Пистолет

 Меня всегда тянуло к игре. С самого детства. Дни, когда в нашем доме собирались гости и играли в «лото» или в «дурака» были из тех, что ждешь, не дождешься. Зато когда они наступали, и гости садились играть, я испытывал ни с чем несравнимое удовольствие. По причине малолетства и неполного комплекта зубов, мешающего полноценному общению, я плохо понимал правила, что абсолютно не мешало заворожено наблюдать творящееся за столом чудо. Обычно я сидел на чьих-нибудь коленях, и оттуда наблюдал за игрой, слушал шутки и наслаждался эмоциями играющих. Радость одних, огорчение других, удивление, подозрение (обычно в мухляже) - мне нравилось все. И чем больше было гостей, тем веселей было в нашем маленьком доме, где место нашлось бы каждому.
 Но однажды гостей оказалось меньше, и мне выделили отдельный стул, на котором я простоял весь вечер. Я не слез с него, даже когда терпеть стало уже невозможно, и только мама, заметив мои судорожные движения, спасла от позора, решительно отнеся меня в туалет.
 А ночью мне снилось, будто я играю наравне с взрослыми, и выигрываю! Я не понимал, что нужно делать, но то был сон победителя, где что бы ты ни делал, победа всегда с тобой…
 В три года я уже мог играть с мамой в дурака, и был счастлив, если мне удавалось выиграть. Наверняка она поддавалась, но я этого не видел. Моя страсть к игре уже тогда была такой сильной, что я почти забросил все свои машинки и прочие игрушки, целыми днями тасуя колоду старых карт и играя в свои игры, где были короли и королевы, воины и войны. Каждого из колоды я знал в лицо, с каждым разговаривал, отвечал за них. Родители улыбались (мама тревожно), глядя, как неловко я тасую карты, а гости умилялись, и что-то говорили про большое будущее игрока, мол, в жизни не пропадет…
Шахматы пришли…, нет, они ворвались в мою жизнь. Я не знал, что это такое, и вид деревянных фигурок, лежащих в коробке, раскрашенной в черно-белую клетку, привел меня в оцепенение. Коробка превратилась в доску, а фигурки, расставленные отцом, встали на свои места, окончательно восхитив своей стройностью и симметрией.
- Это пешка, - отец поднял маленькую фигурку, показал мне и вернул на место, - она ходит только прямо и только вперед.
- Это пешка, - прошептал я, чувствуя прикосновение к самой большой тайне своей маленькой жизни…
 Шахматы стали всем - игрой, жизнью, мечтой. В детском садике обнаружились жалкие остатки фигур, которых было так мало, что я с ужасом представлял себе, в какой кровопролитной войне им пришлось побывать. У белых фигур не было короля и множества пешек, у черных старшим оставался слон. Это пробуждало в моей голове бесконечные фантазии, и исхода очередной битвы не знал даже я. К тому же в садике вечно кто-то влезал со своими советами или просто сносил фигурки на пол и убегал, радуясь своей проказе. Дома все было иначе – там меня ждала доска с замершими в ожидании приказов фигурками, и первое, что я делал, вернувшись из ненавистного детского сада, был ход пешкой – Е2-Е4!
 Отец часто играл со мной, смеясь, когда я подставлял фигуры, забирал их, несмотря на мои просьбы вернуть ход, приговаривая:
- Тронул – пошел, сходил – сыграл!
Эта сложная, невозможная своей неумолимостью фраза убивала! Я никак не мог понять, почему нельзя трогать свои фигуры, поправлять их, ставя точно в центр клетки и, кажется, даже грозился когда-нибудь изменить это дурацкое правило, что тоже очень веселило ничуть не жалеющего меня отца.
 Во время игры, отец часто говорил что-то, на первый взгляд не имеющее отношение к шахматам.
- Хода нет, ходи с бубей, - произнес он, ставя мне пятый мат подряд.
 Было обидно, я требовал очередной сатисфакции, и отец произносил другую, не менее странную фразу, которую я не то, что понять, запомнить не мог….
 Мама тоже могла выдать. Однажды, во время очередной шахматной баталии, она сказала:
- Не превратись в своего дядю.
 Я так и не понял, как можно  превратиться в своего дядю, который уже целый год сидит в какой-то тюрьме – в месте, которое я не мог себе даже представить.
 Пару лет я всецело принадлежал шахматам. И пойдя в школу, смог найти единомышленника – Сашку, своего одноклассника, которого быстро научил играть. Мы играли с ним каждый день, расставляя мелкие магнитные фигурки и отбиваясь от энергичных, шумных и орущих что-то бессмысленно-веселое одноклассников. Я начал ходить в шахматную секцию при школе, уговорив Сашку присоединиться ко мне. Тренер, Константин Григорьевич, вечно хмурый и сердитый, сурово отчитывал нас за «лишние ходы», но однажды похлопал меня по затылку, и сказал еще одну странную фразу, запомнившуюся навсегда. Он смотрел, как играем мы с Сашей и, увидев мой ход пешкой, негромко, спокойно произнес:
- Изящное решение, Веня. Вот так и в жизни старайся…
Эра шахмат закончилась, когда мне исполнилось семь, и я увидел нарды. Это случилось в гостях у каких-то родственников, где отец весь вечер играл с хозяином в нарды, отвлекаясь лишь на очередной бокал вина. Я впервые видел отца таким азартным, и горящим желанием победить. Он все время подначивал соперника, который не оставался в долгу и отвечал ему той же монетой. Я смотрел, как они кидают кости и ловко передвигают шашки по огромной и красивой доске, практически не задумываясь. Это было какое-то волшебство, которого я еще не понимал, но уже любил. Я весь вечер простоял у доски, наблюдая за их игрой. Хозяин дома несколько раз спрашивал меня, не устал ли я стоять на одном месте, но я мотал головой, а отец, посмеиваясь, отвечал:
- Молодой еще, пусть стоит. Видишь, как ему нравится.
 Нравится, это не то слово – нарды захватили меня целиком! Я еще не знал таблицы умножения, ничего не слышал о теории вероятности, но уже чувствовал, что в нардах есть нечто совершенное, идеальное, подчиняющееся каким-то неизвестным и прекрасным магическим законам. Упросив отца купить нарды, я помню, как задохнулся от счастья, увидев большую, приятно пахнущую лаком доску, внутри которой, перекатываясь, постукивали твердые и тяжелые шашки. Отец раскрыл доску, и началась другая жизнь.
 Сначала я научился играть в короткие нарды. Эта игра забавляла тем, что азарт играющих в нее доходил до абсурда, когда человек в безвыходной позиции продолжал гнуть свое, и «убивать» чужие шашки, не заботясь о собственных тылах. Довольно скоро я понял, что удача чаще сопутствует тем, кто атакует, и принял это на вооружение, стремясь в каждой партии играть открыто, вынуждая противника к тому же. А поскольку моим первым противником был отец, со смехом и некоторым удивлением следящий за моим прогрессом, то мне долгое время не удавалось выиграть у него. Он играл очень хорошо, и я помню, что поединки с моими многочисленными дядями неизменно заканчивались его победами. Это подстегивало – я считал, что если мне удастся выиграть у отца, это будет очень серьезным достижением.
 Сидя в классе, я представлял себе доску, мысленно бросая кости за себя и воображаемого противника, двигал шашки, и порой даже доигрывал партии. Делал вид, что внимательно слушаю учительницу, но ее голос еле доносился сквозь стук воображаемых костей. Единственный предмет, который интересовал меня тогда, была математика. Здесь (в отличие от других предметов) все было очень хорошо. Таблицу умножения, интуитивно поняв ее важность для нард, я выучил за пару часов, и попробовал вывести первую в своей жизни систему, следуя которой можно победить любого противника. Система была наивной, основанная на невыполнимом условии выброса одних и тех же очков, но я долго гордился тем, что придумал ее. Отец развеял мое заблуждение, в очередной раз наглядно доказав, что кроме математики в нардах есть что-то еще, что-то не поддающееся логике. Он брал кости, называл какое-нибудь число от 2 до 12 и бросал их. Не всегда, но очень часто кости выбрасывали именно то, что он «заказывал» и я донимал его просьбами научить меня. Отец смеялся, говорил, что это его секрет, и что когда я вырасту, он все расскажет. Я обижался, говорил, что это нечестно, но он только смеялся:
- Веня, ну, какой толк, если ты всегда будешь выбрасывать то, что нужно? Тогда с тобой никто не будет играть, понимаешь?
Нет, я не понимал. Мне хотелось выигрывать, но это никак не получалось, и однажды я решил сделать так же, как делал отец: просто называть нужное мне число перед броском. Какого же было мое удивление, когда с первого же раза выпало именно то, что я «заказал». Отец усмехнулся, и сказал:
- Ну, хм, дружочек…, далеко пойдешь.
 Потом долго не получалось, но я был упрям и терпелив. Дошло до того, что я стал таскать кости в школу и, в очередной раз приобщив Сашку к новой игре, мы с азартом «заказывали» и кидали кости, проводя за этим занятием почти все перемены. До тех пор, пока кости не отобрал кто-то из учителей, назидательно оттаскав обоих за уши. У Саши это отбило всю охоту продолжать изыскания, а я еле отговорился, рассказав отцу, что потерял кости на улице, за что едва не был оттаскан за уши повторно.   
 Впрочем, дома был еще один комплект костей, и наказания не последовало. Отец настрого приказал мне больше не трогать костей и сел играть в нарды с моим только что выпущенным из тюрьмы дядькой. Тем самым, в которого мне никак нельзя было превращаться.
 Немного о дяде. Его звали Андрон. Он все время шутил, смеялся и радовался жизни, как может радоваться человек, трижды отсидевший в советских лагерях. Он постоянно приносил мне какие-нибудь приятные мелочи, типа шариковой ручки, или импортных ластиков, или жевательных резинок, что по тем временам было роскошью невероятной. Они играли с отцом очень часто, и было интересно наблюдать за их быстрыми и энергичными движениями, слушать радостные выкрики, и горестные сожаления. Я чувствовал их эмоции, причем и одного и другого, что вызывало легкую раздвоенность, ведь кто-то всегда выигрывал, а кто-то проигрывал, и эмоции были прямо противоположны. Иногда я даже пытался подсказать, но меня не слушали – мелок для советов. Я не обижался, втайне мечтая выиграть у обоих. Сначала у дяди, затем у отца.
 Мое постоянное присутствие вскоре принесло свои плоды: то отец, то дядя, под воздействием горячительных напитков, периодически «забывали» общий счет, и тогда обращались к нейтральному наблюдателю, который мог сообщить не только сегодняшний, но и счет прошлых партий. То есть, ко мне! Постепенно я завоевал репутацию самого точного в мире табло, и не могу сказать, что меня это как-то ущемляло. Напротив - было приятно подсказать подвыпившим и разгоряченным соперникам правильный счет или рассказать, как он сложился, начиная с первой партии…
 А вскоре я нашел партнера и себе. Им…, точнее, ею, оказалась соседская девочка Марина. Быстрая, как ртуть, неумолчная как сорока, Марина была в восторге, узнав, что я умею играть в эту взрослую игру. Мы долго хвастались друг перед другом своими успехами (кажется, я врал, что могу выиграть даже у отца!). «Размявшись», мы решили выяснить кто лучше из нас двоих.
- Я могу вынести нарды, - смело заявил я, в душе сильно сомневаясь, что мне это разрешат.
- Правда?! – Обрадовалась Марина, - Здорово! А когда?
- Завтра, - ответил я, - после школы.
 Она высунула язык, и убежала, смеясь и крича что-то веселое. Я тоже вернулся домой, чтобы провести остаток вечера, наблюдая за игрой отца и дяди Андрона. Оба были слегка навеселе, и я пару раз заметил, что дядя неправильно сыграл. Это вызвало ожесточенный спор двух взрослых мужчин, а мне достались, с одной стороны похвала, с другой – совет заниматься своими уроками и не лезть в дела взрослых. Я возразил дяде, ответив, что уроки я всегда делаю сразу после школы.
- Тогда иди, играй в свои игрушки, - дядя был зол, потому что в результате моих наблюдений он умудрился проиграть в казалось бы, выигрышной позиции.
Я взглянул на отца, потом на дядю и ответил:
- А ты не указывай, что мне делать. У меня свой папа есть.
 Не могу ручаться, что ответил точно так, но что-то в этом духе я произнес, глядя в стеклянные дядины глаза и чувствуя, как быстро колотится мое сердце. И отец, и дядя уставились на меня, словно не зная, что сказать. Положение спасла мама: она подошла к нам и, обняв меня, попросила помочь ей. Я ушел, чувствуя себя маленьким, но все же победителем. Честно сказать, дядя с каждым днем нравился мне все меньше. Он постоянно ругался матом, не стесняясь присутствия моей мамы, своей старшей сестры, со мной разговаривал свысока и, как мне казалось, с некоторым пренебрежением. Я удивлялся, когда мама рассказывала, что будучи совсем маленьким, я очень любил его и всегда радовался его приходу….
 В ту ночь я долго не мог уснуть, ворочаясь с одного бока на другой. А среди ночи я услышал негромкий стук в дверь. Чуть приподнявшись на своей кровати, я напряженно вслушивался в глухие голоса, один из которых, как мне показалось, принадлежал дяде Андрону. Я узнал мамин голос, что-то встревожено говорившей своему брату и, судя по всему, мама была очень недовольна.
 Вскоре голоса стихли, и я, незаметно для себя уснул.
Собираясь утром в школу, я обратил внимание, что нарды, которые я вечером любовно уложил на полку, выровняв их по линии, лежат не так. Я уже опаздывал в школу, поэтому не стал выравнивать, но мысль о не так лежащей доске не покидала даже на уроке.
 Вернувшись из школы, я пообедал и удивился, увидев рано вернувшуюся с работы маму. Она была не похожа на себя – нервная, расстроенная, она даже не улыбнулась, когда я сказал ей, что получил сегодня пятерку по математике – предмету, с некоторых пор ставшего для меня главным. Мама присела за стол, тихим голосом спросила, поел ли я и, кажется, даже не услышала ответа. Я подошел и прислонился к ее плечу:
- Ма, что случилось?
 Она посмотрела на меня, и вдруг заплакала. Я растерялся - она редко плакала. 
- Мам, ты чего?
- Твой дядя…, этот идиот, - она всхлипнула, - его опять арестовали!
 Я почувствовал легкую радость, но тут же устыдил себя – ведь это мамин брат, какой ни есть. Вон, как она расстроена из-за него.
- За что? 
 Мама обняла меня, но ничего не ответила. Потом она ушла на кухню, разрешив мне выйти на улицу. Я подумал, что она не будет против, если я поиграю с соседской девочкой в нарды и, схватив доску, но стараясь не шуметь шашками, быстро выбежал во двор.
 Марина уже сидела в беседке, наблюдая за стайкой воробьев, копошащихся в соседней песочнице. Я тихо вошел в увитую лозой беседку, осторожно водрузил огромную доску на стол и сказал:
- Привет, Марин.
 Она обернулась и весело улыбнулась, увидев доску.
- Ой, ты, правда, принес! – Она соскочила с перил и, подбежав к столу, осторожно провела пальцем по полированной доске, - А я думала, испугаешься!
- Я?! Тебя?!
 Хитро прищурившись, она взглянула на меня.
- Все равно я у тебя выиграю! – Столько высокомерия я не простил бы и самому себе. Поэтому ответил в том же тоне.
- Я выиграю у тебя десять из десяти, малявка!
- Спорим?! – Марина оказалась еще тем «фруктом» (или ягодкой?).
- Спорим! – Я протянул руку, которую она схватила и сжала с не девичьей силой.
 Я «разрезал» ребром ладони наши сцепленные руки и сказал:
- Ну, давай. Только играть честно и… не плакать, как девчонка.
- Это ты не плачь, как мальчонка! – С вызовом ответила Марина, и мы разошлись по обе стороны прямоугольного стола.
 Я нащупал крючок, запирающий доску, и потянул его. Крючок шел на удивление туго. Я едва не сломал себе ноготь, пытаясь открыть простенький замочек. Насмешливый взгляд Марины подстегнул меня. Я надавил на крючок изо всех сил и он, наконец, поддался. Торжествующе улыбаясь, я откинул большую доску и увидел лежащий внутри… пистолет. Не понимая, как здесь могла оказаться игрушка (притом, не моя - свои-то всегда узнаешь), я поднял глаза и наши с Мариной взгляды встретились. В ее глазах тоже было удивление. Она указала своим тонким пальчиком на пистолет, и спросила:
- А это зачем?
 Я пожал плечами, и взял пистолет. «Игрушка» оказалась такой тяжелой, что я едва не выронил. Марина заметила это, и ее голос прозвучал тихо и таинственно.
- Он что, настоящий?!
 Не зная, что ответить, я поднес пистолет к глазам, внимательно оглядывая вороненое железо, из которого он был сделан. Детали были выполнены так тщательно, что сомнений почти не осталось – пистолет настоящий. Но чтобы убедиться в этом окончательно, оставалось сделать совсем немногое – выстрелить! Марина произнесла эти слова раньше меня.
- Веня, а давай… постреляем?! – Прошептала она, осторожно дотрагиваясь до тускло посверкивающего бока пистолета.
- Где? – Я ответил ей в том же тоне, и оглянулся.
Во дворе никого не было, и я почувствовал некоторое облегчение.
- Я знаю, где!
 Девочка ловко спрыгнула на земляной пол беседки и быстро побежала в сторону сгоревшей недавно  бани, стена которой виднелась из нашего двора. Я спрятал пистолет в штаны (как настоящий киногерой) и побежал за ней, напрочь забыв про оставленные в беседке нарды….
Внутри пахло гарью и еще чем-то таким неприятным, что Марина сморщила свой маленький носик.
- Фу, воняет! – Сказала она, не сводя глаз с пистолета, который я достал из-за ремня и держал стволом вверх.
- Ты сама выбрала, - парировал я, осторожно ступая по усыпанному мусором полу.
- Пошли на второй этаж, - предложила Марина.
 Я кивнул и пошел за ней. На втором этаже было все то же – мусор и неприятные запахи, но здесь, по-крайней мере, нас не могли увидеть через выбитые окна. Помещение было разбито на маленькие кабинки, на стенках которых кое-где еще виднелись кусочки голубой кафельной плитки. С другой стороны была стена, с которой обвалилась вся плитка. Марина подобрала какой-то уголек и быстро нарисовала на стене кривой черный круг.
- Стреляй сюда.
 Она быстро подбежала ко мне и, сверкая глазками, прошептала:
- Можно, я?!
 Я решительно отвел ее руку.
- Это тебе не куклы!
 Она обидчиво поджала губы и, отвернувшись, сказала:
- Я уже целый год в куклы не играю!
- Все равно, - я прицелился в центр кривого кружка, - не женское это дело.
- И я не женщина, а девочка!
 Я не успел ответить. Палец надавил на тугой курок, и прогремевший выстрел оглушил нас обоих. Марина что-то вскрикнула и совсем по-девчачьи зажала ладошками уши. Судорожно сжимая пистолет, я заворожено смотрел на дырку, появившуюся почти в самом центре круга. В воздухе висела легкая дымка, а к неприятному запаху примешался еще один, незнакомый. Я взглянул на Марину – ее большие глаза казались еще больше. В них светились страх, восторг и что-то, чему я не знал названия. Она с опаской подошла ко мне, дотронулась до пистолета.
- Теплый, - прошептала Марина.
 Я вдруг подумал, что выстрел могли услышать на улице и испугался.
- Все, бежим отсюда! – Крикнул я, и побежал к лестнице.
 Марина бросилась за мной. Уже на ступеньках я сообразил, что с пистолетом отсюда лучше не выходить. Пропустив Марину, я быстро прошептал ей:
- Беги, я сейчас!
 Она оказалась послушной девочкой. По-крайней мере в тот раз. Марина быстро слетела на первый этаж, и вскоре я услышал, как грохнула входная дверь бани. Я снова побежал наверх. Нужно было спрятать пистолет так, чтобы никто не мог его найти – ни случайно, ни намеренно. Оглядев кучи полусгоревшего мусора, я заметил в стене небольшую дырку. Дырка была над самым полом и, вероятно, служила входом в крысиную нору. Чувствуя, как быстро бьется сердце, я подбежал к стене, опустился на колени, и всунул пистолет в дыру. Он вошел целиком, вместе с рукой. Загнув кисть, я положил пистолет так, чтобы его невозможно было увидеть, и встал. Откуда-то донеслись громкие голоса. Стараясь не скрипеть мусором и штукатуркой, которой был усыпан весь пол, я подбежал к лестнице – голоса доносились с первого этажа. Паника, охватившая меня, была такой ужасной, что я чуть не заорал от страха. С трудом удержавшись от крика, я посмотрел на окно, и решение пришло само собой.
 Уже не скрываясь, я рванул к выбитому окну и успел вскочить на почерневший подоконник раньше, чем увидел появившихся в пустом проеме милиционеров. Я отвернулся, взглянул на кажущуюся такой далекой землю и прыгнул…
 Боль была такой дикой, что я не мог даже закричать – горло словно сдавило железными клещами, не позволяя ни вдохнуть, ни выдохнуть. Подняв голову, я увидел выглядывающего из разбитого окна милиционера. Он что-то крикнул, но я не разобрал. Испугавшись и, не обращая внимания на жуткую боль в ступне, я вскочил на ноги и поковылял к Марине, в нетерпении подпрыгивающей на другой стороне улицы.
- Быстрее! Бежим! Ну! Давай же! – Ее отрывистые слова не могли добавить мне скорости. Я чувствовал, как что-то похрустывает в ступне и думал лишь об одном – как бы мама не заметила.
Наконец, я доскакал до нее. Марина неожиданно присела и, положив мою правую руку себе на плечо, крикнула:
- Побежали!
 Плечо оказалось таким худым, что я боялся сломать его. Но нам все же удалось скрыться раньше, чем милиционеры выскочили из здания бывшей бани. Спрятавшись за домом, мы видели, как они вбежали во двор и остановились, в растерянности оглядываясь по сторонам. Милиционеры вскоре ушли, а я понял, что до сих пор держусь за худенькое плечо соседской девчонки. Я убрал руку и посмотрел на нее.
- Ты никому ничего не скажешь! – Потребовал я, глядя Марине в глаза.
 Она быстро и согласно кивнула головой.
- Ты тоже не скажешь, что… я была с тобой, ладно?
- Хорошо, не скажу, - ответил я и посмотрел на свою ногу.
 Ступня жутко опухла и это было видно даже не снимая носка. Мне стало не по себе.
- Как же я теперь пойду домой?! – Сказать, что я был огорчен, значило ничего не сказать, - И что скажу родителям?
Марина посмотрела на мою ступню, подняла голову, и произнесла:
- Хочешь…, я пойду с тобой, и скажу, что ты упал из-за меня? Что я выбросила шашки от нард и…
 Нарды! Как я мог забыть?! Я резко вскочил на ноги, едва не потеряв сознание от пронзившей меня боли.
- Нарды! Они остались в беседке!
- Я принесу!
 Она убежала раньше, чем я успел сказать ей, чтоб не забыла закрыть на крючок. Ругая себя всевозможными словами, я осторожно опустился на землю, разглядывая опухшую ногу. Правая ступня была больше левой почти в два раза. Я медленно снял натянутый до предела носок, и открылась та еще картина - ступню покрывали странные сине-черные разводы, к которым страшно было прикасаться. Перед мысленным взором вдруг пронеслись недавние картинки: Марина рисует круг, грохот выстрела, дырка в стене, суровые милиционерские лица и я на подоконнике. В душе шевельнулось что-то похожее на гордость – я спрыгнул со второго этажа! Мелькнула мысль о спрятанном в бане пистолете, и я вдруг все понял! Это дядя, голос которого слышал ночью, зачем-то спрятал в нардах пистолет. Я вспомнил, как плакала мама, ее слова о том, что дядю арестовали, и все стало ясно. Дядя стрелял в кого-то из этого пистолета, возможно, даже убил!
 Несмотря на теплую погоду, мне вдруг стало зябко. Я держал пистолет, из которого  убили человека! Что-то неправильное, чудовищное было во всем этом! Почему он прибежал к нам? Почему оставил пистолет у нас? Ведь если бы он не сделал этого, мы с Мариной не отправились бы в баню, я бы не выстрелил, и мне не пришлось бы спасаться от милиционеров, прыгая из окна второго этажа! Неприязнь к дяде вспыхнула с новой силой. Я подумал, что когда все кончится, выскажу ему все, что о нем думаю. И попрошу отца больше никогда не играть с ним….
Марина вернулась не так быстро, как я ожидал. Растерянность на ее лице красноречиво свидетельствовала, что-то не так. А главное - я не видел нард.
- Где…?
 Она перебила:
- Их там нет! Я все осмотрела. И в беседке, и в песочнице – нигде нет! - Я видел, что она в отчаянии, но легче от этого почему-то не стало, - Кто мог их взять, а?! Веня!
 Я смотрел на нее и думал, что теперь-то мне точно влетит. Мало того, что влип в дурацкую историю, которая еще неизвестно чем закончится, так еще и нарды потерял. Марина опустилась на корточки, осмотрела мою ступню, и сказала:
- У меня в копилке есть немного денег, - она подумала и добавила, - рублей десять, наверное. Можно купить такие же и никто ничего не заметит.
- А что я скажу сейчас?
 Она думала недолго.
- Ничего. Когда твоя мама увидит ногу, ей будет не до этого.
Это был выход. По-крайней мере, очень хотелось верить в это. Я кивнул и сказал ей:
- Мне нужно дойти до дома.
- Я помогу! – Она вновь подставила свое худющее плечо, и мы медленно заковыляли к дому…

…У меня оказался закрытый перелом какой-то плюсневой кости, и пришлось больше месяца проваляться дома с гипсом на ноге. За это время к нам несколько раз приходили милиционеры, обыскивая квартиру и даже мою комнату. Помню, как один из них с подозрением посмотрел на толстую гипсовую повязку, и спросил:
- Что с тобой случилось?
 Я ответил, что сломал ногу, когда играл в футбол. Он зачем-то постучал пальцем по гипсу и ушел, пару раз оглянувшись на скованную гипсом ногу. Родители так и не рассказали, что же случилось, и лишь через несколько лет я узнал, что дядя Андрон застрелил пытавшегося арестовать его милиционера. Пистолет не нашли, но дядю все же посадили надолго – нашелся свидетель, видевший, как он стрелял. Ни мама, ни отец так и не узнали о пистолете, который он незаметно спрятал в нарды, и я благополучно избежал опасных вопросов.
 Наступили летние каникулы, а я все лежал, с почти смертной тоской слушая доносившиеся в окно веселые выкрики ребятни. Правда, ко мне иногда приходила Марина. Она сдержала обещание и купила точно такие же нарды, а моей маме сказала, что я одолжил, потому что ей очень хотелось научиться. Меня не стали ругать меня – и так за перелом досталось. А Марина, как выяснилось, совсем неплохо играла в нарды, и мы часто играли с ней, забывая обо всем на свете.      
 Когда сняли гипс, и я смог выйти на улицу, первое, что я сделал, дошел до бани, которую собирались сносить (уже подогнали технику) и, всунув руку в знакомую дыру, вытащил пистолет. Мне было жалко с ним расставаться, но я понимал, что от него надо избавиться. Марина была во дворе когда, вернувшись оттуда, я тихо сказал ей:
- Пошли.
 Она посмотрела на меня и, не сказав ни слова, последовала за мной. Река, протекавшая неподалеку от нашего двора, была не очень широкой, но глубокой. Мы вышли на середину моста и, оглянувшись по сторонам, я торопливо сбросил пистолет в воду.
 Обратно мы шли молча…