Не высохшие слезы

               

                1

Наверное, они любили жизнь с ее первозданной, дикой природой, с неожиданными загадками и тягой к познанию нового, к любви, как мощного стимула быть на земле. Бесспорно, перед существующей угрозой гибели они верили в свою силу отстоять землю, хранящую остатки и дух предков.

Всех, всех мы, живые люди, мы объединили их под названием «Бессмертный полк».

Толчком к моему участию в шествии «Бессмертного полка», как у  других участников, стали воспоминания о рано оборвавшейся жизни дорогого человека, рано лишившегося земного счастья.

После смерти матушки я постарался сохранить часть памятных для меня вещей. Среди документов оказалась стопка писем. Попалось письмо от боевого товарища с фронта Великой Отечественной войны, в которой участвовал и погиб отец. Он был свидетелем последних минут боя. «Василий Евгеньевич командовал взводом противотанковой батареи, - писал он. – Немцы осуществили танковый прорыв. Ваш муж был ранен. Его не удалось подобрать отступающей частью». В письме высказывалась надежда, что отец мог попасть в плен, что его владение немецким языком могло помочь в изъяснении и спасти жизнь. Кроме того, при уходе на фронт, чтобы максимально облегчить отправку домой писем, матушка передала три конверта с заполненным домашним адресом. Все оказались в стопке сохранившихся документов, два из которых имели читаемый вид. Третий был опрометчиво рваным, имел разводы чернил с обширными пятнами от влаги. В конверте оказалось письмо без следов сырости и предназначено для чужого адресата. По всей вероятности, военная цензура при проверке перепутала письма. Такая ошибка давала силы надеяться и ждать.

В этой же стопке документов находилось свидетельство о гибели  отца в феврале 1942 года под Ржевом в поселке Старица. Когда в Подольске для широкого доступа стал работать Всесоюзный Военный архив, удалось узнать, что отец был посмертно награжден орденом Красного знамени. Прошло много лет. Надежды на возможное чудо исчезли, и с поддержкой внука я решил разыскать место захоронения отца.

Мы сели в авто и двинулись в путь, длиной в сутки. Небо было переполнено толпой облаков, настраивающих на минорный лад неизвестности. Я смотрел на мелькающую дорогу и пытался оживить ушедшее время, связанное с воспоминанием короткой, довоенной жизни с отцом.

В канун Великой Отечественной войны отец вместе с другими научными работниками должен был поехать на постоянную работу в Германию. Всесоюзный Теплотехнический институт, где он работал, был организован в 1925 году для внедрения в стране плана ГОЭЛРО (Государственная электрификация России) и стал Национальным центром теплоэнергетики и теплотехники. На открытии присутствовали Ф.Э. Дзержинский и П.Д. Троцкий. Директором института был назначен крупный советский ученый Л.К. Рамзин, который говорил: «Брешь между теорией и практикой теплотехники потеряет свое значение лишь тогда, когда сеть электростанций будет конкурировать  с сетью железных дорог.»

В 1930 году было открыто уголовное дело Промпартии. «О вредительстве в промышленности». Был арестован Л.К. Рамзин, объявленный главой Промпартии, которого обвинили во вредительской работе путем создания кризиса в энергохозяйстве страны, а также в шпионской работе для «Торгпрома», находящегося  во Франции. Репрессиям подверглись тысячи специалистов, что привело к «некомпетентному и неэффективному» руководству промышленностью. Отсутствие специалистов вынудило Вождя страны согласиться отправить молодых, проверенных людей за рубеж на обучение и закупку энергетического оборудования.

Отец в числе группы научных работников института вместе с семьями прошли тщательное оформление, и 18 июня 1941 года группа выехала за рубеж. Подготовка документов нашей семьи на выезд была задержана из-за желания родителей отправиться вместе со мной. Потребовалось решение Председателя Верховного Совета СССР М. Калинина, после чего были куплены билеты на 25 июня 1941 года.

22 июня 1941 года началась война, и отцу было предложено заменить поездку в Германию на Швецию. Он отказался и вместе с группой ученых добровольно ушел на фронт.

Дорожные воспоминания стали толчком продолжить затягиваемую туманом историю военного времени. Мы подъезжали к Ржеву – начальной точки путешествия.

Город встретил нас низкорослыми домами, почти утратившими из-за оккупации и старости боярскую одежду, и лишь кое где сохранившиеся куски наряда позволяли печально бахвалиться своим прошлым. Кирпичные строения стояли также понуро в ожидании небесной руки. От посещения иностранцев и бессилия своего восстановления город самостоятельно законсервировался. На вопрос о месте нахождения краеведческого музея остановившийся местный житель , будто отгоняя от себя назойливого комара, цепко махнул рукой, дополняя разъяснение  молчанием и широко открывшимися глазами куда-то вдаль.

Мы плутали по корявым улицам, утрамбованным скачками автомобильных колес, пока не выехали к одинокому безмолвному зданию. Оно стояло внизу от дороги на берегу Волги. Оставив возле проезжей части машину, по мало протоптанной тропинке спустились к входу. Музей оказался торжественно безлюдным, и только пройдя первый зал, нас встретил с задумчивым настороженным лицом мужчина, впоследствии оказавшимся и директором, и экскурсоводом, и кассиром. Узнав, что гости из Москвы, с нескрываемым желанием он рассказал нам об ужасах событий, происходивших вокруг Ржева.

На одном из стендов висел приказ И.Сталина об освобождении оккупированного и неприступного города в течение 24 часов. Город не был освобожден ни за сутки, ни в течение нескольких дней. Войска несли большие потери, но продолжали пытаться выполнить приказ Главнокомандующего.

За неисполнение приказа пугали расстрелом. Армейские командиры докладывали, что приказ выполняется, медленно продвигаемся вперед мелкими группами. Такими донесениями можно было избежать расстрела. Ржев освобождался 14 месяцев. По официальной сводке во время боев погибло более миллиона солдат. Директор музея считал, что в действительности было убито около двух миллионов человек.

Мы приобрели множество рекламных проспектов и фотографий и с теплыми напутствиями и с ориентацией по подаренной географической карте продолжили поиск. «Мерседес» аккуратно сполз с асфальта на грунтовую дорогу, которая вела в неряшливый, беспризорный перелесок.   Кривая колея была опоена водой. По всей видимости, недавно прошел дождь. Некоторые деревья росли из батогов. Встретившийся человек на вопрос о возможности проехать по проселку , сообщил, что приезжие туристы без помех катают на « Жигулях». На появившейся развилке дороги вдали обнаружилось длинное одноэтажное здание, рядом с которым покоилась ампутированная сельхозтехника. Нужды подъехать к нему не было и оно исчезло за осинами. Дорога, будто чувствовала немецкую кровь, глубокой колеей старалась схватить за колеса. Внедорожник не сердился , а где-то с напускным превосходством собранности над расхлябанностью вальяжно напрягся.

Перед поездкой в Интернете я видел снимки из немецкого архива, как танки Рейха преодолевают российское бездорожье. Почудилось, как вдруг из-за поворота дороги выползает вражеская махина с черной дырой направленного на тебя орудия. Мою фантазию рассеяло бессильное хлюпанье колес. Пришлось столкнуться с  реальной проблемой и в столичном одеянии вылезти из авто. В ход были пущены рядом торчащий мусорный хворост, огрызки сгнивших деревьев – все, что можно было вытащить из воды. «Мерседес» злился на нашу безалаберность и, кажется в гуле вращающихся покрышек слышалась  известная  немецкая  ругань на наши дороги. Возникла необходимость  посетить ранее мелькнувшее одноэтажное здание.   
 

Прыгая с кочки на вдруг попавшуюся сухую прогалину, оттуда рядом с колеей на суглинок, и снова куда-то на островок, за полчаса мы добрались до знакомого перекрестка и повернули к одноэтажному зданию. Мы оказались среди заброшенного без кузова ЗИЛа, хромого на переднее колесо трактора «Беларусь»,  с вертикально задранным хоботом прицепа. Мертвая жизнь оживилась, когда из ворот вышел мужчина в скукоженной телогрейке, разбитых керзовых сапогах с незагорелым приятно бледным лицом и поношенной кепке. «Роман» - так представился он и протянул для пожатия руку. Он ни о чем не спросил нас , как бы готовый принимать все на веру, и был полон внимания. Мы объяснили цель поездки, случившееся происшествие и попросили помощи.

Погода заулыбалась, отодвигая ласкутчатое одеяло облаков. Я почувствовал глухоту от  окрестного покоя. Не ухоженность территории, бесхозяйственность хранимой техники, безлюдность исчезли, и голова заполнилась безалаберным покоем.

Не успел  во весь голос расчирикаться севший на распахнутую гаражную дверь воробей, как из ворот лихо выехал переконструированный в вездеход УАЗ. Казалось, что кто-то развернул картину Сальвадора Дали «Останки автомобиля, рождающего слепую лошадь, кусающую телефон». На заимствованных от КАМАЗа колесах двигалось живое тело, с закрепленным на верху кабины вывернутым на изнанку  ржавым прожектором, тянущимся куда-то в высь. В нескладном неухоженном существе, как фейерверк, сверкало гордое бахвальство русского умельца.

Видим ли мы то, что предстает перед нашим взглядом, если  восприятие  вдруг затуманилось фантазией? Если мы видим что-то другое, для красочности жизни явью можно пренебречь. Так я и поступил.

Вызволить из плена грязный, поникший «Мерседес»  оказалось, как любое здешнее деяние, довольно легко и просто. Хулиганистый  «УАЗ» за крутой зад тянул внедорожник. Я наблюдал за скорбной процессией и видел волшебную метаморфозу: дюжий стал  немощным, интеллект спрятался от людских глаз, комфорт превратился в не ухоженность, мокасины стали похожи на лапти, форма одеяния , как у карабкающегося пьяницы, превратилась  в жеванную робу. Когда операция была завершена, Роман проявил доброжелательность и предложил отвезти нас на ближайшие захоронения.

Мы сидели на жестком заднем сидении. Он вез нас, не снижая скорости, по затаенной под лужами дороге. На ухабах машину подбрасывало, на кривых участках наши бока бились друг о друга. Опасались съехать в кювет или вовсе перевернуться. Держались, поддерживая тело на руках, упертых в сидение.

 «В этих местах шли ожесточенные бои. В лесу мы находим старое оружие, каски, следы погибших солдат, - не отрываясь от дороги,  как бы между прочим, говорил Роман. Внезапно бурелом расступился, и мы оказались у огороженного низкими железными прутьями кладбища. Из-за влачащегося для нас время хотелось поскорее начать поиск.  Я выскочил из машины и в нерешительности, как поступить дальше, остановился у ограды. Роман шагнул через забор , и мы последовали его примеру.

Захоронение было небольшим, и я быстро прошел между могилками. Надписи родной фамилии на табличках не оказалось. Несмотря на неудачу, я вдруг почувствовал влажный, слегка земляничный запах прелых листьев, который отвлек от стремления быстрее двигаться дальше. Опьяняющий аромат дикой природы заставил отвлечься от поиска и посмотреть на погребение другими газами. Души усопших витали среди новорожденной кладбищенской травы. Они чувствовали острое одиночество, жалость к себе за испытанную многократную смерть во время жизни, за забытье или безуспешные поиски родными людьми покоящихся останков.

Следующая остановка произошла у деревенского кладбища, сбоку приютившим воинское захоронение. Оно выглядело как близнец, ранее обследованного двойника. Отличие было лишь в том, что солдатские могилки занимали меньшую часть деревенского кладбища. На кладбище было много старых и уже гниющих крестов. Встречающиеся надгробья говорили усопшим о любви и нежности, пожелания спокойного сна, о повиновению богу.

Я нес свое горе, стараясь ничем посторонним не засорять его и не делиться с им. И все таки, после увиденного массового несчастья у меня внезапно открылось сердце. Казалось, что все упокоенные вошли в него, мы стали целым. Я чувствовал их души, которым захотелось уделить внимание и пожелать покоя. У могил я старался глазами по черным буковкам найти знакомую фамилию, и вновь меня ждало разочарование.

Роман сообщил, что рядом в заброшенной деревне живет старушка, Прасковья, которая заботливо ухаживает за всем погостом. Мы попросили познакомить с ней. В центре солдатского захоронения возвышалась бетонная с рельефным изображением пятиконечной звезды стела. Вокруг, словно братья по несчастью, в печальном оцепенении выстроились земляные горбики-могилки с зелеными чуть покосившимися железными табличками с фамилиями погибших или с одной общей надписью о времени погребения. Во всем чувствовалась чья-то заботливая рука.

Ее домик с трудом поднялся с колен и чуть накренился на бок. Его окружали уже отцветшие кусты сирени. Развешенная между сухими ветками тонкая сетка, сверкающая  испариной лесного пота, демонстрировала скрытую от чужих глаз жизнь: в ожидании своей жертвы сердитый паук сидел на чистой, безукоризненно правильной, очевидно, только что сотканной паутине.

В сенях нас встретила чуть сгорбившаяся старушка с внимательными, добрыми глазами Тепло и уютно было в светлице, где ощущение  одиночества  вытеснялось заезжими  туристами.

Прасковья Илларионовна, так величали матушку, не пожелала покинуть родные места, где были погребены ее родственники. Она жила благодаря вниманию окрестных жителей, привозивших ей хлеб и другие продукты. Длинный стол, покрытый клетчатой клеенкой, был, словно взлетная полоса, пуст. Над столом в центре висел матерчатый абажур, кое где покрытый черными точками от мух. Вдоль стены у окон тупо стояла длинная отполированная людом скамейка, с краю которой лежали пропеллером сложенные старые газеты. Прозрачно белое утомленное лицо Прасковьи с пушком на впалых щеках вводило в замешательство от мысли о перенесенных невзгодах и испытываемых теперь лишениях. При этом все в ней дышало сонной, но необыкновенно сильной жизнью. Нам был непостижим ее образ жизни к чему стремятся все. Ведь она могла вместе с другими жителями деревни переехать в благоустроенный поселок. Лесное бытие полно неведомого. Она жила с верой в добро деяние, и жизнь проходила на языке, понятном только ей.  Захотелось больше узнать о здешних местах,  о военном времени и далеких событиях, связанных с ними. Радушная светелка, таежный покой располагали к задушевной беседе. 

Роман жил, как говорят, «на подножном корме». Помимо раскопок на местах сражений, он организовывал для туристов посещение мест захоронений. Для приезжих бабушка Прасковья относилась к живому экспонату, и по ее реакции на посетителей Роман устраивал условное застолье. Пока мы объясняли хозяйке цель визита, он вышел из дома, быстро возвратился с бутылками местного пива и предложил послушать Илларионовну о событиях, случившихся много лет назад. Нас пригласили за стол, и мы услышали историю жизни человека в тылу врага. Пока Роман разливал по стаканам пиво, солнце проводило наискось по столу широкий луч, то бледневший, то разгорающийся вновь, как бы настраивая внимание  на окружающую нас тишину и покой.

Прасковья не стала опускаться в ту пору, когда жизнь можно было отнести к небытию, когда время делилось на наших и немцев, когда существование зависело только от себя. Она только собиралась пойти в школу, как началась война. Отца забрали на фронт, который вдруг оказался совсем рядом, и еще не наступила зима, как деревню захлестнул кулачный бой между обвешанными, как рождественская елка, оружием немцами и прикрывающимися одной винтовкой отрядом солдат. Такие битвы оканчивались бессмысленными жертвами или пленением, в числе которых оказался отец Прасковьи. Главный город округи, Ржев, был оккупирован немцами, и жизнь в окрестностях теплилась за счет спрятанных скудных заначек, подаяниями леса, привычек к голоду и надежды на будущее, в которую мало кто верил.

После освобождения территории матушка Прасковьи получила сообщение о пропаже отца без вести. Это означало, что их часть попала в плен. Семья так же узнала, что на таких военнослужащих распространяется приказ Главнокомандующего И.Сталина об ответственности военнослужащих за сдачу в плен. Семьи пленных лишались пособий и любой помощи, а в особых случаях подлежали аресту. Прасковья Илларионовна и мать не были репрессированы:  просто лишились общественного внимания. Карабкающееся по циферблату ходиков время тянулось около пятидесяти лет. После смерти матери ей не удалось устроить личную жизнь, вынудило ее законсервировать в себе естественную людскую заботу о человеке и  вложить душу в местное погребение.

Моя жажда в поисках родного человека постепенно превратился в насыщенность разочарованием от старательно выведенных кисточкой столбиков, колонок, строчек с чужими фамилиями усопших. Отчаяния не было, и последние доступные захоронения завершили поиск и оставили в наших сердцах память о воинах, свершивших поистине великое дело – победить мировое зло.

Наступило время расставания с Романом. Алеша достал из кармана бумажник, передал ему щедрое вознаграждение и тот, в знак неудержимой эмоции, лихим русским ударом сверху распахнутой пятерней проштамповал каждому из нас протянутую руку               

На обратном пути  решили посетить строящийся Ржевский Мемориальный комплекс, расположенный на месте губительных боев под Ржевом. Площадь мемориала была равна нескольким футбольным полям. Большая часть территории оказалась пустой в ожидании постоянно прибывающих останков. Треть пространства была заполнена надгробьями с почти стандартными, лаконичными надписями; «Здесь захоронены лейтенант   (фамилия), сержант  (фамилия) и еще 846 (или другое количество) бойцов. Таких могилок было много, и я впервые отказался их обследовать. Вера в чудо находки пропала..

      Я сидел рядом с внуком, был благодарен ему за совместное путешествие, но где-то подспудно скреблась мысль о том  что наши безуспешные поиски могут вызвать у него негатив в оценке целесообразности поездки. Возникшее опасение появилось от наблюдений за современным молодым поколением, по иному оценивающему использование  времени.

      Возвращение домой началось с обоюдного молчания. Появившаяся грусть не покидала меня. Мы удалялись от  где-то затаившихся останков отца, которые окончательно расстались с надеждой на их поиски. Внук интуитивно почувствовал причину моего молчания. Разговор начался внезапно.

       - С окончанием поездки стараешься обобщить увиденное своими глазами. Память и уважение к Великой Отечественной войне у нас уже зашито  в ДНК с рассказами старшего поколения, книгами, фильмами. Но чем дальше уходит время, тем сильнее притупляются чувства и осознание самой крупной трагедии ХХ века. -  Внук взглянул в мою сторону, будто по выражению лица хотел убедиться в степени внимания к своему откровению.

       - Наше посещение краеведческого музея, и эмоциональный рассказ директора о трагических 1942 – 1943 годах, многократных приказах Сталина  об освобождении Ржева и, как результат, сотни тысяч убитых за несколько дней и многочисленных следов «долин» и «рощ смерти». Наступление часто без всяких военных хитростей, отвлекающих и обходных маневров. Просто -  в лоб.

       Переживания внука застали меня врасплох. Откровения одного поколения перед другим не всегда заканчиваются одинаковым взглядом на обсуждаемую тему..

       - Поразителен масштаб событий. Чуть более, чем за год под Ржевом погибло до полутора миллионов солдат то, что сопоставимо по численности с жителями сегодняшнего Мюнхена.

       Я слушал впечатления Алексея о посещении музея и отмечал для себя увиденное и услышанное другими глазами.

       - Переживания становятся более острыми, когда события касаются тебя лично. Впервые я так подробно узнал от тебя предвоенную жизнь деда ( он упростил и не стал называть прадед ). Он стал как будто  ближе, роднее. Желание найти его было настолько сильным, словно нас троих ждала личная встреча. На мой взгляд, нашу миссию мы выполнили, побывали у дедушки в гостях, почувствовали местность и весь ужас Ржевской битвы. Удивительно, я почувствовал родство с человеком, с которым был знаком по фотографии.

Бесчисленные, безмолвные могилки, погребальные с именами усопших таблички, постаревшие, гордые стелы – все тяготило, крадучись заполняло, будто подставленный под капель сосуд, сердце, усиливало душевную боль. Народ – мудрец, народ – мечтатель, склонный философствовать, научившийся выживать, геройский в смерти, сомневающийся в  возможность самой истины, перенесший запредельные тяготы – объединился в память о победе. В путевом размышлении я вдруг открыл, как сохранить все это в себе.

               
                2

Осторожно между кубиками домов со стороны Тверской улицы протискивались невнятные черты без антрактной музыки. По мере приближения к ней звуки постепенно распрямлялись, превращались в знакомые мелодии песен военных лет . «День победы», «Три танкиста», «Смуглянка» - музыка, не вырывая из рук знаки гордости – фотографии, подхватывала под руки, подбадривала чеканить шаг, толкало на незнакомые общения. Выходы к колонам были ограничены. Пришлось воспользоваться случайной подсказкой идущей на звуки музыки женщины. Торжественные сборы не располагают к внимательным разглядыванием окружающих тебя людей. С легкого взгляда, эскизно можно было отметить ее возраст, игриво колеблющийся между тридцатью и пятьюдесятью годами, природную благодать выпуклостей в женских привлекательных местах , баритональность тона. Колонны, как тела целующихся влюбленных то стихийно сжимались, то, словно насытившись, раздвигались.  Оголяли покрытый соринками асфальт.

От Пушкинской площади процессия опускалась вниз, Яркое солнце заставляло молодежь распахиваться, раскрываться и нести на плечах или захлестнув на бедрах снятую одежду. Терпеливые к зною жались к теневой стороне улицы. Добравшись до Центрального телеграфа, известного при торжествах для ветеранов советского времени, как трибуна фотографий членов Политбюро ЦК КПСС, поток уперся друг другу в спины, глубоко выдохнул и замер. Над нами на изогнутом, как на гусиной шее, столбе дежурил светофор, продолжавший нести мужественную службу. Для автомобилистов он демонстрировал сохраняемую властность, для безрульной публики –  свою никчемность и тайную грусть.

Впереди расплескивалось море разноцветных (цветов государственного флага) надувных шаров: дети и девушки – зряшные слои публики, наиболее слабые к знакам внимания – в пилотках и бескозырках, с флажками, имитирующими Знамя Победы над Рейхстагом. Доминирующим участием в пестром поле народного дизайна парили фотографии родных и близких участников Великой Отечественной войны. Большинство из них были сняты в военной форме. Для шествия с фотографией я нашел лишь снимок для заграничного паспорта с существующим на то время советским дрес-кодом: в темном новом пиджаке, в темной сорочке, с темным галстуком и прямым сосредоточенным в объектив взглядом. Временами для сохранения по линии движения прямого разворота я смотрел на фото отца  и вспоминал поездку в Ржевскую область. Всякий раз восстанавливалась картина дикой природы, сиротливые захоронения в местах боев, неизвестные имена погибших и, глядя на бесконечное движение колонны, становилось понятно, какая малая толика душ погибших была покойна за память.

 Природа сжалилась и горстками разбросала по небу пушистые облачка, которые все настойчивее  старались принять участие в торжестве. Накрывшая прохлада не могла подействовать  на излучаемую огромную позитивную энергию. Музыка продолжала поддерживать дух победителей.

Мы приближались к завершению на Красной площади шествия. Святое место всегда вызывает у русских людей душещипательные воспоминания. Парад и Праздник Победы, ликующие демонстрации, не прекращающиеся рассуждения о мавзолее, народные гулянья – все это воскрешается при вступлении на брусчатку площади. Вот и теперь у впереди идущих обнаружилось желание поторопиться идти вперед.

Вдали за Храмом Василия Блаженного облака разрывались, лишь на мгновение обнажая яркую весеннюю синеву. Мы продолжали движение в произвольном темпе, а небо незаметно превратилось в сплошную тучу, набухшую дождем. Ливень начался мгновенно. Мы оказались не подготовленными к нему. Масса разбилась на кучки, быстро заполнившие сухие места у стен домов. Попытки втиснуться имели эффект губки, которая чуть поддалась и тут же вытолкнула своей сыростью. От сильного дождя пузыри выпрыгивали из пасти водостоков и мгновенно лопались. Спрятаться было некуда и с мокрыми головами мы по бурным ручьям  пошлепали вверх в Старый город  вдоль с трудом выдерживающих жесткий косой ливень громады зданий. Одежда, обувь были пресыщены влагой, которая стекала с нас, как с зонта. Путь шествия был подвергнут испытаниям жары и дождя. Мы шли ради памяти за погибших, ради благодарности за защиту от зла, за веру в будущее, которое подарили нам. Я возвращался с шествия домой, неся в ушах многоголосое  «Ура».