Чёрные колготки

          У меня было слишком много проблем для того, чтобы спокойно спать, а сны мне снились сумбурные, с лёгкой примесью постперестроечной эротики: усы и усики, мордашки и морды, локоны и кудри, груди и бёдра, плакаты и кровь. Я вставал по утрам, отхаркиваясь после вчерашнего «Полёта», пил пиво из грязных пол-литровых банок, лениво наблюдая,  как ветер раскачивает на ветвях деревьев использованные целлофановые пакеты.
         Стояла смутная осень 1991 года: лилась кровь в Цхинвали, в Степанакерте, в Загребе. В Тбилиси тоже было неспокойно: проспект Руставели у Дома правительства был заставлен палатками, всюду были лозунги и призывы. Моросил мелкий дождь.
         Я сказал Нане:
             -   Нам  надо  купить  подарок, сегодня  ведь  день  рождения  Ламары. Тридцати рублей достаточно?
             -   Хорошо, - согласилась Нана. - Можно посмотреть что-нибудь в магазинах. В случае чего – я добавлю.
         Вчера почти до трёх часов ночи мы пили с Паатой кахетинскую чачу под жареную картошку с соленьями, возвращаться домой было всего ничего - Паата живёт в соседнем корпусе - однако у самого подъезда я ухитрился подвернуть ногу.
         Жена уверяла меня утром, что пьянство до добра не доведёт, но я, как всегда, не отреагировал.
         Настроение было очень плохим, вдобавок ко всему днём я поссорился с Наной  и, хотя через час мы помирились (она сварила мне кофе), на душе всё равно остался  неприятный осадок. Нана раздражала, но это было единственным, что я ещё был в состоянии вынести.
         У неё были вьющиеся тёмно-золотистые волосы. Узкая чёрная юбка, тонкий чёрный свитер, поверх которого  купленная  где-то в Прибалтике широкая светлая кофта с национальным орнаментом.
         По пути к метро Нана с грустью в голосе спросила:
             -   Ты опять в оппозиции?
             -   Не будем ссориться перед днём рождения Ламары.
             -   Эта жалкая оппозиция: предатели, бездари, агенты Кремля!
             -   Я тоже агент Кремля?
             -   При чём здесь ты?
             -   Я окончил русскую школу,  долгое время жил в России,  к тому же у меня жена русская.
             -   Ты совсем другой: тебя просто  ввели  в  заблуждение, но  ты  сам, к несчастью, этого пока не  понимаешь. Ты хоть  знаешь чего хочет эта так называемая оппозиция?
             -   Не знаю. Я хочу пива.
             -   А здесь есть где-нибудь пиво?
             -   Рядом с «Иверией» - пивной бар.
             -   Ну, тогда пошли.
             -   С тобой?
         Нана вспыхнула:
             -   Не притворяйся, что ты ни разу не пил пиво с девушками.
             -   В Грузии - нет.
             -   Я хочу сегодня напиться, - она с вызовом посмотрела на меня. - Назло тебе.
         Мы зашли в пивбар. Нана с опаской покосилась на грязный и липкий стол.
         Выпили пиво. Я смотрел на неё, она - на меня. Пиво было плохим, Нана - мрачной,  день - слякотным.
         У метро, как всегда по понедельникам, был митинг, и Ирина Саришвили что-то кричала в мегафон.
             -   Идиоты, - буркнула Нана.
             -   Пошли, нам ещё предстоит борьба за места в метро.
         Я подтолкнул её к стоякам, опустив в автомат пять копеек.
             -   Начальник станции метро «Руставели» тоже находится в оппозиции к правительству, - шепнул я Нане, едва мы оказались за стояками. - Смотри, два эскалатора поднимают людей наверх и только один - спускает. Видишь, какая забота о желающих как можно быстрее попасть на митинг национал - демократов?
         Она ничего не ответила. Я взглянул на неё: уж не обиделась ли, но она улыбалась:
             -   Ты стоишь на ступеньку ниже и всё равно выше меня. И чего ты вырос такой высокий?
             -   Специально для тебя. Ты же обмолвилась как-то, что любишь высоких мужчин.
         В первый поезд, как и следовало ожидать, мы войти не смогли, но во второй кое-как втиснулись. Нас сжали с обеих сторон и я почувствовал подбородком золотистую колючесть Наниных волос.
             -   Во всём винят Гамсахурдиа, - сказала она. - Даже в том, что метро так плохо работает.
             -   Это, конечно, не его вина, -  ответил я. -  Это вина оппозиции.
         Нана взглянула на меня,  не понимая,  как реагировать на мою реплику.
             -   Агенты Кремля, - сказала она на всякий случай. - Это их происки.
         На станции «Марджанишвили» в вагон зашло столько народу, что Нане пришлось извиняться:
             -   Я не слишком к тебе прижалась?
             -   Ничего не имею против этого. Даже наоборот.
             -   И не мечтай!
             -   А во сне можно? Ты в последнее время часто мне снишься.
         Мы вышли на «Вокзальной», где Нана почему-то расплакалась. Я обнял её за плечо.
             -   Я знаю, что ты хочешь мне сказать, но ничего не говори, -  она мне нравилась даже в слезах.
             -   Рад, что мы уже понимаем друг друга без слов.
         У Ламары все были в сборе и ожидали только нас.
             -   Где мне сесть? - спросила Нана почему-то у меня. - Впрочем, вначале помоем руки.
         Кран был во дворе. Я закурил праздничную «Магну» вместо обыденного «Полёта» и, пока Нана ходила в туалет, искал мыло.
         Вернувшись, Нана подала мне мыльницу и усмехнулась:
             -   Ничего без меня не можешь найти!
         Подождав, пока она помоет руки, я протянул ей сигарету:
             -   Подержи, пожалуйста.
         Мыло было зелёным и пахло цветами далёкой Индии.
         Я взглянул на Нану: она курила мою сигарету и смеялась.
             -   Не знал, что ты куришь.
             -   Ещё  я  пью  пиво  в  барах,  куда  не  заходят  женщины,  люблю  Звиада  и, вообще, я, выражаясь языком оппозиции, невзрачная грузинка в чёрных колготках, у которой птичьи мозги и нездоровая любовь ко всему грузинскому... У тебя жена - красавица, что же тебе нравится во мне?
         За столом Нана села рядом со мной. Как выяснилось, несмотря на некоторую скудость грузинской лексики, тамадой должен был быть я. Ламаре нравились мои тосты: они были конкретны и доходчивы. Нана, однако, принялась вставлять мне палки в колёса:  я пил за Грузию, она - за Звиада, я - за Тбилиси, она - за тех людей, которые ночуют в палатках на проспекте Руставели.
         В половине двенадцатого я сказал последний тост.
             -   Проводи Нану, - попросила Ламара.
         По дороге мы долгое время молчали.
             -   Ты себя нормально чувствуешь? - наконец, спросил я.
             -   Не говори ничего. Просто поцелуй меня.
         Я остановился. Золотистые кудри Наны при свете тусклого фонаря казались седыми.
             -   А ты не будешь завтра об этом жалеть?
             -   Нет... а может, тебе не хочется? Скажи, я на самом деле очень глупая?
             -   Нет.
         Я закурил.
             -  Тебе  хоть  что-нибудь  нравится  во  мне? Не  говори, как всегда: «всё». Назови  что-нибудь конкретное, только не лги.
             -   У тебя очень упругая грудь.
         Нана так опешила, что  даже, по своему обыкновению, не покраснела.
             -   Не надо было прижиматься ко мне в метро, - вздохнул я. - Сама виновата.
             -   Это не я, это - толпа. И вообще...
             -   Что?
             -   Я так больше не могу. Давай некоторое время не будем встречаться?
         Мы расстались и действительно долгое время не виделись. Школа, где мы преподавали: я - русский, а она -грузинский, временно закрылась. На улицах Тбилиси раздавались выстрелы. В тот день конца декабря над городом, словно призрак, висел туман. На подъёме Бараташвили толпились люди и смотрели на чёрный дым, который бил к небу со стороны площади Свободы и проспекта Руставели. На площади Ираклия стреляли. Я жался к стенам домов и медленно, рассчитывая каждый свой шаг, передвигался в сторону Театра марионеток.
          Нану я увидел около здания «Цекавшири».
             -   Знаешь, где улица Оболадзе? - спросила она.
         На ней была светлая шуба, что-то вроде шубы, и красный свитер.            
             -  Знаю, - нетерпеливо отозвался я. - Что  ты  здесь  делаешь, скоро совсем  стемнеет, всюду  стреляют. Пойдём, я отвезу тебя домой.
             -   Нет, - Нана остановилась. - Мне надо к бабушке, она живёт на Оболадзе.
         Затащив её в подземку, я высказал несколько веских аргументов против подобного предприятия. Вокруг валялись банки из-под тушёнки, винные бутылки, окурки.
             -   А ты? - закричала она. - Что здесь делаешь ты?
             -   Я купил хлеб для тёти, ты ведь знаешь, что она не может выходить из дому, а сейчас возвращаюсь домой на метро. И тебе советую сделать то же самое.
         Зелёные глаза Наны стали жёсткими и холодными:
             -   Ну зачем ты мне встретился? Неужели и сейчас мы должны ссориться?
             -   Послушай, - огонёк от моей сигареты на миг осветил  её  бледное  лицо. - Ты  хоть  понимаешь, что  здесь происходит?
             -   Не  понимаю, -  отрезала  Нана. -  Я  не  понимаю  и не хочу понимать, почему я должна бояться ходить по улицам своего города.
         Где-то совсем недалеко прогремел взрыв и в ответ ему застучал автомат.
         Со стороны гастронома в подземку спустилось несколько вооружённых людей и один из них вскинул автомат.
             -   Ладно тебе, Дато,  - послышался чей-то насмешливый голос. – Шли бы вы домой, ребята. Не время сейчас любить.
         Нана вздрогнула и взяла меня под руку. Я повёл её в сторону Сололаки, откуда снова бил в небо пепельно-чёрный дым. Время от времени Нана останавливалась, чтобы отдышаться. В воздухе пахло снегом и гарью. Люди, встревоженные и растерянные, стояли у подъездов своих домов.
         У здания бывшего ЦК нас остановил какой-то патруль. Они вначале не очень стеснялись в выражениях, но подошедший внезапно майор (во всяком   случае, человек с погонами майора)  заставил их умолкнуть.
             -   Документы.
         Ну, зачем им нужны были наши документы? Всё это напоминало какую-то страшную игру.
         Нана  отчего-то протянула паспорт мне.
         Мы прошли в какой-то подъезд, майор с нашими документами исчез, а мы, ещё не вполне осознавая всю неопределённость нашего положения, молча стояли в темноте.
             -   А, это вы, -  устало сказал сидящий на лестницах гвардеец. - Я же вас предупреждал, чтобы шли домой.
         Вскоре вернулся майор.
             -   Я не могу вас сейчас отпустить, - вздохнул он, возвращая нам паспорта. -  Это  небезопасно.  Дождитесь хотя  бы темноты.
         Где-то внизу снова завязалась перестрелка. Нана прильнула ко мне, словно я мог уберечь её от всего того, что происходило вокруг нас.
             -   Послушай, - сказал я гвардейцу, - нам нужно идти. Если с нами до сих пор ничего не случилось, почему должно случиться сейчас?
             -   Пусть решает майор, - лениво отозвался тот. - Сигареты у тебя есть?
         Я протянул ему пачку «Полёта».
         Что-то грохнуло совсем вблизи, и свеча, горевшая на перевёрнутом ящике, угасла. На лестницах над нами послышались шаги.
             -  Всё  может  случиться  в  любой  момент, -  добавил  гвардеец,  возвращая  мне  «Полёт». - Вокруг  и  так достаточно крови. Останетесь у нас, пока всё не стихнет.
         Трудно было сказать, когда всё могло стихнуть; пока, во всяком случае, противостоянию не видно было конца: Гамсахурдиа сидел в бункере Дома правительства, оппозиция же настаивала на его отставке.
         Наверху, где мы вскоре оказались, горела жестяная печь, на столе стояли какие-то бутылки, а еда была завёрнута в газетную бумагу.
             -   Они явно на стороне Сигуа, - шепнула мне Нана. - Сразу видно: бандиты.
             -   Ты грузин? - поинтересовался у меня кто-то из людей, сидящих за столом.
             -   Да, - сказал я.
             -   Выпьешь?
             -   Почему бы и нет?
             -   Тогда скажи тост: на чьей ты стороне?
         Бородатый гвардеец в телогрейке подал мне наполненный до краёв стакан водки. Нана со страхом глядела на меня, но делать было нечего.
             -   Я хочу выпить за 3 октября 1979 года, - начал я.
             -   Почему?- насмешливо спросил бородач.
             -   Я  тогда  был  очень  далеко от Грузии, от Тбилиси, в одной маленькой  деревушке  на  севере  России,  где случайно оказалось ещё двое грузин. Мы смотрели в местном клубе матч «Динамо» - «Ливерпуль», а после нашей победы устроили праздник чуть ли не для всей деревни. Тогда, в тот далёкий вечер, мы были просто грузинами - без партийной принадлежности, без позиций и оппозиций: были грузинами, были вместе и гордились этим.
         Я выпил и наступило молчание. Нана взяла меня за руку, что раньше считалось между нами весьма интимным жестом. Отыскав в кармане сигарету, я закурил.
             -   Хорошее было время, -  внезапно согласился со мной бородач.
         И вдруг всё потеряло смысл: и наше прошлое, и наше настоящее, и мы сами, и моя странная любовь - вражда к Нане, и вся наша боль по поводу страны, которой уже нет... потому что Грузия погибнет, если мы будем стрелять друг в друга. При чём здесь 3 октября? То время уже давно кануло в Лету.
             -   Эй, ты, - человек, который до сих пор молчал, вдруг грозно ощетинился на меня. - А ну-ка покажи свой  паспорт! Этот тип явно не грузин.
             -   Ладно, Гурам, успокойся, что с тобой стряслось? - сказал ему кто-то.
             -   Я - русский,  специально  прислан из  Москвы,  чтобы узнать  местонахождение  вашего  штаба, - вдруг сказал я и почти сразу же понял, что моя ирония была неуместна.
         Нана догадалась в чём дело. Я всегда говорил по-грузински с лёгким акцентом, а когда волновался - особенно.
             -   Знаешь, если бы все были такими грузинами! - вдруг  вспыхнула  она,  обращаясь  к  человеку, требовавшему мой паспорт. - Да, он закончил русскую школу, ну и что? Ты убиваешь грузин  и считаешь себя патриотом!?
         Гурам поднялся из-за стола:
             -   Я  не грузин убиваю, я таких шлюх, как ты, расстреливаю на месте.
         Кто-то помешал ему подойти к нам: было слышно, как опрокидывается стул, а потом  наш знакомый гвардеец, на всякий случай лязгнув затвором, вытолкал нас на улицу. Ночное небо освещали полёты трассирующих пуль. Взобравшись наверх, почти к самой Мтацминде, мы видели, как горит проспект Руставели.
             -   Который час? - спросила Нана.
         Я не думал, что это будет первым, о чём мы заговорим.
             -   Скоро десять, - сказал я, может быть, слишком громко.
             -   Кто вы и куда идёте? - спросил кто-то совсем рядом.
         Мне вся эта игра чужих амбиций, разрушающая мой город, начинала действовать на нервы.
             -   Мы идём к нашей бабушке, она живёт чуть выше, на Оболадзе, - ответила в темноту Нана.Через секунду я его увидел. Это был ещё совсем мальчик, очень похожий на одного из моих учеников, но вид у него был очень воинственный, а автомат Калашникова с  «магазином», перевязанным синей изоляционной лентой, придавал ему уверенности.
             -   Пойдём, Нана,- спокойно сказал я, сжимая её холодную ладонь. - Мы не делаем ничего плохого и  он  не имеет права нас останавливать.
         Мы прошли несколько шагов. Человеку, обладающему оружием, всегда трудно избежать соблазна не показать свою власть над безоружным.
             -   Стойте, а то я буду стрелять, - буркнул он.
             -   Стреляй, - произнёс я, не оборачиваясь и увлекая за собой Нану.
         Мы прошли ещё метров десять:  вначале раздался выстрел, а потом - очередь.
             -   Быстрее! - закричала Нана и по спине у меня пробежал холодок.
         Не знаю, в нас ли он стрелял или, может, в воздух, но подобное ощущение, почти животный страх, я не испытывал ни разу в жизни.
         Дрожащими руками Нана открыла дверь подъезда, где мы, обняв друг друга, долго стояли, прислушиваясь к шагам на улице.
             -   Где живёт бабушка? - спросил я  срывающимся шёпотом.
         Нана никак не могла отдышаться:
             -   Здесь... - глоток воздуха - надо пройти... - ещё глоток - через двор.
             -   Пошли, - я схватил её за локоть.
             -   Что  с  тобой,  Нана? -  запричитала  бабушка, едва открыв нам дверь. - На тебе лица  нет! Ну, зачем ты пришла,  да ещё в такое время! Что-нибудь произошло?
         Света не было и на столе стояла свеча, тускло освещавшая комнату. Мне очень хотелось пить, но у меня так тряслись руки, что я не был уверен, смогу ли я поднять стакан.
         Не ожидая приглашения, я сел в кресло у окна, пока Нана, путано и сбивчиво, рассказывала бабушке о том, каким образом мы с ней оказались здесь, в этой холодной комнате с  тусклой свечой.
             -   Во всём виновата ты, - проворчала бабушка, - сидела бы дома и  не  высовывала  носа. Она,  видите  ли, волновалась за меня! Да что бы мне сделалось, когда столько соседей вокруг? Ещё и молодого человека втянула!
             -   Это мой друг.
             -   О друзьях, моя милая, надо, прежде всего, заботиться. Ведь он отговаривал тебя, но ты  с  детства  была упрямой!
         Через некоторое время, когда мы немного успокоились, я всё-таки выпил воды, взяв с собой на кухню свечку. Нана заявила, что никуда меня не отпустит и что от соседей можно позвонить, чтобы у меня дома не волновались.
         Бабушка попросила меня спуститься в подвал за раскладушкой, но Нана возразила, что мы не собираемся спать, а просто посидим вместе до утра.
             -   Хорошо? - спросила она, взяв меня за руку,
         Я кивнул.
         Бабушка некоторое время посидела с нами и пошла спать. Я прилёг на диван: меня слегка подташнивало и немного кружилась голова. Нана принесла с кухни колбасу, хлеб и полбутылки пятизвёздочного коньяка.
             -   Прости меня, - сказала она, присаживаясь на краешек дивана.
             -   За что?.. Давай немного выпьем. Если ты опять начнёшь говорить глупости, я уйду.
             -   Мне неудобно перед твоей женой.
            -    Разве ты моя  любовница?
             -   Почти.
             -   Что значит  «почти»?
         Я встал с дивана и принялся искать рюмки в шкафу.
             -   Мы ведь должны провести вместе ночь!
         Не найдя рюмок, я налил коньяк в чайные стаканы.
             -   Я не знаю, что ты вкладываешь в понятие «провести ночь». Нет ничего предосудительного в том, что ты пьёшь коньяк и беседуешь со знакомой девушкой.
         Я услышал всхлипыванья, поднял свечу и увидел в глазах Наны слёзы.
             -   Со знакомой? Разве я тебе только знакомая? Почему ты иногда бываешь так груб со мной?
             -   Потому, что, несмотря  на  множество  доводов  противных, я очень часто люблю тебя и  почти  никогда  не вижу в этом смысла. Потому, что ты никогда не станешь моей любовницей, даже если всё на этом свете встанет с ног на голову. Потому,  что главное твоё желание - это выйти замуж, а выйти замуж за меня ты не можешь. Потому, что ты очень самолюбива...
             -   Я самолюбива? - перебила Нана, не переставая плакать. - Я ведь так... так унизилась перед тобой после дня рождения Ламары.
             -   Миллионы людей унижают себя и других, если ты считаешь это унижением. Ты ни за что на свете не попросила бы поцеловать себя кого-нибудь другого, а мне ты  это сказала, потому что считаешь своим... проще говоря, любишь, но просто боишься себе в этом признаться. А ты думаешь я всем женщинам говорю, что у них хорошая грудь?
             - Ты тогда сказал: «упругая». И что ты пристал к моей груди? Мне она совсем не нравится:  маленькая и форма какая-то не такая.
             -   Насчёт формы я не знаю. Выпьешь коньяк?
             -   Немного.
         Нана пересела на диван и в зеркале отразилось тусклое золото её волос.
             -   Знаешь...
             -   Ну, что ещё?
             -   Что с нами происходит?             
             -   Ничего особенного. Горит проспект Руставели, грузины стреляют друг  в  друга и  не   могут   договориться. Мы с тобой ругаемся и ссоримся, потому что любим друг друга и не можем быть вместе. Грузинский синдром.
             -   А как было бы у других?
             -   У других? Президент  подал  бы  в  отставку, чтобы  остановить  кровопролитие, будь  он  хоть  трижды избран народом, были бы назначены новые выборы и восстановлены порядок и законность. Ты бы стала моей любовницей, ведь это вовсе не грех любить друг друга, и была бы счастлива. Тебе двадцать девять лет, ты уверена, что встретишь его, одного - единственного? Даже если так: рассказала бы ему честно обо мне -  и дело с концом! Но - нельзя, у нас ведь традиции: ты должна быть девицей, и кого тут интересует, что ты уже сотни раз изменила своему будущему мужу в своих мыслях, желаниях, мечтах.
            -    Мы ведь грузины, мы христиане, а ты рассуждаешь как-то не по-грузински и не по-христиански.
             -   Мы, возможно, и неплохой народ, но нам не  хватает   самокритичного  взгляда  на  некоторые  стороны нашего национального характера. Что касается христианства, то это очень хорошая религия, но ему, как,  впрочем, и всем мировым религиям, не хватает чувства самоиронии.
             -  Ты богохульствуешь.
             -   Вовсе нет. Наше  с  тобой   предполагаемое   прелюбодеяние  - великий   грех,  но   разве   по-христиански поступают люди там, внизу? Разве по-христиански стрелять в человека, грузин он, русский, армянин или татарин, не имеет значения, только потому, что он не разделяет твоих взглядов? Разве по-христиански, Нана, ради своих кресел оставлять без тепла и света стариков и детей, разрушать и сжигать город, который для миллионов людей во всём мире был символом гостеприимства, дружбы и любви? И, наконец, скажи, по-христиански ли это, считать, что ты даёшь человеку огромное счастье и он на всю жизнь твой только потому, что вы венчались в церкви и теперь можно забыть, что он не только твой муж, но и просто человек, со своими желаниями, увлечениями, жизнью, наконец? Я не знаю, чем кончится эта заварушка, которую какой-то идиот на улице назвал народным восстанием, но запомни: последующего главу этой несчастной страны, пришедшего к власти, пролив кровь, точно так же, как и Звиада, благословит церковь, и всем всё простится. Всем, но не нам.    
             -   Мой мальчик... - я и не думал, что в словаре Наны есть такие слова.
             -   Я не твой, - отодвинувшись в сторону, я закурил сигарету.
             -   Нельзя так говорить о Боге, - тихо произнесла она.
             -   Нас  было  четверо  друзей, когда я учился в России: православный я, католик Юрэк, лютеранин Франк и мусульманин  Асад. Так кто же из нас исповедовал истинную религию?
             -   Ты.
             -   Почему?
             -   Потому, что ты православный.
         Коньяк закончился. Я  подошёл к окну, выходящему во внутренний двор: несмотря на поздний час, у соседей ещё мелькали огоньки свечей и керосиновых ламп.
             -   Ты здесь кого-нибудь знаешь? - спросил я.
             -   Я же выросла в этом дворе. Ты хочешь что-нибудь?
         Я взглянул на неё.
         Накинув шубу, она взяла спички и вышла.
         Я съел кусочек колбасы с хлебом и вдруг почувствовал, что ни дня, ни минуты, ни мгновения не смогу прожить без Наны. Ощущая в сердце прямо-таки физическую боль от того, что она ушла, я ходил из угла в угол, натыкаясь на стулья и прислушиваясь к шагам на лестницах .
         Нана принесла бутылку тутовой водки, две свечки и сигареты “Конгресс”. Разложив всё это на столе, она подняла глаза и почти шёпотом спросила:
             -   Что с тобой? Почему ты на меня так смотришь? Я что-нибудь опять сделала не так?
             -   Я боялся, Нана.
             -   Боялся? Чего?
             -   Того, что ты не придёшь.
         Она прижалась ко мне и еле слышно проговорила:
             -   Я не должна, я  знаю, но я очень тебя люблю.
             -   Больше, чем Звиада?
             -   Теперь глупости говоришь ты.
             -   Да.
             -   Поешь что-нибудь и выпей. Здесь очень холодно.
         Мы  выпили и долго, очень долго сидели молча, словно боялись нарушить эту гармонию тишины каким-нибудь неосторожным словом.
         Утром я ушёл, а после Нового года мы виделись всего один раз, в холодной и забывшей про своих учеников школе. Она безрадостно улыбнулась мне:
             -   Они всё-таки добились своего. Ты ведь хотел этого?
         В начале февраля у метро был митинг сторонников президента. Люди в чёрных масках по законам военного времени стреляли в воздух, но почему-то были раненые и несколько убитых. Об этом никто не говорил: городом правили беззаконие и страх.
         Мне позвонила Ламара. Я пил на кухне кофе и слушал радио. Ламара сказала:
             -   Нана... она была там... говорят, что это была шальная пуля...
             -   Что случилось? - встревоженно спросила жена.
         Я смотрел на телефонный аппарат и не знал, как мне жить дальше.