Про войну, болото и любовь

   Дядька Емельян и дядька Алексей (мужья моих родных теток) оставались верными своим привычкам: я ещё не успевала, как следует отдохнуть после дороги, а они уже подсаживались ближе ко мне и начинали рассказывать очередную историю из своей богатой жизни. Любили старики отвести душу перед «свежим» человеком, да ещё и после такого долгого термина молчания. Я ведь приезжала редко, а тётка Настя, и тетка Марфа – единственные их собеседники, только отмахивались от рассказов мужей. Они их уже наслушалась за долгую совместную жизнь.
Мои дядья с женами видели войну своими глазами, участвовали в ней. Этим для меня всё было сказано.
   Жили мои родные в соседних деревнях Калинковичского района.
   Рассказы родственников были правдивыми, интересными и поучительными. Кое-какие детали в них были неизменными, например, болота. Хотя, чему тут было удивляться: болота в Белоруссии были неотъемлемой частью жизни для ее жителей. И для меня они были не в новинку, потому что со всех сторон окружали и наш поселок при железнодорожной станции. Это позже их осушили и превратили в поля и луга…
   – А про какую любовь на тех болотах, да ещё и в войну, могла идти речь, удивитесь вы.
   А про обыкновенную, земную, вернее – «болотную». Оказывается, ни война, ни болота не стали преградой для неё. Она была над ними.
   Очередные истории тронули мою душу, и я решила их записать. Вот что рассказали мои родственники.


                Похороненная любовь


   А в окружку — мох, болото,
   Край от мира в стороне.
   И подумать вдруг, что кто-то
   Здесь родился, жил, работал,
   Кто сегодня на войне.
           А.Твардовский. Василий Теркин.

   … Леса и болота для нас, партизан, были самыми надёжными союзниками и защитниками. Но, жизнь-существование в них и на них была ой, какой непростой! Особенно, когда мы находились в состоянии преследования со стороны немецких карателей и их помогатых – полицаев. Когда нас выкуривали из леса единственным спасением оставались болота и трясины. И вот представь себе: мы идём-ползём через болото. Вокруг слышен грохот от разрывов артиллерийских снарядов. Но он не только слышен – они падают вокруг и комья грязи от их разрывов огромными фонтанами взлетают в воздух и накрывают нас. Деревни по всей округе или ещё горят или уже сгорели. По трясине идти это тебе не по дороге или даже по лесу – она ноги засасывает или же ты проваливаешься по пояс, а то и по грудь в болотную жижу.
   Такая ходьба до того выматывает силы, что через каждые несколько сот метров ног невозможно потянуть и мы вынуждены делать передых. А если добавить ко всему этому вещмешок с самым необходимым, да ещё и немалый груз за теми же плечами и в руках в виде оружия. Ко всему этому мы ведь были полуголодными и на твёрдой земле. А если переходы по болотной хляби продолжались по несколько дней!? А конца тому болоту, тебе кажется, не будет никогда, а маячивший вдалеке спасительный новый лес тоже, кажется, что он удаляется от тебя?
   Так получилось, что наш партизанский отряд попал во вражеское кольцо. С трёх сторон нас окружали немцы, а с четвёртого было заросшее камышом в рост человека непроходимое болото, которое раскинулось на несколько километров. На протяжении ночи мы должны были пробиться сквозь шеренги немецких карателей, или же найти дорогу через болото и выйти из капкана. Выбрали последний вариант. В отряде был человек, который знал в том болоте тропинки. По них можно было попробовать пройти. И мы пошли.
   Поход было очень тяжёлым. Фашисты беспрерывно освещали болото ракетами, которые, словно огромные лампы, висели в воздухе и долго не гасли. Мы раз за разом ложились в болотную твань. Затаив дыхание, ждали, когда погаснет очередная «лампа» и тут же поднимались и бежали, пока не загорится очередная. Вернее говоря, не бежали, а ползли друг за другом, как приказал проводник – след в след, хватаясь за редкие кочки, боясь оступиться. Двигались молча. Только изредка был слышен девичий сдержанный оклик-шёпот: «Юра!»
   Они любили один одного. Что поделаешь? Война не была им помехой. Весь отряд знал об их чувствах. Были они молодые, красивые и, как и многие в отряде, осиротелые. Родителей Юры убили в Мозыре, мать и младшего брата Веры погнали из Калинковичей в Германию. Партизанский отряд для влюблённых стал их семьёй и единственным убежищем на земле. С ним они прошли сотни тревожных километров.
   Так вот, мы выходили из окружения. Юра каким-то образом вырвался вперёд. Даже тогда, когда вспыхивала ракета, он не падал плашмя, а продолжал движение, не обращая внимания на предостерегающие оклики товарищей. Девушке нужна была помощь, и она раз за разом, едва переставляя ослабшие ноги, как заклинание, тихо повторяла: «Юра, Юрочка, Юрасик!». Но тот не слышал Веры, как будто бы вдруг оглох. Вот Вера обессиленная опустилась на кочку и уже не смогла подняться, чтобы продолжить движение. Её подхватили под руки товарищи и потянули вперёд.
   Юра не видел и не слышал любимой. Им овладел страх, он боялся снова попасть в лапы фашистов. А он однажды там побывал. Юра был в плену, правда, всего только четыре дня, но его так страшно мучили, что в его чёрных глазах навечно поселился страх. Он мог под градом пуль выносить раненых, не боялся мгновенной смерти, но больше смерти боялся в этих проклятых болотах попасть в плен к фашистам. Снова нечеловеческие издевательства, полная личная беспомощность… И он рвался вперёд, как оглашенный.
   А Вера, опираясь на руки партизан, едва переставляя ноги, слабым, едва слышным голосом звала: «Юра, Юрочка, Юрасик!». Но парень не слышал голоса любимой.
   На рассвете, слава тебе Господи! мы всё же выбрались с того болота на небольшой безымянный островок. Чумазые, как черти. Попадали совсем без сил на такую родную и необыкновенно дорогую землю, отдышались и, развели костерки, чтобы хоть как-то подсушить грязную и мокрую одежду. У одного из них недвижимо сидела Вера, вроде окаменела. Только дыхание у неё было неровное, с перерывами. Юры не было видно. Мне показалось сначала, что он не дошёл живым, как многие из нас.
Но Юра был жив. Я заметил его недалеко от группы. Парень не осмеливался подойти ближе. Наконец нерешительно приблизился и, ни на кого не глядя, упал к ногам Веры. Схватившись за голову, стал плакать. Вера, как и раньше, молчала. Потом чуть слышным голосом сказала:
   – Ты убил нашу любовь. Я похоронила её в том болоте.
   И больше ничего…
   Давно это было. Не знаю, что стало с ними. Но навсегда я запомнил: трусости настоящая любовь не прощает…
   Дядька Емельян, закончив своё грустное повествование, всё ещё находясь под его впечатлением, скрутив самокрутку с домашним душистым табаком, пошел на двор. Мы с теткой Настей не стали ему мешать –  знали уже, что в такие моменты ему требовалось побыть наедине, чтобы вспомнить своих товарищей, не пришедших с той проклятой войны….