Шалопай

      Мишка не пришел домой ночевать. Мать всю долгую ночь прождала его, не сомкнув глаз.
  - Чует, стервец, что виноват! - шумел рассвирепевший отец - Пусть только объявится, я об его спину все палки переломаю! А ты, что не ложишься? Нечего его ждать! Придет! Никуда не денется! Ложись, тебе говорю!
    Мать не стала спорить, прилегла, но сна не было, да она и не пыталась заснуть. Сын был, конечно, виноват! И, конечно, виноват именно он, а не его младший брат и сестры. Учудить то, что он учудил, не пришло бы в голову никому. Он вечно попадался на каких-нибудь проделках, но, как правило, все сходило ему с рук. Мать жалела его, а отец хоть и драл ремнем, как сидорову козу, но в душе был доволен. Парень рос хитрым, изворотливым, но при этом умным и практичным. И что немаловажно не злым.
 - Ничего! Это молодость в нем бродит! Перебродит и будет доброе вино. А если сейчас не перебродит, то будет всю жизнь уксус! Так и прадед говорил. Но на этот раз ему кнута не избежать! Всыплю стервецу, чтобы наперед знал, что делает! Это надо, бросить гранату в погреб! Да не в свой, а в чужой! А если там человек от бомбежки сховался? Ну, пусть только попадется мне! Всыплю, а потом заставлю исправлять то, что разрушил!
 А дело-то было в том, что подростки нашли несколько гранат и припрятали их. Пару раз они глушили рыбу на реке, а Мишка свою гранату бросил в погреб соседнего пустовавшего полуразбитого дома. В доме давно никто не жил, и он решил испытать гранату, бросив ее в погреб. Взрыв получился неожиданно громким, в доме повылетали стекла, а семья в испуге вся повалилась на пол.
- Налет! Опять самолеты! - охнула мать.
- Да нет! Гула-то не было. Когда самолеты, то гудят, а тут в тишине и грохнуло. Может это артиллерия бьет? Но взрывов больше не было!
   И отец догадался, что кто-то взорвал гранату. Он, как и все, знал, что подростки глушили рыбу на реке. Прошел день, два, три, неделя, а Мишка так и не появился дома. Мать уже не знала, что и думать, ведь время шло, а парня нет как нет! Отец давно отсердился. Они с младшим сыном и дедом несколько раз ходили на соседский двор и исправили там все, что могли. Во всяком случае, у погреба опять была засыпанная землей крыша, и хоть плохонькая, но дверь. И, только спустя два месяца, к ним зашла учительница. Она показала письмо от мужа Николая, служившего танкистом в одной из военных частей, находившейся в районе города Н. После всех приветов родне и знакомым, после всех новостей, он написал, что видел Мишку в пехотном полку города Н.
    Оказалось, что парень все-таки сбежал на фронт, и, как сообщал Николай, он успел передать командиру полка записку, что их сыну всего шестнадцать лет. Мать расплакалась:
 - Что теперь с ним будет? Он ребенок! Семнадцать исполнится только через месяц. Старшие ребята воюют, и уже были оба ранены, но они взрослые, а этот птенец еще!
 - Не кричи! Сбежал, не воротишь! А убить могут и дома. Вон в дом Шалашниковых попала бомба, и вся семья погибла, все шесть человек, как и не было! Я сам воевал, и знаю, что и с войны можно живым вернуться, и в тылу могут убить! Все бывает! Значит ему судьба такая выпала! Сказал отец и добавил:
 - Тут никто не знает, а мы же из казаков, и Мишка казак!    Пусть воюет, может война ему мозги на место поставит, мужиком вернется! О том, что семья была из казаков, они тщательно скрывали. Советской власти казаки были не нужны. Когда до их станицы, что на Брянщине докатились репрессии против казачества, дед крепко задумался. Из района приезжали разные уполномоченные, агитировали за Советы. От атамана Дутова, тайными тропами тоже приходили посланцы, которые призывали воевать против большевиков.
   Казаки, прошедшие империалистическую войну, были склонны к мирному сосуществованию с бедняками, и не хотели воевать. Но уполномоченные часто приезжали с отрядами чекистов и реквизировали, а попросту говоря, отбирали у простых казаков зерно, скотину, да и имуществом не брезговали. Семьи у казаков были большие, жили в достатке. Сыновья, посаженные впервые на коня в три года, к шести-семи годам становились лихими наездниками, рано взрослели, привыкая к полувоенной дисциплине. И оставаясь при этом трудолюбивыми пахарями и хлеборобами. Передел земли, частые расстрелы казаков большевиками, постоянные поборы, все это вызывало ненависть у людей.
   Да и казаки атамана Дутова, были не лучше. Грабежи, расстрелы, мародерство, надругательства над женщинами, и девушками тоже держали в страхе население станиц. И последней каплей, для деда стал расстрел казацких семей вместе с детьми четырнадцати-пятнадцати лет по приказу командарма Сиверса. Расстреляли тех, кто записался в армию Корнилова, но по запрету родителей не ушли вместе с ним на Кубань. Всю ночь дед с сыном думали и гадали, как быть, а потом распродали потихоньку скотину и лишнее имущество, продали за бесценок дом, и на двух телегах, отправились, как было сказано соседям и родственникам, на Урал, к дальней своей родне. Но, отъехав от станицы сутки пути, они повернули лошадей и двинулись в сторону Москвы. Километрах в тридцати от столицы они купили небольшой домик, и стали по-прежнему вести свое хозяйство, не особенно распространяясь, кто они и откуда. Когда организовался колхоз, они вступили в него, отдав в общее хозяйство своих лошадей, и продолжали жить и работать не за страх, а на совесть.
  Народ в семье был крепкий, работящий, и что немаловажно трезвый. Дед работать уже не мог, только помогал снохе по хозяйству да понемножку столярничал. Дети ходили в школу. Отец семейства работал конюхом, и Мишка, помогая отцу в конюшне, быстро освоился с лошадьми и полюбил их. Мать работала дояркой. Потихоньку жизнь наладилась и перед самой войной старшая дочь вышла замуж за местного партийного секретаря.
   Но грянула война, и вот теперь средний сын удрал воевать и дом осиротел. Мишка и в детстве-то был неугомонный озорник. Не было дерева, с которого он не упал бы, и забора, на котором не порвал бы портки. Он был такой шумный и непоседливый, что родители, только что видевшие его задумчивым, вдруг обнаруживали, что он катается на свинье по двору. Или стоя на крыше, заливисто свистит голубям и машет шестом с тряпкой на конце. Всякое домашнее ремесло он осваивал очень быстро, и прошлой зимой, когда заболел ангиной, за две недели выучился вязать носки. Когда дед еще мог столярничать, Мишка помогал ему, вся нехитрая мебель в доме была сделана их руками.
  Крепкий и смышленый, он казался старше своих лет, и поэтому легко обманул военное начальство, сказав, что ему восемнадцать лет исполнится через месяц. И добавил, что если его отправят домой, он все равно сбежит на фронт. Его оставили в части помощником писаря. Комполка сказал, что мол, когда исполнится восемнадцать лет тогда и будешь воевать. И Мишка остался в части. Писарь, посмотрев на его почерк покачал головой:
 - Так не пойдет! Мы не бумажки пишем, а документы, давай-ка садись, будешь учиться писать.
 - Опять учиться? - возмутился парень.
 - Да! Это приказ командира! Прикажут, и будешь дерьмо ведрами таскать! Ты в армии! Что приказано, то и делай! А не хочешь, сиди дома!
 - А воевать? Я воевать хочу! Все воюют, а я как баба буду писать бумажки?
 - Да будешь! А ты знаешь, что от нашей работы зависит весь полк? Если вовремя не будет приказов, то не будет снарядов и лекарств, для раненых! И что понесут связисты в роты, если не будет приказаний ! А войны еще и на твой век хватит!
   И он усадил Мишку за самодельный письменный стол, дал ему образцы букв, накрыл их куском стекла сверху.
 - Вот тебе чернила, ручка, тряпка. Обводи буквы, пока не научишься! Обводи и стирай!
   Мишка, обиженно посопев, уселся за писанину. Обида и злость заставили его приналечь на порученную работу. Иногда, для отдыха, ему давали небольшие поручения то связисты, то старшина, то писарь. И парень с удовольствием выполнял все что прикажут.
 - Мишка, не устал? Слетай к разведчикам…слетай в медсанбат… - слышал он иногда, и, тряхнув кудрявым рыжеватым чубом мчался выполнять приказ или просьбу. Через три недели писарь стал давать ему переписывать рапорта, показывал и учил, как правильно заполнять документы. И довольно улыбался:
 - Молодец, парень! - все наладилось, и Мишка с нетерпением ждал, когда же ему разрешат воевать. И вдруг эта записка от танкиста! Комполка вызвал его к себе и глядя в упор в его глаза спросил:
 - Так сколько тебе лет на самом деле? - Мишка опустил голову, и, минуту помолчав, сказал:
 - Семнадцать исполнилось 21 ноября. Но товарищ полковник! Не отсылайте меня в тыл! У меня отец конюх и охотник. Я знаю лес и могу найти дорогу даже без карты. Я умею стрелять, и ездить верхом, я пригожусь! Я знаю и люблю коней! Вы не смотрите, что я молодой, я очень быстро всему учусь, я столярничал с дедом, и умею переложить печь, чтобы грела, тоже дед научил. Могу сготовить и в печке и на костре, и зашить сапоги, и одежку! Я честное слово не хвастаюсь! Испытайте меня, я не подведу! А отправите, все равно убегу на фронт! - обиженно добавил он и, как маленький, сердито надул губы.
 Комполка выслушал его, долго молчал, а потом сказал: -На коне, говоришь?
 -Так точно!
 - Хорошо. Я обдумаю это. Служи. Позови мне старшину Соболева - и добавил вслед: - Да, и матери с отцом напиши! Шалопай!
   О чем полковник говорил со старшиной Мишка так и не узнал. Он по-прежнему писал и переписывал бумаги, но проверив, как он стреляет из винтовки, старшина выдал ему новенький автомат ППШ. А месяца через три разведчики привели ему не старого еще конька. Он разведчикам не подходил, потому, что слишком громко ржал, и комполка приказал не отправлять его в обоз, а отдать Мишке. И парень совсем повеселел. Лошадей он любил, а собственный конь, это была неосуществимая мечта. И все свободное время, каждую свободную минуту он проводил около него. Чистил и холил, всеми правдами и неправдами добывал для него овес и утаивал пайковый сахар.
   Умный коняка очень быстро понял, что теперь у него свой собственный хозяин, и приветливо ржал, почуяв парня издалека. Мишке стали чаще давать более серьезные поручения, и комполка был доволен. Мальчишка успевал там, где иногда пасовали более опытные солдаты. Те, кто постарше, и кто понюхал пороху и видел смерть, часто откровенно трусили, но выполняли задания, иногда перестраховывались, а необстрелянный Мишка был уверен, что все сможет и везде успеет, и пёр на рожон, отчаянно и бесшабашно. Старшина не редко ограничивал его неумеренный азарт, и более опытные солдаты учили его военным хитростям, но ведь никто не знал, что Мишка из казаков.
  И хотя казацкую науку он постигал тайком, но очень хорошо запомнил, чему учили его дед и отец. Он, с огромным с трудом, научил своего коня ложиться по команде на землю, сам научился быстро соскакивать с него, что было важно в непредвиденных ситуациях. На что старшина Соболев сказал, что видимо просто конь был казацкий, поэтому у него все получилось. Но после случая с коровой, комполка чуть не отправил Мишку на гауптвахту. Было три дня тяжелых боев, в которых было ранено и убито много наших солдат, потом наступление, потом опять бои, и Мишка почти не слезавший с коня в эти дни, был измотан и зол.
  Получилось так, что он попал под минометный обстрел, когда вез приказание в одну из рот. Солдатик натерпелся такого страху, во время обстрела, что выбравшись из этой переделки, трясся как осиновый лист. Весь в грязи, перемазанный копотью и слезами, но задание командира он выполнил. Его ранило осколком мины в бровь, по касательной. Ранение считалось не тяжелым, и в медсанбате, где ему наложили повязку, он выглядел бравым воякой, с перебинтованной головой. Его оставили там до утра, а вечером он услышал, как фельдшер говорил, что…: «- на нейтралке, между нашими и немецкими окопами стоит корова. Судя по всему раненая, никуда не уходит только жалобно мычит. И ни немцы, ни наши солдаты, не смогли ее захватить. А неплохо было бы подкормить раненых, да и здоровых солдат свежей говядинкой!»
  Мишка знал, что был трудный и безуспешный бой, и наши пытались выбить из тех окопов немцев, атаковали несколько раз, но оборона была сильной, и много наших погибло и ранено. И ему в голову запала шальная мысль:
 - А что, если…? - и вот, ночью, он потихоньку удрал из медсанбата, и, пройдя по окопам туда, где ближе всего стояла корова, он уговорил ротного, что знает, как захватить ее. Собрав десятка полтора пустых консервных банок, он пробил в них дырки, нанизал на веревку и, замотав их тряпкой, чтобы не гремели, пополз вперед по нейтральной полосе. И попросил ротного прикрыть его, если что. Ротный, в запале после боя, был зол, как черт, да еще хватил спирту с горя от неудачи, и пообещал Мишке помощь. Парень змейкой прополз между воронками, и, добравшись до коровы, накинул ей на хвост петлю веревки с банками. А потом изо всех сил двинул ее автоматом по заду. И та, подняв морду, с перепугу, заорала так, что он сам испугался. Животина рванула к немецким окопам гремя банками и, вопя, как сирена. Мишка за ней в полный рост! А за ним и вся рота:
 - Ура, ура! - прокатилось вдоль наших окопов, и солдаты ломанули на немцев. После сегодняшнего тяжелого боя, те не ждали уже атаки, и перепуганные непонятным ревом, грохотом и внезапным нападением наших солдат, бежали без оглядки. И наши смяли эту проклятую оборону, отнявшую столько времени и человеческих жизней! Через час досталось всем. Впрочем, слово «досталось», имело двойной смысл.
     Ротный получил нагоняй, за действия без приказа, и благодарность от командования за удачную инициативу. Удачную, потому, что было только двое раненых. Фельдшер получил взыскание за то, что раненый солдатик ушел из медсанбата и был ранен во второй раз. Мишке пулей навылет прострелило ногу, задета кость, и без госпиталя теперь было не обойтись. Солдаты и раненые получили борщ со свежей говядиной. А Мишка получил десять суток гауптвахты за издевательство над животным, и медаль «За отвагу». Но ему, как всегда повезло. Раненого на «губу» не сажают, а к тому времени, когда он выздоровел, наказывать его было уже некому. Его часть ушла в наступление, и он был приписан к другому полку. Только уже не писарем, а рядовым солдатом, и без коня.
    Это был мой отец, Савин Михаил Егорович. Когда он рассказывал про этот случай, он сказал, что конечно, если бы не было тех неудачных атак, которые кончились безрезультатно, и с потерями с нашей стороны, то его авантюра, конечно, провалилась бы. Но слишком измотаны были немцы, и слишком злы наши солдаты, поэтому все получилось. Я спросила:
 - А если бы корова побежала на наши окопы?
 - А наши ребята ждали ее, конечно немцы постреляли бы, но корова досталась бы нам. Вот и все! Немцев из тех окопов мы бы не выбили. И не было бы у меня медали, а вот на «губу» я загремел бы точно. Но она не могла бежать к нам. Она стояла мордой в сторону немецких окопов, а сзади нее гремели привязанные к хвосту банки и она удирала от них. На это я и рассчитывал. Это я сейчас понимаю, что мало было бы мне от отца хорошей порки, если бы он об этом узнал. Но никто не написал ему об этом. А я в своем письме сообщил только, что награжден за бои.        И все.
     Скромность она всегда полезна, это я точно знаю!