Эхо войны

    Я похоронил маму. Спустя некоторое время был направлен для дальнейшего обучения и проживания в школу-интернат под городом Троицком (Южный Урал). Чувство такое, что ты один на белом свете. И теперь неизвестная жизнь с неизвестными людьми, которые будут окружать меня с утра и до утра…Эти мысли мучили мою неокрепшую душу.
    Шли дни, недели, месяцы – интернатское житьё становилось естественным и привычным. Мы так же, как и все дети Советского Союза учились, активно отдыхали в свободное время. Всё бы хорошо, но глаз выхватывал цвет одинаковых рубашек моих друзей-мальчишек и одинаковых простеньких платьишек девчонок. Это возвращало меня в реальность и напоминало, где нахожусь. Все они такие же, как и я: со своей судьбой и с душевными обидами…Но надо жить. Мимолётная грустная мысль долго не задерживалась в детском сознании, быстро улетучивалась. А новый день отстукивал минуты, часы…
    Вспоминая то время, думается, что Бог берёг меня. На пути появлялись удивительные люди. Общение с ними и сформировало мои понятия добра и зла, чести и предательства, любви и ненависти.
    Учился я средне. Но по любимым предметам всегда были только «пятёрки» и «четвёрки». Любил мечтать (даже на уроке). Бывает, задумаюсь и не слышу учителя.  А тут как ушатом холодной воды обдаёт громкий голос преподавателя: вызывает меня к доске и просит повторить то, что он только что рассказал. Медленно встаю и иду, прислушиваясь к подсказкам друзей. Это не спасает от учительского разноса. Так случилось и в тот памятный день, который свёл меня с очень интересным человеком.
    Я стоял у доски, ожидая спасительного звонка с урока. Но вместо него раздался стук в дверь. Не дожидаясь ответа, в проёме появилось красное лицо завхоза.
    – Извините, – обратился он к учителю. – Срочно нужно в помощь одного ученика выделить. Директор распорядился, за хлебом в сельпо съездить.
    Лес мальчишеских рук вырос мгновенно. Учитель опустил очки на кончик носа и, пробежав взглядом по классу, остановился на мне, объявив свой вердикт:
    – Нус, молодой человек, на «два» балла вы уже поведали нам о своих сегодняшних знаниях, а ещё «один» я, так и быть, прибавлю вам за труд. Езжайте за хлебом!
    Облегчённо вздохнув, я выскочил в коридор. Чувство встречи с чем-то новым захватило и обрадовало. Выбежав во двор, увидел ждущую меня телегу. На ней сзади сидел наш интернатский старшеклассник. Он махнул рукой, приглашая сесть рядом. Не успел я хорошо  устроиться, как конюх свистнул, а потом прикрикнул:
    – Ну, зараза, пошла!
    Лршадь рванула, а я чуть не слетел. Старшеклассник меня поймал за шиворот, расхохотался и подал руку для знакомства:
    – Сашка.
    – Сергей, – ответил я.
    – Ты, Серёга, не обижайся на дядю Пашу. Он мужик суровый, но надёжный. Если кто понравится, тому и доверие будет особое. На лошади даст покататься, а зимой и санями доверит управлять. Ты давай быстрее перенимай науку, а мне нужно к выпускным экзаменам готовиться. Вместо меня будешь на хоздворе помогать. Тут сейчас без нашей помощи тяжеловато: свиней покормить надо, воду в столовую и в спальные корпуса завести надо, хлеб привезти из магазина надо, а когда загоны чистить.
    Я слушал Сашку, удивлялся и завидовал. Это сколько же всего он умеет делать и знает, как со всем этим хозяйством справляться. Мне, выросшему в городе, негде было учиться даже управлять лошадью, не то что запрячь.
    – Тррр! – скомандовал дядя Паша.
    Мы остановились у входа в сельский магазин. Выбежала в белом халате продавщица. Зашумела:
    – Семёныч, ну где тебя носит? Надо народ отоваривать, а твои лотки с хлебом на прилавке. Опять что ли всю ночь в атаку ходил?
    – Хватит, Клавдия, ругаться. Сейчас заберём. Видишь, у меня сегодня два помощника, – миролюбиво ответил Павел Семёнович. Повернувшись, с улыбкой  кивнул нам, как своим закадычным друзьям.
    – Серёга, растягивай на телеге брезент. Сверху застилаем простынями и укладываем хлеб,– командовал Саша, давая понять, что каждая минута дорога в нашем деле.
    …Сашка, получив аттестат о восьмилетнем образовании, уехал в город Троицк поступать в профтехучилище. А я остался полноправным помощником Першина Павла Семёновича. Прошло лето. Начался учебный год. Всё свободное время я старался проводить на хоздворе.
    Кобыла Зарница принесла по весне потомство. Жеребёнка прибежал смотреть весь интернат. Детвора, как ласточки, расселась на жерди вокруг загона и любовалась малышом. Лошадь вела себя настороженно и даже агрессивно. Ворота конюшни открыты. Было видно, как жеребёнок пытается встать на ножки, но у него это не получалось. Он снова и снова валился на бок.
    – Ну, давай-давай, поднимайся, малыш! – кричала ребятня.
    Мы с дядей Пашей счастливые стояли в сторонке и смотрели, чтобы любопытные не упали в загон. После нескольких неудачных попыток жеребёнок всё-таки поднялся и потянулся к кобыле на запах молозива. Зарница встала рядом, придерживая его и давая возможность сделать первые глотки материнского молока. Все даже притихли, боясь испугать их.
     – Посмотри, Серёжка, какой красавец родился! Вороной, а на лбу белый ромбик, как у моего фронтового Туза. Ну, надо же!
    – Какого Туза?!
    – О! Серёжа, всего одним словом не расскажешь. По моей заявке завхоз закупил сыромятную кожу. Будем Туза обшивать, вот тогда и поговорим. Завтра суббота, у тебя уроков нет. Как накормим хозяйство, сразу садимся за работу, иначе не успеем. Жеребёнок растёт быстро, его надо с раннего возраста приучать к уздечке и другой упряжи. А у нас для него пока ничего нет, – наметил ближайший фронт работ дядя Паша. 
    Всю ночь спал плохо. Ждал рассвета. Не терпелось попасть в мастерскую. Эта единственная дверь на хоздворе всегда была на замке. Я работал за двоих. Павел Семёнович, увидев моё рвение, догадался о желании побыстрее попасть за таинственную дверь.
    – Молодец, Серёжка! Давно у меня не было такого помощника, – похвалив, конюх открыл замок и уважительно пригласил меня внутрь.
    Для меня это был настоящий музей. В небольшом помещении в центре стоял широкий верстак с тумбой. В тумбе было много выдвижных ящиков, в которых лежали инструменты и какие-то неизвестные мне металлические приспособления. На стенах (как картины) уютно разместилась упряжь: хомуты, вожжи, уздечки, чересседельники, дуга. И даже –  два седла. 
    Я огляделся вокруг и спросил:
    – Это всё для нашего Тузика?
    – Какой же он Тузик? Это собачонку так назвать можно. А у нас Туз бубновый расти будет! – конюх улыбнулся и продолжил. – Нашему жеребёнку эта сбруя пока не годится. Мы малышу сделаем декоративную уздечку с блестящими заклёпками, красивую. Для изготовления понадобятся острый нож, шило, плоскогубцы и маленький молоточек.
    – А кто это всё изготавливал? – указал я на  висевшую на стенах красоту.
    – Упряжью шорник занимается. Чтобы стать настоящим шорником, нужно иметь большое терпение и сильные руки. Вот надевай мою старую гимнастёрку, чтобы не испачкать свою одежду, подвяжись фартуком и садись к верстаку,– конюх подал мне соломенного цвета военную рубашку с металлическими пуговицами.
    Надевая её, я стал рассматривать заштопанные в нескольких местах рукава,  большую латку с левой стороны груди. Нитки непрочно держали её. Сама гимнастёрка от стирки потеряла свой защитный цвет.  Павел Семёнович сел напротив меня и с тоской в глазах сказал:
    – Не могу расстаться с ней. Жена столько раз пыталась выбросить, а я просил подштопать, постирать и снова приносил в мастерскую. В ней я после Победы домой возвратился и в ней получил первое тяжёлое ранение…
    Я замер, боясь спугнуть настроение конюха. Казалось, дядя Паша почувствовал мои невысказанные вопросы. Глаза прищурил, будто пытался рассмотреть что-то,  и заговорил…
   
    – Был конец ноября 1942 года. Машины из-за распутицы застревали в грязи, и обеспечение передовых подразделений в основном легло на гужевой транспорт. У меня к тому времени на гимнастёрке красовалась медаль «За отвагу»! – Павел Семёнович в своих воспоминаниях был там, на передовой. – Молодёжь уважала, прислушивалась к моим советам. Я был в должности старшего ездового. Конь был красавец Туз. По сплошному месиву из машин перегружали боеприпасы на телеги. Дождь лил постоянно. Колеи от колёс машин заполнялись густой земляной кашей. Застревали и телеги, но их вытолкать и катить, утопшие по оси, было намного легче. Лошади и бойцы, приданные нам в помощь, буквально ложились в грязь от бессилия. Но приказ, любой ценой удержать железнодорожный мост, никто не отменял. Штурмовой инженерно-сапёрный батальон, захвативший у фрицев стратегическую переправу, вёл бой на самом мосту. Забросав пулемётную точку врага гранатами, теперь бойцы разбирали её. Мешки с песком сбрасывали в реку. Те, кого пронзала свинцовая смерть, летели вниз туда же. Сапёры махали топорами, разбирали ежи из колючей проволоки. Крики, стоны, русский мат, рукопашные схватки и непрекращающаяся трескотня пулемётов – вот что я увидел, подъехав к мосту. Штурмовой батальон расчищал его для наших танков.
    К подводе подбежал капитан с красноармейцами. У него была пробита каска, правый глаз и щека залиты кровью. Не обращая на это внимание, вытер лицо рукавом, хлопнул меня по плечу и, улыбнувшись, сказал:
    – Сержант, как же ты вовремя привёз боеприпасы! Наши уже на исходе! – Потом скомандовал: – Быстро снимаем ящики, подводу освобождаем для раненых!
    Привезённая тара опустела. Гранаты и снаряжённые диски для автоматов разобрали  бойцы. Захлопали миномёты, выплёвывая смертоносное железо на противоположный берег. Враг ощутил силу нашего огня, его пулемёты стали глохнуть.
    – Ты вот что, сержант, пробегись-ка по мосту с бойцами, снеси раненых себе на подводу и в санбат, а мы тут добьём эту нечисть.   Вперёд! – закричал капитан, увлекая за собой штурмовую группу.
    Крики «Ура!» сквозь шум боя уже неслись с противоположного берега. Два моих помощника, найдя живого, вытаскивали из-под убитых тел и взваливали мне на спину. Спотыкаясь о трупы, я бегал к телеге и обратно, не обращая внимания на тупую боль в руке, ноге и сильное жжение в груди. Жужжали мины, падая в воду. Свистели пули. Дождём звенели осколки, ударяясь о металлические арки моста. Всё это было как во сне. Сознание реальности у меня включилось только тогда, когда телега была загружена ранеными. Я на несколько секунд замер, посмотрел на захваченный мост…От одного края до другого, по всей длине, его застилали окровавленные человеческие тела: одни в чёрной фашистской форме, другие в нашей – защитного цвета. Они лежали, переплетясь руками и ногами. Смерть примирила их…
    Меня качало. Ватник на груди был пробит. Вата вокруг отверстия на глазах становилась красной от крови. В правом сапоге что-то хлюпало. Я подумал, что оторвалась подошва. Левая рука совсем не слушалась. Ничего, вожжами и одной рукой управлять можно.
    – Но-о-о, Туз! Пошёл! – выкрикнул я. И мой конь, как будто ждал этой команды. Он упёрся, дёрнув телегу с места, потащил её по грязи в обратный путь.
    По дороге, навстречу, спешила колонна тридцатьчетвёрок с пехотой на броне. Мы съехали в сторону. Раненые бойцы, услышав рёв моторов, махали руками, кто мог, приподнимали головы и, еле шевеля губами, «кричали»:
    – Братцы, бейте этих гадов за нас…
    В санбате военврач, увидев моё состояние, крикнул круглолицей сестричке:
    – Этого ездового на стол! Срочно! У него ранение в грудь. Снимите ватник и готовьте к операции.
    Остальное помню очень смутно: режущая боль в груди и лицо в маске надо мною…
    Вернулось сознание, а глаза открыть не могу. Слышу разговор, а тело не чувствую. Страшно стало, вдруг я уже на том свете, в аду. Жду, слушаю. И тут такое счастье!
    – Товарищи раненые, расходитесь по своим койкам, сейчас будет обход, – нежный голос медсестры вернул меня к жизни. Отрыл глаза. И тот же голос: – Товарищ военврач, раненый в грудь очнулся!
    Как-то сразу все засуетились и обступили мою кровать. Кто на костылях, кто с перебинтованной рукой, ногой, головой – все разом заговорили и смотрели на меня так, будто я их родной отец. Оказывается это те ребята, которых я выносил на своих плечах.
    –Товарищи больные, расступитесь. Дайте доктору подойти, – уверенный голос врача заставил бойцов отступить назад. – Ну-с, герой, пришёл в себя? Пять суток был в бреду. – Доктор сел на краешек кровати и стал нащупывать у меня пульс.– Про тебя здесь уже все уши прожужжали. Молодец, настоящий русский богатырь. – Он достал из кармана халата кусок чёрного железа и протянул мне. – Этот осколок мины должен был тебя насквозь прошить, а медаль его остановила. – Из другого кармана извлёк покорёженную медаль «За отвагу». – Судьба приказала тебе жить долго и счастливо! – Вложил мне в руку осколок с медалью и  продолжил обход раненых. 
    Уже ближе к выписке произошло событие, спасшее мне жизнь в конце войны. В тот день в палате чувствовалось какое-то волнение.  Раненые сидели у открытых окон и что-то высматривали.  Пахло весной, свежестью, без умолку пели птицы. Вдруг все, как по команде, спрыгнули с подоконников и встали, как часовые, у своих коек. Разложив всё на табурете, я сидел на кровати, писал письмо и тоже встал в ожидании встречи с большим начальством. Дверь распахнулась, в палату вошёл комбат инженерно-сапёрного батальона в новенькой гимнастёрке с майорскими пагонами. На груди сиял орден «Красного Знамени», в руках держал большой свёрток, из-под фуражки у него выглядывали бинты. Так вот кого высматривали бойцы!
    – Вольно! –  шутливо скомандовал он и продолжил. – Наша часть стала гвардейской, после выписки все получат новую форму и отличительный знак «Гвардия». – Выздоравливающие, как дети,  стали приплясывать на костылях, бить в ладоши, обнимать комбата. – А это подарок нашему спасителю! – и положил мне на койку свёрток. – Распаковывай, примеряй! О твоих габаритах я рассказал нашим умельцам, и они постарались к твоему возвращению.
    Внутри оказался ватник с убранными рукавами. На нём были нашиты стальные пластины, как у древнерусских воинов. Надел его и почувствовал себя очень надёжно. Спасибо боевым друзьям, позаботились о моей безопасности. Мне эта кольчуга потом жизнь спасла…
    Рассказывая, Павел Семёнович продолжал нарезать кожу, кроить уздечку для жеребёнка.
    – Дядя Паша, а как вам этот стальной нагрудник жизнь спас? – осторожненько забросил я вопросик.
    – Это, Серёжка, уже в Восточной Пруссии было, – он отложил сыромятные нарезки в сторону, с силой воткнул шило в деревянную крышку верстака.
    Я не шевелился, боясь спугнуть что-то важное. Наставник умолк. Он вытер о фартук вспотевшие руки, откинулся на спинку стула. Немного раздражённо заговорил:
    – Вот смотрю фильмы про войну, удивляюсь. Немцев там выставляют трусами. А я в боях под Кёнигсбергом понял, что здесь сошлись две самые лучшие армии мира. Но наш дух, стремление победить ненавистного врага намного сильнее, а главное правда была за нами. Потому и победили! Мы на них не нападали, – злость появилась в голосе этого могучего солдата-победителя. –  За Земландский полуостров фрицы дрались ожесточённо. Овладев им, наши войска выходили к Балтийскому морю. Я и мой друг, Ковалёв Мирон Акимович, двумя подводами обеспечивали боеприпасами наступление батальона. Немцы основательно подготовились к обороне. Земля была изрыта траншеями, перед которыми стояли заграждения из колючей проволоки. Возвышенности укреплены огневыми точками, а подступы к ним – минными полями. В небе стоял вой дерущихся самолётов и свист падающих мин. В эти минуты я полагался на интуицию своего коня: вожжами не дёргал. За четыре года Туз научился улавливать полёт мины. Его уши-локаторы вертелись в разные стороны. При зудяще-свистящем вое он сам резко сворачивал в нужную сторону, и мина плюхалась уже на пустое место.
    – Ну, у тебя и конь, а я вот уже третьего сменил, – удивлялся друг Мирон. Как сглазил моего Туза…
    Немцы засели в большом господском дворе Ауерхоф. Наш батальон вторые сутки не мог его взять. Снова пехотинцы пошли в атаку. Ворвались в траншеи. Перебили не один десяток фрицев. Забросали гранатами пулемётные точки.  Дали сигнал ракетой, мол, всё, враг уничтожен. Мы с Мироном поспешили за ранеными. Стоило нам подъехать к дому, как с окон верхних этажей опять полился плотный огонь и полетели гранаты. Стал разворачивать коня, но тут от взрыва повозку перевернуло и накрыло меня. Только через несколько минут прекратилась стрельба и рассеялся едкий пороховой дым. В голове ещё стоял сильный звон, но слух уже возвратился ко мне. Выбрался из-под покорёженной телеги и увидел лежащего коня. Он тяжело дышал. Подполз к нему, обнял за шею. Мой умирающий Туз последний раз посмотрел на меня грустными глазами. Опустил я его отяжелевшую голову на окровавленную траву…
     Эх, разжалобил ты меня своими расспросами, Серёжка! А тогда я разозлился. Горе нахлынуло на меня безумием. Я встал во весь рост, осмотрелся. Кругом лежали только убитые. Видно, наши отступили. Вдруг из дома послышалась немецкая речь и хохот. В окнах замелькали чёрные каски.
    – Да сколько же вас тут?! Зачем моего Туза убили? –  говорил, как в бреду. Увидел сломанную оглоблю от телеги, поднял. Шатаясь и перебрасывая её из руки в руку, как богатырскую палицу, я пошёл мстить за смерть моих товарищей. И один в поле воин!
    Из подвала мне на встречу выбежал щеголеватый офицер с дымящейся сигаретой во рту и пистолетом в руке. За ним спешили несколько солдат с винтовками. Эсесовец выпустил мне в грудь, в упор, всю обойму. Но пули не сразили меня, ударяясь о стальные пластины, они только  замедлили моё продвижение. Фриц судорожно стал перезаряжать пистолет, но оглобля, просвистев, уже обрушилась на его голову. Хрустнули шейные позвонки – офицер рухнул на землю. Поигрывая дубиной, я пошёл на солдат. Они остановились, с обезумевшими глазами побросали винтовки и подняли руки.
    Дружное ура приближалось сзади. Я обмяк. Опустил оглоблю. Мне не хотелось больше никого убивать. Передо мной стояли уже поверженные враги.
    Сапёры тщательно обследовали Ауэрхоф. В доме нашли потайные двери, замаскированные под шкафы и посудные полки. Был найден арсенал оружия, продовольственный склад. Все здания двора соединялись между собой подземными ходами. Один из них вывел нас в лазарет, где прятались раненые фашисты и гражданские: хозяева и их работники…
    – Дядя Паша, а Мирон Акимович живой остался?
    – Мирон-то!? – конюх очнулся. Удивлённо посмотрел на меня, потряс головой, отгоняя воспоминания. – Так он махонький, метр с кепкой. Попробуй, попади в него! – ответил Семёныч и рассмеялся от своих слов. – Живой, конечно. Тоже награждён медалью «За отвагу». Работает конюхом в родном селе Фоевичи, в Брянской области.
    …Интернатская жизнь шла своим чередом: уроки, хоздвор, развешивание скворечшиков, пришкольный огород…
    Но однажды, извиняясь, в дверях класса опять появился завхоз и сказал, что Семёныч не вышел на работу. Завхоз попросил учителя, чтобы  позволил мне сходить к конюху домой.  Разрешение от директора уже получено.
    – Свиньи не кормлены, визжат.  На кухне вода закончилась. Хлеб из магазина не привезли. Беги к Семёнычу, узнай, что случилось, – напутствовал он меня, пока мы шли по коридору школы.
    Я быстро нашёл дом Павла Семёновича. Постучал в дверь. Открыла тётя Настя, его жена.
    –  За тобой уже пришли, а ты всё в кальсонах ходишь, –  возмущалась она, пропуская меня в хату. – Война уже двадцать шесть лет, как закончилась, а ты всё воюешь! Все простыни опять в крови. Когда же эти проклятые осколки из тебя повылезут? Кипяти не кипяти, а кровь всё равно пятнами остаётся. Да за что же мне такое горе.
    Из-за печного простенка вышел Семёныч, поздоровался со мной. Сел на стул возле окна. Взъерошенные волосы, усталое лицо и изуродованное шрамами тело обескуражили меня.
    – Может, я пойду. Сам сегодня всё сделаю на хоздворе? – предложил я и попятился к двери.
    – Да садись, Серёга. Мордастый завхоз без нас пусть побегает. Ему полезно. Ты вот лучше помоги руку и ногу перебинтовать. У меня ночью пять осколков вышло, – дядя Паша кивком указал на банку на столе.
    Я заглянул и опешил. Там лежало много железяк разной формы и размера.
    – Вот оно эхо войны!  – он положил мне на ладонь несколько осколков.