Василий Макарыч

 Был у нас в отряде* штурман такой, - Василием вроде бы звали его Макаровичем. И по-моему был он еще Шевелевым. Но, Макарыч он же Макарыч и есть, потому  и звали мы его просто Макарычем. И он ничего не имел супротив этого, и всем так было удобно. А возглавлял этот Макарыч производство ремонта помещения нашего, где отряд наш тогда и располагался. Помещение то оно хотя и было ну очень уж стареньким, зато ремонту в нем по моему вообще никогдашеньки ни разу не было. С самих тех времен, кои именуются временами царя Гороха.
А тут же еще вот оно дело какое. – В Салехарде, городе нашем, дома таким образом строились в те времена, что уже по прошествии лет трех или пяти смело можно было причислять их именно к той самой эпохе. До того же и  эпоха эта была в отношении строительства развитой.
- А все дело в том, - уверяли большие знатоки,  - что грунты здесь дескать немного, а толи и очень плавающие... При этом делали совершенно многозначительное выражение лица, что должно было придать ему еще более героический и деловой вид. После чего совершенно ничего не оставалось собеседнику как  сделать выражение лица хоть бы примерно такое же, и так же многозначительно и делово ответить: А-а.... На самом же деле не было как и быть не могло, каких либо грунтов особенных и иных причин кроме как разгильдяйство и халатность с беспечностью. – Вот эти три основные кита на которых зижделось всё в те времена всё капитальное социалистическое строительство. Полагаю так же, что не только в городе Салехарде. В Финляндии, например, Канаде ли, Норвегии, иль на Аляске, в сходных или даже еще более тяжелых условиях о таких результатах в строительстве даже не слыхивали. Коньки всех многоэтажных сооружений, выписывали обычно совершенно уникальную... не линию даже, но скорей таки фигуру.  При том у каждого здания фигура эта была своя, эксклюзивная. Многоэтажность ограничена была цифрой два, за исключением трех-пяти более высоких конструкций. И то были конструкции все же более капитальные, и даже каменные, то есть кирпичные.  Что враз перебивало все веские доводы знатоков по поводу грунтов лютой особенности. Здания эти стояли вполне себе устойчиво, смирно, и очень давно, т.е. более десяти лет. – Почему, и как такое могло происходить с ними? - по этому необычайному поводу знатоки обычно отмалчивались и лишь разводили руками.... Что могло означать или:  «хм, - бывает», или «судьба», видимо.... Все эти небоскребы, этажностью три и пять, располагались в центре. Администрация, еще какие-то ведомства. Обычные же постройки были причудливы и неповторимы, и на фоне таких же шедевров в глаза практически не бросались. Как совсем не бросались в глаза такие явления как шторы, например, висящие не параллельно стене, а все же с таким небольшим, но все же наклоном, градусов от трех и до пятнадцати, иногда больше, но это редко.... Или любой катающийся предмет можно было всегда найти в одном и том же строго определенном месте, где бы он не был обронен. – Все это и были причины от которых содрогнулся и обратился в тлен союз наш нерушимый. Но, это всё позже.  А тогда.... Тогда он уже начинал разрушаться. Отрасль, великая и могучая некогда отрасль «Гражданская авиация» в числе множества отраслей умирала у нас прям на руках. И чтобы хоть как-то занять высвободившийся от летной работы персонал, затеяли в нашем отряде ремонт произвести. Так и сказали, кто, мол, желает летать, тот и  должен отряд починять. И тем преференции будут устроены в этой связи. Ну, в общем, мы с корешем Саней поверили. Как позже выяснилось – зря. Но, и э то после. А пока – мы подписались под это слово «ремонт». И мы ведь летать с корешем очень хотели.
А Макарыч видать шибко в строительных вопросах разбирался не на шутку ретиво, и вот он, значится и возглавлял в этой связи дело это. Ага.
Вот как–то однажды взывает меня ко себе тот самый Макарыч. И чувствую по ощущениям, что далеко не для благодарности он это меня так нетерпеливо зовёт. И вот я и иду к нему. А беспокоиться мне было особенно-то не за что. Дело же в том всё, что я практически любую работу любил работать. Это меня так не то Ваня Вервай, а не то Фофан еще научил. – Это институтские еще мои боевые и хорошие такие товарищи. И уже тем более, коль скоро делать работу эту все равно придется тебе, то уже по крайней мере делать её с  любовью на много и интересней, и так же полезнее. Не говоря о том даже, что и работа в целом тоже сильно выигрывает от этого. Хотя главнее, естественно, что сам ты очень как сильно выигрываешь. Ведь же когда работа нравится, то и делаешь её с охотой, то есть как любимое дело. От которого ты практически ни чуть не напрягаешься, и даже хочешь делать и делать такую работу. – Вот до чего такое учение мне оказалось пользительным. И таким образом был я всегда на работе как бы, так сказать чуть ли  не навеселе... То есть пребывал на ней в приподнятом таком слегка настроении. Всегда улыбался, а то и смеялся аж, ну или над не любившими эту работу подтрунивал. И то по дружески так, и по-хорошему. Жалел я завсегда этих, на  которых не смешно было смотреть, очень  мне за это дело завсегда делалось. Мучились они, и работу мучили, и результат от их деятельности был тоже мучительным очень.
Ну, да ладно, иду до Макарыча, чего это, думаю, ему опять где-то да не понравилось. Заводит он меня в комнату. А мы сперва-то все вместе работали. То есть все одной кучей и в одном месте. От того не было возможно понять кто работает, а кто только мучается. И тогда разделили нас по бригадам что ли. И каждому свой фронт работ дали, ну и, соответственно и ответственность... то есть же индивидуальная. А я все посмеиваюсь, все веселюсь я, а и чего мне, когда мне это всё нравится. К тому же работа-то, - простая, не трудная, а именно – дело не хитрое. А если и хитрая где выпадала работа, так ту я и еще больше любил.
Ага, заходим с Макарычем в комнату. А там швы между плитами стеновыми должны были будто бы быть замазанными. Аккурат все бригады наши и занимались делами этими. – Ну, там и вовсе просто все в этом деле. – Замазки-то как таковой, естественно, никакой не было. Как не было, впрочем, и инструментов нормальных, профессиональных. Зато была завсегда смекалка смекалистая, и аж почти две полные бочки (!). Одна с олифой или чем-то на вроде того, другая с краски какой-то неопределимо жестокого цвета, хотя многие и утверждали, что она белая...  И  всякая другая еще ерунда безполезная, но для ремонта совершенно необходимая. Среди ерунды этой был не то мел, не то гипс строительный, никто из нас тогда этого не знал точно иначе расход мог бы сильно повыситься (возможно, и для нужд наиболее для сердца близких стали бы это использовать), и еще опилки разные всяческие и тоже во множестве. И очень же просто должно было дело делаться, при наличии особенно Макарыча и смекалки его профессионально-строительной. А так оно, собственно, всё и делалось. – Надо было соединить олифу, с ерундой этой в относительно достойной пропорции и вот тебе на – получай на все случаи жизненные любую ты не то замазку, а не то и затирку, толи и аж шпаклевку даже, но самого наивысшего сорта. И если много замазывать надо, то добавляй туда больше и крупной опилок фракции. Если же мелкие щели, и просто щёлочки, то опилки и вовсе не кидать туда можно, а обойтись только порошком (не то гипсом, не то известью, не то еще ерундой какой угодно). Главнее тут любовь свою сохранить было, ну и конечно же соблюсти консистенцию. То есть, как и говорил уже, - дело не хитрое, хоть и интересное, словом – мне нравилось.  И если туговато вдруг получилось, то смело олифой той-же разбавить завсегда можно слегка или краски малость плеснуть. А как наоборот жидковато если, то сыпь туда смело чего угодно, и доводи до желаемого состояния. А уже настроение – это как и обычно, - то есть должно быть только хорошее, хотя и отличное и еще лучшей. А я с таким настроением комнату воднова делал раза в два, а то и еще аж быстрее обычного. Ну, это когда так очень уж вдумчиво, серьезно и аж с щеками такими  надутыми от напряжения якобы подходить если, а именно основательно. Деловито так, не то делово только, но очень старательно, и главное – серьезно оченно. Так ну очень уж очень старательно, что и смотреть невозможно почти. – До того ж соболезнования неимоверно напрашиваются. Но, я совсем не умел никогда так работать.
И  я свою комнату сделал быстренько и шарахался туда-сюда, веселился и анекдоты во всю травил кому попало. И еще серьезным парням усиленно так, но и весело соболезновал.
Итак, заходим с Макарычем в комнату. А там... Ух ты ж... ё.. ж ты моё... Вернее нет, не моё, конечно же. Там как раз жидковато, видимо, получилось сильно... И все, что там в швы было заложено, медленно, но верно из них вытекать соизволяет. И впечатление общее, прямо сказать если, - не очень хорошее. А оно там везде вытекает, а швов же и щелей разных там вполне  везде очень достаточно. И словно на стены на все много насрано. – То есть это везде так почти, хотя временами аж и еще больше этого. Ага, жидким таким, на вроде птичьего. Смотрю и восхищаюсь. – Эко же, - думаю, - и мастера! – Эко ж и отчебучили!
- Однако, - говорю Макарычу,  - не очень таки и хорошо, получается как я посмотрю... - Подозреваю, - говорю ему, - консистенция, видимо таки, не очень дружная, в том плане, что чуть-чуть жидковатая, да?.
Он тогда еще пуще на меня взгляд свой строгий нацеливает, и аж чуть ли не удивляется. То ли от моей наглости, а толи просто не ожидал, что мне это дело таки тоже может не очень понравиться. И мы с ним продолжаем эту комнату так не очень гативно рассматривать. В целом-то ощущение у обоих, что в руки работникам серьезно так словно насрали таки. И далеко не по детски совсем, а не то так же, т.е. по-птичьему. Нет, в самом же деле, ведь же работали таки люди, и они же не могли не замечать этого... – Не очень приятного, если и еще круче не охарактеризовать.
- Так это, что же, спрашиваю у Макарыча, - наверняка ведь всю комнату переделывать надо будет теперь? - Ай-яй-яй, как же не  хорошо. И эту гадость еще сперва выковыривать... Наверное много времени может уйти на всё вот это дерьмо? Но, так-то, вообще-то не очень красиво, конечно же получилось. Очень не хорошо совсем, однако же, говоря мягко.
Он тогда строго так и говорит: Вот и именно, и ты, - говорит, - побыстрее-ка  уже... в смысле – налаживайся, и начинай заниматься.... серьезно только... И то есть без уже этих твоих всяких там шуточек.
- А, вона оно дело-то в чём, - думаю. А ну-ка пойдемте-ка, - говорю ему во-о-о-т сюда, Василий Макарович. И веду его в другую комнату, где давненько уже все закончено, где все и блестит и сверкает, и уже давно высохло даже.  Заходим. – Тута, - я говорю, - как Вам, нормально ведь будет, приемлемо? Он еще большее изумление на меня выказывает. – Думает, видимо, что я издеваться опять продолжаю. – Это, - говорит он, - самое то... И там, я от тебя хотел бы точно такого же...
- Таки, от чего же, - говорю, - от меня? Наверное правильней будет хотеть этого от того кто и наделал это... в смысле то... оно которое... там... почти что птичье...  – Ну, да, - говорит он, а разве не ты это....оно... там наделал?
- Не, - говорю, - я это здесь как раз делал, а там я и не знаю кто это.... Там всяко люди более серьезные заниматься имели честь. - Очень старательные, - говорю, - такие парни...  сознательные, не чета мне, раздолбаю весельчаку. Да они и сейчас вон, где-то тут-же, рядом..., стараются... Аж отсюда кряхтенье слегка ихнее слышно... А я вот закончил уж, хожу, веселюсь, околачиваюсь да жизни вот радуюсь.
Очень на это удивился Макарыч, и даже совсем не поверил мне. – До того не на шутку он был недоверчивым, этот наш руководитель строительный, и одновременно штурман отрядный, Василий Макарович.
Уже и не знаю, сообразил он в чем и где был подвох спрятан. А только уважаемые им строители так и выказывали полное, всепоглощающее почти свое старание. И старание это разностороннее, такое аж чуть не  неистовое всяк заслуживало, конечно же, всяческого уважения. Жаль с результатом там не так все у них торжественно  складывалось. Я же на уважение, какое-то особенное Макарыча не претендовал тогда особенно.  Зато любил работать, и любил пошутить, и то и другое люблю  и по ныне. И всем  того же советую. Отдельное, кстати, спасибо за это и Фофану, и Ваньше Верваю, товарищам моим стародавешним.

* Речь тут о 319-ом летном отряде СФАКТАТ (Салехардский Филиал Авиа Компании ТюменьАвиаТранс). Началом девяностых годов то время характеризовалось тогда.
Эко же и времена были, таки не на шутку веселые...
11,04,20