Ремейк. Глава 10. Школа

Татьяна Аркадьевна оказалась сравнительно молодой женщиной, а не старушкой с узлом волос на затылке в пуховом платке, как себе, почему-то, представлял завуча сельской школы Инкерман. Она очень приветливо предложила Инкерману чаю с вареньем из голубики. Инкерман не отказался: ему как человеку, привыкшему прятать свои эмоции за сигаретным дымом, требовался эффективный способ выиграть время, в случае необходимости бесстрастно отвечать на каверзные вопросы.

— Яков Соломонович — это здорово, что вы согласились нас выручить, — радуется Татьяна Аркадьевна, хлопоча вокруг Инкермана, как перепелка вокруг гнезда. Инкерман мычит нечто многозначительное, чтобы понять к чему она клонит, — у нас всегда учителей не хватает, — продолжает завуч, — а сейчас катастрофа какая-то. Ребята приехали в основном холостые, а отдел народного образования, ну тот, что в Палане, обещает специалистов только через месяц прислать, да и с жильем у нас туго. Иван Иванович обещал помочь, конечно. Понимаете? — засомневалась Татьяна Аркадьевна.
— Нет, — честно признался Инкерман.
Ему стало как-то не по себе от неких, несомненно завышенных, ожиданий, которые связывает завуч с его персоной.

— Не беспокойтесь, я вас введу в курс дела: учителями у нас работают традиционно жены офицеров-пограничников. Не хватает профессиональных педагогов среди местных.
— А, понимаю, — обрадовался Инкерман, — но Татьяна Аркадьевна я никогда не преподавал, … то есть, я не боюсь аудитории, но не владею всеми этими учебно-методическими программами, бумажки всякие заполнять не умею, учебник видел последний раз, когда школу заканчивал. В нашем ВУЗе я педагогическую лабуду игнорировал. Музыка и только музыка интересовала.
— Закройте дверь! — строго крикнула Татьяна Аркадьевна кому-то невидимому. Дверь в её кабинет постоянно приоткрывается, — это ваши от любопытства сгорают, давно нового преподавателя ждут, — уже обращаясь к Инкерману, поясняет Татьяна Аркадьевна.
— Что же мне преподавать нужно? Историю, физику и английский? Я правильно понял?

— Да всё так. В шестых классах, в «А» и «Б», прошу взять классное руководство — это 56 учеников. Всего в школе 530 учеников, а преподавателей всего 9, да ещё у нас директор, он же преподаватель трудового воспитания и физкультуры, ветеран. Человек заслуженный, но здоровье слабое, вот и сейчас болеет. У всех у нас классное руководство в двух классах. Ещё попросила бы вас взять на себя английский полностью. Справитесь? Каждый день по шесть уроков получится, но физика — это временно, пока преподаватель болеет.
— Справлюсь или нет — покажет время, но свободное время у меня точно есть.
— Не хотите узнать, сколько вам будут за это платить?
— Нет, спасибо, я не любопытный.
— Вот вам учебники и журналы, может быть, сразу пойдем знакомиться с детьми? После уроков подойдёте, и я вас поселю.
— Если вы не возражаете, я хотел бы сам… с ребятами познакомиться, а потом бы мы обсудили всё это. Возможно, мне потребуется ваш совет…
— Да, конечно, Яков Соломонович. Как вам удобнее. Сейчас я соберу ребят и вас позову.
   …
Инкерман несколько секунд не решается открыть дверь класса, прислушиваясь к шуму внутри, разглядывая вздувшийся и потрескавшийся линолеум на полу в коридоре. Он делает над собой усилие, открывает дверь и входит. Ученики вскакивают, грохоча крышками «старорежимных» парт. Инкерман внутренне содрогнулся от этого звука и, стараясь не смотреть на учеников, быстро идёт к учительскому столу. По пути он не заметил подиума перед доской, на котором, собственно учительский стол и стоит, споткнулся и чуть не упал, с трудом поймав равновесие, выронив книги. Дети дружно рассмеялись. Крупная девочка с пигментными пятнами на лице бросается собирать книжки. Она молча складывает их на стол. Инкерман, кивнув ей, бросает оставшиеся учебники и журналы на стол и садится.

— Садитесь, — все сели, продолжая рассматривать Инкермана, перешептываясь и посмеиваясь, — я рад, что вам весело. Надеюсь, что мы отлично проведем время, но это зависит и от вас тоже, — Инкерман говорит негромко, и постепенно возня и разговоры в классе стихли, — я не буду всех подряд вызывать к доске и спрашивать. Отвечать будут только те, кто хочет и может что-то сказать, — в классе это вызывает явное одобрение. — Вопросы будете задавать с места, когда я вам дам слово. Говорить разрешается только стоя — уважайте собеседника, аудиторию. Хотите что-либо сказать — поднимите руку. Правила игры понятны?
— Понятны, — хором отвечают дети.
— Я буду преподавать историю и английский язык, а также буду вашим классным руководителем. Если угодно, я буду вашим культурным наставником.
— Будете учить нас не материться? — Спрашивает мальчик коряк, невольно пряча лицо под ладонями, в ожидании насмешек.
— Буду. Хоть это и не главное. Культура речи — важная часть общей культуры, и мы вместе будем учиться правильно формулировать мысли. Это реально важно.
— И руки мыть? … — тот же мальчик замолкает на полуслове, получив затрещину от соседа.
— Да, вовремя мыть руки, соблюдать гигиену — тоже часть культуры. Быть требовательным к себе и снисходительным к чужим слабостям и недостаткам. Культурный человек не станет бить, подавлять, запрещать. Ведь культура — это тонкий слой позолоты на варваре. Изначально, мы — животные, а культура делает нас людьми. Нас облагораживают эмоции, а их вызывает искусство. Мы будем слушать великую музыку, говорить о достижениях великих цивилизаций, читать интересные книги.
Если вы будете хорошо себя вести, то я буду рассказывать то, что мне самому когда-то было интересно, когда я был в вашем возрасте…

— А если плохо? —  спрашивает кто-то.
— Открою учебник, и буду читать до тех пор, пока вы не станете молить меня о пощаде или не уснете, — дети засмеялись, — а теперь давайте знакомиться. Меня зовут Яков Со-ло-мо-но-вич, — дети смеются снова, — вам смешно? Мне самому смешно от того, что я — Яков Соломонович. Инкерман. Но я не виноват, ведь имя выбирал не я, а родители, и фамилию мы не выбираем. Такова культурная традиция, некая условность, и мы её принимаем. Как есть. В мире много смешных имен и фамилий. У нас, после революции, называли детей Оюшминальд или Домна — это смешно, а во Франции был такой президент — Жорж Помпиду. «Помпиду»  на французском ничего не значит. Но, по мнению французов, очень смешно звучит. Вроде как должно быть торжественно: «Президент Помпиду!» —  а всем смешно, весело.
В классе и впрямь веселятся, повторяя Инкермана: «Помпиду, Помпиду…»

Инкерман умело выдержал паузу, когда ученики притихли и продолжает:
— А у коряков какие смешные имена есть?
— Айай! Пепе! Кайнын! Камак!
— А почему Камак звучит смешно? — любопытствует Инкерман.
— Это значит «Подземный дух», а сейчас это метан, а не Камак, — поясняет непонятливому учителю та самая некрасивая крупная девочка.
— Спасибо. Не знал. Я тоже буду учиться, у вас. Учить и учиться это всегда взаимосвязанные процессы. А тебя как зовут?
— Олёнушка, — отвечает крупная девочка, сурово оглядывая класс. Большинство детей уткнулись в парты и стараются на неё не смотреть, хоть и едва сдерживают смех. Явно опасаются получить в репу.
— У меня плохая память. Не обижайтесь, но запомнить, кого как зовут я не смогу. К мальчикам буду обращаться Вася, а к девочкам – Маня. Если кому не понравится – напоминайте мне свое имя сами, до того, как начнете отвечать. Идет?

Звенит звонок. Коридоры наполнились снующими шумными толпами учеников. Татьяна Аркадьевна прислушивается у дверей 6-«А» класса, но ничего не может разобрать. Она осторожно приоткрывает дверь. Ей по-прежнему ничего не слышно, не видно Инкермана, зато отлично видны смеющиеся дети, оборачивающиеся в сторону, по очереди говорящих с мест товарищей. Они выглядят совершенно непривычно, даже незнакомо. Инкерман периодически взмахивает руками, указывая на кого-нибудь, запрокидывает голову, закладывая за голову руки. Его свободная, даже несколько развязная манера сидеть на стуле, забросив ногу на ногу, несколько смущает завуча. «Всё получится», — произносит она сама себе и уходит в свой кабинет.