Когда параллельные пересекаются Часть 4. МАША

    Если  бы  Машу  кто-нибудь  спросил,  чего  она  боится, то  она  бы,  не  задумываясь,  и  совершенно  честно  ответила  – ничего. Она  откуда-то  знала,  чувствовала,  что  никому  не  надо  говорить  о  своих маленьких страхах,  от  этого  они  могут  вырасти.  Да  и  поймут  ли  ее? Скажут,  чтоб  выбросила  глупости  из  головы. Маша  научилась  прятать  их  где-то  далеко  внутри себя за  сердцем,  как  прятала  бы  какой-то  секретик  в  мягкую  толщу  подушки. И старалась  забыть. Страшные  картинки  иногда  выпрыгивали  и  оказывались  в  голове,  заставляли  Машу  снова  испытывать  боль,  то ли от самого  события,  то  ли  от  страха,  что  плохое  может произойти  в  любую  минуту,  и  невозможно  этому  помешать,  а  потом  исправить  обратно, и жизнь  после  этого уже  никогда  не  будет  прежней –  теплой,  уютной  и  беззаботной.
    Маша  боялась  войны. Началось это  с  фильма «Александр  Невский». Когда  в  доме  появился  телевизор,  мамины  чтения  книг  вслух  по  вечерам  все  чаще  заменялись  просмотром  фильмов. Телевизор  сам  по  себе  все  еще  казался  волшебным  ящиком,  из  которого  говорят  и  поют  люди. На  их  улице   он  был  только  у  них  и у  соседа  дяди Пети, но  у  того  с экраном  величиной  меньше  почтовой  открытки и с  большой  приставной  лупой.  В  доме  теперь  стали  часто собираться  соседи,  смотрели  все  подряд,  громко  обсуждая  каждую  новость, наряды  и  внешность  дикторов,  а  уж  певцам  и  актрисам  доставалось  больше  всего.  Почему-то  именно  их  всем  хотелось  отправить  работать  на  тракторе  в фуфайках  и  кирзовых  сапогах,  а  певичек  с  тоненькими  талиями  и  пальчиками  на  ферму  к  коровам.
    В  «Невском»  русские  люди  собрались  вместе,  чтобы  защитить Русь  от  немцев. Немцы  были  страшными,  с  худыми  птичьими  лицами  в  черных  капюшонах, с  какими-то  железными  ведрами  на  голове,  в  которых  проделаны  прорези  для  глаз. Они  разрушали  и  жгли  русские  города, убивали  жителей. Когда  у  матерей  стали силой вырывать  маленьких  детей  и  бросать  их  в  горящий  костер,  у  Маши  дрожь  по  телу  пошла.  Она  представила,  что  бы  чувствовала  она  и  мама  тоже,  как  это  больно  и  несправедливо,  крепко  зажмурила  глаза  и  уткнулась  лицом  в  плечо  отца.
–  Ты  чего,  Маш? Чего  ты?!  Это  же  кино,  это   все не  по-настоящему,  артисты  играют,  а  их  снимают на  камеру  – папа  успокаивающе  гладил  ее  рукой  по  голове.   
– Ты  сказал,  что  это  наша  история  и  так  было, – выговаривала  Маша  сквозь всхлипывания.   
– Да  ты  знаешь,  когда  было-то?! Сотни  лет  назад,  даже  нас  матерью в  помине  еще  не  намечалось. Успокойся,  давай-ко  спать  лучше пойдем.
Мама  отвела  ее  спать,  а  в  голове  у  Маши   упрямо  крутилось: Значит,  все-таки было.
    С  этого  времени  она  стала  прислушиваться  к рассуждениям  взрослых  у  телевизора,  к  интонации  дикторов  новостей. Лежа  в  постели, держала  ладошки  наготове,  чтобы  сразу  закрыть  уши,  если  слышалось  что-то  тревожное. Успокаивало  одно,  часто  повторяющееся  выражение,  что  Советский  Союз  большой  как  слон, а  враги –  маленькие  собачки, лающие  на  него.
    История  с  собачкой  тоже  попала  в копилку  страшных  секретов. Случилась  она  в  середине  лета,  когда  приехала  бабушка. Приехала  она надолго  и  сразу  взяла в  свои  руки  все  домашнее  хозяйство.  На  вид  была  она  хрупкой,  из-за  сутулости казалась небольшого  роста,  в  платочке  и  фартуке,  с туго  затянутым на  затылке  узелком редких  седых  волос, но  характер  в  ней  был  стальной. Бабушка была  очень  набожной.  В  углу  на  кухне  появились  иконы,  и  как  Маша  ни  старалась  вести  просветительскую  работу,  трогать  их  было  запрещено. Бабушка  крестила  еду  на  столе и  каждого,  кто  выходил  из  дома. С  чердака  достали запыленную  прялку,  и  она принялась прясть  шерсть,  при  этом  тоненьким бесцветным  голосом  тихонько  пела  молитвы. Ложилась  рано,  Маша  с  Андрейкой  старались  не  шуметь,  чтобы  их  тоже  не  уложили  спать. Когда  вставала,  никто  не  видел,  но  завтрак  всегда  был  на  столе, а  поросенок  и  куры  уже  покормлены.  Была  бабушка  совершенно неграмотной,  вышивала  на  концах  вафельных  полотенец  слова «Господи спаси» и «Господи сохрани», как  узоры,  нарисованные  на  бумажке. Деньги  же считала  точно  до  копеечки:
– Оболакайтеся  скорея.  Андрюша,  вот  тебе  рупь  и  бутылка,  за  карасином  сходишь, керогаз  нечем  разжечь. Маша,  поди  за хлебушком,  скоро  уж  привезть  должны. Сдачу  принесете,  я  пересчитаю.  А  потом  мы  с  Машей  за  комарьем  пойдем  в  лес.
   Стоя  в  длинной  очереди  у  магазина,  Маша  с  недоумением  раздумывала, что означает  это «за  комарьем  в  лес». Как  бабушка  собирается  ловить  комаров  и  для  чего?
    Все  неожиданно  оказалось  гораздо  проще. В  лесочке  за  огородами  бабушка  приказала  Маше  смотреть  по  сторонам  и  сама  что-то  выискивала  под  деревьями. Наконец, бабушка  остановилась,  нагнулась и,  поддев  фартуком, загребла  в  него  добрую  половину  большого  муравейника.  Туго  завязала  концы  передника,  стряхнула возмущенных  муравьев,  облепивших  рукава  платья  и,  держась  за  поясницу, молча  махнула  внучке  рукой  в  сторону  дома. Маша  не  верила  своим  глазам:
– Бабушка! Ты  что  наделала?! Нельзя  зорить  муравейники,  они,  знаешь,  какие  полезные.
– Ни  чо  имям  не сделается.  Оклемаются,  поди,  новый  построят. Что  полезные,  это  верно. Сейчас  увидишь,  как  курочки  комарье  уважают. Любишь  яйца-то,  сколь  раз  на  дню  болтушку  из  них  делаешь?
– Это  не  болтушка,  а  гоголь-моголь  называется.
– Больно  умная  ты,  го-о-голь,  мо-о-голь. Чо  губы-то  надула, пойдем  курей  кормить,  праздник  имям  нынче  будет.
    Никто  не  заметил,  как  пропал  Шарик. Обычно  собака  бегала  на  цепи  по  двору,  от  ворот  до  дверей,  выходящих  в огород,  или  лежала  в  тенечке  у бани,  а  тут  который  день  ни  слуху,  ни  духу. И  раньше  бывало, что  Шарик  перегрызал  веревку  и  убегал  на  улицу,  носился  сломя  голову  за  велосипедами  и  машинами, а  к  вечеру  сам  возвращался  домой  к  своей  миске. Обыкновенная  дворняжка  средней  лохматости  и  средних  размеров  добросовестно  предупреждала  хозяев  о том,  что  по  улице  проехала  большая  тяжелая  машина, что  к  воротам  подошел  кто-то  чужой  или  свой  человек,  или  обнаглевшие  куры  нарушили  границу  и  вышли  из-под  крытой  части  двора на ее  территорию, освещенную  солнцем.
    Маша  не то  что  бы  любила Шарика,  просто  принимала  его  как  данность. У  него  были  черные  блестящие  глаза,  которыми  он  преданно  смотрел  в  лицо  в  ожидании  угощения, виляя  вздернутым хвостом,  а  потом  благодарно облизывал  горячим  шершавым  языком  ладони,  норовя  лизнуть в нос и  щеки. Он  был  веселым,  иногда  ему  за  это  даже  попадало  от  взрослых. Без  него  двор  казался  пустым  и  скучным.
    – Мамаша, ты,  случайно,  не  в  курсе,   куда  собака  пропала? Что-то  больно  долго  ее  нет, –  Сергей  вопросительно  посмотрел  на  тещу, продолжая  хлебать  суп  из  тарелки.
–  Далась  вам  эта  пустолайка! Пропала  и  пропала,  может вон  машина на  дороге задавила  бестолковую. 
– Ты  чо,  видела  или  сказал  кто? – Сергей  отложил  ложку.
Бабушка строго поджала  губы  и  сложила  руки  на  груди:
– Не  видала!  А  увидала  бы,  не  заплакала. Что  хорошего-то  в ей?  Только  куриц  гоняет,  того смотри,  придушит  какую, жрать  каждый  день  подавай  да  го;вны   за  ней  убирай. Пустолайка,  одно  слово! – Помолчав  с  минуту, бабушка вдруг сказала  приглушенным  голосом, – Ты  уж на  меня  старую сильно  не  серчай,  Сергей, только  скажу  тебе  правду.  Вздернула  я  ее.
– То  есть..?
– А  то  и  есть! Пошла  вон  за  огород,  да  и  повесила  на  осинке,  она  ж  легонькая.
– Ну-у,  ты,  мамаша,  дае-е-шь…
    Маша сидела  за  книжкой  у  себя в  комнате. Через  перегородку,  не  доходящую  до  потолка,  с  кухни  было  слышно все,  о  чем  говорят  отец  с  бабушкой. Когда  разговор  зашел  о  Шарике,  она  отложила  книгу  и  стала  прислушиваться,  даже  встала  на  кровать  ногами. Бабушкино  признание  ошеломило ее. Как  можно  живое  существо  взять  и  придушить  своими  руками?!  Этими  руками  бабушка  каждое  утро  заплетает  ей  косы,  варит  суп,  режет  хлеб. А  Шарик… Он, наверно,  смотрел  в  глаза  и  пытался  лизнуть    руки…  Маша  вышла  из  комнаты,  завернула  на  кухню,  молча  посмотрела  на  бабушку,  отца  и  выбежала  из  дома.

                §
      
    Молоко  любили  все,  особенно  с  пирожками  и  шаньгами. Покупали  трехлитровый  бидон  через  день.  Маша  ходила  за  ним по  вечерам  на  соседнюю  улицу к Сидоровым,  они  держали  корову. Если  приходила  рано, то  шла  в  хлев  и наблюдала, как тетя  Зина, обхватив  пальцами  соски  на  вымени Зорьки, ровными  ритмичными движениями  оттягивает  их,  и  упругие  белые  струйки  молока  льются  в  ведро. Зорька стоит  равнодушная  и  спокойная,  медленно  пережевывает  сено,  чуть  помахивает  кончиком  хвоста  и  слушает,  как  тетя  Зина  тихо  и  ласково  нахваливает  ее.  Потом  прямо  из  полного ведра  через  чистую  белую  марлю  парное  молоко сливается  в  Машин  бидон.
    – Что,  об  матери-то  слышно  чего-нибудь? – тетя  Зина,  отдавая сдачу, задержала протянутую  ладошку  и  жалостливо  смотрела  в  глаза.
– Нет, – вздохнула  Маша, – она  так  надолго  уехала  по  делам,  что  даже в первый  класс  пойду без  нее. А  почему  вы  спрашиваете,  вы  же  вместе  работаете?
Тетя Зина  отдернула  руку и  как-то  замешкалась:
– Да-а,  конечно. Просто  думала,  что-то  новое  знаешь…
Занавеска  на  двери  в  комнату  отодвинулась,  и  показалось  веснушчатое  лицо Вовки  Сидорова, он  учился  с  Андрейкой  в  одном  классе:
– Дура  ты,  Машка!  Мамка  твоя  в  больнице  помирает,  все  знают.
– Ах,  ты  паразит  такой! Шкода! Кто  тебя  за  язык-то  тянет! Я  вот  тебе  щас  задам…– тетя  Зина  с  криками  ринулась  в  комнату  за  сыном.
   Маша  замерла  на  секунду,  как будто внезапная  молния  прошила  всю  ее  с темечка  до  пят,  потом  качнулась  и  бросилась  бежать. Она  мчалась  домой,  запинаясь  сандалиями  за  доски  тротуаров,  бидон  стукался  о  колени,  и  по  ногам  текли  струйки  теплого парного  молока. В  голове  складывались, наконец, все странности  последних  дней,  чьи-то  недомолвки, оброненные  слова,  взгляды…Вот  почему  ее на  две  недели   отправили  погостить  к  папиной  тетке,  у  которых  дети  были  уже  взрослыми,  не  с  кем  даже   поиграть. Маша  валялась  там  целыми  днями на  диване в  ожидании  прихода  взрослых,  перечитала  все  книги,  которые  только  смогла  отыскать  в  их  доме. Так  не  бывает,  не  должно  быть! Мама  не  может  умереть! Что  будет,  если она  умрет?! Нет,  об  этом  даже  думать  нельзя!
   Мама  попала  в  аварию,  ее  сбила  машина. Состояние  было  таким  тяжелым,  что  через  день  ее переправили  в  город,  где  за  это  время  сделали  уже  две  операции. Все  это  рассказала  бабушка,  поглаживая  трясущиеся  в  рыданиях  Машины  плечи  и  непрестанно  крестясь. Сергей  только  обнял  дочь,  когда  она  зареванная  вбежала  в  избу,  а  потом  лег на  кровать  лицом  к  стене  и  так  пролежал  до  утра.
    В  доме надолго стало  тихо  и  безрадостно,  как  будто  у  жизни  кто-то  вывернул  переключатель  громкости. Маша  училась  терпеливо  ждать  новостей,  не приставая  с  расспросами,  от  которых  всем  становилось  плохо.
    Мама  вернулась  через  несколько  месяцев,  в  начале  следующего  лета. Очень  худая,  с  запавшими  щеками,  бледная,  волосы  как  у  бабушки  зачесаны  назад  под  гребешок. Она  как-то  неуверенно  обняла  Машу, а  потом  долго  не  отпускала  ее  руку:
– Боже,  доченька, как  ты  выросла,  повзрослела.  Я вот  тут  тебе  игрушки  привезла,  не  знала,  что  лучше  купить…– она  протянула  два  маленьких  пластмассовых  ведерка  зеленого  цвета, – нравится?
–  Конечно,  мама. Нравится, – Маша  постаралась  произнести это  как  можно  радостней  и  обняла  мать – Пойду,  поиграю,  ладно?
Она  вышла  в  сени,  не  зная,  куда  деть  эти  смешные  наивные  ведерки. Потом  подумала,  что  мама,  наверно,  будет  смотреть  на  нее  из  окна,  вышла  за  ворота  к  куче  песка  у  дороги и  стала  насыпать  песок  в  ведерки. Оглянувшись  через  некоторое  время,  увидела  в  окне  маму,  ей  показалось,  что  та  плачет.

                §

    Училась  Маша  на  отлично. Ее  тетрадь  по  чистописанию  висела среди  лучших  на  доске  в  школьном  коридоре. В  первом  классе ее  выбрали  командиром  звена,  потом  командиром  «звездочки»,  потом  старостой  класса,  а  она  все  ждала  подвоха,  когда  же  наступят  трудности, о  которых  она  так  много  слышала.
    Укол  по  самолюбию  Маша  получила,  когда убрали ее  тетрадь  с  доски  образцовых.  Учительница  Екатерина  Михайловна,  в  которую Маша   влюбилась  сразу, была  похожа  на  королеву. Гордая  осанка  скрадывала  неидеальные  формы  фигуры,  орлиный  профиль, вьющиеся  с  проседью  волосы  красивыми  волнами  зачесаны  назад.  Строга,  но  справедлива,  это  про нее.  Она  никогда  не  кричала,  да  этого  и  не  было  нужно,  каждый  и  без  крика делал  то,  что  от  него  требовали,  по  крайней  мере,  старался.
– Не  обижайся,  Маша.  Согласись, ты  перестала  стараться.  Почерк  стал  хуже,  небрежней.  Надо  поработать  над  собой. Вот,  посмотри, это  Танины  прописи.
Танины  прописи  Машу  не  впечатлили,  большой  разницы  она не  увидела  и,  попыхтев  над  письмом  дня  два,  бросила  об  этом  переживать. Они  с  Наташкой  записались   почти  во  все  кружки  в  Доме  пионеров,  кроме  авиамодельного,  времени  и  так  не  хватало.
    Когда  Екатерина Михайловна  попросила  остаться  после  уроков  и  помочь  в  проверке  тетрадей,  Маша  была  горда. Такое  доверие  и  признание  от  любимого  учителя  дорогого  стоило. До  двух  ошибок – четвертка,  до  четырех – тройка,  если  больше, то два,  но  по  кандидатам  на  двойку  надо  советоваться. Все  просто  и  понятно. Маша  с  Таней  очень  старались. Сначала  спрашивали  по  каждой  тетради,  правильно ли  они  оценили.
– Девочки, – остановила  их  Екатерина  Михайловна, –  так  у  нас  дело  не  продвинется. Вы  умницы,  решайте  сами,  я  вам  доверяю.
   Это  было  непросто. Маша  знала  по  себе,  с  каким  нетерпением  каждый  раскрывает  свою  тетрадь  в  ожидании  оценки,  и  как  меняется  от  этого  настроение,  пусть  даже  кто-то  не  показывает  виду. Надо  было  забыть, кто  тебе  из  одноклассников  нравится,  а  кто  нет  и  делать  все  честно.
   – Опять  этот  Волков! – Маша  протянула   тетрадку  диктантов  с  неряшливо загнутыми  углами, – Две  орфографические ошибки  и  три  пропуска  букв. Ставлю  двойку?
– Давай  прове-е-рим, – Екатерина Михайловна привычным  жестом  поправила  очки  на  переносице  и  медленно  перелистала  страницы, –  М-м. Формально  ты  права,  Маша. Но вот,  посмотри все  работы  с  начала  тетради. Видишь,  сколько  ошибок  было  раньше,  а  какая  грязь. Сейчас  же  видно,  паренек-то  старается, ну,  торопится,  волнуется.  Может,  поддержим  его,  тройку  с  плюсом  поставим?  Думай  сама.
     Переворачивая  страницы,  на второй  Маша  увидела большую  жирную  двойку,  поставленную  ее  же  рукой. Подумала немного и вывела красным карандашом  красивую  четверку  с  большим  минусом, потом  приписала  внизу «Будь  внимательней!».
       Какое  было  лицо  у  Волкова! Маша  заметила,  как он не  стал  сдавать  тетрадь с  диктантами, а быстро  засунул  ее  в портфель,  наверно,  маме хотел  показать.

                §

      – Маша! На  что  ты  там  воззрилась?! Не  стой,  заходи  в  и;збу. Опять  тебя  вылавливать  придется,  горе  ты  мое! –  мама  сердито  захлопнула  окно.
     Маша  стояла  на  мостках,  которые  тянулись от  верхней  ступеньки  крыльца  через двор,  распахнутые  ворота  до  проезжей  части  дороги,  а  кругом  была  вода. Глубокая,  медленная, темно-зеленая  масса воды,  сквозь  которую  виднелась  земля  с  проросшей  травкой,  маленькие  юркие  мальки,  какие-то  предметы,  принесенные  рекой  или  оброненные  кем-то.
     Это  повторялось  каждую  весну. Река, текущая  за  их  огородом  и огромным  лугом,  выходила  из  берегов  и  заливала  полностью их сторону  улицы  до  самого  полотна  дороги.  Трудно  было  представить,  откуда  бралось  столько воды, которая  поднималась  выше  крутого  обрывистого  берега,  в  несколько раз  превышавшего человеческий  рост, и  превращала  окрестности  в  большое  озеро. Длился  этот  потоп  не  больше  недели,  но  доставлял  невероятные  хлопоты. Из  подполья  поднимались  запасы  картошки  и  овощей,  куры  и  поросенок  переселялись  на  чердак  сарая,  мотоцикл  зависал  на  веревках  под  крышей  предбанника,  закреплялось  все,  что  могло  уплыть  с  большой  водой.  Дома  в  это  время  не  запирались,  мостки  устанавливались  на  чурбаках  прямо от  входных  дверей  до  дороги. Соседские  старушки  несли  дневное  дежурство  по  сохранности имущества на  всей  улице. После  того  как  паводок  спадал,  начиналась  большая  уборка  от  ила  и  грязи, в канавах  мальчишки  ловили  рыбу. Долго  просушивали  подполье,  баню и  хлев  для животных.
     – Что  значит  выла-а-вливать,  маленькая я что ли? – раздумывала  Маша,  высматривая  в  воде  подаренный  вчера  папой  игрушечный  заводной  катерок. Он был  беленький  с  красным  флажком, так  весело  жужжал  и  крутился  кругами,  а  потом  кувыркнулся  и  затонул. – Нет. Не  видно. Да,  в  прошлом  году  вылавливали,  это  было. Но  тогда  они  с  Андрейкой  решили  покататься  по  огороду  на  чьей-то  калитке,  приплывшей  невесть  откуда. Я только  поставила  на плот  одну  ногу, а  он  поплыл  куда-то,  так  на  шпагате  и  плюхнулась  в  воду. В  этом  году я  уже  не  такая  глупая,  второй  класс  заканчиваю  все-таки.– Маша  поставила  портфель  рядом,  повернулась  в  одну  сторону,  в  другую,  и  снова  посмотрела  на  воду.
– Это  просто  смешно,  как  можно нормальному  человеку  упасть  в  воду  ни  с  того, ни  с  сего,– мысленно  рассуждала  она, – никто  не  толкает,  ураган  не  дует. Хотя,  если  вот  так  смотреть  долго  прямо  вниз,  какое-то  притяжение  от  этой  воды  чувствуется…  А-а-ах!
     Дальше  от  испуга  Маша  мало  что  помнила. Барахтаясь  в  воде, слышала  только  мамины  крики:
– Сережа,  Сережа,  да  где  ты?!  Там  Машка  в  воду  упала! Доставай  скорей! Ведь  просила  же,  проси-и-ла!  Где  я  теперь  все  это  сушить-то  буду…

                §

    Разговоры  о  переезде  родители  вели  давно. После  каждого  весеннего  паводка  желание  это  крепло. Папа  говорил,  что  дом  быстро  гниет,  надо  что-то  делать,  мама  говорила,  что  надо  думать,  где  дети  будут  учиться  дальше. Решение  все  равно  стало  неожиданным.  В  начале  лета  Сергей  отправился  в  город  искать  работу,  а  через  месяц дом в  поселке был  продан,  и  все  поехали  к  папе.
    В  городе  Маше  нравилось  все:  дребезжащие   красные  трамваи,  на  которых  можно  уехать куда  угодно, только  опусти в  прозрачную коробочку  три  копейки  и  оторви  билет, цветы  на  газонах,  витрины  магазинов со  связками  толстой  колбасы  и  красивыми  манекенами,  высокие  каменные дома. Поначалу  она  с  опаской  посматривала  вверх, казалось,  что  огромные  пятиэтажные  здания наклоняются  над  ней. Кто  знает,  правильно  ли  их  построили? Потом  привыкла.
    В  первое  время  они  жили  на  съемной  квартире,  вернее  в  полуподвале  частного  дома,  потом  отцу  выделили  квартиру. Это  был  второй  этаж  большого  деревянного  дома,  стоявшего  на  горе,  из  окон  открывался  вид  на  половину города. Небольшая  прихожая  с  распашными  дверями  в  зал, за перегородкой  спаленка  родителей  и  кухня  с  печкой, в  сенях  стояла  газовая  плита  с  баллоном. Такого  удобного  жилья   у  них  еще  никогда  не  было. Рядом  стоял    такой  же двухэтажный  дом,  а  за ним  деревянное  здание  районной  милиции.  Вообще  все  было  рядом:  кинотеатр,  базарчик,  школа, папина  и  мамина  работа. Маше  снова  пришлось  поменять  школу,  но  она   уже  не  боялась  перемен, получала пятерки  по  всем  предметам.
    В  доме  часто  бывали  гости:  родственники,  соседи, друзья  родителей  и  сослуживцы. Отец  работал  на  легковой  машине,  и  все  время  кого-то  встречал  с  поезда,  кого-то  отвозил  на  вокзал, устраивал  в  больницу, кто  ночевал  ночь,  кто  гостил  несколько  дней. Племянники  жили  месяцами,  готовясь  к  вступительным  экзаменам  или  в  поисках  работы.
– А  как же? – говорил  Сергей, – надо  родниться!
А  мама  повторяла,  что  свой  своему – поневоле  друг.  Маша  не  испытывала  неудобств  от повышенного народонаселения  в  доме. Частенько  их  с  Андрейкой  кровати  занимали  гости,  а  им  стелили  на  полу  постель  из  старых  тулупов  и  пальто,  так  было  даже  веселей.
     Сергей  любил  руководить  процессами  и  особенно  организовывать  их:
– Чего сидим,  где  праздничный  ужин?  Может, пельмешки  постряпаем? Аль, как?  Анюта? –  он  уже  потирает  руки  в  предвкушении.
Мамина  подруга  тетя Аня  замахала  руками:
– Ой, что  ты, что  ты,  Сережа, если  из-за  меня,  то  не  надо! Я  ведь  так,  забежала  поболтать.
– И  для  тебя  и  для  нас. Можно  и  болтать  и  стряпать,  все надо  делать  одновременно. Да  я  вам  сейчас  все  тут организую! За  мной  мясо, за  вами  тесто. Да-а,  мы  се-е-йчас  таким-то  колхозом  за  пять  минут…
     Алевтина  с  улыбкой  пожала  плечами  и развела  руки – сопротивляться  было  бесполезно. Закипела  работа:  проворачивалось  через  мясорубку  мясо,  чистился  лук,  месилось  тесто. Не  прошло  и  получаса,  как  Сергей,  убрав  на  кухне  все  лишнее, рассаживал  всех  по  местам, а  Алевтина  металлической  крышкой  от  чайничка  вырезала  сочни  для  пельменей.
– Так. Фартуки  надели,  молодцы,  вот  полотенчики  на  колени,  чтоб  мукой  не  запачкаться. Та-а-к,  вот  тебе  фарш  с  ложечкой, вот  тебе.  Маша,  бери  дощечку,  чтобы  не  тянуться  далеко,  пельмени  сюда  ложи, –  Сергей  предусмотрел  все.
–  Па-а-па, не  говорят «ложи»! – Маша  яростно боролась  за  чистоту  русской  речи,  особенно  ее  раздражали  папины  словечки – проздравляю,  середа;  и  четверьк.
– Ну,  так  ты  и  не  говори,  а  работай  давай, –  Сергей  спокойно  относился  к  нравоучениям  дочери.
Тетя  Аня  посмотрела  с  укором,  и,  наклонившись  поближе,  прошептала:
–  Маш,  ты  чего  это  отца-то  учишь?  Нехорошо  это,  мала  еще. Сказал  и  сказал,  промолчи
Алевтина  раскладывала всем  стопочки  сочней:
– Вот,  вот,  поговори-ка  с  ней,  Аня,  а  то  слишком  грамотная  стала,  спасу  нет. начальником  вишь  выбрали  большим,  всех  учит. Андрюша,  а  ты  чего  так  слабо  края  зажимаешь, переделай  вот  эти  пельмени скорей, разварятся  потом.
– Нача-а-льником? – тетя  Аня тихонько толкнула  Машу локтем, – Ма-аш! Рассказывай  давай.  Ну,  чего  насупилась-то? Я ведь  любя  сказала.
– Да  каким  начальником?!  Просто председатель  совета пионерской  дружины  школы – нехотя  ответила  Маша.
– О-о,  молодец  какая!  Так  ты  в  школе  самый  главный  пионер,  всем  ребятам  пример?
Аля  усмехнулась:
–  Еще  какой,  пример! С  утра  уже  с  мальчишками  подралась.
– Ага! – вскинулась  Маша, – Если  тебя  за  руки за ноги  и  в ванну  с  дождевой  водой  запихивают?! Я  что,  молчать  должна?! У-у, –  замахнулась  она  на  Андрейку.
Тот  невозмутимо  лепил  пельмени:
– Мало  тебе  досталось.  Получишь  еще от  меня, дура.
– Сам  дурак! –  закипятилась Маша, – Тетя  Аня, смотрите, я  вчера  сделала  генеральную  уборку. Ну,  мы  всегда  это  делали  в  субботу,  а  я  решила  всем  освободить  выходной.  Пыль  протерла,  пропылесосила,  полы  вымыла,  вещи  по  местам  разложила, все  так  красиво  было. А  тут  этот, – она  кивнула  в  сторону  брата, – со  школы  идет. Он  бы  тут разбросал  свою  одежду, намусорил,  на  кухне накрошил. Я  хотела,  чтобы  мама  увидела,  какой  порядок  я  навела. Конечно,  я  закрыла  входную  дверь.
– Ты  знаешь,  как  я  есть  хотел?! – крикнул  Андрей.
Маша,  на  всякий  случай, спряталась  за  плечо  тети Ани:
– Я  же  тебе  спустила  на  ниточке  бутерброды,  ты  поел.  А  потом  начал  орать  на  весь  двор,  что  убьешь  меня.  Я  испугалась.  Пришлось  маму  ждать.
– Испугалась  она!– хмыкнул  Андрей, – вот  дура,  получишь  ты  еще  от  меня!
– Ну-ка,  хватит! – оборвала  спор  Аля, –  не  стыдно  вам? Андрей,  ты  же  старше,  ума-то  побольше. Смеешься,  Аня,  а  у  нас  тут война  через  день  да  каждый  день. Слушайте, а  где  отец-то у  нас?  Маша,  иди,  поищи  его.
     Сергея  Маша  нашла  в  спальне  сладко  посапывающим  на  кровати. Она  потрясла  его  за  плечо:
–  Па-а-па. Ну,  ты  даешь!  А  кто  стряпать-то  собирался?
– Маш,  я  вам  все  организовал, –  пробормотал  Сергей  сквозь  сон  и  перевернулся  на  другой  бок, – иди,  Машенька,  иди.  Варить  начнете,  разбудишь.
      На  кухне  все  еще  долго  хохотали.

                §

   – Вот   какое  дело, Маша, – классная  руководительница  Нина  Сергеевна  устало присела  за  свой  стол, –  я что попросила  тебя  остаться, у  нас  проблемы. Ты  девочка  серьезная,  я  надеюсь  на  твою  помощь. Надо  подтянуть  по  математике  троих  мальчишек.  Ну,  ты  знаешь  о  ком  я. У  них  и район бараков  неблагополучный  и  семьи  тоже, и знания  не  блещут, а  жаль,  мальчики  не  глупые.  Возьмешь  на буксир?
Маша  поморщилась:
– Нина  Сергеевна! Как  они  мне  надоели! Я готова помогать, объяснять  там,  так  ведь  их  еще  уговаривать  надо.  Пусть  сами  думают  о  себе!  Я  к  Никулину  домой  даже  ходила  заниматься.
Учительница  наклонилась  над  столом  к  Маше, сидевшей  перед  ней  на  первой  парте:
– Вот  это  лишнее. Я  тебя  прошу  домой  ни  к  кому  больше  не  ходить.  Твоя  мама  сделала  мне  уже  выговор,  правильный,  согласна. Я  сама  скажу  им,  чтоб  сегодня  остались  после  уроков,  ненадолго. Договорились?  Ты  меня  очень  выручишь, знаешь,  у  меня  сын  заболел,  после  уроков  сразу  к  нему  бегу.
     Нине Сергеевне  было  далеко за  сорок, прямые  короткие  волосы  зачесаны  назад  под  полукругом  черного  гребешка, широкое лицо  чуть  побито  оспой.  Она  была  неизменно  одета  в  черный  сарафан,  так  же  неизменно  испачканный  мелом, который  делал  ее  фигуру  бесформенной.  Но  держала она  себя  с  таким  достоинством,  говорила  спокойным  твердым  голосом,  что  никому  в  голову  не  приходило судачить  о  внешнем  виде  учительницы. Маша  из  рассказов  мамы,  оказавшейся  землячкой Нины  Сергеевны, знала  ее историю  немного  больше  остальных. Жила  та в  старых  девах  до  сорока  лет,  пока  не  умерла  ее  подруга, перед  смертью взявшая  с  мужа  слово,  что он  женится  на  Нине, потому  что  была  уверена,  только  она  сможет  стать  хорошей  матерью  осиротевшим  детям. Так  и  случилось,  в  сорок  один  год  она  родила  мальчика,  долгожданного,  но  очень  болезненного. Маше  было жалко  учителя,  и  она  со  вздохом согласилась.
      После  уроков  вся  подопечная  троица  сбежала. Маша  не  успела  оглянуться,  как  их  след  простыл. Прямо  спорить  с  ней  мальчишки   не  решились,  уж  больно  у  нее    острый  язык,  скажет  что-нибудь  такое,  что  прилипнет  надолго. Да  и  физически  они  явно  проигрывали,  особенно Степнов,  белобрысый, растрепанный, с  вечно  грязными ногтями, ростом  до  Машиного  плеча. Она  же  в  свои  тринадцать выглядела не  по  годам  взросло. Дело  даже  не  в  том, что  явно  обозначилась  грудь и  рост  под сто  семьдесят,  а  вот был такой строгий  взгляд  ее  карих  выразительных  глаз, который  заставлял  замолкнуть на  уроке самых  отъявленных  болтунов.
    Неделю  назад  Нина Сергеевна  посадила Генку Степнова  вместе с  Машей за  первую  парту. Край  парты, за  которым  сидел  Генка,  примыкал  к  стене, и  на  перемене этот  двоечник  превращался  в  заложники.
– Пусти! Перемена  началась,  пусти! – толкал  он  Машу  плечом.
– Куда  ты  разбежался?  Сейчас  русский  будет,  домашку  покажи, – Маша развернулась  к  нему  всем  корпусом.
–  Да,  кто  ты  така-а-я?!  Ничо  я  те  не  покажу! Пусти,  сказал!
– Быстрей, покажешь, быстрей  выйдешь. Время  не  тяни, – Маша  была  непреклонна.
Генка  раскраснелся  от  злости, мимо  них   шли, посмеиваясь, одноклассники.
– На! Смотри! Дура! – дальше он  добавил  слова  похуже,  и швырнул  на  парту  помятую  тетрадь.
– Ах,  ты,  пте-е-нчик! Как  раскукарекался! Я  думаю, что это изо  рта  у  тебя  так  пахнет,  а  это рот  гнилой,  какие  слова-то  он  знает! – Маша  была  в  ярости, – посмотри,  вот  ошибка,  вот  еще,  исправляй  быстро! Сначала  научись  по-русски  правильно  говорить, потом  рот  открывай!  Позорище, еще  пионер,  называется!
С  этого  дня  Генка  Степнов  превратился  из  Степы  в  Птенчика.
    Жаловаться  учительнице  Маша  не  стала, разборка  с  двоечниками,  позорящими  класс,  стала  ее  личной  вендеттой.    Вообще  трудности  только  раззадоривали ее, сразу  возникало желание, во  что  бы  то  ни  стало,   добиваться  своего. Потому  на  следующий  день к  концу  уроков  у  нее  созрел  план. Их  классная  комната  располагалась  рядом  с  женским  туалетом,  а  мальчишке  зайти  в  женский  туалет  равносильно  смерти, кодекс  чести  по-школьному.  На  это  и  был  расчет. Как  только  прозвенел  последний  звонок,  Маша  вытащила из  парты  портфель  Степнова,  двое  других  девчонок  подхватили  портфели Тюрина и Которкина,  третья  открыла  двери,  четвертая  задержала  погоню. Сумки  всей  троицы  оказались  в  самом  дальнем  углу  туалета.
    Минут  пять  девчонки,  встав  заслоном  у заветной  двери,  выслушивали  крики,  просьбы  и угрозы мальчишек,  пока Маша  решительно не  сказала:
– Так! Вы  первые  начали,  не  надо  было  вчера  сбегать. Если  у  вас  нет  толку  самим  учиться,  будем  учить  вместе. Расскажете  правило,  решите  по  два  примера  и  все  свободны.
     Понуро  вошли  в  класс,  мальчишки  расселись  по  партам  и  молча  уставились  на  Машу. Она  деловито  разложила  на  учительском  столе  учебник,  свою  тетрадь  по  математике,  листочки  и карандаши.
– Может,  начнем  с  разложения  многочленов? За  что  у  вас  двойки?
Мальчишки  заржали  как  кони, Тюрин  схватился  за  живот от  смеха и  согнулся  пополам:
– Птенчик?  У тебя  как  с  многочленами-и-и?
Маша  начинала  злиться:
– Тюрин!  Ты  так  же  заразительно  смеялся  в  пятом  классе  над  членистоногими.  Что,  никакого  прогресса  в  мозгах  за  два  года не  произошло?! – она  открыла нужную  страницу  и  положила  учебник  на  парту, Вот учите  наизусть про  квадрат  разности, потом  решим  домашнюю  работу  и по  домам.
– Бу-бу-бу-бу-бу-бу, – закривлялся  Степнов.
Которкин закинул  ногу  на  ногу и снова  уставился на Машу:
– Нет,  вот  как  ты  нас  можешь  заставить выучить  эту  белиберду,  мне  просто  интересно.
– Да,  что  тут  учить-то? – пыталась  она  объяснить  бодрым  голосом, – надо  медленно  прочитать  и  вникнуть. Квадрат  разности  двух  выражений  равен  сумме  квадратов  каждого  выражения, минус  удвоенное  произведение  этих  выражений. Давайте  я  вам формулу  распишу, будет  понятно.
– Не-а,  не  будет, – Которкин  перекинул  ноги  наоборот,  другие  сделали  то  же  самое.
Маша  уже  была  в  отчаянии:
– Ну,  мальчишки,  вы  же  не  дебилы. Вы  же  понимаете, что  все  равно  это  надо  заучить.  Я  вам  просто  хочу  помочь,  я  Нине  Сергеевне  обещала.
– А  мы-то тут  при  чем?  Мы  ничего не  обещали, – Тюрин состроил  рожицу.
– Ну,  я  просто  не  понимаю,  в  чем  проблема, разве  так  трудно выучить  две  строчки? Я  могу  прочитать  вот  такую  толстенную  книгу  и пересказать  ее. Вот  сейчас  я  бы  дома  сидела  и  читала  «Всадника  без  головы»,  так  нет,  сижу  для  чего-то  с  вами. – Маша  уже  чуть  не  плакала.
Мальчишки  вдруг  оживились. Которкин,  сощурив  глаза,  переспросил:
– Чо, прямо  можешь  рассказать  «Всадника  без  головы»?
– Хотите? – воодушевилась  она, – Легко! Представьте  себе  бескрайние  прерии Техаса, под  знойным  солнцем  едва  колышется  трава,  кое-где  виднеются  редкие  деревца.  По  едва  различимой  дороге  движется  караван:  несколько  всадников  на  лошадях,  легкая  карета  и  много  повозок  с  вещами  и  неграми…
Маша  рассказывала  и  видела,  как  внимательно  ее  слушают,  как  у  всех  троих  изменилось  выражение  лиц.  Дойдя  до  места,  где путники  поняли,  что  заплутали   и  начали  кружить  в  выжженной  траве  по  своим  же  собственным  следам,  а  на  горизонте  появился  неизвестный  всадник  на  мустанге,  она  оборвала  рассказ:
– Давайте  так.  Теперь  вы  мне  про  квадрат разности,  а  я  потом  следующую  главу. 
Мальчишки нехотя  согласились.
     Занимались  часа  два,  потом  Машу  проводили  домой. У крыльца Которкин,  чуть  помявшись,  спросил:
– Чо, завтра  опять  оставаться  надо?
– Конечно.
– А  рассказывать  про  всадника  будешь?
– Расскажу,  если  тупить  не  будете.
– Ла-а-дно. Ты  это,  в  классе  не  говори  ничего…

                §

    Суббота – самый  лучший  день  недели,  впереди  полтора  дня  свободы, а  май – самый  лучший  месяц, через  две  недели   каникулы. Маша  возвращалась  из  школы в  самом  радужном  настроении. Солнце  пригревало  как  летом,  легкий  ветерок, нежная  зелень  только  что  распустившихся  листочков, немного  липких  на  ощупь, распушила  кроны  аккуратно  побеленных  деревьях. В  одном  форменном  платье  без  надоевшей  куртки  и  шапки она  чувствовала  себя  легкой  и пружинистой. Просто  праздник  души.
    Возле  калитки  во  двор  Маша  остановилась. Напротив, у здания  милиции  группками  по  три-четыре  человека  стояли  женщины. Они  были разного  возраста,  нарядно  одеты,  не  спеша  переговаривались  между  собой,  изредка  бросая  взгляд на  высокое  крыльцо – главный  вход  в  районную  милицию. Такую  картину  можно  было  наблюдать  каждую  субботу  и  в  предпраздничные  дни. Поначалу,  когда  семья   еще только   переехала  в  этот  район,  Маша  думала,  что  женщины  эти  пришли  на  праздник  или   какой-нибудь   концерт, даже  как-то  спросила  у  них,  что  здесь  намечается. По  тому,  как  холодно  на  нее  посмотрели,  не  удостоив  ответом,  да  и  вид  у  собравшихся  был  скорее  встревоженно-настороженным,  чем  праздничным, решила,  что, наверно,  произошло  что-то  печальное.
– Ма-а-м!  В  нашей  милиции  что-то  случилось. Там  женщины  собрались. Может,  убили  кого?
– Ну  да,  убьешь  их,  пожалуй. Ты,  Маша,  как  наивная  чукча. Это  жены  милиционеров  забирать  своих  после  работы  пришли, чтоб  потом  не искать  их  невесть  где  в ночь-полночь.
– Пра-а-вда? Это  что,  как  в детском  саду? – Маша  смеялась  тогда  от  души.
– Хуже, – усмехнулась  мама, – в садике-то  мамочку  ждут-не  дождутся.
     Маша   постояла  немного,  разглядывая  женщин и  представляя,  как  из темноты окон  на  них  с  досадой  посматривают  их  мужья,  потом  вошла  во  двор.
    К  ее  удивлению  входная  дверь  была  закрыта  изнутри. Маша  подергала  дверь,  потом  позвонила  в  звонок,  постучала  кулаком – никакого  ответа. Странно, субботний  вечер,  родители  должны  быть  дома. Она  спустилась  с  крылечка  и  посмотрела  вверх  на  окна. В  недавно  вымытых  стеклах  отражалось  голубое  небо, играло  солнышко, занавески  на  окнах  даже  не  дрогнули. Пришлось  снова  звонить  и  стучать  с  удвоенной  силой. Чтобы  каждый  раз не спускаться  со  второго  этажа  по  крутой  лестнице,  к  крючку  на  двери  была  приделана  веревочка,  за  которую  сверху  дергали  и  открывали  входную  дверь. Так  нет  же,  как  вымерли  все! Даже  если  уснули,  можно  уже  проснуться  сто  раз!
     Наконец,  сверху  послышался  тихий  мамин  голос:
– Кто  там?
– Это  я! –  крикнула  Маша.
– Ты,  Маша?
– Ну,  конечно,  я! Кого  вы  еще  ожидали?!  Открывайте  скорее, – от  раздражения  она  снова  нажала  на  кнопку звонка.
Мама  сама  открыла  дверь:
– Ты  чего  тут  расшумелась?! Заходи  тихо, – пропустив  дочь,  Алевтина  снова  заперла  дверь.
Маша шагала по  лестнице,  оглядываясь  на  маму,  совершенно  заинтригованная  происходящим:
– В  чем  дело-то? Что  случилось,  мама?  Что  за  таинственность?
Что  случилось,  стало  ясно,  когда  они поднялись  наверх. В  сенях  на  газовой  плите  стояла  алюминиевая  фляга,  опутанная  трубочками, а  из  краника  в банку  капала  прозрачная  жидкость. Запах  не  оставлял  сомнений.
– Вот  это  да-а! Вы  чем  тут  занимаетесь?! – воскликнула  Маша  со  смехом.
Алевтина  быстро  втолкнула  дочь  в  дом  и  захлопнула  дверь:
– Чего  ты  орешь,  чего  орешь-то?!  Соседи  внизу.  Ой,  мне  даже  плохо  стало.
Маша  бросила  портфель  на  стол, удивленно  подняв  брови  и  покачивая  головой,  прошла  на  кухню, где  отец  совершенно  безмятежно  колдовал  над  банками  с пахучей  жидкостью.  Он что-то добавлял  туда,  взбалтывал,  смотрел  на  цвет.
– Это  что,  самого-о-н?  Вы  варите  самогон?!
– Самогон,  самогон, –  деловито проговорил  Сергей,  расставляя  банки, – Дом  на  огороде  строить  надо,  сама  понимаешь.  Без  этого  не  обойтись.  Чего  так  смотришь?
    Маша  подняла  руки  и  вдохновенно  заговорила:
– Инте-рес-нень-ко  получа-а-ется,  товарищи  родители!  Когда  весь Советский  Союз  выполняет  и  перевыполняет  планы  пятилетки  и  даже  берет  встречные  обязательства  в  свете  решений  партии  и  правительства, мои  со-о-бственные  родители занимаются  самогоноварением. И  это  происходит  почти  под  боком  нашей  доблестной  милиции,  на  глазах  несовершеннолетних  детей  с  неокрепшей  психикой. Какой  пример  вы  подаете  будущим  строителям  коммунизма?! – чем  дольше  она  говорила,  тем  больше  входила  в  раж. Мама  не  сводила  с  нее  округлившихся  глаз,  отец  замер  с  банкой  в  руках. Сдерживая  смех,  Маша  продолжала  свою  речь, – Не  вы  ли  учили  меня  быть  хорошим пионером?! Я  старалась  честно выполнять  ваши  наказы. А  через  неделю  меня  должны  принимать  в  комсомол, а  я  должна  дать  клятву  исполнять  кодекс молодого  строителя  коммунистического  общества.  Как же  я  смогу  смотреть  в  глаза  своим  товарищам,  зная,  что  мои  родители  нарушают  законы  нашей  страны? Да,  я  просто  обязана  пойти  и  доложить  куда  надо! – она уперлась  указательным  пальцем  в  кухонный  стол  и  торжественно  закончила, – Я  повторю  подвиг  Павлика  Морозова!
Алевтина  прикрыла  рот  ладошкой  и  только  переводила  глаза  с  дочери  на  мужа:
– Сереж,  что  она  мелет?!  Скажи  ей!  Она  ведь  дура,  она  пойдет!
– Мам,  ты  с  ума  сошла?  Я  пошутила, – Маша  махнула  рукой  и  пошла  переодеваться.

                §

        – Вас  Машей  зовут?
Маша  оглянулась. Перед  ней  стоял  высокий  худощавый  юноша в  голубой  рубашке, волосы его  были  совершенно  белыми, чуть  курносый  нос  придавал  лицу  какую-то  детскую  непосредственность.
– Откуда  вы  знаете  мое  имя? – она отложила  недомытую  тарелку, сполоснула  под  струей  воды  мыльную  пену  с  рук  и  закрыла  кран. Летом  во  дворе  работала  времянка  водопровода  и  Маша  предпочитала  мыть  посуду  там.
– Я, это…  Живу вон в  том  доме,  к  брату  приехал, – юноша  показал  на  соседний дом, – слышал,  как  вас  мама  называла. Меня  зовут  Игорь, – он  протянул  руку.
Рукопожатие  оказалось  по-мужски  крепким. Маша  усмехнулась:
– Вообще-то  девушкам  руки  не  жмут,  а  целуют, – но,  увидев,  как лицо  Игоря  стало  заливаться  краской,  тут  же  добавила, – Шутка! – она  снова повернула  кран  и  взяла  тарелку.
– А  можно  пригласить  вас  послушать  музыку?  Вы  любите  музыку? – юноша  подошел  ближе,  и  брызги  воды на  его  голубой  рубашке расплывались  темными  кружочками, – У  меня есть  пластинка  Ободзинского.
Маша  неопределенно  пожала  плечами,  Ободзинского  она  любила,  но  все  это  было  так  неожиданно  и  необычно. Она  молча  повела  рукой  в  сторону  еще  не  вымытой  посуды  и  улыбнулась  с  сожалением.
– А  давайте  я  вам  помогу…
– Нет,  нет,  что  вы.  Я  сама, – Маша  сдвинула  брови, – я  приду. Через  час.
Игорь  отступил  назад  и  радостно  улыбнулся:
– Я  буду  ждать,  Маша.
    Алевтина  с  удивлением  наблюдала, как  дочь  мечется  по  дому: перетерла  полотенцем  посуду,  расставила  ее по  местам,  достала  из  шифоньера  платье,  принялась  гладить.
– Маш,  ты  куда  засобиралась? А  кто  там  с  тобой  у  колонки  разговаривал?  Что  за  парень-то? – голос  ее  был  встревоженным, – Ты  что,  к  нему  собралась?! К  незнакомому  парню  домой?! Ну-ка  раздевайся,  никуда  не  пущу! Вот  ведь,  долга  Федора,  да  дура!
Маша  улыбалась:
– Мам,  ты  за  кого  меня  считаешь? Уж,  наверно,  что-нибудь  соображаю. Он  брат этого милиционера,  который  с  женой  въехал  вон в тот  дом, расстояние двадцать  метров,  такая  же  квартира  на  втором этаже.  Я  из  окна  на  тебя  буду  смотреть  и  махать  рукой.  Просто  послушаем  пластинки.  Пока-а. –  она  радостно  выпорхнула  за  дверь,  а  вслед  неслись  мамины  слова – Полчаса,  не  больше,  а  то  сама  приду,  слышишь…
     Первым  делом  Маша  и  в  самом  деле  попросила  Игоря  открыть  окно  и  даже  помахала  в  него:
– Извините,  чтобы  мама  не  волновалась.
– Конечно,  я  понимаю, – Игорь  перебирал  пластинки, – вы  присаживайтесь,  вот  сюда  в  кресло, – Маша,  вы  не  против,  если  мы  перейдем  на  ты?
– Не  против.  Сама  хотела  предложить,  а  то,  как  старики  какие-то. Тебе  сколько  лет,  Игорь?  Расскажи  что-нибудь  о  себе.
– Мне  восемнадцать. А  ты  еще  учишься?  Вот  приехал  поступать  в  институт,  видишь,  учебники, – Игорь  уселся  в  кресло  напротив  и  рассказывал  о  своей  семье  в  деревне, родителях,  младшей  сестре. А  по  комнате  гулял  легкий  ветерок,  развевая занавески  на  окнах,  и  звучал  проникновенный  голос  Ободзинского.  «Эти  глаза  напротив  калейдоскоп  огней. Эти  глаза  напротив  ярче  и  все  теплей. Эти  глаза  напротив  чайного  цвета,  Эти  глаза  напротив,  что  это,  что  это?!»
   Пластинка  закончилась,  в  комнате  повисла  тишина. Маша  встала,  собираясь  уходить. Игорь  тоже  вскочил  с  кресла:
– Маша,  ты  уходишь? Я  хотел  сказать… Я  столько  дней  смотрел  на  тебя  из  окна,  не  решался  познакомиться… Ты  такая… Эта  песня  про  тебя!  Мы  еще  встретимся?
– Мы  живем  в  одном  дворе,  даже  если  не  захотим – встретимся. Спасибо,  отличная  пластинка. Занимайся,  а  то  завалишь  свои  экзамены, – Маша  помахала  рукой, – Пока.
    Алевтина  ждала  дочь  у  самых  дверей:
– Ну  что?!  Ты  сказала,  что  тебе еще  только  пятнадцать?
– При  чем  тут  это?  Я  что, замуж,  что  ли  собралась?! Послушали  пластинку  вместе,  что  такого.  Мама,  чего  ты  накручиваешь? – Маша  уже  начинала  сердиться. – Он  такой  смешной. Я  поняла,  кого  он  мне  напоминает.  Помнишь  фильм  «Начальник  Чукотки»? Там  этот  артист, ну…, Кононов?
– Ой,  Машка! Ма-а-шка!  Начальник  Чукотки. Рано  тебе  еще  влюбляться!
– А  никто  и  не  влюбляется…