Вячеслав Иванов

Вячеслав Иванов – поэт, мыслитель, филолог, теоретик символизма и переводчик, - родился в Москве в феврале 1866 г. в семье землемера. Пяти лет он лишился отца и воспитывался матерью, привившей ребенку глубокую веру в Бога и любовь к поэзии. Гимназические годы Иванова не были безоблачными — семья обеднела, и будущий поэт давал много частных уроков. Очень рано он обнаружил склонность к языкам — в двенадцать лет  самостоятельно начал изучать древнегреческий и на всю жизнь сохранил пыл этого увлечения, развив в себе особую чуткость к эллинскому духу. Впоследствии он свободно владел многими языками, в том числе, немецким, французским, итальянским, латынью.

До 1903 г., как писал поэт в одной из автобиографий, он не был литератором, отдавшись целиком науке – изучению истории и филологии, вначале в Московском университете, затем в Германии и Франции. В это время он познакомился с трактатом Ницше «Рождение трагедии из духа музыки», оказавшем сильнейшее  воздействие на миропонимание Иванова и положившем начало его увлечению дионисийством. («Ницше возвратил миру Диониса, - писал Иванов, - в этом было его посланничество и его пророческое безумие»). После окончания курса (в 1891 г.) Иванов написал на латинском языке диссертацию о государственных откупах в Древнем Риме. С 1892 г. вместе со своей первой  женой (Дмитриевой) и дочерью Иванов поселился в Риме. Здесь к нему  пришла большая любовь -  в июле 1893 г. он познакомился с Лидией Зиновьевой-Аннибал. В 1895 г. (после девятилетнего брака) он оставил ради нее свою первую жену и дочь. Бракоразводный процесс Зиновьевой тянулся еще четыре года.  Только в начале 1899 г. они смогли  обвенчаться в греческой православной церкви в Ливорно.

Иванов всегда считал встречу  с Лидией Дмитриевной настоящим подарком судьбы.  Она стала его подругой и единомышленницей, предметом  языческого обожания и бесконечной любви. Лишь благодаря ей  он  понял самую сущность той мифологии, которую прежде изучал как теоретик: ему открылась дионисийская стихия бытия. Жизнь, прожитая с ней, стала для него порой обретения смысла, эпохой преодоления изначального человеческого эгоизма (что возможно только в слиянии с индивидуальностью другого). «Друг через друга нашли мы – каждый себя и более чем только себя: я бы сказал, что мы обрели Бога», - признавался Иванов в одном из своих писем.

Несмотря на то, что стихи Иванов писал с детства, впервые они были опубликованы в различных журналах только в 1898-1899 гг., но  остались практически незамеченными. Внимание привлек только первый сборник его стихотворений «Кормчие звёзды», который  вышел на средства автора в Петербурге в 1903 г. Здесь впервые ясно обозначились основные принципы поэтики Вячеслава Иванова: возвращение к архаизированному языку русской поэзии XVIII века (прежде всего, Державина), использование разнообразных стихотворных размеров и главное – особый род многослойной  символической образности, с трудом поддающейся расшифровке.

Вячеслав Иванов сразу приобрел репутацию «поэта для избранных»  и «ученого поэта». В самом деле, его эрудиция была колоссальной. Отмечая своеобразие творческого кредо Иванова, Андрей Белый писал: «Не кипение молодости, не разрыв с традицией превратил Иванова в поэта-символиста; наоборот, углубление в науку, присягновение древней традиции привели его к нам».  В поэтической картине мира Иванова христианские традиции сложным образом переплетаются с поэтической мифологией  Владимира Соловьева и древнегреческим орфическим учением о Дионисе-Загрее. (Орфический миф повествует, что Зевс, вступив в брак с царицей преисподней Персефоной, породил сына – Диониса-Загрея; однажды титаны ополчились против него, растерзали и пожрали; небесные громы спалили мятежников, а из оставшегося пепла, в котором божественное было перемешано с титаническим, возник человеческий род). В 1904-1905 гг. в  журнале «Новый путь» Иванов опубликовал свои чтения о дионисийстве — «Эллинская религия страдающего бога», где доказывал, что искупление и жертва – категории дохристианские, присущие античному и греко-римскому сознанию. Таким образом, в мифе о Дионисе-Загрее жажда античной полноты жизни соединилась с христианским культом жертвы. Диониса он объявлял одной из ипостасей Христа. (Этот образ, кстати, был воспринят потом Блоком: тот Христос, что идет во главе Двенадцати в его знаменитой поэме, вовсе не был Христом Евангелий; это – Христос-Дионис, Христос-Демон Вячеслава Иванова, воплощение «дионисийского» духа музыки). В 1904 г. в Москве вышла «Вторая книга лирики» Иванова — «Прозрачность», с воодушевлением встреченная символистами. Она создавалась в период близости с Лидией Зиновьевой-Аннибал, и центральное место в ней занимают стихотворения, посвященные мистическому, дионисийскому таинству любви.

Полагая, что центром литературной жизни России является Петербург, Иванов по возвращении в Россию летом 1905 г. поселился в этом городе на Таврической улице, в 25-м доме - в знаменитой «башне», которая вскоре сделалась самым известным столичным литературным салоном. С осени 1905 г. на «башне» регулярно проходили литературные «среды». На них собирался весь модернистский Петербург – ученые, поэты, писатели, артисты, художники и духовенство. Среди завсегдатаев были Гиппиус и Мережковский, Блок, Андрей Белый, Федор Сологуб, Розанов, Сомов, Комиссаржевская, Мейерхольд, Кузьмин и многие другие. Центром «духовных игрищ» был сам Вячеслав Иванов. Наделенный уникальным талантом собеседника, он казался современникам Орфеем, покоряющим слушателей. «"Башня", - вспоминала Сабашникова, - была центром духовной жизни Петербурга. Иванов, казалось, заражал других своим вдохновением. Одному подскажет тему, другого похвалит, третьего порицает, порой чрезмерно; в каждом пробуждает дремлющие силы, ведет за собой, как Дионис – своих жрецов». А Бахтин справедливо отмечал позже: «Как мыслитель и как личность Вячеслав Иванов имел колоссальное значение. Теория символизма сложилась, так или иначе, под его влиянием. Все его современники – только поэты, он же был и учителем. Если бы его не было как мыслителя, то, вероятно, русский символизм пошел бы по другому пути». (Действительно, критико-теоретические работы Иванова получили едва ли не большую известность, чем его собственные поэтические произведения). Здесь же на «башне» происходили первые заседания «Общества ревнителей художественного слова», где Вячеслав Иванов читал лекции по стихосложению (среди его слушателей были и будущие акмеисты: Мандельштам, Гумилев, Ахматова и др.).

Активный быт на «башне» продолжался вплоть до смерти Зиновьева-Аннибал. Заразившись скарлатиной, она неожиданно умерла в октябре 1907 г. Ее кончину Иванов оплакивал потом до самой смерти. В 1949 г., за день до ухода из жизни, он напишет: «…И надвое, что было плоть одна, рассекла смерть секирой беспощадной». Через два с половиной года Иванов начал жить со своей падчерицей (дочерью Зиновьевой от первого брака) Верой Шварсалон, а летом 1913 г. женился на ней. Это была попытка вернуть хотя бы образ той, с кем его безжалостно разлучила смерть.  Стихи, которые он в разные периоды жизни обращал к Вере, носили общее заглавие «Ее дочери».

Своеобразным итогом жизни на «башне» и поэтическим памятником ушедшей жене явились два тома стихов «Cor ardens» (лат. «Сердце Пламенеющее»), вышедших в 1911 и 1912 гг. Эпоха духовного возрождения, когда поэт нашел утешение в чертах Лидии, узнаваемых в «ее дочери», отразилась в сборнике «Нежная тайна» (1912).

После почти двухлетнего пребывания в Швейцарии и Риме Иванов и Шварсалон возвратились со своим годовалым сыном Дмитрием в Россию и поселились в 1913 г. в Москве. В это время он начал работу над поэмой «Младенчество» (1913-1918), которая писалась в пику блоковскому «Возмездию». «Набатному» звукоряду Блока, в котором слышался "неустанный рев машины", Иванов сознательно противопоставил «святой безмолвия язык» - укромную, мирную тишину колыбели и могилы.

Второе десятилетие ХХ века вообще стало для поэта временем «подведения итогов». Он много размышлял о религиозно-мистической судьбе человечества, мировой истории и России. Его искания  воплотились в своеобразном жанре  мелопеи — многочастной поэтической композиции «Человек. Размышления о существе и назначении, отпадении и божественном воссыновлении человека» (1915-1919; издана в 1939 г. в Париже). Мелопея писалась в годы войны и революции, в эпоху злобы, ненависти и насилия. По структуре поэма представляет собой сложное целое, понять смысл каждой части можно, лишь руководствуясь комментариями самого автора. Для Иванова эта поэма была исключительно важна, поскольку он считал, что именно в ней целостно отражено его миросозерцание.

После событий 1917 года Иванов первое время пытался сотрудничать с новой властью. В 1918-1920 гг. он являлся председателем историко-театральной секции ТЕО Наркомпроса, читал лекции, вел занятия в секциях Пролеткульта. Он принимает участие в деятельности издательства «Алконост» и журнала «Записки мечтателей», пишет «Зимние сонеты» (эта пронзительная книга, которую Анна Ахматова считала лучшим творением Вячеслава Иванова, была навеяна смертью его третьей жены Веры Шварсалон, скончавшейся в 1920 г. от туберкулеза). В 1920 г. Иванов уехал в Баку, где провел три следующих года. Среди его работ той поры надо особо отметить «Переписку из двух углов» (1921), где подводился итог давним размышлениям Вячеслава Иванова о путях культуры, о ее связи с религией: «Всякая большая культура есть ничто иное, как многовидное выражение религиозной идеи, образующей ее зерно», - утверждал он. На этом основании Иванов высказал свое резко отрицательное отношение  к «внерелигиозному» течению русской революции. Еще прежде в статье «Политика и религия» он подчеркивал: «Для улучшения и спасения революции необходимо ее религиозное осмысление и освящение, только проникнутая светом религиозного сознания, она воистину выразит и воплотит народную волю».

 В конце августа 1924 г. Иванов навсегда покинул Россию. Вместе  с сыном и дочерью он поселился в своем любимом  Риме, где в основном и прошли следующие двадцать пять лет его жизни.  В 1926 г. он принял католичество. Иванов не печатался в эмигрантских журналах, сознательно сторонился  общественно-политической жизни русской эмиграции. Единственный из всех русских символистов он до конца своих дней сохранил верность этому течению. Из его поздних вещей особо отмечают сборник «Римские сонеты» (1924) и замечательный цикл из 118 стихотворений «Римский дневник» (1944), вошедший в подготовленное им, но изданное посмертно итоговое собрание стихов «Свет вечерний» (Оксфорд, 1962). После смерти Иванова осталась незаконченной начатая им еще в 1928 г. прозаическая поэма «Повесть о Светомире-царевиче». Над этим произведением Иванов напряженно трудился в последние годы жизни, считая его своего рода венцом всего творчества. Из 12 книг он успел написать всего пять. Поэма замышлялась как миф о человеке (Светомире), который через преображение плоти и духа преодолевает свою греховную человеческую наследственность. Повествование должно было завершиться видением царства Божия на очищенной от греха Земле.

Умер Вячеслав Иванов в июле 1949 г. в Риме.

****

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ

Над смертью вечно торжествует,
В ком память вечная живет.
Любовь зовет, любовь предчует;
Кто не забыл, - не отдает.

Скиталец, в даль - над зримой далью
Взор ясновидящий вперя,
Идет, утешенный печалью...
За ним - заря, пред ним - заря...

Кольцо и посох - две святыни -
Несет он верною рукой.
Лелеет пальма средь пустыни
Ночлега легкого покой

ПЕРСТЬ

День белоогненный палил,
Не молк цикады скрежет знойный,
И кипарисов облак стройный
Витал над мрамором могил.

Я пал, сражен души недугом...
Но к праху прах был щедр и добр:
Пчела вилась над жарким лугом.
И сох, благоухая, чобр...

Укор уж сердца не терзал:
Мой умер грех с моей гордыней, -
И, вновь родним с родной святыней,
Я Землю, Землю лобызал!

Она ждала, она прощала -
И сладок кроткий был залог;
И всё, что дух сдержать не мог,
Она смиренно обещала.

Между 1895 и 1902

FATA MORGANA

Так долго с пророческим медом
Мешал я земную полынь,
Что верю деревьям и водам
В отчаяньи рдяных пустынь,—

Всем зеркальным фатаморганам,
Всем былям воздушных сирен,
Земли путеводным обманам
И правде небесных измен.

ПАРУС

Налетной бурей был охвачен
И тесный, и беспечный мир:
Затмились волны; глянул, мрачен,
Утес — и задрожал эфир.

Я видел из укромной кущи:
Кренясь, как острие весов,
Ладья вдыхала вихрь бегущий
Всей грудью жадных парусов.

Ей дикий ветер был попутным,
Она поймала удила —
И мимо, в треволненьи мутном,
Пустилась к цели, как стрела.

РОПОТ
 
Твоя душа глухонемая
В дремучие поникла сны,
Где бродят, заросли ломая,
Желаний темных табуны.

Принес я светоч неистомный
В мой звездный дом тебя манить,
В глуши пустынной, в пуще дремной
Смолистый сев похоронить.

Свечу, кричу на бездорожье,
А вкруг немеет, зов глуша,
Не по-людски и не по-божьи
Уединенная душа.

1906

ПЕРВЫЙ ПУРПУР

Гроздье, зрея, зеленеет;
А у корня лист лозы
Сквозь багряный жар синеет
Хмелем крови и грозы.

Брызнул первый пурпур дикий,
Словно в зелени живой
Бог кивнул мне, смуглоликий,
Змеекудрой головой.

Взор обжег и разум вынул,
Ночью света ослепил
И с души-рабыни скинул
Всё, чем мир ее купил.

И, в обличьи безусловном
Обнажая бытие,
Слил с отторгнутым и кровным
Сердце смертное мое.

1912

ОСЕНЬ

Что лист упавший — дар червонный;
Что взгляд окрест — багряный стих...
А над парчою похоронной
Так облик смерти ясно-тих.

Так в золотой пыли заката
Отрадно изнывает даль;
И гор согласных так крылата
Голуботусклая печаль.

И месяц белый расцветает
На тверди призрачной — так чист!..
И, как молитва, отлетает
С немых дерев горящий лист...

ххх

Вы, чей резец, палитра, мира,
Согласных Муз одна семья,
Вы нас уводите из мира
В соседство инобытия.

И чем зеркальней отражает
Кристалл искусства лик земной,
Тем явственней нас поражает
В нем жизнь иная, свет иной.

И про себя даемся диву,
Что не приметили досель,
Как ветерок ласкает ниву
И зелена под снегом ель.

1944

Модернизм и постмодернизм  http://proza.ru/2010/11/27/375