Тайны, не занесенные в семейные книги

1606 год. Обитель Монтулье

         Лето пролетело быстрее, нежели предполагал голландец. Многое в Лангедоке удивляло своей архаичностью. Он уже вполне ощущал себя истинным гражданином Нидерландов. Сказывалась долгая служба в армии штатгальтера. Здесь же жизнь остановилась в прошлом веке.

         Стефан позволял себе длительные конные прогулки по окрестностям аббатства. С жалостью и недоумением он глядел на крестьян, на их согбенные спины, на почерневшие от солнца и времени лица, иссохшие руки, протянутые к красивому и, верно, богатому офицеру, в непривычной военной форме.

         Но лето клонилось к закату, истекало время его отпуска. Следовало приступить к выполнению поставленной задачи. Надо ехать в Каркассон.

         Неутешительные вести сообщил гостю в вечерней беседе старый монах:

         -Не следует тебе посещать свой дом, не езди в деревню… Там не все ладно. Мать умерла, отчим много пьет, твои братья… - он сделал паузу, - один на галерах, другой подался в Сьерру, говорят, разбойничает. Единственная из выживших твоих сестер, слава Господу, живет в деревне, и вышла замуж за хорошего человека.

         Обстановка в монастыре, прогулки по окрестностям, вечерние беседы с близким человеком, будили у гостя воспоминания о детских годах, проведенных в обители: мощеный двор, крутые ступени всхода и уютный дом настоятеля, пропахший ладаном и старостью – все открывало стертые следы детского счастья. Даже глубокая тень в дальнем углу монастырской стены. Та самая тень, в которой они, мальчишки прятались от настойчивых призывов присоединиться к пению духовных песен на стихи Ланселота де Карля. А Жак перед сном укорял его и приводил строки из гимна грустного Пьера де Браха, восхвалявшего Ланселота:
       «Но, не воздавая честь...,
        великому pasteur de Carle
        ошибку я большую совершу...».

         Монах Жак всегда был небольшого роста, чуть выше двенадцатилетнего ребенка. Но непомерная сила в его длинных руках позволяла ему схватить любого мальчишку и подбросить высоко верх, и вновь поймать. Горбун хохотал от удовольствия, его утробный смех исходил откуда-то из мощной груди и завершался мелким хриплым карканьем. У проказника захватывало дух, от восторга и ужаса он затаивал дыхание. Но, оказавшись на ногах, готов был снова делать мелкие шалости, лишь бы этот удивительный карлик уличил и снова поймал его в свои объятия. Дети никогда не боялись его.

         В монастыре еще не став монахом, пятилетний Стефан облачился в сутану, с той лишь разницей, что сутана черного цвета, а рубаха малыша пребывала в неопределенном первобытном состоянии. Никто не озаботился окраской, да, и стирке она не подвергалась нечасто. Если не считать весенних дождей, летних купаний в реке и редких посещений семьи. Это была удобная и практичная одежка. В первый год она доходила мальчику до пяток, потом из-под полы показались икры, коленки. Тогда он для всех, за пределами обители, стал valets. Valeton, garcon, то есть парень, парнишка и лишь иногда настоятель мягко, по-отечески лаская, гладил по головке: «Fils, befu-fils, jeune fille» (сын, пасынок, малое дитя).

         В монастыре же он был clergeon, так звали служек. В его обязанности входило держать край тоги и прислуживать в церкви. Он не умел читать, не знал букв и охотнее бы бегал на речку, чем участвовал в божественной службе. А мальчишки-одногодки, будущие монахи - монастырские подкидыши - были ближе, для них он был просто приятель, дружок – compain. Слово товарищ (camarade) тогда не было в ходу.

         В восемь лет появились короткие зеленые штанишки, подвязываемые ниже колен. Этими же подвязками крепились чулки в холодное время.

         Жизнь в монастыре - это самые запомнившиеся годы детской жизни мальчика. Его опекали прадед и дед. Первый был настоятелем аббатства, второй – монах. Впоследствии, когда придет время, он сменит на этом посту настоятеля Гийома.

         В монастыре к нему относятся как к родному, близкому человеку.  Только их искренняя любовь была расчетлива. Старые монахи надеялись со временем передать аббатство в руки своего подрастающего воспитанника. Так сказать фамильная династия Гарди в аббатстве Монтолье. Но те же монахи рассказывают ему о его сводном дяде Понтусе, обучают военному искусству. Этого требует тревожность и события: в стране разгорелась религиозная война между католиками и гугенотами.

         В редкие посещения родной деревни дядя Оже и сестра Маргарет-Гиацинт также рассказывают мальчику о полководце Понтусе Делагарди.

         И в пятнадцать он принимает естественное и верное для всех решение - уходит на войну. Естественное, потому что ему уже пятнадцать, верное – потому, что здесь он не видит своего будущего. И если он и не знал этого, то догадывался, по изменившемся обстоятельствам, по отношению к нему. И потому, как властно прибирает к рукам все хозяйство Антуан Оливье, так счастливо женившийся на немолодой Маргарет, и даже принявшего ее фамилию – Гарди! Он вырос и стал чужим для семьи Гарди. Жак Естебан Саббас был смышленым мальчиком.


         В тенистом месте Жак и Стефан и укрылись от летнего зноя. Настоятеля интересовали подробности про Понтуса и его сына Якоба. Он переспрашивал и уточнял, вытягивая из собеседника мельчайшие, но такие важные для него детали. Неожиданно для Стефана, монах проявил особый интерес к Элизабет Понтусдоттир – непослушной дочери Понтуса. Но именно про нее Стефан ничего не мог сообщить, кроме существования предъявленного Якобу письма. Стефан не мог сказать, сколько ей лет, кто была ее мать, жива ли она сейчас. Всего этого не знал и Якоб.

         -А ты должен бы помнить ее. Она жила в том крайнем доме, что сгорел после грозы. Тебе было уже десять и вы, мальчишки, часто убегали на другую сторону реки. В ее дворе любили собираться деревенские дети, а она всегда подкармливала малышей молоком и хлебом, замоченном в вине. После того как дом сгорел, молодая хозяйка покинула деревню и уехала. Куда? Говорили на север. Теперь я знаю, куда уехала моя внучка. Что с матерью? Она тоже покинула деревню. Так говорят. А дочь она не хотела отпускать, но, кто же слушает стариков!

         И монах многое рассказал своему воспитаннику, и многое ему оказалось не по душе.

         -Мы, южане, всегда чтим традиции. Не все из них стоит поддерживать, но, утратив их, Лангедок лишится души. Мне с детства было трудно передвигаться. За что меня наказал господь, я не знаю. И моя ли в этом вина мне тоже неведомо.

         Жак мог подолгу умолкать, вспоминая и переживая, ушедшие во тьму свои годы. Его сморщенное лицо с резкими чертами старика, изборожденный заботами лик, и даже щетина вызывали жалость и, одновременно, симпатию. То есть желание помочь, рассеять его и собственные горести.

         -Ты должен знать, а мне следует передать тебе то, что не записано в наших семейных книгах. И мне все известно достоверно.

         Наш Понтито родился в мае. Он третий сын метра Жака Скупери и мой племянник. Катрин уехала рожать к своей матери в маленькую деревушку Кон-Минервуа. Там в епархии Сен-Понс де Томьер находится поместье Упиа, владельцем которого был отец Катрин. Под присмотром матери ей было спокойнее. Первые ее дети, Оже и твой отец Этьен, появились на свет там.
 
         Старший Оже доставил роженице немало хлопот. Немногие нынче знают эту историю. Ей было пятнадцать лет, и она со страхом ждала рождения первенца. Отец же обнадежил родителей жены, что когда мальчик вырастет, то откажется от притязаний на имущество семьи и посвятит свою жизнь христианскому служению. И тем самым малыш, их первенец, искупит (!) вину своей матери, зачавшей сына до брака.

         Катерине, дочери Беранже д’Сен-Коломб и Гонории Дюфор д’Сен-Жори, не дано было защитить своего первенца. Она была очень слаба и долго болела после родов. И то сказать, ее раздражал даже крик и плач голодного ребенка. Она отказывалась брать его на руки, отказывалась кормить, плакала, с ужасом представляла себя оставленной с ним наедине. Можно было понять состояние католички, нарушившей непреложный церковный закон. Мне рассказывали, что она даже хотела покончить с собой! Все в доме боялись, что она причинит вред младенцу. Он был такой хорошенький! И совсем здоровый и крепкий – его крик был слышен даже на дворе! А она не любила его...

         Отец сделал все, чтобы вздорные слухи не дошли до жителей Каркассона. Не последнее значение в принятом решении сыграл и прадед младенца - генеральный прокурор в сенешалье судебного округа де Безье и парламента Тулузы - Арманд Дюфор д’Сент-Жори. Любой француз, тем более южанин из Лангедока, тогда еще испанской провинции, поймет обоих дедов мальчика. Местный житель, оглянувшись во след, не смолчит, сквозь ироническую усмешку ткнет пальцем: «Вот, гляди, как живут наши бароны, а нас простых людей пугают инквизицией за баранью голяшку!»

         Но виновата была не только Катрин. И потому старики не допускали в свой дом беспутного отца. Но и они были виновны в том, что их дочь связалась с торговцем, пусть и дворянского рода. Папашу это не слишком огорчало. Зато не оправившейся от родов Катрин не пришлось еще и делать тяжелый выбор между малышом и супругом. Через два месяца она пришла в себя и вернулась домой. Ей стало легче, как это не удивительно, когда у нее больше не было времени себя жалеть и много думать. Но всю жизнь ее мучили мысли, что она никогда не полюбит своего первого сына.

         Когда родился брат, Оже уже три года находился под присмотром няньки и, что удивительно, он совсем не переживал неизбежное и долгое отлучение от матери. Он не стал ей таким близким, как второй сын. Оже всегда чувствовал это и, потому ревновал и не любил брата. Он не любил не только брата, он был холоден и со всеми в семье. Да, и вся семья считала его чужим!  А Этьен стал любимцем родителей. С рождением второго сына Катрин была прощена, и могла не испытывать чувства вины за свой девичий грех.

         Да, Оже странный и очень самостоятельный с детства человек. Нам он казался совсем чужим. А вот гляди, к тебе отнесся как к родному! С Оже ты не сможешь повидаться, он умер. А с Барби непременно. Они всегда очень любили тебя.

         Рожать Этьена Катрин тоже отправилась в Упиа. Она очень боялась этих родов, и даже говорила, что наверняка умрет. Но все закончилось благополучно. Вот только после Этьена Катрин категорически заявила, что больше не хочет детей. Да, только не в ее власти это было.

         И на свет появился Понтито. Это была суббота 12 июня. Судьбу младенца решил настоятель епархии Сент-Понс. Он же дал ему его имя – Понтий. С мальчиком были иные проблемы!

         Да! Вот с именами не было проблем. Дед Беранже д’Сен-Коломб настоял, чтобы первое его первое имя было Этьен – так звали его деда по отцу, второе – Беранже - от него, от деда по матери, а третье было дано в честь святого Понса. Так как день чествования святого мученика Сент-Понса (Понтия) де Симьеса, принявшего мученическую смерть в Симьезе близ Ниццы отмечается 12 мая.

         От семейной ласки и материнской любви малыш тоже отпал сразу. Отец не проявлял интереса к его судьбе. И то было понято Понсом с раннего детства. Если все назначения направлены на его брата  - имя, владения, родительская забота, и жил он в родительском доме! - если сестры не зовут его на совместные игры, не ухаживают, не лечат его детские травмы - значит, он им не нужен! В ответ на опустевшее окружение у Понса зарождалось дерзость и злая непримиримость. Он лишен не только фамильного наследства, не только имени. А раз так, то его путь или стать аббатом, или воином.

         Попав в монастырь, мальчик имел уже только одно имя - Понс. Понтус Скупери. Его первые два имени отпали сразу - это была его воля, его месть за холодность к нему и нелюбовь обоих дедов. Что он из семьи Гарди знали только двое – настоятель Гийом и я. И сам Понтито. Мы, бездетные монахи, воспитывали Понса как своего сына. И верили, что у нас есть, кому передать дело своей жизни. И еще нам всем своим естеством хотелось верить, что останься в аббатстве, способный Понтус мог бы не только молиться за нас, но и поднять обитель на достойную высоту, а со временем расширить ее влияние на всю Окситанию.

         Но по-детски непримиримо Понс отвергал притязания на нашу отеческую любовь. Терпел, пока был маленьким, все больше осознавая безвыходность своего положения. Но и терпению юноши приходит конец. Он не хотел жить в монастыре. А в пятнадцать лет юноши Франции – это уже вполне сложившиеся мужчины. Его судьба быть воином!
Он стал заводилой и главными участниками множества проказ. И очень серьезных.

         Всем известны рассказы про волка-оборотня, крадущего маленьких детей и молодых женщин. Маленьких детей всегда пугают этими легендами. Наш Понсито раздобыл где-то овечью шкуру, и стал по вечерам изображать чудовище. Это была просто шалость, глупая месть за отторжение от семьи, за холодность матери и нелюбовь отца. Отвергнутый подросток пытался вернуть к себе внимание. Дело дошло до викария - приходского священника. Тому пожаловались родители напуганных детей. Тогда жители устроили облаву, но ему удалось скрыться и все обошлось для Понса благополучно. Но из обители ему надолго пришлось уехать. А потом он завербовался на войну. И мы потеряли нашего любимца.


         После таких разъяснений Стефану стало ясно, что претензии Якоба, как прямого наследника по мужской линии на наследство будут отвергнуты. Конечно, в бальяжах действовали королевские суды, и там земельные права рассматривались как семейно-родовые, то есть оставался вариант обращения с ходатайством к вигье. Только по протекции деда супруги обязанности вигье исполнял муж Маргарет – Антуан. А завещания, очень распространенного в практике на юге Франции, обнаружено не было. В отличие от севера, где завещательная свобода была ограничена в пользу законных наследников. Шансов на участие в разделе наследства не было ни у Якоба, ни у Стефана..


         Жак Гарди не оставлял надежды заполучить Стефана в свою обитель, и тем уберечь его и его душу от скверны. Он не сказал, как и отчего умерла его мать, снова и снова настоятельно советовал и просил не покидать обитель, и не посещать Монлегюн.

         Понятно, почему Стефана (и первое его имя тоже Жак), приемного сына Гийома-крестьянина, отправили в монастырь, в надежде не только спасти от прозябания в нищей крестьянской семье, но и на продолжение аббатской династии. Там о нем заботились монах Жак де ла Гарди и настоятель Гийом де ла Гарди. Тем более, что Понтус выскользнул из предназначенной ему монашеской петли. Не забывал о нем и его дядя Оже д’Эскупери, владелец Гарди, Руссоля и Орнезона.

         Поездка в Каркассон лишний раз подтвердит, что он не только никому здесь не нужен - он чужой для семейства Делагарди! Более того он опасен.

         Старый монах был прав – не следует ему ехать в его деревню, в Монлегюн.