Любовь Михайловна

Любовь Михайловна почти 40 лет работала учительницей литературы в обыкновенной средней школе.  Ушла на пенсию не по здоровью и немощи, в её кажущейся хрупкой фигуре ещё не истлел жар жизни, чувствовалась лёгкость, бодрость, речь была рассудительной, лаконичной и твёрдой. Ушла вынужденно от невозможности сеять «разумное, доброе, вечное», в связи последними нововведениями в школах.
А как вы думаете должна относиться советская учительница, с трепетом  и любовью всегда относящаяся к классикам русской и советской литературы, если из программы стали исчезать Радищев, Чернышевский, вот-вот уберут Л. Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, поговаривают и «Тихий Дон» Шолохова.
Из советских классиков убрали: «Как закалялась сталь», «Поднятая целина» «Мать», из Маяковского проходят только «Облако в штанах»! А ещё: «Пётр 1», «Разгром», «Молодая гвардия»!
Страшно!
Вместо них теперь изучают писателей-эмигрантов, которых не могло быть школе при СССР: от Шмелёва до Солженицына.
Советский период попал в немилость за идеологию, а русские классики за что?

- Вы понимаете, Любовь Михайловна, - доверительно и успокаивающе, сбавив свои обычные децибелы до полушёпота, говорила ей завуч Нина Владимировна, надвинув своё крупное тело на изящную миниатюрную «фарфоровую статуэтку». – Там утверждают, что только так мы можем вернуть интерес детей к чтению. Как дети могут освоить полторы тысячи страниц романа «Война и мир» после комиксов и гаджетов? Им бы чего-нибудь лёгкое, игривое, увлекательное, про себя.
- Я с вами не собираюсь спорить, Нина Владимировна, но скажите откровенно, вы сами-то верите, что после всего этого из них вырастит что-то настоящее, придут ли они к чему-нибудь подлинному?
- Дорогая моя Любовь Михайловна, это не наше с вами решение. Мы можем только честно исполнить свой профессиональный долг. Тем более, как вы сами знаете, в этом мире всё течёт...
- Извините, честно не получится, - сказала она и написала заявление об уходе.

Живёт Любовь Михайловна одна. Так получилось. Муж умер более десяти лет назад, а дети: сын и дочь проживают за границей.
Муж работал инженером на ламповом заводе, высокого роста, сильный, энергичный,  казалось, они были не пара, но у них было нечто объединяющее, обручальным кольцом соединившее вместе, это – любовь к бардовской песне. Они и познакомились на Грушинском фестивале, сидя рядом, вкупе с другими, подпевая Никитиным. Потом разговорились, и оказалось, что приехали из одного города. С тех пор никогда не расставались.
Ламповый завод обанкротили в городе одним из первых. Муж очень переживал, что потерял статус кормильца, устроился к частнику за мизерную подачку, но вскоре у него обнаружили рак, мучился не долго.
У сына тоже высшее техническое образование, но пока учился, закрылись практически все крупные предприятия. Наступать на грабли отца он не стал, рассудив, что если он не нужен родной стране, то найдёт себе работу в другой. Сейчас живёт в США, женат, работает в крупной фирме, как сам рассказывал; имеет две дочки, которые довольно сносно разговаривают по-русски.
Дочь – медик, живёт во Франции с каким-то владельцем торговых бутиков, детей нет. 

Общается Любовь Михайловна со своими детьми и внучками если не по скайпу, то телефону, - смотря где застигнет звонок, и себя покажет, и на детей посмотрит. Конечно, все зовут, даже насовсем, особенно сын, у которого пока квартира, но скоро купит свой дом. Да, у сына скоро будет свой дом, она так этим гордиться!
Но как уехать от своей жизни?
От соседок по подъезду, от сумасшедшей Клавдии, бойкой подружки детства, не менее десяти раз побывавшей замужем, так и успокоившись, кто будет в очередной раз её успокаивать, или добродушно ворчать. От другой подружки Анны, которая живёт в своей квартире на птичьих правах, потому как зять взял ссуду в банке под её залог, а бизнес не пошёл. Не оставлять же бедняжку на улице!
От внука соседки, который теперь рычит на всех, показывая, как хорошо он выговаривает букву «Р». От трелей сереньких соловьёв на даче, и не менее виртуозных в певческом исполнении принаряженных варакушек.
 Даже от вещей в квартире, купленных всегда по обоюдному решению с мужем, где ещё не до конца выветрился его дух, и прямо-таки ощущается его дыхание.
 От могилы мужа, куда она приходит спеть ему песню, и послушать, как он подпевает.
                «Ах, телега ты моя,
                Вдребезги разбитая.
                Ты куда несёшь меня,
                Всюду позабытая?
                Мой коняга так устал,
                Сонная дорога.
                Колокольчик зазвучал,
                Переливом трогая.

                Диги-диги-дон…

                Ночь прошла, поёт рассвет,
                Будто путь недлинный.
                И звучит его сонет
                Музыкой старинной.
                Рысью конь мой поскакал.
                Светлая дорога.
                Колокольчик всё звучал,
                Переливом трогая.

                Диги-диги-дон…

                Но ненастье подошло
                Как-то незаметно.
                Листья в небо унесло
                Налетевшим ветром.
                Солнце спряталось у скал.
                Мокрая дорога…
                Колокольчик всё звучал,
                Переливом трогая.

                Диги-диги-дон…


Нет, она не убивалась в горе. Жила, как дышала, но теперь только для себя. Как можно убиваться, если ещё жил тот духовный мир, который они построили с мужем, когда в голове, звучали их совместные песни под его гитару, такие как Ю. Визбора:
 

                «По прекрасному Чюрлёнису,
                Иногда по Остроухову
                Мчались мы с одной знакомою
                На машине «Жигули».
                Заезжали в Левитана мы,
                В октябри его пожухлые,
                Направлялись мы к Волошину,
                Заправлялись, как могли.
                По республике Цветаевой,
                Через область Заболоцкого
                С нами шла высоковольтная
                Окуджавская струна…».

А иногда подойдёт к окну, и, вдруг, вспомнится А. Фет:

                «Ещё светло перед окном
                В разрывы облак солнце блещет,
                И воробей своим крылом
                В песке купаяся, трепещет.

                А уж от неба до земли
                Качаясь, движется завеса,
                И будто в золотой пыли
                Стоит за ней опушка леса.

                Две капли брызнули в стекло,
                От лип душистым мёдом тянет,
                И что-то к саду подошло,
                По свежим листьям барабанит».
            
Конечно, можно было развеяться, съездить в гости к детям, и когда-нибудь она это обязательно сделает, хотя, сейчас, потеряв работу, это будет сложно. Дети попытаются оплатить все дорожные расходы, но она знает, как тяжело даётся каждая копейка, если зарабатывать своим трудом, и никаким образом не может себе позволить залезть в чужой кошелёк.
 Есть вариант, проверенный многими знакомыми: отвезти своё тело на море, погрузить в солёную воду на солнцепёке, и если на короткое время, то она ещё может себе это позволить, - но разве это удовольствие? Лучше, конечно, свозить это тело на Балтику, побродить босиком по кромке набегающей волны, по песчаным дюнам. Хотя, чего его туда тащить, если можно просто почитать А. Жигулина и море реально заблещет перед глазами солнечными бликами, поражая бесконечностью, и могучими возможностями живого, дышащего организма, распахнёт ласковые объятья, и шепнёт в лицо, выдыхая утреннюю свежесть, «растворись во мне…»:

              «День ни солнечный, ни пасмурный,
                Как несмелая любовь.
                Ни кораблика, ни паруса,
                Словно музыка без слов.

                Хвойной сушью мягко выстлана
                В сонных дюнах тишина.
                Легкомысленно, бессмысленно
                На песке шуршит волна.

                И почти не выразимая
                Начинается с утра
                Предосенняя, предзимняя
                Предпечальная пора…

                Улетят в воспоминания –
                Не забыть, ни передать –
                Наши тихие гуляния,
                Золотая благодать.

                Только музыка прощальная
                Всё же внятно говорит,
                Что совсем не беспечальная
                Нам разлука предстоит.
 
                Что когда-то каждой клеточкой
                О последнем этом дне
                Дрогнет сердце хрупкой веточкой,
                Как от ветра на сосне».

Она всегда говорила, что люди, тащившие свои тела на всякие достопримечательности, заморские пляжи абсолютно лишены, воображения, и, отчасти, духовности, им обязательно надо себя куда-то физически погрузить, всё пощупать руками, сделать сэлфи, для отчёта, в то же время получая истинное удовольствие только от банки выпитого пива, развалившись на берегу в шезлонге. Им важнее не слушать Моцарта, а попасть в Зальцбург на его родину, хотя кто сейчас едет в Зальцбург? Лучше в Турцию, или в экзотику, чтобы совсем выключить мозги, распластавшись на пляжном лежаке.

 Сейчас бы  в турпоход сходить, посидеть вечером у костра, попеть песни:

               «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены.
               Тих и печален ручей у янтарной сосны.
               Пеплом несмелым подёрнулись угли костра.
               Вот и окончилось всё, расставаться пора…».

 А потом заночевать в палатке. Или в спальном мешке под открытым небом. Вы когда-нибудь спали под открытым небом в ясную погоду на природе? Сразу не уснёте, - космос полностью вас поглотит! Звёзды яркие, не такие, как в пыльном городе, подсвеченные искусственным светом. Смотришь, и - дух захватывает и от их бесчисленного количества, и от своего безбрежного воображения, уносящего реальность в самые потаённые уголки Млечного пути, и собственной памяти; и ещё от захлестнувшего восторга и счастья, постепенно переходя в другую реальность под тривиальным названием - сон.

 Но всё это теперь не осуществимо, потому как «иных уж нет, а те – далече», а в оставшихся она постоянно будет искать ответный взгляд мужа.

Что она делает одна дома в четырёх стена? Занимается обычной женской работой. Любовь Михайловна хозяйка – хоть куда! А это, сами понимаете, бесконечная рутина, которая, впрочем, никогда ей не надоедала. Иногда приходят подруги, и она потчует их пирогами с чаем. Иногда выходит погулять, пройтись по парку, посидеть на скамеечке рядом с какой-нибудь семейной парой с детьми, порадоваться их счастьем, - она же русский человек и не может без людей!
Но, в последнее время делает это всё реже, потому как народ сильно изменился, стал злее, молодёжь без матов не может связать двух слов, и девушки в этом лидирует. Наступает какая-то повсеместная деградация. Потребности только естественные, не как должно у человека.
 Страшно.
И телевизор практически перестала смотреть, особенно новости по главным каналам, - это какая-то истерика сомнительного происхождения!

Так и живёт в своём мире, пуская туда только близких, потаённо надеясь, что в следующей жизни всё, может быть, возвратится, напевая иногда любимую песню мужа:

               «Губы окаянные
               Думы потаённые,
               Бестолковая любовь,
               Головка забубённая.

               Всё вы, губы, помните,
               Всё вы думы знаете.
               До чего ж вы моё сердце
               Этим огорчаете!

               Позову я голубя,
               Позову я сизого,
               Пошлю дролечке письмо,
               И мы начнём всё сызнова».


P. S. Удивительно получается, что самые душевные песни для русских сочиняли и кореец Ким, и грузин Окуджава… Видно, душевность – она не имеет национальности, как доброта, так же как и подлость и ненависть.