Цвет любви. Глава XIV

      Глава XIV.  ПРОСВЕТЫ В ТУЧАХ. ВОССТАНОВЛЕНИЕ


      Поднявшись к себе, Рауль позвонил Катце и, передав содержание разговора с Гидеоном, закончил:

      — Завтра приготовься, я заеду. Неделя у нас есть, этого должно хватить.

      — Смотри, разведи меня с Ликом и Леем.

      — Хорошо. — И Рауль в полном изнеможении растянулся в кресле. Ну и денёк! Теперь только Лик. Лик, накрывающий ужин и, не в пример вчерашнему, по-прежнему топящий всё в себе. — Малыш, подойди. — Как обычно, фурнитур приблизился робко; Рауль ласково взял его за запястье. — Лик, хочешь, я тебя восстановлю?

      В глазах мальчишки промелькнул ужас. Весь сжавшись, он прошептал:

      — Господин хочет выгнать меня из фурнитуров? За что?! Разве я…

      — Да успокойся, никто тебя не выгоняет — разве что сам уволишься. Просто Лей завтра ложится — я и подумал, что вам вдвоём в палате будет веселей. Впрочем, если желаешь полной конфиденциальности, размещу тебя в отдельной.

      — Но как же я смогу потом работать? Я же фурнитур — я не должен ничего чувствовать.

      — А кто тебе говорил, что правила не меняются?

      Лик ещё не верит: а вдруг это просто вежливая отправка на коррекцию или утилизацию? Нет, фурнитуров не корректируют. Неужели он в чём-то провинился?! Ну конечно, вчера он на минуту забылся — и завтра его не станет. Хотя, если Лей тоже…

      — Сядь ко мне на колени, не психуй.

      Страшные мысли испаряются. На коленях у своей любви, у лучшего, неотразимого, прекраснейшего!

      — И следи.

      Усадив Лика, Рауль нежно проводит рукой по его щеке, по губам, чуть надавливая на них пальцем, по шее, спускается на плечо, расстёгивает форму и скользит вниз. Пацан сейчас грохнется в обморок.

      — Лик, Лик, очнись. Вслушайся в это. — Консул подносит к губам Лика бокал и продолжает, гладит живот, расстёгивает ремень, приподнимает, сдёргивая брюки, тактично огибает плоский пах, ласкает нежную кожу внутренней поверхности бедра, другой рукой поддерживая ягодицы и слегка сжимая их, приближает лицо, слегка прикусывая губы Лика, дарит тёплый, с очень лёгким налётом чувственности поцелуй. — Это же всё не должно просто нравиться, просто греть, просто быть приятным. Ты ведь не был девственником, ты не забыл или быстро вспомнишь, это должно наполниться естественными смыслами, более острыми ощущениями.

      — Я был девственником, — лепечет Лик.

      — Тем более. Познать надо как можно больше. Я тебя уверяю, ты не пожалеешь.

      — Но вы меня не направите на утилизацию? Я смогу продолжать работу?

      — Ну конечно, даю тебе слово. Блонди не врут — это правило неизменно.

      Лика озаряет:

      — А можно мне умереть сейчас? Вот так, закончив этим, в этом блаженстве? Это же прекрасно!

      — Не нужно. Это всегда можно повторить. И у тебя ещё будет много и мальчишек, и мужчин.

      — Мне никто не нужен, кроме… — Лик испуганно замолкает: чуть не проговорился! Хотя Рауль, наверное, знает, что под подушкой в комнате у фурнитура лежит его изображение — плоская двухмерная проекция голограммы. Раньше такие карточки назывались фотографиями. Лик целует её, когда ложится, когда встаёт, когда передыхает от беготни в течение дня. Он столько раз целовал и прижимал пластик к сердцу, а ведь хорошо известно, что в комнатах фурнитуров установлены видеокамеры!

      — Лик, моё сердце занято. Не надо пустых надежд: Ясон жив. Поступись своим счастьем ради моего. Этой истории больше лет, чем тебе, у неё больше прав, а у тебя вся жизнь впереди. И, если всё сложится хорошо, кто знает… Так да?

      — Да.

      Мальчишка уходит потрясённый, в сонме новых ощущений, но сильнее всего хочется сохранить то, которое испытало тело. Навеки.

      «Он определённо проговорится — это будет нам на руку. Ясон-легенда, Ясон-миф, Ясон, восстающий из пепла. Второе пришествие, а осуществление припишем Юпитер. Вот так, мамочка, устоишь ли перед таким соблазном? Я не я буду, если не запудрю тебе мозги и не вытяну из тебя согласие на всё, что Ясону и мне нужно. Я восемь лет этим занимался, я натаскан отменно. А Лик влюблён, аура блонди действует безотказно. И до чего мил… Но сейчас главное — отдыхать: завтра тоже дел полно».



      Катце было двадцать три года. Несмотря на то, что на чёрном рынке он был хитёр, как лис, изворотлив, как змея, увёртлив, как угорь, неразборчив, как навозный жук, прожорлив, как акула, и циничен, как старое пожившее двуногое, в его личной жизни на него можно было нацепить нимб святости и белые крылышки. Для удовлетворения страстей тех, кому по тем или иным причинам естественное стало недоступно, промышленность и техника изощрялись изо всех сил, ориентируясь на то, что неспособные в одном компенсировали своё бездействие активностью в другом и на финансовом поприще обычно преуспевали. Шоу на все вкусы, виртуальная реальность, дурь, галлюциногены, гормональные препараты, кабинеты для приват-показов, немые секс-доллы — живые и игрушечные, службы доверия, изливавшие страдальцам замысловатые фантазии и выслушивавшие ответные бредни, смазливые самцы по видеосвязи, магазины, до отказа набитые сомнительного достоинства романами, пособиями, «раскрывающими горизонты» и сулящими «небывалые ощущения, удовлетворение любых потребностей и исполнение всех желаний», и секс-игрушками, — чего только не предлагалось страждущим озабоченным натурам! Да, Катце мог взять многое и так или попросту сделать операцию, однако он преспокойно торговал одним и не думал о другом. Почему? Бесспорно, найти замену Ясону, несмотря на очень широкий выбор, было невозможно, безусловно, пережить ещё один шок, пусть и не такой сильный: ведь он придёт не от Первого и будет не первым — не хотелось, разумеется, удовлетворяться суррогатами и искусственно возбуждаемыми чувствами не воодушевляло. «Или я чего-то жду? Но чего? Глупо», — сотни раз повторял себе про себя многоопытный дилер. Да, ему нужен был только Ясон, но Ясон был не с ним, и это было надолго, скорее всего, навсегда. И вот на развалинах былого забрезжил свет, зажжённый — кто бы мог подумать! — взрывом в Дана-Бан. Что происходило в глубинах души Катце, что полыхало в ней в течение долгих пяти лет, когда Ясон в безумии своей страсти катился всё ниже и всё дальше от некогда драгоценного «рыжика»? Консул мог бы понять, если бы захотел, но ему было не до этого; бывший фурнитур, уже умудрённый кое-каким жизненным опытом, мог бы разобраться, но он страшился даже приближаться к этому, тщательно забрасывал песком чистый огонь и оборачивался к диаграммам, котировкам и файлам, надеясь, что в один прекрасный день всё выгорит дотла и погаснет. И тут — серия взрывов в старой крепости. Выгорело так, как он и в страшном сне не мог представить. И…

      …И открылась новая, чистая, девственная страница. Катце пережил уход Первого, бегство в смерть Рики и отчаяние Рауля, и его готовность идти на преступление, и ни секунды промедления в принятии решения, и его боль. Лёгкость единственных людей, которые значили что-то в его судьбе, лёгкость жизни в стремлении отдать её во имя чего-то его поразила. Он очнулся и понял, что и сам не только машина, хотя пять последних лет лишь тем и занимался, что это себе доказывал. «Они тоже страдают, любят и умирают за это — не только я. Они тоже живые и нормальные, страстные и беспомощные». Чувства и поведение Рауля его покорили, магия красоты опьянила, сострадание ему сжало сердце — рыжий понял, что ему нужен не один Ясон, но и общение с его бывшим возлюбленным. Их связало одно преступление, они говорили на «ты» — и это позволило ему фактически первое лицо на планете. Оно смотрело на бывшего фурнитура, дилера, как на равного, — это тоже дорогого стоило. То, что другие любят не менее горячо, а страдают дольше, но преданы искренне и безропотно несут свой крест, опять-таки было немаловажно.

      Катце впервые за долгие годы ощутил себя не в безвоздушном пространстве, пустом, высвечивавшемся лишь скачками валют и курсами акций, бегущими на дисплеях, а на перекрёстке свежих ветров живых людей, их чувств, их воспоминаний, их надежд. Их любви… Он неосознанно тянулся к Раулю в поисках тепла, словно Второй, став Первым, принял в наследство не только планету и народ, но и его страсть. Пять лет отчуждения Ясона от Катце возрастали до восьми для Рауля; дилеру изменили лишь раз, но ведь Первый ему ничего и не обещал — следовательно, изменой это в общем-то не являлось, а Рауль, скорее всего, получивший в отрочестве или юности Консула не только пышные признания, но и уверения в верности, безусловно, ждавший, что Минк перебесится и одумается, принял настоящую измену. Это возвышало биотехнолога в глазах рыжего. Печальный правитель, гордый и благородный, дико красивый, гениальный, талантливый, умный и добрый, растерянный в отчаянии от постигшего его горя, ломающий запреты, преграды и законы во имя своей любви, в беспомощности молящий бога о чуде, пытающийся прибиться к слуге, потеряв господина… Его страсть так сродни чувству самого Катце — и по силе, и по длительности, и по приходу в пору детства, и по трагическому обрыву рукой любимого, и по обречённости…

      Рыжий лежал на животе и сжимал руками подушку, даже забыв о сигаретах. Улыбался. Сплетение желаний, сомнений, ощущений, открытие нового, другая сторона старого — а он, дурак, на пять лет заковал себя в броню, воображая себя ходячим автоматом, сердце которого навеки заглохло! Как же он ошибался! Один день, единение в одном порыве — и латы упали пластинами проржавевшего железа. Он не знал, что будет у него с Раулем. Наверное, ничего особенного, доходящего до… Но и не абсолютный ноль. И во имя этого неуловимого чего-то, если Ясон окажется жив, он отойдёт и уступит первенство блонди. Это по чести, по праву, по справедливости, по срокам. В конце концов, Катце может добрать потом, это наверняка последует, в конце концов, «на пьедестале почёта есть ещё два места, кроме первого. Или вы хотите, чтобы второе занял какой-нибудь американец?» Вспомнив детскую книжку с Терры, Катце рассмеялся и потянулся за сигаретами. Завтра под чутким руководством лучшего в Галактике биотехнолога ему присобачат отобранное десять лет назад. Всё возвращается на круги своя…


      Катце курит и пьёт крепкий холодный чай, в голову лезет всякая чушь. Надо было ему лечь на операцию пять лет назад, а потом дождаться Ясона и потребовать проверки. Или подсыпать в кофе какую-нибудь дурь, которая даже блонди отключит за две минуты, и взять потерявшего сознание неверного возлюбленного. Жёстко, в зад. Он потом очнётся, а дилер молча ухмыльнётся. Нет, расскажет — намеренно, ожидая, что произойдёт дальше. Что сделает с ним Первый? Ведь не убьёт, дилер голову даёт на отсечение. А изуродовать может. «Отрезать повторно», — хохочет Катце. Столько страданий, столько денег, столько страхов — и получай! Требуется заход на второй круг. Или искалечил бы по-другому? Или просто бы избил? Разукрасил вторую щёку? Придумал какую-нибудь гадкую каверзу? Ясон чувствовал в себе вину — это должно было уменьшить его гнев. Но и верность дилера Ясон знал — это должно было гнев увеличить. Чёрт ногу сломит…

      «Хранил в себе всё. Глубоко. Но не выдержал и рассказал Раулю, чем занимался его любовник в компании со мной. А Рики бы не рассказал. Он вообще поганец. Рауль любит, а Рики сознательно бесил. Они только и плевались друг в друга своей гордостью. Как же вышло, что Ясон сломался быстрей, проиграл какому-то монгрелу, он, Первый? Хотя Рауль проиграл тем же монгрелам дважды… А, вот в чём дело. Ясон играл по правилам, а Рики их нарушал. С первой же минуты. Пусть не расчётливо, но нагло. Уйти от справедливого наказания, от тюрьмы и тут же сорвать со спасителя несколько оргазмов, преподнесённых со свойственной Первому щедростью, — неслыханное нахальство! Сквернословил, ругался, проклинал, измывался. Так? Так. Ну что ж… Только бы Ясон оказался жив — и Катце с Раулем сыграют в то же самое. Нет, ни Советник, ни дилер до этого не опустятся. Они отодвинут Рики изящно, с достоинством укажут ему на его истинное место и на справедливость. Пусть тёмный повертится и помучится, оплатит и долги, и сворованное».


      Раздался звонок в дверь. Катце глянул на часы и удивился: надо же, и не заметил, как ночь пролетела. На экране домофона высветился золотоволосый красавец.

      — Собрался уже? Поехали, положим со всеми удобствами. Лик и Лей будут в соседней палате, захочешь — и не узнают.



      Вернувшись в Эос из больницы, куда устроил немного смущённого Катце, Рауль застал Лика, взволнованно разъяснявшего своей временной замене привычки и предпочтения хозяина. Ио Первого положил руку на плечо фурнитура.

      — Успокойся, это всего на несколько дней. Сбегай за Леем — поедете вместе.

      Замолкший Лик кивнул и умчался. Рауль поймал себя на мысли о том, что кажется себе таким старым по сравнению с синеглазым мальчишкой… Старым-старым… С какой страстью он занялся бы сейчас восстановлением ног Ясона! Он столько раз целовал точёные голени и поднимался к бёдрам… Только бы, только бы!..



      — Так быстро? Я не думал, что будет уже сегодня.

      — А что откладывать? Анализы-то сняли мгновенно. Это моего господина методика. — Лик гордился достижениями Рауля, как будто они принадлежали ему самому. — Он мне ещё вчера сказал, что всего несколько дней. А сначала я так испугался, что он меня хочет из фурнитуров уволить…

      — Ты что! Если делает такую операцию, значит, любит.

      — Ты что! Он меня только гладил.

      — Эх ты, зелёный ещё! А у меня… — И Лей поведал брату по профессии и несчастью игры астрофизика. — И тебе такое же светит. Интересно, как они себя будут вести с нами в новом качестве?

      — Нет, мой только Ясона любит, — вздохнул Лик. — Это у них так долго…

      — Но ведь он мёртв…

      — Лей! — Мальчишка загорелся. — Мой мне вчера сказал, что Ясон жив.

      — Ты что! Открыто?

      — Ну да, он даже не прибавил, чтоб я молчал.

      — А он… не того? — И Лей покрутил пальцем у виска.

      — Сам ты того! Мой лучший, и красивейший, и гений!

      — У гениев это и бывает. Чаще, чем у остальных.

      — Значит, твой просто… так себе, лишь талант?

      — Сам ты так себе! Да его открытиями…

      — Но он же нормальный! И мой нормальный!

      — Тогда что? Инсценировка? Юпитер? Клон? Матрица?

      — Я не знаю.

      — Странно. Но в любом случае у тебя шансы есть, только после Ясона.

      — Твоими бы устами…



      Не уверенный в себе и в жизни человек боится сглазить, но блонди были бесстрашны и такой закомплексованностью не страдали. Рауль считал, что, чем большее количество людей будет знать, что Ясон жив, тем больше шансов будет у мечты воплотиться в реальность. Многие осведомлены — и те, которые желают, как бы призывают Ясона, не дают ему умереть. Фурнитуры в Эос были болтливы, но сообразительны. И Лик, и Лей, конечно, заметили, что их хозяева в последнее время сблизились. Не контактирующие по работе, замкнутые по характеру Рауль и Гидеон нашли общие интересы — это было неспроста. Лик услышал, что Ясон жив. Это было сказано ему наедине, но без запрета на разглашение — значит, новость можно точно так же передавать другим: конфиденциально, из уст в уста, формируя подспудное убеждение — именно этого Рауль и добивался, а для чего… На это у него были, помимо материализации Первого, и другие соображения.


      — Опять сплетничаете? Дуйте в операционную, вам сейчас одно пришьют, а для компенсации нейрокоррекцией мозги прочистят.

      «Шутит, не бойся: я знаю эти интонации», — шёпотом ободрил Лик сотоварища.

      Только что под руководством Рауля прооперировали Катце. Всё прошло нормально, без отторжения и нежелательных побочных эффектов. Биотехнолог довольно потёр руки. Теперь мальчишки…



      Прошло три дня.

      Два великолепных блонди вышагивали по светлому вестибюлю элитной больницы. День был погожий — один из тех, которые в череде зачастивших дождей напоминают об ушедшем лете и призывают терпеливо переждать осень и зиму. Ось Амои составляла больший угол с плоскостью, в которой находилась орбита планеты, по сравнению с ощутимо заваливающейся набок осью Земли, и смена сезонов не поражала значительным разбросом температур, укладываясь в тридцать градусов. В данное время на небе не было ни облачка, Глан прогревал Танагуру до пятнадцати  градусов, заглядывал в огромные окна и чертил на полу косые четырёхугольники. В госучреждениях температура была неизменной и круглый год оставалась на двадцати пяти градусах. Блонди, демонстрируя тигриную грацию, с неподражаемой пластикой скользили по теням от стен и свету окон (и хореографии, и физвоспитанию в образовании элиты и в школе, и в институте уделялось внушительное количество часов). Обычные джинсы плотно облегали стройные ноги, очертания лёгких курток терялись в облаках великолепных густейших волос, спускавшихся до середины бёдер: вьющихся золотых, разбегавшихся сотнями ручейков и завитков, у одного и светлых, почти что платиновых, падавших отвесной волной, которая была бы намного шире, если бы её не ограничивал полукруг игравшего самоцветами ободка, у другого. Драгоценные облака обрамляли белокожие и столь же прекрасные, как и сами волосы, лица. Фиолетовые глаза, смотреть в которые с близкого расстояния было очень опасно, ибо утонуть в их глубине не стоило никакого труда и манило непрестанно, были опушены тёмно-серыми, слегка загнутыми длинными ресницами и принадлежали платиновому блондину; глаза золотоволосого были зелены, как изумруды при ярком освещении, сгущая свой цвет до тёмно-травяного в сумерках и в ночи, и окружены тёмно-каштановыми, такими же густыми, длинными и пушистыми, как у спутника, но загнутыми сильнее ресницами. Величина и изумительный разрез очей, великолепный излом бровей, широко поставленных и высоких, пленительные изгибы красивейшего рисунка губ, ослепительная кожа… Что тут говорить и описывать: блонди есть блонди. Гидеон Лагат и Рауль Ам.

      — Катце перевёл деньги?

      — Да. Бедный Ясон! Если бы он знал, какую благотворительность мы здесь развернули его усилиями помимо необходимого ему лично…

      — Ничего, они с дилером сочтутся… Или ты против?

      — Да мы обсуждали с рыжим и пришли к выводу, что Ясон слишком значим, велик и красив — соотнесённой с этим, его страсти хватит на двоих.

      — А его пета вы исключили?

      — Я думаю, если с ним всё будет в порядке, а на Терре желание переступать границы и идти против воли Юпитер естественным образом спадёт, монгрел перестанет очаровывать нашего Первого возможностью эпатировать элиту и переходить за рамки дозволенного, постоянно искушая свою судьбу, рискуя карьерой, плывя против течения. Любви ничто не будет мешать, они натрахаются до одури — и что дальше? Чувство не заканчивалось, пока не исчерпывало себя до конца, и взывало к полному самовыражению, порядки таили много подводных камней, провоцируя на противостояние, а теперь? Раскрепощённая любовь выйдет на пик, любое движение от которого будет означать лишь спуск. Ясон не примитив, он любит Амои, ему нравится власть. Он утонет в постельных утехах, не помышляя ни о чём больше? Сомневаюсь. Он будет устанавливать свои порядки на средневековой Терре? Мелко: не его масштаб. Монгрел ограничен, глуп, неблагодарен и неблагороден — недостатки будут бросаться в глаза тем сильнее, чем чаще Ясон будет устремлять тоскующий по родине взгляд в чёрное небо, отыскивая на нём наш Глан. Тёмный глуп, его интересы микроскопичны, у него ни образования, ни воспитания. Он обезьяна. Она может испытывать боль и удовольствие. Её интересно дрессировать, она может нравиться, забавлять своими ужимками, хитрить, ловчить, набивая себе цену, пытаясь изобразить несуществующие достоинства, она может дорого обойтись хозяину — и в смысле денег, и в смысле труда, но попробуй посвяти её в тайны астрономии, раскрой древние фолианты — каков будет результат? Наиграются в свою гордость, попокоряются, затрахаются — и в один прекрасный миг Ясон осознает, что это путь в никуда или тупик. Нечего больше ждать, нечего возбуждать, всё надоело, приелось, осточертело, а все его интересы, дела, равные ему блонди — здесь, в Танагуре. За девять лет он добился грандиозных успехов, но работы ещё невпроворот. Сколько здесь ему ещё вершить, сколько незаконченного осталось! Он ведь патриот, болеет за нашу планету. Совсем скоро его станут мучить угрызения совести — а как мы тут справляемся без его гения?

      — Ты прав: любовь конечна.

      — Я не смог его в этом убедить, но тогда у него были закрыты глаза. Он их откроет — и убедится сам. Убедится и… захочет утвердиться. В своём истинном, нескончаемом.

      — Дай Юпитер. Ты сперва к Катце? — блонди разговаривали, остановившись у палаты дилера.

      — Да, он тоже выписывается сегодня, а по рынку накопилось — скоординируем усилия. Ты у Лея останешься, выставишь Лика в коридор?

      — Да нет, потащу домой. Хватит ему сидеть в стерильных стенах.

      — Проверка в привычной обстановке?

      — Пустая формальность: в твоих технологиях я уверен.

      — А я — в твоих.

      — Я помню, на следующей неделе.

      Элитники кивнули друг другу и распрощались. Гидеон пошёл назад, к палате фурнитуров, где лежал его бесценный лиловоглазый Лей. Впрочем, уже не лежал, а сидел на кровати, собирая в небольшую сумку свои нехитрые пожитки, и делился с Ликом гораздо более богатыми, чем уложенное, фантазиями. На стук отворявшейся двери он поднял голову и просиял:

      — Господин…

      — Ну что, Рауль сказал, что всё в порядке. Поедем домой на проверку. Лик, к тебе зайдут через пару минут: у Консула какие-то намётки по рынку с Катце. — Гидеон обнял Лея, потрепал его по шевелюре и повёл к выходу. — Поехали, поехали, я уже заждался.

      — Позвони вечером, скажешь, как прошло. — Лей обернулся к Лику уже в дверях. Тот радостно кивнул. Теперь он остался один, и скоро… Как бешено стучит сердце!



      Ам вошёл к дилеру воодушевлённый своими любовно-морально-философскими изысканиями.

      — Ты что сияешь?

      — Да я тут заболтался с Гидеоном и пришёл к выводу, что Ясон скоро натешится своим черномазым и остынет.

      — А, расчищаешь площадку…

      — Пока живу, надеюсь. Ты как?

      — Включил самоконтроль, чтобы не тявкать на твою преданность.

      — Гм, в ближайшее время я потеряю её часть с Ликом… Всё в норме?

      — Ну да, насколько помню свои десятилетней давности упражнения. Спасибо, ты гений: я вовсе не ожидал таких сжатых сроков.

      — Лесть и комплименты ты всё-таки задействовал…

      — Какая же лесть — констатация факта…

      Рауль загадочно улыбнулся — загадочно и для самого себя. Он никак не мог уяснить, огорчает ли его то, что Катце «включил самоконтроль», избавляя его от укоров совести (а, может быть, и от каких-нибудь мм… заманчивых открытий), или радует, утверждая в нерушимости своей верности.

      — Ты что цветёшь? Рад, что дёшево отделался?

      — Нет — представляю в деталях то, что упустил, и улетаю на крыльях мечты.

      — Да, «ragazzi da soli sono ancora romantici*»…

------------------------------
      * Тото Cutugno. «Serenata». Ссылка — в рецензии.
------------------------------

      — «Nessuno mi puo' giudicare, nemmeno tu*».

------------------------------
      * «Gazosa». «Nessuno mi puo' giudicare». Ссылка — в рецензии.
------------------------------

      Катце повалился в постель, с которой было привстал, и захохотал.

      — 1 : 1. Рыжие начинают…

      — И довольствуются ничьей. Я на твой аэрокар поставил функцию автопередислокации — примешь у входа. А я к Лику.

      — Всё Ясону расскажу.

      — Сам не забудься.

      — Что Гидеон?

      — На следующей неделе.

      — Ну пошли.