И я уйду...

«...И я уйду.
А птица будет петь, как пела,
и будет сад, и дерево в саду,
и мой колодец белый...»
=Хуан Рамон Хименес=


    Опять эта чавкающая жижа под ногами. И ведь еще не осень, а льет то через день, то каждый день, все вокруг как в тумане. Ползаешь тут, ползаешь, подобно дождевому червю, весь в грязи с ног до головы, и так уже лет пятьдесят. Может даже и все шестьдесят - кто его вспомнит. Пройдешь несколько метров, и обстукивай колоши о лопату. Грязь налипает на подошвы в таких количествах, что с каждым шагом рискуешь оставить калошу в земле, цепляешься в нее изнутри пальцами ноги изо всех сил до судороги, но даже это не всегда помогает. А то чего хорошего еще поскользнешься, или ногу подвернешь, плюхнешься тогда на все мослы, а когда и мордой в лужу, тогда уж все. Тогда или поворачивай обратно, но работу вовремя не сделаешь, или шлепай дальше весь мокрый и тяжелый от налипшей глины, и работай вот так, пока хворь какая простудная не хватит. И болеть ведь никак нельзя, некому заменить, а дело такое делаешь, что день-два пропустил, потом уже и не нагнать. Вот и дождь снова зарядил, и ведь какой холодный, совсем на летний не похож. Да и год выдался весь через одно место, как не вспомнишь, что високосный. Сколько живу, ни разу високосный без работы не оставлял, одна надежда - спина не подведет, тогда сдюжу. Бывало и руки скрючивало, и ноги отнимались - справлялся как-то, через не могу, на силе воли, но коли спину прихватит, тут уж пиши пропало. Но пока вроде тьфу-тьфу. Видимо закалка у нее у спины-то какая есть, раз уж вот так всю жизнь то прямо, то раком и все по слякоти, по грязи, под дождем. Но терпишь. А что сделаешь? Прадед терпел, а может кто и раньше него терпел, дед точно терпел, а вот отец - нет. Прибрала его родная земля рано, вот и пришлось мне вместо него у деда дела принимать, науке этой хитрой учиться. Да вот только если сам дед лет в сорок самостоятельно начал работать, когда прадеда отпели да зарыли, я же лет с двадцати или двадцати пяти тяну лямку, а может и с пятнадцати - не вспомнишь уже. Память уже не та. Если раньше всю матрицу участков перед глазами в памяти мог держать, ночью разбуди - по любому участку мог дать информацию не задумываясь, то теперь бумажки с собой таскаю, огрызком карандаша все помечаю. А тут еще и дождь если зальет, то поди потом разбери, что там написано - идешь по новой проверять да записывать. Да, подвел меня батя, не успел я толком пожить, но работа она важнее, тут уж не до жизни, как говорится. Хотя у нас в городке тьфу-тьфу каждый с малых лет так воспитан, что если работу делаешь, то про жизнь забывай. Не всякая конечно работа столь значимая, но моя уж точно, можно не сомневаться. У нас в семье никто не сомневался. Потому и не с утра до ночи, и не сутки через трое, а ежедневно круглые сутки без выходных. К такой работе нельзя подготовиться, в ней надо родиться, расти, воспитываться и хвататься за нее обеими руками до кровяных мозолей, и уже никогда не отпускать. Вот только видимо на мне все это и закончится. Не успел уж в свое время бабу завести, детишек чтоб рожала, а потом уж и никак - работа. Так и сам помру в одиночестве, унесу с собой науку эту хитрую в сырую, и дело погибнет, и как город будет потом справляться - одному богу известно.
     Но столько работы было не всегда. Даже помню было время, когда получалось и в городок выбраться, да с ночевкой. В свою берлогу, с раздельным санузлом и пружинным матрасом на кровати. Не каждый день конечно такое случалось, и не всегда каждую неделю, но иногда мог себе позволить. Тогда ведь и костюм свой единственный надевал, рубашку белую, да туфли такие были с каблучком небольшим, ногу левую жутко натирали, но это все ерунда - поход в городок делом особенным был. Сейчас и туфлей то этих уже нет, застряли как-то ночью в грязи, а в фонарике батарейки сдохли. Ковырялся, ковырялся, да без толку, не нашел. Утром вернулся на то же место, но куда уж там - поглотила их земля матушка, в брюхе своем ненасытном упрятала. А ведь доброе было время. И солнце еще светило чаще, чем раз в месяц. А до города ну километров десять, может и пятнадцать, но точно не больше. Идешь от работы вдоль дороги в городок, ветерок травой по обочине играется, ласточки в небе пируэты исполняют, облачка бегут себе по своим делам, стесняются солнце прикрывать. А солнце знай себе влагу из вздувшейся земли выпаривает, вдыхаешь полной грудью, аж булькать в легких от воды начинает. Красота. И машин по дороге не так много было, так, одна-две проедут, посигналят - узнали значит, приятно. Махнешь им рукой, да дальше идешь. До второй волны реформ это еще было, давно значится. Талоны мне тогда еще давали за работу, так я на них в городке себе и батареек для фонарика выменивал, и пряников мятных, и газету можно местную, чтобы знать новости последние, да о жизни в столице. Хотя про столицу мы узнаем всегда последним, уж так далеко наш городок расположен: - там что произошло, а к нам только через месяц доходит. Но и то хорошо, что доходит. Только раз в месяц вода на несколько дней отступает, и городок наш перестает быть островом, обнажается железнодорожная ветка - главная артерия, что связывает нас со всей страной. По этой одноколейке и приходит состав, что снабжает городок провизией, одеждой, топливом и прочими жизненно важными вещами.
     Спугнул стаю ворон. Разразились заразы карканьем на всю округу. Да ведь и не отлетают далеко, не боятся уже меня совсем. Здесь они чувствуют себя полноправными хозяевами, а в городе их не бывает вовсе. Там вовсю чайки орудуют - море все-таки, да голуби голодные с воробьями шастают, семечек выпрашивают. А ворон там не любят. Суеверный у нас народец, надо сказать. Валят все беды городка на несчастных ворон, хотя очень сомневаюсь, что воронье там хоть как-то виновато. Стреляли их в городе одно время конечно беспощадно, так они туда больше и не суются. Как реформы прошли, так вороны ко мне на работу перебрались: - тут им и деревьев больше для гнездовья, тут пища чаще бывает, да и не гоняют их здесь - мне они карканьем своим не мешают совсем, а кроме меня тут больше никого и нет. Ффууух, надо передохнуть, уж очень в этот раз грязь скользкая да липкая, чудо, что еще ни разу не упал. А идти еще с километр, не меньше. Сегодня заказ на дальней площадке, что последней к нам присоединили. Присоединили! Смех просто. Так получается, что наш городок растет только за счет моего рабочего так сказать места. Сам город не только не растет, а еще и потихоньку да помаленьку скукоживается, возвращается к своему изначальному облику. Поговаривают, что люди здесь жили чуть ли не с начала времен, т.к. прибрежные воды в этих местах таковы, что само понятие рыбная ловля звучит как-то неуместно. Рыбу у нас не ловят, а можно сказать, берут у моря столько, сколько надо. Сами мы ее уже практически не едим, но нужно ее от этого ничуть не меньше: - наш завод обеспечивает 90% потребности страны в рыбе. Так вот ежемесячные железнодорожные составы, что привозят нам все необходимое, назад уходят битком набитые живой рыбой, замороженной, различными видами рыбных консервов. Склады завода пустеют к началу прилива, остается лишь вонь, и цикл запускается по новой - жители ловят, перерабатывают, готовят к отправке и ждут состава. С материка к нам никто жить не приезжает, да и в гости заезжают редко - условия для приезжих у нас конечно не подарок, но местные все привыкли. Молодежь безусловно считает себя грамотной, порывается все в цивилизацию сбежать, не хотят продолжать дело отцов и дедов, да многие и сбегают - чуть ли не с десяток каждый раз вместе с составом исчезают, но многие и остаются. Да и детишек на смену сбежавшим у нас рождается будь здоров. Бабы дюже плодовитые то ли от природы, то ли от безделья. В рыбную ловлю их не берут - суеверия, так они и заняты в основном в детских садах, школах, да на рыбном комбинате. Больше в городе и заниматься нечем.
     Городок наш был построен правительством рядом с местным поселением рыбаков чтобы элементарно не покупать у них рыбу, а добывать ее самим. У наших соседей там до сих пор чуть ли не каменный век - с острогами ходят на рыбалку, но им такой ловли себе на пропитание вполне хватает. Жителей там, вроде как, и не много, поэтому они не застраивают свободную землю домами, а обрабатывают ее, выращивают культуру, растят сады. Сельское хозяйство и рыбная ловля полностью их обеспечивают, и живут они не в пример счастливо. Или жили, пока у них под боком не вырос городок рыбной промышленности. Но вот случилось, что нам в какой-то момент стало тесно, выделенный еще моему прадеду участок для работы внезапно закончился, и наш градоначальник пошел к соседям просить у них продать нам кусок земли. Те аборигены оказались людьми гордыми, и не польстились никакими подаркам, что предлагал им наш губернатор. Отказали в общем ему, да еще и тумаков отвесили - весь побитый вернулся. Написал он депешу в столицу, мол так и так - туземцы на контакт не идут, а земля уж очень нам нужна новая. Вот с ближайшим отливом руководство страны и отправило в наш город роту солдат, справедливо полагая, что большего количества вооруженных людей для заключения сделки по земле и не надо. По сути так и получилось. Туземцы вроде как вышли с острогами отстаивать свои земли, но их быстро усмирили, расстреливая каждого второго прям на месте. Потом наши доблестные воины прошлись по их поселку веселой толпой, баб их молодых попортили жуть много, урожай из спелых фруктов пособирали, да так не в меру, что половина личного состава сутки после дристала, а тем временем губернатор договаривался об участке. Таким образом еще мой прадед получил во владение второй полноразмерный надел и жизнь в городке продолжила течь своим чередом. Вот только дед мне рассказывал, что помимо нашей страны в мире еще о-го-го сколько стран, и все они друг за другом следят, наказывают тех, кто с соседями несправедливо обходится. Так и нашему руководству постановили после этого случая, что отбирать чужую землю нельзя, мол не по-соседски это как-то, и прощают они нас в первый и последний раз. И если еще раз такое повторится, то штрафных санкций нам точно не избежать. Потом все затихло, а мы продолжали плодиться и процветать. Лет через 30 или 40 история, как ей и свойственно, решила повториться.
     Ох, надо идти дальше. Пока вроде чуть дождь поутих, превратился в морось, надо пользоваться затишьем. Вода еще не полностью впиталась в землю, грязь на поверхности получается не настолько липкой, как допустим через час после дождя. Идти чуть более опасно – скользко, но гораздо быстрее. Сколько я уже этих маршрутов прошел в непролазной темноте за свою жизнь? Каждый камушек, каждый кустик, каждое деревце настолько запечатлены в памяти, что видеть мне их и не обязательно. Для работы очень это удобно, но вот днем начинаются проблемы - глаза совсем уже плохо видят на свету, привыкли к постоянному мраку. Не могу из-за этого нормально газету почитать, а очень уж хочется про это страшное слово "санкции" побольше узнать. Ведь за санкциями всегда следуют реформы, а первая реформа как раз убила моего отца, поэтому и знать конечно мне об этом надобно.
     Когда забранная у соседей для моего прадеда земля была израсходована, перед городским правлением стала та же задача, что и несколько десятков лет назад. Тогда уже у руля нашего семейного предприятия трудился дед, потихоньку передавая свои знания моему отцу - молодому человеку лет 25, а может и 30, тут как говорится невелика разница. У него была молодая жена, которая не так давно родила на свет мальчика, и было много идей в голове. А в таком возрасте идеям свойственно не иметь золотой середины: - одни крайности. Дед рассказывал, что отец буквально жил стремлениями сделать нашу семью самой почитаемой и статусной в городе. В те времена деньги за рыбу с материка текли рекой, помимо составов, приходящих каждый отлив, энтузиасты преодолевали пролив на баркасах с привязанными баржами и привозили под заказ различные предметы роскоши. Местное население на заработанные деньги могло позволить себе купить практически все, что душа пожелает, и на остров таким образом ввозилось все вплоть до автомобилей. Наблюдая этот процесс, отец всерьез задумывался над значительным удорожанием услуг, оказываемых нашей семьей населению, раз уж покупательская способность жителей так стремительно растет. Его идея заключалась в том, что, скопив достаточную сумму денег, можно всю семью перевезти на материк, а следить за предприятием оставить управляющего с наемными рабочими. Дело будет жить и приносить своим владельцам огромные дивиденды. Но случилось так, что у соседей пришлось отнять второй участок земли. Мировые смотрящие державы мигом об этом узнали и ввели санкции против нашей страны. Мне, древнему существу, сегодня сложно понять, в чем конкретно они заключались, но все сводится по моему разумению к такому выводу. Санкции в первую очередь ударили по богатейшим людям страны, в руках которых был сосредоточен основной запас денег. Нет, не то чтобы они пересели в своем рационе на хлеб и воду - такого не было. Доходы у них конечно упали, но и с оставшимися деньгами каждый из них мог в одиночку лет 50 кормить все население какой-нибудь небольшой страны. И на государственном уровне было принято судьбоносное решение, согласно которому потери в деньгах богатейших людей отчизны должно компенсировать население. Не буквально конечно люди должны отдавать им заработанные деньги, а просто до населения стало значительно меньше доходить этих самых денег. И если в столице люди еще получали зарплату с большой буквы "З", то в регионах рабочие стали получать такие зарплаты, что их и деньгами-то можно назвать только с большой натяжкой, а в такую задницу, как наша, вместо денег стали приходить просто талоны и товары, которые можно на эти талоны выменять. Выдали на месяц пять талонов на зубную пасту и всего один на туалетную бумагу, так и вытираешь жопу с 10-го числа пальцем, зато сверкаешь белозубой улыбкой и кариесом не страдаешь.
     Таким образом наш некогда богатый городок остался без денег. Доступ к этому ресурсу обнаруживался только у приближенных к местной власти: - им позволяли вывозить рыбу на баркасах частным образом на материк, где они и сбывали ее контрабандными путями за наличку. Хотя так ведь не только у нас, так оно думается и по стране-то в шоколаде только те, кого закон не задушил, а закон не душит только своих и тех, кто делится. Мне ведь тогда только год стукнул, как отец понял, что его вместе с его идеей лучшей жизней кинули через реформу. Молодая кровь взыграла, не стал он мириться с новым порядком. Пользуясь тем, что нашу семью знает практически каждый житель городка, он начал собирать сторонников, готовился к митингам и пикетам, рисовал плакаты с лозунгами а-ля: "не ради этого мы жизнь проводим раком". Сторонники находились с большим скрипом, устраивались небольшие стихийные митинги в несколько человек, даже пару раз бастовали одиночные рыболовы с траулеров, но каждый понимал, что бастовать нужно не здесь. Местные власти были абсолютно бессильны перед столичным политическим аппаратом, штампующим реформы на благо страны. Но мы-то очень уж хорошо знаем, куда ведут благие намерения. Тогда отец начал писать письма президенту страны, пытался рассказать о том, что эта реформа уничтожает жителей маленьких городов, что скоро вообще никто не захочет жить нигде, кроме столицы, и превратится некогда великая держава в один единственный многомиллионный город-муравейник, а провинция откатится обратно к состоянию каменного века. Но читал ли хоть кто-то эти обращения, он не знал. Видя, как начинает с каждым днем когда-то дружное население все заметнее расслаиваться на две составляющие имеющих и не имеющих деньги, как первая презирает вторую, как вторая ненавидит первую, он решил ехать в столицу к президенту страны лично.
     Решил, и поехал. И не вернулся.  У нас так всегда: - кто умудряется на большую землю с обратным рыбным составом отправиться, того назад на остров уже можно и не ждать. Нас с малых лет учат, что такие перебежчики погибают где-то на этапах движения поезда, но чем старше становишься, тем чаще ловишь себя на мысли, что они скорее всего просто не возвращаются. А это уже, простите, дезертирство, а то и предательство. Думать о родном отце в таком ключе в детстве не хотелось, а сейчас уже и думать-то не всегда хочется. К тому времени, как дед начал в виду возраста потихоньку отходить от дел, население городка практически свыклось с талонной системой распределения товаров и продуктов. Люди собирались в небольшие общины, вроде жителей одного дома или работников одного цеха, одной рыболовной артели, и в день выдачи талонов собирали их в общую кучу, чтобы потом распределить более-менее по потребностям каждого. Ох и лютые собрания порой случались в дни дележа, сколько морд было разбито, сколько инвалидами и калеками сделалось, да и до смертоубийства доходило даже, но итогом как правило случалось относительно спокойное существование общины в течение месяца до следующего талонного дня. На фоне этого очень контрастно стали выделяться те, кто имел доступ к реальным деньгам. Постепенно они все переехали в небольшие коттеджные поселки, и стали там жить за 3-х метровыми заборами. Дорогие вещи, дорогая техника и мебель, свой рацион питания, автомобили - все это отличало денежных людей от талонных. Хотя автомобили наш простой народ в итоге победил. Если раньше их ездило очень мало по городу, то сегодня почти у каждой семьи есть машина. Разница с богатыми в том, что они 2-3 года катаются на новом автомобиле, а потом за талоны сдают его нам, мы уже дальше ездим. А богатые на равных правах меняют талоны на обычные товары и продукты, и вывозят их после вместе с контрабандной рыбой обратно на материк, продавая за бесценок на оптовые рынки за деньги. Нам же остается сидеть без талонов, зато в подержанных авто. Эту схему придумали совместно с богатеями, т.к. одно время городок был в тупике: народ, не имея возможности приобрести автомобиль (за талоны их не предлагали), уничтожал всеми способами любые встречающиеся на дорогах машины. Уничтожал просто так, в бессильной злобе, от непрекращающейся зависти. Наказание за такой разбой ужесточили вплоть до смертной казни, но и это людей не останавливало. Пришлось найти компромисс, чтобы не остаться совсем без автомобилей и без жителей.
     Вот наконец и добрался. Сверился еще раз с заказом - все правильно, участок под номером 753 нового надела. Этот надел под страхом новых санкций уже не отбирали, а выменяли у соседей лет десять назад на списанный рыболовецкий траулер. Они брать не хотели - до сих пор руками ловят рыбу, но методы принуждения у нашей страны очень уж убедительные. Да и пользоваться они кораблями не умели - затопили в первом же выходе в море. Я тогда еще помнится пытался донести до местных управленцев, что мы вполне можем уже вновь использовать для нарезки участков тот надел, который был израсходован еще до начала деятельности моего прадеда, но градоначальник меня либо не услышал, либо ему не передали мое предложение, ведь я говорил не лично с ним, а просил передать кого-то из очередных заказчиков. Так мы остались с вполне пригодным для пользования наделом, и использовали бы его без риска получить еще одну порцию санкций. Я и сейчас наведываюсь иногда на тот первый участок, и по всему видно, что там не ступала нога человеческая уже лет сто как, а может и больше. Кроме моих ног, конечно, да ног моего деда, который меня помню еще ребенком туда водил. Земля там давно уже все переварила, перемолола, осела не меньше чем на метр. Деревья на том плодородии выросли исполинских размеров. Если раньше, когда силы еще позволяли, я молодняк спиливал, корни корчевал, боролся с зарастанием участка, то теперь только траву могу покосить, и то редко, когда свободные дни случаются. Но вместо разумного подхода мы выменяли себе новый надел. Администрация строго наказала использовать землю на нем только для нужд людей с деньгами - так он и заполнился за последние лет десять только 752-мя участками, на завтра вот 753-й оплатили. На других наделах дела не в пример хуже, там каждый год под тысячу участков нарезать требуется, тесно, что порой и боком между ними не пройти, но выбирать не приходится: - по талонам только там. И да, последние международные санкции привели к тому, что теперь у людей остались талоны только на мои услуги, все остальные товары выдаются с центрального склада в качестве зарплаты на усмотрение руководящих должностей. Привезут на остров по одному виду маек, рубашек, футболок, курток - и ходит народ потом одинаковый, как инкубаторские в самом деле. И голову моют от мала до велика все одинаковым шампунем. И масло одно на одинаковый хлеб намазывают. Злой народ стал от такой одинаковости. Каждый ведь личность, и хочет как-то самовыражаться, но какое дело до этого тем, кто у руля? Правильно, никакого. Они и не хотят различать нас по личностям. Для них интерес представляют только те, кто капитал держат, кого можно обязать делиться, чтобы свои карманы не успевали опустеть. А кто не поделится - того можно и показательно закрыть, чтобы другим неповадно было. Любят у нас конечно эту показуху. Делают все так, что показухой оно кажется только стороннему наблюдателю, например, из-за границы, а внутри страны как ее не крути - вроде все четко, не подкопаться. А ну и как нам, простому люду, за границу-то попасть, чтоб со стороны посмотреть на себя? Денег нам не дают, майки вон только одинаковые, так на них-то билет на самолет не выменять. Не посмотреть нам со стороны на родину матушку.
     Поплевал на деревянные от мозолей ладони, да начал обстукивать размеры участка. Не глубоко - в пол штыка лопату загоняешь, вперед-назад наклоняешь, да вытаскиваешь. Остается полоса пару сантиметров шириной - по ней потом и ориентируешься, когда первый слой снимать будешь. Просторно на новом наделе, хорошо. Санкции и реформы конечно плохо, но простор в работе никак не переоценишь: и есть где развернуться, и землю скидывай куда хочешь, а не на клочки свободного места, как на старых наделах. Быстро сегодня управлюсь, чувствую силушку в мышцах, да и участок заказали небольшой по размеру. Завтра народ денежный будет здесь толпиться, услышу значится чего интересного. Они же мир видят совсем по-другому, не так, как мы, да и за границей не раз бывали - заслушаешься порой их рассказами, аж про работу забываешь. Они другой раз и прикрикнут, и камнем бросят, чтобы не зевал, раз уж я всегда главным действующим лицом бываю на каждом их мероприятии. Вот недавно слышал разговор двух обладателей денег. Один другому про поездку свою рассказывал в страну какую-то экзотическую, что названия и не вспомнить. Так говорит, что его деньги в той стране в сто раз дешевле стоят, чем у нас на родине. И никто понять этого никак не может и объяснить. Здесь дома нам из каждого телевизора, из каждого радиоприемника или газеты говорят про то, какая мы великая держава, как с нами считаются во всем мире, но что же тогда весь мир так не любит нашу валюту? Говорит, что видел там вообще странных людей, со странным цветом кожи, так они приезжают из каких-то совсем диких стран, привозят свои деньги и меняют кто 5 единиц на 1, кто 10, ну 15 максимум, и покупают потом все, что захотят, а наши туристы отдают 100 за единицу, и уже жалко становится эти отечественные деньги тратить. Один раз даже кто-то обмолвился, мол вся верхушка нашей страны свои сбережения держит как раз в той иностранной валюте, поэтому им и выгодно, чтобы национальные деньги были настолько дешевыми, но я даже и не знаю, как в это верить, ведь не разбираюсь совсем, да и денег в своей жизни ни разу в руках не держал. Я ведь родился уже при талонной системе, деньги только по телевизору видел, когда еще он у меня был. Да может и сейчас есть, и есть он в той квартире, что осталась мне от матери, но не был я там уже лет десять, наверное. Как последние реформы прошли, как талоны мне выдавать перестали, так в городок и не выбираюсь совсем. Здесь живу, на работе, в домике своем. Оно конечно чем-то и удобно, ведь бывает, что завалят заказами, а ноги уже и не те - из городка быстро не прискачешь, просрочки начинаются, люди нервничают, не хорошо. Если раньше можно было на автобусе добраться из города до работы, там даже если и талона на проезд нет, то сунешь контролеру пачку чая, али банку тушенки и едешь себе, то сейчас только маршрутки ездят. И водителей туда все каких-то чудных садят, по-нашему плохо говорят, кальсонами да алюминиевой посудой за проезд не берут, не договоришься с такими. Одно слово все твердят: "Тален давай, тален". А где мне энтот "тален" и взять? Конец лета, а в этом году в оплату своего труда ничего ценнее халвы и шерстяных носков не получал, вот и забыл я про свой родной городок. Да и чего мне там делать? Жителей я вижу у себя за редким исключением каждый день. Все новости от них узнаю. Но если раньше люди как-то приветливее были, охотно со мной делились всякими слухами, то сейчас просто швырнут номер местной газеты под ноги, да дальше идут, а я поднимаю, читаю. Да и не шибко серчаю на них, все же понимаю, что сегодня никому до доброты и дела то нет. Сложно быть добрым, когда в кармане дыра.
     Верхний слой земли убрал. Надо чуть передохнуть, чтобы после разом навалиться да управиться. Дальше просто пойдет сложнее: - из-за проливных дождей почва пропиталась водой на большую глубину, да немного просела, спрессовалась. Где-то слышал, что коллеги мои из больших городов на большой земле уже давно в работе используют небольшие экскаваторы, которые помогают осваивать участки значительно быстрее, чем вручную, но стоят они дюже дорого. Да для обычного народа теперь все так стоит, коли денег нет совсем. Даже элементарный шоколад. Ну не выдают его в качестве зарплаты, только гематоген, да и то редко. Так и получилось, что из современных детей только ребята денежных родителей знают вкус шоколада, может они и добрее вырастут, чем простые смертные. И при чем тут, казалось бы, шоколад? Да в том то и дело, что совершенно ни при чем. А вот деньги причем. Еще как. Наш город может и не показатель, а дальше него я нигде и не был, но по роду деятельности своей имею возможность читать книги. Много читать. Мне и в благодарность за работу часто книги разные приносят, так я всегда рад этому, а народ эту радость замечает, потом вновь приносят. Так в этих книгах все по полочкам разложено про добро и зло. Не делай зла и не будешь злым человеком - ничего сложного. Но сложно, когда хочется быть добрым человеком. Хотя нет, формулировка скорее неверная, ведь быть добрым редко является самоцелью, а вот чтобы тебя окружающие считали добрым - тут другое дело, здесь наверно хочется каждому. И вариант с "не делай зла" не жизнеспособный, ведь не злой человек по общепринятым меркам добрым не является. Делать добро практически всегда сводится к помощи людям, и радуйтесь, если эта помощь не связана с финансовыми затратами. Но кто сегодня добрее? Кто старушку через дорогу перевел или тот, кто профинансировал лечение чужого ребенка на сумму, которую обычный человек и за жизнь не зарабатывает? Ребенку фактически подарена вторая жизнь - да это же бесценно. Остается только сожалеть, что современный мир подкидывает людям в основном только те проблемы, которые на раз-два решаются с помощью денег. И малоимущий человек тоже может быт добрым, но показать это другим у него нет никакой возможности. Богатый и нищий добряк, видя у дороги сбитую машиной умирающую собаку, проявляют свою доброту по-разному. Нищий добряк избавит ее от мучений, добив, а богатый избавит ее от мучений в платной клинике за большие деньги. Итогом получаем либо мертвую, либо живую собаку, и понятно, кто добрее. Я вот прожил жизнь без денег, но так и не понял, почему в столь богатой ресурсами стране, которая за огромные деньги эти ресурсы продает другим странам, правительство продолжает из года в год удерживать деньги и народ на почтительном расстоянии друг от друга. Неужели власть настолько не доверяет своим людям, что боится подпускать их к деньгам, кабы не случилось чего? Неужели они думают, что если они начнут нам хоть по чуть-чуть давать денег, мы не перестанем добивать у дорог раненых собак? Я стараюсь верить в людей, и считаю, что от природы все мы добрые, а вот отсутствие денег как раз и делает нас злыми. И все эти санкционные реформы принесли в наш городок только злобу и ненависть, а моему роду злость и ненависть всегда добавляют работы. А чем больше у нашей семьи работы, тем скорее понадобится новая земля, а за ней и новый санкции с реформами. Вот такой замкнутый круг получается под названием безысходность. Мне то уже чего, я жизнь свою прожил, на какие-то перемены и не надеюсь. С тем, что работать мне придется не до пенсии, как в нашей семье было раньше, а до самой смерти - уже давно смирился. Плохо конечно, что дело мое и передать-то некому, погибнет оно в неумелых руках, но это уже будет не моя проблема. Смерть она всех ровняет: - богатых и нищих, сильных и слабых, знаменитых и безызвестных. Остается только разница в воспоминаниях. И если тебе удалось оставить в истории более-менее заметный след, то про тебя могут узнавать и спустя тысячи лет после смерти. Из исторических энциклопедий или из твоих собственных произведений искусства в виде книг, картин, музыкальных композиций. Но это увы никак не конвертируется в какие-то блага для мертвого человека. Поэтому я и не переживаю за свое наследие, оставленное в мире. Пусть обо мне уже на следующий день после смерти никто и не вспомнит, но я мало чем буду отличаться от такого же мертвого, но всемирно известного Юлия Цезаря, например. Но это не значит, что и жить нужно абы как, раз уж всем предрешен один исход. Смысл жизни все-таки должен иметь право на существование.
     На востоке небо даже сквозь черные тучи начало заметно светлеть, значит уже около половины четвертого утра. Часов у меня нет. Точнее они есть, но лежат где-то в сторожке уже без ремешка и с севшей батарейкой. Раньше еще получалось в городе найти батарейку, да выменять на что-нибудь, теперь уже не бываю там. Первые года три после последних санкций спрашивал у посетителей, может кто привезет батарейку, но никто даже и слушать меня не хотел. Потом и бросил это бесполезное дело - искать у людей добра. Да и не нужны мне эти часы теперь. Что ими отмерять? Сколько прожил? Нет, не временем прожитым ценится жизнь. Может сколько осталось? Да сколько бы там не осталось, а все мое. А который час в данный момент я могу определить без затруднений просто посмотрев на небо. Жизнь и работа на природе научила меня этой нехитрой премудрости. К четырем утра значится управлюсь. Участок подготовлен в соответствии с заказанными размерами, осталось немного марафета навести, да можно и обратно двигаться. Нравится мне эта предрассветная тишина больше любого другого времени суток. Ветер надулся, устал наконец, уснул. Тучи вылили все, что могли вылить, и опять закружились медленным хороводом вокруг нашего островка, вбирая в себя новую влагу, чтобы через несколько часов вновь обрушиться на наши головы проливным дождем. Воздух сделался прохладнее, и все еще теплую влажную землю окутал слоем двухметровой толщины туман. К половине пятого буду дома, смогу еще часика три вздремнуть на лавке, пока не придет время проводить намеченное на сегодня мероприятие. Обратная дорога всегда быстрее и радостнее, ведь это дорога с работы домой. После пары часов работы лопатой мышцы всего тела приятно ноют, тем самым оттеняя мои уже привычные старческие боли. А эти боли с каждым новым днем становятся все навязчивее и обширнее - первичные признаки разваливающегося состарившегося организма. И мысли от этих болей в голове всякие закрадываются провокационные, но сейчас-то уже понятно, что думать их надо было раньше, пока они не стали бесполезными. Когда молодой был, ни о чем подобном и не думалось. Здоровья было вагон, и как-то не приходилось размышлять на тему конечности всего этого благополучия. Вроде смотришь вокруг, как оно все устроено, и понимаешь, что для органической жизни процесс гниения просто неизбежен. Так получилось, что органика зародилась только на нашей планете - предельно малое пространство в масштабах нашей Солнечной системы, не говоря уже о галактике или вообще вселенной. И органика эта имеет свойство поразительно быстро размножаться (опять же в сравнении с временными рамками процессов, протекающих в масштабах вселенной), а пространства для жизни этой плодовитой органики не прибавляется. Вот и нет ничего удивительного в том, что природа устроена таким образом, когда органические формы существования вынуждены сменять друг друга. Это все понятно, и к этим процессам нет никаких претензий: - пожил сам, освободи пространство, чтобы пожили другие, но именно в моем возрасте уже хочется по брюзжать и упрекнуть природу в организации самого процесса смены поколений органической жизни. Да, меня просто добивает состояние беспомощности в начале и в конце жизни практически всех живых существ нашей планеты, ведь именно это состояние очень серьезно ударяет по самому понятию смысла жизни, о котором очень удобно рассуждать у меня на работе. Для чего начинает расти саженец, который через месяц затоптало стадо коров? Зачем он был нужен, если он так и не стал деревом? Бывают деревья, что стоят веками, бывают деревья, которые вырастают выше крыши самых высоких в городке домов, а бывают просто саженцы? Что мог сделать саженец, чтобы не быть затоптанным стадом коров, чтобы, как и другие деревья, иметь возможность расти годами? Какой смысл его существования? Рядом стоят взрослые деревья, крепко держащиеся своими могучими корнями за почву, и их коровы обходят стороной, об их стволы коровы рога обломают, если вдруг будут пробовать затоптать. И когда я буду смотреть на втоптанный в землю слабый беззащитный саженец и стоящий рядом вековой дуб, могу ли я делать выводы, что жизнь дуба наполнена большим смыслом, чем жизнь саженца? Может ли более осмысленная жизнь дуба определяться только тем, что сто лет назад по этому самому месту не прошло стадо коров? А если мне сходить в сторожку за топором да срубить дуб? Что станет со смыслом жизни этого дуба, и чем будет отличаться его поваленный ствол от лежащего рядом исковерканного засыхающего саженца? Я часто думаю над человеческим сознанием, над его способностью самоопределения в мире. Сколько же загадок у природы, сколько еще такого, о чем человек не может даже догадываться в самых своих смелых фантазиях? Неужели в этой сокровищнице за семью замками нет такой тайны, что скрывает от человека наличие сознания у всех живых существ на планете? Ведь будь это так, никакой разницы между смыслами существования саженца и векового дуба тогда не обнаружится. Эти отличия видны только мне - стороннему наблюдателю, который решил, что все деревья нужно мерить одной линейкой, а действительность намного проще, она без философского подтекста, когда речь идет о самоопределяющихся организмах, имеющих собственное уникальное мироощущение.
     Вот и моя сторожка, мое убежище, мое последнее пристанище. Для кого-то она не более, чем покосившийся сарай, в котором и скотину не каждый будет держать, а для меня - место, куда хочется вернуться с работы. Лопату старательно всегда нужно очистить от налипшей грязи, просто обстучать не получится, ведь остатки засохшей глины способствуют более быстрому развитию коррозии, а мне потом думай, как раздобыть новую лопату. Лопата - мой главный рабочий инструмент, потом уже рулетка, широкие тросы, молоток и прочие атрибуты повседневной необходимости. Ее я храню прям в сторожке, в красном углу, как говорится, чтобы как можно дольше продлить ей жизнь: - новую уже поздно заводить, не успею за оставшееся у меня время сработать хотя бы даже четверть ее ресурса. Тучи тем временем сместились в сторону материка, приоткрыв занимающуюся на востоке зарю. Солнце сегодня видимо решит напомнить нам, что на календаре еще лето - даже самые его первые лучи припекают довольно сильно, подходящее время вывесить одежду на просушку. Веревки у меня натянуты для этого дела от сторожки до двух ближайших деревьев. Одежда на веревках вся, включая трусы и носки, а я в этой дикой первобытной наготе борюсь с желанием сбежать в более-менее теплую сторожку, принимаю солнечные ванны. Да, если есть такая возможность, нужно радовать дряхлеющий организм невидимым ультрафиолетом, быть может чуть более крепким здоровьем он позже мне скажет спасибо. Но надо и поспать. Когда был школьником, у нас с ребятами использовалось в общении выражение: "На том свете отосплюсь". С таким девизом мы днем учились и гуляли, а ночами подрабатывали в порту, где помогали разгружать рыболовецкие суда. С возрастом этот юношеский максимализм куда-то исчез, и сон превратился в первую необходимость, как единственный источник отдыха, без которого моя работа была бы просто невозможна. Да, я с улыбкой смотрю на тех, кому для бодрости духа и тела требуется от восьми до девяти часов крепкого сна, причем обязательно с захватом периода времени с 23 часов до двух часов ночи. Свой организм я давно уже приучил отдыхать за то время, сколько мне удается вздремнуть. Бывало, что прикорнешь на десять минут за чашкой горячего чая, глаза открываешь, а во всем теле такая легкость и бодрость, как если спал часов десять, не меньше. Встаешь тогда, поднимаешь упавший на пол мятный пряник, и запросто можешь подготовить хоть целый участок, а то и два. Но сегодня что-то сон не идет. Случается такое, что на работе мысль какую-нибудь поймаешь, думаешь ее, а потом уже и не выгонишь из головы, заселяется она туда основательно и надолго.
     Чем старше, тем чаще спрашиваешь себя о смысле жизни. С каждым новым днем остается жить ровно на один день меньше, и ничего с этой арифметикой не сделаешь. Зато, если оглянуться назад, то там цепочка из прожитых дней теряется своим началом где-то за линией горизонта. Смотришь на эти дни, пытаешься разыскать в них что-то примечательное, какую-нибудь конкретику, но постепенно осознаешь, что разница между ними настолько расплывчатая, что сама цепочка со стороны кажется просто сплошной серой полосой кем-то отрезанной от застиранной старой простыни. А потом с надеждой смотришь вперед, веришь, что вот все оставшиеся дни будут принципиально другими, что именно сегодня ты переосмыслил все прожитое и теперь точно знаешь, как жить дальше, чтобы потом не было так тоскливо оглядываться назад. Но вот наступает вечер первого дня из новой жизни, и с грустью приходится отмечать - он был просто еще одним днем, который не запомнишь ни ты сам, ни кто-либо еще не запомнит тебя в нем. И как в этой серости найти хоть какой-нибудь смысл? Для чего прожиты все эти смазанные расфокусированные минуты, часы, дни, года? Неужели мою жизнь, наполненную бесконечной монотонной работой, не мог прожить кто-то другой? Пусть смыслом моего существования будет продолжение нашего семейного дела, но разве это мой собственный смысл? Что во мне такого уникального, что эта жизнь досталась именно мне? Да ничего, на моем месте мог быть любой другой человек, и от этого становится грустно. Не хочется думать, что смысл моей жизни был определен тем, что я просто родился в той семье, в которой родился. Моего "Я", моего самосознания во всем это нет ни на грамм. Какой-то общий для всех смысл жизни получается, а хочется, чтобы отведенное нам время было ничем иным, как площадкой самовыражения, где каждый проживает свою собственную жизнь. Где-то читал максимально упрощенное определение смысла жизни, которое сводилось к формулировке: "Смысл жизни заключается в том, чтобы жить, пока не умрешь". Но как тогда быть с детской смертностью? Разве можно смысл жизни измерять количеством прожитых лет? Очень гнилым получается замысел мироздания, когда если тебе повезло, то у твоей жизни будет смысл, а если не повезло, то не будет. Такой смысл и искать не стоит, раз он не более чем степень благосклонности удачи к каждому конкретному человеку. Нет, смысл жизни не может быть общим, и измеряться он не может одинаковой линейкой для всех. Смысл жизни - это что-то интимное и сокровенное, о чем знает каждый в отношении себя, но не может этого объяснить никому другому. И если на чаши весов бросить для сравнения смысл жизни японского императора и рядового сорокалетнего японского девственника, покупающего в секс-шопе трусы старшеклассницы, которые она не стирая носила неделю, то нам, простым обывателям, исход такого сравнения будет понятен еще до его начала. Но для императора смысл его жизни не будет более значимым, чем смысл жизни рядового японца для него самого. Тут главное не пускаться в дискуссионное словоблудие на предмет чей смысл жизни круче. Просто в таком споре заведомо проиграют или выиграют одновременно обе стороны: - слишком хилыми окажутся любые аргументы. Лично я считаю, что царь Леонид прожил жизнь, наполненную крутым смыслом, но какой считал свою жизнь он сам при Фермопилах под градом стрел? Нет, нельзя в извечных поисках смысла жизни смотреть на реакцию других: - они могут лишь знать, что твоя жизнь значит для них, но не более того. Каждый человек - это отдельный огромный мир, подобный бескрайнему океану, где мнение окружающих по значимости сопоставимо с каплей воды, которая и знает только о том, что от нее в радиусе нескольких метров, а весь остальной океан от нее закрыт. Люди практически ничего не знают о внутреннем мире друг друга, следовательно, они и не вправе оценивать чужую жизнь с точки зрения наполненности смыслом. Важно то, какой свою жизнь видит каждый человек.
     Сегодня было запланировано лишь одно мероприятие на участке для богатых. Полезного или хотя бы интересного почерпнуть удалось не так много - участники по большей части были с масками грусти и печали на лице, подкрепляя их наличие трагической молчаливостью. Людей приехало довольно много, но со стороны казалось, что личная заинтересованность на этом мероприятии была хорошо если у каждого десятого, остальные смотрелись простыми посетителями выставки известного художника, на которую сливки общества ходят не ради картин, а себя показать, да на других посмотреть. Покидая салоны своих дорогих иномарок у ворот нового участка, они только иногда заводили с кем-то беседу, в основном общение ограничивалось приветственными фразами, навязанными общественной моралью.
...
- Слышал про новый вирус на черном континенте? Говорят, в этот раз будет поинтереснее в плане жертв, чем во время последней эпидемии.
- Да читал что-то такое в интернете. В прошлый раз озвучивали цифры по погибшим на фоне предвыборной компании там у них, тогда нельзя было торопиться с вакциной, чтобы электорату было на что отвлекаться от грязной закулисной борьбы кандидатов в президенты.
- Откуда такая информация? Я думал они наоборот чуть завышают, чтобы списывать бюджетные средства на симуляцию гуманитарной помощи, и вваливать их в предвыборную агитацию.
- Да не будь таким наивным. Деньги кандидатов на предвыборные траты давно уже являются фактически чем-то вроде микрозаймов на макроуровне, но под те же космические проценты. Если кандидат проходит, то дивиденды от обладания властью с лихвой позволяют такой микрозайм вернуть вместе с процентами уже в первые месяцы правления. А тот кандидат, что не прошел, про тех мы потом и не слышим: - им некогда светиться на публике, они отрабатывают микрозаймы, причем не всегда приличными способами. Нет, там с жертвами принижали, и принижали довольно прилично. Статистика с десятью погибшими от вируса в день и со ста отличается только временем, через которое запаниковавший электорат запросит вакцину, грозя вспышками стихийных восстаний с соответствующими погромами и грабежом. Тогда озвучивали ровно столько, сколько позволяло народ держать в напряжении, но не в страхе. Вакцину заделали дней через пять после вспышки, но до выборов оставался месяц, пришлось немного придержать лечение заразившихся.
- Ну может быть. Логика, конечно в этом есть. Пока народ каждый вечер у телеэкранов зарубками отмечает количество жертв за день, кандидаты ведут предвыборную борьбу поливая помоями оппонентов, и залепляя дерьмом из сладкоречивых обещаний уши людей.
- Именно так, именно так. А сейчас особо население отвлекать не надо, сегодня всем интереснее наблюдать, как наших щемят по всем фронтам на волне санкций за отжатые территории, поэтому озвучат по жертвам правду, и вакцину разработают оперативно. Главное, чтобы рулевые не прозевали момент, и чуть припустили валюту, а то что-то крепнуть стала на фоне дорожающих ресурсов и локальных побед в чужих войнах.
- Согласен. Я за последние три месяца роста курса нашей родной деревянной валюты потерял около пяти процентов накоплений в зарубежных банках. И это не есть хорошо.
...
     Так я узнал про некий новый вирус, который в очередной раз косит людей со страшной силой. Сколько их уже было только на моем веку? И названия такие причудливые им дают - свиной грипп, птичий грипп, эбола. Может они есть не что иное как работа иммунной системы матушки природы? Может так она борется с болезнетворными бактериями коими по сути для нее и является человечество в целом? Сомнений нет, природа - это огромный живой организм, завязанный всеми протекающими в нем процессами сам на себя. И каждый человек в этом организме лишь маленькая клетка. И дерево - это клетка, и океан состоит из клеток, и воздух, и почва, все это совокупность маленьких клеток. Такой организм способен существовать вечно, если абсолютно все его клетки функционируют правильно, не мешая, а помогая функционировать другим. Но если часть клеток начинает сбоить, как будто нарушен у них некий программный код? Как быть, если определенный набор клеток загрязняет атмосферу просто невероятными объемами ядовитых газов, выливает в почву и в океан огромные количества токсичных отходов своей деятельности, уничтожает леса тысячами гектаров? Есть ли у природы другие способы борьбы с такими клетками, кроме очередных мутировавших вирусов, от которых еще не изобретена вакцина? В какой-то мере я на стороне вирусов. Взять хотя бы наш городок и посмотреть, во что мы превратили береговую линию моря, на котором он стоит. С каждым годом рыболовецкие суда уходят все дальше от берега на промысел, ведь чем ближе к берегу, тем сильнее загрязнены и вода, и дно. Если раньше слой разлившихся нефтепродуктов еще уносило течение, то теперь площадь загрязнения разрослась настолько, что никакое течение не справляется. Поверхность моря превратилась в месиво из протухшей дохлой рыбы, бликующей на солнце своими белесыми раздувшимися брюшками. Там же попадаются невнимательные чайки, ныряющие в воду и уже не способные взлететь обратно. Различная мелкая живность из прибрежного шельфа также давно издохла, потеряв единственную среду обитания. Во время штормов вся эта грязь частично выбрасывается на берег, где продолжает зловонно разлагаться, превращаясь в отличную среду обитания и размножения колоссального по своему количеству и разнообразию гнуса. Жители города по своей воле уже давно на берег моря не ходят, лишь те, кто занят рыбной ловлей, в специальных защитных костюмах, полностью закрывающих любые открытые части тела, по долгу службы каждое утро бредут в сторону пирсов, и каждый вечер возвращаются обратно. А ведь я застал то время, когда в море еще можно было купаться, можно было загорать на пляже, лежа на чистейшем желтом песке. Но большие деньги тянули за собой жажду еще больших денег. С каждым годом на ловлю рыбы выходило в море все больше и больше различных плавсредств. Количество рыболовецких артелей росло в какой-то немыслимой прогрессии, и все они с момента открытия практически сразу попадали в борьбу за государственные контракты рыбоперерабатывающего завода. И когда в пылу борьбы снижать цену становилось просто неинтересно, участники приступали к снижению сроков исполнения контракта. В итоге победитель оставался один, но, чтобы на своей победе заработать, выигравшей тендер компании приходилось наращивать штат рыбаков за счет детей сотрудников, а флот увеличивать путем наспех залатанных уже давно списанных лодок. К окончанию срока исполнения заказа обнаруживалось, что часть рыболовецких шхун просто исчезала вместе с экипажами, оказавшись затопленными в результате штормов или неграмотной эксплуатации. Никто потом эти лодки не искал и не доставал с морского дна, а погибшие рыбаки (в большинстве своем дети), хоронились только тогда, когда их раздувшиеся тела приливом выносило на берег.
     Очередное мероприятие прошло в штатном режиме. За выполненную работу мне заплатили деньгами, что случилось впервые за все время моей трудовой деятельности. Я не совсем представляю размер той суммы, что они оставили, ведь за деньги никогда ничего не покупал, но решил спрятать их понадежнее, до следующего похода в город. В качестве сейфа у меня оборудован тайник под одной из половиц, в которой видны только шляпки от гвоздей, но на самом деле она не прибита. В сейфе том спрятан паспорт, который я должен был поменять по закону в 45 лет, но не было времени, нательный крестик, который остался от матери, и черно-белая фотография молодого деда, стоящего с лопатой в руках на фоне еще не перекопанного нового надела. Проводив заказчиков до ворот участка (да, на участке для богатых оборудованы красивые массивные ворота, тогда как на участках для простых смертных входом служат отсутствующие секции заборов), я как обычно вернулся к месту проведения мероприятия. Там всегда можно найти оставленные непонятно для каких целей различные сладости вроде конфет, печенья, пряников и леденцов. И найти это можно только в первые минут пять-десять, а позже уже все могут растащить мои прожорливые конкуренты - вороны. И в этот раз находки были на самом высоком уровне: - оставили даже полный граненый стакан водки, что случается довольно редко, поэтому можно смело считать день удавшимся, несмотря даже на то, что мне не привезли ни одной новой книги или хотя бы свежей газеты. С хорошими угощениями домой всегда возвращаешься в приподнятом настроении в ожидании пира. Принимать заказы на следующий день я всегда начинаю с трех часов дня, а до этого времени у меня целых пять часов наслаждения отдыхом и существованием. Наверно у каждого в жизни должны быть такие моменты, когда любые проблемы отходят на второй план, и будущее рисуется в воображении безмятежным и спокойным, даже если в настоящем ты сидишь по шею в бочке с говном, периодически ныряя, дабы не лишиться головы от проносящегося над бочкой острого лезвия меча. Без таких моментов можно и в петлю залезть будь ты вокзальным бомжом или директором мира. Жизнь она по мозгам долбит каждого, и эти моменты затишья нужны именно для морального отдыха, чтобы не слететь с катушек как от китайской пытки каплями воды. Неважно, что тебе требуется для достижения состояния умиротворенности, важно, что величина этой умиротворенности одинакова для каждого человека. Кому-то для морального отдыха нужно несколько часов полежать в тишине на палубе роскошной яхты в Карибском море. Кому-то достаточно найти в мусорном баке кем-то выброшенную полную банку просроченной тушенки. Я же сегодня забуду обо всем, когда буду смаковать 200 грамм водки, закусывая ее разноцветными леденцами монпансье. Все эти действия безусловно разные, но их результат каждого человека в отдельности воодушевляет абсолютно одинаково.
     К сторожке добрался под уже ставшую привычной морось. Утренние надежды на солнечный день унесло вместе с усилившимся ветром, который в начале мероприятия слегка играл черными строгими платьями присутствующих дам, а к середине уже снимал с голов мужчин шляпы и гонял их по участку. А тучи в наших краях всегда дежурят где-то рядом, и только и ждут, когда с моря снова задует, и они смогут погрузить наш проклятый городок в унылую серость. Хорошо, что, закрыв за собой дверь, можно оставить всю серость на улице и с головой окунуться в домашний уют. Да, у меня нет мягкой мебели, нет толстых ковров на полу и нет обоев спокойных тонов, но это не значит, что уюта в этой обители одиночества меньше, чем у кого бы то ни было. А когда раскладываешь на столе приобретенные на работе трофеи, то даже ни один из особняков за трехметровыми заборами денежного района не будет мне милее моей единственной комнаты. Рассматривать припасы некогда - сегодня есть кое-что важное - водка, и она греется, а холодильника у меня здесь никогда не было. Начинать надо с нее. Где-то слышал, что пить в одиночестве все равно, что срать в компании, но я стараюсь в одиночестве не пить. Я всегда пью с кем-то. Гордость моей сторожки, ее так сказать красный угол - две смежные стены, на которых я обустроил кустарные книжные полки. На этих полках скопилось не менее пятисот книг самых различных жанров, авторов и годов написания. Все они были подарены мне клиентами за долгие годы моей трудовой деятельности. Медленно иду вдоль них, слегка касаясь кончиками пальцев старых потертых переплетов. Практически каждую из этих книг я перечитывал по нескольку раз, некоторые и больше десяти. Останавливаюсь на небольшом томике "Железного века". Значит сегодня я пью с Кутзее. Ну как пью. Двести грамм, конечно, это не так много и не так надолго, как требуется для хорошей беседы, но моему организму хватает и этого. Сказывается то, что такие трофеи у меня бывают раз пять за целый год, поэтому и небольшой дозы крепкого спиртного всегда достаточно для нетренированного сознания. Быть может со стороны мое хобби выпивать с авторами книг покажется психическим расстройством, но я не вижу в этом чего-то странного. Собутыльник в первую очередь должен уметь слушать, а во вторую - уметь заставлять слушать себя, т.е. быть хорошим и понятным рассказчиком. И Кутзее в этом вполне себе достойный собутыльник. Я наливаю из стакана небольшие порции водки в маленькую рюмку и растягиваю ее на 2-3 глотка, когда как получается. Делаю глоток, прочитываю страницу, делаю еще. Потом думаю. Потом говорю. Потом плачу. И все заново. Да, наверно грустно, когда, оглядываясь на прожитые годы, приходится плакать, но ничего не могу с собой поделать, слезы накатывают сами собой. Быть может тот факт, что щеки у меня при этом всегда сухие, позволяет мне еще хоть как-то сохранять достоинство, ведь слезы мужчине не к лицу. Но их на моем лице и не бывает, ведь они текут где-то по внутренним сторонам щек. Вот если бы у моего собутыльника был небольшой перочинный ножик, если бы он этим ножиком слегка мог вскрыть мои щеки, сделав небольшие надрезы, не затопил бы я свои рабочие наделы, мой родной городок, поселение соседей этими бурными солеными потоками слез, что всю жизнь прячутся внутри? Но у них нет этого острого ножика, зато есть острые слова, каждое из которых вбивается мне в голову, и каждое из них способно добавить еще слез в тот бездонный колодец, которым является моя душа. Я всю свою жизнь вколачиваю гвозди, но даже они не так резко проникают в дерево, как это делают слова моих собеседников, проникающие в мой мозг. И сколько раз мне ни приходилось с ними выпивать, столько же раз они заставляли меня рыдать. А потом, когда я в следующие дни вновь брался за их книги, то каждый раз убеждался, что слезы мои проливались о себе самом. И кажется, что человек способен плакать лишь только из жалости к себе. Будь то боль физическая или моральная, но она касается только нас и ни к кому другому не имеет никакого отношения. Мы плачем, когда нам кого-то жалко потерять, но жалеем при этом только себя, оставшегося без того потерянного человека. И чаще всего мне жаль того самого себя, вся жизнь которого заключалась лишь в покорном ожидании своего времени, у кружащихся стрелок напольных часов. Того самого себя, кто прожил настолько убогую жизнь, что с его смертью никто ничего не потеряет, а ведь со смертью каждого человека должен умирать целый мир. Все люди разные, но это утверждение к внешним различим не имеет никакого отношения: - как сильно бы мы не отличались друг от друга физиологически, мы все равно будем похожи в этом плане процентов на девяносто. Но вот внутренний мир человека это уже совсем другое дело. Мы все живем в одной вселенной, в одной галактике, одной солнечной системе и на одной планете. Каждый камень, каждое дерево, каждый ручеек и каждая гора, любое животное и вообще все, что находится на планете Земля - все это само по себе не имеет никакого значения, оно обретает свой смысл лишь попадая во внутренний мир человека. И чем больше людей взаимодействует с помощью органов чувств с любым предметом, вещью, существом, явлением природы и пр., тем большим смыслом все это наполняется. Оглянись вокруг, все, что ты видишь, является тем, чем оно является только для одного тебя, все остальные видят это совсем по-другому. Параллельные вселенные уж точно не то, о чем пишут в фантастических книгах, они всегда рядом с тобой лишь руку протяни, они в каждом человеке, которому представилась возможность увидеть этот мир своими глазами. И когда умирает человек, вместе с ним исчезает целая вселенная, вселенная этого человека. Посмотрите на него внимательно, быть может получится осознать, что вместе с его вселенной, как часть ее, исчезаете и вы. Исчезает тот, кем вас видел умерший человек, вас просто становится меньше на одного, и эту вакантную пустоту сможет заполнить лишь новое знакомство с новым человеком, с новой вселенной, в которой вы поселитесь. Не потому ли мы плачем по умершим, что вместе с ними теряем и одну из вариаций себя, быть может самую лучшую из них?
     А что потеряет мир, когда уйду я? Есть ли внутри моей вселенной хоть что-то, о потере чего можно сожалеть? Какой должна быть маленькой и скрюченной вселенная у человека, который с юношеского возраста практически все свое время проводит на работе в границах нескольких наделов земли общей площадью в пару квадратных километров? Я же кроме них ничего в жизни и не видел. В детстве мы любили играть на железнодорожной станции, мы любили встречать состав, привозящий в город много всего разного интересного и полезного. Но я четко помню, когда мои друзья разбегались со станции по своим делам, я оставался провожать поезда, уходящие обратно на большую землю, увозящие огромное количество рыбы. Я смотрел им вслед и пытался представить то, что видит машинист из кабины локомотива, представить, как выглядит остальная страна. Такая же она, как наш маленький городок? Так же от нее воняет рыбой и безнадежностью? Мне всегда становилось грустно, когда уезжал поезд, хоть я тогда еще и не знал, что увидеть другой мир мне не суждено. Плохо, когда начинаешь завидовать протухшей рыбе - ее, хоть и дохлую, но увозят из этого давно уже сожравшего и переваривающего самого себя поселения. Мой мир не более чем коровья лепешка на бескрайнем поле неизвестной и закрытой от меня вселенной. Вселенная огромная, а лепешка бесконечно маленькая, но мне вот посчастливилось именно в нее и наступить. И как наступить... Чем я занимался всю жизнь, чем человек должен заниматься всю жизнь? Какова миссия существа, попавшего в этот мир, прожившего в нем под сотню лет, но ничего за это время так и не узнавшего, ничего не увидевшего, никого не любившего? Другой бы в защиту себя сказал о важности своего дела, за которым он не имел времени быть человеком, но как такое сказать о моем деле. Я смотрю на себя со стороны и не могу найти никаких разрывов, никаких пробелов в бессмысленной последовательности моих ежедневных действий. Выкопал, забил, закопал, снова выкопал, опять забил, закопал. Лопата. Молоток. Лопата. Кто мне объяснит, как мне объяснить это себе, как оправдаться перед жизнью за то, что я ее упустил, не заметил, потратив все время на эти три тупых механических действия? Это вопрос о правильно расставленных приоритетах. Вопрос, на который у меня нет ответа. Я бессилен в таких суждениях, бессилен до слез. Мы плачем, когда гаснет мир мудрого пожилого человека, ведь исчезает осмысленная вдоль и поперек вселенная, практически лишенная огрехов своего первозданного несовершенства. Мы плачем, когда обрывается энергичная, способная преодолеть на бегу любые собственные ошибки, вселенная молодого человека. Мы плачем, когда мир лишается детской вселенной ребенка, ведь только вселенная ребенка может быть такой, какой она должна быть - без известных недочетов. Но все скорее обрадуются, когда закончится мир, где ежедневным звуком может быть лишь стук лопаты о твердую землю и удары молотка по гвоздю. Не хочется быть тем, со смертью кого все только приобретут. Я знаю, что весь этот пессимизм замешан на алкоголе, он выйдет из меня вместе с потом уже ночью, когда вернусь к своей работе, но с каждым разом осадок после таких пьянок с писателями утрамбовывается на глубине моей души все плотнее и плотнее, превращаясь в тяжелый, давящий, сгибающий волю и тягу к жизни камень. Так было с Хуаном Хименесом, Уильямом Голдингом, Кобо Абэ, Францем Кафкой и многими другими, так это получилось и с Джоном Кутзее.
     Стук в дверь прервал мой хмельной сон тяжелыми ударами, болью отозвавшимися в мутной и уязвимой голове. Так всегда случается после алкогольных чтений, в остальные дни я обычно просыпаюсь самостоятельно за пять минут до прихода первого клиента. Принесли заказ на участок для простых смертных. Размер стандартный, без дополнительных сооружений. Ничего сверхъестественного. Оставили две бутылки подсолнечного масла и небольшую книжку Хьюберта Селби. Просмотрел план участка, нашел свободные места, предложил клиенту на выбор. Определились с номером, и жду прихода следующего. Когда погода хорошая, я встречаю посетителей на улице. Я знаю, что никто из жителей городка меня не обидит и не обворует, ведь я как старый дворовый пес, которого все знают, все подкармливают и не прогоняют, знают, что ему и так не много осталось. Но все же не всегда хочется пускать кого-то в свое жилище. За годы одиночества внутреннее убранство моей сторожки стало настолько моим личным, что, обнажая его на всеобщее обозрение мне становится стыдно и неловко, как бывает у человека, случайно раскрывшего свои интимные тайны посторонним. Сегодня опять дождь, да еще и ветер усилился до ураганного. До вечера дали еще два заказа, тоже не отличающихся какими-то особыми приметами. Если погода проявит хоть немного милосердия, то работы не более чем часа на четыре на пять, останется время на утренний сон.
     До середины осени не происходило ровным счетом ничего примечательного. Моя коллекция книг пополнилась десятком довольно интересных экземпляров. У людей пошел урожай, приносили много различных закруток, так что на питание жаловаться не приходилось. Несли и свежие овощи, да и крупы когда-никогда перепадали, так что запасы к зиме были практически укомплектованы, а ведь впереди была еще вторая половина осени, за которую эти запасы могут увеличиться чуть ли не вдвое если так пойдет и дальше. Значит и зимой будет попроще. Вот только за будущую зиму как-то беспокойно на душе стало. Когда уже начало казаться, что високосный год не успеет принести ничего катастрофического и разрушительного, что осталось продержаться пару месяцев, как на очередном мероприятии подслушал разговор двух денежных людей. Обсуждали они ту самую эпидемию, о которой я слышал еще полтора месяца назад в конце лета. Оказалось, что локализовать вирус в рамках одной страны на черном континенте не получилось, и постепенно он заразил там более полумиллиона человек. Страны этого континента традиционно не являются популярными среди туристов, поэтому ограничить передвижение туда людей с других континентов не составило большого труда, но этих мер оказалось недостаточно. В ходе исследований путей распространения заразы ученые поняли, что главными разносчиками вируса оказались речные и морские обитатели, из-за чего этот новый вирус и получил название "рыбий грипп". Пока людей изолировали друг от друга на суше, рыбы успели распространить заразу по всему мировому океану. И вакцины от этой напасти пока еще нет, поэтому ожидается, что правительствами всех стран будут предприняты максимальные меры по предотвращению распространения болезни. Больше ничего полезного подслушать мне не удалось, кроме того, что собеседников больше заботили не потенциальные жертвы эпидемии, а стремительно падающий курс национальной валюты относительно основных мировых валют. Мне совершенно непонятны все эти валюты и их курсы, но я понял, что наши родные деньги очень болезненно реагируют на любые мировые происшествия, которые порой никаким боком нашу страну и не задевают. Оба собеседника единодушно сошлись на том, что наши местные деньги могут среагировать абсолютно на любую новость: национальная валюта подешевела на фоне сообщений о легализации однополых браков в...., курс национальной валюты снизился из-за забастовки рабочих на заводе по производству контрацептивов в...., позиции национальной валюты пошатнулись на фоне слухов о высадке пришельцев в...., ну и так далее. Не знаю, кому и чем опасен курс наших денег, но создается впечатление, что за него в стране отвечают лунатики-контрацептивы, предпочитающие однополые браки. Я решил всеми правдами и неправдами выпросить у следующих заказчиков свежий номер местной газеты, чтобы более подробно почитать про эпидемию.
     Но уже прошло две недели, а других новостей о рыбьем гриппе, кроме тех слухов, я так и не узнал. Говорят, что на главном канале страны все спокойно, крутят старые комедии, а в газетах печатают поздравления с юбилеем никому неизвестных людей. Я поспрашивал у людей, что попроще, у заказчиков на участки для бедных.
...
- У рыболовов сейчас сформировалось нехорошее предчувствие. Состав ушел обратно на материк пустым, вся рыба осталась на заводе. Резервуары, холодильники, морозилки, все забито почти под завязку. Поговаривают, что на следующий месяц правительство заказ делать не будет, взяли паузу до прояснения ситуации с распространением вируса через рыб. Более подробной информации нет, мужики все на нервах, мол без трудодней на что они в конце месяца будут выменивать продукты и товары? Крупные артели распустили всех в отпуска, народ шатается без дела. Живую рыбу планируют выпустить обратно в море, заморозку и консервы оставят до получения новой информации. Не должно протухнуть, долежит думаю. Весь скоропорт раздадут заводским рабочим в качестве компенсации за неоплачиваемые отпуска. Вот такая, дед, жизнь в городе началась. Хорошо, хоть продуктами на месяц все затарились. Местные власти рекомендуют жрать экономно, мол неизвестно, как дальше это все повернется.
...
     После этого разговора проверил все свои запасы еды. Если даже со следующего дня мне перестанут за работу приносить провизию, то до весны все равно должен продержаться, вот только придется немного урезать суточные рационы. Делать этого перед зимой ой как не хочется. Зимой работа довольно часто превращается в каторжный труд. Благо климат у нас здесь довольно мягкий, морской. Летом редко бывает слишком жарко, а зимой не всегда земля промерзает даже на десять сантиметров. Только это и спасает меня от невыполненных в срок заказов. Хотя и такое случалось, когда морозы с недельку постоят, так до мягкого грунта и не докопаешься. На эти редкие ситуации у меня припасены лом и кирка. Сначала ими долблю верхний промерзший слой, потом уже лопатой дорабатываю. Оно и понятно, что в такой работе сил и энергии тратится гораздо больше, поэтому и ужиматься в еде зимой нежелательно, можно и в обморок свалиться от истощения. Только вот чем потом питаться весной? Если рыба действительно переносит эту новую заразу, если страна перестанет ее у нас покупать, чем тогда наши мужики будут себе на хлеб зарабатывать? Ох и тяжкое время может наступить, суровое и злое. Ох чувствую скоро работы то у меня прибавится, сдюжить бы, не загнуться бы. Хотя возраст уже такой, что загнуться можно и не от голода, а просто взять однажды утром и не проснуться. Страшно? Не знаю. Когда со смертью не то, что сталкиваешься каждый день, а буквально с ней работаешь, наверно уже и привыкаешь к ней, как к чему-то само-собой разумеющемуся. Вот умер мужик из артели. Утонул на работе. Молодой, еще и сорока нет. Все, как у всех: - жена, несколько детей, кто-то из родителей даже живой, куча друзей и коллег. Страшно? Можно пересчитать по пальцам двух рук, ну и двух ног, наверное, кому от этого страшно. А сколько пройдет времени до того дня, как эти посчитанные вновь станут смеяться? Неделя, месяц, год? Видимо зависит от человека. Так получается, что чем лучше был человек, тем дольше будут грустить после его смерти, тем дольше его могила не будет превращаться в заросший травой холмик. А если умирает пусть и хороший человек, но такой, которого при жизни никто не любил и даже близко не знал? Чем объяснить тот факт, что его могила будет приходить в запустение с той же скоростью, что и могилы абсолютно ужасных людей, которых буквально ненавидели все? И что, ставить теперь самоцелью оставить после себя хоть одного человека, кто будет траву косить на могиле, да крест покосившийся поправлять? По-другому никто не поверит, что ты бы хороший? Покажи свою могилу, чтобы я тебя увидел.
     Сидя на лавочке у своей берлоги я ощипывал тушку дохлой вороны. Она и еще парочка таких же неаккуратных попались в расставленные мною в округе силки прошлой ночью. Последние три месяца с конца зимы приходится питаться чем получится. Запасы еды закончились, воды - тоже. Хорошо сумел в прошлом месяце набрать с редких в наших краях берез соку, а то не факт, что дождевой воды мне хватит, чтобы не умереть от жажды. Прошлый год был небывало дождливым, кто его знает, может там на небе и не осталось для нашей грешной земли воды. Когда долго нет дождя, пью по чуть-чуть березовый сок. Вода в водоемах вся заражена, рисковать пить из них не хочется. Хотя может все уже и наладилось, вот только узнать мне про это неоткуда - люди ко мне не заходят уже давно. Тут к гадалке не ходи - в городе точно не все ладно. Помню, как все полетело к чертям с того момента, когда с отливом к нам не пришел очередной состав. Наверно задержался. Еще придет. Ни разу ведь не было, чтобы поезд не приезжал. Так рассуждали люди, но шли дни, а состава все не было. А потом начался прилив и наша пуповина, что связывает нас с материком, ушла под воду. Тогда уже всем все стало понятно. Говорят, жители в день прилива расходились с перрона по домам виновато опустив глаза, никто не разговаривал, никто друг на друга даже не смотрел, все видимо прекрасно понимали, чем все это теперь может закончиться. Градоначальник в тот день собрал жителей городка на центральной площади и пообещал любыми способами связаться с руководством страны, чтобы выяснить, когда ожидать поставку продовольствия. Ведь на тот момент надежда еще не умерла: - наш город на две трети состоит из опытных рыбаков и моряков. У нас на пирсах пришвартовано несколько десятков больших рыболовецких судов, на которых можно легко переправить припасы с большой земли. Но, как свойственно любой надежде, она умерла достаточно быстро, буквально на следующий день. Столичный ответ был жестоким и недвусмысленным. Руководством страны были приняты меры, ограничивающие распространение нового вируса по территории. Зонами повышенного риска объявили любые прибрежные поселения, особенно те, где активно велась рыбная ловля. Такие поселения закрывались на карантин на неопределенный срок. Введенный карантин не допускал въезда людей в такие города и выезда из них. Градоначальникам карантинных поселений постановлено запретить любой контакт населения с рыбой, а также требовалось провести лабораторные исследования анализов абсолютно всех жителей на предмет выявления зараженных. Любые попытки нарушить карантин будут пресекаться и повлекут за собой уголовную ответственность. За анализами ко мне никто не приезжал, так что возможно я и остался единственным, кого не проверили на наличие вируса. Сегодня, спустя полгода, понятно, что вируса у меня нет, раз до сих пор еще живой. Некоторое время после объявления карантина вроде ничего и не поменялось. Мероприятий было не больше, но и не меньше, чем в другие года в это же время. Вот люди стали немного другими, и этих отличий с каждым днем хоть по чуть, но прибавлялось. Да и за мои услуги стали тогда расплачиваться странными вещами, ни о какой еде речи уже и не шло. Несли различную кухонную утварь, ставшую постепенно бесполезной в виду стремительно тающих в городке запасов продовольствия. Оно был бы обычный вирус, так на рыбе бы нашей кормилице продержались бы сколько надо, но запрет на ловлю местные власти подкрепили сливом топлива со всех баркасов и заправочных танкеров. Говорили, что были тогда введены даже дневные нормы питания на человека, соблюдая которые жители городка начали увядать на глазах. И в первую очередь взрослые, которым приходилось отдавать последний кусок дневной нормы детям. Насмотрелся я тогда на эти осунувшиеся серые измученные лица наших мужиков, опытных моряков и рыбаков, закаленных многолетним трудом в море, которых казалось ничто не способно сломать, но которых лишал сил и ставил на порог смерти голод.
     Последняя воронья тушка была разделана. Всех трех зажарил на открытом огне костра и съел особо не дожидаясь, когда они остынут. Мясо сухое и жесткое, но глупо сетовать на то, что дает тебе жизнь. Спички, вороны и костер - вот три составляющих, что поддерживают во мне последние остатки сил. Заканчиваться эти составляющие будут видимо в этом же порядке, поэтому и озаботится надо мне в первую очередь о спичках. Ворон пока заметно меньше не становится, а деревьев для костра хватит как минимум до того момента, как я ослабну настолько, что уже не смогу их срубить. Пора устроить вылазку в город, здесь видимо мои дела уже окончены, никто меня не потеряет. Солнце указывает на то, что сейчас около девяти часов утра, погода ясная и пока еще более-менее прохладная, незачем откладывать поход в город на более поздний срок. Единственная приличная одежда - костюм и белая рубашка повисли на мне как на том огородном пугале. Конечно, я догадывался, что потерял в объемах на столь скудном питании, но только надев костюм понял насколько сильно. Жаль, что другими туфлями взамен утонувших в грязи я так и не обзавелся, придется идти в калошах. Неудобно как-то, люди увидят - засмеют. Но не босиком же идти в самом деле. На всякий случай сунул в карман паспорт, с первой страницы которого смотрел незнакомый 25-ти летний молодой человек, мои первые и последние в жизни деньги, положил в заплечную котомку последнюю бутылку березового сока и вышел из сторожки. Дверь не стал даже прикрывать. Да и зачем: - брать у меня все равно нечего, а так хоть жаркое солнце из сторожки немного сырость выпарит. С того раза как меня обворовали трое жителей нашего городка, я стал проще относится к своему и без того немногочисленному имуществу. Это случилось, когда город видимо уже умирал от голода. Они там все знали, что у меня здесь какие-никакие запасы еды имеются, ведь они же сами этими запасами со мной и расплачивались за работу, но пришли не все, пришли только трое. Я тогда из-за увеличившегося количества работы в сутки был больше похож на собственную тень, чем на живого человека, наверно потому они на меня внимания и не обратили. Среди белого дня, когда я вернулся с участков чтобы принять новые заказы, и сидел в углу сторожки на табурете, они сняли дверь с петель, хотя она и не была закрыта. Увидев меня, они как-то быстро и виновато отвели глаза в сторону, и больше старались в мою сторону не смотреть. Забрали абсолютно все продукты, включая сваренную мной кашу, и молча ушли. И как только у меня тогда хватило сил повесить дверь обратно - не знаю. А оставлять сторожку вот так без двери не очень красиво, ведь должны прийти заказчики, которые и так не любят ко мне ходить, а тут еще и эта дверь. Хотя будь у меня пусть и терем расписной, а не жалкая лачуга без двери, вряд ли люди стали бы ко мне приходить с большим воодушевлением чем обычно. Так повелось, что людей моей профессии не очень любят. Да, ценят. В чем-то может и уважают. Но не любят. Вот повивальных бабок, тех любят, они ведь встречают новую жизнь, они первыми являются тем, кто рождается в этот мир. Выполняя такую работу, они сами за много веков стали символами нового начинания, и в умах людей ассоциируются исключительно с радостными эмоциями. Я же всю свою жизнь людей провожаю. Эдакий антипод повивальной бабки. Та помогает жизни начаться, я же помогаю ей закончиться. По сути вся жизнь человека — это короткая прогулка от теплых рук повитухи до моего холодного молотка, вколачивающего гвозди в крышку гроба. А они все стоят и смотрят. И хорошо, что народ у нас столь суровый, что плача и стенаний не всякий раз увидишь, но умом то всегда понимал, что времени проститься им всегда не хватает. А мне затягивать никак нельзя - у меня часто и очереди случаются - с тяжелым сердцем всегда закрываю крышку. И как это сердце еще продолжает висеть на том же месте в грудной клетке с тем непомерным грузом, что взвалил на себя за все время работы? С такими мыслями и вышел с территории кладбища опираясь на черенок от старой лопаты.
     С самого утра идти в сторону города в это время года удобно, т.к. солнце светит в спину и не слепит глаза. Сегодня оно не просто светит, а греет, причем греет очень прилично. Довольно быстро черный пиджак прогрелся настолько, что под ним и под белой рубашкой по спине побежали ручейки пота. Заметил за собой, что постоянно озираюсь по сторонам, стараясь разглядеть в окружающем пейзаже что-то такое, что как-то заранее меня могло бы подготовить к тому, с чем придется столкнуться в городе. Я не видел людей уже месяца два точно. За это время я в обычное время хоронил под двести людей, а в условиях эпидемии эта цифра могла быть в несколько раз больше. И главный вопрос - где сейчас все эти покойники? Почему их перестали привозить для погребения? Или вирус уже никого там не оставил в живых? Пройдя всего лишь не больше километра почувствовал насколько сильно отвык мой организм от нагрузок. Раньше, когда физический труд занимал у меня большую часть суток, все мышцы были в постоянном тонусе, что позволяло мне работать практически без устали. Сейчас же я чувствую усталость в каждой мышце своего тела. Появилось желание повернуть назад, добраться до своей берлоги, лечь на лавку и спокойно все это разом закончить, но это уже слабость. За всю свою жизнь я не нашел времени для слабости, и нечего тогда начинать этим заниматься именно сегодня. Проковыляв так может еще с пару километров услышал позади характерный звук, который не мог принадлежать ничему иному, как едущему по дороге автомобилю. Щурясь от солнца пытался разглядеть стремительно приближающуюся машину. Я их практически не вижу, значит они меня видят очень хорошо. Когда до нее оставалось не больше двадцати метров, поднял руку в приветствии, но машина проехала мимо. Не притормозила, не посигналила, как случалось ранее, просто умчалась вдаль. Те несколько секунд, что я видел ее удаляющийся зад, мой мозг судорожно искал объяснение этому событию, перебирал варианты оправданий водителю, что никак не отреагировал на меня, но ничего придумать так и не смог. Это был самый обыкновенный частный автомобиль, а не какой-нибудь спецтранспорт, за рулем которого мог теоретически находится человек с большой земли, который меня не знает. С одной стороны, эта машина, этот человек за рулем должны были меня как-то воодушевить, развеять панические мысли о гибели всех жителей городка от вируса, но никакого душевного подъема не было. Потому что у этого события была и другая сторона, и она всколыхнула страх, в существовании которого я сам себе не хотел признаваться. Что же на самом деле страшнее для одинокого могильщика? Остаться одному на своем кладбище в качестве единственного выжившего или остаться одному на своем кладбище рядом с родным городом, населенным все теми же людьми, продолжающими жить своей жизнью, но просто забывшими о существовании одинокого старика? Я разумею, что не так страшно остаться одному, как быть одиноким среди людей.
     К окраине городка добрался только к середине второй половины дня, потратив на весь путь в два раза больше времени, чем мне требовалось раньше. Часто конец трудного пути придает сил, но только в том случае, когда идущий знает ту цель, к которой стремится. Тот же, кто идет наугад, рискует свалиться без сил у самой финишной черты. Сел у края проезжей части прямо на землю, не особо уже заботясь о чистоте парадного костюма. С какой-то отрешенностью понял, что не смогу больше сделать ни одного шага. Мимо проезжали автомобили как в сторону города, так и на выезд из него, но к ним уже давно привык. Пока добирался сюда, встретил с десятка три машин, что говорило лишь об одном - город продолжает жить. Ни одна из них никак не отреагировала на дряхлого старика, ковыляющего с черенком от лопаты по обочине дороги. Выпил остатки березового сока, что только раззадорило сводящий от голода желудок. Не то, чтобы пропали мысли о будущем, а с ними и необходимость экономить воду, просто само это будущее стало смотреться каким-то туманным и расплывчатым. Если попробовать без эмоций оценить то положение, в которое попал, то в сухом остатке остается факт: - жители городка больше не хоронят своих покойников на городском кладбище. Для меня это означает только то, что мои услуги здесь больше никому не нужны, я остался без работы. Солнце медленно спускалось к закату, о чем свидетельствовала постепенно удлиняющаяся тень от моей бесформенной фигуры. Когда я затылком добрался до противоположной обочины дороги, асфальт окрасился в кроваво красный цвет, значит до сумерек не более часа. Я не знал, что делать дальше. С одной стороны, безусловно нужно было доковылять до администрации и все выяснить, но я не хотел ничего выяснять, я боялся той правды, которую мне там могли открыть, боялся потерять смысл своего существования. И дело даже не в том, что кроме того, как рыть могилу, прибивать крышку гроба и потом его закапывать я больше ничего не умею, а в том, что вряд ли смогу теперь делать что-то другое. С наступлением темноты начала раскалываться голова. Может от голода, а может и от оглушительного городского шума, от которого я отвык уже настолько давно, что сейчас не мог различить составляющие его части, воспринимая его просто как поток непонятных, но очень громких звуков. Со стороны моря повеяло прохладой, обещающей холодную ночь, как бы не промерзнуть на этой пыльной обочине в легком пиджаке к утру. Последними мыслями в отключающимся от усталости сознании были такие, что не придавали особой важности тому, наступит для меня завтрашнее утро или нет.
     Очнулся от того, что кто-то назойливо лизал мне лицо.
- Тобик, фу. Фу я тебе сказал. Прекрати, вдруг там заразу какую подцепишь. - Голос принадлежал мужчине, которого в темноте мне было сложно разглядеть. Он рывками пытался оттащить за поводок довольно крупную собаку, которая непонятно из каких побуждений то ли будила меня, то ли собиралась сожрать. Хотел было заслонить лицо от собаки, но сил на это найти не смог. В итоге мужик оттащил своего питомца в сторону и теперь с интересом разглядывал меня в свете фонарика. Закрывать лицо от слепящего света сил тоже не было, поэтому просто зажмурил глаза.
- Дед, ты чего тут лежишь? Хворый или пьяный? - Он присел рядом со мной на корточки. Собака послушно села позади него. Мне не хотелось ему ничего отвечать. Почему-то мне казалось, что, посветив на мое лицо, он должен был бы меня узнать. Наверно. А может мне так казалось лишь потому, что всю жизнь я как больного ребенка растил в себе эту потребность быть значимым для людей. Для всех людей. А теперь эта потребность подобно раковой опухоли завладела всем моим существом настолько, что быть неузнанным для меня сродни трагедии. Я всю жизнь встречал людей лишь в горе: - обязаны ли они меня помнить и узнавать? В праве я от них этого не то что требовать, а даже просто ожидать?
- Ты говорить можешь? Кивни что-ль, если слышишь меня. - Я слабо кивнул.
- Отлично. Ты откуда здесь взялся?
- С кладбища, - прошептал я слабым голосом, хотя сначала даже не поверил, что он меня услышал, настолько тихим получился ответ.
- И что ты там делал? Там ведь уже месяца три как никого не хоронят. Вон она замена кладбищу небо коптит, зато конфликтов с соседями больше не будет. - Я посмотрел в сторону, которую указывал мужик, и увидел то, что еще днем принял за новую котельную. Пазл внезапно сложился в четкую и ясную картину - в городе построили крематорий, и городское кладбище теперь превратилось в бесполезный подземный улей с сотами забитыми под завязку мертвецами.
- Так чего ты на кладбище делал то?
- Работал, - ответил я, и вероятно этим ответом его сильно удивил. Он сказал, что даже и не знал, что на кладбище кто-то вообще работает. Мол могилы копали городские службы экскаватором, а еду и прочие вещи, включая книги, люди оставляли там согласно местным обычаям, чтобы душе усопшего не было столь тоскливо ожидать своего часа до отправки в мир иной. Тогда я напомнил ему, что накануне похорон ко мне приходили заказчики, чтобы сделать заказ на могилу, что в дни похорон именно я именно этими руками вколотил тысячи гвоздей в тысячи крышек гробов.
- Погоди. Ты хочешь, дед, сказать, что все это время на кладбище был только ты? Это не от городских служб там дежурили люди? Я же там похоронил и деда с бабкой, и отца, и дядю, и двоих из пяти сыновей. Но хоть убей не помню, чтобы с погребением помогал один и тот же человек. - Услышав это, я попросил, чтобы он осветил себе лицо, тогда я смогу его разглядеть. Когда он это сделал, я перечислил ему даты похорон, номера участков, имена всех тех, кого он перечислил, и их годы жизни. Потому что я его узнал. И я всегда серьезно относился к своей работе. Настолько серьезно, что помнил каждого, кого похоронил. Я свято верил, что это действительно кому-нибудь нужно.
- Ну ты даешь, дед. Ты что правда всю жизнь прожил на кладбище? Как такое вообще возможно? - Он предложил мне пойти к нему домой, а наутро следующего дня обещал связаться с администрацией города и узнать про такого работника, как я, про которого всем городом забыли, когда был построен крематорий.
     В следующие несколько дней я набирался сил, живя дома у этого мужика. Он оказался бухгалтером одной из рыболовных артелей города. Жил он в небольшой квартире на окраине города вместе с супругой, мальчиком подростком и маленькой дочкой лет пяти. Двое старших сыновей уже жили отдельно. Мне отвели место на кухне, где у них был раскладной диван. Каждый день утром бухгалтер уходил на работу, а вечером возвращался чтобы сообщить, что по моему вопросу пока ничего узнать не удалось. Жена два раза в день кормила меня завтраком и обедом, а вечером мы ужинали все вместе. За эти дни я узнал, как во время карантина за кусок хлеба люди были готовы убить друг друга. Как средний класс ходил с погромами в коттеджный поселок денежных людей, но еды там так и не нашел, потому что оказалось богатые даже и представить себе не могли, что может настать время, когда на все их миллионы нельзя будет купить элементарно еды. Рассказали мне и о высокой смертности жителей городка: кто от голода, кого убили, а кто и сам в петлю от безнадежности залез. Самым интересным и странным в то время было отсутствие каких-либо признаков заражения новым вирусом у людей. Весь мир бил тревогу, а у нас тишина. И эта тишина убивала людей морально - никто не понимал, почему поезда с продукцией так и не приходят с материка. Городское руководство ничем не могло помочь своим жителям, но оно озаботилось возрастающей с каждым днем смертностью. После трех месяцев карантина в городе построили небольшой крематорий, и покойники перестали быть проблемой, зато появилась потребность в специальных урнах для праха. Производство таких урн на поток поставил местный гробовщик, лишившийся работы из-за отсутствия спроса на гробы. Потом прошел четвертый месяц карантина, и мужики, уставшие смотреть на умирающих от голода детей, отправились на рыбалку. Никакие запреты не могли подействовать на них, хоть под страхом смертной казни, терять было уже нечего. И народ стал есть рыбу. Сначала самые отчаянные рыбаки, потом простой народ, а за ними и администрация с денежными людьми. И не произошло ровным счетом ничего. Сам вирус оказался одной из разновидностей гриппа и убивался на раз-два более-менее крепкой иммунной системой. А уж чем-чем, а крепким здоровьем наш городок славился всегда. Заразился каждый и каждый благополучно переболел, многие даже без симптомов. На этом эпидемия закончилась. На большой земле остались больные люди с хроническими недугами, которые еще продолжают бороться с вирусом, но карантин отменен и поезда пошли в обоих направлениях, как и прежде. Да, численность населения городка заметно упала, но все прекрасно знают о нашей плодовитости - наверстаем. Ну а что касается смотрителя кладбища, оказалось, что в администрации города о такой ставке ничего не знают, а человек, чья фотография красуется в моем паспорте, уже лет сорок как признан умершим. Такого статуса он удостоился, когда должен был поменять паспорт в сорок пять лет, но не сделал этого. Тогда его искали по прописке, но квартира оказалась пустой. Никаких родственников в городе не обнаружилось, поэтому и было принято решение выписать свидетельство о смерти. Тогда я попытался спрашивать про деда и прадеда, которые работали на кладбище до меня, но в ответ все только пожимали плечами, мол такой должности как смотритель кладбища никогда и не было. И если кто там и работал, то исключительно по доброй воле.
     На этом я решил прекратить свои попытки найти для себя с чьей-то помощью мотивацию жить дальше. Я поблагодарил мужика и его семью за оказанную мне помощь и отдал им все те деньги, которые заработал на одном из последних погребений денежных людей. Сумма эта оказалась достаточно большой, и эти добрые люди не могли скрыть охватившей их радости. Возможно они смогут купить на эти деньги что-нибудь значимое. Мужик предложил подвезти меня на машине, и я охотно согласился, ведь отдых не может повернуть время вспять, и сил на обратный путь я явно не накопил. У кладбища он хотел подождать меня, чтобы потом отвезти обратно в городок, но я сказал, что вряд ли управлюсь быстро и не хочу тратить его время попусту. Он уехал, а я зашел на территорию кладбища, но не почувствовал себя дома, как это было раньше. Наверно это нормальная реакция человека моего возраста, которому только что сообщили о бесполезности всех его телодвижений, которые он совершал в жизни. А ведь уже не переиграть, жизнь прожита, и нет никого, кто мог бы со стороны оценить ее по достоинству. Херня все это получается, что смыслом мы сами наделяем свою жизнь. Ничего мы не наделяем, мы просто думаем об этом, и думаем только так, как это удобно нам самим, а в итоге, уже взявшись за ручку последней своей двери, понимаем всю бессмысленность оставленного позади. Доковылял до сторожки. Она простояла несколько дней открытой, и действительно показалось, что солнце и жара сделали свое дело - внутри стало намного суше и уютнее, но оставаться там совершенно не хотелось. Взял вроде лопату, дай думаю пройдусь облагорожу наиболее старые могилки, но и это сделать заставить себя не могу, не могу никак выкинуть из головы тот факт, что всю жизнь помогал людям хоронить своих покойников только потому, что считал это нужным и важным делом, потому, что так делал мой дед и прадед. И, что самое обидное, ничего кроме этого так и не успел сделать. Включая главное. Да, теперь я понял, что должно определять смысл жизни каждого человека. Жизнь нужно прожить так, чтобы, когда тебе уже под сотню лет, когда ты разваливаешься на куски от старости, когда ты рыдаешь ежедневно по безвозвратно ушедшим бессмысленно прожитым дням, рядом был молодой и жадный до знаний ум. И этот ум должен слушать тебя и впитывать все, что ты говоришь. И говорить нужно во многом о том, как ты положил большую часть своей жизни на глупые мысли, бесполезные действия, безответственные поступки и желания, рождающиеся из прихотей. Ты должен стать для этого молодого сознания примером того, как жить нельзя. Если он потом спустя десятки лет не превратится в такую же ноющую развалину, значит твоя жизнь не была прожита зря. Но случится ли такое когда-нибудь, очень сомневаюсь. Я был для деда этим молодым умом, но своим таким обзавестись не смог.
На закате я вышел из своей хижины и пошел в сторону нашего фамильного участка, прихватив с собой перочинный нож. При свете последних лучей заходящего солнца я как мог старательно на надгробии, что установлено на могиле деда, накарябал ножом свое имя, дату рождения и дату смерти, которую прочитал в свидетельстве о смерти, любезно выданном мне в городе. Старался то я старался, да надпись получилась мягко говоря через одно место, как, впрочем, и вся моя жизнь. Сложил ножик, убрал в карман, поплотнее запахнул куртку, лег на могилу деда и под пронзительное карканье ворон стал ждать.
«...И я уйду; один - без никого,
без вечеров, без утренней капели
 и белого колодца моего...
А птицы будут петь и петь, как пели.»
= Хуан Рамон Хименес=

=И.Югов. Апрель 2020 г.=