Баллада о черной кошке

    Их было двое, почти одинаковых, но он - больше и крепче ее. У них были белые носы и груди, и все лапы - в аккуратных носочках, только разной формы и длины. Откуда они взялись по весне в новом микрорайоне, никто не знал, да и не интересовался; много народу сюда переезжало со своим зверьем, и добрая половина этого зверья не приживалась на новом месте и покидала своих хозяев, отправляясь на прежнее место жительства. Намного больше половины этой половины так и не достигало цели своего путешествия и оседало в чужих пенатах, постепенно привыкая и обрастая привычками чужих улиц и дворов. Что касается ее, то она явно была лишена в детстве комнатного воспитания и происходила скорее всего из деревни, которая располагалась тут же, через дорогу. Он, конечно, - один из многих странников, выполнивших свою роль первым войти в дом и - выйти, - потому что совсем не понравилось. Ей было что-то около года, ему - за три, за четыре. Они любили друг друга. Все было очень просто. И они, право, так бросались в глаза, что не смотреть на них было невозможно...

    ...Они носились между железных прутьев забора. Потом прятались друг от друга в редких кустах. Тело ее, натянутое, как струна, вибрировало до самого кончика тонкого хвоста, потом спущенная стрела летела к большой черной мишени, и тут же следовал быстрый взрыв из мелькающих лап и хвостов, с короткими мяуканьями и мгновенной новой погоней. Не знаю, с кем выходя на битву, он кричал ночью, но он всегда оставался победителем, и они были вместе...

    Продолжались заморозки, и шерсть у него была большая и теплая. Я выносила ему колбасу и мясо; он начинал при мне есть, но никогда не съедал все. Право, не знаю, чем он питался помимо этих подношений, - невозможно было представить его роющимся в помойке; гораздо охотнее думалось о мышах и крысах с перебитым хребтом и о голубях с перегрызенным горлом. Никого, кроме меня, он не признавал, да и ко мне относился как-то снисходительно-покровительственно, хотя странно было бы предположить от него какое-то другое отношение. Мы никогда не играли вдвоем, и даже втроем, да и ни с кем они попросту не играли и не общались, кроме друг друга и окрестных собак, которые тоже не часто с ними связывались. И не было ничего, могущего разрушить эту закрытую систему, да и к чему было ее разрушать...

    ...Он шел по дну канавы, прорытой для кабеля, а я шла по краю над ним. Она носилась по всему микрорайону, мелькая на каждом перекрестке, и иногда мяукала, зовя его. Они поссорились, вот ведь какое дело.
    - Слушай, она же тебя здесь не найдет.
    Он и ухом не повел, твердо и уверенно ставя мохнатые лапы на мерзлую землю.
    - Ну ты не прав. Сколько ж можно над девчонкой издеваться?
    Он покосился на меня, но шага не замедлил.
    В кошачьих криках за соседним детским садом звучало отчаяние.
    - Ты, может, выйдешь?
    Нет.
    - Что, не выйдешь?
    Черная стрела метнулась из-за бетонного забора через дорогу.
    - Эй-эй, кис-кис! - Конечно, ей сейчас только обращать внимание на незнакомых людей, тем более что она дикая.
    - Эй, ты, киска! Здесь, здесь этот злодей!.. Так может, ты все-таки выйдешь?
    Кот ускорил шаг и перешел на рысь.
    - Ах, ты так! - И я, наплевав на приличия, безо всякого почтения к его внушительности, спрыгнула в канаву и, схватив его подмышки, высоко подняла над головой. Вылезла, держа его, и встала на перекрестке, теперь уже молча - чего зря зверюшку пугать?
    Мохнатый тяжелоатлет грузно ворохнулся в моих руках раз, другой, и затих, почти согласившись. Через некоторое время он мяукнул негромко и снова молча повис, отдавшись воле судьбы. Она увидела его. Она выскочила из-за дальнего поворота и - случайно или нет - увидела. Она бегала вокруг кругами, не смея подойти - ведь вместе с ним была я, - и смотрела, смотрела на него, поплакивая вполголоса и боясь.
    Я опустила его на землю. Отошла, а потом просто ушла подальше, краем глаза  успев заметить, как она подбежала к нему, а он через плечо бросил ей глухо, наверно, "пошли", и они вместе пошли куда-то...

    Она только однажды подошла ко мне. Понюхала, постояла возле ног, но когда я наклонилась ее погладить - рванулась в кусты через дорогу, и промелькнул только хвост, черной лентой несущийся по ветру...

    ...Я ехала на автобусе и смотрела в окно. Был ясный сентябрьский день, и солнце тяжело и душно светило в стекла. Я проехала свою остановку и встала, чтобы выйти хотя бы на следующей. Вдруг что-то странное у поворота привлекло мое внимание. Я развернулась к заднему окну, прошла несколько шагов, но автобус уже завернул и натужно полз в гору... Дорога была не долгой - под уклон. Я бежала, бежала и задыхалась, спотыкалась и путалась в шагах. В голове звенело уже неумолчно, и билось мутное: "Он или она? Он или она?" Я добежала и остановилась. И застыла, как истукан. И забыла про дыхание. И про свет. И замерла.
    Он лежал на боку, и весь живот его и задняя лапа были раздавлены. Не было ни крови, ни развезенного мяса, - только пыль и плоская масса там, где была тугая плоть, - и густая черная шерсть неживо колыхалась на ветру. Он и мертвый был прекрасен, и в лоснящемся шелке на стянутых крутыми узлами мускулов плечах сверкало солнце.

    В следующем году в микрорайоне было в три раза больше черных кошек. Потом их расплодилось еще больше, и к ним прибавились другие, уже всякие, и все подвалы и чердаки новых блочных домов заимели характерный кошачий запах.
    И очистились от крыс.




Илл.: Gallery.ru / gvendalen - Альбом "Моменты"