Саграда Фамилия

Прошлой весной, примерно в апреле, я стала бояться маминых звонков. Мне казалось, что сейчас я услышу что-нибудь страшное и неизбежное, что с папой случилось что-то ужасное. Только услышав мамин голос, звонкий и веселый, я, с облегчением выдохнув, начинала разговор. Откуда появился этот страх, на каком основании?  Я не знаю. Он пришел внезапно и буквально прилип ко мне.
Папа не жаловался на здоровье, был в обычном расположении духа – немного отвлеченный от происходящего, живущий в своем мире. Мама занималась рассадой, они планировали свою ежегодную поездку на дачу.  А потом мне несколько раз снился сон, что папа умер и мы не можем его похоронить. Гроб стоит несколько дней в соседней комнате, а мы как будто чего-то ждем… Как радостно было просыпаться и сознавать, что этот кошмар кончился, что все живы и здоровы. Причину внезапно появившегося страха я для себя связала с возрастом. Видимо, думала я,  каждый из нас, дожив до определенных лет, начинает внутренне готовиться к смерти близких. Эта мысль меня успокаивала, но я не могла никому рассказать о своих предчувствиях, поэтому было тяжело отгонять страх надолго. Тревога возвращалась вновь и вновь.
Настало лето, родители уже обосновались на даче, я готовилась к отпуску.  Вместе с моим другом мы задумала поездку в Испанию. Взяли путевку в отель в тихом городке Бланесе, недалеко от Барселоны. Как я ждала встречи с творениями Гауди! Как созвучны мне были его неповторимые в своей неправильности линии, застывшие очертания природных стихий, безумство своевольной фантазии архитектора. Только одна мысль омрачала мои счастливые ожидания - страх, что что-то случится с папой.
  За две недели до поездки у папы был день рожденья. Ему исполнилось 73 года. Утром, позвонив ему, я начала с обычных слов пожелания здоровья и долгих лет жизни. А потом, внезапно прервав себя, неожиданно призналась ему в том, что, даже если бы я специально захотела вспомнить что-нибудь такое, за что бы я могла обидеться на папу, я бы не смогла. Я сказала ему спасибо за то, что за всю жизнь я не услышала от него ни одного упрека, злого  или грубого слова. Я всегда была для него девочкой, доней, как называл он меня в детстве, нежной, трепетной, немножко безалаберной. Такое было у него для меня слово. Я была благодарна папе за его тихую, бережную, внимательную любовь. Дальше говорить не могла, мешали слезы. Папа ответил не сразу, видимо, ему тоже нужно было справиться со своими чувствами. После этого признания страх на какое-то время отступил. На ближайшие выходные мы встретились всей семьей на даче. Дружно отметили день рожденья, потом родители вышли провожать нас до машины. Как всегда, они стояли  вдвоем у калитки. Мама крестила нас в дорогу, а потом они с папой махали нам рукой, пока машины не исчезла за поворотом.
А потом началась Испания, жаркая, яркая, темпераментная. Казалось, будто она только нас и ждала, такими гостеприимством веяло от жителей города, служащих отеля, джинсового моря, игристого вина. Даже мои тревоги остались где-то далеко, отпустили меня. Мы запланировали интересные экскурсии, но на большинство из них я ездила одна. Перед поездкой у моего друга обострились проблемы с ногой.  Даже с тростью он передвигался с трудом и большую часть времени проводил  в номере и на пляже. Но в Барселону мы поехали вместе.
В автобусе тут же нашелся доброволец, офицер из Донецка. Добродушный здоровяк помогал моему другу передвигаться от автобуса к Храму Святого Семейства. Мы договорились, что пока наша экскурсия будет бродить по городу, друг останется слушать орган в храме. А потом я его заберу, и мы вместе пойдем к автобусу.  К условленному времени, я вернулась в храм, но моего друга там не было.
Я буквально оледенела от страха. За одну минуту под вселенскую тревогу органа я передумал все сразу: наверное, ему стало плохо,  его забрали врачи, ведь сам бы он уйти не смог. Телефон отключен, я побежала искать полицию, несколько раз обошла храм. Меня охватила такая паника, как будто в этот день случилась самая большая потеря в моей жизни. А по времени мы должны уже были встречаться с нашей группой в автобусе. Я знала, что  одна я не вернусь, мне нужно найти моего друга, я не могла его бросить.
На помощь мне и полиции пришел тот самый товарищ из Донецка. Он по-военному все рассудил, сказал, чтобы я оставалась в храме, а он пойдет искать мою потерю на улице. Он несколько раз возвращался, потом уходил опять. За это время по полуденному зною он весь вымок от беготни и обгорел на солнце. Я тоже была близка к обмороку, от ощущения жуткой душной безысходности страшной потери. Вернувшись очередной раз, наш доброволец сказал, что туристы из нашей группы видели, как мой друг уже полчаса назад неспеша, аккуратно опершись на тросточку, отправился к автобусу. У меня не было слов, только слезы, то ли радости, то ли отчаяния. Военный из Донецка крепко, по-отечески, взял меня за руку и повел узкими улочками к нашему автобусу. Увидев моего друга, сидящего в автобусе и беззаботно жующего булочку, я поняла, что это наша последняя совместная поездка.   
Поздно вечером мне позвонил сын. По голосу я поняла, что что-то случилось. Он сказал, что неприятности на работе, просил предать трубку моему другу, чтобы посоветоваться с ним. Из его коротких ответов, я поняла, что мои тревоги не напрасны.
-Сынок, что случилось, у тебя неприятности?
- Мама, дедушка умер.
-Чей дедушка?- невпопад спросила я.
-Твой папа, - сказал сын, - и заплакал в трубку. Я не был уверен, нужно ли тебе говорить, бабушка и твои братья сказали, что тебе не нужно знать. Ведь ты не сможешь приехать. Но я решил все же сказать.
-Ты поступил правильно, мой родной,- чужим голосом ответила я.
Молча одевшись, я пошла к морю. Оно сияло в ночи вечностью, покоем. Оно готово было выслушать меня и помочь. Вот только слов у меня не было, я оглохла, ослепла, потеряла голос. Рассыпалась на миллион влажных прохладных песчинок.
А потом наступили страшные утра. Когда просыпаешься и понимаешь, что это не сон. Билетов на регулярные рейсы в Москву не было, чартерным я не успевала на похороны. Я заплывал глубоко в море и там выла, мычала, стонала, только чайки разносили мои вопли по округе, а вода послушно принимала в свои соленые недра мои слезы.
 А жизнь вокруг была прекрасна, небо било голубизной и одаривало  золотом солнца, беспечная нега и музыка расплывались волнами по всей земле и по небу. В четверг, в день похорон папы, в городе открылся ежегодный фестиваль фейерверков.  Собрались тысячи и тысячи людей, и только у меня в этот день хоронили папу, и каждый огненный фонтан был посвящен ему, его памяти. И только я одна об этом знала.
А потом я несколько дней  проверяла жизнь. Я пыталась напиться, забыться в любви, даже танцевать. Это было жутко, я не понимала, что делаю. Я хотела узнать, жизнь действительно продолжается, и я могу что-то чувствовать, кроме боли . Или теперь все будет по-другому.
На могилку к папе я попала на девятый день. Его похоронили в деревне, там живет мой старший брат. В этой деревне  жили мои родители,  они с детства дружили. Это очень красивые места, грибные, озерные, земляничные, ореховые. Папа очень любил здесь рыбачить, был заядлым лесником. По дороге на кладбище брат вдруг решил заехать в рощицу за грибами. Вспоминал, как они с папой тут бывали. Я была благодарна брату за то, что он, сам, может, не сознавая, постепенно подготавливает меня к встрече с папой. Мы подбирались к месту его упокоения потихоньку, пробираясь по овражкам, притаптывая  землю, ставшую для папы пухом.
Может, папа действительно не хотел, чтобы я все это видела, участвовала в похоронах, уберег меня, свою доню, от этой боли. Папе всегда шла военная форма. Мама говорит, что в гробу он был спокойным и благородным. Именно с эти чувством достоинства честного генерала, как называли его сослуживцы, он и прожил свою жизнь. Спасибо ему и  за это.
Долгое время я никому не могла рассказать, что папа ушел от нас. Только если кто-то при мне произносил слово «папа» или называл меня по отчеству, слезы выдавали меня.

11.04.20. ( 21.20)