Семнадцать дней шестнадцатого года или Эпикриз, ч1

   
"Мы творцы истории своих болезней" (автор - Верно Т.)

ЧАСТЬ 1

День первый.
- Когда заболела ваша мама? Сколько дней пьет этот антибиотик?
- С двадцать второго января. Пять дней, а температура не снижается, сегодня весь день было трудно дышать, потом стала задыхаться, мы и вызвали скорую. Доктор, что с мамой?
- Инфаркта нет, инсульта нет. Воспаление легких у вашей мамы. Этот антибиотик на второй день показывает, есть ли результат. У нее уже интоксикация. Срочно отменить. Если есть направление — отвезем в больницу, если нет — дадим сигнал, завтра утром участковая придет, отправит в стационар.
- А сейчас что? Укол хоть какой сделайте, нельзя же так оставлять человека!
- Мы кардиологи, у нас другие препараты. Мы свою работу сделали. До свидания.

День второй.
- Девушка, уже час дня, а участковый врач все не идет. Как нет сигнала?!! Вчера была скорая. Примите срочный вызов. Отправьте в стационар. Двухсторонняя очаговая пневмония, после гриппа, температура под сорок...
- Ждите, вы не одни. Врач ходит до восьми вечера.

- Здравствуйте, доктор.
- Как смели отменить мое назначение? Вообще лечить не буду. Велено пить этот антибиотик семь дней!
- Мама не ест неделю, только таблетки запивает кое-как. Посмотрите, что с ней стало! Дайте направление в больницу!..

День третий.
Что было вчера? Туман и туман. Санитар, который был настолько любезен, что помог одеть кофту прямо на ночную рубашку(«Какие, голубушка, бюстгальтера вам и трусы? Штанишки еще одеваем и поехали поскорее, дорогая!»), под белы рученьки повел к машине и бережно усадил на сиденье, причитая, что такая вот женщина, а проклятый грипп никого не щадит, такие страшные осложнения, но ничего — Бог таких бережет, поправитесь!
Довезли, как хрустальную вазу, бережно сдали в приемный покой. Низкий поклон им.
Дочери запретила ехать — сама на антибиотиках, смотреть страшно на нее.
В приемном народу всякого разного, но все происходящее — словно не со мной. Кровь взяли из вены — просто суперски, какие молодцы медбратья, шустрые такие хлопцы. Все четко, отлажено. Конечно, не как в Склифософском, в новомодном сериале, где все евро, да чисто, да супер — тут же и ремонт, и строители, и медперсонал — вот им бы киношные условия! И нам, больным всех мастей, заодно.
Пошла мочу сдавать. Баночка масенькая, туалет грязнейший, без дверей. Наклонилась и нечем дышать. Глаза на лоб, ноги подкосились. Женщина какая-то толкнула меня вдобавок, мешаю я ей.
Мне бы в коридор выползти из этого вонючего грязного туалета, авось помогут, увидят. Выползла. Но не видят, ходят мимо, делают вид — всем тут плохо, ясное дело. Время надо, отдышусь, я умею, я смогу. Вот этот, проходящий мимо (в который раз!) медработник— неужели и правда не видит? Нет, слеп и глух. Люди! АУ! Слово такое русское есть — милосердие называется...
Отпустило немного. Как здорово дышать, однако. До стула даже доползла. Кто это такой знакомый наклоняется? Сынок! С работы приехал, побежал следом. Хорошо, что не видел меня чуть раньше. Подписала бумаги, что на все согласна и никто ни за что не отвечает. Врач, сообщив диагноз, удивил вопросом — домой поеду или буду ждать место? Раз удивляюсь — значит, оклемаюсь. Я оптимистка.
Часа через четыре, наконец, в палате. Какое счастье — кровать! Можно лечь, наконец-то! И плевать, что у туалета и мойки. Важно, что поставили капельницу и мне стало легче дышать.

День четвертый.
Обед. Выпила целую кружку бульона от рассольника. Ничего вкуснее я сто лет не ела! Хороший знак.
Анастасия Константиновна — прямо как в «Интернах», моя врач. Маленькая, как Дюймовочка, а сила от нее такая, что точно вылечит. Глаза чистые, внимательные. Всю меня прокрутила, осмотрела, расспросила, головой только качала молча. Сказала, что лекарства все необходимые есть, только пробы сделает на антибиотик, да надо почистить меня и сердце поддержать. И сон, сон, потому что сил нет совсем. Расслабилась, доверилась. А как иначе?
В палате я одна терапевтическая, остальные неврологические. Все подошли, познакомились. Хорошие женщины. По телефону стараются говорить тихо, либо совсем уходят. Повезло мне. Голова-то ватная, тишины очень хочется. Но день есть день, да и ночью везут, везут... Одна вот только больно завистливая. Увидела, как я села и ногу под себя подогнула — не успокоиться ей было, как я так могу, а она нет. Корячилась до тех пор, пока чуть все свое лечение не свела на смарку. А у меня вдруг спину к вечеру свело, не пошевелиться от боли, в туалет не сползти. Ну, может, просто продуло — окно другая соседка открывала без спросу, боялась заразиться и все проветривала. А в коридор я не всегда могла выйти, когда же спала от снотворного — и вовсе не знала ни о чем. Врач она сама, эта дама. По телефону вещала подруге, что эпидемия, работать некому и она не козел отпущения — полежит, полечиться пока, а то пока бегала за всех по вызовам, так спину себе сорвала. В платную сначала легла, да что толку тысячу в день платить — и в бесплатной полежит, а потом ее переведут. Мне сказала, что культурные люди кашляют в платочек, а не в салфетки и, отругав всех в палате, что терпят рядом терапевтическую, пошла ругаться с персоналом. Придя ни с чем, с недовольным видом открыла настежь окно, но кто-то из женщин его тут же закрыл и попросил свои порядки не устанавливать, а вести себя по-человечески. Больше с ней никто ни о чем не разговаривал.
Спину мне полечили деклофенаком, как и всем. А еще сделали рентген, я благодарна. Жаль, остальное все платное, одна позиция мрт - три пятьсот, с моей пенсией по инвалидности нечего и мечтать. Но как-то раньше и без всяких магнитных резонансов ставили диагнозы, разберутся, уверена, и сейчас.
Дочь с сыном ходят каждый день. Так им легче — увидели, что жива, поухаживали, успокоились.

День пятый.
Суббота. Дежурная медсестра Инночка поставила капельницу, как обычно, но я после нее покрылась вся крапивницей — красная кожа, как у вареного рака, чешется, вздулась. Дочь спрашивает, в чем дело. С медбратом Сашей Инночка решили успокоить нас — сделали тут же укол супрастина, мол, ерунда, к утру пройдет. Сами еще заглядывали, но дежурного терапевта не позвали, как я просила.
Сквозь супрастин и дремоту всю ночь слушала рыдания соседки Ирочки, которую тоже мучила странная аллергия и она включала свет, раздевалась донага и делала обтирания холодной водой каждый час, сморкалась, плевалась, ругалась и требовала к себе внимания врачей.
Другие соседки ругались, крутились, ходили вереницей в туалет и помыть руки — веселая была ночь.

День шестой.
Воскресенье. Дежурная медсестра увидела меня и ужаснулась — моя краснота приобрела фиолетовые тона. Вызвала мне дежурного терапевта, за что я ей бесконечно благодарна. Врач пришел в вечеру. Выяснилось, что Инночка с Сашей прокапали мне чуть-чуть не то лекарство, заменитель. И ничего страшного они в этом не увидели. Ждем понедельника и моего врача, а пока опять лечение прекращается — пейте абсорбенты и побольше воды. Вкололи преднизолон и еще что-то назначили.
Весь день ко всем приходили родственники и, увидев меня, были в недоумении — что это с человеком? Им объясняли про мою аллергию, они тут же начинали что-то советовать, шутить и подбадривать. Кто-то советовал жалобу писать, судиться. Вообщем, равнодушно никто не прошел мимо «такой красоты!». Дети мои ушли расстроенные и звонили потом по очереди, не прошло ли?

День седьмой.
Понедельник. Обход врачей с заведующим. Мою красоту не скрыть — вся в красно-фиолетовую крапинку. Заверил, что такое не повториться, разберутся. Моя врач расстроилась, бегала, выясняла что-то, меня успокаивала. Лекарство она для меня оставляла, подписывала даже. А я по-прежнему в тумане — температура меньше, но держится, флюшка показала, что неделя лечения не помогла. Кашляю с гноем и кровью. Лежать не могу, почти все время сижу, прислонившись к стене — дети принесли из дома мою подушечку из гречневой шелухи. Кажется, что так легче.
Сменились соседки. Врачиху нашу перевели, у нее и впрямь нашли что-то серьезное. Уходя, она тихо подошла ко мне и подбодрила, что все будет у меня хорошо. Надо сказать, что я отстояла ее койку, когда она уходила домой на ночь, а дежурный врач пытался положить другую больную. Он сильно ругался, но быстро успокоился, когда я сказала, что тут ваша коллега и ее отсутствие законно — пошла помыться домой, всего на одну ночь. Ей потом соседки рассказали и она с тех пор, уходя на ночь, всегда тихо шептала мне о том, что ушла, а придя, так же благодарила. Больше она ни с кем не общалась. Да не было никаких обид, зла — тут все больные, у всех свои страхи, все себя проявляют с несвойственных в обычной жизни, сторон. Я знала, что встретившись когда-нибудь в поликлинике, мы будем рады видеть друг друга живыми и невредимыми.
Вместо врачихи пришла дама с тросточкой. Ее сразу узнали медсестры. Вскоре и мы узнали — каждые полгода лечится. Этот раз ремонт дома делают, вот она может и по инету одобрить цвет обоев... А после больницы возьмет направление в другую, потом реабилитация, санаторий. По палате бегала шустро, но как появлялись врачи — ноги сразу заплетались. Когда ей сделали замечание, чтобы вела себя потише, то она заявила, что права свои знает, рот ей никто не закроет и она умеет в кгб писать. Как только все ложились спать, она просыпалась и начинала звать медперсонал, потом кричала от уколов, так ей было больно и оставшуюся часть ночи елозила ногами по клеенчатым матрацам — мне плохо и вам пусть всем будет плохо. Или ходила и дергала всем койки, словно нечаянно. Женщины с ней ругались, а ей это было только в радость. Проветривания закончились — дама вопила, что мы ей все простудим и требовала каждый день новые узи и процедуры, лишь бы только ее не выписали, подходящих для нее обоев еще не нашли. А мне вечером поставили капельницу, опять для очищения и поддержания, да гормоны с витаминами вкололи, для полного счастья.

День восьмой.
Вторник. Назначили новый антибиотик и гормон, для подавления чего-то там. Выбора у меня нет. Одно доверие. Инночка бегает мимо, а я бы посмотрела ей в глазки. После ночной опять ушла, не поставив мне капельницу. Опять выяснения среди персонала, кто что должен и где чья работа. Машенька, медсестра — смилостивилась, полечит и терапевтическую. Так вколола в вену, что я даже спросила, за что? Я ведь жалоб не писала, просто говорю, что нельзя так! И вы бы Инночке объяснили, что такие дела плохо заканчиваются. Не мешало бы ей извинится хотя бы. После этого Машенька исправно в свои смены ставила мне капельницы в строго положенное время и не как Саша — тот сразу двойную норму прокапал, да еще и ту, что Инночка не сделала, попросив при этом, чтобы Инку не обижала, вот вам все сразу и не трогайте ее, пожалуйста, молодая еще, обещаю с ней поговорить, чтобы извинилась.
А мне уже все равно. Я где-то между ними всеми. Детям стараюсь улыбаться, боюсь огорчить.
Еще одна соседка сменилась. Кричит от боли, от уколов, рыдает от горя — грыжа у нее, операцию надо. Телефон не выключается, все родственники уже едут со всех концов выхаживать и помогать.
Муж принес подушку с одеялом — не ту, не то. Кидает, истерит. Побежал за другой. Нет, вы сначала скиньте мне фотки, что собираетесь принести, да погладьте! И чайник не забудьте! И шоколадки.
Бабульку готовят к процедуре, прямую кишку будут смотреть. Пьет что-то, утром клизмы, а уборщиц нет ночью — хочешь в туалет, сначала за бабулькой убери. Когда спит — слушаем канонаду. К утру одела ей памперс  (невозможно уже, а ей весело, у нее с памятью совсем плохо), для того, чтобы не вставала в туалет - от лекарств она сонная, не соображает. Встала в очередной раз и упала между кроватей, лежит молча, пытается что-то понять, а всем так надоело за ночь, что делают вид, что не видят. Одна я же сижу без сна, вот и нянчусь с ней. Кое-как подняла ее, да в памперс и упаковала, пусть хоть часок поспит бабулька.
Господи, все ерунда, все терпимо и преодолимо, лишь бы поправиться.

День девятый.
Среда. Лечат исправно. Сегодня Саша работает — он мне по-прежнему двойные капельницы ставит и бесполезно выяснять, не многовато ли? А днем медсестра иначе делает, но я уже не вижу смысла что-то выяснять — аллергии нет и ладно. Анастасия Константиновна моя каждый день ко мне приходит, я ее жду, как ясно солнышко. Все расспросит, все выслушает, меня осмотрит, что-то еще назначит и только потом уходит на свое отделение. А палатная врач, Татьяна Петровна, тоже замечательный доктор. Всех своих осмотрит и ко мне всегда подойдет. Давление измеряет, спросит о самочувствии и всегда искренне посочувствует:"Да, жаль, что вам нельзя никаких дополнительных процедур назначить, а то бы скорее пошло выздоровление, да и спину бы вам полечили, весь позвоночник надо бы полечить. Будет возможность — поделайте потом пиявки или иглоукалывание, вам полегче будет!"
Я им только улыбаюсь и говорю спасибо. Да думаю о том, как важно, когда врачи такие внимательные. Вот и Ирочке чего только уже не назначили, какие только обследования не провели. Всякие, что только можно! И ведь легче ей стало, Ирочке нашей. Теперь все со мной разговаривает, объясняет, что она совсем не дрянной человек, просто страшно было очень, нервы все это. Разве я не понимаю? Успокаиваю ее, что не стоит извиняться, все наладится и у нее. И Ирочка все чаще улыбается и к другим стала терпимее, заботливее. Вот и Ханумке, новой нашей соседке, что с больной спиной, теперь все рассказывает и советует, но уводит ее в коридор, потому что у той вопросов много, а говорить тихо она не умеет.
Еще женщину привезли, соседнюю палату расформировали. И хорошо — там всегда так шумно было, что им все делали замечания и жаловались врачам. И правда, когда люди бегают всю ночь, да анекдоты рассказывают, сотрясая хохотом все отделение — то не очень они и больны. Вот и Леночка высказала свою радость по этому поводу, мол, такие бессовестные тетки попались, что их и стоило всех выписать поскоее. Леночка совсем не встает на ноги, может только сесть на кровати. И у нее трубки сбоку, ей надо менять два раза в сутки резиновые изделия. И то лучше, чем раньше с банками носились после операции, помнится... Леночка тихая, спокойная. Даже — смиренная вся. Жалко ее, очень симпатичная женщина, примерно моих же лет.
Вечером мы повеселились немного. Наша Ремонтница, как мы ее назвали, взяла себе сначала обычный ужин, быстро съела, не наелась и пошла опять требовать другой, мол, мне диабетический положен — не тот дали! И ей дали еще. При этом она так шустро бегала, да еще уверенная в том, что мы не слышим ничего и не понимаем. А предложили ей бутерброд, сразу запричитала, что у нее сахар поднимется. Потом к ней пришли и она сидела в коридоре и жаловалась, что осталась совсем без ужина, уплетая при этом копченую колбаску и сыр. Ханум нам рассказывала, искренне удивляясь, как же так можно? А нам было так весело, потому что над таким можно только посмеяться и забыть.

День десятый.

Четверг. Мне сделали очередную флюорографию. Девочки-практикантки возили на лифте, на коляске. Я пока выхожу только на проветривание и кварцевание, которое мы стараемся делать регулярно, по расписанию. Правда, теперь только проветривание, потому что Леночка не может выходить. Мне и эти пятнадцать минут бывает трудно выдержать, а уж на первый этаж ни я не рискнула, ни врач не разрешила. Стыдно было, что такие девчушки маленькие, хрупкие везут меня на коляске, но что делать? Сквозняки везде, лифт приходится ждать долго, да и там очередь, а они в халатиках одних. Говорю им, что бы одевались теплее, берегли себя. Сами ведь медработники, понимать должны про здоровье лучше всех нас. Обещали. Я смотрела на них и думала, какую трудную профессию они выбрали. Мое уважение к ним росло с каждым днем, сколько они потом были на отделении — очень старательные девушки, заботливые и внимательные. Я вообще отметила перемены в обслуживании — платят ведь такие маленькие зарплаты, что они и нянечки, и медсестры, и уборщицы и что только можно совместить и успеть — совмещают, успевают и при этом очень стараются. И в день, и в ночь работают, а то и на вторые сутки остаются. А больные все капризные, нервные, как и их родственники. Все это понятно и объяснимо, но все равно медработники отделения меня радовали своим отношением к нам, больным.
Вот и Леночку возили на переливание, прямо на каталке. Были с ней обходительны, так что нельзя было сказать, что кого-то выделяют, а кого-то обделяют. Лишь одна медсестра держалась особняком. Ее слащавый голосок доносился по утрам из платной палаты, где все были для нее «милыми бабулечками» и она их кормила с ложечки. Но вечером, когда уходили родственники от этих тяжелых больных, она делала им снотворное, закрывала дверь и звони-не-звони, а она не подойдет. С ней все были вежливы и не более, что больные, что медперсонал.
Вот я и думала о том, что хорошо, что в обществе возрождается духовное просвещение, что люди снова веруют и ходят в храмы. Может, мне так повезло, но хотелось верить, что такое отношение к людям теперь везде, во всех больницах. И верилось, что все-таки мне скоро станет полегче, а там и совсем дело пойдет на поправку! Я молилась Господу, всем святым и уповала на своих докторов.
Выписали Инночку и бабульку, а на их места пришли Карина и еще молоденькая девушка. Оказалось, что Карина с Леночкой соседи, у них много общих тем. Карина сразу стала помогать Леночке — давала ей судно, приносила еду, меняла резинки. И делала она все так тихо, быстро, что никого не побеспокоила и никому не помешала никогда. А девушка, даже имени ее не помню, была студенткой первого курса колледжа и у нее на нервной почве случился припадок, во время экзамена. Она все время спала, а когда не спала, то лежала, отвернувшись к стене и уткнувшись в смартфон. И так дней пять, пока ее не выписали.
Зато ремонтница наша не могла обходиться без внимания и постоянно устраивала что-нибудь, лишь бы быть окруженной участием и заботой. Днем она много спала, пропуская процедуры. Зато в сончас, а особенно к ночи, у нее включался режим бодрствования. И ей нужно было поговорить. Она подсаживалась ко всем по очереди и вела свои беседы. Старенькие уже прошли через это, а новенькие искали способы и поводы, как бы от этого поскорее избавиться. Бывают такие люди, от которых тошнит сразу, после двух минут общения. По телефону ее просили тоже не болтать долго и громко, либо выходить в коридор. Она выходила, садилась у двери и говорила еще громче, чтобы мы слышали все ее обиды, о которых она рассказывала своим знакомым — сплошное у нее тут ущемление прав! А еще взяла моду падать по ночам. Когда бабулька наша упала и на следующую ночь, то ремонтница внимательно изучила этот хитрый способ — надо аккуратненько так съехать между кроватей, якобы упала, а потом стонать и звать на помощь. Тот раз, поднимая бабульку, я потянула опять свою спину, да и еле отдышалась сама, так что на вторую ночь я сходила на пост и позвала медбрата. Теперь эстафету переняла наша дамочка. Дождавшись, когда все успокоятся, уснут, она и начала вставать в туалет и падать, да громко кричать. Все всполошились — море внимания. Медсестра позвала мужчин из соседней палаты, ее подняли, уложили, а один еще и хорошенько шлепнул ее по мягкому месту — мол, за этим нас звала? Довольная, она улеглась на живот, что ей было категорически запрещено врачом, и вскоре громко захрапела. Леночка тихо позвала меня и спросила, как я. Потом кивнула в сторону храпящей и сказала, что видела все ее притворства и это очень мерзко. Леночка попросила судно, я за ней поухаживала,потом она посидела немного и тоже уснула.
А мне не спалось. Я сидела на кровати и смотрела в окно. Мы находились на шестом или седьмом этаже — высоко, одним словом. Я смотрела на ночное небо, на яркие огни светофоров, на мчащиеся по ночному шоссе машины и думала о том, что вокруг кипит жизнь, а мне почему-то не становится лучше и от этого так горько на душе...
(продолжение следует)