Антипастораль

 Лес редел. Показалась белая от снега опушка. «Простор!» — подумал мальчик в сером тулупе, и устало выдохнул и положил вязанку хвороста у ели. Снегопад накануне заставлял идти через высокие сугробы, а корни деревьев под рыхлым снегом не давали идти по прямой. Низкое пасмурное небо серыми лоскутами уносилось вдаль к горизонту. В разрывах кратко появлялась синева и вновь пропадала за обрывками туч.

      Свет сумел прорваться. В облачной бреши показалось полуденное ярко-голубое небо. Мальчик смотрел, не отрывая глаз, едва дыша от восторга. Мягкий свет залил опушку. «Благодать-то какая!», — подумал он и радостно рассмеялся, уронив случайную слезинку на тулуп. Ели, берёзы, большие сугробы, деревня посреди белоснежного поля в единый миг показались такими родными и приветливыми. Мальчик улыбался миру самой счастливой улыбкой, и, казалось, мир одаривает его тем же. Он ещё долго стоял и смотрел, как разрыв в облаках ширился.

      Солнце уже клонилось к краю небосклона, когда мальчик подхватил хворост и устремился к деревне. Ещё вдалеке он приметил дым из печных труб, который окрашивало солнце в оранжевые тона. Красота рождала тепло в его душе. Он был готов воспарить как ангел, о которых слышал от матери.

      Вот и его изба — старая, но добротно выполненная. Даже суровые зимы помогал пережить этот бревенчатый дом. Мальчик по обыкновению подошёл к ставням. Резные узоры, раскрашенные разными красками, могли многие минуты занимать его внимание. Его взгляд шёл по пути инструмента неизвестного умельца, которым тот наносил причудливый рисунок на дерево.

      — Филька! Поди сюда! — послышался сердитый окрик матери из дома. В окне показалось её рассерженное лицо. В испуге мальчик побежал к крыльцу с вязанкой хвороста, но оступился и рухнул в снег.
      — Господи, прости мя грешную! Теперь и ноги отнялись?! Наказал тебя Господь за непослушание. Собери хворост и в дом!

      Филька насторожился. «Не поторопился обратно — вот и злится» — подумал он, собирая рассыпавшиеся ветки.

      Дом окутал жаром печи. На столе дымился чугунок картошки. Голод скрутил живот. Мальчик кинулся к столу, чтобы взять горячий клубень, но рука матери схватила его за ворот тулупа.

      — Куда побёг?! Разуйся сперва. Не видишь, в избе чисто.

      Действительно, кто-то усердно подмёл в избе. Его двое братьев и сестра спали на лавках. Сморило их тепло и сытость. Фильку тоже потянуло в сон после долгого поиска хвороста.

      Мальчик спешно переобул валенки на валенки для избы и бросился к картофелю. Три клубня он съел в одно мгновение и отпил молока из кувшина. Теплота и леность растеклись по его телу. Филька положил голову на руки и прикрыл глаза. Из дрёмы его выдернул окрик матери: «Вставай! На вечерню опоздаем».

      Сонный мальчик встрепенулся и поплелся вслед за братьями и сестрой одеваться.
Филька не любил ходить в церковь, но мать грозилась Господом, если он не будет ходить и усердно молиться за свои грехи. Что такое грехи мальчик не знал, а поэтому в церкви делал всё то, что делают другие, но только с нахмуренным выражением лица. «Чем серьёзнее лицо, тем усерднее получается», — так он думал.

      Церковь была поблизости и мороз не успел выветрить уютное домашнее тепло. Неуклюже сняв шапку и стряхнув снег с тулупа, мальчик вошёл внутрь. Вслед вошла мать, державшая ещё троих детей за руки. Женщина старалась повязать платок себе на голову, чему мешали тянущие в разные стороны дети.

      Запахи ладана и горящих свечей всегда нравились Фильке, и он старался вдохнуть как можно больше церковных ароматов, шумно сопя носом. А вот иконы, которыми обильно были завешены стены церкви, пугали его. Строгие взгляды огромных нарисованных глаз, казалось, постоянно следили за ним. Фильке было понятно, почему люди прячут свои лица в поклонах и плачут перед иконами — лишь бы не видеть эти недобрые глаза. Вышел батюшка — высокий старичок с крючковатым носом и не менее крючковатыми трясущимися пальцами. Блеющим голосом он что-то запел, к нему присоединились почти все присутствующие в храме. Филька крестился больше обычного, чувствуя особую потребность быть усердным.

      Когда служба закончилась. Филька присматривал за младшими детьми, не позволяя им разбегаться по церкви. Мать беседовала со священником, постепенно передвигаясь к выходу.

      —…снять проклятие… — доносились обрывки фраз матери.
      — Надлежит усердно молиться… — важно произносил батюшка, складывая руки на выступающем животе.
      —…виноват в неурожае! Он! — вскрикнула мать и показала на Фильку. Тот вздрогнул от испуга.

В конце разговора она закрыла лицо руками и заплакала.

      — Мама! Мама! Не плачь, — заголосили дети, подбегая к матери. Филька попытался погладить её, но та, лишь отбросила его руку и с ненавистью посмотрела на него.
С трудом женщина встала, поклонилась батюшке и вышла. Филька задержался, чтобы ещё раз надышаться благовониями, но под строгим взглядом батюшки вышел вслед за матерью.

      У самого входа остановились сани, а лошадь, встав на дыбы, чуть не зашибла Фильку.

      — Гришка! Я тебя самолично высеку! Службу пропустили, так и людей давишь! Ух, шельма!

Мужчина в санях встал и принялся трясти своего извозчика.

      — Малец, живой?

Филька утвердительно кивнул головой.

      — Чего киваешь-то? Со страху язык проглотил?

      — Проклятый он, барин, — подал голос Гришка, — Мужики говорят, от него неурожай случился. Дьяволово отродье.

Мужчина ударил Гришку в спину, тот лишь тяжко охнул.

      — Поговори у меня ещё!
      — Так ты и есть тот самый юноша, которого отверг Господь? — спросил усатый мужчина на санях.
      — Истинно так барин, — затараторила мать, — Три года от роду ему было. Упала в церкви на него икона Богоматери, так он…
      — Не думаю, что такой славный ребёнок мог попасть под высшую немилость, — сказал мужчина, подмигнув мальчику, — Скажи, как тебя зовут?

Филька молча смотрел на незнакомца, пытаясь незаметно спрятаться за матерью.

      — Барин, так он…
      — Вот что, пришлите мне его на будущей неделе в усадьбу. Я найду ему применение. И тебе, женщина, легче. Четверых кормишь ведь! И деревне вашей избавление будет от всяких нелепых проклятий.

      — Барин, благодетель…— заголосила мать.
Мужчина жестом прервал её. Порывшись в шубе, он достал что-то из кармана.
      — Держи, малец. Да не бойся! Кушай. Мне сильный и здоровый работник нужен!
Тот, кого мать звала барином, протянул мальчику прямоугольный пряник с рисунком.
      — Чего смотришь? Благодари барина, да кланяйся! Он такой строптивый, барин.
Филька осторожно взял пряник и посмотрел прямо в глаза мужчине. Ещё никто в жизни не разглядывал его с таким интересом.
      — Гришка, поехали обратно, — сказал барин.

Сани умчались в темнеющую даль, позванивая колокольчиком.
Шапка слетела с головы Фильки, а затылок неприятно заболел от удара.

      — Тебя барин облагодетельствовал, а ты ни слова, ни поклона. Дурак! Завтра же поедешь в усадьбу. Уж там-то будут тебя пороть.

      Семья Фильки пошла к дому. Багряный шар солнца почти скрылся за горизонтом. Мальчик стоял на пороге дома, прижимая подаренный пряник к груди, смотрел, как медленно сгущалась ранняя зимняя темень.

      Из дома заслышался голос матери, напевающий колыбельную без слов - и оттого такую протяжную и безысходную, как морозная степь, раскинувшаяся вокруг деревни. Мальчик всё смотрел вдаль. Песня и пейзаж сливались воедино, нагоняя печаль без причины. Откуда-то издали послышался звон колокола другой церкви — начиналась служба. Невыносимо защемило на душе у мальчика. Захотелось закричать что есть силы, лишь бы перебить тоску от колыбельной и звон колокола. Набрав в грудь воздуха, мальчик издал лишь приглушённое мычание.

      Кто же услышит крик немого?