Ремейк. Глава 11. 7 кругов быта

Вечером Инкерман, в сопровождении завуча, идет селиться на квартиру к бывшей учительнице. Татьяна Аркадьевна вводит его в курс дела:
— Вы не беспокойтесь, Яков Соломонович! Ирина Петровна замечательный человек. Раньше преподавала у нас в младших классах, а сейчас заведующая детским садом. Муж у нее замечательный, радиоинженер, толковейший, но спился. Двое ребятишек — мальчишки.
— Они в вашей школе учатся?
— Нет, маленькие ещё. А вы никогда не хотели преподавать?
— Нет, даже не задумывался. Хоть «Гнесинка» и педагогический ВУЗ.
— Зря — у вас  получилось бы. Дети вам верят. Это видно сразу.
— Просто я умею нравиться, вызывать доверие — это важная часть моей работы. Детей обмануть несложно.
— Правда? Мне кажется невозможно — они все чувствуют, ложь, фальшь особенно.
— Да, это так, просто нужно самому поверить в то, что говоришь и делаешь. Если самому себе не верить, то кто же вам поверит, правда? Ничто так не продается, как искренность…
— Пришли.

Поднявшись по скрипучей лестнице, Татьяна Аркадьевна стучит в дверь. Слышится топот и детские крики — дети бегут наперегонки открывать дверь. Наконец дверь распахивается. На пороге стоит молодая женщина. Два чумазых погодка лет четырех-пяти, пытаются вырваться наружу. Наконец, одному из них это удается и Татьяна Аркадьевна подхватывает малыша на руки:

«Какой ты, однако, большой! Давай опущу тебя, а то тётке тяжело таскать такого богатыря». Второй мальчик схватил Инкермана за штанину и тянет в квартиру: «Дядя, заходи! Дядя, заходи!» — говорит он скороговоркой, как заведенный. Инкерман раскланялся с хозяйкой, поздоровался за руку с хозяином. Как у русских водится, стол уже накрыт. Дети вцепились в штанины Инкермана, и он передвигается на прямых ногах, как на ходулях, попутно изображая робота. Дети орут и хохочут на весь дом.

— Вот так целый день, — жалуется Ирина Петровна, — прекратите вы орать, наконец! Татьяна Аркадьевна, Яша, извините, можно я вас так буду называть?
— Конечно, — соглашается Инкерман.
— Прошу к столу.

Угощенье знакомое, по пребыванию у Игоря. Инкерман сразу сошелся с хозяином — Николаем на почве потребления рябиновки. Дети кормят Инкермана с двух сторон, по очереди засовывая ему в рот куски копченой рыбы вместе со шкурой и хребтом. Потом хлеб с олениной. И снова рыбу.
— Ешь, дядя, — приговаривают дети плотоядно.
Инкерман невозмутимо вынимает куски рыбы изо рта, извлекает кости и отгрызает мясо прямо со шкуры.
— За знакомство, — предлагает хозяин. Крякнув и поставив рюмку на стол, хозяин продолжает, — скучновато у нас покажется. Телевидения и того нет! Зимой темно, совершенно делать нечего, вот народ и пьёт.
— Не оправдывайся, — Ирина прерывает свою беседу с Татьяной Аркадьевной. Николай, махнув в её сторону рукой, говорит, понизив голос и, придвинувшись ближе к Инкерману:
— Бабы… теперь хоть будет с кем поговорить, — и наливает еще по рюмке.
— За гостеприимство, — предлагает Инкерман.

— Спасибо,  я ведь раньше здесь главным инженером был, как раз телевизионную спутниковую станцию монтировали. Часа два в день приём сигнала был, а потом сыпаться стала техника… Запчастей нет, народ забухал, всё растащили и… — Николай красноречиво развел руками. — Теперь на полставки в аэропорту, инженером радиолокационного оборудования. Наливаю?
— Я телевизор не смотрю, для меня не велика потеря.
— Правда?
— И газет не читаю, — продолжает удивлять собеседника Инкерман, подставляя пустой стакан.
— А что же делаешь?
— Думаю преимущественно, размышляю. Читаю, смотрю фильмы, которые мне нравятся, слушаю музыку, играю, общаюсь с интересными мне людьми…
— Дядя, давай играть! — Дети суют Инкерману разные игрушки, которые он тут же ставит на стол.
— Я музыкант, — пояснил Инкерман.
— Дядя музыкант, дядя музыкант, — дети умчались куда-то и возвращаются с балалайкой, — дядя, играй!

Инкерман покорно возится, настраивая три струны. Пощипывая струны, он машинально вышел на главную тему из «Крестного отца». Женщины замолчали и прислушиваются. Дети стоят, разинув рты. Постепенно Инкерман осмелел с аранжировками и склоняет тему и так и сяк, насколько позволяет инструмент, пока не надоело. Балалайка перекочевала детям, и они устроили за неё нехилую борьбу. Женщины аплодируют.
— Какая чудная мелодия! Что это, русское народное? — Спрашивает хозяйка.
— Песни южных славян, — отвечает подвыпивший Инкерман, бодро разливая рябиновку, — классика блатной романтики.
— Что вы говорите! — Удивляются женщины, — это где у нас славяне приблатнённые, в Ростове? — спрашивает Ирина Татьяну Аркадьевну, и они погружаются в обсуждение традиций народного творчества.

Вскоре Татьяна Аркадьевна засобиралась. Хозяин уснул на диване. Детей погнали спать.
— А дядя с нами будет жить?
— Размечтались, — охладила их пыл мама. Марш в кровать!
Хозяйка уводит детей и вскоре возвращается:
— Яша, не стесняйтесь, располагайтесь в гостиной. Я вам воду грею — помоетесь, а я пока перенесу тело в спальню и постелю.

Хозяин действительно упокоился на диване и способность передвигаться самостоятельно, вероятно, утратил.
— Спасибо большое, мне, право, неудобно вас стеснять…
— Не беспокойтесь: в тесноте, да не в обиде…
— Извините, а где здесь туалет?
— Туалет на улице: позади дома одноэтажная деревянная постройка. Увидите, как бы между домами. Я вам дам бумагу и фонарик — темно там, осторожнее! Левая дверь — это мужской, не перепутайте.

Инкерман едва сдерживается и семенит по тропинке в снегу, как обосравшийся гном. На скользких, наверняка обоссаных, ступеньках он чуть не падает. Запах оказывается не таким уж страшным, вопреки ожиданиям, видать морозец играет свою озонирующую роль. Инкерман нерешительно приоткрыл дверь и светит фонариком. Никого. Луч выхватывает не струганные доски стен, дырки в коряво сбитом из досок рядном сортире. В соседнем, женском отделении, вдруг кто-то зашевелился, раскатисто запердел и стал отчаянно ругаться матом, почему-то пьяным мужским голосом. Инкерман совсем растерялся, но внутри давление нарастает.

«Хер с ним» — решился Инкерман и присел на очко.  Только полегчало, как послышалось характерное поскрипывание снега. Кто-то поднимается и заходит на «женскую половину». Судя по голосу, это молодая женщина:
«Кто это тут пристроился?» В ответ раздается нечленораздельное мычание. «Пахомов, свинья поганая, опять ты у нас обосрал и обрыгал всё! Скотина! Ну, завтра я тебя сама за волосья к Анатольичу притащу — будешь пятнадцать суток в говне ковыряться!» — Женщина вышла приговаривая: «вот негодяй, повадился…» — и неожиданно заходит к Инкерману, который мирно сидит на кортах, светит фонариком перед собой в стену и меланхолически рассматривает затейливые узоры сучков в досках. Свет её фонарика скользит по Инкерману: «Здоров, сосед! Не возражаешь?» — спрашивает женщина, присаживаясь над дыркой сортира. Инкерман, подивившись простоте нравов, сидит тихо, как мышь, стараясь не смотреть на соседку. Он ждет до последнего, пока женщина не уходит. Обратная дорога занимает вдвое меньше времени — Инкерман летит, как на крыльях.

— Живы? — со смехом спрашивает Ирина, открывая дверь.
— Ага. Впечатляет.
— Привыкнете… Все привыкают. Я уже воду приготовила. Давайте мыться — вот полотенце.
Инкерман испугался, что и мыться придется вместе, но Ирина уходит. Ванная до половины окрашена отвратительного тона голубой краской, изрядно облупившейся. Верхняя половина стен и потолок побелены, но в желтых разводах. Под мутным зеркалом, на ржавых железках, висит стеклянная полочка. В стаканчике торчат четыре изрядно растрепанных зубных щетки, стоит зубной порошок в круглой картонной коробочке, и лежит обмыленный кусочек земляничного мыла с ароматом, настолько же напоминающим землянику, насколько синильная кислота пахнет миндалем.
Инкерман вымыл руки, насыпал на ладонь горку зубного порошка, накапал воды, и намазывая кашицу на палец, чистит зубы. После этого он раздевается, разводит горячую воду холодной и моется, поливая себя из желтого эмалированного ковша. Воды неопытному Инкерману не хватило и приходится домываться ледяной водой, от чего кожа посинела, а волосы встали дыбом. Очень хочется взвизгнуть, но приходится сдерживаться. Все же какие-то звуки, похожие на стоны, вырываются из Инкермана помимо его воли.

— У вас всё в порядке? — спрашивает Ирина из-за двери.
— Да, да, спасибо, не беспокойтесь, — заверяет Инкерман, стуча зубами.
— Я ложусь спать, а то вставать очень рано, спокойной ночи!
— Спасибо, спокойной ночи.

Инкерман вышел, определился, где гостиная и выключил свет. Только он стал двигаться, как половицы завыли и застонали на весь дом. Стараясь производить, как можно меньше шума, Инкерман крадется в ночи, натыкаясь на стулья, стол, роняя какие-то невидимые предметы. «Чёрт!» — шипит Инкерман себе под нос. Наконец-то он доползает до дивана и садится. Диван радостно застонал пружинами в ответ. Балансируя, как канатоходец на канате, Инкерман улёгся. В окошке показалась Луна, заливая всё театральным светом, высвечивая брошенные на полу игрушки. Между ними что-то шевельнулось, и Инкерман увидел мышь, которая подбирает крошки с пола. Наконец мышь присела, устроилась поудобнее, и удерживая корочку хлеба передними лапами, принимается грызть её, не сводя глаз с лежащего Инкермана. От обилия впечатлений и выпитого Инкерман отрубается.