Конец

                Пролог

        Мне сказали, что я уже не жилец на этом свете. Конечно, это сказали не прямо, буквально, а с намеком, иносказательно. И к тому же сказали так не столько мне, сколько самим себе, заранее сглаживая саму резкость приговора, чтобы поберечь свои нервы. Но мне этого оказалось достаточно, чтобы понять, что меня ждет то, что убило Антона Павловича. Остальное договорило мне мое «богатое», нет, пожалуй, «больное» воображение.
        Мне сразу пришло в голову, что судьба оказалась ко мне благосклонна: она решила прибрать меня к себе вместе со многими другими обреченными. Наверное, чтобы я не переживал свой конец в гордом одиночестве. Совсем «кстати» к моему концу нагрянула всеобщая эпидемия «неприятного вируса». Но мне от этого не было легче. Напротив, я стал переживать за тех, кто не знал, что с ними происходит непоправимое, кто надеялся на что-то еще в этой жизни.



                За неделю до конца

        Я предчувствовал, что скоро все закончится для меня на этом свете. Нет, я не торопился на тот свет. Я люблю жизнь и не хочу покидать этот свет. Но именно поэтому я давным-давно уже задумался над тем, что меня ждет после жизни. Разумеется, я думал о смерти не для того, чтобы отравлять себе настоящую жизнь. Никак нет. Я думал о ней для того, чтобы понять саму жизнь, которой я живу. Конечно, естественнее было бы думать о жизни в границах самой жизни. Однако я думал тогда, что не жизнь, а смерть является границей жизни. Но что такое смерть? Я не нашел вразумительного ответа на этот вопрос даже тогда, когда проводил в последний путь своего отца, а потом и друга. Все равно их опыт смерти, ее приближения не был собственно моим опытом: умирал не я, а они.
        Но вот теперь я сам вступаю на этот путь к концу жизни. И все равно у меня нет опыта приближения к смерти. Я не князь Болконский, которого Лев Толстой заставил почувствовать свое отчуждение от живых перед его смертью. Потом и сам Толстой, почувствовав перед своей смертью отчуждение от близких, - от жены и детей, - удалился от них, «ушел в бега» и умер на далекой станции, вдали от своего дома. Со мной все случилось наоборот, - это близкие стали удаляться от меня, я становился для них чужим. Хотя я не чувствовал того, что они становятся мне чужими.
        Прежде я думал, что когда смерть встанет передо мной, то я от страха перед вечной тьмой смерти и ее смертельным одиночеством, - таким ужасным одиночеством, в котором не будет даже меня, ибо я полностью стану им, этим одиночеством, - полезу буквально «на стену». Но этого не было. Почему? Потому что ужас еще пропитан надеждой на то, что чудом, от самого этого ужаса, «чаша сия минует меня». Однако у меня нет надежды на жизнь в этом мире. Поэтому нет и страха, ужаса перед смертью. Следует принять смерть. Ее нельзя обойти, тем более, когда она пришла по мою душу, стоит прямо передо мной. 
        Что она такое, эта смерть, если это моя смерть? Может ли смерть быть такой же моей, какой моей является жизнь? И все же, интересно, можно ли назвать жизнь моей? Наверное, можно в той же мере, в какой жизнь моя. То, что жизнь моя, никто об этом не знает, ибо считает жизнь своей. Это вот смерть он полагает моей, а не своей. Любой человек думает, что смерть именно его обойдет стороной. Но самой смерти, как, впрочем, и жизни все равно, чья она. В этом смысле с точки зрения самой жизни, как и смерти, она ничья. Скорее наоборот, - это мы для жизни свои, как и для смерти. Поэтому смерть есть изнанка жизни, задняя ее сторона.  Меня ждет не смерть. Она не значима сама по себе и имеет смысл только в отношении к жизни как ее конец. Смерть является лишь посредником между жизнью и еще чем-то, что не есть ни жизнь, ни смерть. Она прокладка между жизнью и не жизнью.
        Не правы те, кто полагает, что есть другая жизнь, помимо этой. Конечно, есть другая жизнь, кроме этой. Но она такая же и ничем принципиально не отличается от этой жизни. Она не эта, а та еще жизнь, например, не моя жизнь, а жизнь другого человека, существа. Принципиально она та же самая, ибо жизнь не есть «моя» или «твоя». Это мы ее, живые. Другое дело, то, что не есть жизнь. Именно между ней и нашей жизнью лежит смерть. К этой «не жизни» лежит путь прямо через смерть.
        В общем, неправильно то, явление чего называют смертью, я зову «не жизнью», ибо ее смысл, сущность заключается не в отрицании жизни. Таким отрицанием является смерть, производная от жизни. Именно смерть заставляет живых отдаляться от смертных. Живые, из которых уходит жизнь, цепляются за нее, особенно тогда, когда она висит на волоске. Они не могут «надышаться» перед смертью. Вот эта страсть смертных к жизни пугает живых. Живой сторонятся смертного, бежит от него «как черт от ладана».
        Порой и смертные начинают примиряться со смертью. Они теряют вкус жизни. Обычные занятия живых, так дорогие им в быту, становятся бессмысленными для смертных, умирающих. Тем самым они отдаляются от живых с их суетой, мелочами жизни. Почему? Потому что грядет для них из будущего намного важнее той жизни, которую они, как и все, вели совсем недавно. 



                За день до конца

        Я уже был близок к понимаю того, явлением чего является смерть. Мне было понятно, что сущность смерти есть  не сама смерть. Но это и не жизнь. Не жизнь то, что лежит за смертью. Это еще не жизнь. Но уже не смерть. Жизнь уже прошла. Но является ли смерть настоящей, настоящим? Ведь в будущем маячит жизнь. Следовательно, есть не только жизнь и ее конец или ее отсутствие, но и нечто иное, как то, что не заканчивается, но еще только начинается. И все же, когда начинается, то уже является жизнью. Это жизнь новорожденного, не меня. В жизни я есть, в смерти меня не будет. Простая арифметика. Тогда в чем сложность? В том, как свет появляется во тьме, не жизнь появляется в смерти, а жизнь появляется в не жизни.
        Выходит, что после смерти есть промежуточное состояние перед жизнью. Некое «бардо» буддиста? Происходит ли полное стирание меня как Я в смерти? Да, если Я есть иллюзия. Нет, если Я есть реальность. Может быть, я как реальность остается, исчезает лишь иллюзорное представление себя. Но что означает я как реальность без представления себя? Это воля Шопенгауэра, которая отказалась от само-представленности во множестве индивидуализаций? Или что? Ничто из того, что самоопределяется. Неужели это первоматерия?! Но тогда необходима форма форм, чистая форма, чтобы ее определить. Форме следует самой определиться, воплотиться в материи, а материи оформиться. Казалось бы, это и происходит, чтобы разродиться жизнью. Ан, нет. Ведь такое объяснение абстрактно. Оно имеет смысл только в качестве упрощения реальности для понимания. Что же происходит конкретно?

 

                Час смерти

        Итак, смерть стоит на пороге. Она сама является порогом жизни. Что ждет меня за порогом смерти? Ничто. Кто меня ждет? Никто. Кому я нужен? Никому. Эти вопросы имеют положительный ответ только в жизни. В жизни меня что-то ждет, кто-то ждет и кому-то я нужен живым. Так что такое смерть? Это испытание ничем и никем. Хорошо. Но испытание кого? Того, кто был. Испытание чем? Не-бытием. То, что тебя не будет, и есть испытание. Оно начинается еще в жизни в качестве мысли, ее представления и переживания. Следует принять это испытание. Для чего? Для того, чтобы возродиться. Из чего? Из ничего, из ничто. В смерти нет и самой смерти, в ничто нет и самого ничто. Но есть нечто и некто. Когда нет ничто, что-то есть. Из этого что-то может появиться кто-то безымянный.
        Меня не станет. Но кто-то появится вместо меня. Он не будет не только мной, но не будет и самим собой. Его появление будет началом обретения самого себя не из себя, а из другого. Само собой будет перед самым новым концом. Перед смертью человек достигает максимума ясности сознания. Свет его сознания, ума горит во тьме, чтобы в ней погаснуть. Гаснет он, человек, а не сам свет ума. Человек отражает этот свет, а не излучает. Но есть излучатель естественного света разума. Это дух. Человеческая душа отражает дух, живет его светом. Дух всеобщий, душа индивидуальная. То, что я называю «не-жизнью», и есть дух. Он и не жив, и не мертв, ибо жизнь имеет время. «Не-жизнь» не имеет времени и места. Но в отличие от ничто, она не просто не имеет времени и нет ей места. Она как дух есть на все времена и на всех углах. Дух является средой, которая образует из материала средство локального сбора. Материя посредством такого средства собирается в человека с центром сбора в точке Я. На время нагнетания фокуса внимания на себе человек развивается. Но опять же со временем внимание рассеивается, энергия нагнетания внимания падает, и человек оказывается уже не в состоянии поддерживать дух жизни в своем теле на должном уровне. Хаос разрушает тонкую организацию человека. От Я человека, его образа остается одно былое воспоминание. Насколько четким остается след Я человека на тропе духов (в духовном обороте), настолько вероятным является минимальный шанс его возрождения в новом виде.
        И все же тут появляется одна проблема относительно того опасения, которое невольно тревожит сознание обреченного на смерть, - как он может пережить то, что его не будет в привычной обстановке мирской жизни, но, напротив, он будет в пустоте. Это описано в библейском сказании такими словами: «а сыны царства извержены будут во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 8:11). Слова евангелиста Матфея как раз передают такое переживание. Но это описание касается человека этого мира. Как он может чувствовать то, что его не будет? Неужели там, где нет ничего, он будет таким же, как в нашем мире, даже накануне смерти? Или его уже не будет, но будет прежнее восприятие «ничто» с точки зрения мирского или бытового «что»? Он не просто изменится там, - его просто там не будет. Странно: как это, - его не будет там, где нет ничего, когда и самого этого «ничего» нет!
        Следовательно, ответить на вопрос о жизни человека после смерти можно только решив вопрос о существовании ничто или существовании не существования. Не-существование не тотально. Обязательно что-то есть. Есть прежде всего то, что есть, то есть, есть бытие. Есть и существующее, имеющее место и время в бытии в качестве сущего, например, такого существа, как человек при соответствующем его существованию условии. Поэтому не-существование (или не-бытие, ничто) есть то, что является событием отсутствия со-бытия с другими сущими, событием выпадения из всеобщей связи всего со всем. Речь идет о связи по бытию.
        Чтобы быть живым, надо быть в строю, в связи с подобными себе. Смерть делает нас одинокими. В смерти мы одиноки не с собой. В ней нет нас. Мы одиноки с ней как с той, которой нет. Она все обнуляет, включая себя. Поэтому после смерти нет жизни, нет ничего. Но как тогда из ничего появляется нечто, что мы называем еще не жизнью? Что то уже есть? Откуда оно? Ниоткуда. Почему. Потому что его нельзя локализовать и представить где-то и когда-то. Это то, что находится по ту сторону места и времени. Но это не смерть, не само ничто, а нечто, нечто неопределенное.

 

                Минута смерти

        И вот пробил час, подошла минута смерти. Как говорят люди с затрудненным дыханием, астматики, - «перед смертью не надышишься». Благо они «вечно» умирают. Но я в отличие от них только однажды, теперь – сейчас. У меня есть несколько секунд для того, чтобы отдышаться за всю жизнь. Но я смертельно болен чахоткой. Я вздыхаю с кашлем и им задыхаюсь. Мне понятно, как умирают люди от атипичной пневмонии и от модного китайского вируса, что они переживают в этот момент. Что остается сказать? Только «чтобы я так жил»! Нет, увольте! Но не я сам умираю, я умираю следом за моим больным телом. Так, даже кашлем, я хочу жить. Но смерть меня не спрашивает о том, хочу ли я умереть. Нет, не хочу. Она не слышит и делает то, что положено только ей, - свести меня в могилу.
        Глупо сопротивляться смерти. И я покорно жду своей неминуемой участи. Я думаю теперь не о ней, а о том, что меня ждет. Кто там встретит меня? Никто? Да, никто. Если меня ничто не ждет. Я стану ничем, бывши чем-то и кем-то. Я и буду тем «никем», «безымянным», кто есть в ничто. Поэтому у меня нет будущего, ибо в смерти нет времени. Там, в отличие от рая, нет даже настоящего. Поэтому ад как место смерти не существует. Он не настоящий. Ад – место иллюзии, иллюзорное место. Меня ждет ад. Но там никто и ничто не задерживается. Это то «там», которое не там, где его ищут. Его пролетают со свистом, чтобы оказаться неведомо где. Там начинается новая жизнь. Смерть длится лишь момент времени, его малый миг, минимум времени, который не заметишь. Что потом? Кому как: кому - вечность, а кому - время. Кто к чему готов.

 

                Миг смерти
                -----------------------------



                Послесловие

        Любезный друг! Когда я прочитал этот, скажу честно,  драматический, нет, трагический, - так точнее, - текст, то мне прямо стало не по себе. Разве так можно писать! Нельзя так расстраивать даже случайного читателя. Но следом  тут же подумал, что может быть вышеизложенные строки вообще не предназначены для читателя. Это крик души из умирающего тела. Он касается самого умирающего и никого больше. В чем смысл этой записи? Полагаю, не в чтении, а в самом написании. Это выражение представления и переживания смерти и того, что следует за ней, самого умирающего и таких же смертных, как и он. Но это не для нас, живых и живущих, не для наших глаз и ушей.
        На это намекает сам автор приведенного текста, правда, не говорит прямо. Можно сказать, что нам, живым, так же трудно понять мертвых, к которым имеют честь принадлежать и те, кто уже одной ногой стоит в могиле, как трезвым понять пьяных людей. Взять хотя бы меня. Скажу честно, не таясь, я трезвенник. Не верите? Ну, да, ладно. Положим, я не каждый день бываю пьян. Ну, через день. Утром, честно. Признаюсь, как на духу. При условии, что не перепью ночью.  В противном случае приходится опохмеляться. Но я же не каждый день пью ночью! В самом деле. В прошлом году такого не было, насколько я помню. Впрочем, я не помню, что было вчера. Вот поэтому и приходится опохмеляться уже с раннего утра. Но потом ни одной капли. Поэтому я уже трезв. Честное слово, не буду больше пить. Пить так мерзко. Это я вам говорю, алкаш со стопудовым стажем. Никто, кроме меня, не знает, что значит быть трезвым. Это известно только алкашам. И вот мы, в частности я, знаем, что такое трезвость. Это идея. Нечто идеальное. В противоположность пьянство – грязный материализм. И вот как закоренелый материалист я знаю, что такое быть трезвым. Поэтому мне как живому, в ком бродит вино жизни, известно, не только что такое жизнь, но и смерть, в которой нет этого брожения. Пока я пью, я чувствую себя живым. Брошу – сразу умру.
        Может быть, это я сам написал, настолько мне было плохо вчера, ночью. Вот я с пьяных глаз и прочитал, что мог вчера написать. Поэтому не смог сдержаться и опохмелился со страха. Какой кошмар умереть! Признаюсь, трезвый читатель (ведь ты меня понимаешь, мы такие трезвенники с тобой), мне так было хр…, что я напился до глюков. Вот мне и показалось, что я уже умер.
        Нет, вру. Точно помню, что вчера нашел этот короткий текст у собутыльника на голой полке в ванной и решил, если не залью шары, пардон, мои трезвые очи, то обязательно почитаю со скуки.
        Ну, что сказать? Да, помнишь читатель, был такой хит: Ну, что сказать, что сказать... как дальше то? А, не важно. Как, не важно, то, что я сам когда-то писал. Вот продолжаю писать, но теперь только с пьяных глаз. Ну, куда деться от моей пьяной амбивалентности? Ты не знаешь, трезвый читатель? Вот я пьян и чувствую себя трезвым! Другое дело, когда я был трезв. Я почти забыл, что значит быть полностью трезвым. Так вот тогда я был пьян трезвостью. Теперь же я трезв до пьяного трепа. Может быть, так и со смертью. Живешь и не думаешь, что уже мертв. Сам уже мертвый, а думаешь, что живее всех живых. Каково это чувствовать? Я тебя спрашиваю! Ты меня услышал? О-кей!
        Я болен. Сам успокаиваю себя, что «горький пьяница» и никакой не алкаш. Однако знаю, что самый настоящий алкаш. Алкоголизм – это болезнь. Но смерть тоже болезнь. Она – болезнь жизни. Жизнь больна смертью. Мало того, она живет смертью, как я живу алкоголем. Пока я пью, я живу. Это так. Как только я прекращаю пить, так сразу чувствую себя больным, просто умираю без алкоголя. Не важно, что это будет, - водка, коньяк, виски, вино, пиво. Без него я погибну. Но именно алкоголь сведет меня в могилу. Это как пить дать. Вот я и даю, разрешаю себе пить. Мой образ жизни есть превращенный образ, даже извращенный. Я живу шиворот-навыворот. Жизнь – это здоровье. Смерть – болезнь. Мы больны смертью. Она наше испытание. Вот я это испытание выпиваю до дна. Моя болезнь – это живая смерть. Я живу как мертвый. Да, я и в самом деле мертвый. Наверное, мертвые, там, за гробом, такие же, как и я. Поэтому мне особенно не страшно умереть. Я там встречу то, к чему здесь уже привык. Так я понимаю смерть. Это, конечно, отличается от того понимания, которое продемонстрировано, представлено и пережито в тексте.
        Никакой физически непреодолимой границы нет между жизнью и смерть, как между здоровьем и болезнью. Другое дело, что такая граница есть в метафизическом смысле, который доступе уже для человека не как живого, а как душевного, сознательного, идейного существа. С душой в жизнь человека входит разум. Умом ты понимаешь и чувствуешь душой, что такая граница есть, как есть она между защитой и убийством. Так можно убить, например, паука, комара, таракана, муравья. Это не человек. Но следом можно убить и человека. От этого ты, убийца, не умрешь. Ты изменишься, станешь другим. Для тебя закроется дверь в рай. Ты можешь всю вечность стоять на коленях перед воротами в рай. Они не откроются. И не важно, что ты убил ради добра. То же самое касается и пьянства. Таким там нет места. Это ясно и понятно навсегда. Тем, кто умер, нет места в раю. Поэтому, если ты не пьющий, не убийца, живи так, чтобы не умереть. Не можешь? Ну, тогда не рассчитывай на рай. Это проблема не рая, не ангела, не Бога, а твоя. Никто тебе не поможет. Мертвых ждет ад. Многие еще в жизни уже живут в нем. Как я, пьянь и рвань.
        «Но как же так, - ты воскликнешь, благоразумный, трезвый читатель, - человеку нужна надежда на рай, чтобы быть человеком в этой жизни». Кто тебе сказал, кто придумал, что ты имеешь право на надежду, ничтожный ты, человек? Ты сам это и выдумал и утешаешь себя этой глупой сказкой в аду. Ад – это и есть иллюзия. Человек живет иллюзией, чтобы преждевременно не умереть. Но рано или поздно жизнь убивает его, открываю глаза на правду: рай не для тебя, не для человека. Для него следует быть ангелом. Ты можешь быть ангелом? Если можешь, вот тогда и надейся.
 

                Комментарий автора

        Для чего я написал такое послесловие? Специально, чтобы показать, что есть и такие читатели. Вообще, «проще пареной репы» понять, что читатели судят о прочитанном со своей собственной колокольни.  И необязательно, чтобы эта колокольня была колокольней великодушного человека. Она может быть не колокольней, а кочкой «малодушного алкаша», который отказывает в надежде слабому человеку, каким на самом деле и является. Так он казнит себя.