BDSM. Часть 1. Глава 8

Неожиданно для Паприки, Мелуза обернулась к нему и, как снег на голову, огорошила: «А вы читали Кено?»
Паприка от внезапности перемены событий (тут только что мирно набирала какой-то бредовый текст, а тут уже что-то спрашивает не менее бредовое) подпрыгнул, икнул, и у него даже эрекция случилась.

- Читать кино? – ошарашенно он глянул на Милузу (приятно ощущая и осознавая эрекцию, которой вот воспользоваться бы), - миленькая, у вас, наверное, температура, _ Паприка своей широкой мужицкой сельской рукой (но не заскорузлой от непомерного земледельческого труда, так как забыл уже когда последний раз в земле копался, он-то обычно копался где-то у Липомузы) пощупал лоб девушки, а заодно и грудь (на всякий случай) (эрекция подтолкнула). Ещё хотел ещё кое-что пощупать, но по взгляду секретарши понял, что делать этого не надо. А взгляд недвусмысленно говорил: там, вот именно там, температуры нет. Ну нет, так нет. Паприку уговаривать не надо.

- Я имела в виду Раймона Кено, французского писателя.
- А-а-а-а, а я по-французски небельмеса (У Хранции, как говорил Кручёных, не был).
- Но есть ведь перевод.
- Не-е-е, я больше специализируюсь на этом, - Паприка посмотрел туда, где точно не было температуры, - на оруженосии. Книг почти не читаю. Так, иногда могу в Библиотеку Конгресса заскочить или в Британку.

- Ничего, - Мелуза стала рыться в ящике стола, - я вам дам почитать…
Паприка смотрел на изогнувшуюся (изосома, стол и пол) фигуру, на эту самую круглую под обтянувшей её юбкой, и эрекция его приближалась к апогею, ну если по-научному, а уж если не по-научному… Но тут вдруг дверь распахнулась и в приёмную просунулась понурая башка голодного Роздолбанта.

Вообще, если обратиться к истории возникновения этой коняги и вообще к истории лошади, то есть иппоистории, то придётся констатировать крайнее обилие источников как письменных, так и материальных, из коих выбрать что-то затруднительно. Из городов Апуни, Артариму, Бариша, Бихадзуни, Диаухи, Када, Манна, Мармуна, Уитерухи, Урме было вывезено 10 717 коней. Кто-то из них был пращуром Роздолбанта. Ещё в молодости Дон Целокантус, изучая своё гениалогическое древо, затронул и кустарник своего grand horse, довольно колючий кустарник…

- О каком кустарнике вы говорите? – ахапситр поёрзал в своём наполовину разваливающемся дерматиновом кресле.
Дон Целокантус лежал на кушетке в позе покойника и смотрел в белый (с серыми пятнами) потолок безучастным взглядом каматозника.
- Вы не расслышали вопрос? – угрожающе привстал ахапситр.
- Амбулаторная нирвана, - прошептал Дон Целокантус, то есть… ну вы поняли…
- Голубчик, у вас очень высокий уровень дебило… я хотел сказать либидо, и оно, при неудовлетворённости, вгоняет вас в ступор…
- В штопор, - прошептал Дон-н-н-н…
- Имбецил какой-то! – почти про себя сказал ахапситр, но наш Дон (М-звон) с уникальным муз-слухом всё прекрасно уловил.
- Не имбецил, а децибел, - громко нотознаковым фальцетом экстраминорно-ахимеонно-парамажорно на сей раз (но спокойно) сказал он.
- Послушайте, вы же культурный человек… - начал как следователь НКгестапоВД ахапситр.

- Я атепично культурный человек, - Дон Ц. встал с кушетки, отряхнулся всем телом, как пёс, выхромавший из речки, и подбородок его взлетел к потолку, - а вы, батенька… я вызываю вас на дуэль, - с этими словами он бросил свою железную (вроде даже из легированной стали с добавками молибдена и вольфрама) перчатку в ахапситра, коя попадя (не попадья!) между густых бровей (ассирийского типа) ахапситра, зашибла беднягу (не бойтесь, не на смерть). Дон Ц[!] триумфально (здесь ключевая часть –фально-) переступил через тело, соскользнувшее с развалившегося кресла, и величаво, как Бабур какой-нибудь проследовал дальше.

- На вашем Раздолбанте можно изучать патанатомию лошади, - рассматривая очень пристально скелетоника, рассуждала Мелуза.
- Это не мой Раздолбант, - мой уже… удобряет нивы, поля, луга (хотел сказать моря, но это уж слишком).
- Как это романтично, - Милуза с розой в руке (нюхая эту самую последнюю) вознеслась подобно святой Бригитте (или Сусанне) к потолку в экстаэкстазе мистической апоплексии.

Паприка Сальса вывел Раздолбанта на Главную площадь (самую главную) Города-2 (ибо секса, по причине святости противоположной стороны, у него не получилось) и столкнулся нос к носу со своим хозяином (а чтоб его!).
- Ах ты, ворюга, лицедей, мардохей, мародёр, дезертир, постсортир, - заорал Дон Ц. (чтоб у него где-то застряла муха це-це!), - да по тебе, имморал ты эдакий, плачут ацтекские трудовые коммуны.

Паприка хотел было что-то возразить, но тут его взгляд пал (и чуть не упал) на мужика в шёлковой юбке, в женских туфлях на высоком каблуке и в лифчике… Мужик-баба гордо нёс огромное радужное знамя.
- Гляди! – только и сказал изумлённый оруженосец. И Дон Ц. глянул. А потом грянул: «Ты чё эт вырядился!» Он подбежал к муж-и-баб и сверепо перегородил дорогу идущему.

- Отыди, дядя, - спокойно сказал трансвестит.
- Ты хто! – заскрежетал зубами Дон, - и зачем напялил бабскую одёжу?
- Я член ВЛКСМ, - патетично заявил мэжэ.
- Чего? Комсомолец? В лифоне? – даже доспехи Дона звякнули от удивления.
- Сам ты комсомолец, дядя, - переодетый стал ещё гордее, - ВЛКСМ – это Всемирная лига космополитичных сексуальных меньшинств. А  одежда (а не одёжа – грамотей!) не бабская (мы же не последователи БАБа), а унисексуальная, и не лифон (тоже мне, знаток жаргона – граммофон!), а бюстгалтер, - легионер ЛГБТ (или ЛГТБ? да какая разница ЕБТ или ’,’ тэбэ или бэтэ) прошествовал мимо Рыцаря (без белого коня) к трибунам в конце площади, коии только теперь и заметили наши герои. Возле трибун собралась толпа. Ну и наши персонажи тоже подтянулись к эпицентру социального кипятка.

Какойточувак с трибуны ораторствовал. Что-то очень умное и кручёное (так и Кручёных не закрутил бы) вещал.
- Кто это? – спросил Дон Ц. у хлипкого мужика с плакатом, на котором было написано (белым по алому, кумачовому): «Да здравствует!»
- У-у-у, - протянул благоговейно мужичок, - это сам Владимир Виссарионович Прежнев, ВВП, как все его кличут. Ампиратор-царь всея, всех и всяческих. Бальшой человек!

- А он часом не узурпатор? – засомневался Дон Ц(ц).
- Типун тебе на язык, - боязно так, озираясь, сказал мужичок, - самый что ни на есть наизаконнейший ампиратор-царь. У них там цельная династия: сначала был Неистовый Виссарион, потом Неистовый Виссарионович, а вот теперь Владимир Виссарионович. Правда был ещё один Владимир, Ильич который, и был ещё другой Ильич, но те так себе – шелуха, - мужичок махнул рукой, - а этот у-у-у-у…
- А вот тот, с ним рядом стоит, негритосик какой-то критинического вида? – спросил снова Дон у мужичка, который внимательно вслушивался в речь царя царей шахиншаха всея и прочая, и, казалось, уже напрочь забыл о Целокантусе.
- Шо то за кретинус? – переспросил мужичок, - так то ж Чебурек омаба – президент всех неприсоединившихся кенийских территорий к Индонезии. Мутный тип.
- Воду мутит? – спросил грозно Рыцарь Ц. ( и по совместительству Дон) ( и стал похож в этот момент на Грозного).
- Если бы воду! – мОзги! – возмущённо так (что не соответствовало его хлипкому телосложению) врезал мужичок.
- Язычник, анимист, шаманист, - констатировал Рыцарь рыцарей, - все они там не в Европе такие (вот мы – евроинтеграторы!..), - на этом его каролингская фраза оборвалась…

Её заглушил гром продолжительных, нестихающих, восторженных аплодисментов, здравиц, криков «бис!», «браво!»[ну что там ещё кричат?]
И только один мальчик крикнул: «А король-то Ubu!»
Тем временем Раздолбант пощипывал травку на(гна) Главной Площади (там где Главпочтамп), а заодно и высаженные там розы (купленные где-то за бугром с хорошими откатами). Жандармы (тобиш милиция, или уже полиция, потому как это ж вам мега-полис как никак) схватили, стреножили конягу и потащили к местному Верховному Судье.

- Ты жрал розы?! – возопил Судья.
На что Роздолбант отвечал противоположным его ноздрям отверстием: to fart, to fart, to fart. Это переполнило чашу (и даже стакан) возмущения, и бедняжку конька (не Горбунька, но почти) присудили к аутопсии в колбасном цеху мясокомбината №1 (как и предрекал Паприка Сальса).
Паприку, нашего Великого Оруженосца Всех Времён и Народов, кто-то тронул за плечо. К своему удивлению он увидел секретаршу Мэр-гэ, сверхблондинистую Мелузу(Милузу) [Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! Она же вознеслась!]

- Я забыла уточнить у вас очень важный пласт информации, -  смущенно на ходулях антифонного дискурса (щёки покрыл свеже-персиковый румянец) произнесли алые губки (как два плода кумквата, как две кизиловые ягоды, как две сахарные арбузные частички, как … как там ещё изливаются ближне – и средневосточные поэты средних веков [?]).
- Уточняйте, - промямлил Паприка [вот те на! святая Бенедикта или Евстратия или… уточняет что-то… берёт интервью как распоследний корреспондент New York Times !]
- Какой зубной щёткой вы пользуетесь, преимущественно, - так жеманно пожала плечиком и улыбочка, как у бульварной продавщицы фонариков и наборов самозатачивающихся абсолютно вечных ножей.
- Oral B,-  незадумываясь ответил П.С. (вернее ответила его оральная полость, а он сам пребывал где-то в эмпиреях паранебесных напару со святой Имплицестой или Целистиной или…)

- Oral B! Как это эротично! – глаза секретарши стали как две крупные голубики на заре, а губки (неделимые остатки этой зари) раскрылись и явили миру и Паприке оральную полость, наполненную тридцатью двумя отборными жемчужинами (как говорили сладкопевцы Герата) [плюс одна жемчужина из самых лучших мест Индийского океана – ж. мудрости] – двойной орал! – вслух эротизировала левая рука Мэр-гэ (и по совместительству его же правая рувка) (очень блудливые ручки), - сразу два и в… - фантазия её ( не руки) (а Мелузины или Милузины) пошла в разгул. Оральносексуальные онейропассажи и клипы менее пристойных оттенков заполонили экран воображения.

- Как же её звали, - думая, что думает про себя, а на самом деле вслух и громко ( и думая про неё), рассуждал Паприка, - Мерлуза, Медуза, Мелузина…
- Мелуза!!! – обиженно рявкнула блондинистая оруженоска Мэр=гэ, - две слезы застыли на двух голубиках, как две капли хрустально-отшлифованной рассветом росы (или иной влажной субстанции, короче сфероидальная совокупность молекул Н2О) (Этот чурбомужлан своей амнезией и склерозом поломал ей такой кайф эзосексуальной одиссеи).
Она резко развернулась на высоких каблуках (150.000 ммм) [миллимиллиметров] и удалилась как пограничный катер, покачиваясь на бёдрах-волнах.
Паприка не успел спуститься оттуда, а здесь уже никого. И у него опустился.
- Ну и как этот Прежнев? – допытывался Дон (цц) у другого мужичка с серо-буро-малиновым каким-то знаменем, на котором было намалёвано яблуко (сорт уточнить не удалось, нечто среднее между «Джонатаном» и «Бананом» [банан, как дань современному эротизму]) и трёхзубая вилка, протыкающая это яблуко.
- Да всё по-прежнему, - безнадёжно махнул рукой мужичок и высморкался в знамя.
Этот крайне содержательный разговор был прерван группой девиц, которые стали раздеваться прямо перед трибуной.

Оратель не смущаясь и не отвлекаясь, будто это были тени из царства мёртвых, а не девахи, сиськастые, жопастые и прочая, типа лимфа с кисляком или как там говорится, продолжал орательствовать и даже ещё громче (может быть, чтобы заглушить хлопанье сисек при подскоках девиц?)
Но тут нагрянули держимор… э-э полициянты и, набросив рыболовную сеть на невинных красоток, как какую-нибудь кефаль поволокли в каталажку. О, град на их голову со стегозавриное яйцо! [Ну конечно на голову девиц]
- А чего они хотели? – таращась, стал спрашивать у кого-хоть-нибудь Дон Цыц. (Он ещё никогда не видел прямо посреди улицы столько голых женских сисек, впрочем, и в других местах он их тоже не видел).

- Регистрации партии феноменального секса, - донеслось откуда-то (но откуда?)
- У них очень непростые отношения с психопатологией, - раздалось ещё где-то (но где?)
- Они выступают в защиту прав насекомых и моллюсков, - пронеслось позади.
- А раздеваться-то зачем и показывать вот эти самые? – и Дон тряхонул доспехами.

- Дедушка, тебе этого не понять, - философски облизывая леденец, рекла девчушка лет семи с косичками о двух розовых бантиках в сиреневый горошек.
- Sancta simplicitas! – изрёк мальчуган-очкарик, показывая средним пальцем на Дона, другой рукой держа перед глазами планшет, на котором в japan-мультяшном эквилибриуме мочили друг друга нинзя-инопланетяне нейтринно-лазерными мечами и нанотелепатией (в ушах у мальчугана торчали наушники [ну не бананы же!] и слушал он, если я не ошибаюсь Morbid Angel, а футболочка на нём была чёрная от Versace с изображением трёх черепов и надписью Dark Funeral).

- Дядя, они хотели покорить нашего игемона грудью, но охранители покоя всеобщегражданского не правильно истолковали их действия – якобы отравить хотели (ну они всегда толкуют противополюсно по причине смены полюсов в их сереющем предвеществе), - сказал бородач без причёски с чёрным знаменем в руках. Казалось оно затмевает все другие знамёна, и даже [не может быть! или это показалось Дону(Це)?] трибуну, на которой продолжал орательствовать… [«Я воевал и победил миллионы стран, я один»] Бородач дал Дону ЦЦ листовку, где белым по чёрному было напечатано:



                BDSM [Батай, (Филипп) Дик, Сютер, Мансур]
                [«трахтат обижальный»]

                «Шекспир и Байрон владели совместно
                80 тысячами слов – Гениальный Поэт
                Будущего Василиск Гнедов ежеминутно
                Владеет 80 000 000 001 квадратных слов»
                Василиск Гнедов 

Как сон отчаливает от небес плеромической секреции и, пройдя через пропонтиды сетчатки и саргасы нейронов, причаливает в дельте Меандра фантазии, так и текст движется от хаоса мыслей и видений, через трансформацию и метаморфозу синтаксиса, лексики и грамматики, к химерам и лабиринтам сюрреальности. Сюрреализм – это сверхпрочный сплав ультралибидо, онейрототализации, фантопатологии и ангелопаранойи. Дада – старший брат сюрреализма. Дада и сюрреализм – близнецы-братья! И кто более для антиискусства ценен?

Радужно-маразматические аббнетки андрофонической гаммы сцветов логопатологической невродраматургии суффиксальных ганглий протоношлюза в синклитных (конусо-гофрированных) античных статуй дорифороподобной асфиксии термоядерных тюльпанов [<<<<]

Равнобедренная луна тускло-туберкулёзно освещает сквозь дымку катарактовых облачков квантофаллосные леса и фригидно-энтропийные поля. Кубически-маниакальные звёзды вкристаллизовываются в чёрно-змеиный пах неба и осцилографически катапунктируют в зрачках больших афино-философских сов, летающих как призраки над елисейскими полями выслеживающих зоологическую ктноцефалию, излучающу. Пастльный ультрафиолет. Картина псевдо-Малевича «Вторжение в красный квадрат!»: пышный женский зад в красных стрингах посреди красного квадрата. Рембрандтовские тени пересекаются на волноскатах трав, похромированных холодной стиксовой росой. Гляциолгическая энбиона трасмутирует и разделяет пространство на аклааркадические квадраты целлулоидных пригоршней тефирорроидных фавнов тифоновых остенических канканщиц и футуроидных андрозазеркалий. Карбалетом-кобробалетом-арбалетом-кордебалетом протанцовывает стадо свиней к своей извечной пропасти в джаз-фокстроте промелькивает секстанский экстаз марбуоидных станкссаций и пинкфлойдовых гагар (леди-гаг). Опустело опускается на нераскрывшиеся бутоны фасготтий лапидарно-маскимальные огриффы. Оксалотливые парадигмы ручьёв говорят на рок‘н‘рольных акцентах тавралактоидной аркебузы.

Есть постмодернизм, но нет никакого постсюрреализма, постдадаизма или постзауми. Они не эволюционируют, не инволюционируют, не прогрессируют и не регрессируют. Они эксгибиционируют. Сексиероглифируют в тиаматической химерогрессии аффстазза!

Громоканнибалический хор пессимисток-нимфоманок отредактировал созвездие Южного Креста в Восточный Полумесяц аклавной территорией дадахимической коррозии.
Тонкие линии фиолетового орхиазма накладываются на спиральные конусы иллидидических акксккрофагов широкие линии спектрального полюса ангизейммы накладываются массами ардиардиоров и сфагнумируются отдельными штабелями в неевклидову полусферу фардерромма

Гиперлагния эксфиктируется накладками чёрных и эфирных глосс кламаурического энденния
Прямоугольные крокодилоиды грелись на солнышке прямо на пляже рядом с нудистами, жарящими шашлыки. Они (то есть крокодилоиды, а не нудисты, потому что они не могут быть прямоугольными по причине своей амёбнообнажённости) лежали на песке и напоминали дверцы от коричневых полированных шкафов с маленькими слизнеподобными лапками, а в наждачном небе летели гвоздодёрные птицелюди в тафтафическом узоре облакомутантных барборров

Раздробленный коллаж черепов плезиозавров и индрикотериев с ржавыми гвоздями и подшипниками лежал на льдине тающей серой разжижающейся посреди озера зеро внутри остывшего кратера вулкана вулкан внутри кратера упавшего астероида