Записки отставного порутчика

                ***
        Второго дня автор разрешил мне воспользоваться его услугами. И теперь я имею возможность выражать все то, что я думаю, чувствую, представляю, переживаю и демонстрирую своими поступками его словами. Понятное дело, что я как персонаж не имею никакой возможности быть представленным без его письменной помощи.
        Я родился не как все люди в прошлом, но в будущем времени, ибо теперь, будучи взрослым человеком, я нахожусь в прошлом, которое является настоящим задолго до моего рождения через двести шестьдесят лет. Понять это, - то, что так случилось, - я не могу, просто не в состоянии. Конечно, такой кульбит во времени можно объяснить авторским произволом моего создателя. Но понять его у меня нет никакой возможности. Для чего он это сделал  - поместил меня в глубокое прошлое?
        В прошлой жизни, которая парадоксальным образом станет через двести лет спустя моим настоящим, я был типичным интеллигентом и содержал себя с помощью языка, поучая подрастающее поколение. Мне довелось работать учителем в университете. Таким я буду из крови и плоти в сочинении моего автора. На самом деле я состою из бумаги и чернил. Есть ли у меня живая душа или она тоже бумажная и чернильная? Черная душа, как омут, в котором водятся черти!
        Но у меня есть желания. Значит, я обладаю, если не вещественным и эфирным телом, то хотя бы телом астральным, зависимым от расположения звезд в небесных созвездиях. Я ведь выражаю словами автора то, что ощущаю, представляю и переживаю.
        Затем я думаю. Следовательно, у меня есть ментальное тело. Я телесен. Но это мало.
        Я доподлинно знаю, что у меня есть каузальное тело, ведь я переродился в Петра Николаевича, живу  новой жизни в его грубом теле и питаюсь энергией его эфирного тела, так называемого «биополя».
        Уже в этой жизни я пробудился от сна бытовой жизни и обрел буддхическое тело – тело света знания спасения моей души, точнее, говоря тело «атмы» или Я, единого, как для меня, Петра Петровича Петрова, так и моего теперешнего двойника Петра Николаевича Петрова.
        Кто я такой как персонаж автора? Я его «производящий артефакт» в терминологии Рене Генона, текстуальное воплощение, агент авторской воли.   Мной действует автор, ткет полотно повествования, раскручивает сюжет моей истории. Он обретает тело в моем лице в пространстве представления, спектакля страстей своей души. Автор живет словами. Из слов соткано мое тело. В него автор вдохнул свою душу. Своими мыслями наделил мой ум и взволновал желаниями, страхом и страстями мое сознание. Он дал мне жизнь и освободил меня от тягостной зависимости от себя. Я стал не автором в себе, а автором для другого, для меня, иного, чем автор.
        Но что я мог сделать один? Я до сих пор зависим. Зависим от кого? От других персонажей. Зависим от чего? От обстоятельств сюжетного построения, от интриги, которая как текстуальная судьба ведет меня по сюжету к кульминации и развязке сценария произведения.
        Автор оставил меня одного на Тверской улице. Там я встретил мою тайную забаву – Веру Ивановну Березину. Она очень нравилась мне. Я уверял себя, что люблю Марфу Борисовну, а к Вере Ивановне просто испытываю симпатию. Но я не мог обмануть себя. Она заполнила все мое воображение. Марфа Борисовна ушла на вторые роли. Она вообще была забыта. Что случилось? Почему такое произошло? Еще на днях я не чаял в ней души. Но теперь то, почему с глаз долой, из сердца вон? Неужели только потому, что она мне изменила? Так, нет же, в этом случае, если бы я любил, я убил бы ее, себя или любовника, но не разлюбил бы. Вероятно, не я еще ее любил, но Петр Николаевич. Он, с кем мы составляем телесный и душевный палимпсест, если можно так выразиться, ушел в мое бессознательное. Я вытеснил его манию по имени Марфа Борисовна в подсознание. Сознательно же я сам влюблен в другую женщину, которую встретил на своем жизненном пути. Но она не оказывает мне знаки внимания. Вероятно, я безразличен ей.
        Увидев Веру Ивановну, я поклонился ей и справился, как она чувствует себя.
        - Неплохо, - кратко мне ответила Вера Ивановна.
        И поделом мне, - мы едва знакомы. К тому же она стала вчера свидетельницей неприятной сцены моей размолвки с невестой. Поэтому я решил спросить у нее разрешение проводить ее и поговорить на отвлеченную тему. Но мне было трудно это сделать сразу.
        - Вы знаете, Вера Ивановна, я тоже чувствую себя неплохо, но нельзя сказать, что хорошо.
        - Что так? Ссора с вашей невестой?
        - Что вы! Какая невеста.
        - Да, вы ветреник, Петр Николаевич.
        - Нисколько. Скажу честно, после истории с контузией под Берлином мне все равно: изменила Марфа Борисовна с моим приятелем или нет. Я стал другим человеком. Возможно, повзрослел и понял, что совсем не люблю ее. Это была фантазия, юношеская влюбленность в идеальный образ, который я примерил на ней. Со мной произошел, как бы это сказать… душевный переворот, что ли. Меня занимает сейчас не женитьба, а поиск правды, духовная жажда. Не знаю, как лучше сказать. Вы понимаете меня, Вера Ивановна?
        - Где уж мне понять вас! С такими вопросами удобнее обращаться к духовнику или к старцу.
        - Почему же? Не могу согласиться с вами. Когда я увидел вас, то сразу понял, что вы, Вера Ивановна, как раз вы только и можете понять меня. Я интуитивно вижу в вас родственную натуру. Конечно, прошу меня извинить за столь дерзкое предположение.
        - Ничего, Петр Николаевич. Я вас прощаю. Но как так: обычная мадмуазель, каких много можно встретить в наших гостиных, и вдруг родственная душа или, как вы сказали, «натура»? Не ошиблись ли вы, Петр Николаевич так же, как с вашей уже невестой?
        - Совсем нет. С невестой был не я.
        - Как же так? Она ваша невеста или не ваша?
        - Не моя! Вера Ивановна, я не могу вас всего сказать. Если я скажу, то вы не поверите мне. Вы сочтете меня сумасшедшим.
        - Петр Николаевич, вы опасный человек.
        - Ошибаетесь, Вера Николаевна. Я - безобидный человек. Никого не могу обидеть.
        - Но невесту свою вы же обидели?
        - Как? Это она обидела себя, а не я. Вера Ивановна, я прошу у вас защиты.
        - Да, от чего я могу вас защитить?
        - От самой себя.
        - Как это?
        - Я только о вас и думаю. Думаю: какая вы хорошая и пригожая.
        - Вы мне льстите, Петр Николаевич. Мне, конечно, это приятно. Но вы не находите, что ведете себя странно?
        - Нахожу.
        - И чувствуете себя виноватым?
        - Откуда вы это знаете?
        - Петр Николаевич, это написано на вашей физиономии. Странная у вас манера привлечь внимание девушки. Так обычно вы знакомитесь с нашим полом?
        - Вера Ивановна, мы уже знакомы.
        - Вы знаете, я это не забыла.
        - Я тоже не могу забыть вас.
        - Я этого не говорила, - уверенно сказала Вера Ивановна.
        - Хорошо. Помогите мне, Вера Ивановна, понять, почему я так привязался к вам.
        - Петр Николаевич, вы действительно становитесь навязчивым.
        - Вера Ивановна, я прошу вас выполнить только одну мою просьбу.
        - Какую?
        - Не давайте мне «от ворот поворот»!
        - Разве можно просить о таком. Не спорю, вы симпатичный молодой человек. Но не в моем вкусе. Признаюсь вам: я не люблю вас. И еще. Не старайтесь быть лучше, чем вы есть. Дам вам совет: не бросайтесь вы сразу незнакомым людям на шею в поисках родной души. Они могут разыграть вас и от души посмеяться над вами. Мне, например, очень хотелось проделать такое с вами. Но я пожалела вас.
        - Такой я жалкий?
        - Несчастный, неудачный, обманутый жених. Таким я буду помнить вас.
        - А вы жестокая, Вера Ивановна.
        - Какая есть. Надеюсь, вы уже разочаровались во мне? Вылечила я вас, Петр Николаевич, от любовного томления?
        - Никак нет, Вера Николаевна. Вы кого-нибудь любили?
        - Конечно. Я любила. Но не любили меня. И я зареклась не любить больше.
        - Вера Ивановна, любовь зла…
        - К несчастью, Петр Николаевич, вы не козел. Я вас не люблю и ничего, кроме несчастья, в любви ко мне вы не найдете.
        - Зарекалась девица по воду или замуж не ходить… Спасибо, Вера Ивановна, на добром слове, что я не козел. Но я живой человек. Мне тоже любить хочется. Разрешите мне ближе любоваться вашей красотой. Я вам еще пригожусь. Так говорит народ в наших сказках. Может быть, ваше сердечко еще екнет. Не одному только князю Трубецкому любоваться вами.
        - Что ж, извольте, Петр Николаевич, пожалею я вас, – любуйтесь на здоровье, но «рукам волю не давайте», а не то я обижусь.
         - Помилуйте, голубушка: Вера Ивановна не музейный экспонат. Как это руками не трогать? Да, как вы можете такое говорить! Неужели не дадите вашей нежной ручки поцеловать, - сказал тотчас Петр Петрович и мгновенно запечатлел на руке Веры Ивановны в голубой перчатке невинный поцелуй.
        Был ли он таким невинным, каким хотел показать его я, сам не знаю. Но чувствую, что я вложил в него свое трепетное чувство. И рука невольно ответила моим губам, но Вера Ивановна нервно ее отдернула, будучи не в состоянии скрыть свое тайное волнение. Значит, не так она равнодушна к моему чувству, как пытается в этом уверить меня. Женщины слабы перед нашими чувствами, если они искренни и честны. Может быть, и Марфа Борисовна сдалась моему приятелю, разобравшись в его неподдельных чувствах? Так что же тогда такое флирт как не внешнее выражение чувства? Это то же чувство, но оно ветреное, не постоянное, как сама любовь юного существа. Не играю ли я в любовь, прикинувшись молодым человеком? Ведь мне этого мало, - быть неудачливым воздыхателем. Но и быть удачным любовником мне скучно. Чего же я хочу? Я хочу веру Ивановну, но не только ее тело, а всю ее целиком. Для чего хочу? Для удовлетворения желания? Нет, не только. Не только для того, чтобы оно повторялось вновь и вновь. Мне нужна была Вера Ивановна для того, чтобы удостоверять вновь и вновь то экзистенциальное чувство, что я еще живой человек, а не просто ходульный персонаж придуманной автором истории. Любовь, которая волнует мою кровь, мне напоминает, что я живой, а не мертвый. 
        Но зачем мне любовь Веры Ивановны, зачем я хочу, чтобы она любила меня? Неужели без ее любви я не смогу жить? Нет, конечно. Нет такой любви, ради которой стоило жить. Мы живем не для любви, но для того, чтобы жить. Только жизнь может быть любимой, наполненной любовью, а может быть наполненной одиночеством, в котором тебя никто не любит, даже ты сам себя. Дело не в ней, не в Вере Ивановне, а во мне, в том найду ли я в любви себя, удовлетворюсь ли нежностью в любви к Вере Ивановне. Конечно, я смогу удовлетворится, если она полюбит меня. Но будет ли мне достаточно ее любви, чтобы стать счастливым? Это вопрос. Не менее важен вопрос о том, явится ли такое счастье тем смыслом жизни, который будет мне интересен и не заставит меня заскучать.
        Я не наивная барышня, которая живет ожиданием любви, и не боевой офицер, чтобы жить службой. Мне пора на покой, в отставку по семейным обстоятельствам, чтобы на воле предаться размышлению и творческим занятиям, вроде спокойного описания накопленного за годы учительства опыта чувств и мыслей. У меня есть еще идеи, которые ждут своего выражения и хотя бы мыслимого воплощения.
        Так какие это идеи? Что оне или они такое? Идеи ли это Платона? Что вы. Но это и не идеи моего автора. Он использовал меня для сообщения их читателю. То были его идеи. Я был для него явлением идей, их живым носителем, сосудом, из которого их извлекал читатель, опиваясь, питаясь ими. Этими идеями писатель испытывал читателя, тревожил его ум, волновал читательское воображение.
        С вашего позволения, я  играл роль человеческого образа идеи, не того, что можно было увидеть в них, не то, что они представляют собой, но того, что они представляют человека, что можно узнать ими, - узнать нас самих.
        Однако у меня тоже есть идеи. В их свете я хочу представить на суд читателю свои сокровенные желания и тайные мысли так, чтобы было понятно мне самому, что такое я, чем я живу, на что надеюсь и что такое они сами, эти идеи как проявленное на мне, на проявителе.
        Взять хотя бы идею любви. Я убежден, что могу любить лишь женщину: мать, жену или любовницу и дочь, дитя. И той  и другой: матерью и ребенком может быть жена али любовница. Если она заботится обо мне, то я ее сын. В противном случае. Если я забочусь о ней, то она мой ребенок. Но что такое она для меня как жена, как любовница? Она моя нужда. Она нужна мне. Для чего? Для напряжения и расслабления. Она есть импульс, пульсация моей личной, интимной жизни. Она напрягает, возбуждает меня, чтобы расслабить. Я не могу без нее как напрягаться, так и расслабляться. Одному заниматься этим скучно. Вместе веселее и вдвойне приятнее. Особенно это приятно, если это человек, а не кукла или другое живое существо. И тем более это волнительно, если приятелем является существо другого пола. В этом вся тайна и запретная радость. Запрет здесь состоит не в том, что это предосудительно, но в его прилюдном исполнении. Вместе с тем ты занимаешься напряжением с последующим расслаблением не в одиночку, но наедине с другим лицом, другого пола, что уже запрещено, если нет на то высочайшего разрешения общества окружающих людей. Впрочем, они могут сделать вид, что не видят оного действия, если отношения любовников не официальны, не зарегистрированы документально и не освящены именем Бога.
        Вся соль любовных отношений в их тайной радости, в том, что они питаются сами собой путем обоюдного обмена энергией, веществом и информацией, знанием друг друга. И узнали они, кто такие, - мужчина и женщина. То, что они люди, они могут узнать уже из отношения к оному акту соития, сообщения. Любовь дает физическое, телесное удовлетворение. Побочным эффектом физической, материальной радости становится душевное расположение, симпатия к любимому телу и лицу, его радостное узнавание в качестве своего, не самого себя, но другого для себя и себя для другого, другой. Но другая, как и собственная жизнь, преходяща, непостоянна, изменчива, смертна. Уже душа требует большего: неизменного, постоянного, вечного. Но где оно? Его в нашем мире, даже в мире персонажей сценария, сюжета сочинения не найти. Почему? Потому что вечное всечастно, его не найти целиком в каждом мгновении времени. В нем оно свернуто. Для того, чтобы оно развернулось всего времени мало, ибо время имеет начало и конец, тогда как вечность безначальна и бесконечна. Но она и вездесуща, ибо не имеет определенного, только этого, локального места в пространстве нашей жизни. Поэтому любовь несчастна. Она счастлива на момент времени в месте взаимного соития любящих.
        Другое дело духовное общение, сообщение с другим, другой в духе. В нем теряется различие полов, времени и места. Оно может быть явлено и представлено в изображении, прочитано только символически, подано в свете незнаемого, оттеняющего знание однозначного. Духовное неоднозначно. Оно является разным материально чувственным образом, оставаясь одним и тем же в своей сущности. Поэтому оно в сочинении остается автором, но является героем, «своим иным» автора, выражаемым не собственно авторским словом, но словом героя. Однако я ищу большего: я льщу себя надеждой стать со-автором сочинения, оставаясь героем. Духовное общение имеет свое происхождение в любви. Любовь нельзя полностью свести к сексу. Ее упрощение вплоть до простого физического обладания закрывает дорогу к такому общению. Духовная сторона любви есть то сокровенное, что прячется за желанием. И оно важнее желания обладать, иметь того, кого любишь. Духовная любовь или симпатия в духе есть то, что есть вообще. Но ее суть скрыта за множеством вещей как образов ее представления, овеществления.
        Вторая идея, которая занимает мое воображение, - это идея смерти. Желаю ли я смерти себе? Нет, не для того я проявил инициативу в самоопределении, суверенность в замысле собственной сюжетной жизни, чтобы желать себе смерти. Но все мы смертны. И где буду я, когда закончу сочинять историю своей жизни? Оживу ли я на глазах читателей этого опуса? Если да, то хорошо. А если нет? Это, конечно, плохо. Интересно, если я все же оживу, то чему можно уподобить мое неживое состояние между концом и началом? Отсутствию присутствия в присутствии? Что означает отсутствие в жизни, в реальности и присутствие в смерти, в не-бытии, в ничто? Жизнь – это середина между началом и концом. Тогда смерть как противоположность жизни есть середина между концом и началом? Вообще для мертвого есть разница между концом и началом, есть что-то между ними или там есть пропуск, ничего нет, есть ничто? Это так или как-то иначе? Смерти нет для того, кто живет настоящим. У него и прошлое, и будущее настоящее. Прошлое в настоящем – это не то прошлое, которое прошло, а то, которое не прошло. Так что же не прошло? То, что приходит из будущего в настоящее. Смерть есть в настоящем только для того, кто живет прошлым, которое прошло. Он уже мертв. Ему только кажется, что он еще живет. И тем более мертв тот, кто еще только намеревается жить. Так можно вечно жить в настоящем, не зная и не ожидая смерти.
        Третья идея была идея духа, духовная идея. Духовный, невидимый мир влияет на мир материальный, видимый. Духи, ангелы и демоны являются агентами влияния на людей. Они проникают в людей, обретают в них человеческую плотность, вещественность. Люди нужны духам для воплощения. Иной возможности овеществления у бесплотных духов нет. Не превращаться же в неживые, неодушевленные вещи или неразумные твари. Они материализуются посредством людей. Но не все духи стремятся к этому, - к уплотнению, к воплощению. Так, например, Люцифер тяготится этим и избегает такого воплощения. Он есть та часть Духа Бога, которая против тварного воплощения, супротив творения Бога. Но тогда, естественно, появляется вопрос о том, творил ли Бог духов. Нет, он не творил духов, будучи сам Духом. Он не творил, а Он родил себе подобное, размножился в них, разделился на них.
        Другое дело Адам и Ева, человек. Человек создан Богом из праха, из ничтожества, из ничто Бога, то есть. из того, что Богом не является и тем более не состоит из божественной природы. У человека иная природа. Он сотворен волей Бога, является явлением не природы Бога, но Его воли, свободы. А вот Люцифер как дух есть отступник не от природы Бога как Духа, но Его свободного соизволения. Отречения Люцифера от творения Богом человека есть акт духовного произвола, есть конфликт не в природе Бога, а в сфере Его воли.
        И тут я вспомнил еще одного персонажа, уже сочинения господина Достоевского «Братья Карамазовы», а именно Ивана, романного философа, который говорил о том, что не Бога, а его творения не принимает. Он не принимает воли Бога, а не Его самого. То есть, он различает природу Духа и волю Творца. В этом смысле Иван Карамазов есть проводник в мир человека врага рода человеческого, самого Люцифера, его Личарда, слуга. Ему во сне является сам Люцифер в образе, виде черта как господина с ретроградной физиономией и доводит его до сумасшествия. Люцифер не может найти воплощения в человеке. Но он себе место в его сознании как ментальный вирус, как паразит сознания.
        Не только средневековые схоласты, но даже новые философы и романисты не смогли еще принять в свой разум Бога, оставаясь до сих пор язычниками. Они верны Богу в вере, в чувстве, но не в разуме, не на уме, приняв его плотью, душой и даже рассудком, но еще не в духе. Принять бога в духе можно только, разгадав тайну духа, скрытую в материи.
               
          
                ***
        Я нахожусь в 1760 году уже несколько дней в шкуре Петра Николаевича Петрова, отставного порутчика. «Веселое царствование» императрицы Елизаветы Петровны мне кажется далеко не веселым, скорее печальным. Люди здесь какие-то нервные и суровые, даже порой жестокие до звериной свирепости. Убить человека им то же самое, что плюнуть или высморкаться. Словом, чистые дикари, в лучшем случае варвары. Думаю, даже в Европе и то еще далеко до простой цивилизованности. Правда, вероятно, есть уже островки очеловечивания. Здесь в этой России с ее Домостроем и азиатским бытом мне впору повеситься. И они, эти русские осьмнадцатого века, еще смеют называть себя христианами! Где христианское смирение и любовь к ближнему, сострадание к обычным людям?
        Я вышел в отставку не по семейным обстоятельствам, а потому что просто не могу бить людей, убивать их, - мне это не по нраву. Для меня прошлое запретно. То ли дело далекое будущее, в котором не будет ни одного агрессивного человеческого существа.
        Что мне нужно от жизни? Личного счастья. Я стану счастливым, точнее, буду счастливым или даже уже счастлив тем, что веду себя мирно, стремлюсь к гармонии и внутреннему покою при равнодушном отношении к внешним благам, которые могут сделать человека не счастливым, а несчастным, ибо располагают его к зависимости от них. Таким образом, он начинает зависеть не от себя лично, а от внешнего, чужого себе. Личное счастье достижимо при условии зависимости от самого себя. Такая самозависимость формирует личность, личный, внутренний мир, отдельно существующий от чуждого ему окружающего, внешнего мира. Средством работы над собой является разум, разумение, интеллект. Он же задает, определяет меру внутреннего, личного мира, независимого и самостоятельного личного пространства, очерченного границей Я. Я это предел, определение личного пространства. Оно состоятельно как состояние времени, на которое я располагаю самим собой, своим личным пространством, с которым отождествляю себя. Я идентифицирую себя, отличая от других, мне внешних, чуждых людей.
        Достижение личного счастья возможно только там, в таком государстве, где человек отчужден от политики, где он политически бесправен и экономически не благополучен. Это возможно в большом бюрократически устроенном и милитаристски настроенном экономически благополучном государстве, в котором действует единый для всех чужих друг другу закон. К такого рода государству медленно следовало как к своему имперскому идеалу Российское царство.
        Личное счастье невозможно без решения не только душевных проблем, но и вопросов телесной жизни. Не менее важной, чем питание и питие наряду со сном, была забота о личной сексуальности. Ее удовлетворение связано с телесным здоровьем, но оное невозможно без сбалансированной гармонии естественных стихий. Любовь для личного счастья должна лишь приятно волновать кровь, не потрясая душу противоречивыми желаниями духа и плоти.
        Что мужчины пытаются найти в женщинах? Мягкость и нежность, тайну и уклонение. Что, наоборот, женщины ищут в мужчинах? Вероятно, твердость и силу, ясность и определенность.
        Пределом личного счастья является время. Возможность быть счастливым ограничено временем личной жизни. Важно, что человек живет лишь в настоящем и только в настоящем он может быть счастливым. Полнота существования как личное счастье есть, если есть человек лично, собственной персоной. В любом другом качестве его нет, а есть только иллюзия существования, фантом жизни. Человек ощущает себя живым, и это ощущение является подлинным при условии полного присутствия его в настоящем в данном месте. Чтобы не быть дегенератом, необходимо приложить максимум усилий.


                ***
        Второго дня, во вторник, третьего марта 1760 года я понял, наконец, что предоставлен себе и свободен в своих мыслях, чувствах и поступках, когда мой автор спит, находится в бессознательном или полубессознательном состоянии. Но такое авторское состояние опасно для меня, ибо тогда на свет дневной выходят демоны его сознания: существа страха и желания, которых он прячет от себя и окружающих его людей. Он стыдится того, что они есть у него, живут в его сознании. Они вольготно начинают чувствовать себя в его сочинениях. С ними я встречаюсь на страницах его книг. Они воплощаются в книжных героях. Вот тогда мне становится туго. Почему? Неужели не понятно? Обычно герои сочинений моего автора являются покорными куклами исполнения его воли, послушно играющими по правилам закрученной интриги сюжета сочиненной истории свои роли. Но в случае его отвлечения от сочинения они получают шанс проявить свое личное дерзновение в осуществлении уже своих желаний, намерений и страхов. Для этого они пользуются его, впавшего в бессознательное или полубессознательное, подсознательное состояние, желаниями, стремлениями и страхами. Порой они даже начинают «думать», то есть, показывать ту глупость, которая сидит у них в их бедных головах. Их глупость мешает мне самому думать, отвлекает меня от моих фантазий и размышлений. Ведь у меня есть свои, личные мысли, идеи, мечты, желания, наконец, потребности, без которых я просто умру, стану мертвой куклой.
        Но не все так сложно в моей новой жизни. Помню недавно, когда был еще в Военной конторе по случаю выхода в отставку, услышал там анекдот от конторского писаря. Он рассмешил меня таким анекдотом.
        - Представьте сударь ротмистра и его денщика. Офицер говорит ему: «Вот тебе, Прохор, рубль. Сходи в вертеп и найди себе бабу, только смотри, чтобы здоровая была».
        Возвращается солдат на следующее утро. Ротмистр у него спрашивает: «Ну что, нашел себе бабу, здоровая была»?
        - Так точно, ваше высокоблагородие, еле рубль отобрал.
        Посмеялись мы вместе от души. Умеют все же веселиться и говорить анекдоты наши предки.
 

                ***
        Мне вполне вольготно жить в романе. Здесь нет моих антиподов вне меня. Поэтому я не могу предельно напрягаться внешним образом со стороны моих врагов. Враги есть. Но они не моего уровня. Это бытовые или телесные враги, да еще в прибавку враги душевного плана. Слава Богу, в тексте нет врагов духовного образа бытия, жизни и мысли. Вероятнее всего, такого рода враг скрывается во мне самом. Но в произведении все равно должен быть для равновесия такой враг рода человеческого, вернее, персонажного. Им может быть сам автор или его заместитель. В данном случае я. И все же ему нужно иметь своего слугу в ряду персонажей. Кто им может быть? Князь Трубецкой? Нет, конечно. Это бытовой противник, на уровне тела. В душевном плане есть две соперницы за мое сердце: Марфа Борисовна как существо инфернальное, демоническое, ведьма и Вера Ивановна как существо райское, ангелическое, ангел.
        В плане интеллекта мне противостоит сам автор. Его представителем является мой читатель.
        Для чего мне нужна Вера Ивановна? Это сложный вопрос. Проще вопрос о Марфе Борисовне. Эта женщина возбуждает меня. Я хочу ее. Меня волнует ее тело и душа, склонная к  дерзаниям и терзаниям. Она умеет причинять мне сладостную боль.
        Думаю, Вера Ивановна глубже и выше Марфы Борисовны. Она мне нужна не для того, чтобы получить телесные удовольствия, которые утешат мои душевные раны, нанесенные ею. Наслаждением я не смогу удовлетворить мое неодолимое стремление к Вере Ивановне. Вероятно, в ней скрыта таинственная духовная сущность. Она есть явление богини в женском теле.
        Видимо такова героическая архитектоника текста. Я срединный персонаж. Средостение всех героических линий. В этом смысле я скорее герой чистилища, нежели нежить ада или обитатель рая.



                ***
        Мне, бумажному герою, трудно объяснить читателям, какое это счастье жить просто так, как они живут, не прилагая никаких усилий. Для меня другое дело: я живу только силой мысли, заставляя автора писать за себя, когда он попадает в состояние сознания, которое можно условно назвать «состояние отставного порутчика», именно «порутчика», как говорили у нас в России в осьмнадцатом  столетии. Как мучительно трудно желанием собственного существования высекать мысль из воображения автора. Если бы вы знали, любезные читатели, как мне бывает хорошо, когда я, бесплотный фантом, чувствую себя живым, состоящим из плоти и крови. Автор и вы, да, правильно, и вы, дарите мне шанс быть, существовать в вашем мире. И вместе со мной есть и все прочие герои этого сочинения. Они оживают, есть на момент записи и чтения такого произведения. Я живу вами, а вы живете мною. Это нечто вроде спиритического сеанса, духовного общения душ автора и читателей. Я выступаю именным посредником в таком общении. Я становлюсь его героем. Неужели вы не можете дать мне хоть капельку жизни, общаясь друг с другом?
        Так мне кажется, что я уподобляюсь героям старинных пьес, вроде комедий Мольера, обращаясь с репликами к самим зрителям спектакля.
        Что до самих событий в моей жизни, то моя страсть, Вера Ивановна, начинает привыкать ко мне. В последний раз, как мы встретились, а это было вчера, она уже благоволит мной. Я ощущаю на себе ее благотворное влияние. Она участлива и приветлива. И все это при том, что она слишком не доверчива и холодна даже со знакомыми. Видимо, ее кто-то сильно обидел и разбил ей сердце. Интересно, кто это был. Надеюсь, виновник ее оскорбленного женского чувства был не похож на меня ни видом, ни характером.