Семнадцать дней шестнадцатого года или Эпикриз, ч2

 «Здоровье многое не позволяет, зато болезнь разрешает абсолютно всё» (автор — Верно Т.)

ЧАСТЬ 2

День одиннадцатый.
Пятница. Весь день, словно в тумане. Капельницы, уколы. На рентген возили. Те же девчушки-практикантки. Одна одела свитерок под халатик, а вторая так и не послушала доброго совета. Молодо, зелено... Слушала их рассказы о том, как они выбирали профессию. Поняла, что сериалы делают свое дело и молодежь идет в профессию, при чем — с желанием лечить людей добросовестно и честно, не повторяя отрицательных героев, а следуя лишь своим кумирам. Ну, тоже хорошо. Обнадеживает.
Снимки сделали не те, что врач говорила, но спорить не стоило. Думала, что шейный отдел только, а оказалось, что и грудной. Одеться-раздеться — целая проблема для меня. Как паровоз дышу, в глазах темно, слабость ужасная. Совсем нет сил. Но не подгоняли, даже помогали и успокаивали. Добравшись до кровати, тут же уснула — устала, словно огород вскопала. И давление подскочило, голова болит второй день. Кушать совсем не хочется, а надо. Дети приносят фрукты, чтобы я ела витамины, сил набиралась. Но они, мои силы, так и не набираются пока. Все чаще сплю, но какими-то урывками — усну, проснусь и все в тумане. И знобит все время, к вечеру температура повышается, а настроение совсем падает.
После обеда к Леночке приехал муж. Видела, как он ее кормил с ложечки, потом она обхватила его за шею и они «повальсировали» в туалет — ее ноги еле передвигались, да и  он своими ногами как бы отодвигал ее ноги. Пока она была там, он перестелил ей постель. После так же «довальсировал» до кровати, поменяв Леночка памперс и резинки. Леночка почистила зубы,  он все вынес, вымыл, сложил в мешочек, до завтра. Леночка еще была недовольна памперсами,  слишком большие. Он ушел, шутя и подбадривая ее, что есть к чему стремиться, поправляйся скорее. Она же сердилась, что не купил, как она просила, а у кого-то взял, потому что пачка начатая. Карина собиралась на первый этаж в магазинчик и аптеку, спрашивала, кому что надо. К Ханум пришли целой делегацией, но она деликатно увела всю свою шумную толпу в коридор.
Потом приходили мои дети. Дочь принесла котлетки, рыбку, картошку отварную, помидоры, огурцы — только, мама, кушай хорошо и сил набирайся! А сама — такая худющая, что одни глаза остались. Кашляет. Тоже ведь тяжело переболела этим проклятущим гриппом, да пила те же антибиотики... Сын вроде быстрее всех оклемался, но кто знает, как дальше, не будет ли осложнений. Они же как? Чуть отлегло — и побежали снова, а в организме все накапливается и с возрастом все не долеченное вылезает, да еще и как! Вот и мое накопленное проявилось в тройном объеме, да плюс вирус... Но ничего, лучше я за нас троих переболею одна. С надеждой, что не по силам Бог креста не дает.
За детей переживаю, а они за меня. Друг друга учим, советуем, а сами все равно все делаем по-своему. Дети ушли домой с очень печальными глазами. Видимо, мой вид их не убедил в улучшении, да я и сама чувствовала, что дела мои не очень и было страшновато уже, особенно по ночам.

День двенадцатый.
Суббота. Ставят капельницы, делают уколы. Весь день приходят родственники. Ко всем, кроме Карины. У нее старенькая мама, да и та сидит с правнуком. Есть сын, но что-то не клеится у нее в отношениях и она все время сердится, выходит с телефоном в коридор и ругается. Потом ей становится плохо. Невестки нет. Сбежала, оставив маленького внука. Да, и такие семьи бывают. Рассказывала мне тихонько свою историю о том, как выхаживала мужа после двух инфарктов, как растила детей, потом внуков. Теперь вот вдова, сын непутевый, с жильем проблемы. Конечно, от этого не мудрено заболеть, вот и она свалилась, не выдержала. Теперь по телефону руководит всеми, а они не слушаются. Мне ее жалко. Бегает курить потихоньку, но скрывает — за курение уже выписали одного больного. Но в выходные все равно так тянет куревом, что люди жалуются, а медбратья бегают, вылавливают нарушителей. И день проходит шумно, суетно. Новеньких положили, они обустраиваются, все выясняют, нервничают, страдают, но к вечеру успокаиваются.
Я мечтаю о тишине. Скоро наступит ночь, на небе появятся звездочки, потому что ночи стоят морозные, сухие. Буду смотреть за звезды и думать о хорошем. Перед днем рождения надо всегда думать только о хорошем, хоть этот день рождения и придется встречать совсем не в праздничной обстановке. Так я думала. Но к ночи погода испортилась и небо затянуло облаками. Облака были темные, зловещие. И мне было  особенно плохо.
Давно палата наполнилась разномастным храпом, скрипом кроватей и неприятными запахами с коридора, а я все не спала. Или просто находилась в таком странном состоянии, что в голову сначала лезли дурные мысли, а потом стало пусто и безразлично. Словно я куда-то уплывала от всех, все выше и выше. Помню, что я все время смотрела на облака — к утру они были уже не такими свинцовыми, а даже стали воздушнее и белее. Словно вата. И так тянуло понежиться в этой вате и забыть обо всем, чтобы враз закончились все боли и страдания — так и тянуло туда, так и тянуло, в эти ватные облака... Где-то, глубоко-глубоко, еле теплился голосок о том, а как же мои дети? И что очень странно, не было уже того страха, как раньше, когда я так же могла улететь за облака. Тогда, давно, только страх за детей меня и вернул за землю, а сейчас? Что сейчас? Конечно, я по-прежнему боюсь оставлять своих детей, они еще такие неустроенные по жизни, как их оставить? Но они уже взрослые, а я слишком больна и... Неужели?.. А как надо себя вести? Бояться или смириться? Не знаю. Скорее, смириться. Пусто все, одни ватные облака, ватные облака, облака... И так легко!..
Но вот одно облако вдруг нахмурилось, потемнело, а  меня словно тряхнуло  и я отчетливо увидела фигуру человека. Потом только его лицо. Оно было сурово, даже сердито. И оно внимательно смотрело на меня, словно изучая, просматривая насквозь. Потом из под седых бровей появился добрый взгляд, лицо посветлело и стало другим. Этот старец махнул мне своим посохом, приветливо так, но словно как определил что-то, закрепил в пространстве. И я мысленно повторила свой вопрос. И ту же получила ответ: «Еще поживешь!» - задорный такой был голос, подбадривающий. Вдохновляющий и успокаивающий.
Облако-Старец исчезло. Тут же рассеялись и другие белые ватные облака и небо стало нежно-нежно голубым. Меня словно резко вытолкнули из тех облаков, где я приготовилась смиренно существовать в новом качестве. И в миг ушла вся та волшебная заоблачная тишина, и появились обычные звуки — торопливые шаги медсестры, спешащей по звонку больного в соседнюю палату, ворчание по этому поводу проснувшейся Ремонтницы, другие краски начинающегося нового дня. Я поняла, что кризис миновал. Наверное, я была в бреду или каком-то странном состоянии полусна. Я немного подумала об этом, потом помолилась и сразу же уснула крепким сном, за все эти безумные ночи сразу.

День тринадцатый.
Воскресенье. В воскресенье я проспала до обеда. Не слышала никого и ничего. Спала бы и дальше, так был сладок сон, но разбудили, чтобы поставить капельницу. После капельницы я съела утреннюю кашу, которую соседки заботливо оставили мне на тумбочке и снова, не помню как, уснула. Проснулась от прикосновения дочери, которая пришла меня проведать, хотя я очень ее просила не приходить, не бегать лишний раз по холоду. Кое-как успокоив дочь, что мне лучше и я просто хочу спать, чтобы набираться сил, проводила свою любимую девочку домой, пообещав сразу позвонить, как проснусь. А еще попросила не приносить ни цветов, ни каких других подарков. Не хочу в больнице отмечать день рождения. Даст Бог, поправлюсь, потом дома отметим, как положено. Денег и так нет, не стоит беспокоиться. Да, день рождения я теперь буду отмечать совсем не так, как раньше. Я знала, как.
Вечером ставили капельницу, кололи уколы — все снова, как в тумане. Меня одолевал сладкий дурманящий сон. Я просыпалась, чтобы выпить таблетки, клюквенного морса и снова спала. И никто мне не мешал, никого я не слышала, ничего больше не помню.

День четырнадцатый.
Понедельник. Меня разбудил звонок телефона. Быстро нажала на «ответить» и кое-как выползла в коридор. Из трубки несся бодрый и энергичный голос моей почти восьмидесятилетней тётушки, она поздравляла меня с днем рождения. Конечно, я была рада. Просто у них, в Хабаровске, одиннадцать утра, а у нас-то еще четыре... Но тётушка и раньше, если звонила по междугороднему, то часов в шесть утра, не позже — весь дом просыпался, бурчал, а я говорила, что ничего страшного, это ведь моя тётушка.
Вот и этот раз нужно было слушать и кивать — тётя все сама знала, что сказать и о чем. Она была в больнице почти месяц, а от меня нет ничего,  волнуется. Узнав, что и я в больнице, стала плакать и причитать, говорить мне ласковые слова и вспоминать, как меня любили ее родители, мои дедушка с бабушкой и как судьба нас разлучила не справедливо, что мы так и не увиделись больше. Да и что с ней увидимся —  нет уверенности. И здоровье не то, и возраст, и далёкая дорога не по карману. Самолетом страшно, а поездом семь суток почти ей не осилить. И тётушка сетовала на обстоятельства, говорила, что давно отписала мне родительский дом в наследство, только что от него осталось там, после этой проклятущей войны — неизвестно. Последний звонок от золовки Нади, которая в нём жила, был давно — она сказала, что сидит в подвале, а вокруг бомбят,  сад весь уничтожили,  дом сильно разрушен. После связь прервалась и больше ни к кому из соседей  не может дозвониться. Вот и попала в больницу, сердце прихватило. Если что с ней, то я вступлю в права и надо обязательно узнать, что там и как, с родней и домом. Хотя бы потом, как мир там установится. Спросила про всех нас, я ей сказала, что все будет хорошо и я ей обязательно позвоню на восьмое марта, в ее юбилей и мы еще обо всем хотя бы поговорим. С радостью и слезами в голосе, на всякий случай, тётя попрощалась. А я уже ничему не удивилась и не стала говорить лишних слов.
Потом, в течение дня и до поздней ночи, было много звонков со всего света, я только успевала отвечать и радоваться, хотя иногда приходилось сообщать, где я и как отмечаю этот свой день рождения. Дочь с сыном приходили, сидели долго, веселили все меня. Уходя, все-таки оставили мне праздничный пакетик с большой шоколадкой и фруктами.
Только соседки по палате не сказали ни слова по этому поводу, чем очень меня удивили. Может, есть какая больничная примета на этот счет, только я не знаю? Или не сочли нужным, потому что я «не накрыла стол»? Или слышали, как я просила детей не поздравлять меня и решили поступить так же, желая сделать, как лучше? Ладно, мой день рождения, но Святого Валентина-то все теперь, с какого-то перепуга, в нашей стране ведь бурно празднуют, а тут словно и не слышали ничего о таком празднике - и то верно. Медсестры ходят мрачные, нет никаких «валентинок», цветов — нет вообще никакого ощущения праздничности дня. А зря — день солнечный, яркий, звонкий, по-настоящему зимний. И я радуюсь, ведь у меня есть замечательный и главный подарок к этому дню. Он называется «Ещё поживёшь!».

День пятнадцатый.
Вторник. Этот день запомнился, как день выздоровления. Мне добавили уколы витаминов. Весь день была нормальная температура и Анастасия Константиновна сказала, что завтра сделает контрольную флюрограмму, в надежде, что пневмония отступила. Назначила мне ультра-звуковое исследование брюшной полости и кардиограмму, а в капельницы еще какие-то лекарства, для скорейшего выздоровления. Я была рада всему и всем. Даже Ремонтница наша, которая каждое утро наводила красоту, словно на бал собиралась — и та меня не огорчала своей вредностью. Теперь она садилась у окна и красилась в то время, когда надо было проветривать и кварцевать палату. Леночку возили на процедуры, а мы пользовались моментом, чтобы открыть окна и включить лампу, но она начинала скандалить и продолжала демонстративно сидеть у открытого окна — мол, в суд на всех вас подам, если простыну. Сегодня я вмешалась в ситуацию и сказала, что если не выйдет — скажу врачу, что у неё  ремонт закончился и ее пора выписывать. Выскочила тут же из палаты, потом весь день мне улыбалась и даже не дергала мою койку.
Зато Карина что-то надулась, не разговаривала. Вечером все выяснилось. Ночью, когда она уснула после уколов, я сама подавала Леночке судно и помогала в остальном. Карина испугалась, что я могу отбить у нее клиентку. Выяснилось, что она вполне может потом подработать сиделкой, а тут я со своей помощью встала ей на пути. Поэтому она утром меня обвинила ни с того, ни с сего в том, что я ей пожелала плохого — вот ей и стало от меня плохо. Поняла я из всего этого одно — эта пациентка не зря лежит на неврологии и совсем даже не обиделась на нее. Успокоила, сказав, что не претендую, просто в больнице больные всегда все помогают друг другу — такой неписанный закон. И поделилась с ней котлетами и картошкой, что дочь принесла из дома. Дочь еще много чего принесла, хватило на всех. Потому что больничная еда даже мне уже не казалась вкусной. А еще ее давали так мало, что мой выздоравливающий организм, сдобренный гормонами, совсем не наедался и я даже попросила дочь что-то принести, вот она и притащила столько, что все удивлялись, радостно шутили и помогали мне все эти вкусности одолевать.
В общем холодильнике они бы не залежались точно — там быстро все исчезало почему-то и куда-то.
Одним словом, поводов для хорошего настроения у меня было предостаточно. И удивлений — тоже.
Например, каково было удивление, когда я узнала, что к Леночке приходил вовсе не ее муж, а муж ее сестры. И что он и ее сестра так ее уже выхаживали однажды, вот снова повторилось. Как не удивляться? Ко многим вообще не приходят — ни дети, ни мужья, а тут такая забота и такое бережное отношение. Я порадовалась за людей, пусть у Леночки все наладится, а ее сестре и мужу всяко будет легче. У Ханум все оказалось в норме — никаких грыж нет, просто потянуло спину от поднятия тяжести. Ей пришли делать очередной платный сеанс массажа и мы слушали словоохотливую массажистку, которая всем нам поставила диагнозы и обещала навсегда излечить.
После всех вечерних процедур мои соседки на удивление быстро угомонились, а я все не могла уснуть. Теперь я сидела у окна и смотрела на панораму ночного города с высоты. В окнах домов зажигался и гас свет, мелькали огни светофора и фары быстро мчащихся по шоссе машин. Когда количество машин, ехавших в одну сторону сравнялось с количеством, ехавших в другую, примерно на цифре триста пятьдесят и поток спешащих домой водителей заметно иссяк, я спокойно улеглась и уснула. И это была первая ночь, когда меня почти не изводили приступы удушающего кашля.

День шестнадцатый.
Среда. Мой любимый день недели. И на новом году жизни он начался вполне успешно, преисполненный оптимизма и хорошего настроения. Несмотря ни на больничную суету, ворчание соседок и мою субфебрильную температуру, которая никак не хотела падать ниже тридцати семи и трёх. Зарядившись утренней капельницей, уколами и добрыми словами уборщицы тети Вали, которая искренне порадовалась за меня и даже особенно тщательно вымыла за тумбочкой и под кроватью, я отправилась на очередную флюорографию, пятую по счету. Тетя Валя повезла меня сама лично, сменив швабру на коляску — она тоже совмещала все работы, какие только было можно и нужно выполнять для нас, больных и выздоравливающих. Как истинная выздоравливающая, я выслушала все напутствия доброй женщины, пока мы ждали лифт туда и обратно, пока стояли в очереди. Она была целую неделю в отпуске и ей явно было чем поделиться - дома никто не ценит ее стараний и забот, денег не хватает, живут в тесноте и нет никаких перспектив, поэтому на работе как-то привычнее и спокойнее, тут она нужна людям. С этим не поспоришь — тетя Валя хоть и шумная, словоохотливая, а никого не утомила, никому не надоела, потому что от нее исходила искренняя забота и доброта, а так же особое душевное тепло, которое чувствовали все люди вокруг.
После обеда в палату зашли девочки-практикантки, пожелали мне скорейшего выздоровления. Мне было радостно их внимание и конечно же, я  им сказала много добрых слов. А потом я не стала ждать тетю Валю, чтобы снова ехать на очередное обследование и решила, что запросто могу сходить сама. Лифта долго не было, а когда пришел, был уже перегружен. Рядом была лестница, там вовсю шел ремонт. Кто-то не выдержал и пошел по лестнице, я следом — мне всего-то два этажа. Рабочие нас пропустили и я смело зашагала по ступенькам вниз, но пыл пришлось резко сбавить — дышать стало нечем, в голове закружилось и потемнело, я плавно осела на заляпанные штукатуркой ступени, едва удержавшись за перила. Кто-то из рабочих тут же подбежал, поддержал, помог подняться и я, отдышавшись, медленно поползла дальше, держась за стеночку и радуясь, что вдоль нее есть перила. Настроение мое сильно упало.
До кабинета я шла с пересадками — то на одном стуле посижу, то, пройдя немного, на другой приземлюсь. Обратно я добиралась тем же путем, но уже очень осторожно делая каждый шаг и никак не могла принять, что мои утренние ощущения почти полного выздоровления оказались сильно преувеличены. Анастасии Константиновне я ничего не сказала, когда она прибежала радостная и сообщила, что пневмонию удалось победить почти полностью, а оставшиеся в одном легком следы уже скоро зарубцуются, но это можно долечивать в поликлинике. Да, я очень хотела домой, ведь дома и стены лечат. На утро были назначены еще всякие анализы и кардиограмма, но после обеда выдадут документы, а то и так меня держали в больнице слишком долго, оказывается.
Последнее меня удивило. Когда я болела пневмонией в детстве, то меня лечили почти два месяца и я помню, как это все было нескончаемо долго и тяжело. Потом еще ходила в поликлинику на всякие процедуры и долго была под наблюдением врача, а сейчас все так быстро — чуть отлегло и сразу выписывают. Как же уколы, капельницы? Ведь я не смогу ходить в поликлинику, мне туда не дойти просто физически. И потом — к врачу, что меня так залечила, у меня не было никакого доверия, как и желания ее видеть вообще. Но это все будет потом, а сегодня еще поставят капельницу на ночь и сделают все уколы. В так называемый сончас, когда приходят все родственники и вряд ли поспишь, я все же уснула так крепко, что даже те звуки, что я слышала сквозь сон, мне совсем не мешали набираться сил и здоровья.
К ужину я проснулась — мой организм требовал крепкой и здоровой пищи. Кормили отварной свеклой с подливкой из картошки и морковки. Благо, хлеба давали вволю. Пришли дети, принесли домашней еды, да столько много, что хватило на прощальный ужин с соседками по палате.
Спать в тот вечер все улеглись раньше обычного, даже наша Ремонтница почти не вредничала.
Но мне не спалось и я снова пошла к окну, считать мчавшиеся в ночи сонного города легковые и грузовые автомобили, справа налево и наоборот. Через какое-то время Леночка попросила подать ей судно, а потом мы с ней тихонько поговорили - ей хотелось мне рассказать о своей жизни, а я не могла не послушать, если человеку так надо. Спящим мы не мешали, наоборот — это их многоголосый храп приходилось пережидать, чтобы не повышать голос. Где-то через час мы попытались уснуть, но тут началось поочередное хождение в туалет, помыть руки, попить, съесть чего-нибудь и по кругу все сначала. К утру все снова уснули и я в том числе, чтобы скорее наступило время выписки домой.


День семнадцатый.
Четверг. Да, этот долгожданный день наступил. Выписывали в этот день только меня.
После завтрака я сходила сама на кардиограмму, терпеливо дожидаясь лифта и не делая резких движений. К обеду пришли результаты анализов и Анастасия Константиновна, проведя осмотр, осталась вполне довольна нашими результатами. Сказала, что лечиться мне, конечно, еще придется, что быстрого восстановления ждать не стоит, но надо стараться изо всех сил, самое страшное мы преодолели. На прощание мне сделали все уколы, какие только могли. Медбратья и медсестры шутили, что на память оставляют свой след, а я им говорила, что искренне буду вспоминать их добрым словом. Даже Инночка приходила с извинениями, хотя ей было не легко, я знаю. А работник столовой Антонина, которая и так всегда давала мне порцию «с довеском», так совсем расщедрилась и выдала мне два бутерброда с сыром и яйцо, что очень расстроило нашу Ремонтницу и очень развеселило Ханумку. Антонине в ответ я дала шоколадку и апельсины, а Ремонтнице бутерброд с колбасой. Потом мы устроили еще и прощальный обед в палате, чтобы все скорее выздоравливали и вспоминали друг друга только хорошим словом.
Мне хотелось поскорее уйти еще и потому, что со мной что-то происходило странное. Тогда, после исповеди Леночки, перед тем как мне уснуть, я вдруг поняла, что и как будет у нее в жизни дальше — третьего такого раза уже не будет. Одно успокоило, что до конца ее дней с ней будут ее мама, сестра и ее муж... Потом поняла, как закончит свою жизнь Ханум — она проживет до глубокой старости, дольше, чем ее восьмидесятилетняя свекровь, что у нее будет много внуков и правнуков и она будет счастлива и со своей больной спиной. А вот Ремонтницу я увидела очень не хорошо и мне ее стало жаль.
Но больше всего мне было жалко себя — совсем не хотелось понимать подобное. И если меня не выпишут, то вдруг я и дальше буду видеть по-своему судьбы этих людей? Если бы только счастливые у всех были судьбы — тогда можно было бы их порадовать, а такое когда понимаешь — как им в глаза смотреть и улыбаться? Наверное, это от пяти видов антибиотиков и кучи гормонов такое со мной стало происходить, надо скорее домой, чтобы сменить обстановку.
Получив документы, я сказала всем своим соседкам по палате большое спасибо за помощь, терпение, попросила прощения и чтобы не поминали лихом. Они сначала удивились, а потом тоже пожелали мне много хорошего в жизни, сказав, что будут вспоминать только добрым словом. Телефонами мы не обменивались — как показала жизнь, такие больничные знакомства заканчиваются сразу, как выходишь за порог.
И я с легкостью и поспешной торопливостью покинула палату, ничего не забыв, как велит примета. Меня уже ждали дочь с зятем на машине, да и я не хотела задерживаться тут больше ни на одну минуту.
Эти дни другой жизни, в больнице и в болезни, показались мне вечностью. Я снова хотела в свою, прежнюю — отметить свой день рождения и свое выздоровление. Хотелось забыть эти семнадцать дней этого шестнадцатого года — как страшный сон, который наконец, закончился. Выйдя за порог, я перекрестилась: «Прости, Господи, нам грехи наши! Дай всем добрым людям ума-разума и здоровья. Избави от тяжких невзгод и болезней. Аминь!»
На улице светило яркое солнышко, чирикали воробьи и жизнь бурлила, била ключом и звала вперёд.
01.12.16г.