванович, запрягши своего Карьку, вёз домой приехавшего на каникулы Романа.
Приехать в тайгу из города всё равно, что окунуться в сонное царство. Но ведь и здесь жизнь идёт! У Романа большие планы, в том числе и эта таинственная пещера: как не посмотреть, что за подземный город открыли его друзья! Само собой, отцу с матерью надо помогать. 
Марфа пыталась было возражать: «Что же это – приехал всего на две недели и уже из дому». Но Петр Иванович сына поддержал: «Засиделся там в кабинетах на лекциях, пусть разомнется, по лесу побродит». И больше того, напомнил: «А ты, мать, что, забыла, с Афониной горы сено надо доставить. Своё-то уж на исходе, нам со Степаном вдвоём не управиться, а с Ромой будет как раз по силам».
Стог сена, заготовленный на крутом склоне, летом доставить было проблематично, вся надежда на зиму, когда его можно утащить волоком. Ни трактором (да и где он, трактор!), ни конём невозможно – слишком круто и опасно. Но где коню нельзя, можно человеку. Ты, Марфа знаешь, там метров 300, может больше, надо пробить дорогу поперек  склона горы, где крутизна под 35 градуов. А загвоздка в том, что всё это над скальным выступом, если сорвёшь или тебя снесёт, то не поздоровится  - будешь скакать через эту скалу. Шею сломать можно. А уж дальше будет легче – скоростной спуск, хотя и там придерживать надо, чтобы всем не улететь. «Вот беда-то какая! - причитала Марфа. – Однако, я с вами пойду, может, как-то подсоблю». «Ты что, мама, - вступил в разговор Стёпа, - мы втроём управимся без проблем».
Но мать на своём:
-Нет, нет, я с вами.
И отец тоже:
-Бесполезно её уговаривать, всё равно пойдёт.
Хочешь-не-хочешь, а работу делать надо. В ясный морозный день Пётр Иванович распределил обязанности сенной операции. Он со Стёпой в роли тягловой силы, Роман поддерживает бок стога снизу, чтобы не ушёл, не свалился под откос. Марфа (самовольно) бегает вдоль по дороге внизу, подаёт советы, больше похожие на команды. Отец сердито от них отмахивается, временами огрызаясь, и тянет свою линию (и воз сена)  вопреки указаниям жены.
Рома:
-Стёпа, вы как бурлаки у Репина. Давайте, я покомандую:
-Эй, ухнем, эй ухнем! Сама пошла, сама пошла!
-Ты гляди, сам не улети. В волокуше-то явно более ста килограмм будет.
Не успел договорить, как прямо над скалой возок выдернуло из колеи, и Роман вместе с ним кувырком полетел вниз.
-Ах! – только вскрикнула Марфа, А Стёпа с отцом с ужасом молча смотрели на цирковой трюк с сальто мортале Романа.
Великолепен воздушный пируэт вместе с освежающим фонтаном снега и заключительный аккорд с мягким приземлением в полутораметровый снежный сугроб.
-Рома, ты как!?
Восхитительное ощущение свободного полёта из пушки на луну и столь же приятное, мягкое приземление.
И мать:
-Рома, ты не ушибся?
-Будто нырнул в океан с газированной водой.
На этот раз все обошлось. Пролетев метров пятнадцать над скалой, Роман зарылся в снег, который его и спас. Рассек немного обо что-то бровь, в общем, отделался, как говорят, лёгким испугом и прибавилось работы. Сено оказалось разбросанным, и его пришлось долго собирать, в том числе со скалы. Потом уж по дороге до дома возок тащили на лыжных нартах тройной человеческой силой.
На Чудскую копь  выбрались в полном составе. Дорога неблизкая, а снег глубок, без ночёвки не обойтись.
-Гоша, а ведь пасека-то тебе знакомая, - напомнил Роман.
-Говоришь так, будто я не знаю.
Знакомый Роману пчеловод на самой дальней пасеке у Логоухи,  встретил друзей на крыльце:
-Никак, мужики, за гусями притопали?
-А что, дядя Финоген, неужто Агафона признали? Тогда ж темно было!
-Как не признать, мы же не в городе живём, а в лесу каждый человек на виду, все наперечёт. В тайге всё видно и земля слухом полнится. Ну, проходите, чай набродились по снегу-то.
-А не жалко тогда гусей было?
-Вот ещё скажешь! Мы тогда с женой порадовались, что мальчонка живой и здоровый домой возвернулся.
-Так вот он перед вами стоит.
Роман вытолкнул Агафона напоказ.
-Да я уж и так признал. Как тогда гуси, хороши ли были? Раздевайтесь, отдыхайте, пока моя Марья вам лапшу с гусятиной приготовит.
Утром вышли не так рано, как бы хотелось, но хозяева не выпустили, пока не накормли в дорогу.
Дальше, в верховьях Хамира и летом редко встретишь человека, а зимой и тем более, полное безлюдье. Белая пустыня, где тишину нарушают лишь редкий щебет синиц, стук дятла да звонкий крик ворона, возвращающегося с кормежки близ человеческого жилья.  Тяжко брести по рыхлому глубокому снегу, прокладывая лыжню, шли попеременке сменяя друг друга.  Лыжи хотя и широкие, а проваливаются по колено. Терпи, казак, атаманом будешь.
- Гляди-ка, и водопад на реке замерз.
От брызг поверх воды образовался ледяной панцирь, река под ним шурует, и кое-где темнеют незамерзающие полыньи.  Среди ослепительно белых снегов эти полосы живой воды кажутся черными.  Но что за зверек выскочил на береговой припай? Почти черный, быстрый, размером с кошку. На миг остановился, уставив усатую мордочку на людей, и снова нырнул под снег.
-Так это же норка! – признал Егор, - для неё, что вода, что снег, везде пройдёт, будто и нет никакого препятствия.
Шаг, еще шаг, глотая морозный воздух, Роман упорно буровил снег; говорить не хотелось, но мысли одна за другой теснились в голове. Что за чудеса и как так вышло, что проложенная человеком выработка вдруг сменилась подземной полостью естественного происхождения?  И эта медведица,  что пыталась устроить берлогу в штольне: оставила ли она её  в покое и не устроила ли в ней своё логово? Любопытство, уверенность в том, что эти вопросы они наконец разрешат, придавало силы.
Следом, сосредоточенно и настойчиво сражаясь со снегом, молча шли остальные, и лишь Агафон то и дело комментировал происходящее вокруг или развивал фантазии, рождавшиеся у него в голове. «Вот сорока, - говорил он,  - где она? Нет её здесь, все они сейчас  рядом с человеком, без него им хана. Никакой жратвы нет для неё зимой в лесу. Или синица, не хуже сороки, как осень, так она в деревне. Человек её привлекает и всё, что вокруг него».
--Ага, мясниками их зовут, - отозвался Егор. – Где скотину режут, они тут как тут. Выставят на мороз тушу, всю исклюют.
- А тебе и жалко стало, - не поддержал Егора Степан. – Подумаешь, кроха тебя обидела.
-А вот кедровка и сойка в лесу как-то обходятся без человека.
Егор хотел продолжить этот разговор про лесных  птиц, но Стёпу уже привлекла другая тема.
-Глядите, как снег на горе блестит. Лавиноопасный участок.
-Нам он не грозит, слишком далеко до нас.
-Ты плохо знаешь коварство оплывин, - возразил Стёпа. – Бывает, так ударит, что на противоположный склон вылетит. Правда, Рома?
Роман промолчал, но вспомнился ему давний эпизод из раннего детства, когда ещё жили на Юзгалихе. Он, школьник 2-го класса, учился в тогда в начальной школе в Подхозе. От дома всего пара километров, но по пути на горе висит снег, в любую минуту готовый свалиться на голову. Чтобы не ходить каждый день и не подвергаться опасности,  жил там в чужой семье, как говорил отец: «в людях». Но ведь раз в неделю, в воскресенье как не побывать мальчишке дома! Было раз, пришёл за ним отец в большой снегопад, по-местному «кить». Говорит: «Подождем, сынок, чую, вот-вот свалится оплывина. А тут самое опасное место, как бы нам под неё не попасть!» Снег рыхлый, как пух, и навалило свежего выше колен. И вот стоят они, смотрят, как струйками то там, то там стекают по склону снежные ручейки. Дом совсем близко, слышно как взлаивает  Трезорка, видно, мать вышла покормить его. И идти-то всего ничего,  а вот поди-ка какая незадача. Отец всё притоптывал и говорил: «Бывает, оплывина сорвётся от упавшего с ветки кома снега или от того, что громко чихнул». И тут что-то зашуршало на горе, и снег с шипением помчался на них. В ту же секунду резко ударила волна упругого воздуха, дыхание перехватило,  лицо забила снежная пыль, и какая-то слепая чудовищная сила чуть не сбила их с ног.  Легкие забивала сухая снежная пыль, Роман чувствовал, что задыхается. И вдруг все стихло и остановилось. К счастью, оплывина прошла мимо, хотя и совсем рядом, и не задела их. Маленький Рома говорит: «Теперь идём, папа, оплывина прошла». А отец ему: «Погодим ещё чуток, как бы следом и вторая не жахнула». И верно, всё опять повторилось. Одна лавина упала на другую. Ещё немного подождали и отец говорит: «Вот теперь можно. Я пройду, а ты жди, когда я тебе сигнал дам, не дай бог, как бы третья не пошла. А уж тогда иди скоро, не останавливайся». Рома шёл по оплывине и удивлялся: свежий снег мягкий да рыхлый, а тут лежал твердый, что твой бетон.
Полузаплывший снегом вход издали выдавал штольню. Куржак повис на ветвях близстоящих деревьев, штольня дышала, изморозью украшая всё вокруг себя.
Все остановились, оглядываясь вокруг. Нигде никаких следов, штольня никого не привлекала и казалась чужеродным явлением в тайге.
- Доставай свою пушку, - скомандовал Роман, обращаясь к Егору, - посмотрим, прячется ли кто в этом убежище.
-Да нет там никого, - уверенно сказал Степа. – Даже зайцы и те стороной обегают эту дыру. Вон они, следы и все мимо. Заяц потопчется рядом, а в штольню почему-то не хочет лезть.
-Значит, боится, - многозначительно сказал Егор.
Сняв ружьё, он пальнул раз, другой. Эхо разнеслось по лесу и смолкло вдали у вершины скальной гряды.
-  И верно, никого, - согласился Рома, снимая лыжи.
Гуськом все втянулись в штольню; свет карбидок довольно тускло осветил промороженные стены, сверкающие снежной изморозью. Зима, а в Подземном городе то ли весна, то ли осень, и ни зима, и ни лето.
-  Не вижу особого комфорта, - проговорил Роман, оглядываясь вокруг. – Сквозняк тянет, где уж тут зимовать медведю. В берлоге и то лучше.
Егор его поддержал:
-Ну да, там хоть не дует, и медведь сам себя обогревает под снежной шубой. Надышит и тепло. Сосёт себе лапу и никаких забот. А здесь ни того, ни другого. И следов его «постели» не видно.
- Какая еще постель?
- Та, что готовит Михайло Иванович для зимы. Там и валежник и кучи веток. А как же иначе спать, не на голой же земле. А то, бывает, еще поворочается с боку на бок, чтобы лежанка поудобней получилась, по форме тела. А здесь ничего этого нет, кроме заваленного камнями чудика.
- Вот и хорошо, первое препятствие, считай, преодолено. Лучше мертвый бергал, чем живой медведь. Двигаем дальше, - командовал Степан.
По очереди пролезли в пролом.
Степа разглагольствовал:
- Помню, как осенью зашли сюда и поразились внезапно наступившей тишине после яркого солнечного дня, полного щебета птиц и шума реки, а сейчас только мрак и полное безмолвие, что на улице, что в подземелье.
- Беспросветная тьма, таинственная и враждебная, - поддержал его Роман. – Царство бога подземного мира Аида, где обитают мертвые. Однако, благодаря пещерам не вымер человеческий род.
- Теперь осторожней, тут провал, - предупредил Степан. – Сначала надо осмотреться.
 Пламя двух карбидок едва пробивалось сквозь непроницаемую тьму пустоты, лишь ближние обломки грунта высвечивались светлыми пятнами. Роман внимательно разглядывал стенки подземной камеры.
- Кажется, я понимаю, в чем дело, - наконец, сказал он, - здесь везде известняк, порода, растворимая в воде. Отсюда и образовавшиеся подземные пустоты, по существу водяные промоины. Называется карст.
-Тут есть боковые ответвления, похожие на норы, так они малы, - на правах ранее здесь побывавшего объяснял Степан, - их несколько, и в них можно запутаться, потерять ориентировку и вообще заблудиться. Надо бы сделать метки, пронумеровать их или дать название каждой.
Роман согласился, добавив:
- А я думаю, надо сделать план, как делают в шахтах и на рудниках, и тогда все будет ясно, и не заблудишься.
Пробыв в подземелье не более двух часов, поздним вечером в тот же день путешественники вернулись домой.

                Мосты и переправы
- Живем, как Робинзон Крузо на необитаемом острове, – как-то заметил Петр Иванович. – Одних переправ через реки целых три: Бухтарма, два раза через Хамир, - начал перечислять он. - А сколько речушек, мочажин,  болотин.
- А Большую Речку забыл? – поправила жена, – по весне вон как разыграется, страсть, какой страшной бывает! Даже наша Юзгалиха и та норов свой показывает.  Да что там говорить, всегда так жили и наши родители, и деды. Это ты, Петр, из Рассеи-матушки, а мы алтайские люди, горы да реки завсегда нам родными были, тут и бродили и плавились и на лодках, и на плотах. На конях верхом вплавь реки переплывали. И женщины, и девушки все на лошадях сидели, и телег знать не знали. Да и куда с телегой по горам без дороги, так только намаешься с ней. Волоком да потаском, как на санях, все на волокушах перевозили.  Это уж позже плугом, запряженным крепким конем, горы буровили, дороги по оподольям выгребали. На то они копями и стали прозываться, что копанные по нашенскому чернозему.
-А я всё удивляюсь паромам-самолётам, - вставил Петр Иванович, - хитро и просто, а главное без всякого движка плывёт, куда надо. Надо на левый берег – плывёт, надо на правый – плывёт обратно  и с той же скоростью, только поверни подводный руль. Ни соляры не надо, ни лошадей, словом, сам летит, не то, что аэроплан  - без бензина никуда.
-Самолёт-то самолёт, только не на каждую реку его поставишь. Для Бухтармы он хорош, и течение и глубина соответствует, а вот поставь на Хамир, как обмелеет река – на дно ляжет. Так что везде есть свои проблемы, - закончила Марфа.
- На то оно и есть здесь настоящее Беловодье, - соглашается Петр Иванович. – Места богатые, но дикие. Молочные реки, медовые берега. И травы медоносные, и дичь есть, и ягоды. И красота неописуемая. А за все это надо платить. Расплачиваться тяготами бытовухи.
- А ты как хотел? Отрезанные от мира, потому и благодать в природе. Баловаться и поганить некому и то хорошо. Искатели Беловодья, они ведь не дураки были. Увидели реки, леса, горы, земля чернозем и зверья полно и сказали: «Здесь и будем жить за семью замками».
- Ты, Марфа, не забывай, что вот-вот железная дорога подойдет к Зыряновску, а там, глядишь, и к нам дорогу пробьют. Автомобильную. Я недавно разговаривал с начальником нашего леспромхоза. Он говорит:  «Сделаем мост через Бухтарму. Сколько можно терпеть, нам лес возить надо, а на пароме не навозишься». Деловой этот мужик Родькин. Молевой сплав по Хамиру собираются закрывать, значит, дорога нужна. Родькин обещает, сделаем, мол, сами мосты. Сначала через Бухтарму, а потом и через Хамир перебросим. А от государства не дождешься, самим надо мараковать, выход искать из нашего положения.
- Далеко замахнулся этот Родькин. Бухтарма – река непростая, с норовом. Ума не приложу, как это можно перекинуть через нее самодельную переправу. Она как попрет! Зимой еще, куда ни шло, а вот летом…
- Об этом нам с тобой бесполезно рассуждать, им виднее. Говорят, на стальных канатах настил будут класть. Копь на Путинцево расширят.
- На Путинцево само собой. Там рудник, большой поселок. А ведь была еще царская дорога по другой стороне Хамира. Тележная. Узкая, конечно.
- Знаю я ее, – откликнулся Петр Иванович, - местами она до сих пор сохранилась и даже по копи у подножья Ларихи. Для зимы она хороша. Через Бухтарму переехал по намороженной времянке, а дальше до самой Козлушки ни одного моста, ни одного брода. Разве что ручьи по пути какие есть. Получается, что мы почти на острове живем, до нас добраться – надо три раза плавиться! Раз на пароме и два раза на лодке.
- Видно, такая уж наша доля, - вздохнула Марфа, -  как возили грузы на конях в турсуках и куржумах сто лет назад, так все и осталось. Разве что мед теперь загружаем не в деревянные бочонки, а во фляги.
 - А я, мать, надеюсь, что скоро все изменится. Будут и мосты, будут и дороги. На автомобилях будем ездить. Двадцатый же век идет!
И верно, через три года кое какой прогресс был. В 1953 году построили деревянный мост через Бухтарму, а через год замахнулись и на Хамир.
В зимний вечер 1954 года Петр Иванович отдыхал после трудового дня:
 - Вот послушай-ка, Марфа, я прочитаю тебе, что пишет наша газетка «Совхозный рабочий» про нашего Родькина. Того, что построил мост через Бухтарму.
-Ну и что же пишут? Слава богу, что мост изладил. Спасибо надо ему сказать.
-Так теперь его ругают, правда, за другой мост, за шумовский. Пишит некий Багрянов.
-Ну, ну, читай.
-Погоди, света надо прибавить. А так только глаза портить. Подрежь-ка фитиль. Обгорел весь. Вот, вот, теперь лучше стало. В газетке-то шрифт мелкий.
«Расскажем мы о золотой лодочке. Чудес она, правда, никаких не делает, но выгоду приносит громадную. К тому же это не сказка, не миф, а настоящая быль. Владеет этой лодочкой Антон филиппович Блинов.  А плавает она по буйной реке Хамир, что протекает у села Шумовска. Быть бы сей лодочке не у дел, если бы здесь уцелел мост. Строил его леспромхоз под мудрым руководством т. Родькина. Строили наскоро, на глазок и получилось по пословице: «Сбил, сколотил, сел да поехал, оглянулся назад, одни спицы висят». Вздулся слегка Хамир, поднатужился и выбросил мост на берег, как щепку. Лежит он там без пользы и по сей день». 
-Видела я этот разрушенный мост, - прервала чтение Марфа, - верно, снесло его. Он же, этот наш Хамир хоть что попрет, только воды подбавь. И на Родькина этот корреспондент зря напал. Ополчился почём зря. Верно говорят: «Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает».
Да, он еще  набросился на Блинова, что людей перевозит на  лодке.
-Да, я сама с ним переезжала с месяц назад. И слава богу, что перевезли, а так бы куковать мне на том берегу.
-А вот, слушай, что он про него пишет:
«С того рокового времени и началась история золотой лодочки. Жителей, желающих перебраться с одного берега на другой, здесь очень много. Они идут из Козлушки, Столбоухи, Зеваки. К их услугам проворный перевозчик предоставляет свою посудину, которая, надо сказать, весьма вместительна. В нее может войти человек пятнадцать. Но перевозчик не особенно придерживается нормы и смело доводит число пассажиров до 20 и даже 25. То, что некоторые из них прижаты к самому мокрому дну, а иные сидят у них чуть не на шее, нисколько не волнует Блинова. Суденышко, удерживаемое канатом, тяжело трогается к противоположному берегу. Свирепый Хамир обдает путников холодными брызгами, волны заплескиваются в лодку. Но это еще цветочки, ягодки впереди. Не доплывая до берега метров 5, он останавливает свой «корабль» и грозным басом командует: «Прыгай! Не то обратно увезу!» И люди, поеживаясь,нехотя соскакивают в воду, предварительно сбросив с ног обувь. Выжав подмоченные подолы и брюки, пешеходы, проклиная перевозчика-живодера, отправляются в свой путь. А Блинов уже сажает новую партию пассажиров, взимая с каждого по два рубля. Когда скапливается много народу, плата за перевоз резко подскакивает вверх. «Три рублика гоните!» - приказывает хозяин перевоза и протягивает вперед руку, выразительно потирая двумя пальцами. Каждый рейс приносит ему по полсотне рублей, а иногда и больше.  Отдельные дни предприимчивый делец выручает по три-четыре тысячи! Это месячный заработок шахтера».
-Ну, что ты скажешь на все это? Видишь, как разделали  Антона Филипповича, можно сказать, по первое число. Так что теперь, гнать его надо?
-Блинов-то, конечно, крутой мужик, тут ничего не скажешь.  Можно сказать, барыга, но ведь он нужное дело делает. Гнать – это легко сделать, а вот как людям через Хамир перебираться, этот корреспондентишка не написал? Критиковать-то и дурак может, а вот дело сделать – это потруднее будет.
-И по Родькину проехался этот корреспондентишка. Это вместо того, чтобы кланяться ему и благодарить. Сколько людей теперь бухтарминским мостом пользуется. Путинцево без моста бы не было. Я бы этому Родькину орден дал за мост. Это-ж надо: своими силами без государства одолеть такую реку. Бухтарма – она же не шутка, разве что один Иртыш сильнее её будет.
- Помню, помню, как мучались без моста. Бывало, по нескольку дней сидели на берегу, ждали переправу.
-А что до моста в Шумовске, так я думаю, Родькин его еще наведет.  Вот попомните моё слово. Родькин этот человек дела, зря слова на ветер не бросает. Вот у нас бы еще эту проблему решить. Получается, есть предприятия, а что бы они без Родькина делали? Даже один человек может много значить.
- У нас дело похужее будет, - с грустью откликнулась Марфа. – Без моста, как на острове живем. Из-за этого и люди не хотят здесь оставаться. Народу всего ничего  в нашем краю, да и те разъезжаются. Екипецкий на ладан дышит, наш Подхоз вот-вот исчезнет. Что там, всего-то здесь нас не больше  сотни людей наберется. Не больше 20 дворов всего.
-Нет, сотни нет, - откликнулся Петр Иванович, даже с пасечниками не более 80 будет. Так что были лесными островитянами ими, видимо, и останемся.
-Это куда же годится, каженный год люди на переправах гибнут, - продолжала Марфа. -  И весной Хамир дань свою берет и летом в пору разлива, а когда дожди заладят, даже Тегерек норов свой кажет. Нет, не дело это рисковать, и куда власти смотрят?
-До властей от нас далеко, надеяться надо на своих, - отвечал Петр Иванович. – На леспромхоз, на лесхоз. Глядишь, и свинцовый комбинат поможет.  Как говорится «На бога надейся, а сам не плошай». Нынче, как снег расстает, сами будем ладить подвесной пешеходный мостик через Хамир. Стальные тросы выпросили, списанные, у комбината. Место уже выбрали напротив копи. Там берег высокий, с выходом скальных пород.  Закрепить трос можно надежно в бетонной тумбе. На правом  низком берегу дело похужее будет. Придется за пихту цеплять.
 В погожий апрельский день собравшиеся обитатели Екипецкой долины – в основном пасечники – методом народной стройки навесили мостик, и он, худо-бедно, прослужил лет пятнадцать.
К сказанному следует добавить, что Бухтарминский подвесной мост верой и правдой прослужил до 1976 года, когда государство наконец построило капитальный, бетонный. Вот уже 2018 год кончается, а от  старого моста все еще заметен бугорок, водяной бурун на месте деревянной опоры. Что касается Шумовского моста, то он служил гораздо больше. Да и куда денешься – другого-то ведь не было. Правда, грузовые машины в последние десять лет уже не ходили по нему, переезжали вброд. Ненадежен, да и узок он был, дай бог, Жигулю проехать. Легковые с риском, и предварительным осмотром и кое-каким крепежом осторожно все же пробирались. Но всему приходит конец. Летом 2006 года какие-то охламоны ехали на Москвиче, доска на мосту «сыграла», подпыгнула и пробила бензобак. От выхлопной трубы вспыхнул бензин. Охламоны каким-то чудом успели выскочить, а бензобак взорвался с оглушительным шумом. Мост или вернее, то что от него еще оставалось, загорелся и дым стлался аж до самой Козлушки. Так окончил свою жизнь славный Шумовский мост, и печальная весть об этом разнеслась по всему бывшему Союзу. Согласно Интернету, его оплакивали туристы от Питера до Иркутска, что явилось неожиданностью для зыряновцев. С этого момента в таежный край снова пришло бездорожье, безлюдье и глушь, какого не было и 100 лет назад.

                Рассказ о путешествии Брема
У Петра Ивановича на чердаке завалялась старинная книжка «Жизнь животных» автора немецкого натуралиста Альфреда Брема. Мальчишки обнаружили ее и зачитали до дыр. У Степы и Романа она стала любимой, ведь там рассказывалось о жизни диких зверей, тех, что живут у них в лесу. А какие там картинки! По ним можно узнать и определить всех обитателей тайги, что летают и бродят вокруг их дома, изредка выглядывая из зеленой чащи. А тут еще Станислав подогрел интерес:
- Роман, в библиотеках Томска разыщи книгу о путешествии Брема по нашим местам, по тайге Алтая. Прочтешь, не пожалеешь.
- Неужели столь знаменитый автор бывал в наших краях!
- Не только бывал, но и все описал. Про станицу Алтайскую, как тогда называли Катон-Карагай, про озера Зайсан и Маркаколь и даже про  Зыряновск. А было это в 1876 году.
И вот теперь тоска по родным местам, по тайге, по Большой Речке заставила Романа отправиться в библиотеку. И верно, в читальном зале университетской библиотеки нашлась эта редкая книга. Домой её не давали, но и в библиотеке, заполучив её, Роман так углубился в чтение, что забыл обо всём на свет. Стояла тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц соседей, таких же студентов, как и Роман. Мыслями и всем своим существом он полностью перенёсся на восемьдесят лет назад. Порой ему казалось, что и он сам путешествует с немецкими путешественниками. Конечно, его интересовала та часть книги, где описывался переход из Семипалатинска до озера Ала-Коль, а оттуда на озеро Маркаколь, через тайгу и горы в Катон-Карагай и Зыряновск. Как живые в сознании Романа вставали образы не только самого Альфреда Брема, но и губернатора  Полторацкого и его жены, известного фотографа и публициста Любови Константиновны, жителей деревень  офицеров и служащих городка Зайсан и Зыряновска. Роман не мог оторваться, пока не дочитал рассказ о путешествии Брема и его спутников по Восточному Казахстану.
Экспедиция в Западную Сибирь была организована в 1876 году при содействии русского императорского географического общества и при материальной поддержке сибирского мецената А.М. Сибирякова.
Основной целью экспедиции было исследование севера Западной Сибири, поиски северного морского пути к Сибири, но начиналась она гораздо южнее Алтая. Руководитель экспедиции биолог Отто Финш пригласил в нее своего друга и коллегу по профессии уже знаменитого Альфреда Брем и к ним присоединился граф Вальдбург-Цайль-Траухберг – военный с университетским образованием. Кроме того в экспедицию взяли в качестве слуги Ивана Клюге и переводчиков Мартына Дзервита и Михаила Паншина.
Из Петербурга, через Москву на санях по Волге они добрались до Казани, оттуда поехали в Пермь. Затем на тарантасах через Екатеринбург - в Тюмень, а затем в Омск. Из Омска по Иртышу на пароходе сплыли до Семипалатинска. Местные власти, жители городов, интеллигенция, уже знакомая с книгами Брема (что очень удивило Брема), восторженно принимала автора "Жизнь животных". Все было похоже, как когда-то с случилось с великим Гумбольдтом. Радушие, похожее на желание угодить, простиралось до того, что на отдельных участках экспедицию сопровождали главы местных властей:семипалатинский губернатор генерал В. А. Полторацкий и уездный начальник В. Е. Фридерихс. И здесь надо сделать оговорку: не только преклонение перед знаменитостью и служебное рвение двигало обоих чиновников высокого ранга, вся семья Полторацкого, включая жену Лидию Константиновну и детей, любила путешествовать, а сама генеральша занималась любительской фотографией  и была известна как автор очерков этнографического и географического характера. Все: немцы и русские были в высшей степени интеллектуалы, сам губернатор был известным исследователем и специалистом по Средней Азии, вся его семья владела несколькими языками, так что всем было о чем беседовать и обсуждать самые разные аспекты жизни и в первую очередь научные.  В свою очередь немцы  были интересными и приятным собеседниками: Финш – деликатный и интеллигентный, интересующийся всем на свете, Брем – очень общительный, речистый весельчак и шутник.
Уже подъезжая к Семипалатинску, проголодавшиеся путешественники встретились с радушием губернаторской семьи. Вид захудалого городка несколько разочаровал гостей, зато они были приятно удивлены гостеприимством его начальства.
Здесь их ожидал верховой, который проводил до квартиры, предусмотрительно приготовленной для них в доме помощника полицмейстера, коллежского секретаря Николая Герасимовича Герасимова.
Несколько дней, проведенных в Семипалатинске, пролетели быстро и незаметно. Гости готовились в дальнейший путь, а Брем хозяйничал в фейерверочной хозяина – комнате для приготовления патронов для охоты. «Много же их запасали, если в течении двух дней набивкой гильз вместе с Бремом по распоряжению губернатора занимались 4 солдата, - подумалось Роману, - значит и дичи водилось неисчислимо».
1 мая Брем вместе с местным полицмейстером, отличным стрелком, отправился на охоту на бекасов.
Цветущая степь звенела голосами жаворонков, весенние лужи кишели водоплавающей птицей. Сотенные стаи куликов, среди которых выделялись экзотические шилоклювки и ходулочники, целые табуны журавлей, яркие цветные утки-огари, пеганки – все это могло привести в восторг любого натуралиста, и Брем в полной мере наслаждался торжеством столь богатой жизни. Брем, с 8 лет бродивший по лесу с ружьем, был прирожденным охотником. В бытность свою в Африке он отстреливал на чучела сотни птиц, но это не была охота промысловика или любителя, а работа натуралиста, вынужденного убивать птиц и зверей ради науки, ведь сбор коллекционного материала был одной из основных целей экспедиции. Вот и здесь трофеи в виде множества различных куликов, диких уток и прочих птиц пошли на кухню, а их шкурки – для коллекции в научных целях.
Утром 3 мая путешественники простились с Семипалатинском и направились на юг, в Казахскую степь к Аркатским горам, расположенным в 107 верстах, где намечалась первая остановка и была запланирована организованная губернатором охота на архаров. Все было ново для немецких ученых, все в диковинку, но с особой радостью они впервые увидели чудесную птичку, эндемика казахских степей – черного жаворонка.
Уже в полной темноте, ближе к полуночи путники увидели огни горящих костров. Это было заранее приготовленное становище, и у красиво убранной юрты гостей ждала хозяйка – генеральша. На ужин подавали прекрасно приготовленные восточные блюда – плов и шашлыки. Экстравагантность генеральши не знала предела: на пикнике в честь гостей она приказала привезти пианино и вместе с дочерью музицировала прямо в поле, чем привела в изумление не только немцев, но и местных аборигенов, впервые увидевших этот музыкальный инструмент. Обсуждая это между собой, они пришли к выводу, что обладая таким инструментом, они  без труда побеждали бы на любых айтысах (соревнованиях акынов).
Несколько дней путники охотились в Аркатских горах, но только одному Брему посчастливилось добыть архара.
Здесь немецкие путешественники расстались с семейством Полторацких, но договорились встретиться вновь в урочище Майтерек на южной окраине Алтайских гор, куда они должны были прийти через месяц. В свою очередь губернатор решил совместить свой ежегодный объезд границы с путешествием Брема и его спутников. Так все и вышло.
Посетив озеро Сасыкколь и Алаколь, Брем и его спутники достигли предгорий Джунгарского Алатау, где с 1 по 4 мая охотились в окрестностях Лепсинска и знакомились с природой и животным миром на озере Жасылколь в ущелье реки Аганакты, после чего повернули назад, на север.
По реке Тентек они снова прошли на Алаколь, а затем направились в сторону Тарбагатая. Пройдя вдоль южного склона хребта, экспедиция достигла пограничного поселка Бахты, откуда по долине реки Эмель, прошла в пределы Китая. Из Чугучака путешественники поднялись на вершину Тарбагатая и перевалом Бургусутай спустились в Чиликтинскую долину.
В середине мая путешественники прибыли в Зайсан, где их ожидал самый теплый прием. Зайсану, приютившемуся у подножья Саурских гор, было всего 7 лет, но это уже был вполне уютный поселок с 2000 тысячами жителей и 163 домами, с крышами и улочками, засаженными молодыми тополями. Брему и его спутникам было представлено все городское общество. В честь гостей в парке на берегу Джеминейки вечером был устроен фейерверк и концерт хора казаков. Все это произвело впечатление на немецких гостей, вовсе не ожидавших встретить в таком «медвежьем углу» цивилизацию и образованных людей. Но Брема интересовало совсем другое, гораздо лучше он чувствовал себя среди людей близких по духу, охотников, чабанов, крестьян. Они могли рассказать о диких животных то, чего не знали и ученые, а именно за этим и приехал сюда Брем. Более всего его интересовали сведения о таких редких животных, как дикий верблюд, кулан, снежный барс, улар, сибирский козерог. Лучшим знатоком местного края считался А.С. Хахлов, облазивший окрестные горы. Он поделился всем, что знал, познакомил с местными охотниками, вместе с майором Тихоновым содействовал немецким зоологам в приобретении шкур горного леопарда, как называли тогда снежного барса, куланов, бывших тогда обычными в призайсанских степях.
Из Зайсана Брем совершил экскурсию в горы Саур, где по совету Хахлова охотился на уларов, а затем вся экспедиция по почтовому тракту прошла до реки Кендерлик, пересекла пески и вышла к Черному Иртышу у сопки Ак-Тюбе. Здесь путешественники пересели на приготовленные для них лодки и спустились до плавней в устье Черного Иртыша, где познакомились с местными рыбаками и ихтиофауной,  после чего вышли в Зайсан, пристав к Бакланьему мысу на северном берегу озера. Полюбовавшись живописными останками прибрежных глин, экспедиция направилась на север, в сторону виднеющихся на горизонте Алтайских гор.
Призайсанская степь встретила их шелестом ветерка в зарослях ярко-желтых ферул и невысоких кустиков саксаула, звоном кобылок и пением многочисленных жаворонков, многих из которых Брем и его спутники видели впервые. Особое умиление, и даже восторг, вызывал черный жаворонок – маленькая задорная и очень бойкая птичка с желтым клювом и необычного для жаворонка угольно-черного цвета. Пригнувшись, она бегала по земле как мышь, или сидя на макушке куста, весело распевала песни. Было много и других интересных встреч, ведь Зайсанская котловина, несмотря на пустынность, богата животными, здесь даже есть эндемичные, то есть нигде более не встречающиеся виды. Путешественникам повезло: они не только видели куланов, журавлей-красавок, дроф-красоток, стрепетов, бульдуруков, садж, сурков, но и поймали недельного куланенка.
У речки Калгуты экспедиция вступила в предгорье Курчумского хребта. Березовые рощицы, заросли кустарников, выветрелые гранитные скалы сопровождали путешественников до местечка Майтерек, где они сделали дневку для отдыха и охоты. Здесь они встретились со своими друзьями, губернатором Полторацким и тронулись дальше.  Отношения между местными россиийскими властями и немецкими гостями были самыми сердечными. Это чувствовал и Роман, два дня, не отрываясь, в читальном зале библиотеки читавший книгу.
С нетерпением Финш и Брем ожидали появления своих друзей. Около часа облака пыли и конский топот возвестили приближение поезда, который оказался гораздо более многочисленным и блестящим, что удивило немцев и даже привели в восторг. Впереди под предводительством опытных пастухов скакал целый табун лошадей, голов в 60, которые должны были доставлять молоко для приготовления свежего кумыса, служившего живительным источником для многочисленных казахских старшин. Их было много, среди них султаны, украшенные медалями и другими знаками отличия, все на отличных лошадях и в сопровождении многочисленных верховых, перед которыми конвой,  сопровождавший исследователей. состоящий из 8 казаков и дюжины казахов, совершенно терялся. Тринадцатилетний сын губернатора Саша, искусный и неустрашимый наездник, ни за что не хотел уступить в верховом искусстве казакам и казахам, и первым прискакал и приветствовал путешественников. Вскоре показался и генерал, его смелая супруга и юная дочь. Как и следовало ожидать от такого любезного семейства, свидание было столь же непринужденно, сколько искренно и радушно, и вскоре все уже сидели за обедом в уютной юрте, весело делясь между собой случившимся за последнее время событиями.
Отсюда начинался самый трудный путь. Поднявшись по ручью Узун-булак до вершины Салкын-Чеку, экспедиция двинулась вверх по гребню хребта, по тропе, по которой чабаны гоняли скот на местные пастбища. Где-то здесь всего 13 лет назад прошел Г. Потанин, еще раньше Карелин и, возможно, давным-давно, ещё в конце 18 века искатель ревеня И. Сиверс.
К 3 часам после полудня путешественники достигли узкой луговины, лежащей на высоте 1600 м, и замкнутой кругом снежными горами. Тут предполагалось расположиться на ночь, после того, как  в этот день  перешли 14 речек и три перевала – первый на высоте 1500, второй – 1400 и третий – 1720 м, причем первый составляет границу с Китаем. Снег и град сменились ливнем, а что касается дороги, то о ней не могло быть и речи. Путники поднимались все выше и выше вдоль пенящихся речек, пересекали их, иногда долго ехали по их руслу, а где утесы преграждали путь, карабкались по узким уступам высоко над пенящимися стремнинами, надеясь только на лошадей и проводников казахов. Финш нигде не пишет, договаривались ли с китайцами о пересечении границы, но в то время свободный проезд вполне допускался. Более того, Полторацкий ежегодно посещая озеро Маркакуль, тем самым как бы подготавливал передачу его России.
Любовь Константиновна, невзирая на усталость и тяготы пути, вела фотосъемку, то и дело устанавливая громоздкий фотоаппарат, делала и коллективные снимки, и пейзажные, а однажды отстав от всех участников, задержалась до полуночи потом вынуждена была догонять остальных уже в темноте, и это при ужасающих условиях дикой тайги, чем вызвала немалое беспокойство, как генерала, так и его гостей.
В следующие два дня шел дождь, перемежающийся со снегом. Измученные, промокшие путешественники пробирались сквозь дебри и скалы, и вдруг неожиданно открылся вид на Маркаколь.
-Это превосходно! – воскликнул Брем,глядя на зеркальную гладь огромного озера, окруженного горами, на вершинах которых сверкал снег. Несмотря на непогоду и туман, струившийся над водой, озеро поразило путников своей дикой красотой. Со всех сторон к огромному водоему подходили лесистые горы, длинными мысами вдаваясь в водную гладь. Клочья тумана клубились в распадках, белыми призраками поднимаясь к вершинам скалистых гор.
Путешествие через озеро Маркаколь и перевал Бурхат в долину Бухтармы заняло 8 дней, и было полно приключений, временами опасных и рискованных, но зато путники вдоволь налюбовались такими пейзажами, которые они вряд ли где еще могли бы увидеть. Они мерзли под проливными дождями, пробирались через бесчисленные бурные потоки и завалы снега, зато по вечерам грелись у костров, слушая заунывные, берущие за душу, казачьи песни. Единственно, что всех огорчило, царица алтайских гор Белуха, хорошо видная с перевала Бурхат, на этот раз была закрыта облаками. Тем  не менее, казаки, сопровождавшие отряд, с радостью отметили возвращение на русскую землю. Граница с Китаем проходила как раз через перевал. Здесь закончился горный маршрут, дальше путников ожидал более легкий путь по обжитым местам. За время похода люди так свыклись друг с другом, что многие получили дружеские прозвища. О. Финша, занимающегося на бивуаках съемкой шкурок с птиц и зверей, прозвали «поваром», а Брема за его массивный нос – «носачом».
Роман и удивлялся и гордился, что живет в горах Алтая, о путешествии по которым автор книги выразился так: «Я прибавлю от себя, что восхождение на вершину Грей-пика в Скалистых горах США высотой 4600 м может быть названо детской прогулкой, сравнительно с тем, что мы вынесли на Алтае». Кстати, как заметил Роман, книгу писал вовсе не Брем, а Финш. И получилось так, что пригласив в экспедицию знаменитого друга, Финш оказался на вторых ролях и даже авторство как бы перешло от него к Брему, что явно несправедливо.
Спустившись в долину Бухтармы, путники наконец попали в населенные места, где встретили самый теплый прием в станице Алтайской, как назывался тогда Катон-Карагай.
«…Из немцев мы были первыми посетителями Алтайской станицы (по-калмыцки Катон-Карагай), которая существует еще с очень недавнего времени. Она обязана возникновением Семипалатинскому губернатору, генералу Полторацкому, который, заняв в 1869 году китайский пограничный пост Чингистай, в 20 верстах от него основал так называемую станицу, то есть поселок казаков и роты пехоты. Это было в 1871 году.
Здесь путешественников ждали богатые подарки. Кроме продуктов сельского хозяйства им преподнесли охотничьи трофеи: а именно шкуры медведя, лисицы, рыси, росомахи, соболя, колонка, хорька, ласки, горностая, белки, байбака, летяги. Сюрприз этот был приготовлен офицерами местного гарнизона, которые оказали такой радушный прием, что немецкие гости были поражены. Как писал Финш: «Это радушие никогда не изгладится из нашей памяти и останется навсегда одним из приятнейших воспоминаний». В юрте, особенно празднично убранной цветами, где подарки были расставлены как в музее, члены немецкой экспедиции были встречены офицерами в парадной форме, и по местному обычаю начальником в знак особого уважения были поднесены хлеб и соль.
Комендант майор А.И. Бахарев сказал приветствие, на которое доктор Брем, как самый искусный оратор экспедиции, отвечал благодарностью от ее имени. Превосходный завтрак был уже готов, и вскоре непринужденная, веселая беседа и тосты оживили веселый кружок, которому придавало особый блеск присутствие генеральши Полторацкой и ее дочери. Даже в музыке не было недостатка. Под аккомпанемент скрипки и балалайки казаки исполнили свои песни, которые вскоре уступили место танцам.
После полудня губернатор дал в честь немецких путешественников  большой обед, короче, они наслаждались алтайским гостеприимством. Кроме воспоминаний члены экспедиции увезли отсюда дорогие и ценные подарки. Граф Вальдбург получил прекрасные шкуры рыси, лисы, росомахи, Брем – великолепного соболя и громадный медвежий мех, Финшу, как начальнику экспедиции, была поднесена громадная шуба из меха кабарги и туземный нож.
«Преклонение перед иностранными авторитетами отличало русских уже и тогда, - подумалось Роману. - Немцев принимали куда более пышно, чем два года спустя встречали экспедицию великого Н. Пржевальского в Зайсане». Незадолго до этого он читал работы публициста и ярого поборника Сибири Н. Ядринцева, который иронически отзываясь о «заморских» гостях, позже писал в очерке «Сибирская Швейцария»: «…даже знаменитые желудки бременской  экспедиции, отличавшиеся огромным истреблением яств и питий, чему подивились даже сибиряки, остались вполне довольны, так как их угощали и дупельшнепами, и шампанским: подобные обеды стоили несколько сот рублей».
Хотя пирушки и торжественные приемы отнимали много времени, Брем и его спутники были довольны, ведь торопливость переездов не позволяла им самим добыть драгоценные шкуры зверей, которые могли быть использованы в качестве коллекционного материала для научных целей. Конечно, сказывалось и присутствие столь высокого чина, как семипалатинский губернатор. Дальнейший маршрут немцев проходил на Барнаул; здесь кончалась граница Семипалатинской области, на правом берегу Бухтармы начинался Бийский  уезд Томской губернии, однако генерал Полторацкий с семьей решил продолжить путешествие, тем более, что лежащий по пути Усть-Каменогорск входил во вверенную ему территорию.
Ненастная погода, туман и дождь, лившие в Катон-Карагае, только изредка давали возможность бросить взгляд на окрестные горы, но как были поражены путники, когда, проснувшись в день отъезда 13 июня, они увидели перед собой панораму гор, покрытых свежевыпавшим снегом, придававшим вершинам еще более величественный вид и высоту. Восходящее солнце еще более усилило эффект живописного горного пейзажа. Темные леса, окаймляющие зеленые долины, ярко освещенные пики, резкие контрасты света и тени, все вместе производило поражающее впечатление.
Но путешественников ждали необъятные просторы Западной Сибири. Простившись со столь радушно встречавшей их Алтайской станицей, 13 июня  они пересели в тарантасы, запряженные лошадьми, и по почтовому тракту отправились в Зыряновск. Путь их пролегал через деревни, существующие и поныне: Медведка, Солдатово, Березовка, Солоновка. Их сопровождал управляющий Зыряновскими рудниками Г. Бастрыгин. Описание этого отрезка пути Роман читал с особым вниманием, ведь путники приближались к его родным местам.
Дорога была отличная, по пути путники не переставали восхищаться прекрасными видами и временами даже досадовали, что от быстрой езды онине могли в достаточной мере насладиться открывающимися пейзажами, где на горизонте все время виднелись снежные горы. Путешественники проезжали деревни: Медведку, Солдатово, Александровку, Андреевку, отличавшиеся хорошими постройками и могли свидетельствовать о благосостоянии жителей. Известие  о приезде губернатора и чужестранцев выманивало на улицы почти все население. Путешественники отмечали, что русские на Алтае красивый и рослый народ, большей частью белокурый; между женщин и девушек нередко встречаются статные и с очень недурными физиономиями. Отметили и своеобразный костюм женщин: пестрые платки, обвязанные вокруг головы, яркие, чаще красные, платья, ожерелья из крупных зеленых и белых бус, - способствовали благоприятному впечатлению. Длинноволосые, бородатые, чаще рыжеватые, белокурые мужчины не отличались от русских, живущих в Европейской части страны. Бросались в глаза только их разнокалиберные войлочные шляпы, варьирующие по цвету от черного до светло-голубого.
Везде, где меняли лошадей и где могли видеть внутреннее устройство жилья, немцев поражала необыкновенная чистота выбеленных деревянных стен, полов и простой, но прочной мебели. Как поняли путешественники, благосостояние крестьян зависело здесь не столько от плодородия почвы, сколько от другой важной причины: они старообрядцы! Главная причина благосостояния их в том, что они не пьют водки! В то время как сибирский крестьянин значительное число дней в году проводит в пьянстве и безделье, старообрядцы работают, и благосостояние их возрастает.
Тут Роман задумался. По разговорам родителей он имел представление о жизни кержаков в былые времена. Старообрядцы не пили водку, но делали пиво-брагу и гуляли неделями. Но они знали свое дело и наверстывали опущенное, отрабатывая потом по 16 часов в сутки. Однако, что авторы пишут дальше?
«Зная, что старообрядцы оказывают не совсем радушный прием иноверцам, считая их еретиками и признавая нечистым все, до чего они коснутся (посуда), я не ожидал особо приятного впечатления от встречи с ними. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что везде нас ожидало предупредительное гостеприимство. Яичница, молоко, запеченная в тесте рыба и особенно знаменитый алтайский мед – чистый и во всевозможных смесях (мед с маком, малина с медом и т.п.) стояли везде, готовые к нашему прибытию на опрятно накрытом столе. Замечу, что гостеприимство оказывалось не только потому, что с нами был губернатор, такой же радушный прием ожидал нас и позднее, когда мы были одни».
Привыкнув к тому, что целые деревни сбегались смотреть на иностранцев, путешественники не удивились, что перед Березовской станицей их ожидала целая толпа народа. Она состояла из празднично одетых женщин, как им сказали, исключительно из девиц, которые, впрочем, ожидали не путешественников, а прибытия странствующего образа Казанской Божьей матери. Девушек охраняли несколько ловких парней, помогая им сокращать время ожидания.
Далее Финш пишет:
«Мы имели возможность убедиться в богатстве здешних мест скотом. Шестерка лошадей, впряженная в легкий плуг, свидетельствовала не о неудобстве пашни, а об изобилии лошадей. Не особенно приятный для путешественника пылкий темперамент последних не раз давал себя чувствовать, но благодаря ловкости ямщиков, дело обходилось без последствий. На переезде в 40 верст между станциями Александровка – Зыряновск лошади нас понесли, но ловкий ямщик остановил их тем, что на всем ходу спрыгнул с козел и уцепился за дугу коренной».
Часам к 10, при совершенной темноте и проливном дожде путники достигли Зыряновска и были радушно приняты в доме начальника рудников горного инженера Александра Николаевича Бастрыгина, где были к тому же удивлены самым приятным образом. Кроме пианино, на котором любезная хозяйка дома воспроизвела для них столь давно неслышанные мотивы современной музыки, в доме оказался даже бильярд.
Сам поселок (или деревня, называвшаяся Зыряновский рудник) не произвел особого впечатления. Финш не слишком лестно отозвался об увиденном. Однако, читая его описания, Роман воочию представил, что из себя представлял поселок в те далекие времена:
«Зыряновск теперь довольно невзрачное горнозаводское местечко, между деревянными постройками, которое видное место занимают красивые дома горных инженеров. В нем около 1800-2000 жителей. Причем число это увеличивается зимой, когда бывает больше работ в рудниках, и обычный комплект рудокопов четыреста человек возрастает до 700-800. Между зимними рабочими бывают и бедняки-киргизы (иногда до 500 человек), решающиеся с наступлением зимы покинуть родную степь и стада и искать убежища и пропитания в недрах земли. Для рабочих здесь построено два больших здания, где они живут со своими женами. Странный вид представляют сыны степей, который глаз привык видеть на быстром коне или с пастушеским посохом в руках, выходящим на работу с заступами и молотом. Русские рудокопы в числе 200 человек не отличаются от своих киргизских товарищей ни прилежанием, ни бережливостью, хотя в здешних условиях они получают очень хорошее содержание. При восьмичасовой работе они зарабатывают до рубля в день (пуд пшеницы стоил 40-50 коп – А.Л.), но их годовой заработок не превышает  150-200 руб; так как они редко работают более 200 дней в году. Причиной тому - частые праздники, попойки, нередко продолжающиеся дней по восемь и более, причем женщины, живущие в настоящей полиандре (многомужество – ред.), играют далеко не второстепенную роль. О правильности разработки рудников, как в Германии, не может быть и речи. Горным чиновникам в числе которых состоят оберштейгер и пять штейгеров, стоит немалого труда заставлять людей работать».
Здесь Роман не мог согласиться с авторами, которые явно взялись судить о деле, в котором, не будучи специалистами, не могли иметь правильного суждения. Как представлялось Роману, Зыряновский рудник мало в чем уступал аналогичным зарубежным предприятии. И уже тем более, за один день пребывания вряд ли можно было разобраться в положении рабочих рудника и их моральном облике. Тут явно сказывалось немецкое высокомерие. Зато последующие описание заслужило у Романа полное доверие, и было для него интересным, как у любителя, интересующегося историей  родного края. Несмотря на то, что немецкие исследователи были биологами, любознательность подвигла их осмотреть горные работы.
Они осмотрели несколько шахт и штолен, тщательно закрепленных,  спускались на 15 этаж или на 70 саженей, причем имели возможность убедиться в интересном явлении, что даже на глубине 50 метров стены подземного рудника были усеяны великолепными кристаллами льда. Зимой здесь приходилось работать еще при более трудных условиях, и рудокопы сильно страдали от холода, доходящего иногда до 40 градусов  по Реомюру; много труда и времени отнимала также очистка сточных канав. Насосы, выкачивающие воду, и другие машины приводились в действие отчасти лошадьми, преимущественно же силой воды, так как недостаток в топливе не позволял пользоваться паровыми машинами. Немцев удивила русская нерасторопность: зачем сюда была привезена паровая машина, громадный, заржавевший паровик, который не использовался и стоял под открытым небом.
Громадное гидравлическое колесо приводило в действие также золотопромывальную машину, устроенную в 1826 году. В ней толокся золотоносный кварц, смешанный с зеленым колчеданом и белым свинцом, а затем очищался и промывался весьма примитивным способом в деревянных корытах и воронкообразных сосудах, причем остающиеся частицы железа удалялись с помощью больших магнитов. Таким способом в 1875 году пятью искусными работниками было промыто 3,5 пуда золота, единственного драгоценного металла, очищаемого в самом Зыряновске, хотя и он тут не переплавлялся. Главное же богатство рудника состояло в серебре, находящемся в кварце или так называемой охряной руде. Руды плавились в  Барнауле в 600 верстах. Как им рассказали, в 1875 году было добыто 72500 пудов руды, которая дала 50 пудов серебра и 15000 пудов меди.
Гельмерсен, русский ученый геолог немецкого происхождения в 1834 году называл Зыряновский рудник «самым богатым серебряным рудником Алтая и говорил, что один он дает 450 пудов серебра, что составляет почти половину всего количества, доставляемого Алтаем. Однако, по словам другого геолога Котта, в 1886 году горное производство находилось уже в прискорбном, почти безнадежном состоянии.  Он имел в виду истощение запасов богатых руд.
Роман помнил рассказ Максима о том, что к тому времени запасы богатых окисленных руд на Зыряновском руднике начали истощаться, а богатые  сульфидные руды обогащать еще не умели, поэтому не могли извлекать из них металлы. На минуту отвлекшись, Роман задумался и пожалел, что старый Зыряновский посёлок, как и шахты, снесены карьером, хотя место где стояло водоналивное колесо, сохранилось. А как бы хотелось взглянуть на всё это!
В Зыряновске путники пробыли не более 30 часов, и все это время стояла ненастная погода, и шел дождь. Брем очень сожалел, что тучи, обложившие небо и окрестные горы, не дали им насладиться «прекрасным Швейцарским ландшафтом», как выразился о нем великий Гумбольдт, побывавший в Зыряновске 47 лет назад в 1829 году.
К счастью погода начала проясняться, и немецкие путники вместе с сопровождающими их  русским губернатором, его семьей и Богдановым, вторым по чину горным офицером в Зыряновске, в три с половиной часа пополудни 15 июня выехали из Зыряновска и направились к Иртышу. Часам к девяти с половиной вечера они достигли Верхней пристани. Этот посёлок не мог называться деревней и состоял всего из нескольких домиков, предназначенных для сторожей. На берегу Иртыша, текущего здесь среди лугов и до самого впадения Бухтармы носящего название «тихого», лежали  огромные кучи руды, которая привозилась сюда на телегах, а потом перегружалась на огромные некрасивые суда «карбасы» для доставки в Усть-Каменогорск. Этот способ был введен генералом Фроловым, управляющим Алтайских рудников в Барнауле в 1804 году. Суда с грузом до 2000 пудов проходили 120-150 верст вниз по течению в 14 - 24 часа, а вверх – от 3 до 5, иногда до 10 дней, так что за все лето успевали сделать 9 – 10 рейсов. Там, где крутые скалистые берега не позволяют тянуть лошадьми, суда продвигались против течения с помощью якорей, завозимых на лодках. Впрочем, на высокой мачте у них имелся огромный четырехугольный парус и кроме длинного руля были еще два весла, над которыми работали 7 – 8 гребцов, чаще казахи.  Для важных гостей карбас, имевший внушительные размеры, был чисто убран и сделан деревянный помост с укрытием в виде навеса от солнца и на случай дождя. Для гостей имелись удобные сидения, словом, всё располагало к отличному плаванию. Финш отметил, что последующая поездка «была приятна ещё и потому, что мы опять имели удовольствие быть в обществе губернатора Полторацкого, его любезной супруги и дочери и многих других лиц, с которыми мы познакомились в алтайской поездке».
Проплыв мимо устья Бухтармы со стоящей на берегу Мохнатой сопкой, немцы оживились. Широко разливавшийся до сих пор Иртыш входил  в узкое русло, зажатое горами, с нависающими с берегов каменными утесами. Карбас стремительно понесло по течению, гребцы изо всех сил заработали гребями, и по их напряженным лицам, пассажиры, впервые  плывшие, поняли, насколько опасно здесь плавание. Действительно, немало плауков, как называли на местных реках сплавщиков, особенно неопытных или тем более впервые плывущих, разбивались здесь о прибрежные скалы.
-Господа, вы можете не беспокоиться, сплавщики у нас опытные, смотрите, как уверенно они держат курс! - обратился Владимир Александрович Полторацкий к своим гостям. – И не забывайте, что жизнь их самих зависит от их работы.
-Да, да, мы это понимаем и вполне им доверяем, - отвечал Брем, действительно увлеченный плаванием и открывающимися видами, всё более величественными.
А утёсы вокруг вздымались всё выше и круче. Вот показалась скала, нависшая над рекой. Редкие сосёнки украшали её обрывистые склоны, в туманной дымке за нею угадывались скалистые кручи, поросшие очень живописным лесом.
-О, майн Готт! – один за другим воскликнули гости из далёкой Германии. – Лореляй! Это же совсем, как на нашем Рейне!
Встав со своих мест, все трое запели песню о прекрасной девушке с золотыми волосами, по которой страдают все  юноши и мужчины Дёйчланд.
-О чем это они поют? – шёпотом спросила у матери Машенька, дочь  Лидии Константиновны.
-Как, разве ты не знаешь легенду о Лореляй, золотоволосой красавице, из-за которой погибло немало мужчин? Она сидела на вершине скалы, а плывущие мимо рыбаки не могли оторвать от неё взгляда и разбивались о скалы.
-Значит, она была очень жестокой,- сказала Маша, - наверное, она это делала специально, чтобы рыбаки погибали.
-Может, может быть, - рассеянно отвечала Лидия Константиновна, - но мужчины сами должны иметь свою голову и не терять её.
Разговор матери и дочери не скрылся от глаз Брема. Импульсивный и эмоциональный, он стал декламировать стихи о прекрасной деве:
Прохладою сумерки веют,
И Рейна тих простор.
В вечерних лучах алеют
Вершины дальних гор.

Над страшною высотою
 Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы.

Декламирование было встречено аплодисментами, но тут же разгорелся спор между Бремом и Финшем. Мнения их кардинально разошлись. Отто Финш считал, что утесы и горы вокруг Иртыша, хотя и величественнее, но на Рейне, в Германии всё романтичней и лиричнее. Там замки, о которых сложены легенды, всюду жизнь, а здесь всё мрачно, пусто и безжизненно. Брем был другого мнения:
-Небольшая горка Лорелей высотой в 32 метра ничто по сравнению с утесами Иртыша, вздымающимися в десятки раз выше берегов Рейна,  а затем с пафосом воскликнул:
-Здесь всё так грандиозно, что если красавицу Лореляй посадить на вершину иртышского утёса, то плыущему рыбаку, чтобы её разглядеть, потребовался бы бинокль. Дикие утёсы Иртыша, таящие в себе столько загадок природы, я бы не променял и на десяток Рейнов!
Слушая это, Полторацкий резонно заметил:
-Вы правы оба. Нам из России интересно побывать у вас, а вы, я вижу, с удовольствием смотрите на наши края.
Обдумывая это эпизод, Роман пришёл к выводу, что речь у немецких путешественников шла о знаменитом иртышском утёсе, называвшемся «Петух». Символичным было и то, что недавно построенная железная дорога в Зыряновск насквозь прорезала эту береговую скалу тоннелем.
Благополучно сплыв до Усть-Каменогорска, на следующий день Брем и его спутники сердечно распрощались с семейством Полторацких, ставших за эти дни им почти как родными, и отправились дальше по тракту в Барнаул. Впереди у них были просторы Западной Сибири. Полторацкие же отправились домой в Семипалатинск, который Лидия Константиновна, не любившая его, называла столицей малярии и чахотки.
Закончив чтение и закрыв книгу, Роман почувствовал, что за это короткое время свыкся с героями книги и будто сам перенесся в те далекие времена, увидел крестьян в их войлочных шляпах, сам Зыряновский посёлок с деревянными копрами шахт, с кривыми улочками, утопающими в пыли и грязи. И еще он подумал, что надо быть благодарным людям, оставившим следы прошлого, благодаря чему можно заглянуть в историю. А ещё он задался вопросом: почему для иностранных ученых нашлись деньги, а для русских их никогда не бывает? Ведь и отечественные исследователи могли бы сделать то же самое. А может это и лучше, ведь немцы отличаются пунктуальностью и столь критикуемой русскими писателями педантичностью, скрупулезностью, благодаря чему мы имеем возможность читать подробные описания путешествий и всего, что их окружало.
После чтения книги Брема Роман зачастил в библиотеку, но выкраивая на неё время, он удивился сам себе, что интересуясь вопросами горного дела и разведки месторождений, задерживается больше на истории этих отраслей промышленности. Так, внимание его привлек знаменитый труд Георгия Агриколы «О горном деле и металлургии».  Он заставил задуматься над многими вопросами. В первую очередь поразило, что описываемые средневековые способы подземной добычи полезных ископаемых мало чем  отличались от применяемых на Зыряновском руднике в совсем недавнее время. Те же хитроумные шахтовые сооружения, различные приспособления для подъема руды, для водоотлива, где все из дерева и лишь вся разница, что каких-то 50 лет назад начало входить в обиход электричество и бетон. Поразили его и мысли и беспокойство автора книги по поводу сохранности природы:
«Леса и рощи вырубаются, а затем уничтожаются звери и птицы, очень многие из которых являются приятной пищей для человека. Кроме того, после промывки руд, использованная вода отравляет ручьи и потоки, и либо уничтожает рыбу, либо вынуждает ее мигрировать. Поэтому жители этих регионов … испытывают значительные трудности в приобретении необходимого для жизни …».
Значит, и 450 лет тому назад люди уже задумывались об экологии и понимали, как горные работы плохо влияют на здоровье людей.

                Бурхат хан
Как ждут люди весну, а потом лето, и как быстро пролетает и та и другая пора года!
 Март с ослепительным сияним солнца, сверканием снега и крепкими морозами по ночам.
Апрель с рыжими проталинами, сначала на пригорке, а потом стремительным расползанием по всем полям и лугам. С простенькой песенкой овсянки на протаявших дорогах, с бормотанием тетеревов, доносимых ветерком со стороны полосатых и пятнистых от нестаявшего снега гор.
Май с призывными и истошными криками кукушек, зазывающих в просыпающийся лес. С неистовым пением соловьёв и с шипящим посвистом пикирущих с неба лесных дупелей.
Лето - законная пора отдыха, что для школьников, что для студентов и как трудно усидеть дома или за школьной партой, когда сама природа зовёт, и нет сил ей отказать. И кто же придумал эти экзамены, ненужную трату времени да ещё и с волнениями и тревогами! Наверное, это сухопарые, неулыбающиеся тёти с поджатыми губами и лысоватые дяди в очках и с потёртыми портфелями под мышкой. Так думал Стёпа, с тоской поглядывая на проснувшийся лес из школьного окна. А тут ещё предстоят вступительные экзамены в институт.
-Вот уж оторвёмся по полной, - заявил он Роману, в середине июня приехавшему на каникулы. Его привёз отец из Столбоухи на тележке, запряженной Карькой.  – Два месяца наши.
-Тебе же нынче поступать в вуз.
-То в августе, а сейчас только июнь. Гоша с Егором уже заждались.
-Скажи, подземный город заждался.
-Молчи, Рома, молчи. Почему-то ты не спрашиваешь про нашу хижину в Фомкином логу?
-Хижина само собой, а тайны Чудской копи ещё не раскрыты.
-Тех тайн на целый век хватит и ещё останется.
Сверкая серебряными струями, шумит Хамир на шиверах и перекатах. Строптивая река Хаир-Кумин, она же Хамир, то грозно рокочет, упираясь в обомшелые утесы, то утихает, кружась в каменных ваннах-ямах. По берегам разлившейся плёсом реки круглый булыжник-буловник тянется на десятки, а то и на сотни метров, и только звонкие  голоса бегунков-зуйков, да перекличка куликов-перевозчиков нарушают знойную тишину неторопливого летнего дня. И снова стремительный бег Хамира, входящего в крутой поворот. Зыбятся неясные тени в таинственной глуби реки; там ходят, плавно виляя хвостами длинные, как щуки, таймени,  играя, кружатся серебристые хариусы. Бывает, покажется в струях воды выводок узконосых уток крохалей, и вот уже нет их:  то ли растворились они в сверкании солнечных бликов, то ли ускользнули, скрывшись за торчащими валунами реки.
Черная белка, мелькнув пушистым хвостом, перемахнула с пихтовой ветки на березу, ржавым голосом заголосила рыжая сойка. Закачались ветви, и из-за зеленой завесы выглянул человек, да не один, а двое.
За все время, что кладоискатели посещали верховья Хамира, ни разу не видели они даже следа человека. Тем неожиданней была на этот раз встреча с людьми в устье Малой Логоушки. Сухопарые и очень смуглые, с серовато-коричневой кожей лица, два незнакомых человека  сидели на тополевой колоде, с невозмутимым видом оглядывая подходящих ребят.  На расстеленной тряпице перед ними лежали недоеденные ломтики черного хлеба, кусочки вяленого мяса и курт – сухой, как камень, овечий сыр. Видно, пришельцы только что пообедали.
«Алтайцы, – догадались ребята,  - давненько не бывало их здесь», – подумал каждый из них.
Ни один мускул лица не дрогнул на лицах незнакомцев, явно пришельцев с чужого края, и даже приветствие ребят не заставило их переменить позу или пошевелиться.
- Здравствуй, - ответил один из них, лишь вынув дымящую трубку изо рта. – Далеко пошел? – также бесстрастно спросил он, видимо, старший.
- Гуляем, туристы, - за всех ответил Степа. – А вы что, охотитесь?
- Зачем охота, летом нет охоты, - отвечал алтаец, - белка, соболь плохой. Нет никакой охоты. Разве что рябчик, маленькая птичка, но мы их не трогаем.
Чужеземец показал на скромный достархан:
- Кушать хочешь? Садись, покушай.
Догадываясь, что отказываться нехорошо, ребята присели рядом на корточки. Степа взял белый камешек сыра, называемого куртом, и, глядя на него, то же проделали остальные.
- Наверное, в Масляху идете или в Столбоуху? – грызя неподдатливый курт, продолжал приставать Степан. – Торговать или просто так?
- Вот любопытный ты!
В сердцах алтаец стал выбивать трубку, сердито стуча ею об торец  полена. – Все бы тебе надо знать, хотя и пацан. Предки наши тут охотились, тут похоронили. Пришли навестить. Ты гуляешь, мы гуляем, и никто нам не указ.
- А-а, могилки, значит.
- Могилки, какие могилки! Раньше хоронили, ставили избушки умершим, или просто на столбах в колоде, теперь и следа нет от них. Духи усопших тут везде!
Алтаец протянул руки к огню и стал быстро их потирать.
- Жарко, а вы руки греете, - не выдержал любопытный Егор.
- Зачем греть! Разве не знаешь, огонь очищает. - И, видя, что никто из ребят его не понял, добавил:
-Огонь снимает всё плохое и прогоняет злых духов.
«Удобный случай, чтобы понять верования алтайцев», - Степа решил выяснить некоторые  мучившие его вопросы и, показывая на Холзун, спросил:
-Хан Алтай?
Старший, наконец, улыбнулся:
-Зачем Алтай хан, у нас теперь Бурхат хан есть.
И начал спокойно пояснять:
-Вы, русские, молитесь человеку, а кто такой человек? Песчинка по сравнению с горами. Мы молимся, глядя на вершину горы. Гора и есть Бурхат хан. Небо - Бурхат хан, река Бурхат хан. Разве сравнится с ними человек?
- Я слышал, что тут в горах зарыты подземные клады, - продолжал Степа. – Это правда? Кто-нибудь их видел, эти клады?
- В наших горах всюду подземные сокровища, - назидательно сказал до сих пор молчавший младший алтаец, - но их охраняет злой дух Эрлик, и их брать нельзя. Кто видел, кто нашел, тех никого нет в живых, - совершенно ровным голосом продолжал он. – Все уходят под землю. И вам там  ходить не надо.
- Уходят под землю, проваливаются что ли? Там что, дырки есть, подземные пустоты, пещеры?- делая вид, что ни о чем не знает,  допытывался Степа.
 - Я же говорю, там обитают злые духи и никому не положено о них знать. И не только люди, животные тоже исчезают. Был и нету, а куда делся, никто сказать не может. Ушли в подземное царство. Эрлик скушал или сами ушли – какая разница. Так рассказывают старые люди. Говорят, есть пещеры, но кто их видел, давно померли. А вы дальше куда пойдете? – вдруг спросил он, возможно, для того, чтобы переменить тему разговора.
- Здесь невдалеке заночуем  да и назад, – соврал Степан.
- Дальше не ходите, там нехорошее место.
-А что, шайтаны  утащут?  - не без усмешки спросил Агафон.
- Жескарнаки или  аламасты, а, может, и сам Эрлик. У нас легенда есть, что там, в верховьях Хаир-Кумына  утопли девушки, и духи их до сих пор там обитают. За ними гнались злые люди, и девушки, чтобы не дасться им в руки, бросились в реку и утонули. Место то называется «Девичьи затоны».
- Верно, там под водопадами есть глубокие омуты, что твои ямы, однако, больше пяти метров будет, - подтвердил Агафон, - и вода такая прозрачная, что все дно видно, и как хайрузы ходят, тоже всё на виду. А если удишь, надо прятаться, чтобы рыба тебя не видела.
-Тоже мне скажешь, - слова Агафона не понравилось Егору, - человек тебе легенду рассказывает, а ты про хайрюзов!
- И на Холзун не ходи, - продолжал алтаец, - нечего вам там делать. Бывало не раз, люди с него не возвращались, а куда делись, никто не знает. Там даже стражи поставлены для охраны, каменные.
- Да, мы их видели, а кто их поставил?
- Кто поставил, никто теперь не знает. Они всегда стояли. И ни трогать, ни спрашивать о них нельзя.
- Это почему же? – возмутился Агафон. – Я здесь  родился и вырос, и мои деды здесь жили. Я историю хочу знать, а вы -  нельзя!
- Вы, белые люди, могилы наших предков копаете, землю портите, руду роете, всё разворотили, плохо всё делаете, - сердито ответил пожилой. – Раньше было все – зверь и птица, а теперь что? Тьфу, пусто!
- Алтаец сплюнул:
- Ни охоты, ни красоты. А дальше что будет?
На том и расстались, но когда уходили, Степа оглянулся и увидел, как алтаец чем-то белым мазал  рот откуда-то взявшегося деревянного божка.
«Успел вытащить из кармана и умасливает салом, - догадался он, и, поделившись об этом с друзьями, предположил: - Это что-то вроде жертвоприношения. Они же язычники.
 Роман  согласился, добавив к сказанному братом:
- Жертвоприношение бескровное и безобидное, а ведь у многих древних верований бывали и человеческие жертвоприношения. Едва ли не все народы через это прошли. Бормотал же он что-то про какого-то Эрлика, кушавшего людей.  А ведь алтайцы правы, - подвёл он итог, - цивилизация не одну пользу приносит, а природе явный вред.
- А что насчет Хана Алтая, - вдруг вспомнил Степан, - что ты об этом думаешь?
- А тут целая история. Как ты, наверное, знаешь, в средние века быть язычником считалось страшным грехом, чуть ли не преступлением, а алтайцы ими и были. Когда пришли русские, стали обращать их в православие. Они крестились, а сами потихоньку продолжали веровать в своих традиционных богов. Потом вдруг им понравился буддизм, и вместо Хана Алтая появился Бурхат Хан. Но он вовсе не конкретное лицо, а сама природа, силы природы. Славяне, в том числе русичи, тоже ведь через это прошли, через богов природы.
               
                Фемистокл
Первая вылазка в новооткрытую пещеру и почти сразу большие новости, едва только спустились по навешенному канату. Сначала что-то странное почувствовал чуткий Егор.
- Ребята, вы не слышите какие-то странные звуки? Все время стояла  мертвая тишина, а тут вдруг, будто кто скребется.
- Капель, - коротко ответил Степа, – водичка везде есть. Где больше, где меньше. Капает, а то и ручеек журчит.
- Нет, это совсем другие звуки.
- Да, что-то есть, - подтвердил и Агафон, – как-будто даже стук.
- Стук? Вот это и есть капель. Ты что забыл, как весной с крыши капель о пустое ведро стучит? Звон стоит.
- Нет, надо послушать, - поддержал Егорку Роман, - в этом подземелье сплошные тайны.
- Тайны с привидениями и призраками, - съязвил Степа. - Пещерные медведи давно вывелись, троглодитов тоже вроде бы нет. Разве какой сбежавший зэк прячется, да и то вряд ли. Что ему в такую глубь лезть.
- А вот слушайте, опять, - не унимался Егор, – неужели не слышно? Вот: «тук-тук», с  интервалом и опять: «тук-тук!»
- Странно, я тоже что-то слышу. Тихо, дайте послушать!
Теперь уже и Роман замер, напряженно вслушиваясь во мрак подземелья. Подземные хода и лабиринты глушат все звуки, здесь вечный покой, нарушаемый разве что капелью воды с потолков да кое-где  шелестом ручья. А тут ни то, ни другое, а чем непонятней, тем тревожнее.
- Не шумите, потихоньку идем на звук. Не спугнуть бы! Гуськом один за другим мальчишки шли по лабиринту, внимательно всматриваясь, чтобы не пропустить боковые расщелины и ходы. Звук слышался все четче и все более были заметны разные интервалы между ударами, что говорило не в пользу капели.
-Я вижу мелькнул какой-то отблеск! – взволнованно, тихим голосом  сообщил Агафон. – Вы что, не видели?
- Померещилось, - убедительно среагировал Степа. – Вечно тебе видятся нелепости.
- Тише, вы! - Шепотом, но резко прицыкнул на друзей Роман, - кажется, что-то есть.
- Неужели дырка «на гора»? – также вполголоса произнес Агафон. – Вроде как мигает блеск какой-то.
- Да, и я вижу, - подтвердил Роман. – Возможно, там выход на поверхность, а мелькает от того, что куст там у входа колышется. Дырку то откроет, то закроет, вот свет и мигает.
Заинтересованные и взволнованные мальчишки продвинулись еще ближе, и вдруг мелькания прекратились, но на их месте остался светлый ореол, и стало ясно, что источник света чем-то прикрыт.
И стук прекратился, - заметил шепотом Егор.
Прошло еще немного и вдруг стало понятно, что рядом со светлым пятном кто-то стоит.
Человек! Сомнений быть не могло.
- Затаился! – выдохнул из себя Агафон. – Он же тоже нас со светом увидел.
- Изумлению не было предела, но отступать было поздно, и мальчишкам ничего не оставалось, как окликнуть незнакомца.
- Кто вы? Как вы сюда попали?
- Я тоже вас могу спросить, а как вы сюда попали? – на чистом русском языке ответил странный незнакомец. -  Да вы не бойтесь, подходите ближе, - продолжал он, - я вас не съем, я такой же человек, как и вы. Поговорим и все выясним.
Мальчишкам ничего не оставалось, как следовать совету.
- Ну вот, видите, я не призрак, не приведение, и даже говорю по-человечески – сказал подземный человек. – Давайте знакомиться, меня зовут Фома, живу в Российской федерации, то есть по ту сторону Холзуна. Надеюсь, вы географию знаете?
- В Российской федерации? – с изумлением в свою очередь спросил Роман. – Как же вы сюда попали, тем более в это подземелье?
- Ага, вас заинтересовало. Это естественно, значит, вы, молодые люди, любознательны и, следовательно, достаточно грамотные. Советская власть дает неплохое образование народу и это ей плюс.
- Да, я студент Омского политеха, учусь на физмате, - ответил Рома.
- Похвально, - одобрил пришелец с соседней республики, - с удовольствием отвечу и поговорю с вами. Так вот, пришел я, как и вы, подземным ходом.
- Как, неужели под Холзуном? – сорвалось у Степы. – Это сколько же километров и все под землей?
Да, все подземельем, так уж вода промыла эти подземные ходы. Верно, расстояние немаленькое, но я к ходьбе привычный, а путь мне хорошо знакомый.
- Невероятно! – Роман был удивлен не меньше брата. – А что вы тут делаете?
- А вы что тут делаете? – в свою очередь поинтересовался незнакомец. – Разве сами не видите, чем я здесь занимаюсь?
- Да, верно, - согласился Степа, - видим, у вас молоток и зубило. Вы что, старатель?
- Угадали. Я чудь.
Ага, российский старатель – человек смышленый, грамотный и любитель пошутить, – подумал Роман и в свою очередь решил продолжить  словесную игру.
- Как известно, чудь под землю ушла, там под землей  и пропала. Значит, вы под землей живете, раз вы чудь?
- Естественно, не троглодит. А насчет подземного житья, так это просто редкое совпадение, что мы здесь встретились. Я под землю редко спускаюсь, нужды в этом большой нет.
- А говорите, что чудь.
- Да, я чудь.
- Ну вот, опять загадки. Какая такая чудь, исчезнувшая более двух тысячелетий назад?
- Как видите, я стою перед вами живой и настоящий.
- Вы-то живой, а при чем тут чудь?
- Чудь чем занималась? Добычей и плавкой металлов. В первую очередь меди и золота. Вот и я тем же занимаюсь. И заметьте, работаю таким же инструментом, что и две тысячи лет назад. Правда, теперь не каменными и не бронзовыми зубилами и молотками, а металлическими, стальными, то есть железными. Вот и вся разница. И деды мои и прадеды тем же занимались, и этим ремеслом жили. Металлы всегда нужны были. Это же неправильно говорить, что бронзовый век кончился, и медь стала не нужна. Тем более, золото. Так что чудь всегда при деле была. Другое дело, масштабы менялись.
 Нужда в меди действительно уменьшилась, но она всегда была и шла на украшения, на резные  поделки и предметы быта. Даже здесь у нас, среди кочевых народов была в ходу. Взять тех же казахов. Удила, стремена, мелкие поделки, на все это шла медь. Медь лучше сохраняется, не ржавеет  как железо.
- А как же получается, что сейчас  о чуди забыли, посчитав, что она сошла на нет?
- Как вам сказать, это большой разговор.  Чудь всегда была обособленной группой людей. Сказывалось их особое занятие, многим казавшееся таинственным, загадочным, даже колдовским. Она и селилась всегда отдельно от остальных. Ее побаивались, она и сама сторонилась людей. В общем, было обоюдное недоверие друг к другу. Поиски месторождений, выплавка металлов – все это было очень непростым делом. Сложным и даже засекреченным. Хорошо еще, что тогда не было этого ужасного гонения за пресловутое колдовство, что появилось при христианстве. Профессию древних металлургов можно сравнить с занятием алхимией.
«Нет, он совсем не так прост, как кажется, этот то ли шутник, то ли человек, скрывающий настоящую правду – подумал Роман, - наоборот, он меня все больше удивляет своей осведомленностью в области, являющейся тайной даже для специалистов. Откуда он все это знает?»
- Вы, наверное, историк? – изумленный, спросил он незнакомца.
- Нет, нет. Вовсе нет. Я же говорю, что я из чуди, потомок чуди.
- А что вы под этим понимаете? Под словом чудь?
- Занятие, в основном занятие. То есть я вроде потомственного старателя,  потомок древних рудокопов и металлургов. Хотя происхождение тоже имеет значение, - несколько подумав, добавил он.
- Происхождение. А к какому этносу вы себя относите?
- Этнос? Вы же знаете, что это понятие не совсем определенное. Каждый этнос – это смесь разных народов. Хотя считается, что чудь происходит из финно-угорских народов. А к кому вы бы меня отнесли? – вдруг несколько смущенно спросил он.
- Честно признаться, я затрудняюсь это сказать, - Роман заколебался, боясь обидеть незнакомца.
- У вас есть и азиатские и европейские  черты.
- Вот то-то, - удовлетворенно сказал незнакомец. – В каждом человеке намешано столько, что он и сам не подозревает, какая у него родословная.  А она почти всегда очень сложная, если докопаться хотя бы до десятого колена. Да, - вдруг спохватился он, - что это мы беседуем, как следует не познакомившись. Полное моё имя Фемистокл, а вас как?
Роман представил  себя и ребят, а затем спросил удивленно:
Фемистокл? Странное у вас имя. Это из древней Греции что ли?
- Выходит, так. Был такой греческий государственный деятель и полководец.
- Меня, конечно, ни дома, ни на улице, ни в школе никто Фемистоклом не называл и не называет. В школе ребята и не знали настоящего моего имени. Я сразу же стал Фомой. Так и живу сейчас и в паспорте моём записано: Фома Савельевич Кротов.
- Фома неверующий, - пошутил Роман, - из древнегреческого сословия перешли в библейское.
- Выходит, что так, - согласился Фемистокл. – Вы меня тоже зовите Фомой, иначе язык сломаешь. Это уж я вам одному свою историю рассказываю. Жена, конечно, знает, кое-кто из друзей, родственники, а больше, пожалуй, и никто. Родители померли. А вам рассказываю все это,  так как вижу, что вы человек грамотный, историю знаете и меня поймете.
- Фома, вы меня на вы не зовите. Я же моложе вас лет на 40, как раз в сыновья гожусь.
- Хорошо, - охотно согласился  Фемистокл – Фома, - с тобой Роман, интересно разговаривать. Редкая возможность встретиться с понимающим тебя человеком.
- Взаимно, - ответил Роман, – мне тем более услышать ваши тайны вдвойне интересно. Я просто поражен, и вот думаю, неужели наши историки или те же металлурги, горняки не знают про нынешнюю чудь? Не один же я услышал эту тайну.
- Естественно, Рома, ты не первый, кому  наши секреты поведаны. Такие секреты не утаишь от всего мира, да дело в том, что никто  нашим рассказам не верит. Думают, сказки все это, выдумки и бредни. А что копаются, золотой песок моют и даже золотишко плавят – так на то они и старатели, а чудь тут не причем. А нам, чудакам, это даже на руку. Известность, любопытство, популярность нам вовсе ни к чему. К нам не лезут – нам и лучше.
- Вот теперь мы лезем со своими бесконечными  вопросами.
- Вы, ребята, совсем другое дело. Разве сравнишь мальчишек с чиновничьим аппаратом. А то еще есть органы, про которые и вспоминать не хочется. Так что я расскажу и покажу все, что знаю.
- А как умудрились дать вам такое имя? Уж тогда бы назвали Аристотелем, все-таки мудрец, а не полководец.
- Папаша мой был такой мудреный. Все книги по истории читал, особенно по древней. Он любого школьного учителя истории мог за пояс заткнуть, хотя был всего-навсего счетоводом в колхозе, бухгалтером, значит.
- Ну что ж, счетовод в  колхозе – это деревенская интеллигенция.
- Считайте, как хотите, но древнюю историю отец знал. И не только. Историей чуди он тоже интересовался, и для этого была причина.
- Это какая же?
Роман почувствовал, что Фемистокл знает какую-то тайну, и надо быть осторожным, чтобы не вспугнуть его и дать ему раскрыться. Хотя странно было бы ожидать, что он откроет ее так вдруг, едва  ли не первым попавшимся людям.
У Фемистокла, видимо, мысли были похожими и он явно колебался.
- Что же, наша тайна, считай, уже открыта, - начал он издалека. Месторождение найдено, вот-вот придут геологи. Засуетятся, кто-то получит ордена, звания. Начнется сооружение гиганта цветной металлургии. Где уж там чудь и наша тайна, сохранявшаяся до сих пор. Ведь это месторождение наши деды, прадеды и пра-прадеды знали с древних времен и потихоньку им пользовались, не разглашая тайны.
- Поразительно! - удивился  Роман. – Это чьи же деды и прадеды?
- Да, нашей лесной деревушки, почитай, все. А нас всего- навсего едва ли сто человек наберется, не считая детей.
- А где-нибудь еще чудь сохранилась?
-Слышал я, что какие-то остатки есть на Урале и вроде бы в Забайкалье. Чудь же всегда таилась, себя не афишировала, скорее пряталась. И связи друг с другом не держала, так что тут трудно сказать что-либо определенное. Я думаю, большинство перешло в старатели. Старатели-то всегда были. Еще совсем недавно в Зыряновске старательские артели работали. В самом городе копались, мыли.
-Я думаю, и сейчас есть. Зря их запретили, они же пользу стране приносили.
- Вестимо, польза была, золото ведь государству всегда нужно, это валюта. А теперь вот тайком потихоньку работают, прячутся, кому попало сбывают, разве это по-хозяйски со стороны государства так поступать?
«Естественно, Фемистоклу это не нравится, - подумал Роман, - называет себя чудью, а на самом деле он просто тайный старатель. А что золотишко на сторону уходит мимо государства – это действительно плохо».
- А вот вы скажите, как вы-то попали сюда? – вдруг спросил  Фома.
- Очень просто, через штольню в верховьях Хамира, - ответил Роман.
- Через штольню? Я знаю рукотворную выработку в сторону вашего Хамира, но она же не имеет выхода.
- Не имела, а теперь есть, - торжествующе, что может удивить опытного знатока, пояснил Роман. – Оползень перекрывал устье, а река подмыла берег, и устье открылось.
- Вот  как! – удивился Фемистокл. – 50 лет хожу по этим подземельям, а такого чуда не видел. Вот бы посмотреть!
- Так идемте с нами, нам уже пора возвращаться, и все увидите своими глазами.
- Пожалуй, пойду, - согласился Фома, - а я вам тоже много что могу показать. Я ведь здесь все закоулки знаю. Все облазил, кое-где даже ползком пробирался по лабиринтам, по ручьям, приходилось по пояс в воде бродить.
- Вот здорово, а мы об этом только мечтали, - обрадовался Агафон. – Я все время думал, что в этом подземелье, всяких чудес, наверное, не счесть.
- Есть, кое-что есть, - согласился Фома. – Я и сам время от времени навещаю полюбившиеся здесь места.
- Может, и стоянки древнего человека там есть? – спросил Степа. – Логова троглодитов.
- Ну, ты скажешь тоже, – оборвал его Егор. – Для этого надо специальные раскопки вести, а так разве узнаешь, где они жили или прятались
- Это верно, - согласился Фома, - но я  сужу по закопченным сводам, сам примеряюсь, где бы я спрятался зимой от холода, и так, чтобы было не слишком далеко от входа. Кое-какие признаки есть и некоторые сохранились.
- Ага, первобытный человек искал себе убежище, как медведь, ищущий себе берлогу на зиму, - догадался Агафон. – Мы уже имели дело с такой медведицей. Рыскала  у нашей выработки всю осень, крутилась вокруг да около.
- Ну, уж ты и сравнил, – с неудовольствием заметил Егор. – То медведь, а то люди, хотя и древние. Разница есть.
- Ничего, ничего, он правильно мыслит, - поддержал Гошу Фома. - На заре человечества люди конкурировали с животными.
Фома хотел продолжить свою мысль, но в это время они подошли к навешенной веревке для подъема в рукотворную штольню.
- Ого! – удивился он, - я вижу, вы тут капитально обосновались, но я покажу вам более простой путь подъема, где и канат не нужен.
Чуть в стороне, пробираясь через глыбы свалившихся камней, они и верно, обошлись без веревки, и вскоре все собрались у могилы бергала, задавленного обвалом.
Кладоискатели хотели удивить этим своего нового знакомого, но он спокойно отреагировал на это, сказав:
- Вы правильно сделали, что не стали разрывать завал. Я знаю здесь целое кладбище, где погребены разные доисторические животные и, возможно, там есть и люди. И опережая нетерпеливые вопросы, добавил:
- Но  это потом, не все сразу.  Я вижу свет в конце туннеля, и меня это удивляет не меньше, чем все кладбище динозавров и мамонтов вместе взятые.
               
                Секреты чуди
Выйдя на свет, Фома с жадностью рассматривал устье штольни и все приговаривал:
- Надо же, тысячу лет стояло и на тебе – открылось чело! Сработанное человеком устье, вход в чрево земли. Да, но ведь  теперь же сюда попрут все, кому не лень. Туристы, все праздношатающиеся, не говоря уже о геологах, – вдруг спохватился он, - так и конец придет нашему подземному городу. Правда, верховья Хамира в стороне от всех проложенных троп, - сам себя попытался он успокоить, а тут и Степа обнадежил:
- За год, что открылась штольня, пока никто здесь не был. Скотопрогонных троп здесь нет, на Уймон из Зыряновска ходят через верховья  Черновой, туристы дальше Тегерека не заглядывают, лесорубам, как вы сами видите, тоже делать здесь нечего.
- Ну да, до поры до времени, - согласился Фома, а сам же подумал: «От силы год, не больше продержится тайна, а то и того не будет».
Роман промолчал, только предложив:
- Уже вечер, где уж теперь блуждать по подземным  лабиринтам, оставайтесь с нами ночевать.
- А и верно, останусь-ка я с вами на ночь, - согласился Фома.
Мальчишки уже собирали дрова для костра. Большая палатка стояла под кедром. Уже стемнело, когда все, сидя у костра, уплетали сваренный Егором и Степой полевой суп, а Фемистокл рассказывал про чудь, про древних металлургов и горняков.
Он оказался прекрасным рассказчиком, на что Степан заметил:
- Фемистокл, вы родились и живете в глухом таежном поселке, и мы ожидали, что вы нам расскажете про охоту, про встречи с  дикими зверями, а вы читаете лекции про подземное царство не хуже профессора горного дела или историка.
Для Фемистокла такие откровения не были новостью, примерно об этом ему говорили и родные и односельчане, поэтому  он не удивился, сказав только:
- Что поделаешь, каждому свое. Я хоть и лесной человек, да еще и деревенский, а вот люблю читать разные журналы, а раз уж я  чудь, то и по горному делу интересуюсь. Куда и как она исчезла.
- Дядя Фома, а теперь я хотел бы у вас спросить, - обратился с вопросом до сих пор молчавший Егор. – Вот вы прошли насквозь весь Холзун, значит, и туннель здесь можно прорыть?
Тогда ведь за какие-то три-четыре часа  можно будет пешком пройти в Уймон и не надо переваливать через гору, на что  и двух дней мало.
- Туннель? Конечно, можно, только я бы не хотел, чтобы вместо подземного, сказочного царства была забетонированная выработка. Пойдут вереницы машин, толпы народа, поселки в тайге, кафе, рестораны и прощай, дикая природа.
- Да, нет ничего ценнее дикой природы, - подтвердил Роман. - Все человек может, а вернуть дикую природу – нет. А если и попытается, то это будет подделка. И опять разговор вернулся к подземному царству.
- Фома, вы что, тысячелетиями сохраняли вашу тайну, тайну чуди, и никто за всё это время не дознался, кто такие, как жили, как работали?
- На этот вопрос мне трудно ответить. Возможно, кто-то дознавался, возможно, нет. Даже ваши историки от науки не могут ответить на многие вопросы, связанные с событиями пятисот и даже трехсотлетней давности. Теряются документы. Да и были ли они? Теряется связь времен. Да что там говорить, даже события наших дней разные политики объясняют по-разному, а  тут речь идет о трех тысячелетиях.
Фемистокл заметно разволновался. Роман почувствовал, как важны для него все эти вопросы.
- Да, но за события последних 250 лет можно ручаться, - добавил он после некоторой паузы. Например, как разгадали технологию плавки металла.
- Интересно, это почему же?
- Остались документальные свидетельства, причем, у ваших историков 18 века.
- Вы имеете в виду русских историков?
- Да, русских или немецких на русской службе. Особой разницы нет.
- Конечно, наука интернациональна, - многозначительно согласился Роман и сам удивился своим столь  умным мыслям.
- Но все-таки, говорите конкретнее. Какие есть документы, что вы упомянули?
- А речь идет о временах Петра первого, о начале 18 века, - продолжал Фемистокл. – Вы знаете, что Петр был  озадачен развитием горно-рудного и металлургического производства в России. До этого, считай, в России такой промышленности не было. А какая страна без металла? Вы же знаете, что в войне со шведами, после первого поражения ему пришлось снять колокола с церквей, чтобы отлить новые пушки.
- Да, это хорошо запомнилось из уроков истории в школе.
-Так вот, своих специалистов в горном деле и металлургов в тогдашней России не было, и он привез из Германии таких профессионалов. А вы знаете, что большинство немцев служили верой и правдой новому своему отечеству.  И особенно среди специалистов выделялся некто Вильгельм де Генин. В России его имя для краткости переделали на Вилима  Ивановича, и царь ему во всем доверял.
- Да, слышал я о нем, - признался Роман, - но продолжайте.
- Этот Вилим Иванович обладал неуемной энергией. Он организовал строительство металлургических заводов на Урале и стал основателем этой важной отрасли хозяйства в России. Так вот рудники основали, металлургические  заводы построили, а выплавлять чистую медь долго никак не получалось. Вместо одних медных минералов, малахита и азурита после плавки выходила не медь, а другой – ни к чему не пригодный минерал куприт. Вильгельм де Генин выходил из себя, бушевал:
«Это танталусы сидят на злате и  не могут его получить! Древние мастера умели, а нынешние не могут».
Бесчисленные депеши самому Петру возымели действо, были срочно выписаны из Германии  новые мастера. Но и они разводили руками: в плавленой  рудной массе медь не отделялась от шлаков. Саксонская медная руда, из которой успешно плавилась медь, отличалась от уральской и алтайской, а в чем секрет – не могли разгадать. Заводчики Демидова и Строганова также бились почти 20 лет, пытаясь разгадать секреты выплавки меди из российских руд.
- Это интересно, что вы рассказываете.
Роман и мальчишки с  большим вниманием слушали странного подземного человека, оказавшегося знатоком секретов чуди.
- Да, так вот и бились, пока этому  Вильгельму Ивановичу не привели неприметного старичка из местных уральцев. Он и говорит:
- Ты, барин, не слушай своих ученых немцев, а лучше позови мастерового горняка из чуди, он тебе все секреты скажет.
- Это еще какого такого чуди, - взревел  де Генин. – Ты разве не знаешь, что вся чудь до  рождества Христова за тысячу лет под землю ушла?
- А вот ушла, да не вся. Ты лучше гордыню свою убери, спрячь, а с добрым человеком по-хорошему поговори. Может, тогда он тебе все и обскажет, как дело на лад поставить.
Этому де Генину ничего не оставалось, как послушаться доброго совета. А мастеровой тот из чуди, такой неказистенький, невысокий мужичок пришел с мешочком, высыпал оттуда в горнило с толченой рудой каменный порошок и говорит:
- Вот теперь разводите огонь, посмотрим, что будет.
Заработали меха с поддувалом, температура должна быть выше тысячи градусов, и вот чудо – вместо  зеленых и синих окислов меди потек чистый металл. Так был налажен выпуск меди в России из уральской и алтайской медной руды. Вот, а вы говорите, что чуди нет. А кто же секреты  хранил, как не чудь? - закончил свой рассказ Фемистокл.
- А что за порошок подсыпал этот мастеровой? – спросил Степа.
- Окись минерала барита, - ответил Фома, - но это химия, а я не слишком в этом деле силен. Вернее, совсем не силен.
-Фома, вот вы сказали, что вода промыла все эти подземелья, а где же она сейчас. Лишь капель, да кое-где небольшие ручейки.
- Это верно, - согласился Фемистокл, - но ведь вода стремится вниз. Промыла себе другие галереи и там  шурует себе нижним этажом под нами. Но туда лучше не спускаться. Сплошной ледяной душ, надо по воде брести, а кое-где и вплавь надо пускаться.
- А где-то на поверхность выходит эта подземная вода?
- А как же – две реки начинаются в Уймоне от подземных источников, Там и озера есть и реки, а где их истоки, бывает трудно понять. Часть под землей пробивается, снаружи не видно. Чтобы разобраться и понят ь, надо специальные исследования проводить. Вот в Пиренеях, во Франции, Испании там с помощью красителей выясняли, где и куда подземные источники идут. Это все непросто.
- Вы, Фома, я смотрю, поднаторели в этих делах. Как это вы все знаете?
- Я же говорю, я сам горняк, хотя и кустарь. Но имейте в виду, вовсе не одиночка, у нас всегда существовала своего рода артель, и мы мастерство передавали по наследству.  Кроме того, древней металлургией и горным делом я и сам с малолетства интересовался, а многое мне передали деды наши. Я подземный житель, мне сам бог велел это знать. А если честно, я же здесь вырос, еще мальчиком меня отец натаскивал по этим подземным ходам. Здесь ведь, не будешь знать, заблудиться можно. Это же подземный город, для всех таинственный и неизведанный, а для меня он как дом родной. Хотя, наверное, я чересчур расхвалился. Тайны и для меня здесь еще остаются.
«Очень странное совпадение, - опять подумалось Роману, - ведь о подземном городе говорил еще Максим».
То же самое вспомнилось и  остальным ребятам, а Степа прямо спросил:
- Получается, здесь целый подземный город и в нём, наверное, чудес полно.
- Город-не -город, а подземный лабиринт, и чудес в нём хватает, - согласился Фемистокл, - я не слишком всё это афиширую, вернее, совсем не афиширую. Наоборот, можно сказать, держу в секрете. Иначе пойдут ватагами, замусорят, пограбят. Наш народ ведь такой – после нас хоть потоп.
- А что, кроме вас никто не знает об этом подземелье? -  спросил Егор. –  Во всё это трудно поверить.
- Кстати, где-то есть ещё входы и выходы? – заметил Роман. Чувствуется, что воздух циркулирует, тяга есть.
- Вы правы -  отвечал их новый знакомый. В нашей деревушке почти все знают об этих подземных ходах, но стараются не говорить о них, тем более посторонним. Боже упаси! И, кстати, пользуются ими, можно сказать, испокон веков, хотя и редко и не все. Я же говорю – на то мы и чудь. Понемножку скребем золотую жилу. Не жадничаем, все понимают, что голову терять тут нельзя, и  болтать лишнего тоже  не надо.
-Чудеса, в это верится с трудом, - признался Роман, - человеческой натуре присущи жадность и корысть. Неужели не находятся среди вас такие, чтобы развернуться, разбогатеть?
- А вот, как хочешь, так и понимай. Выходит, не нашлось. В царское время боялись лихих людей. Узнают про золото – убьют. В революцию богатых ставили к стенке, в тридцатых за лишнюю коровенку посылали на лесоразработки, а то и просто кончали. Отучили жить богато, люди богатства боялись. А вот понемножку, горстку, щепотку золотого песка скребли время от времени. Так, чтобы с голоду не умереть. Так и в годы войны выживали. Правда, почти все мужчины на фронте были, половина не вернулась. А те, кто в деревне оставались, делились с семьями фронтовиков. Как-никак, а песочек помогал. А теперь-то нас, чудиков то есть, раз-два и обчелся. Поразъехались по городам. Я, да еще трое в нашей деревне остались. Тех, которые могут робить. Последние из могикан, держатели тайны.
- Вы, я смотрю, Фома, не очень весело настроены. А тут еще мы внедрились в ваш подземный город и в ваши секреты.
- Вы-то что! Вот рудник откроют, даже два, тогда другое дело. Тогда нам нечего будет здесь делать. Полиметаллы и железо будут добывать, а для нас это будет крах! Но, я думаю, какое-то время еще продержимся, - сам себя попытался он успокоить. -  Раньше чем  через три-пять лет не развернутся. И мне не нравится ваша штольня, - продолжал Фома, -  смотрю я  на неё и думаю, что выдаст она нас с головой, стоит только увидеть ее  знающему человеку. Надо бы ее ликвидировать. То есть не саму штольню, а вход. Чело, так сказать. Завалить или хотя бы замаскировать. А выход другой, причем с вашей стороны, я вам покажу.
- Завалить? Это же большая работа, нам она не по силам.
-Впятером можно сделать за пару дней. Вы учтите, что на нашей стороне будет закон господина Ньютона о земном притяжении,  о всемирном тяготении.
-Как это? – не понял Агафон, а Рома его упрекнул:
-Сразу видно, что ты хромаешь по физике.
-Да, - подтвердил Фома, - стоит только поковырять землю над штольней, и она сама полетит вниз к устью штольни. Можно обойтись одними только лопатами.
-Ладно, там посмотрим, - уклончиво ответил Роман.
Разрядкой тревожных мыслей явилась прогулка по отвалу.
- Вот глядите, - Фемистокл показал на зеленый и синий камешки, - это малахит и  азурит, окислы меди. Из них чудь и выплавляла металл.
- Неужели это малахит? – удивился Степа. – Тот самый, из которого знаменитая малахитовая шкатулка  выточена?
- Ну, не совсем тот. Красивый, поделочный малахит добывали только на Урале. Наш для этого не годится, видите, какой рыхлый, крошится в пальцах, хотя по химическому составу он тот же.
- А как же из них металл плавили? – спросил Гоша, - никак эти камни не похожи на металлическую медь.
- Очень просто, - ответил Фома, - толкли, закладывали в глиняные формы слоями вперемежку с древесным углем, добавляли сульфат бария и все это в печь. Чтобы добиться высокой температуры, подключалось воздушное дутье с помощью примитивных мехов, то есть с дополнительным поддувом воздуха. А меха делались из цельных кож животных, например, барана. Добавляли для горения кислорода.
- Действительно, просто и даже примитивно, - согласился Роман.
- Просто, да не совсем – поправился Фома, - наверное, я не точно выразился, назвав процесс простым. Правильнее его назвать примитивным. Прежде, чем нашли добавку из сульфата бария, древние металлурги немало поломали голову. Химию-то они не знали. Только пробами, экспериментами решали проблему. И потом, после плавки еще надо было металл доводить до кондиции, получалась медь, опять-таки пока еще только черновая медь. Там были включения шлаков, их надо было убирать. Слиток разрубали на части, выковыривали ненужное, просеивали, и так несколько раз.
- Да, кажущийся простым, процесс на самом деле был сложным, - согласился Роман.
- Сложным и дорогим, - подтвердил Фемистокл, - но с дороговизной не считались, труд был рабским, и хозяева и потребители с ценой, а вернее, с затратами труда мирились. А куда денешься!
Все очень примитивно, никакой механизации. И обогащение – отделение рудных кусков от пустой породы – тоже вручную. Вот так, сидели и откидывали – руду в одну кучу, просто камень – в другую.
- Да, отец рассказывал, что наЗыряновском руднике этим занимались дети, - вмешался Егор.
- Верю, это считалось легким трудом, – подтвердил Фома.
-Фома, вот вы показываете рудные минералы, они зеленовато и синего цвета, а как же рудная железная шляпа цвета ржавчины, желтая и рыжая? – задал вопрос Роман. – Вы же в местных рудах разбираетесь, в зыряновских?
- Да, верно, - согласился Фома, - руды старого зыряновского рудника были в основном рыжей окраски, цвета  ржавчины. И вы догадаетесь почему.
-Видимо, много окислов железа?
Совершенно верно, и еще там было много окислов цинка, а они тоже в основном бурой расцветки, они и назывались охряными.  В отличие от руд уральских, где преобладала медь, окислы которой синие и зеленые.
-А вот и она, легка на помине, Медной горы хозяйка! – Рома заметил ящерку изумрудного цвета, замершую на одном из валунов.
Ребята  разглядывали знакомую всем ящерицу, сразу вдруг приобретшую совсем другой статус и символ древних рудных залежей.
 Между прочим, - продолжал Фемистокл, - мальчишкой я бегал по склонам горы, где располагался Зыряновский рудник, и находил еще остатки древних копей. Они были совсем небольшие, так, закопушки метра по полтора-три  длиной. А однажды повезло, в обрывистом берегу речки Маслянки я заметил: торчит какой-то предмет. Трогаю, он тут же поддался, смотрю: бронзовый нож. Догадаться было нетрудно - явно древний, чудской.
-А я знаю, из охры делают желтую краску, - вдруг вмешался Агафон.
-Да, причем, это самая древняя краска, которой пользовались даже первобытные люди,  - подтвердил Фемистокл. -  В пещерах на Пиренеях во Франции находили древние рисунки, нарисованные охрой. А это двадцать тысяч лет тому назад.
-Страшно подумать, как долго длился этот период древнего человека, -  в задумчивости сказал Степан. – В пещерах у костров. И как только выжил человек?
-Заметьте, мамонты вымерли, пещерные носороги и медведи вымерли, а человек смог сохраниться. Всё благодаря разуму, - поддержал его Фома.
- А вот скажи-ка, Роман, ты же студент технического вуза, значит, технарь: куда подевалась древняя медь, выплавленная две или три тысячи лет назад? Ее ведь добывали, судя по гигантским горным разработкам на том же южном Урале, на Алтае, сотни и тысячи тонн. А медь в отличие от железа не окисляется так быстро, не исчезает, превращаясь в ржавчину за 50 лет, и хранится почти в нетронутом виде сотни и даже тысячи лет. Так вот куда делась медь, выплавленная в бронзовом веке? Вот хранятся  медные и бронзовые изделия древности в музеях мира, так это не более тысячной доли процента от выплавленного. А куда делся остальной металл?
Роман, не отгадавший такого простого, но каверзного вопроса, задумался.
- Да, Фома, задали вы задачку, даже не знаю, что и сказать.
Зато Агафон сразу сообразил:
Так не все же курганы разрыты. Вот разроют, и тогда все сойдется – сколько добыли, столько и найдут.
- Молодец! – похвалил Агафона Фома, - логично мыслишь, а главное, смело и быстро нашелся, что сказать. Только я думаю, если все курганы разрыть, то будет не одна тысячная процента, а две, три или четыре тысячных. И дисбаланс останется.
- Значит, остальное где-то в земле, - догадался Степа. – Вместе с культурным слоем.
- Интересный ответ и похожий на истину, - согласился Фома. – Но ученые и сами разводят руками. Говорят, что  не знают, и все тут.
Роман со Степаном отправились устраивать лагерь, а Егор с Агафоном неотступно следовали за Фемистоклом, жадно слушая его рассказы.
- Фома, - начал Егор, - вот вы давеча говорили про троглодитов, пещерных людей. А как они уживались с пещерными медведями? У троглодитов, наверное, кроме дубины ничего и не было, а что дубинка против такого громилы!
- Это верно, одному человеку с медведем трудно справиться, - согласился Фемистокл, - но  у человека, даже древнего, было другое оружие – разум, а кроме того они действовали сообща, а вдвоем, втроем даже пещерного медведя можно одолеть.
- А чем пещерный медведь отличался от нашего? – спросил Агафон. – Наш тоже берлогу норовит сделать  в каком-нибудь укрытии, а то и в пещерке.
- А кто его знает, признаюсь в своем невежестве в этом вопросе, - сказал Фемистокл. – Разве что покрупнее, я думаю. А так, что человек в ту пору, что медведь, друг на друга смотрели, как на объект охоты. В природе всегда стоит проблема питания, а на одной травке да на корешках ни человек, ни медведь не проживет. А тут еще убежище  от холода надо искать, а где оно? Только в пещере. У человека огонь, у медведя – теплая шуба. Так и соревновались друг с другом.
- Все же человек победил, - заметил Егор. – Где он, пещерный медведь?
- Я думаю, он переродился в нашего, современного, хотя нигде не встречал, в чем же между ними разница.
Расставаясь, Роман спохватился:
-А как же мы будем общатьсявстречаться?
-Оставляйте записку на том месте, где меня нашли. Летом я бываю там  почти каждую неделю.


                В логове троглодитов
- Вы обещали показать жилище троглодитов, - напомнил Фемистоклу Агафон, когда через неделю они снова встретились.
-Да, да, это очень интересно, хотим посмотреть, - поддержал Егор. – Далеко ли это?
Фома усмехнулся:
- Здесь скорее подойдет вопрос: сколько времени займет дорога и трудна ли будет? Это же всё промоины, проложенные грунтовыми водами. Так вот, я рассчитываю, что часа за два мы доберемся, а путь будет относительно простым, если только можно так сказать про подземные лабиринты. В пещерах не столько ходят, сколько лазят, и никогда не знаешь, что может ожидать на этот раз в пути. Как у вас с освещением?
- Если экономить, должно хватить, свечи можно жечь по очереди, по одной-две на всех.
- Глядите, лбы не расшибите, - несколько неуверенно сказал Фемистокл и добавил: - Боюсь, что вы разочаруетесь, вряд ли что там может вас заинтересовать.
- Как что! А наскальные рисунки, битва с мамонтами и пещерными львами! – воскликнул Агафон.
- Ах, вот что ты ждешь: живопись людей каменного века! По-твоему, все троглодиты были художниками и разрисовывали стены? Но это совсем не так. Древняя живопись - это большая редкость, даже редчайшая. Насколько мне известно, такие рисунки только и найдены в пещере Альтамира на Пиренеях в Испании, да вроде бы где-то в Африке.  У нас есть наскальные изображения, так называемые петроглифы, но они датируются более поздними периодами. Бронзовым, железным веком, к тому же все они на поверхности, выбиты или процарапаны на камне. Человек, как вылез из пещеры, так больше туда не возвращался. Разве что в землянки, - добавил он, усмехнувшись.
- Все равно интересно посмотреть и представить себя на их месте, - настаивал Агафон. – Как жили-выживали.
- Жили грязно, в антисанитарных условиях. Да это вы и сами можете представить, зная, что у древнего человека ничего не было из предметов быта.  Ни посуды, ни одежды. Спали на кучах хвороста, на соломе, укрывались звериными шкурами, из них и одежду делали. Можно еще пофантазировать, представить, это не так уж трудно, но не очень приятно. Одним словом, обитали в логовах.  Что было хорошего – огонь. Возле него грелись, спасались от холода. Наверное, берегли, хотя тут неясно, возможно, умели его и добывать. А так, сплошные проблемы, проблемы выживания. Где найти пищу, как спасаться от холода, от хищников, от болезней.
- А по какому признаку вы находите жилые пещеры? Как определяете, где жилая, а где нет?
- Самым примитивным образом. Себя ставлю на их место. Что у них было, что можно найти?  Почти ничего. Никаких металлических предметов, никакой керамики, ничего этого не было, еще не изобрели. Было дерево – оно не сохраняется, – кость, обломки камня. Огонь! Надо искать его следы.
- А что оставляет огонь, кроме сажи и закопченных стен?
- Угольки, кусочки древесного угля! Как ни странно, они могут сохраняться тысячелетиями. Вот их и надо искать. Разумеется, кроме каменных ножей, наконечников копий и стрел, каменных топоров и мотыг.  Костер жгли у входа, чтобы не задохнуться от дыма.
- Ага, сидели, грелись и мясо жарили. Мамонтовое.
- Если бы. Я думаю, они всегда голодные были, а уж когда удавалось добыть какого зверя, то за раз его тут же и съедали. Как волки. Их жизнь и была похожа на жизнь диких зверей и висела на волоске, как говорится, на грани выживания. И сколько погибало, сколько выживало, одному богу известно. Мне представляется, что выживал один из десяти. И опять, что значит «выживал»? До какого возраста? Логично думать, что надо считать до возраста, когда человек может оставить потомство, то есть до 20 -25 лет. Иначе популяция вымрет.
- Так мало?
- Что поделаешь, жизнь была слишком суровой. Видимо, отдельные индивидуумы доживали до преклонного возраста, но я думаю, их было очень мало. Систематические голодовки, войны, болезни, эпидемии. Кое-где существовала вынужденная традиция освобождаться от ненужных членов общества.
- Убивали?
- Возможно, не убивали, а оставляли на умирание. Изгоняли. Немощных и нахлебников содержать было невмоготу.
- Это одно и то же.
- Что поделаешь, в мире так устроено: главное, сохранить популяцию, род, племя, чтобы оно продолжалось. Например, у хищных птиц, когда наступает голод, съедают самого слабого птенца в гнезде.
- Что, и у человека так было?
- Гоша, ты задаешь вопрос, на который сам можешь ответить не хуже меня. Здесь можно только гадать. Некоторые исследователи считают, что у древних людей каннибализм был в норме. Ты сам знаешь, что он имел место даже в совсем недалеком прошлом. В любом случае пища, тем более белковая, у человека каменного века была драгоценностью, и он не пренебрегал любой. Сам подумай, вот в нашем суровом климате, чем питался древний человек зимой? Корешками сыт не будешь, даже трава и та под снегом. Мамонта, оленя попробуй добыть. Если и загонят какого, то это бывает очень редкой такая удача. Вот лось выживает за счёт прутняка. Ивовый молодняк, бывает, подчистую выгрызает. А что человеку остаётся делать, чтобы зимой не умереть от голода? Наверняка, и человечинку ели.
- Да, романтики мало.
- О романтике и говорить нечего. Романтика есть только у писателей, изображающих  жизнь древних людей. Без романтики никто книгу читать не будет.
- Честно говоря, у меня как-то и интерес к этим троглодитам поуменьшился, - признался Егор. – Больно всё грубо и жестоко.
Роман, до сих пор не принимавший участия в разговоре, не выдержав, наконец, вмешался:
- Жизнь вообще груба и жестока. Это и есть дарвиновская теория эволюции и происхождения видов: слабый погибает, выживает сильнейший. Он же и оставляет потомство, и так из поколения в поколение совершенствуется вид, всё более приспосабливаясь к существованию.  Так древний человек совершенствовался, пока не превратился в гомо сапиенс, человека разумного.
- Стойте, стойте! – сметливый Агафон углядел пробел в дарвиновской теории. – Ты, Роман, говоришь, что выживает сильнейший, умнейший, трудолюбивый, а бедный и ленивый должен погибать?
- В принципе да, - вынужден был признать Роман, - хотя я сомневаюсь, что человек разумный сейчас совершенствуется по этой схеме.
- Вот, вот, я тоже об этом хочу сказать. Получается совсем наоборот, чем по дарвиновской теории, - не унимался Агафон, -  самые бедные народы, например, многие племена в Африке усиленно размножаются, имея по 10 и более детей в семье, в то время как богатые и успешные европейцы вымирают, имея двух, а то и одного ребенка? И население  в Африке растет, а в Европе сокращается.
- Что ж тут не понять! – вмешался Степа, - человеческий разум все перевернул в мире, и прежние законы природы уже не работают. Я имею в виду людей. У нас всё по-другому. И потом не надо забывать, что видимые изменения происходят через значительный период времени, нужны миллионы лет для этого.
- Осторожней, голову не разбейте! – предупредил Фемистокл, прервав разгоревшийся диспут. – Видите, свод понизился. Здесь в три погибели придется сгибаться.
- Хорошо, хоть не ползком, - прокомментировал Егор, - шибко не люблю на карачках передвигаться.
Местами проход превращался в узкую, наклонную щель, где протискивались боком. Завалы каменных обломков преграждали путь, узкий лаз, извиваясь, уходил в сторону и куда-то вниз. Ручей же, журчащий рядом,   вдруг нырнул и с шумом исчез в небольшом отверстии на полу.
- Кстати, Фома, - вдруг перешел на другую тему Степа, - куда уходит вода? Как я понимаю,  не вся она выходит на поверхность. Проваливается в тар-тарары. Куда она девается, не в центр же земли!
- Знаешь, Степа, - признался Фемистокл, - я и сам об этом частенько задумываюсь. Ты же видел зимой полыньи вдоль по замерзшему руслу Хамира. То же и по Бухтарме. Я думаю, это подземные воды пробиваются, выходя на поверхность, не дают замерзнуть всей реке. Родники, ты это и сам знаешь. Но сколько -то воды действительно уходит куда-то низ.  Я вот думаю, что эта вода скапливается где-то в горных породах. Ты же слышал, про так называемые подземные моря и озера? Скорее всего, это просто трещины в породах, заполненные водой. Иногда такие подземные воды даже в пустынях находят. Бурят скважины, качают воду, используют, и её бывает очень много.
- Фу, ты, черт, чуть башкой не стукнулся, - пожаловался Рома. – Долго нам еще карабкаться?
- Да вот же, почти пришли.
Своды подземной полости расширились, и путники очутились в обширной, сухой камере, в дальнем конце которой слабо засветился выход на поверхность.
- Однако заросло всё, - сказал Фемистокл, на корточках пробираясь к выходу сквозь густые  ветви черемух и колючей боярки. – Но это и хорошо, меньше любопытных глаз обнаружат лаз. Давненько я тут не был, - добавил он, озираясь и осматриваясь. - Однако, лет пятнадцать.
Щурясь, ослепленные ярким светом, спелеологи вышли наружу. Конечно, всех интересовал вопрос, где они находятся. Это был сырой и тенистый лог, густо заросший осинником, под сводами которого буйно разросся папоротник и типично таёжное разнотравье, сплошь закрывающее поверхность земли.
-Не так уж и далеко от вашей штольни, - заявил Фемистокл, - мы находимся в соседнем отщелке. Вот вам запасной выход, о котором я уже вам говорил. Причём, гораздо более скрытный, чем штольня. Сюда никто не ходит, и им вполне можно пользоваться.
И он опять повторил то, что уже говорил и раньше:
-А штольню можно бы и замуровать.
Все промолчали, а Фома продолжал:
-Ну вот, я думаю, что здесь могли обитать пещерные люди. Сухо, лес рядом, есть дрова. А что ещё надо для существования людей? Естественно, пища. Летом собирали ягоды, корешки, весной дикий лук, свежие ростки молодой зелени, осенью орехи, калина, рябина. Зимой было туго. Делали силки, западни на птицу, зайцев. Конечно, голодали. Обо всём этом можно только догадываться. Охотились и добывали пищу мужчины, женщины с детьми ждали их, сидя в пещерах, и поддерживали огонь.
- Я думаю, они ели и лягушек, и ящериц, и насекомых, - заявил Агафон.
- Всё возможно и даже скорее всего, -  согласился Фома, – собирали птичьи яйца, всё шло в дело, всё, что живое. Давайте попробуем покопаться в почве, может, что и найдется.  Каменный обломок какой или уголёк.
Тут только вспомнили, что не догадались взять лопатку или какую  другую захудалую ковырялку.
- Вот мы теперь, как те пещерные люди, должны приспосабливаться и придумывать себе инструмент из подручных материалов, - ворчал Роман. – И  даже хуже. У тех хотя бы кость была от быка, лопатка, чтобы землю отгребать, а нам разве что палкой придется её колупать.
Пока рылись, кто ножичком, кто деревянным сучком, Фемистокл  достал своё огниво – кремень, стальное крысало и клочок сухого мха. Молча высек огонь и стал разводить костёр прямо у входа перед гротом. Для всех остальных этот способ добычи огня тоже был известен.
  - Вот здорово, будем как те дикари, что здесь жили! – обрадовался Агафон.
-Как  же, тут сидели. Горевали, аль радовались, кто знает.
 Егор подсел поближе к Фемистоклу:
- Фома, а куда они все делись? Жили, а от них самих никаких следов. От бронзового века хотя бы курганы с костяками, а от каменного ничего, кроме каменных молотков,
-Так ты сам подумай, пол миллиона лет прошло с тех пор, страшно представить. А может, и миллион.
- Целый миллион и всё так и сидели, глядя на огонь?
- Сначала голышом бегали без огня, тепло же было. Когда похолодало, тут уж никак: или помирай, или огонь жги. Огонь и помог людьми стать. А уж как оплавился на костре металл, - медь то была, - так всё куда быстрее пошло.  Одно за другим: бронзовые орудия появились, гончарные изделия, одомашнивание скота, выращивание хлеба…
- Чудно это, в звериных шкурах костер жгли, теперь мы жгём. И всё на одном месте.
       Затея с костром всем понравилась. Раскопки бросили и стали помогать Фоме, подтаскивая кучи хвороста. Пылал жаркий огонь и дым поднимался выше самой высокой пихты, клубы его и в пещеру норовили валом попасть.
- Мужики, а я нашел следы троглодитов! - вдруг подал голос Агафон, разглядывающий портал пещеры. – Как вы не заметили: тут же весь вход закопчен.
- Где ты это увидел? – Рома со Степой встали со своих мест.
- Вот же: тру, тру, не оттирается, так копоть въелась! Кругом  все серое, а здесь чернота.
- Какая тебе копоть, когда это солнечный загар! Видишь, чернота только на внешней стороне, а дальше её нет.
Гоша со свечкой стал осматривать потолок, но слабый свет не пробивал черную тьму подземелья. Обитель вечного мрака не хотела отдавать свои тайны даже у своего выхода. Валы то ли дыма, то ли влажных испарений клубились под потолком и за ними, высоко в глубине Агафону что-то почудилось живое,  тревожное, непонятное.
Ой, Рома, кто это?
Две пары глаз огоньками сверкали в темноте, и не успел Агафон что-либо понять, как что-то рыхлое, мохнатое метнулось к выходу, едва его не задев. Груда перьев обдала волной воздуха, однако, бесшумно пронеслось.
- Фу, ты, чучело пучеглазое! Пугач! – как тут было не признать демона ночи филина.
-Гоша, ты чего там разбушевался?
- Да вот черта глазастого гоняю.
- Ты его или он тебя?
- Пусть только попробует! Ишь, полетел, сослепу вот-вот на пень наткнется!
Вокруг стоял, шумел, звенел и пел на разные голоса лес. Суетились, порхали птицы, всё больше мелкие, резвые и разноцветные. В котелке булькало варево с картошкой, а разведчики земных недр бурно обсуждали жизнь древних обитателей пещер. Фемистокл же, прежде чем расстаться, сказал:
- Как я и предполагал, вы немножко разочарованы, так как ожидали от пещеры троглодитов большего. Нет, нет, не возражайте, я вас понимаю. Но в следующий раз я могу показать вам одну вещь, которая вам обязательно понравится. Это подземный зал, где скопилась целая гора останков животных. Конечно, если вы желаете. Я ее называю кладовой чудес, а еще палеонтологическим музеем.
- Еще бы не желать, - возмутился Агафон. –  Кто от такого откажется!
- А что за животные и как они там оказались? – удивился Роман. - Вы говорите какие-то фантастические вещи.
- А черт его знает, как они туда попали, - отвечал Фома. – Провалились сквозь землю, упали, разбились. Олени, быки. Насчет носорогов, мамонтов ручаться не могу, не видел. А вот медведь есть, росомаха, рысь. Кости,  рога, а некоторые мумифицировались, сохранились с шерстью.
– Получается, там у вас сплошные чудеса, - заметил Егор. – Мне уже хоть сейчас хочется там побывать.
- Чудеса – это верно, -  заметил Фемистокл, - но на сегодня хватит, мне надо возвращаться, а в следующий раз, пожалуйста. Но я должен предупредить вас, - продолжал Фемистокл, - что по тому лазу бежит ручей и путь туда нелегок. Туда ведет узкий ход и почти всю дорогу надо идти по воде и пригибаясь, чтобы не разбить голову, а метров пятьдесят придётся лезть на коленках и всё по воде.
- Ну что ж, можно и сто метров пролезть нагишом, – расхрабрился Егор. – Как, идем?
- Конечно, идем, - почти хором, одновременно ответили Роман с Агафоном, а Егор добавил:
-Жаль, что не сейчас и ждать целую неделю.
                Происки черных старателей
Слежку за самодеятельными рудознатцами устроили сначала черные старатели, затем Арчба, давно и тайно желавший прославиться открытием какого-либо месторождения. Сам он, занятый медвежьими облавами, писанием отчётов, да и по своему статусу не занимавшийся хождением по маршрутам, послал на разведку своего прораба Фатеича. Тот же, ленивый и нерадивый, посланный выследить рудознатцев, не смог выполнить задание. Разве угонишься за молодыми! А он уже в годах, не привыкший к пешим походам, пару раз пытался тайком вести слежку, но отстал, потерял след, вернувшись ни с чем.
Только и сказал: – Это дальше Тегерека, где-то в районе Большой и Малой Логоух.
Но и ребятам трудно укрыться от глаз Арчбы. Хоть и тайга, а все на виду. Поселок крохотный, дорожка одна мимо конторы Арчбы, а он, кавказец, все видит и слышит.
Уран не нашли, нет здесь урана, зато свинец, медь, золото везде. Везде-то везде эти синие и зелёные  камешки медной зелени и малахита, но до промышленного содержания далеко. Бедное содержание не оправдает затраты на их отработку. Где уж тут о доходах и барыше! А те образцы, что видел Арчба у калитки Агафоновой избы, не давали ему покоя. Чистый галенит и сфалерит. Но где оно, коренное месторождение? Где этот поток прорвавшейся магмы из земных недр? Где эти отложения рудных минералов, образовавшиеся по трещинам и разрывам земной коры?
Ох, как тяжело даже на лошади пробираться по алтайским дебрям. Это же не просто тайга, а горные дебри со сплошными буераками, обломками скал, завалами из упавших деревьев, намертво укрытыми травяной завесой, так что ничего не разглядеть, а только кувыркаться и ломать руки-ноги. Тут и конь шагает с величайшей осторожностью – того и гляди, ухнет в промоину, застрянет в каменных глыбах, переломает ноги, поранит об острые грани сланцевых осколков. Чертыхаясь и кляня своего коня, Арчба срывал свое недовольство на Савелии, рабочем партии, человеке, ко всему равнодушному, если не сказать, ленивым.
Тут надо бы шариться пешком, да где там погрузневшему Арчбе в годах угнаться за крепкими молодыми парнями, выросшими в тайге! Эх, где же ты  прежняя молодецкая удаль? Куда делась прежняя сила и ловкость джигита? А ведь сколько хаживал раньше на медведя, сколько гор переломал, что на Кавказе, что здесь, на Алтае! Чуял Арчба, что находится на верном пути, вот и рудная осыпь с рыжими и синими обломками окисленной руды, а самого месторождения не видно.Ну, а где же штольня, где вход в подземный город, в сокровищницу Али-Бабы со сверкающими бриллиантами сульфидов? Таково уж свойство алтайской чудодейственной земли: – Пролился хороший ливень, смочил землю и через месяц ее не узнать – любую проплешину затянет плотным травяным ковром, а через два года тут будут стоять труднопроходимые травяные джунгли. А то и кустарник поднимется. Не обратил внимания на подозрительно засохшие кусты рябины и калины, которыми старательно замаскировали устье штольни ребята. Словом, не увидел Арчба вход в пещеру, не нашел он заветные слова «Сезам, откройся». Но нутром почуял, что на верном пути, что где-то здесь собака зарыта. «Черт с ним, рискну, заложу скважину на свой страх и риск, - решил он. - Не может быть, чтобы не нащупал руду, хоть краешком да ухвачу», - решил он. Лишняя скважина, это перерасход, за это крепко влетит, как минимум выгонят. Но ведь риск – благородное дело, авось повезет, а победителя не судят». Так рассуждал и думал старый разведчик, и он был прав. Прав, вопреки инструкциям и правилам ведения работ, где все должно вестись по проектам и планам, одобренным вышестоящим начальством. Арчба был темпераментным, горячим кавказским человеком, любившим рисковать. А как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Словом, Арчба был себе на  уме и, уезжая, имел в голове  план, твердо решив действовать. И наверняка нащупал бы опытный разведчик  богатую руду, так как правильно рассчитал место заложения скважины, но пришел приказ о срочном расформировании разведочной партии, то есть ликвидации разведки на уран, как понял сам Арчба, по двум обстоятельствам: недавней смертью вождя и снятием актуальности радиоактивной разведки.«Значит, где-то нашли то, что искали  так торопливо и во многих случаях бесперспективно», -  вполне резонно рассудил он, без особого энтузиазма сворачивая работы в полюбившемся ему крае.
Но были ещё и другие люди в тайге, заинтересованные в поисках проявлений цветных металлов. В один из вечеров Петр Иванович делился с женой:
- Бродят тут у нас нелегальные старатели. Их, как запретили, так они теперь слоняются где попало, тайком моют.
- Ну и пусть моют, тебе то что? – отозвалась Марфа.
- А то, что голодные они теперь. Рыщут, вроде бродяг, прячутся от властей, а золотишко все равно ищут.
Зря их запретили, - сердито отозвалась Марфа. – Люди при деле были, а теперь, того и гляди, займутся воровством.
- Я о том и говорю, - согласился Петр Иванович, - теперь глаз да глаз нужен. Говорят, они и руду с рудника воруют. Там же везде золотишко в ней есть.
- А как это? - не поняла Марфа.
- А кто их знает, я же не работник рудника, не шахтер. Договариваются с шоферами, что руду на фабрику возят. Ее же не только в Зыряновске добывают. В Путинцево, на Заводинке. Вот Круглую сопочку на Бухтарме начали ковырять.
- Не у нас же и слава Богу.
Марфе не очень нравился этот разговор, казавшийся вовсе ненужным. – Мало ли кто чем занимается, нас это не касается
- А я другого мнения, - не согласился Петр Иванович, - они же тут и у нас рыщут.Бродят, вроде цыган, табором стоят, а чем живут непонятно. За ними надо следить, чтобы своего добра не лишиться.
- Да, я тоже их видел, - вмешался в разговор родителей Степа. – На Екипецком ручье. Речку разворотили, деревянное корыто установили, а сами от людей прячутся.
- Вашгерд называется, это промывочное устройство – пояснил Петр Иванович. - Вы, ребята, подальше от них держитесь. В шахту-то они не хотят идти.
Не прошло и недели после этого разговора, как Романа на лесной тропе остановил незнакомый мужик.
- Слушай, парень, - обратился он довольно развязно, - вы, я слышал, руду знатную нашли.
- Это какую еще руду, - притворился неучем Роман, - я дома отцу помогаю по пчеловодству, а с рудой дело не имею.
- Ладно,  не придуривайся, - довольно грубо оборвал его незнакомец. – Я сам видел рудные  куски  у дома твоего дружка. Агафоном его что ли звать? Знатные образцы.
- Агафон? Так это он у Арчбы выпросил. Вы же знаете геологическую партию, что у нас стоит?
- Опять врешь, - не сдавался мужик, с лицом обросшим щетиной, – партия совсем другое ищет, а тут медь, свинец, цинк. Причем, чистый сульфид.
- Ну, вот видите, вы все знаете, а нам откуда знать. Тем более Агафону. У него и родители-то неграмотные.
- Ладно, - мужик вдруг переменил тон разговора на примирительный, - я же хотел вас в пай взять. Можно деньги хорошие заработать, а вы, я догадываюсь, хорошее место знаете.
- Что вы, меня отец не отпустит. Работы, сами знаете, на пасеке по горло. Не продохнуть.
- Ну, смотри. А то подумай, - наконец отстал старатель, смахивающий на бандита, - если что, мы тут как тут. Ты это имей в виду.
Роман же опять подумал: «А может, и прав Фома, советовавший замуровать вход в подземный город?»  От этого разговора у Романа осталось очень неприятное впечатление, такое оставляет, например, встреча с чем-то противным или безобразным. Запомнился угрюмый и в то же время пронизывающий взгляд сверлящих, маленьких глаз, как-будто ползающих по земле. Да и сам этот тип производил впечатление бывшего зэка, отсидевшего за убийство. 
Рассказывая об этой встрече своим друзьям, Роман предупредил:
-Держите ухо востро и не подавайте повода для раскрытия нашей тайны. Никаких следов руды и рудных минералов в доме и во дворе быть не должно. Уверен, что за нами ведется слежка.
-Ага, я уже свои образцы закопал, как-будто спрятал клад, - похвалился Агафон.
Вот-вот, так ты с панталыку собьёшь будущих разведчиков, - заметил Егор. - Через какое-то время геологи найдут твой клад и объявят, что нашли новое месторождение. Вот будет хохма!

Кладовая чудес или пирамида жертвоприношений?
Июль – макушка лета и самая жаркая пора у сельского жителя, а у пчеловодов особенно. И не только потому, что температура за 30 градусов, а от того, что этот месяц кормит пасечника весь год. Как ни в какой другой месяц трудятся пчёлы, мёд только успевай откачивать, а тут ещё и сено надо накосить и от дождей сохранить. Про заготовку дров можно не упоминать – за это дело можно взяться и в сентябре, и в октябре.
-Не поработаешь летом, зимой лапу будешь сосать, - не раз говорил Пётр Иванович, но добавлял: - Но и детства нельзя лишать ребят. Детство, оно бывает одно у человека, и каким оно будет, таким этот человек и вырастет: хорошим или плохим. А что такое хороший человек? Не столь важно, образованный он или нет, главное, чтобы жил честно, зарабатывал на жизнь праведным трудом и был порядочным человеком во всём. А корысть, алчность, она до добра не доводит. Душу золотому тельцу никак нельзя продавать, так и мать родную забудешь. Жадность, страсть к обогащению, этот порок не лучше наркомании или алкоголизма, сколько людей он погубил!
Слова есть слова, а собственный пример, тем более родного отца, куда лучше любых нравоучений. Роман со Степаном старались, как могли, помогая отцу на пасеке, но час-полтора перед сном это их время. Солнце клонится к закату, а оба вместе с Верой бегут на водопады Большой Речки, где успевают и окунуться в ледяные воды хрустальной реки, прыгая с утеса, и половить хариуса в глубоком омуте под скалой. Но есть дни, когда позарез хочется уйти в лес, погрузиться в его объятия и забыться хотя бы на короткое время, отдохнуть от забот и унять эту гонку не только изнуряющего физического труда, но и морального напряжения от гнетущих забот. Теперь же  братьев одолевали мысли: а что же сейчас там, в нашем подземном городе?
Как принято в крестьянских семьях, в летнюю пору в пять утра все уже на ногах. Мать готовит завтрак, отец чинит инвентарь. Роман встал с приподнятым настроением: сегодня Фома обещал сводить  их в пещеру, где скопилась целая гора останков животных. Оба они со Стёпой с нетерпением ждали этот день, и с родителями договорились загодя. Согласия-то добились, но у Марфы остались сомнения.  Частые отлучки сыновей из дома были ей непонятны и вызывали недовольство.
-И что вас туда тянет? То была тайга, теперь какая-то каменоломня. Что там за коврижки с мёдом? Стёпе нынче поступать в институт, а он всё в лес смотрит.
Роман хотел сказать, что с учёбой у них всё в порядке, но его опередил Стёпа, неожиданно заявив:
-Рома, мама права, я остаюсь.
«Странно, - подумал Роман, - для Стёпы это необычно». Но он не привык кому либо навязывать своё мнение, убеждать или отговаривать и промолчал, согласившись, что, возможно, и мама, и Стёпа правы, поступление в вуз куда важнее всего остального. 
Когда Роман с Егором и Гошей спустились в Подземный город, Фемистокл уже ждал их.
 - Вещи, одежду можно,  как рюкзак, приспособить на спине или на голове, - поучал он. – Раздетым-то в том подземелье будет прохладно. Но это ещё не всё, - добавил он, - в одном месте там вода доходит до живота, и так метров 70 надо брести, принимая ванну.
- Что же там, озеро? – спросил Роман.
- Озеро-не озеро, а понижение, заполненное водой. Зато там можно идти на ногах, хотя и согнувшись в три погибели.
- Пугайте, не пугайте, нам не привыкать и мы не откажемся, - изрёк неунывающий  Егор, - подземелья тут везде, и мы сами уже стали почти пещерными людьми.
- Ага, троглодитами, - согласился Гоша, - мне нравится это слово.
- Наоборот, в этом слове слышится какое-то неуважение, - возразил Роман. – Иногда  этим словом называют некультурных, грубых и нечистоплотных людей, хотя, думаю, это не совсем правильно.  Одно дело опустившиеся современные люди и совсем другое первобытные люди, у которых действительно не было условий  для нормальной жизни. Они, эти троглодиты хоть и жили в антисанитарии, но все же были людьми, и  другого выхода у них не было. Ходили в звериных шкурах, спали на земле или в лучшем случае на куче соломы и где уж там было мыться, живя в пещере.
- Представляю, какие шли от них ароматы, - не удержался Егор. – Только и искупаться разве что летом на реке, а потом всю зиму трястись от холода, сидя у костра.
- Какое уж тут мытье, когда одни мысли, чего бы пожрать и как убежать от медведя, чтобы он тебя не съел, - поддакнул Гоша.
Тут они подошли к малоприметному лазу, скрытому в боковой расщелине.   Ручей, мимо которого они шли, скрывался в нём, протекая бесшумно и мирно.
- В общем, я вас предупредил, - сказал Фома, прежде чем нырнуть в дыру, высотой гораздо меньше человеческого роста. – Не спотыкайтесь, будьте осторожны и аккуратней со свечками. Не забывайте, что здесь всюду вода. А верхнюю одежду лучше снять, - добавил он, раздеваясь и запихивая брюки в рюкзак. – Так-то лучше будет, потом в сухое переоденемся.
Узкий и тесный ход, похожий на нору, извиваясь то влево, то вправо, уходил куда-то в сторону, а ручей, по руслу которого почти все время приходилось идти, вдруг превратился в озеро.
- Не бойтесь, здесь не глубоко, - оборачиваясь к своим спутникам, предупредил Фемистокл, шедший первым.  – Бывает по-разному, - сказал он, осторожно погружаясь в воду, - то по колено, а иной раз бывает и по пояс. «Бр-р», - холодна водичка, но куда денешься,  любознательность требует жертв. Такие места, когда подземная галерея с водой то ныряет вниз, то, наоборот, поднимается вверх, спелеологи называют сифонами.
- Здесь есть некоторая неточность,-  поправил Роман, - сифон, это когда вода, чтобы  перелиться в нижний сосуд, должна подняться выше  верхнего сосуда.
- Да, такое бывает в карстовых пещерах, - согласился Фемистокл. – Вообще, вода каких только не прокладывает хитроумных лабиринтов под землёй. А безумцы, называющие себя спелеологами, потом лезут во все эти промоины.
- Ага, вроде нас, - поддакнул Агафон. – Не лучше лягушки лазим на карачках.
Преодолев озерко, оказавшееся не более сорока метров длиной и глубиной чуть выше колена, путники вступили в узкий и косой лаз, похожий на щель, где надо было продвигаться, изогнувшись и упираясь руками в одну из стен. Зато ручей скрылся в глубокой промоине, и можно было идти, а скорее пробираться посуху.
- Теперь совсем близко, - обнадёжил Фемистокл, когда лаз выпрямился, превратившись в подземный коридор, где можно было распрямиться и стать во весь рост.
Все приободрились, хотя холод давал о себе знать, и каждый из друзей мечтал о костре. Пробираясь через завалы каменных глыб, свалившихся с потолка, Егор вдруг понял коварство подземного хода, выразив вполне обоснованное опасение:
- А ведь эта пещера может оказаться ловушкой. Что если поднимется вода и затопит ход?
- Я думаю, что это не произойдет так быстро, и спелеологи успеют выбраться, - отвечал Фемистокл, добавив: - Хотя надо быть всегда  настороже и помнить, что пещеры всегда таят непредвиденные опасности.
Вся операция с проникновением в кладовую чудес заняла не более часа и прошла без заминок и происшествий. Вскоре все очутились в довольно обширном каменном зале, хотя и пыльном, но с почти ровным полом и высоким потолком.  Черные, каменные стены, будто  заглаженные и такой же потолок, сложенный монолитными скалами.  Ручей, до сих пор неотступно сопровождавший путешественников, журча, скрывался в небольшой воронке в дальнем конце этой подземной камеры. Увидев это, все стали натягивать на себя одежду, а Егор сказал:
- Жаль, не прихватил с собой ватник. В следующий раз обязательно возьму.
Ничего особенного путники не увидели, лишь вдали чуть проглядывала  груда камней в виде пирамиды. Осмотревшись, Агафон спросил:
- Ну и где же богатства вашей кладовки? Пока ничего не видно.
- Тут, тут сокровища, никуда они не делись, -  отвечал Фемистокл, -  сейчас покажу.
Они прошли с десяток метров и остановились возле той самой кучи, сложенной вперемешку из обломков камней и земли, среди которых кое-где виднелись белевшие кости.
Егор и Гоша разочарованно глядели на этот хлам, так как  ожидали увидеть совсем другое.
- Вы не думайте, что здесь останки баранов и лошадей ближайшего колхоза, - заметив равнодушие и недоумение ребят, сказал Фемистокл, - тут все древнее, поверьте мне. Возможно, времен мамонтов и шерстистых носорогов, хотя, признаться, останков их я не находил. Все больше лошади-гиппарионы, бизоны, олени. Я  смотрю на вас, ребята, вы, конечно, надеялись увидеть мумии пещерных людей?
- Мумии не мумии, но это скорее кладбище, чем сокровищница, - заметил Егор, - куча останков неведомых зверей, невесть как здесь оказавшихся.
- Выходит, что так, - согласился Фемистокл, - кладбище животных, погибших  в результате несчастного случая. Тут, если покопаться, много интересного можно узнать, - продолжал он. – Это как хранилище древностей, животных обитавших в наших краях тысячи лет назад. Словом, музей в природе.
- Да, на таких останках и вся наука палеонтология  построена, – поддержал Роман. – Кости, скелеты, а что еще может сохраниться за тысячелетия? Костей мамонтов и носорогов мы насмотрелись на РОРе в Зыряновске, - вспомнил он. – Значит, и здесь похожая фауна. Выходит, все они провалились в какую-то дыру с поверхности? Что там была западня, ловушка?
- Насчет мамонтов и носорогов  утверждать не могу, - сказал Фома. - Все животные, что здесь есть, провалились с поверхности  через промоину на земле, а для гигантов воронка, видимо, была мала. Скорее всего, это была небольшая естественная щель-промоина. Такой ход вряд ли мог выкопать древний человек, но, возможно, он пользовался ею, как ловушкой.
- А где эта воронка-западня на поверхности? Вы видели ее?
- В том-то и дело, что не видел и не нашел, хотя пытался ее найти, - отвечал Фома. – Она непостижимым образом исчезла, а если бы была, охотники бы ее  знали.
При этих словах все подняли головы, и, вытянув вверх свечки, стали разглядывать потолок, где  действительно угадывалась воронка, и свод поднимался ввысь. Однако слабый свет терялся в непроницаемом мраке подземелья, едва выхватывая из черной тьмы ближайшие выступы скальной породы. Никакого света не проглядывалось, на что Фемистокл сказал:
- И не увидите, видимо, эта промоина давно завалилась. Закрылась, так сказать.
- Интересно бы поискать этот коварный провал на горе, - заметил Егор, а Агафон добавил:
- И порыться в этом ворохе, груде костей, свалившихся бог знает сколько тысяч лет назад, - на что Роман с неудовольствием заметил:
- Тебе бы только самовольничать. Зачем тебе эти останки, если ты в них не разбираешься? Сходи на РОР, там тебе покажут и мамонта, и носорога. Жаль, Степа здесь не побывал.
Фемистокл промолчал, и всем было ясно, что он такого же мнения, как и Роман, но в это время Агафон взволнованным голосом вдруг воскликнул:
- Глядите, что я нашел! Похоже на человеческий череп, только почему-то очень маленький.
Фома молча и с явной неохотой подошёл к нему:
- Да, есть тут и  человеческие останки. Я два черепа находил, думаю, они детские. Лучше не будем их трогать. Я специально их прикрываю землёй, пусть покоятся с богом.
- Трилобиты! – выпалил Агафон. – Пещерные люди!
- Да не трилобиты, а троглодиты, дурья голова! – грубовато оборвал его Роман. -  И, вообще, мне не нравится, когда неуважительно говорят о древних людях. Трилобиты – это древние  морские существа, что-то вроде ракообразных.
Все промолчали, хотя мучительный вопрос возник сразу: откуда  здесь взялись человеческие останки и что это было – преступление или несчастный случай? Роман же вспомнил слова алтайца: «Эрлик кушает людей». Не было ли это следами древних жертвоприношений, через которые в далеком прошлом в своих верованиях прошли многие народы?  Если это так, то кучу останков можно назвать пирамидой жертвоприношений. Кто-то погиб  в результате несчастного случая, провалился в дыру на поверхности, кого-то принесли в жертву. Возможно, не только животных.

                Что за профессия – маркшейдер?
Быть в роли хранителей тайны чудской копи пришлось по душе мальчишкам. От всего этого  веяло романтикой, чем-то сродни приключениям искателей сокровищ, пиратов, мореплавателей и первопроходцев -  открывателей новых земель. А ещё вдохновлял пример Робинзона Крузо, сумевшего обжить необитаемый остров и даже приготовить его к защите от враждебных пришельцев. Роман хорошо осознавал, что тайну открытого ими месторождения и подземного города сохранить всё равно не удастся, но пока  они вместе с Фомой были единственными хозяевами  и чудского рудника, и всех галерей пещеры, называемых ими Подземным городом. А раз так, то они должны иметь план с расположением галерей, и для этого было решено пригласить маркшейдера РОРа Станислава. «Станислав свой человек, хотя и старше нас, но мальчишеского задора у него не меньше, - рассуждал Роман. – А уж романтики в голове, может, и побольше. Нашу тайну он не выдаст».
Подъехав на лесовозах до Масляхи, утром одного из июльских дней ватага подхозовских искателей приключений вместе со Станиславом пробиралась к входу в Подземный город.
-Ого, похоже, здесь будет второй Зыряновск, осмотрев рудные выходы в штольне, - сказал Станислав, на глаз прикинув размер рудной залежи. – Поздравляю, с большим открытием. Хоть я и не геолог, но судя по всему, запасы руды здесь  не меньше, чем на Зыряновском месторождении. Вас теперь надо называть не Бухтарминскими кладоискателями, а Зыряновскими рудознатцами. Так что рядом с вами построят город с население в сто тысяч человек, не меньше. Вы же знаете, что собираются разрабатывать железорудное месторождение на Чемчедае. Удобно и компактно: один город и два крупных месторождения. Места для города хватит, он как раз займет всю Столбоушинскую долину. Проложат железную дорогу, будут капитальные мосты через Бухтарму и Хамир, придет цивилизация.  Радуйтесь.
- Нам бы лучше без неё, - робко возразил Агафон,  - без цивилизации. Какая уж тут радость, если загубят тайгу. А мосты, конечно бы, хорошо.
Дойдя до провала, Станислав опять удивился:
-Вот оно что! Геологам это будет интересно.  Тут я вижу контакт магматических пород и осадочных. В известняках месторождения не ищите, здесь его не будет. Все металлы рождает магма. Граниты, кварц,  – спутники рудных минералов.  Расплавленная магма прорывается из земных недр, по разломам и трещинам поднимаются раскаленные растворы и газы, несущие металлы. Так образуются скопления  рудных минералов. И возникает вопрос: не к контакту ли разных пород приурочено это месторождение?  И железорудный Чемчедай не случайно тут рядом. Знаете, что я ещё вспомнил? Одно интересное сообщение, сделанное искателями цветных камней ещё в 18 веке, что в верховьях Хамира они находили топазы.
- Это же драгоценный камень! – загорелся Аафон.
- Да, конечно. Это одна из забытых загадок нашего края.
- Сплошные сокровища и загадки, - заметил Роман. - Странно получается, что 200 лет тому назад, геологи работали лучше, чем сейчас,.
- Нет, нет, не думаю, - отвечал Станислав. -  Это легко объяснить. Как известно, Екатерина Великая была большой любительницей цветных камней. При ней были построены три гранильных фабрики  по изготовлению изделий из цветного камня, в том числе на Алтае, недалеко от нас Колыванская шлифовальная фабрика. Её работники рыскали по окрестным горам  в поисках подходящего каменного материала. Копались и здесь, а в Риддере, например, нашли очень интересную яшму. Многие изделия этой фабрики хранятся в Эрмитаже и являются гордостью этого музея, так как ничего подобного нигде в мире больше нет.
- Станислав, а что это за маркшейдерская история, что вы вычитали из книжки, - спросил Егор, - расскажите, чтобы нам была понятнее ваша профессия.
-Да, эту историю я прочитал в рассказе Бориса Житкова, был когда-то такой хороший детский писатель. Есть у него рассказ про неких кавказцев, задумавших ограбить банк. Они придумали хитрый план с подкопом под кладовую с деньгами. Для этого они арендовали домик неподалеку от банка и занялись якобы выпечкой хлеба.
- Организовали пекарню, - подсказал Агафон.
- Совершенно верно. Рассказ так и называется: «Пекарня», хотя правильнее было бы его назвать «Подкоп» или «Грабёж банка». Вроде бы пекут лепешки, а сами копают подземный ход под здание банка. Землю тайком вывозят по ночам. Но, как вы понимаете, не так-то просто попасть точно под комнату, где лежат деньги.
- А ведь верно, я как-то об этом не подумал, - признался Егор, - как это проложить подкоп в нужное место? Под землёй же ничего не видно.
- Вот-вот, это только крот знает, как подвести свой подземный ход точно под головку чеснока в земле, чтобы его съесть, - сказал Станислав. – А находит он нужный путь, видимо, по запаху чеснока, который любит. Я так думаю, а может, и как-то по-другому.
- Да, а как же маркшейдер?
- А маркшейдер работает с помощью специальных инструментов, предварительно вычислив координаты.  Координаты – это точное положение на местности. А зная координаты, можно и под землёй вести ход.
- Ну да, это уже не вслепую. Да, а как же эти кавказцы?
-А те кавказцы, как вы, наверное, поняли, были бандитами. Сейчас бы сказали – мафия или ОПГ (организованная преступная группа). И очень им нужны были деньги, а правильно вести подкоп они не умели. Тогда они нашли знающего человека, заперли его и говорят: подведешь под банк – озолотим, не подведешь – секим башка. И вот знающий человек, имея план или карту, где был нарисован банк, стал направлять под него подземный ход с помощью компаса и рулетки. Там он чуть не ошибся, но вовремя догадался, в чем дело: трамвайный путь отклонял стрелку компаса.
- А у нас стрелку отклоняет железорудное месторождение, что на Холзуне, - вмешался Роман, - стрелка у компаса вертится и не всегда верно показывает направление на север, а потому  без теодолита не обойтись.
- Да, а как же те разбойники, докопались они до банка?
- Докопались. Попали под самую кладовую, взломали потолок и вытащили все мешки с деньгами. А суть рассказа состояла в том, что это были не разбойники, а революционеры, по заданию партии добывающие деньги для революционной работы.
- Выходит, они правильно всё делали и совсем молодцы?
- Революция состоялась, вот и судите сами, правильно или нет. Между прочим, у меня возникла догадка: не о Джугашвили ли в рассказе идет речь? Как известно, у революционеров был лозунг: «Грабь награбленное». Нужны были деньги для совершения революции.
- Джугашвили – это Сталин? – робко спросил Агафон.
- Совершенно верно. Сосо  Джугашвили – это Сталин, которого вы знаете, как отца народов.
  -А мне вот что непонятно, - не унимался Агафон, - вот вы, Станислав, называете профессии: геодезист, топограф, маркшейдер, а чем они отличаются между собой? Я так понимаю, что они все рисуют карты, а в чём их разница?
-Хороший вопрос,  хорошо мыслишь, - похвалил Станислав. – Постараюсь  объяснить  очень кратко. Как ты знаешь, земля это шар, точнее, эллипсоид.  А карта изображает землю на плоском листе бумаги. Для небольшого участка это нормально, а если взять большую территорию, то это уже проблема – развернуть сферу в плоскость. Вот тебе и разница: в первом случае план или карту составляет топограф, принимая местность за плоскость, а во втором случае требуются сложные вычисления и ими занимаются геодезисты. Короче, топография – это простейшая геодезия. А что касается маркшейдера, то это топограф-геодезист в приложении к горному делу, то есть он составляет карты подземных выработок, чем мы сейчас и собираемся заниматься. Но мы, кажется, заговорились, а время не ждёт, работы много.
- Да, да, - поддержал Роман, - командуй, что делать. Три дня в нашем распоряжении, надо уложиться за это время. Как, сможем?
- Штольню заснимем без проблем, направления ответвлений пещеры засечем, а вот с вашей «кладовой чудес» придется повозиться. Узкий ход, теснота, работать неудобно.
- В подкопе-то, наверное, ещё теснее было, - полушутливо заметил Роман.
- Вот-вот, поработаем, как те контрабандисты. Где ползком, а где и на карачках.  С теодолитом это стократно сложнее; даже установить на штативе проблема, не говоря уже об освещении и измерении длин.
Так всё и вышло. Когда закончили съёмку основной галереи, Егор с Агафоном готовы были на этом и ограничиться, но Роман настоял: нет, камеру мумий нельзя оставить без координат. Что-то говорило ему о важности этой части подземелья. В узком и полном воды сифоне провозились целый день, но работу сообща сделали, поставив точку на макушке насыпного кургана в кладовой чудес.
               
                Собака Баскервилей
Всё это время жили, а вернее, ночевали в своём лагере под кедром. Степана опять с ними не было. По словам Марфы Михайловны, Степан «взялся за ум», сидел, усиленно штудировал математику и физику, готовясь к вступительным экзаменам.  Понимая его, Роман не докучал ему и, чтобы не расстраивать учебный пыл брата, даже мало делился с ним новостями из Подземного города.
Погода стояла отменная, сухая, с утренней прохладой и знойными днями, но исследователи подземелья  этого не замечали, с утра до вечера все помогали Станиславу производить съемку пещеры. Утром второго дня во время завтрака Егор сказал, разжевывая черствый хлеб:
- Пацаны, что я ночью видел, не поверите. Вроде кто меня толкнул, проснулся  и слышу, ходит  кто-то круг палатки. Шуршит и сучками потрескивает. Думаю: медведь-не-медведь, шаги, однако, полегче.
- А у тебя и душа в пятки, -  вставил Агафон.
-Погоди, дай досказать, - вовсе не обиделся Егор.
- Я в окошко глянул, а там темень, только силуэты деревьев, да небо еле светится. И этот кто-то шуршать перестал, а потом шасть! – метнулся в сторону и, будто никого и не было.
- Бывает, - вставая, сказал Стёпа, - в лесу кого только нет, «Там чудеса, там леший бродит».
-Ты что, Стёп, не веришь?
И Роман тоже:
-Лиса это, больше некому. Обычное дело. Это по её части, Патрикеевны, шастать, глядеть, чего бы стибрить да брошенную посуду вылизывать.
Егор не согласился:
- Не-е, этот полохматей, покрупнее будет. Оно, хоть и темно, но массивность я почуял. А вы, Станислав, что думаете на этот счет?
-Думаю, что продукты надо бы на всякий случай спрятать.
Так и сделали,  мешок с продуктами подняли, укрепив в развилке на тополе повыше человеческого роста.
И опять была ночь, когда стемнело после долгого дня, наполненного событиями, открытиями и удивлениями. Тайга, древние тополя, будто лошадиными копытами, облепленные древесными грибами,  обвешенные плетями лишайников и хмеля, - всё слилось в одну темную, с рваными верхами, стену. Конец июля – время, когда птицы отпелись, и, усталые, смолкли до следующего лета. Есть ли кто в лесу сейчас или мертва она, и всё живое спит беспробудным сном? Да, жизнь тайно, скрытно и крадучись продолжается, идет исподтишка, то втихомолку, то вдруг громко заявит о себе. Невдалеке мерно плещется Хамир, играя бликами отраженного месяца, шелестит листва на древних тополях. Сова сплюшка всё баюкает «Сплю, сплю», и невдомёк ей, что утомленные рудознатцы и без того крепко спят под пологом брезента-палатки.
Ночь перевалила на вторую половину, всё мирно, глухо, и вдруг Егоркин вскрик негромкий, но резкий всех поднял.
- Егорка, ты что?
- Ох, пацаны, напужался, страсть!
- Опять с перепугу что причудилось? - Агафон, как всегда, с некоторой насмешкой. 
- Ага, ты бы видел!
- Ха-ха, черта драного, в темноте-то!
- Глаза явственно различил, хоть и ночью. Светились синими огоньками. Жуть.
- Ну, валяй, чего там!
- А вот чего. Сплю и вижу во сне змею. Гадость такая! Шевелится, противно, шипит, а потом, как кинется и прямо в лицо. Меня будто  током ударило. Вскочил, ошарашенный: никакой змеи нет, но чую, будто стоит кто рядом. Жутко, а мне прямо невмоготу:  кто там? Полог откинул, а там, не поверите: морда, страшней не придумаешь. Уставилась  на меня, глаза горят, у меня и волосы на голове зашевелились.  А харя эта ужасная была и нету. Растворилась, исчезла, пропала.
 - Ну и дела, кто ж это был?
-Зверюга какая-то жуткая, но я не понял, кто это был.
-Ты же охотник!
- Вот охотник, а такое чудище не припомню.
- Так «оно» большое или какое?
- Не большое и не маленькое – средне. С собаку будет  и глаза больно страховитые, так и сверлят.
- Как это ты в темноте глаза разглядел? - спросил Роман то ли с участием, то ли с недоверием.
- На костре уголья еще не догорели,  буркалы от них и светились.
- Ты так рассказываешь, послушаешь, страшней собаки Баскервилей, - сказал Степа  с явной усмешкой.
- А что это за штука, Баскервилей? – спросил Гоша, и Степа понял, что ни он, ни Егор не читали  эти рассказы про знаменитых сыщиков.
 - Это в Англии была такая большущая собака, специально приученная  пугать людей.  Все делалось тайком,  чтобы никто не мог догадаться, чья это работа.  Представляете: ночью выскакивает чудовище: из  пасти  пламя, глаза искры мечут, по морде и загривку вьется огонь.
-Как это и для чего? – не понял Егор.
-Естественно, чтобы грабить. Люди от страха падали в обморок, а то и вовсе кондрашка хватала,  разрыв сердца. А шерсть её фосфором натирали, чтобы ночью светилась
- Видел я похожую псину, - вставил Роман, - на вокзале Томска. Настоящее чудовище. И грива у неё, как у льва, называется: мастиф. Очень древняя собачья порода, хотя, возможно, не такие уж они и злые, эти мастифы.
 -Нет, это вы рассказываете про иностранные страшилки, - не согласился Егор, -  меня, я думаю,  пугала своя, здешняя зверюга. Такая, что мурашки по спине от этого лесного оборотня.
-С чего это ты взял, что оборотень?
-Взгляд больно жуткий. Пронзительный, как бывает у шибко  рассерженного человека, глазами так и сверлит.
-Собака это была, - Стёпа опять за своё, - хоть и не Баскервилей, а обычная бродяжка.
-Откуда бы ей взяться?
-Как откуда, из Масляхи прибежала по нашим же следам.
-Собака или не собака, а вот и правда, вроде как воет, - вдруг встревожился Агафон.
При этих словах все приподнялись, вслушиваясь в ставшую тревожной темноту ночи. Роман привстал и откинул полог.  Было тихо, но резкий порыв ветра заставил всех вздрогнуть. Казалось, невидимая сила вторглась в беззвучную тишину, и тут же черная, мохнатая тень перечеркнула небо.
- Неясыть, - коротко сказал Роман, - мы спим, а жизнь идет и, слава богу. Вот сова охотится за кем-то. Мотыльки летают, кузнечик поет.
Эти слова Романа внесли какое-то успокоение, все зашевелились, заговорили, но Егор снова всех оборвал:
- Тихо, тихо, слушайте, кажется, действительно кто-то воет.
Все прислушались и, верно, вдали раздавалось глухое завывание, с перерывами и слегка напоминающее плач.
-Вот чудеса, - прервал молчание Роман, - я был уверен, что к Гоше в гости приходил тот самый медвежонок, что бегал с мамашей в прошлую осень, а выходит, что это не он.  Медведи-то не воют.
- Загадка, - подтвердил Степа, - говорят, шакалий вой напоминают детский плач. Но у нас-то их нет.
-Что говорят, я сам слышал этот шакалий плач, - отозвался Станислав, до сих пор молчавший.  – На Сыр-Дарье, в тугаях этих шакалов много. Кому-то он не нравится, этот вой, а я слушал с удовольствием. Всё-таки голоса дикой природы. Слушаешь по ночам и представляешь себя где-нибудь в Африке.
- А я вот вспомнил,  - опять заговорил Роман, - что у шакалов есть привычка целовать спящих туристов и охотников. Спит человек в лесу на открытом воздухе, а этот шакалишка, которого все не любят, подкрадется и лизнет в щеку, а для чего он это делает – никто, даже ученые не знают. 
-Вот ещё гадость, лучше без таких поцелуев, - отозвался Агафон. – Говорят, эти шакалы противные.
 -Да, и потом эта щека, где лизнул щакал, горит, будто обожжённая. А то ещё хуже:  бывает, африканские гиены кусают в лицо спящих людей. И такие случаи бывали не раз с опытными путешественниками.
-Ну, ты, Роман, скажешь, - не поверил Стёпа, - у гиены челюсти такие, что куснет и пол головы нет. Она же, гиена, кости перемалывает своими зубами.
- Вот страхи-то, - вырвалось у Егора. – Однако и  у моей зверюги были похожие намерения.  Хорошо, что мы в палатке спим, да я и не один.
И это еще не все. Утром обнаружилось, что кто-то наведывался на лабаз. Погрыз булки хлеба, порвал мешок, рассыпав макароны.
- Вот чудеса! – сетовал Степа, разглядывая  следы разбоя неведомого преступника. – Этак твой гость, Егорша, оставит нас голодными. Кто это может быть, кто лазит по деревьям?
-Медведь, рысь, - перечислял Егор, - ни волк, ни лиса, ни барсук на это не способны. Пожалуй, еще могут куница и дикая кошка, - подумав, добавил он.
-Это становится интересно, - подытожил Роман, собираясь в поход. - Так или иначе, но эту собаку Баскервилей надо вывести на чистую воду и разгадать её тайну. Видно, она бродит вокруг голодная, ищет, чем бы поживиться. Нынче ночью устроим засаду. Не может такого быть, чтобы эта невидимка себя не выдала.
И опять была ночь, волшебная летняя ночь в тайге, полная таинственных волшебных шорохов, скрипов и вскриков неведомых птиц и  существ, среди которых Роман мог различать скрипучие трели козодоя, «мяуканье» мохноногих сычей, хорканье запоздалых вальдшнепов и хриплые вскрики ушастой совы. Товарищи мирно спали, а Роман бодрствовал, вслушиваясь в ночь. Шел третий час ночи, когда зашуршала трава под чуткими шагами ночного невидимки. Роман осторожно отодвинул брезентовый полог. Только что двигавшаяся среди деревьев темная тень  замерла, надеясь остаться невидимой, но  луч света от фонаря осветил её с головы до ног.
Лохматый черный зверь с пушистым, хотя и не слишком длинным хвостом стоял перед человеком.  Светлая полоса шла по шерсти с головы через все тело. Злобное выражение морды с маленькими недобрыми глазами действительно могли напугать.
«Росомаха! –  мысленно  удивленно воскликнул Роман. – Как же мы до сих пор не вспомнили про эту хитрую бестию! Но и немудрено забыть про эту невидимку северных мест, редкую там и тем более в Казахстанском Алтае».
               
                Пленники подземелья
Из подземной экспедиции со съёмкой пещерных галерей и кладовой чудес Роман вернулся не очень словоохотливый, не хотел расстраивать Степана.
А Степе, конечно, не терпелось узнать новости. Когда сам не бывал, всё кажется во сто крат привлекательнее и интереснее, чем на самом деле.
-Ну, и что там, Рома, клад подземный? Небось, динозавра откопали?
-Держи карман шире, кучу хлама. И ту не трогали, хотя проглядывает там кое-что занимательное. Кости, рога, черепа.
- Рога? Чьи?
- Оленя, есть козлиные, есть мумии.
- А скелеты?
- Всем мерещатся скелеты. Есть разрозненные кости, в том числе и  человеческие. Мумии, понимаешь, в основном мумии мелких зверьков.
Слушая Романа, Стёпа несколько раз восклицал:
- Эх, не было меня там! Как это у вас хватило терпения не порыться в отложениях веков! Я бы не удержался, но обязательно доберусь.
- Смотри, не обдери колени и локти, - в ответ на это бросил Роман.- Без провожатого один не суйся. Лаз этот потайной, не зная, не найдешь.
- Я с Егором договорился, он же охотник, следопыт.
- Лучше бы с Фемистоклом...
- Мы как-нибудь сами. На каждого Фемистокла не напасёшься. Он один, а нас четверо, тем более, он не мальчишка, чтобы везде с нами лазить.
- Ну, смотри сам.
Егор  же на правах старожила поучал Степана:
 - Главное, надо взять тёплые вещи, я, например, прихвачу отцовский ватник. Да не забудь клеёнку, чтобы одежду завернуть, уберечь от сырости. Лезть будем по сплошной  воде, не хуже лягуш. Лаз там узкий и тесный, что твоя волчъя нора.
-Это меня не пугает. Раз вы прошли,  я что, хуже?
Когда же промокшие, запыхавшиеся от тяжёлого лазания, оба, стуча зубами, выбрались в заветный зал, Стёпа заговорил по-другому:
-Вот ты, Егор, и уморил! Надо же так карабкаться, ползти на карачках. Завел  не лучше, чем Сусанин поляков. Какая там волчья нора! Эта дыра хуже барсучьей!
-Ты же сам напросился! Вот и делай человеку добро.
-Ну, хорошо, хорошо. Быстро переодеваемся и в путь!
Два десятка шагов и перед путниками предстала картина таинственной камеры – хранительницы музейных  экспонатов. Степан не спеша обошёл наваленную груду из камней, земли и останков животных, перемешанных с полусгнившими сучьями и ветвями деревьев. Она не произвела особого на него впечатления, хотя он долго и внимательно разглядывал высохшие мумии и бренные останки козлов и баранов, среди которых выделялись оленьи рога.
-Явно северный олень, - высказал предположение Стёпа, - а ведь сейчас его здесь нет. Впрочем, что это я, теперь здесь многие не живут из той эпохи. Скорее наоборот, северный олень как раз сохранился в отличие от мамонтов, шерстистых носорогов и пещерных медведей. Самое слабое звено в цепочке животных того времени, а выжил, так же, как и человек.
-Егор, может, ковырнём? Я вижу, тут проглядывают человеческие останки. Впрочем, нет. Здесь можно подцепить какую-нибудь опасную инфекцию. Сплошная мертвечина. Ты слышишь, как подванивает? Говорят, бациллы чумы живут тысячи лет.
-Не дай бог, Стёпа. Лучше не говори мне такие вещи.
-Могильный холм, - наконец изрёк Степан, отряхивая руки, хотя и не притрагивался ни к чему из содержимого холма.
Егор всё время терпеливо ждал, и видно было, что это ему надоело.
-Стёпа, тебе не кажется, что ручей стал громче шуметь? Как бы воды не прибавилось. Закупорит нас вода, что тогда? Надо бы уходить.
-С чего ты взял, на улице жара и сушь.  Хамир обмелел. Давай-ка лучше пообедаем. И лучше подальше от этого могильника.
Разложив свои бутерброды, они расположились в стороне от могильного холма, как назвал курган Стёпа. Неспеша перекусили, запивая холодным чаем из бутылок.
-Заметь, Егорша, здесь не так уж, чтобы холодно. Даже комфортно. Там, «на гора» жара так надоела!
-Угу, но всё-таки отсюда лучше бы побыстрее уйти.
-Сначала осмотрим стены, вдруг да тут картинная галерея обнаружится.
-Стёпа, мы уже здесь пять часов, пора домой. Вода закроет выход, вот будем кукарекать!
-Ну, вот еще! Лезли, карабкались, не осмотрелись и уже уходить. Здесь должны быть настенные рисунки. Пока всё не осмотрю, не тронусь. Это же ритуальный зал. Куда ты торопишься, вряд ли мы ещё когда-нибудь сюда ещё попадём.
С горящими свечами оба двинулись осматривать стены, и на это ушло не меньше двух часов. Стёпа делал это неторопливо, внимательно высвечивая каждый тёмный натёк от воды, каждую трещинку, которых было немало. Егор же делал это механически, лишь не желая заслужить упрёк товарища. И всё время с тревогой прислушивался к шуму ручья.
-Стёпа, пойду взгляну, что там с водой.  Не замуровала бы нас она.
-Вот заладил: закупорит, замурует. У тебя явная клаустрофобия – боязнь замкнутого пространства. Что ты торопишься! У нас в запасе ещё три часа, а в случае чего, Рома и подождать может.
Стёпа, не торопясь, продолжал осматривать стены камеры, занимающей довольно большую площадь, пытался осматривать и потолок, где это было возможно.
-Да, похоже, здесь не Альтамира и не Третьяковка, - наконец с сожалением сказал он. – Никаких следов древних художников не просматривается. Всё, Егор, твоя взяла, уходим.
Они упаковали одежду, взвалив себе на плечи, и тронулись в обратный путь. Да, вода прибыла; где было по щиколотку, теперь шуровала выше колен, так что требовались усилия, чтобы устоять.
-Стёпа, беда! В озере, в этом чёртовом сифоне будет с головой.
-Не паникуй раньше времени, выплывем.
Однако надежды Степана не оправдались. Вода заполнила всё пространство до кровли галереи, не оставив воздушного пространства под кровлей.
-Вот так штука, Егор, это ты накаркал. Поднимется, закупорит, а она и действительно нас заперла на замок. Да, неважно наше дело. Разве что поднырнуть? Так ведь не проплыть, тут больше пятидесяти метров. В темноте-то, шаря руками стенки!
- Что же нам делать? Говорил же я тебе! – в отчаянии произнёс Егор.
-Что делать, что делать! Вот заныл, а ещё таёжный охотник. Ждать надо. Ты свечки береги на всякий случай.
-А жрать что? Я уже сейчас голодный.
-Будто я сытый.
Переспав ночь, утром, а потом весь день пленники подземелья ходили проверять ручей, превратившийся в поток. Но он был по-прежнему силён, и нечего было и  думать  его преодолеть.
-Стёпа, мы уже сидим сутки и никакого просвета. Вода не убывает, что делать?
-Сам знаешь, ждать, только ждать. Вода обязательно спадёт. Надо набраться терпения.
- Терпения, терпения! Терпением сыт не будешь. «Сидеть у моря, ждать погоды». Подохнем здесь и будем экспонатами, как эти мумии, что лежат в куче.
-Ты что, Егор, не ожидал я от тебя истерик, ты давай кончай паниковать. Ну, виноват, я, ну, что теперь убивать меня? И  что теперь об этом долдонить, слезами делу не поможешь. Нас, наверняка, будут спасать. Роман что-нибудь придумает, Фома подскажет.
-Придумает, подскажет! Что они водолазы, чтобы сквозь воду пройти? И даже если проберутся к нам, мы-то как через сифон  пройдём? Пропасть, может, и не пропадём, но сейчас больно жрать хочется, - не переставая, печалился Егор.
Мучительно долго тянулось время в полной темноте. Холод их особенно не донимал, но голод давал о себе знать, не затухая ни на минуту. Они спали, просыпались от мучившего голода и снова засыпали, лишь время от времени, вставая, чтобы  проверить мощность водяного потока. Жажды не было, вода была рядом, а о еде Степан запретил говорить, чтобы не вызывать спазмы в животе. Они потеряли представление о времени суток, всё это пещерное заточение было для них нескончаемой ночью. Егор плакался Степану, что уже не понимает, спит он или бодрствует. Это было странное оцепенение, похожее на галлюцинацию.
А что Роман с Агафоном? Прождав до контрольного срока, они ринулись в галерею и с ужасом убедились, что вода подпирает потолок.
Вода! Откуда она взялась? И тут Роман вспомнил про горные потоки, набирающие силу к концу дня. Утром это ручеёк, который играючи человек может перейти вброд, а вечером это бушующий водопад, под натиском которого не устоит и лошадь. Установилась жара, и снежники на белках Холзуна начали усиленно таять.  «Значит, не всё так страшно, - подумал Роман, - придёт утро и вода спадёт». Но утро пришло, вода чуть убавилась, но по-прежнему подпирала потолок в «сифоне». Это было уже опасно и таило угрозу. Роман с Агафоном прождали ещё сутки, но ничего не изменилось. Жара зашкаливала за 30 градусов, и подземный ручей продолжал бесчинствовать. Надо было предпринимать меры, организовывать спасательную экспедицию. Особые меры, но какие? Водолазов нет даже в Зыряновске, но есть горноспасатели. Может, они найдут выход? Люди! Без помощи людей не обойтись. В любом случае надо ставить в известность сельсовет. Вызывать Фемистокла, Фемистокл голова. Не может быть, чтобы он что-нибудь не придумал.

                Вход в преисподнюю
Ни Марфа, ни Пётр Иванович не подозревали о настоящем масштабе найденной их сыновьями чудской копи. Пётр Иванович добродушно подшучивал:
-Ну, как ваша закопушка поживает? Чудака не обнаружили? Я где-то читал, что в старинной шахте когда-то давно нашли древнего рудокопа, цепью прикованного к забою и с мешочком золота при нём.
Совсем по-другому была настроена Марфа. Женское сердце и чутьё  подсказывало ей, что всё не так просто, и во всей этой затее может таиться опасность. Но разве удержать матери почти взрослых сыновей, у которых уже пробиваются усы!
И вот как гром среди ясного неба: Стёпа заблокирован в какой-то пещере, и это очень опасно!
-Вот горюшко-то откуда пришло! – запричитала Марфа. – И ведь чуяло моё сердце, что беда в этой растреклятой шахте! И ты, старый, всё потакал:  романтика, закопушка, свинорой. Вот тебе и свинорой!
Пётр Иванович  молча тут же собрался и через какие-то полчаса телега Дементьевых, запряженная Карькой, вместе с Романом выезжала со двора.  В тот же день в Столбоуху прибыла команда горноспасателей Зыряновского свинцового комбината в составе четырёх бойцов со всем снаряжением. К вечеру были все на месте, и, спустившись в пещеру, убедились, что вода по-прежнему запирает выход. Вместе со всеми был здесь и Фома, предупреждённый запиской, чему больше всех был рад Роман.
-Есть ли ещё другие входы или пути в эту камеру? – спросил Афанасий, командир взвода горноспасателей.
- Нет, отсюда только один выход, тот же, что и вход, - ответил Фемистокл с несколько виноватым видом, – поэтому и упавшие сюда крупные животные, как олени или бизон, выбраться отсюда не могли, даже если бы они оставались живыми после падения.
Вы сказали, после падения, - в задумчивости произнес Афанасий, - значит, на поверхности был  вход. Воронка, дыра, провал, служивший западней?
- Да, как западня, я думаю, естественного происхождения.
- А может и неестественного, а специально проложенного,  чтобы охотиться?
- Наврядли, туши провалившихся зверей оставались на месте. По крайней мере, часть из них. Троглодиты утащили бы их и съели. Пища у всегда голодных людей была дороже золота.
- Золото голодному человеку не нужно, - подтвердил Петр Иванович, до сих пор молча прислушивающийся к разговору.
- Загадочная история, - подтвердил Афанасий, - но она может  стать выходом из нашей аварийной ситуации. Надо найти этот вертикальный вход.
-Я об этом сразу подумал, - сказал Фемистокл, - но его никто не видел и не знает, где он этот вход или западня.
- Эврика! – вдруг воскликнул Роман, до сих пор молчавший в глубоком раздумьи. Я знаю, кто и как его найдет! Да, да, да! – воскликнул он в возбуждении, - и как это сразу не пришло мне в голову!
- Кто? – враз встрепенулись Петр Иванович и Афанасий.
- Станислав! Он же делал съемку подземного лабиринта, значит, может показать, где эта  воронка на поверхности. У нас есть план, карта, надо срочно его вызывать и чтобы он прихватил свои инструменты.
- Да, это выход, – согласились все. – Нельзя терять ни минуты и  быстрее действовать.
Тут же по рации запросили Столбоуху, а оттуда по телефону подняли на ноги начальство комбината и РОРа.
К утру Станислав был на месте вместе со своим помощником-реечником.
- Что тут у вас произошло? Меня подняли ночью с постели. До рассвета гнали по темноте, как только «козлик» выдержал такую тряску.
Роман коротко рассказал обстановку. Все остальные с надеждой взирали на Станислава, удивлению которого не было границ.
-План подземелья здесь? – первое, что спросил он.
-Да, вот он, - отвечал Роман, разворачивая бумагу.
- Это уже хорошо, - сказал Станислав, - тогда можно попробовать.  Правда, в лесу, да еще  с такой травяной растительностью проложить теодолитный ход будет непросто, - добавил он. - Мне нужны помощники, а может быть, даже лесорубы.
Какое-то время он колдовал над картой, делясь мыслями с Романом, служившим ему помощником и советчиком.
- Опорных геодезических пунктов здесь нет, съемку я сделал в условной системе координат. Но это не беда, проблема в здешних бурьянах и тайге. Очень плохо с видимостью,  придется искать прогалины в лесу, а это удлинит ход. – И как бы делясь с самим с собой, добавил: - У меня нет другого выхода, как всё делать графически, а это может сказаться на качестве работы.
-В чём заключается это качество? – спросил Пётр Иванович.
-В точности. В правильности определения местонахождения искомого, - несколько витиевато отвечал Станислав, - ну, и, конечно, в скорости работы. В данном случае графически можно всё сделать гораздо быстрее.
Все с энтузиазмом принялись проминать траву, а Станислав, глядя в трубу теодолита, направлял свой ход в сторону Холзуна. К этому делу подключился даже Пётр Иванович, нисколько не отставая  от молодых. Фемистокл же успевал ещё и следить за действиями Станислава, то и дело склонявшегося над планом.  Уже после второй станции он воскликнул:
-Станислав, я понял ваши действия. Вы измеряете углы и расстояния теодолитом, а потом переносите эти данные  на бумагу с помощью транспортира и линейки, а главное, ведете ход в направлении могильного кургана.
-Да, я работаю упрощенным методом, - подтвердил Станислав,  - то есть без вычислений, а если ими заниматься, то прокладка хода  займёт не один день.
-Но вы молодцы, что засекли могильный холм в злополучной камере.
-Да, это заслуга Романа, он  настоял, хотя, признаться, мне здорово пришлось помучиться с инструментом в узком лазу.
-В нём и сейчас вся проблема, - согласился Фома.
После долгого и непростого  сражения с буйной травяной растительностью, когда уже забили не меньше 20 колышков, на 21-й стоянке Станислав  сказал уже далеко за полдень:
- Здесь совсем близко. 52 метра от места, где мы стоим.
Направляемый им реечник стоял на скальной гривке, сложенной плитчатыми гранитными глыбами.
- Что-то непохоже,  что здесь может быть воронка, - недоверчиво проворчал Афанасий и спросил:
- А какова точность ваших измерений?
- Я думаю, ошибка может быть в пределах четырех метров, от силы  пяти, - отвечал Станислав. – Но не в этом дело.
- А в чем же?
- Этот провал, дыра, шахта или восстающий, как хотите, так его и называйте, может быть не вертикальным, а наклонным, то есть идти под углом. А это значит, что на поверхности воронка может оказаться чуть в стороне.
- Да, верно, - чуть не хлопнул себя по лбу Афанасий, - как я сразу об этом не догадался!
- Да, тогда вход в эту преисподнюю может отклониться и на  восемь и даже на десять метров, - закончил Станислав. – Многое  зависит от глубины провала. Чем она больше, тем больше может оказаться отклонение. Я думаю, глубина будет не меньше 30 метров. Так что все это осложнит поиск воронки.
Будем надеяться, что она сама себя покажет, - сказал стоящий рядом Петр Иванович, всё это время внимательно слушавший разговор.
Поколдовав еще  немного над бумагой с планом и поглядев в теодолит, Станислав крикнул речнику:
- Забивай колышек, - и добавил всем стоявшим рядом с ним:
- Я сделал все, что мог. Теперь ищите сами. Я думаю, нужны будут ломы и лопаты.
Все молча оглядывали каменистый взгорбок, окруженный редким и приземистым кедрачом, среди которых виднелись невысокие деревца рябины. В общем, это была едва выступающая на склоне Холзуна гряда, ничем не выделяющаяся среди других. Плитчатые, выветрелые скалы  из серого гранита, подушками и матрацами лежащие на почве и одна на другой. Заросшие кустарником, частично обомшелые и шероховатые, их бока были украшены узорами розового и желтого лишайника. Серые плиты, по которым удобно ходить, лазить, сидеть. Приходилось лишь остерегаться засохших лишайников, скользких под ногой и служащих смазкой под башмаком. Некоторые едва проглядывали сквозь заросли густого ерника из колючего шиповника, жимолости и таволги,  явно  угнетенных суровым климатом высокогорья, а скорее всего  бедной почвой, тонким слоем покрывавшей  скальную породу.  От того и трава всюду здесь была низкорослой, что было на руку спасателям и облегчало поиски.
- Странно, - с недоверием ворчали рабочие. – Никаких ни следов, ни признаков ни провала, ни воронки, ничего не видать.
Все готовы были с ним согласиться, но Фемистокл деловито сбросил с себя котомку и молча стал обходить каменные глыбы, внимательно осматривая почву под ногами. Глядя на него, Роман, а затем и все остальные так же молча разбрелись по бугристой площадке. Получилось так, что все разделились на три партии. Одна - из спасателей, вторая – Романа с отцом и третья из Фемистокла и присоединившегося к нему Станислава. Однако никто не мог взять в толк,  по каким признакам искать, никаких следов сообщений с подземельем нигде не просматривалось. Ни ям, ни углублений в почве и даже рытвин не было заметно. Подозрительным было и то, что не просматривались известняки, а ведь все подземные полости образовались именно благодаря им. И, хотя весь этот скалистый бугор и был не столь уж велик, закоулков и щелей между плитами намечалось сколько угодно.
- Не понимаю, - ворчал Афанасий, когда спасатели сделали первый круг обхода, - здесь хоть ноги сломай, вряд ли мы чего найдем. Была воронка, дыра и куда она могла деться? Если ее затянуло землей, оползнем, то, во-первых, должны остаться какие-то следы, а во-вторых, тут кругом камень, скала, земли, почвы-то, считай, нет. Добро, стояли бы высокие скалы, откуда мог произойти обвал и перекрыть воронку, допустим, во время землетрясения, но ведь и скалы-то  такой нет. Фома, что там у тебя, наметки какие есть?
- Под любой плитой может скрываться то, что мы ищем, - уклончиво отвечал тот. – Из всех надо выбрать наиболее подходящую.
- Можно или нет, а мне что-то в это не верится. Как это плита может перекрыть вход? Горы-то ведь здесь нет, чтобы она могла откуда-то свалиться!
Все молчали, почти бесцельно бродя по площадке, и лишь один Станислав всё повторял почти механически:
 - Здесь надо искать, здесь.  Другого места быть не может.
Спасатели быстро прекратили поиски и стояли  кучкой, в задумчивости покуривая самокрутки, и лишь Фемикстокл энергично продолжал обход, разглядывая, и едва ли не ощупывая каждую каменную плиту. Он заглядывал под них, отходя на шаг, что-то прикидывал и не произносил ни слова. Даже Станислав, сопровождавший его, ничего не мог понять в его действиях.
 Наконец остановившись у серой плиты, отличившейся от остальных сравнительно небольшой толщиной, Фемистокл сказал, подозвав Афанасия:
- Здесь надо попробовать.
- А что пробовать? – не понял тот.
- Как что! Надо отодвинуть этот камень.
- Ого,   да в нем не меньше полтонны, если не больше. Да и какое отношение он может иметь к воронке?  Было бы откуда свалиться, разве что с вершины Холзуна прилетел этот булыжник. Так он и катиться  не мог, такой плоский и угловатый. Да и где ж нам с такой каменюкой управиться!
Тогда для чего же мы все здесь находимся? – сердито буркнул Фемистокл. – А ну-ка поднажмём!
- Раз надо, значит надо, - поддержал Фому Петр Иванович. – Наляжем все вместе, берите ломы, а мы все подсоблять будем.
Все облепили каменный монолит, благо бока его были шероховаты,  и держаться было удобно; трое рабочих взялись за ломы.
-Раз-два, взяли! – командовал Пётр Иванович, принявший бразды руководства в свои руки.
Глыба заскрипела, каменная дресва  зашуршало под ней, она явно поддалась и стронулась со своего места.
-Ещё раз, еще поднажмём! – торопил Пётр Иванович, но все и без команды старались изо-всех сил.
-Пошевеливай, пошевеливай живей! – подбадривал Афанасий.-  В бок дави, а вы, ребята, ломками нажимай, сама пойдёт!
 Усилием всех пятерых и  с помощью ломов тяжеленную плиту постепенно сдвигали, и вдруг на глазах изумленных спасателей земля под ней начала проваливаться в чёрную щель, невесть откуда взявшуюся под плитой и уходящую в глубину.
-Бойся!- вдруг выкрикнул  Афанасий, отскакивая в сторону. - Как бы нам самим не провалиться!
Все разбежались и без всякой команды. Обвалившийся кусок почвы обнажил воронку с монолитными скальными бортами. Но большая её часть всё ещё была под плитой.  С удвоенной силой все снова налегли на каменную глыбу и наконец  сдвинули  так, что можно был заглянуть в образовавшуюся дыру. Когда шорох, обрушаемой почвы утих, все с осторожностью стали подходить к новоявленной воронке.
- Вход в Дантов ад, - прокомментировал Петр Иванович, – настоящая преисподняя.
- Но мы же только вчера в ней были, в этой преисподней, - возразил Роман, - и там впечатления Дантова ада не было.
-Не совсем в ней, а рядом, - поправил Фемистокл.
Посветили в провал фонариком.
Ширина вполне достаточная, чтобы пролезть человеку, - с удовлетворением констатировал Афанасий. – Вполне можно спускаться. Сколько у нас веревок?
- 12 больших канатов. Если  связать, метров 60 будет.
- Эге-гей! – вдруг что есть силы закричал он, свесившись на краю пропасти. – Есть там кто-нибудь, отзовись!
Нет, ничего не слышу, - объявил он, - Надо как-то удостовериться, что это вход в нужную нам полость и здесь ли ребята.
- Да, нужно быстрей, - торопил Пётр Иванович.
На перекинутое через воронку бревно установили специально заранее привезённый блок.
- Веревки готовы, - рапортовал Афанасий, - сейчас будем спускать, сначала надо наладить связь. Попробуем написать записку.
И тут же раздумал:
- Нет, какая записка, там уж, видно, у них и свечи закончились. Надо замерить глубину и спускаться самим.
- На всякий случай привяжите, вот мой рюкзак, я положил кое-что из еды, - предложил Петр Иванович, - и вот ещё свечи.
Связанные веревки с рюкзаком стали осторожно опускать. Слышался шорох и звуки падающих каменных обломков.
- Есть дно, - наконец сказал один из спасателей.
- Сколько веревок? – спросил Афанасий.
- Четыре и ещё чуть-чуть.
- Значит, больше 50 метров, - тут же подсчитали спасатели.
Роман уже готовился к спуску, нетерпеливо посматривая на воронку и примеряя одну из шахтёрских касок.
- Нет-нет, - остановил его Афанасий. – Это наша работа, посторонние не допускаются.
- Ничего себе, посторонний! – возмутился Роман. – Там же мой брат.
- Тем более, лезть туда тебе не следует. Что там с рюкзаком?
- Никаких сигналов.
Артём с Игорем страхуют, спускается Юрий. Да, по пути смотри внимательно и убирай заколы. Для подъёма дергай верёвку три раза. Всё понятно? Приступайте, травите потихоньку!
Сгрудившись, все молча наблюдали за происходящим.
-Да, но кто же, как могла эта каменная глыба закрыть вход? – теперь, когда улеглись первые страсти, задал вопрос Петр Иванович. – Вы, Фемистокл, что-то знали или подозревали?
- Вы вынуждаете меня дать самый фантастический ответ, в который я и сам верю с трудом, - сказал Фемистокл, затягиваясь трубкой с едким самосадом. – Люди, - наконец сказал он, не закончив свою мысль.
- Люди? – недоверчиво переспросил Афанасий. – Вы хотите сказать,что  люди перекрыли плитой воронку? Какие люди? Откуда они могли взяться в этих диких краях, да еще и в древности?
- Как откуда?  А штольню кто сделал? – резонно напомнил Фома. – А может, и еще раньше жили здесь, еще до того, как прорыли штольню. Обитали же здесь древние люди.
- Так, значит, вы предполагаете, что это могли сделать пещерные люди или чудь? – переспросил Роман. – А для чего?
- Как для чего, воронка представляла опасность, вот ее и закрыли. Я думаю, троглодиты использовали этот естественный провал, как ловушку, как западню для отлова диких животных, а чудь закрыла ее, так как она уже была им не нужна и даже мешала. Могли проваливаться люди.
-Вход в преисподнюю, откуда слышны протяжные стоны и стенания, от которых волосы становятся дыбом, - процитировал Роман откуда-то вычитанную фразу. – Я, как вспомню, что ребята там без еды и тёплой одежды, так жуть берёт. И чувство вины перед ними.
- Да, мы тут разглагольствуем, а живы ли ребята? – вздохнул Пётр Иванович.
-Осталось совсем чуть-чуть, немного потерпите, - успокаивал Афанасий.- А ребятам вашим ничего не сделалось. Люди, бывает, голодают и больше, а  вода у них есть.
-Насчёт воды, лучше бы её поменьше было,  - продолжал сетовать Петр Иванович. - Но как вы, Фома, догадались? Десятки похожих плит и вдруг нашли единственную, нужную.
- Очень просто. Я сразу догадался, что это сделал человек. А раз так, то каким бы он способом мог перекрыть воронку?
- Ну, сделав настил из деревьев, сверху земля.
- Не надежно и более трудоемко. Надо валить деревья, а попробуйте это сделать тупым, примитивным топором. Пилы-то у них не было. А тут готовые плиты и есть десяток человеческих сил. Какую бы вы выбрали плиту?
- Ясно ту, что полегче, - не задумываясь, отвечал Петр Иванович.
- Вот и я так же подумал. Выбрал потоньше, что под силу перетащить руками семи-десяти крепких мужиков. Оказалось, что угадал. Тут уж просто повезло.
- И правда, просто, - развел руками Петр Иванович. Уму непостижимо. Что бы мы без вас делали?
- Нужда заставит, до всего дойдете, - спокойно отвечал Фемистокл. – Древнему человеку тоже приходилось соображать, думать, чтобы выжить.
- Нет, нет, вы гений! – воскликнул Петр Иванович. – Дайте, я пожму вашу руку.
- Руку мне не жалко, но ведь мы пока  еще не вызволили ваших ребят.
- Да, да, конечно, но будем надеяться на удачу. Вот и Станислава надо расцеловать. Теодолитный ход оказался верным. Станислав, дайте я вас обниму.
- Тихо, есть сигнал снизу, -  объявил  Афанасий. – Игорь, Артём, дело за вами, - обратился он к своим товарищам. -  Действуйте предельно осторожно. Давайте и я подключусь к подъёму.
Веревка цеплялась за выступы каменных стен, мелкие каменные осколки с шорохом и звоном летели вниз и осыпали поднимающегося.  Минут через пятнадцать усиленного труда из воронки показалась голова в каске.
- Егор, это ты? – не скрывая волнения,  воскликнул Роман.
- А вы думали троглодит? Я собственной персоной, а кто же ещё, – тихим голосом отвечал  спасённый Егорша.  – Вы тут греетесь на солнышке, а мы совсем замёрзли и три дня не евши.  Есть тут у вас что пожрать?
-А как там Степан? – с  тревогой и дрожью в голосе спросил Пётр Иванович.
-Стёпа заказал, чтобы к его выходу нажарили шашлыков. И я бы тоже не отказался.
-Должны вас разочаровать, - вставил Афанасий без тени сочувствия, - вам теперь с жидкого супчика надо начинать. После голодовки-то.
Через полчаса вызволили Степана.
-Отец, это ты?  - удивлённо спросил он, щурясь от яркого света и оглядываясь.  – Да вас тут много, - ещё более изумился он. 
-Все, все, сынок, здесь по вашим с Егором персонам. Я и мать кое-как отговорил, хотела тоже сюда добираться. Наделали вы, ребята, всем хлопот.
А какое нынче число?
-Ты ещё не очухался, а спрашиваешь зачем-то число, - удивился Агафон.
-Как это зачем! Мне  пятого сдавать экзамен. Я же абитуриент.
 -Успеешь, сегодня только 25 июля. Месяц-то не забыл? – подал голос Роман.
-Слава богу, успею. Я же сидел там, боялся, что опоздаю на вступительные экзамены.
-Один вы уже прошли и хорошо, что он закончился благополучно, - тихо сказал ему Фома.
-Ага, за битого двух небитых дают! – обрадовался Егор.

                Расставание
Новое утро настало тихое и безмолвное, без птичьего пения и щебета, всегда смолкающего в преддверии августа. Притихшая природа как нельзя лучше гармонировала с настроением обитателей лесного лагеря. Вчерашняя праздничная атмосфера сменилась деловой обстановкой и приготовлениям к возвращению домой. Спасатели во главе с Афанасием были в приподнятом настроении, довольные окончанием работ. Наоборот, нотка грусти поселилась у искателей приключений. А тут еще прилетела иссиня-чёрная птица кедровка и давай оглушительно кричать на всех скрипучим, дребезжащим голосом.
-Да отвяжись, ты! – сердито прикрикнул на неё Гоша, но она и не думала отставать, продолжая чему-то сердито возмущаться.
-Жадная она, боится, что будем собирать её шишки, – то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Егор и добавил,  невесело обращаясь к надоедливой птице:
-Да не долдонь ты, шишки ещё не поспели, зеленые!
Никто не откликнулся на слова Егора, не говорили и о предстоящем расставании, но у каждого в душе таилась лёгкая печаль разлуки. Даже Пётр Иванович, успевший привязаться ко всем, и особенно сошёлся с Фемистоклом, всё повторял, что все здесь стали ему родными. Он долго, но безуспешно уговаривал всех заглянуть к нему на пасеку в Большой Речке, чтобы отведать свежего медку, но все заторопились домой. Фома уже  примерял свою котомку на плечах, готовясь отправиться к себе в Уймон, а Пётр Иванович всё никак не отходил от него, жалея, что надо расставаться. Тут же толпились ребята, едва ли не заглядывая ему в глаза и наперебой стараясь пожать ему руки.
-Фома, до встречи! Нас не забывай, приходи!
-Встретимся, встретимся! У меня ещё  есть, что вам показать и рассказать.
-Да, да, мальчики с вами, как за каменной стеной, - подтвердил Пётр Иванович.
Афанасий долго тряс руки спасенным Стёпе и Егору, нечаянно обронив при этом неудачную фразу, не понравившуюся подземным сидельцам:
-Вы, ребята, бравые, но, надеюсь, не будете больше делать подобных глупостей.
-Это еще какие глупости? – насупился Егор. – Это то, что мы лазили в подземную камеру? Так  ведь кто-то должен был её исследовать! Не мы, так кто-то другой.
-Верно, Егорша! – похвалил его Степан. – Дерзайте, граф, вас ждут великие дела! Как там про буревестника: безумству храбрых поём мы песню!
-Ну, допустим, храбрости там было не так уж много, - деликатно заметил Пётр Иванович, - скорее, безрассудство.
-Безрассудство?  - обиженный Егор не сразу подобрал слова. - А как же альпинисты лезут зачем-то на гору, путешественники открывают новые земли, рискуя жизнью?
Он замолчал, будто устыдившись смелости своей речи, а потом добавил невесело:
-А что, неужели все наши приключения закончились? Стёпа с Романом уезжают, нам с Гошей вдвоём, пожалуй, скучновато будет.
-Ну, вот, ты уже и запереживал, - неодобрительно отозвался Стёпа. – Во-первых, мы будем приезжать на каникулы, а во-вторых,  с вами остаётся Фома, да и Станислав не откажется составить вам компанию. Что ты, Станислав, думаешь об этом?
-Я как раз думаю, не пригласить ли мне из Алма-Аты своего друга-археолога на раскопки. Он такой, что не одного чудика раскопает, а целый город древних рудокопов найдёт. И приедет со всеми бумагами из института археологии, так что всё будет по правилам и по  закону. А что касается тайн, я уверен, что они только начинаются. Тут ещё много чудес откроется.
-Это было бы здорово! - обрадовался Егор.  - Все забыли, что Фома ещё обещал показать нам подземную мастерскую, где древние бергалы изготавливали свои каменные инструменты, молотки и зубила. Да ещё мумии в камере мертвецов ждут, когда их раскопают, - вспомнил он,  - эту кучу надо разворошить и изучить, что там есть.
-Тебе бы всё ворошить! - возмутился Агафон.- Мало что ли в камере просидел? Подняли на ноги чуть ли не весь Зыряновск.
-Ребята, не ссортесь, - ласково сказал Петр Иванович. – Оба вы, и Егор, и Стёпа молодцы, что сумели выжить, приобрели опыт, и впредь будут  умнее. По себе знаю, что жизнь не простая штука  и в ней всякое бывает: и хорошее, и плохое. И хорошо то, что хорошо кончается. Вот и Станислав нам  здорово помог и ребята спасатели, и начальство в Столбоухе , и в Зыряновске. Нам все помогали, никто не отказал, за что всем спасибо.
-Да, я ещё хочу сказать, - к словам отца присоединился Степан, - что мы выжили благодаря совету Егора взять с собой тёплую одежду. Без неё, точно, дали бы дуба.
-Я же говорю, что вы вели себя достойно, - подтвердил Пётр Иванович, - не какие-нибудь слабаки, а настоящие таёжники.
Так в разговорах они незаметно вышли на торную дорогу, где спасателей ждал грузовик, а мирно пасшийся здесь же коняшка Дементьевых приветствовал своих хозяев радостным ржанием.
-Желающих прокатиться, прошу в мою карету, - запрягая коня в телегу,  шутливо обратился Пётр Иванович к своим спутникам.
И хотя места в грузовике было сколько угодно, компания друзей, не раздумывая, приняла это приглашение.  Но что же, старому Карьке везти шестерых крепких седоков, да ещё и по плохой дороге? Конечно, все, кроме Петра Ивановича, взгромоздившегося в бричку, жалея старую лошадку, шли рядом и мирно беседовали.
Звонко, на всю тайгу кричали слетки сарычей, называемых здесь карагушами (значит, не так уж молчалива тайга в эту пору!). Серая гряда Холзуна высилась за спиной, закрывая горизонт. Зеленые пятна кедрачей чередовались там с серыми шлейфами осыпей – корумов, пятна снега белели лишь кое-где по логам. С другой стороны струился Хамир, светлый, обмелевший к середине лета, и искорки солнечных бликов вспыхивали в зеленоватой, как изумруд, воде. Стоявший прямо в русле кедр цепко вросся в галечник,  и вызывало удивление, как  мог он сохраниться, сопротивляясь постоянным разливам мощной реки. «Вот так и надо жить, бороться и не сдаваться», - вдруг почему-то пришло на ум Роману, - и он, наверняка, счастлив, этот кедр, несмотря на все свои страдания и вечную борьбу за жизнь».
Громыхая на камнях, неспешно катилась телега по кочковатой дороге. Путь шел, пересекая речки, каждая из которых поражала дикой красотой, и все они не были похожи одна на другую. Тегерек – роскошная долина с березовым лесом, водопадами и живописными скалами. Громотушка – каменный каньон с грохочущей речкой и кедрами по утесам, шишки которых падают прямо в воду. Красноярка – речушка, спрятавшаяся в лесных дебрях глубокого ущелья и глухо бубнящая, словно тетерев на току. Ярко светило солнце, на берегу реки, играя, бегали чёрные норки, у моста на Красноярской переправе выдра плескалась в воде. Но погружённые в беседу, друзья ничего этого не замечали. Оставим же их, читатель, в покое, пусть за долгую дорогу наговорятся всласть. Ведь у увлеченных людей темы для разговоров, как и  дела,  которым они отдаются со всей страстью, не кончаются никогда.

  Содержание
 К читателям
Часть 1.  Бухтарминские кладоискатели
 Оплывина
Пасека на Юзгалихе
Экспедиция за ревенем
Братья
За горными петухами
 Таежный край
Дом на солнечной поляне
Школа
Каменщики
 Пахомыч
 Душа Анисьи
 Клад
Хан Алтай
Борис Васильевич
Станислав
Мамонты в карьере
Хрустальные копи
Кто открыл Зыряновское месторождение
Рассказ о барнаульском докторе, ставшим известным ученым
 Исправник с серебряной шпагой
Егорка
Филин
Агафон
Голова лося
Камусные лыжи
Волки
Заложники чарыма
Рыбалка у залома
Художник из туманного Альбиона
Лесные колдуны

Часть 2. Таёжные рудознатцы
Максим
На белках
Высокая цель
Обитатели заброшенного домика
На Холзуне
Уймон
Трагедия втайге
Военная операция
Агафон в плену
Арчба
Гнев хана Алтая
Ядро всему голова
Бергальские истории
Сон Романа
Сюрпризы древней выработки
Жизнь хороша и всё ещё впереди!

Часть 3. Подземный город.
Письмо Роману
Яма зело не простая, пещерой называется
Зимняя разведка
Мосты и переправы
Рассказ о путешествии Брема
Бурхат хан
Фемистокл
 Секреты чуди
В логове троглодитов
Происки черных старателей
Кладовая чудес или пирамида жертвоприношений?
Что за профессия – маркшейдер?
Собака Баскервилей
Пленники подземелья
Вход в преисподнюю
Расставание