Распятые у окна

 (Из летучих заметок)

…Отбрось ненужный страх, мужайся
И попытайся стать святым.
Николай Зиновьев

Апрельский вечер. Ветер, прохладный и сухой, качает ветви берез у моего окна. Зажигаются окна напротив.
Тоскуя о недоступной весне, как бы распятые в оконной раме, чернеют  человеческие силуэты. В основном это старики. Как их окрестили во время «зурабовщины», ЛЮДИ ДОЖИТИЯ. 

Если их, старикашек,  со свету не изживет раньше времени нынешняя лихоманка, то у них есть шанс увидеть  мир вокруг себя серьезно ИНЫМ.
 
Впрочем, всё меняется уже сейчас на глазах пожилых затворников. И обновление это - в немыслимо растущих ценах. В аптеках. В «пятёрочках», «магнитах», «линиях», «европах»,   магазинчиках  «шаговой доступности»… Что было проиндексировано, всё уже съедено и изничтожено.   И вот теперь, стоя у освещенных окон, нечаянные пленники коронавируса  определяют возможный жизненный вход в то обновление, которое им неведомо, но мало что сулит хорошего.

Я тоже стою у окна, как и мои старые соседи. Мне невозможно узнать, о чем думают они. Я могу только предполагать. Должно быть, они не хотят умножать скорбь, как умножаю я. Вероятно, они правы. Потому что читают у Екклесиаста: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это – томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Однако я не могу отрешиться от дум, от тяги к познаниям того, что нам пока неведомо, хотя хочется, чтобы оно было ведомо мной. То есть познано мной так, чтобы предвидеть ход событий.

И слышу недавно произнесенное слово, обращенное к народу, заимствованную притчу про царя Иудейского Соломона: «Всё проходит.  И это пройдет». 
Но что мне от этого, когда я знаю, что «ничто не проходит».  Бесследно не проходит.  Казалось в юности, что моему поколению повезло, ибо не хлебнуло оно горя, военного лихолетья, и жило моё поколение в относительном достатке и мире.
«Никогда такого не было, и вдруг опять!» - воскликнул однажды липовый мудрец 90-х, сам не подозревавший по немощи своего ума, что он смешит народ наспех придуманной бескрылой фразой, ставшей вдруг крылатой.
 
Лихая жизнь девяностых, полные лживых посулов в сопровождении перманентных бед «нулевые», внешне сытые последующие годы, заполненные такой «попсовой» пошлятиной, такой гнусной оценкой легендарной советской эпохи нынешними властителями, что и Западу ничего не осталось, как утвердить эту оценку. Например, принятием различных резолюций о равной вине нацистской Германии и СССР в развязывании Второй мировой войны. Или сломом памятников советским солдатам и маршалам, освобождавшим Европу от нацистской чумы. Невнятные потуги нынешних державных особ как-то возмутиться таким кощунством  выглядят жалко и убого. А просьбы нашего оборонного министра, к которому вроде и  уважение народное пристало - органически, по правде – выглядят блеянием крыловского Ягненка, которого непременно обвинит западный Волк в  том, что тот «мутит воду».
Я по-прежнему, как  и мои соседи, «распят» у окна. Аптеки еще открыты. Неподалеку видна одна из них. Её нарекли нежным именем - «Социалочка». Но в ней «не нежные  цены», и  растут они с такой же непостижимой силой, как и в тех, что рядом. А их на каждом углу, чуть ли не в каждом доме столько, что и не перечесть. Но на снижение цен это совсем не влияет.
 
Я вижу, как один старичок движется к «Социалочке». Не знаю, шепчет ли он стихи Блока. Это делаю за него я: пересказываю то, что вижу, пытаюсь передать общее для нас с ним угнетенное настроение.
Ночь, улица, фонарь, аптека.
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века -
 Все будет так. Исхода нет.

Умрёшь - начнёшь опять сначала.
И повторится все как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.

Отрываюсь от окна. Липну к ноутбуку. Там на одном из моих любимых сайтов свежее стихотворение мною уважаемого поэта Николая Зиновьева:

НАПУТСТВИЕ

Но если нет уже ни шанса
Отсрочить превращенье в дым,
Отбрось ненужный страх, мужайся
И попытайся стать святым.