Эстетический сатириазис

  Уложить ложь на ложе истины, призвав для этого наложниц лжи — вот творческой твари суть.
  Критиковать созидание в его собственном доме, его же собственным языком — наглость творца.
  Творить сверх установленного мирового баланса — спорить с гармонией вселенского масштаба.
  98 из 100 не спорят: они не в состоянии мыслить.
  1 из 100 творит, потому что мыслит себя выше 98 и даже выше установленного порядка.
  1 из 100 в состоянии не мыслить, мыслить, а также творить, но он не примыкает, не сливается, не отождествляется.
  Если эта боевая единица гармонии уже видит вещи сотворёнными, то к чему она будет добавлять себе запятую и нули после неё?
  Зачем вообще творить? Почему искусство сакрализировано? Почему то, что служит уходом от реальности, превозносится?
  Наказаны бесплодием те, кто явно пытается доминировать искусством над 98, либо те, кто затесался в число 98.
  И только один может усилием воли лишить себя творчества, ибо оно — соблазнительный излишек действительности.
  Однако не творит ли он даже в большей степени своим утончённым решением не созидать вовсе, при этом имея предрасположенность?
  Вероятно, он здоров, если довольствуется реальностью и видит в ней красоту.
  Художники, скульпторы и архитекторы: их глаза не хотят видеть прекрасное доступного, поэтому они созидают доступное прекрасного. Этот род творцов переедает визуально.
  Музыканты не могут насытиться пением птиц и звуками целого мира: неисправимые аудиоманы.
  Писателям мало тишины собственных мыслей, поэтому суждения надо привязать на поводки слов и отвести на выставку мнений.
  Чем полноценнее человек (при условии, что человек — это не 98 из 100), тем менее он склонен к тщетной демонстрации себя остальным 98.
  Самые прекрасные полотна будут написаны закончившейся краской. Выдающаяся музыка останется постукиванием метронома тишины. Лучшие абзацы — мысленными окаменелостями невыразимого.
  Чем болезненнее человек, тем чаще он стремится к спасительному лекарству искусства. Подобные персонажи банально не умеют быть другой единицей из 100, они всего-навсего не умеют молчать, когда обладают знанием и поэтому болтают в попытке его утратить окончательно.
  Играя на постоянном конфликте с 98, творческая единица двусмысленно самоутверждается: она погибает от признания большинства, в котором так нуждается, но в то же время эта масса отвергается и клеймится как недостойная. Однако если 98 уйдут, то творческая единица потеряет фон из овец и увидит мудрость своей противоположности — единицы высшего порядка, независимой и основанной на фундаменте жизни.
  Если творческая единица — пустой нуль без одухотворённого процесса творчества, без его религиозно-догматического подтекста непогрешимости и высшей ценности, то единица при любых обстоятельствах остаётся единицей, так как опирается на достаточную, кормящую, удовлетворяющую реальность.
  О, какую брешь обнаруживает хвалёное искусство! Эту течь не заткнуть указующим перстом метафизической скульптуры, ибо реальность обходится без намеренно утяжеленных конструкций.
  Творчество — эстетический сатириазис: увеличивается не только количество отточенных работ, но также их качество и глубина проработки, однако экстаза всё нет.
  А размышляющая единица, принимающая изначальную гармонию мира, наблюдает за безумием 98 и мучениями 1.
  Итого: 98+1+1=100
  Умирающая сотня, соединяющая противоположности.