Цвет любви. Глава XV

      Глава XV.  ПРОСВЕТЫ В ТУЧАХ. ПРОВЕРКА


      Проводив Катце, Рауль стоял у входа в больницу. Хотелось погулять, побродить на свежем воздухе в погожий денёк, вспомнить, как ходили они с Ясоном здесь и за городом без всякой цели. Им было хорошо, просто тупо хорошо. Пора светлой юности, столько надежд, только светлые мечты… Однако надо возвращаться в здание: мальчишка, конечно, извёлся.

      — Ну здравствуй! Распрощался с сокамерником — кинь последний, надеюсь, взгляд и на узилище.

      Лик заметно нервничал, не решаясь заговорить о главном. Он думал, что это будет здесь: ведь Лей уехал с Гидеоном, и он остался в палате один. Но у Лея роман, а у Лика ничего. Лик надеялся, что и у него будет проверка самим блонди, но Рауль молчит. А с какой стати Раулю утруждать себя, если он любит Ясона, а Ясон, может быть…

      Лик сел в аэрокар вместе с руководителем восстановления и отправился в короткий путь к Эос. Рауль прокручивал в уме убеждения, высказанные Гидеону. Был ли он прав или обвинял голословно? Ясон в последний год действительно словно помешался. Сначала изнывал оттого, что сам, своими руками, отпустил, мучился от одиночества, плюнул, наконец, на свою гордость и первый пошёл на повторное сближение, запутав в какую-то глупую интригу дружков своего любовничка. Ну, вынудил, но тёмный-то вернулся не из любви, а из соображений этого своего тюремного братства. Что, Ясон не понимал, не испытывал стыда за своё унижение, за то, что опускается до сделок с монгрелами, до шантажа? Было бы кого шантажировать, было бы с кем сговариваться, было бы кого держать в заложниках! Рауля передёрнуло при одном воспоминании о плебейских мордах. Грязь, отбросы — за километр видно. А Ясон бесился, когда считывал мысли этого… как его там… Кирие, что ли… Он, Первый, опускался до разборок со швалью, ревновал к ней, Катце совсем загонял, реализуя свои построения. Невозможно это забыть, блонди ничего не забывают. Невозможно уничтожить память о таком унижении. Если бы оно было одно! Он же понимал, что становится просто смешон в Эос, все ухмылялись, хохотали почти в открытую над ним и откровенно, не таясь, над его великовозрастным монгрелом. Решил, ограждая остатки своей чести от уже показательных издёвок и своего любовничка от праздного любопытства, отправить его в Апатию, но, поселив полукровку там, лишился возможности видеть его ежечасно и срывался как очумелый в конце рабочего дня. Нёсся на крыльях любви, а что получал взамен? Что получил в итоге? Те же грязные разборки, но уже не по своему, а по чужому сценарию, когда разыгрывалась жизнь, а в организованном Ясоном на кон была поставлена только свобода…

      «Свобода» — ничего себе ценность: нищенское существование, беспробудное пьянство, вонь помойки, обшарпанная халупа. Большая ценность такая свобода, ничего не скажешь! Великая жертва, если взамен получаешь Первого в мире, его любовь, постель, заботу, роскошь, комфорт! Ведь эта сволочь жила лучше, чем Ясон, пользуясь всем этим бесплатно, да ещё огрызаясь на чувство, страсть, нежность, опеку, а сам Ясон вкалывал как каторжный днём и терпел издевательства, оскорбления, ругань ночью! Да, в организованном Ясоном на кон было поставлено не стоящее выеденного яйца — фикция, обман. Свобода. Грёбаное сознание недоумка! Говнюку ноги целовать надо было Консулу за пропуск в рай, а он даже не смог оградить свою жизнь от вмешательства церерских подонков! Эта тварь, хвостатая серая мразь в своём сценарии играла уже не на пустые понятия, а на жизнь и отобрала-таки её у Ясона (нет, нет, нет, не может быть, ты жив!). А этот недоносок, грязный оборвыш, ничтожный вы****ок не мог придумать ничего лучше, чем взвалить Ясону на плечи дружка — ворюгу, бандита, террориста, убийцу, а потом потащить его к выходу самолично, бросить Ясона, истекающего кровью, пролитой за спасение этой плесени! Да какая тут к чёрту жертва — вернуться! Да такое стократным возвращением не искупить! Стоп. Почему жертва? Это была не жертва, а трезвый, холодный расчёт! Монгрел прекрасно сообразил: в живых ему гулять от силы день-два, а потом СБА, перевернув вверх дном всю планету, вытрясет его из любой дыры, в которую он забился, какой бы потаённой она ни была, приволочёт в свои застенки — и вот тогда он действительно искупит! Через два-три месяца, если не дольше. Юпитер, служба безопасности и лично я, Рауль Ам, из него такое бы месиво сделали — позабыл бы и имя своё, и ворованную любовь.

      Да, он понял, что будущего для него после гибели Ясона нет. Концерт окончен. «Сеанс окончен. Маэстро, урежьте марш!» И решил умереть тихо-сладко, в дорогих объятиях. ****ь, даже могилу — и ту судьба подарила лучшую! Драгоценнейший саркофаг — грудь Первого, его объятия. Могила №1. Сволочь богомерзкая. В самом деле, на кой хер ему было жить, если этот самый хер ему уже отрезали, а других способов получения удовольствия у него не было? И по слабоумию, и по месту жительства, и по статусу, и по обстоятельствам, и по деньгам. Даже если предположить невероятное, представить, что его не поймали бы, какая участь ждала бы его? Сидеть в сыром, грязном, вонючем подвале, собственными усилиями засирая его и поливая мочой, боясь высунуть нос: о да, пока на свете живёт Рауль Ам, он тебя не забудет и не будет тебе ни минуты покоя. Трястись от страха и питаться подачками однорукого экс-любовничка, который сам будет ни жив ни мёртв от сношений с тобой: и криминалом замаран больше, и жопу свою на голодовку посадил. Спускаться в подвал противно: и эрекцию вонь сразу отобьёт, и в темноте чёрную дырку трудно искать, если ты в активе, да и что в ней — уж не такая же грязища, как вовне? Походил-походил бы друг любезный, через пару дней понял бы, что незачем и не за чем, плюнул и оставил бы. Да, хвостатую дрянь по руке намного легче было бы выследить, а ты, скотина-освободитель, трясся бы в своём подвале днём от страха, ночью от холода и в редких вылазках собирал бы объедки на мусорке. В конце концов всё равно бы сдох, или на помойке, или в своём засранном подвале, в лучшем случае — под забором. А Ясон на небе давным-давно бы уже разобрался и в моей любви, и в твоих грязных интригах и на тебя не посмотрел бы, потому что ты был бы ему уже не нужен. Только я и иногда при моём щедром попустительстве Катце.

      Катце. И ещё раз стоп. Да было ли это твоим выбором? Да не Катце ли тебя надоумил, а ты вовсе и не собирался?! Ах ты, шиптар поганый!.. Что говорил мне рыжий? Ну да, он ужаснулся, что монгрел оставил Ясона одного, и только потом выродок потащился обратно. Не столько тронутый и уязвлённый осуждением Катце, сколько в страхе, не отомстит ли ему дилер здесь же, на месте. Коротко и ясно — отрежет ему его дерьмовую башку вместе с уродливой чавкой на ней.

      Так вот чем была твоя любовь! Страхом за свою шкуру, удовольствием мучить того, на чьи деньги живёшь, грязная проститутка! Никогда не забуду, блонди ничего не забывают. Нет, не волнуйся: я верну тебя обратно, когда Гидеон откроет портал, и даже вроде бы отступлю, уступлю, да только потом ты горько об этом пожалеешь. Не коррекция, нет, не тюрьма, не физическое устранение — я устрою тебе другую казнь. А какую — обмозгую позже: не заметил, что мы уже не в аэрокаре, не у подножья Эос, а у дверей в мои комнаты. Прости, Ясон, но сейчас я тебе немного изменю.


      Конечно, обыкновенный человек за пять минут полёта не успел бы передумать и десятой доли того, что обмозговал Рауль, но блонди есть блонди: реакция мгновенная, мышление сверхбыстрое. И память безупречная — не забудет ни одного слова, ни одной эмоции, ни одного её нюанса, ни одного из многочисленных построений. И когда-нибудь выскажет всё это Ясону. Даже не в лоб, даже не собственным языком — Рауль искусно его на это наведёт, подведёт к этому так, что Первый сам домыслит остальное так, как ему, Раулю, надо. О, в такие игры ещё предстоит научиться играть и предстоит научиться побеждать в них, и он сумеет сделать это: лучшему в Галактике биотехнологу выпадало и посложнее операции проводить. Теперь, кстати, пора и проверить свои таланты.


      Рауль в своих выводах не сомневался и в целом был прав. Ревность только описывала их ярче, но, утрируя, не искажала. Итак, он схватил мёртвой хваткой цепь своих рассуждений, решил при ближайшей же встрече с Катце выведать у дилера его собственное отношение к ненавистному монгрелу, природе его чувств и первопричинам поступков и провести сравнительный анализ. Вторая точка зрения никогда не помешает: с нею, с неё увидишь больше. А пока его ждёт более приятный процесс.

      — Господин будет обедать?

      — Ты уже выпроводил свою краткосрочную замену?

      — Конечно, я ведь уже вернулся.

      — Ну и прекрасно. Тогда обед отложим, выбрось из головы всякие хлопоты и расслабься.

      Рауль стоял в нескольких метрах от Лика, на его губах играла чарующая загадочная улыбка. Стоит немного повести головой, чтобы золотые кудри заструились соблазнительнее. О боже, для кого он старается! Но ни тени насмешки: паренёк славный и… очень красивый. Как же Рауль мог об этом забыть: он же выбирал фурнитура именно по этому признаку! И не только его, личного, но даже и возившихся с петами. Красота, пытающаяся подняться до Ясоновой, и глаза. В глазах почти недостижимой мечтой страстная надежда: а вдруг будет Это, хоть бы крохотный кусочек Этого!.. Твоё детское сердце бешено колотится в обжигающем желании. Как понятна эта мольба во взоре!.. Странно: этот мальчик — второй мужчина в его жизни. Чуть не ставший третьим несколько дней назад у Катце на квартире. В сознании легко проплыло: Ясону-то в общем всё равно, дальше разумных границ это не пойдёт, и для меня это только проверка новой методики — следовательно, я чист. Более того: просто обязан за все твои глупости. Хватит соплей: грядут времена не для них, а для жёстких решений. Поэтому это ещё и тренировка.

      По своему обыкновению, обставив планируемое кучей обоснованных доводов для необходимости претворения задуманного в жизнь, Рауль уже твёрдыми шагами приблизился к замеревшему Лику и быстрым, хищным и в то же время нежным движением взял его на руки. От стремительности подъёма пацан негромко вскрикнул и ухватился руками за плечо и шею хозяина, уткнувшись носом в его ключицу. В Рауле не было и тени животного ужаса перед чужим телом, который он испытал, усадив Катце себе на бёдра: он не так часто видел рыжего, не успел к нему привыкнуть, дилер был взрослым парнем, вымахавшим почти вровень с блонди, занимавшимся серьёзными тёмными делами, чадившим как паровоз, а наивный девственник, лежавший сейчас на его руках, был отлично известен, досконально изучен, прочитывался и просчитывался полностью, давным-давно примелькался, вошёл в обиход, стал своим, едва ли не родным…

      — Тише, — прошептал искуситель в юное ухо. — Не заостряй внимание на переменах в себе, просто отдавайся настроению и поддавайся ощущениям. И ни о чём не думай, — и, на великую радость жертве, понёс мальца в свою спальню: кабинет — это слишком официально, дежурно. — Мальчик мой…

      Мальчик мой… А ведь Ясон тоже был мальчишкой. Нет, не был — остаёшься!.. Мальчишкой. Он действовал не из жестокости — он не хотел, не знал, просто отдавался новому. Вверялся… Шёл из детского любопытства, а потом прикипал, пускал страсть в своё сердце. Значит, судьба бывает и такой, значит, и я могу сейчас поступить так, как поступаю. Почему же в ответ на свою искренность ты получил ложь, интриги, предательство? Потому что невольно делал то же самое? Мне, Катце… Невольно… Незнание законов не освобождает от ответственности. Но ты не виноват. И я не закон. Просто люблю. Синие глаза. Как всё сложно! Честное слово, я бы не делал того, что творю сейчас. Не делал: это моё внутреннее правило, мои собственные ограничения. Но, наряду с этим, я почему-то прекрасно сознаю, что не могу сейчас обмануть ожидания и бросить этого мальчика, предать его мечту. Повинюсь вечером Катце — пусть рассудит. Интересно, а Лик догадывается, что я чувствую сейчас перед Ясоном? Испытываю ли вину? Или, предполагая, что жив, уменьшаю её? Он-то знает и про Катце, и про полукровку. Катце и тёмный… Ведь оба монгрелы, а змее до дилера как до небес. «Рождённый ползать летать не может». Azzurro. Крепко же мы подсели на наследие Терры в надежде на встречу!.. Думай, думай же о Ясоне чаще, моя маленькая измена. И говори собратьям о том, что Первый жив: это ему поможет.

      Чужая душа — потёмки, и Рауль, каким бы первоклассным психологом ни был, смотрел на Рики, как на чёрный ящик или чёрную дыру: снаружи видно, а что в тёмной глубине? Он ориентировался, в основном, по поступкам; то, что не знал, домысливал в угодную себе сторону. Конечно, держал в уме сомнения: не всё так просто, монгрел не так уж абсолютно чёрен, так же, как у него, Рауля, своя правда, у полукровки своя, он тоже будет впихивать её в Ясона, убеждать в ней, а итог… Итог подведёт высокий прекрасный синеокий платиноволосый Первый. Вечно Первый, вечно лучший. «Даже если всё сложится не в мою пользу, прибавим перед „итог“ „промежуточный“ и отправимся дальше. Терпения мне не занимать. Было бы с тобой, любовь моя, всё так же просто, как с этим мальчиком». И внимание Рауля, наконец, полностью сосредоточилось на Лике.

      Блонди боялся того, что первый опыт, чувство благоговения перед хозяином и нестандартность ситуации ввергнут фурнитура в ступор, который затруднит и процесс, и финал. Пичкать мальчишку таблетками или афродизиаком не хотелось: не тот это случай, и Лика немного пристыдит, и картину естественно смажет, а Раулю, конечно, приятно было полюбоваться на свободное от дополнений дело рук своих. Искусственная помощь унизительна и для меня, и для него, я раскрою тебя так, без неё — или я не я.

      Лику, разумеется, и раньше перепадало немного от лёгкой эротики и касаний: подавая полотенце и халат, он видел обнажённого Рауля, выходящего из ванны; расчёсывая золотые локоны, позволял себе легко-легко, как бы невзначай, случайно тронуть шею и замирал в восхищении; несколько раз целовал Консула — бесконтактно, через одежду, в спину, когда ситуация позволяла. Всё это проделывалось подпольно, нелегально, тайком — а теперь!.. Оказаться у своей мечты на руках, обвить плечо, уткнуться в него носом и оставлять частые скорые поцелуи на шерсти тонкого джемпера…

      Когда Рауль, подняв Лика, выпрямился, его великолепная грива отлетела назад, и правая рука мальчишки оказалась на его шее. Осознав, куда его занесло, Лик прижался судорожно: это законно, инициатива исходит от господина! Конечно, он лишь проверяет, но… ничто не мешает фантазии домысливать своё, тем более если к уху склоняются розовые обольстительные губы, шепчут что-то расслабляющее и… касаются, целуют… Боже, боже, они уже в спальне, его ставят на ноги, привлекают к груди, гладят по голове и прижимают её к подбородку, треплют волосы, расстёгивают одежду. На нём не форма, он не успел, сразу спросил об обеде, а форма… подойдёт ли она ему теперь? Пацан, расплывавшийся до этого в блаженной улыбке, тихо смеётся.

      — Ты что?

      — Форма… форма… её не надо будет перешивать?

      — Меня не это сейчас касается.

      Рауль усадил мальчишку на кровать, устроился рядом, обнял за голые худенькие не вполне развитые плечи и стал целовать в губы, медленно опуская обнажённое тело в горизонтальное положение. Всё в порядке: Лик увлёкся действом, возможно, ещё не соображает, но природа берёт своё и бесстыдно вздымается на монументальном ложе. И не только у прооперированного…

      — Ты забыл свои обязанности? Раздевай меня. О, это не приказ…

      О, это не приказ… Я сказал это вслух? Твои губы беззвучно раскрываются, и в их движении складывается «люблю».

      — Я хочу это слышать.

      — Люблю…

      — Доказывай.

      Лик стонет в изнеможении, разоблачив вожделённое тело и узрев его реакцию на свершающееся. О, Ясон, я вовсе этого не хотел! Его пальцы были так непослушны, но в конце концов справились с задачей. Теперь инициатива снова переходит ко мне. Пристально смотрю ему в глаза, подношу свою руку ко рту, провожу ею по языку и смыкаю в кольцо сладострастия на созданном под моим чутким руководством. Изделие хоть куда: такой красивый инструмент и такой чуткий, так точно настроенный — ну как же на нём не сыграть!

      — Повторяй, ленивец!

      Доступ к телу. Это всегда волнительно. Подхватываю за худенькие плечики, устраиваю между своих поднятых коленей, только теперь плохо разбираю, где мои, где его… Мы обмениваемся уже откровенными, не зовущими, а утверждающими поцелуями. Опускаю бедро, затаскиваю на него стройные ягодицы и цепляю рукой под колено. В другой, исправно трудящейся, мелькает розовая головка, с каждым проходом венчика и уздечки под пальцами приближая заветные мгновения. Он учится на ходу, как обезьянка, старательно повторяя за мной тот же танец на моём члене. И выгибается дугой, одновременно со мной. Родники матери-природы омывают наши груди и животы в упоении восторженных стонов. Устало откидываемся на подушки. Где-то рядом должно быть шампанское, надо утолить жажду перед вторым раундом.


      Когда Первый встал и через минуту опёрся коленом о постель с двумя фужерами в руках, Лик только растерянно заморгал.

      — Ты сначала выпей, потом реагируй. Ну, как первые открытия?


      Второй заход Консул намеренно затягивает и показывает расширенный диапазон возможного. Пальцы гладят маленькие розовые соски, надавливают немного сильнее, теребят всё настойчивее, заставляя их сжаться и подняться симпатичными затвердевшими пупырышками, пружинить под заигравшимися руками. Не всё им — и уже губы опускаются на соблазнительные овалы, скользят по ним, сжимают потемневшие бусинки, а потом и откровенно засасывают, в дело вступают зубы, прикусывая кожу вокруг и возвращаясь в центр, подключается язык и, забирая широко, вылизывает торчащие шишечки. Зарываюсь носом посередине груди, склоняюсь головой, кладу щёку и спускаюсь к животу, мимоходом оценивая результат своих усилий. Всё так и должно быть: соски словно отдали команду члену, и он послушно наливается, твердеет и вырывает стон из закушенных губ. Позабавились с холмиками — переходим к ямкам. Начинаем вот с этой — умилительного пупка на идеально плоском безволосом животе, им займутся губы, а руки… Так, со спины мы тебя ещё не изучали — что ж: исследуем. И ты учись: смазываю палец, осторожно вжимаю его в ложбинку между ягодицами, нахожу спрятавшуюся звёздочку, надавливаю, вхожу внутрь — медленно-медленно, абсолютно безболезненно и совершенно не боясь за себя: Ясон, я не забудусь, то, по отношению к чему я ещё остался девственником, я возьму лишь от тебя. Первое — Первому… Ага, малец уже почувствовал и наслаждается сигналами, подающимися затрагиваемой простатой. «Что так сердце, что так сердце растревожено…» Присоединяю ещё один палец и на этом заканчиваю.

      — Это может быть и так. Со временем ты определишься и выберешь полюбившееся.

      Лик кивает, цепляется за безукоризненные плечи блонди, приподнимается и одаривает и хозяина, и себя. Руки и губы летают по желанному телу, чередуясь, ласкают ещё неумело, но так искренне и страстно! Ты захватываешь что попало, лишь бы наткнуться и ощутить, это, конечно, очень далеко от того, что у меня было с Ясоном, но невинно, восторженно и… да, возбуждающе: я снова торчу. Операция вступает в решающую фазу. Примериваюсь, сворачиваю из своих волос кольцо подходящего размера и заарканиваю достоинство синеглазого.

      — С этим всегда очень осторожно: волосы тонки и могут причинить боль. Просто получи и такие ощущения…

      Секс с волосами Раулю всегда удавался великолепно. Ясон неизменно проигрывал, долго возясь с закручиванием своих платиновых водопадов, а золото Второго, завивающееся в мягкие пышные локоны, было просто предназначено для таких удовольствий, словно рождено для изысканных наслаждений. Где ты, любовь моя? Только живи. Respira…

      Лик благодарно кивает головой. Кто перед ним ещё расстелет такую гриву? Разве что на самок потянет. После определится, а пока… очередным взмахом руки задевает и обнаруживает мой победно торчащий штандарт и… вот нахалёнок! — плотоядно и обильно облизывает губы, нацеливается, опускается, вбирает… чёрт, как глубоко!.. и здорово… Итак, подводим баланс. Освобождаю пацана из плена золотых колец, слегка сжимаю в руке давно подтянувшиеся яички и… нет, не сразу, а «с чувством, с толком, с расстановкой». Сначала пройдёмся поцелуями по всей длине ствола, потом скользнём по нему сомкнутыми зубами и раскрытыми губами, оближем языком снизу вверх, пощекочем его кончиком уздечку, потолкаемся в дырочку, обмахнём венчик и… It’s the final countdown… Золотые локоны окатывают бёдра фурнитура с каждым движением головы блонди, его губы разливают потоки жара по всему телу, напряжение растёт и зашкаливает, звенит в каждой клеточке, требует разрядки, вздыхает и замирает на миг на немыслимой высоте в точке невозврата… и, выплёскиваясь горячими густыми струями, возносит на небеса. Рауль присоединяется и летит вослед, но извечное здравомыслие блонди заставляет его приземлиться раньше.

      — Ну вот, испытания прошли успешно. Можешь теперь промышлять в свободное от работы время по всей Эос, а пока приди в себя и немного отдохни. Побездельничай, поваляйся в постели, свыкнись сам с собой в новом качестве.

      Рауль идёт в ванную, Лик распластывается на сексодроме и, ещё не уняв дыхание, переживает последние минуты. Ему так хорошо, это так потрясающе, ему никто не нужен, кроме… Вот так хоть бы изредка, хоть бы по чуть-чуть под золотыми волнами, под точёным телом, изумрудными глазами и волшебными губами!

      Рауль возвращается в спальню и тут же останавливается, захваченный стремительным броском Лика к своим ногам. Мальчишка зацепил простыню, и полотно обвило стройное тело. Это не кающаяся, а дорвавшаяся Магдалина… Нет, даже более: юноша благодарит за содеянное и надеется на будущее, не смеет выпрашивать словом, но и так всё понятно. Целует руки, прижимается головой к животу, боится, но… пытается выразить переполняющее его? Ясон, меня почти не мучит совесть, и ты со мной согласился бы. К тому же я не перешёл черту нашего ещё несостоявшегося.

      — Лик, не благодари, всё было взаимно.

      — Если бы я не встретил вас, никогда не узнал бы…

      — У тебя вся жизнь впереди. Ты просто под первым впечатлением. Потом наложатся новые. Девочки, мальчики. Ты же практически ничего не знаешь.

      Упрямо трясёт головой:

      — Мне никто не нужен.

      — Я понимаю, но это пока.

      — Всё равно…

      — Но я же тебе говорил, что моё сердце…

      — Я знаю, но иногда… — Лик поднимает умоляющие глаза, умолкает. В паузе опускает голову, после, стыдливо потупившись, шепчет: — По чуть-чуть, хотя бы раз в месяц, пять минут.

      — А ты уже посчитал? — смеётся Рауль. — Ты очень милый и меня к тебе тянет. Я ничего не обещаю… но и ни от чего не отказываюсь. Время рассудит.

      Эх, малыш, если бы ты только знал, насколько больше я; ждал… и жду… Звоню дежурному фурнитуру и заказываю обед на две персоны. Лик снова вскидывает глаза.

      — А я?

      — Завтра, завтра, сегодня только постель перестелешь. Но это вечером, а пока иди в душ. Потом пообедаем вместе: проголодался, небось, после трудов праведных, и завтрак в больнице рано подают.

      Лик в смятении, не смеет поверить щедрости дарящей руки. Не слишком ли я усердствую, не в слишком ли многое допускаю? Впрочем, в свете последнего часа…

      И тут Рауля осеняет и потрясает: Ясон точно так же не мог устоять перед Катце, как и он сам сейчас согрешил с Ликом! Ведь не проверка результатов применения новых технологий вживления и наращивания была нужна ему: сотня опытов до этой недели прошла успешно, и рыжий озвучил. И не пара оргазмов: он взрослый мужчина, он знает как добрать. Ему просто захотелось сделать для мальчишки что-то яркое, запоминающееся — как бы в ответ на любовь, обожание без надежды. Приоткрыть закрытую наглухо, заколоченную дверь: ты хороший мальчик, бери, бывает и так. Фурнитур никогда не взлетит до блонди — так поднимись хоть на эти полчаса! Рауль точно так же, как Ясон, испытывал укоры совести, когда думал о той пропасти, которая разделяет элиту и обслугу, особенно если первая на самом верху, а вторая так бесправна и трагически красива в своей молодости, в своём расцвете: несколько лет — и цвет осыплется, и в этот период времени обладателю нечего взять со своей внешности, она нужна лишь для того, чтобы взгляд хозяина не оскорбился блеклостью или неправильными чертами, неудавшейся фигурой, не теми габаритами. Только лишь. Работай, когда и сколько прикажут, умей читать мысли, чтобы помимо повелений угадывать и каждое желание, мчись выполнять его — и не дай бог в чём-то ошибиться или провиниться! И, бесспорно, нельзя высшим хоть несколько раз в жизни не задуматься об этом, не впустить сострадание и тихое очарование в своё сердце (а оно, что бы ни говорили, у многих имеется), не откликнуться поступком.


      На каждый день рождения Лик дарил хозяину цветы. Знал, что Рауль к ним неравнодушен, и испытывал тайное удовольствие от того, что блонди будет любоваться букетом несколько дней, если цветы понравятся, — поэтому и выбрать презент надо было так, чтобы пришёлся по вкусу, и поднести в такой форме, чтобы не послали подальше вместе с подношением. Пацан знал излюбленную Вторым консулом гамму цветов, их сочетания, предпочитаемые ароматы — и тихо обрисовывался на пороге с огромным, изысканным и дорогим, несмотря на скромный фурнитурский оклад, букетом в подходящий момент знаменательного дня. Дух захватывало от собственной наглости: да кто он такой, негодный жалкий увечный раб, чтобы делать подарки второму лицу на планете, — а сердце бешено колотилось: не прогони, не оскорбись. Пусть с насмешкой — только прими, коснись рукой того, чего коснулся я, вдохни тот аромат, который я вдыхал. Я исчезну через год или завтра, — какая разница! — а ты живи. Вечно. И, может быть, когда-нибудь на краткий миг вспомнишь… «Господин Ам! — фурнитур сжимается на глазах. — Поздравляю вас с днём рождения, желаю здоровья, счастья, всего наилучшего и исполнения всех желаний!» Теперь ускользнуть поскорее, пока прекрасный бог не опомнится, не топнет ногой: «Как смеешь ты, презренный кастрат!..» Нет, всё тихо, вроде бы пронесло. Бесшумно ретироваться, испариться мгновенно, но так хочется взглянуть, попытаться понять, как божество отреагировало! Не выдерживая, уже у дверей, Лик бросает взор. Что это? Божество говорит: «Благодарю. Куда ж ты, поставь в вазу. Но не надо было так пышно, я же знаю размер твоего жалованья». Смотрит заинтересованно, разобравшись, давая право на безответную любовь, понимая?! Даже отметил, что «пышно», вспомнил про зарплату. О, теперь и умереть не жалко, хотя вряд ли, что оценил реакцию верно: мало ли что увидит сердце, если так хочется, чтобы оно это узрело! Не удалят, не выгонят — и ладно, и на том спасибо. Это ночью одному можно фантазировать что угодно… Но он всё-таки сказал «благодарю». Благодарил. Губами, которые люблю…

      Рауль был великолепным психологом и читал душу Лика как открытую книгу. И теперь, вспомнив всё это, сознаёт, что немного поддавался, чуть-чуть больше, чем надо было, благоволил, снисходительно извинял. Ясон, ты меня поймёшь, как я понимаю тебя сейчас. Безбашенный, импульсивный, ты перешёл ту черту, у которой я остановился. И Катце не виноват, как и Лик. Да и у Лея то же самое… Ласково треплет фурнитура по голове, поднимает с колен, подгребает одежду.

      — Пойди сполоснись, одень это, а не форму. Я буду ждать в столовой.

      Ясон догадается, что это не несдержанность, не измена, не предательство, не разврат, не пошлое восстановление равновесия, не банальная месть: я просто не устоял, как и он.