про двадцать один

       Это было трёхэтажное здание в стиле позапрошлого века. С колоннами в два ряда. Рядом был парк. Той осенью я постоянно бродил по нему. Под дождём. Дождь шёл каждый день. Возможно он чувствовал, что необходим. Он тихо шелестел по зонту и мелко сыпался в лужи. На мокрых дорожках в гармоничном беспорядке лежали разноцветные листья. Так живописно раскидать их мог только Бог. Наверное он лично этим и занимался. Во всяком случае я ощущал его присутствие и было совершенно очевидно, что оба мы, хоть и каждый по-своему, неприкаянны и одиноки. И нуждаемся в осени, дожде и листве под ногами. Нам предстояли неотложные дела. Над ночным Буэнос-Айресом взошло солнце, и мне нужно было понять, что с ним делать. Бог же должен был принять моё решение и, возможно, изменить своё. Спустя годы оказалось, что мы переоценили свои возможности. Я тогда всё решил для себя, но так и не понял, зачем именно так. Он же не смог вернуть запущенный маятник в исходное состояние. А может и не хотел, или заранее знал, что это невозможно, но рассчитывал на мой здравый смысл и чувство юмора. Раз за разом я пролетал потом над точкой равновесия. То в одну сторону, то в другую. Раз за разом моя планета делала оборот вокруг солнца, а солнце вновь и вновь поднималось над Puerto de Nuestra Senora de Santa Maria и рассыпаясь звёздочками по лёгкой зяби Параны, исчезало в ночи. Бог шутит точно и изящно.

       Мои прогулки закончились тем, что я сел за стол и на листочке в клеточку написал сказку. За полчаса. Так всегда бывает, когда просто  записываешь то, что тебе диктуют оттуда. Сказка была о солнце, однажды разбившемся на маленькие кусочки. И о том, что из его погасших осколков потом ничего не собрать. Я назвал её "Сказка к первому апреля". Потому что апрель в Байресе это осень. И на дорожках лежат листья. В замечательно идеальном беспорядке.

       Маятник улетел в будущее, а я взял листочек в клеточку и пошёл прочитать сказку вслух. В Колину каморку на втором этаже. Коля сидел за инструментом и негромко наигрывал мелодию. Я слышал её впервые, но сразу же узнал. Именно это прозрачно невесомое минорное рондо крутилось в моей голове, пока я записывал строчки.

       "Послушай, что я написал!" - сказали мы одновременно.

       Начались длинные ночные репетиции и я  чувствовал, что все наши ребята немножко влюблены. В то, что делают. И как. И с кем. А Коля был влюблён в Наташу. А Наташа в Серёжу. И эта ситуация была безгранична во все стороны, как поле. То ли электрическое. То ли минное. Перенасыщенное самым сокровенным, облако вдохновения висело прямо над сценой и мы непроизвольно касались его разгорячёнными головами. Сонмы творческих озарений метались вокруг дикими стадами по весенней пампе. Капли чуть солёного счастья иногда сочились из-под зажмуренных век, стекали по нашим щекам и падали на подмостки. В конце концов Коля выгнал приглашённого режиссёра, потому что тот не мог ничего понять в происходящем. Он пропустил первый вдох и лишь наблюдал теперь, как затаив дыхание, мы крадёмся лабиринтом интуиции, опасаясь ненароком спугнуть возникающее  волшебство.

       Потом наступил черёд для выдоха. На зал медленно опустились сумерки, на сцену легли пятна прожекторов и затихающий зрительский шелест пронёсся лёгким бризом над Ла-Плата. Гена отстучал четыре четверти, Колины пальцы чуть притопили клавиши, я сделал два шага к микрофону ... и через двадцать минут мы стали лауреатами. А ещё через полчаса Олег признался, что ставит "Глазами клоуна" и, конечно же сам играет главную роль, и ему нужны музыканты. Именно такие. И только такие. Его мир был уже насквозь пропитан Бёллем и внутренний камертон стучал ему в виски и в стенки сердца от только что услышанного.

        Искусство тонкая материя. Её ткут из жил и нервов и никто не в силах постичь истинной тому цены. Вслед за вдохновением приходит опустошение и время жечь уже совсем сухую, пожухлую листву. И в парках и в себе. В чуть горчащем терпком дыму маятник окончательно исчез из виду и солнце перестало всходить над Нуньес по ночам. Бог облегчённо вздохнул и в моё утешение отдал "Ривер Плейт" оба чемпионата. Мне же внезапно стало ровно двадцать один.  Дальнейшая игра означала перебор. Сезон дождя закончился. Ганс Шнир уходил в клоуны. Мария уходила в никуда и замуж за католика Цюпфнера.

       С того времени минуло ровно два раза по двадцать один.